К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга вторая

Андрей Михайлов

Во вторую книгу «географической дилогии» Андрея Михайлова вошли путевые очерки и эссе, посвящённые Индии, Китаю и Юго-Восточной Азии. Насыщенный разнообразными сведениями и прекрасно иллюстрированный авторскими фотографиями труд будет интересен не только тому, кто ещё собирается посетить этот своеобразный регион планеты, но и всем тем, кто там уже побывал.

Часть 2

Китай: между Драконом и Фениксом

Пекин. Вопросы цветения

Олимпийский триумф Пекина закончился закономерным информационным «забвением» китайской столицы. Выдав повышенную дозу внимания, мировые СМИ, поведавшие потребителям информации много больше обычного, поспешили побыстрее уйти с отработанного поля. А это значит, что те, для кого Пекин всегда представлял больше, чем место очередной Олимпиады, могут вернуться и продолжить открытие этого интереснейшего города в спокойной и размеренной обстановке. Ведь как ни крути, «главные старты современности» очень быстро становятся банальным достоянием прошлого. А тем более если речь о такой истории, как пекинская.

Что чтут китайцы?

Меня часто спрашивают: а во что (и в кого) собственно верят китайцы? С самых первых поездок в Поднебесную этот вопрос живо занимал меня самого. И сегодня я могу ответить откровенно — китайцы верят во всё! Во всё, что только может способствовать их процветанию и долголетию. А процветание и долголетие — это две оставшиеся составляющие традиционного китайского счастья. Раньше к ним присовокуплялась ещё и жажда многочисленного потомства, но ныне эта тема становится всё менее и менее актуальной.

Исторический Китай, несмотря на кажущуюся закрытость, издревле принимал всех и вся. Правда, делал он это обычно с гордой медлительностью, которая присуща такой долгоживущей стране. Оттого торопливой Европе казалось, что Китай вообще закрыт от прочего человеческого сообщества своей Великой стеной. И Европа временами даже пыталась насадить тут свою прогрессивную цивилизацию с помощью штыков и пушек. Яркий пример — бравые «опиумные войны», которые велись британцами с целью «открытия» Китая. Зачем это требовалось? Для неограниченных поставок туда своего опиума из Индии (то, в чём ныне обвиняются самые одиозные режимы вроде талибского, всего полтора века назад считалось делом, достойным настоящих джентльменов)!

А Китай просто жил своим временем. Последовательно переваривая новые порции безумных завоевателей, дерзко взламывавших Великую стену и перемалывая в муку новые веяния, приходящие сюда хоть и с опозданием, но зато очищенными от наслоений первоначального эксцентризма и экстремизма. Кстати, большая часть священных текстов раннего буддизма сохранилась именно благодаря паломникам, подвижникам и переводчикам из Китая. А то, что местный вариант системы так не похож на заповеданное Шакьямуни — в этом нет ничего такого, за что человечество вправе порицать китайцев. В конце концов, и в современном христианстве, и в современном исламе — так же мало сохранилось от духа первоначального учения Христа и Мухаммеда.

Зато буддийские храмы Китая сегодня опять полны людей. А неугасимые свечи и ароматные курительные палочки у ног толстобрюхого будды Милэ — разве не свидетельство того, что весёлый кумир по-прежнему нужен и востребован китайцами? Это такая же часть их жизни, как и преклонение перед памятью Конфуция, новогодние жертвы Божеству очага, общенациональный ритуал утренней даосской зарядки, многочасовые политинформации и профсоюзные собрания, ежедневное почитание Красного знамени. Всё это — проявления и грани веры современных китайцев.

Необыкновенная веротерпимость тех стран Азии, где никогда не было жёстко детерминированного единобожия, ставит в тупик наблюдателя, воспитанного на христианских или мусульманских традициях. Невольно возникает вопрос: а есть ли во всём этом спиритическом винегрете хоть какой-нибудь религиозный смысл? Оторванному своим рационализмом от собственных корней (и тихо тоскующему по ним) Западу легче понять чем принять знаменитый и очень характерный для Востока постулат «Пусть расцветают все цветы». Действительно, шкала ценностей, основанная на рейтингах и всевозможных «книгах гиннессов», лежащая в основе воспитания и мировосприятия евроамериканцев, диаметральна от кажущегося шаловливым и ироничным кредо политеистически всеядных азиатов. Европа всё ещё пытается считать Азию своей провинцией, но сама незаметно стала органичной и неглавной частью Азии. Одним из тех цветов, который придаёт (но не задаёт!) цвета этой многоцветной грядке.

