Как родных сыновей

Андрей Николаевич Авдей, 2020

Книга приурочена к 75-летию Великой Победы. В каждом рассказе – судьба человека. От матери, уберёгшей единственного сына, до Русалки, помогавшей разведчикам, от ночного духа Летавицы до единственной оставшейся жительницы – хранителя взвода красноармейцев, от девушки-санитарки, вытащившей из кровавого ада нашего бойца и немца, до Крыничницы, пришедшей на помощь раненому красноармейцу, от глухонемого партизана-одиночки до командира 57-мм орудия. Главная мысль книги – в словах одноногого бригадира ("Бабы"): – Это, лейтенант, бабы, – и посмотрев в сторону кладбища, Иван повторил, – наши бабы

Мать

Отче наш, иже еси на небесех!

Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,

Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Пожилая женщина стояла на коленях перед иконой

Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава,

Отца и Сына, и Святаго Духа

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась и прошептала:

— Господи, молю тебя, спаси и сохрани сына моего, не дай сгинуть кровиночке, один он остался, прикрой его от пуль вражеских, сбереги его головушку, не оставь его в милости Своей.

По морщинистым щекам потекли робкие слёзы. Рядом с иконой стояло фото: мужчина обнимал двоих парней, они улыбались. Женщина медленно встала и провела рукой по стеклу рамки:

— Мои вы золотые…

— Не помешаю? — дверь без стука открылась.

На мгновение женщине показалось, что по иконе мелькнула чёрная тень. Оглянувшись, хозяйка дома увидела молодого стройного офицера. Форма была выглажена идеально, сапоги начищены до зеркального блеска, а череп с костями на фуражке и серебряные молнии в петлицах сияли в солнечных лучах так, что было больно глазам.

— Не помешаю? — повторил он.

— Входите, — женщина со страхом посмотрела на незваного гостя, — присаживайтесь.

— Спасибо, фрау, — немец со стуком отодвинул стул, — ваша семья? — он кивнул на фото.

— Да, муж и сыновья.

— Воюют? — офицер усмехнулся.

— Один воюет, — она смахнула набежавшую слезу, — двое уже отвоевались. Мужа убили на Халхин Голе, а старший в финскую погиб.

— А младший сын убежал на фронт ещё в июне 41, — добавил гость.

— Откуда вы знаете? — ноги задрожали, и она осторожно присела на краешек стула. — Он у вас?

— Вы очень догадливы, именно по этому поводу я и решил нанести этот визит. Не возражаете, если закурю?

— Курите, курите, как он, жив, что с ним? — слезы капали на скатерть, оставляя мокрые тёмные пятна. Солнечный лучик метнулся сквозь окно и, словно стараясь утешить, замер на лице женщины.

— Жив, — офицер с наслаждением затянулся, — пока жив. Вы знаете, он очень хороший разведчик, только благодаря чистой случайности мы сумели его обнаружить.

— Что вы с ним сделаете? — тихо шепнула мать.

— Думаю, расстреляем, очень почётная смерть для воина, согласитесь? — кольца дыма сплелись над фуражкой в замысловатую фигуру, чем-то напоминающую череп. — Обычно мы вешаем, но в данном случае сделаем исключение: это заслуженная оценка его храбрости, расчётливости и мужества.

Женщина со стоном стянула платок с головы, седые волосы рассыпались по плечам:

— Сыночек мой….

— Фрау, не стоит так убиваться, — офицер подошёл и ободряюще похлопал мать по плечу. — Каждый солдат, идя в бой, знает, что, возможно, он будет последним. Война — это случай.

— Кровинушка ты моя ненаглядная…

— Понимаю ваше горе и сочувствую, но я пришёл не за этим, — гость присел на стул и закурил новую сигарету. — Я хочу предложить сделку: вы можете увидеть своего сына живым, если…

— Если — что? — сквозь слёзы она с надеждой посмотрела на офицера.

— Стоя за дверью, я услышал, как вы просили помощи, у кого?

— У Бога.

— И он вам ответил? — губы скривились в презрительной усмешке. — Утешил, успокоил, помог, обнадёжил, что он сделал?

— Он меня услышал…

— Услышал? Не смешите меня.

Женщине показалось, что череп на фуражке гостя ухмыльнулся.

— Он вас услышал? Когда ваш муж, прошитый очередью, корчился на Халхин Голе, истекая кровью, да? Или, может, прислушался перед атакой зимой сорокового? Напомню, та атака оказалась последней для вашего старшего сына, какая незадача, наступил на мину, — ехидный смех офицера резанул слух.

— Одному Богу ведомы наши судьбы, не мне судить, — женщина закрыла лицо руками, плечи затряслись в беззвучном рыдании.

— Конечно, — немец вскочил и подошёл к иконе, — одному Ему ведомо, вы шепчете это постоянно, как бараны, молясь разукрашенной доске.

— Этот лик Святой Матери Божией в нашем роду передаётся из поколения в поколения, не трогайте, — она робко потянула офицера за китель.

— Святая, род — где он, ваш род? Остался последний, слышите, последний! И его судьбу решаю я, а не она, — палец ткнул в сторону иконы, — и тем более не Он, — палец указал на потолок.

— Его судьбу решит Бог, — прошептала мать.

— Его судьбу решу я, понятно? Я! — кулак стукнул по столу. — И не надейтесь, что Он сможет что-то изменить.