И мне упорно кажется, что Европа (и её заокеанская часть) сама загнала себя в угол, исчерпала свои варианты и в ближайшее время всё более будет сдавать свои позиции в пользу Азии. Если продолжить флористические аллегории, то символ Запада — красивые, тепличные и инкубаторски одинаковые тюльпаны без корней, запаха и жизни. Как отлично это от благоуханного и буйноцветного Востока, где, несмотря на волю Садовника, «каждый цветёт по-своему»!

Но вернёмся к заданной теме. Остающиеся, несмотря на мировые потрясения и ежегодные прогнозы, в плюсе китайская экономика и многообразные духовные проявления Китая, если разобраться, — полноправные и характерные грани этого стихийного «цветения». Чтобы убедиться в очевидном, стоит побывать в нескольких традиционных духовных точках столицы. Они являлись частями Пекина ещё в те времена, когда европейцы в местном представлении были представителями самых варварских народов, «заморскими чертями». И стояли в одном ряду с племенами, щеголявшими собачьими головами, врождённой одноногостью и дырками в груди (облегчающими их переноску на шестах).

Мудрец, достигший небес

В северо-восточной части Внутреннего города, на тихой и патриархальной улочке находится редко посещаемый туристами храм Кунмяо. Несмотря на то что ныне тут музей, китайцы приходят сюда, как в кумирню, приводят своих отроков, простираются ниц перед алтарём и оставляют нехитрые подношения на специальном столе.

Кунмяо — это бывший столичный храм Конфуция, где сам Богдыхан, Сын Неба, дважды в год приносил в Зале Великого Совершенства жертву перед заупокойной табличкой Учителя Нации. А затем в расположенном рядом, за оградой, государственном училище (где сейчас городская библиотека) император проводил учёный диспут с первейшими мудрецами своей державы.

Значение Конфуция для Поднебесной можно уподобить значению Маркса и Ленина (вместе взятых) для Советской страны. Одно отличие: Советский Союз не просуществовал и века, а Китай со времён Конфуция разменял уже в 25 столетий. Идеи Кон Фу-цзы всё это время определяли методы и стиль не только руководства страной, но и пронизывали все сферы обыденной жизни китайцев. Думаю, не ошибусь, если скажу, что и до сих пор Китай живёт по заветам Конфуция. Что не афишируется лишь потому, что для самих китайцев это элемент данности и традиции, а иностранцам гораздо интереснее приобщаться к «тайнам Шаолиня» и постигать «секреты фэн-шуя».

Здесь, в храме Кунмяо, в первом дворе установлены две сотни одинаковых мраморных стел, испещрённых иероглифами. Это своеобразная «книга почёта», где запечатлены фамилии 51624 учёных «цзиньши», каждый из которых умудрился сдать государственные экзамены в столице.

Дело в том, что ещё в те времена, когда парижане решали проблемы легитимности власти с помощью дубин, а Манхэттеном владели его исконные владельцы — индейцы, в Китае существовали строгие принципы назначения всех чиновников на должности только после сдачи ими соответствующих экзаменов. И эта аттестация была не чета той, которой иногда пугают наших госслужащих! Никакого кумовства, никакой семейственности! Экзамены были многоступенчатыми, низшие — в уезде, высшие — в столице.

О том, что пройти конкурс было непросто, знает каждый, кто хоть чуть-чуть знаком с классической китайской литературой, непременным героем которой является «студент», готовящийся к сдаче экзаменов. Некоторым студентам было по 70—80 лет, многие так и умирали, не пройдя ни одной ступени. Но зато перед теми, кто добирался до конца, открывались все дороги Поднебесной, а самый умный по результатам каждой «сессии» удостаивался встать рядом с Богдыханом.

Однако для простых китайцев философские доктрины Кон Фу-цзы оставались привычной основой общежития и юридических норм, о них мало задумывались в силу их древности. Сам же Конфуций после смерти стал… богом и занял своё место в перенаселённом китайском пантеоне. Тогда же по всей стране появились храмы, где духу великого учёного стали регулярно приноситься в жертву бычки и свинки.

…Если вас когда-то занесёт в Пекин и вы не поленитесь побывать в Кунмяо — обратите внимание на кипарисы, растущие во втором дворе храма. Здесь есть патриархи, которым от роду уже семь веков, и они помнят ещё закат империи монголов. Некоторые из них уже совсем мертвы и остались стоять в виде посеребрённых временем скелетов, другие — мертвы наполовину, третьи — ещё и не думают умирать. Но все они сохраняются, вызывая какое-то необыкновенное благоговение, почти религиозное чувство. Деревья-патриархи, охраняющие покой патриарха человеческой мудрости…

Кланяемся всем

Несмотря на то что Конфуцию поклонялись так же, как и многим другим идолам и божествам народного пантеона, и так же регулярно приносили жертвы его духу, учёные до сих пор не могут толком определить, к чему причислить «феномен конфуцианства». Большинство склонно вообще относить его не к религии, а к этической системе, государственной идее. Хотя для самих китайцев, столько столетий живших по заветам великого философа, эти споры не имеют значения. Да и нужно ли так уж пыхтеть и расчленять неделимое? Моисей, Будда Шакьямуни, Христос, Мухаммед — разве это не того же масштаба фигуры? И если человечество обессмертило их со временем, так это исключительно в силу их особых заслуг. То же и с Конфуцием.