— Зачем вы пришли?

— Простите, фрау, — опять прозвучал издевательский смех, — вы абсолютно правы, я увлёкся. Война, знаете ли, расшатывает нервы даже закалённых в сражениях бойцов. Итак, я предлагаю вам сделку: мы сохраним вашему сыну жизнь, но при одном условии. Вы заинтригованы?

— Каком? — тихо прозвучало в ответ.

— Помолитесь мне точно также, как и Ему, попросите о пощаде и милости. И пообещайте, что ваш сын станет служить Рейху верой и правдой. Мы ценим храбрых и доблестных солдат.

— Вы не офицер, — женщину пронзила внезапная догадка, — вы не настоящий офицер.

— Для полуграмотной крестьянки вы очень сообразительны, — молнии на петлицах сплелись в змеиный клубок, — но это не отменяет сути сделки, итак?

Мгновенно состарившись, она неуверенно оглянулась на икону — набежавшая тень скрыла лики её самых любимых и дорогих мужчин.

— Итак, я жду.

— Прости меня, сынок, — прошептали мокрые от полившихся слёз губы, — прости.

— Я жду, — нетерпеливо повторил гость.

— Никогда мой сын не будет предателем, и перед вами на колени я не стану, — женщина твёрдо посмотрела в жёлтые глаза и повторила. — Никогда.

— Безумная старуха, — офицер раздражённо вскочил и подошёл к двери, — в своей слепой вере ты готова убить собственного сына ради неясных бараньих идеалов! Ну что ж, запомни этот день, 10 июля 1944 года, запомни на всю свою оставшуюся жалкую жизнь. Но напоследок я всё-таки сделаю тебе милость, — он расхохотался и махнул рукой. — Смотри.

Она вдруг увидела старый сарай, группу немецких солдат с автоматами наизготовку, целившихся в молодого паренька. Он стоял у стены в изорванной гимнастёрке, со слипшимися от крови волосами, а разбитые губы шептали: «Прости меня, мама».

— Сыночек, — мать в изнеможении рухнула на пол.

Раздался залп и стук закрываемой двери.

ПОЛГОДА СПУСТЯ

… Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…

Старушка стояла на коленях перед иконой:

Яко Твое есть и Царство, и сила, и слава,

Отца и Сына, и Святаго Духа

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась.

— Хозяйка, можно войти?

Оглянувшись, хозяйка дома увидела пожилого солдата с погонами старшины. Чисто выстиранная гимнастёрка, стоптанные, но начищенные до блеска сапоги. На груди было тесно от медалей и нашивок за ранения.

— Можно войти? — повторил гость. — Мне бы водички.

— Заходи, заходи, конечно, — старушка шаркающей походкой подошла к печи, — сейчас я тебя покормлю, солдатик. С фронта?

— Комиссован вчистую, вот домой добираюсь, твоя семья? — улыбнулся гость и кивнул на фото.

— Да, муж и сыновья.

— Воюют? — старшина посмотрел в глаза женщины и осёкся. — Прости, мать.

— Отвоевались мои соколики, забрал их Господь, — она смахнула набежавшую слезу. — Мужа убили на Халхин Голе, старший в финскую погиб, а младшенького расстреляли в июле сорок четвертого, он у меня разведчиком был.

— А откуда узнала, что расстреляли, рассказал кто? — удивился гость.

— Можно и так сказать, — она присела на стул. — Может, показалось, может, и нет. Может, во сне. Приходил офицер немецкий, показал мне, как мою кровиночку…

Женщина поднесла платок к глазам:

— Одна я теперь свой век доживаю.

— И похоронка пришла? — старшина встал и подошёл к фотографии.

— Нет никакой похоронки. На вот, выпей за упокой души моего золотого…

— Не буду! — от резкого вскрика старушка вздрогнула. — Не буду, — ещё раз крикнул гость и стукнул кулаком по столу. Рюмка упала, и самогон разлился по скатерти, оставив тёмное пятно. — Ты что это, старая, отпеваешь заранее! Показалось ей. Я во сне сто раз видел, как меня в бою убили, и что? Вот он я, стою перед тобой, живой.

— Солдатик, ты не… — она попыталась возразить, но гость продолжил:

— Не перебивай, я тебе вот что скажу: не хорони его раньше времени. На войне всякое бывало, у нас в госпитале парнишка лежал, как и твой сын, разведчик, рассказывал, что его партизаны спасли перед самым расстрелом, чудом живой остался, так сам генерал приезжал, чтобы орден вручить, Боевого Красного Знамени!

— Защитил, видно, Господь, — женщина робко улыбнулась, — мать, наверное, верила…

— И ты верь. Всегда верь. Ну, спасибо за хлеб да соль, мне пора, — старшина подошёл к двери, остановился и ещё раз повторил. — Ты, мать, послушай меня: что бы тебе не говорили, всё равно верь. Прощай.

Женщина в изнеможении опустилась на стул и заплакала.

МЕСЯЦ СПУСТЯ

И ныне, и присно, и во веки веков.

Аминь!

Дрожащей рукой она перекрестилась.

Тихо скрипнула дверь…

Ей показалось, что краски на иконе засияли. Старушка нерешительно оглянулась: луч солнца бросился к гостю и засиял на ордене Боевого Красного Знамени.

— Здравствуй, мама.