Другое дело, что древнекитайский мудрец не стал в Поднебесной единым и единственным Господом. Более того, в силу своих государственнических особенностей он почитался только образованными классами. А вакуум, оставшийся вне сфер интересов Конфуция, заполнило великое множество разномастных божеств и духов, не имеющих ничего общего с его философско-этической системой.

Самой же «народной религией» считается своеобразное духовно-психическое рагу, объединённое под шапкой «религиозного даосизма». Философский даосизм появился практически одновременно с конфуцианством и сразу стал его антитезой. Полнейший и последовательнейший антагонист Кон Фу-цзы — другой китайский мудрец Лао-цзы, создал свою философию на принципах отрицания всех постулатов и ценностей оппонента.

На Западе с его демократическими тенденциями это привело бы к жестокой и беспощадной религиозной бойне до полного уничтожения одной из сторон. А в Китае всё закончилось как обычно — даосизм дошёл до наших дней ещё более целым, чем конфуцианство. Хотя, если честно, тот набор ритуалов, который известен ныне под названием «даосизм», с учением самого Лао-цзы о Великом Дао давно не имеет почти ничего общего. Ну а сам Лао-цзы давно стал таким же почитаемым божеством, как и его духовный супротивник Кон Фу-цзы.

Чтобы понять сложность и парадоксальную противоречивость религиозного даосизма, нужно непременно побывать в одном из древнейших храмов Пекина — кумирне Белых Облаков, которая с VIII века стоит в центре древнего, ещё домонгольского города. Что интересно, храм Байюньгуань, принадлежащий секте Лунмэнь (Ворота Дракона), до сих пор является действующим. Волосатые (в отличие от лысых последователей Будды) монахи — непременный атрибут этого комплекса, состоящего из дворов, садов, павильонов, дымящихся курильниц и фигур свирепых охранителей. О непростом характере даосской веры свидетельствуют бесчисленные идолы и персонажи, которым приходят поклоняться сюда поклонники. Зал Яшмового Императора, Зал Восьми Бессмертных, Зал Богинь-исцелительниц, Сад Бессмертных, Павильон Хранителей — вот названия лишь некоторых элементов храма.

Очень любопытен Зал Божеств шестидесятилетнего цикла, обставленный большими раскрашенными фигурами важных персонажей в праздничных халатах, каждый из которых отвечает за свой год в 60-летней карусели (Железный заяц, Синяя обезьяна, Земляная собака и пр.). Если у вас есть пожелание к своему годовому патрону, то это легко можно сделать, отыскав соответственную фигуру и засунув в специальный ящичек записку с пожеланиями себе, любимому. Для большей действенности просьбу нужно подкрепить небольшой жертвой в кассу самого монастыря. И тогда счастье (в следующие 60 лет) непременно улыбнётся!

Храм Неба

Люди в разных странах живут по своим понятиям. Так что чужая страна способна обескуражить несовпадением ожидаемого с реальным. Зная, что в Пекине есть некий «дворец», многие неискушённые думают, что он представляет собой эдакое вычурное строение под выгнутой крышей. А между тем — это целый город с сотнями зданий и всей инфраструктурой. Точно так же и с понятием «храм», у многих возникает образ какого-нибудь знакомого собора в родной стране. А китайский храм — это опять же целая конгломерация построек, занимающая иногда площадь, равную среднеевропейскому городишке.

Яркий пример — Храм Неба в Пекине.

Если бросить взгляд с пролетающего над столицей КНР спутника-шпиона, то внимание обязательно привлечёт большое зелёное пятно в юго-восточной части Старого города. По площади оно даже превышает размеры строгого периметра дворца Гугун. Это пятно и есть Тяньтань — Храм Неба. Наиболее сохранившийся из четырёх «великих императорских алтарей».

Сын этого самого Неба, имеющий «небесный мандат» на царствие в Поднебесной, был ведь не только монархом, но и верховным жрецом, единоличной прерогативой которого (и обязанностью!) было моление за благо державы перед вышними силами и авторитетами. Раз в год теократ обращался к духу Земли, дважды — к духам-покровителям и Конфуцию, пять раз — к предкам и трижды — к духу самого Неба. Основными ритуалами в Тяньтане были жертвоприношения Небу в день зимнего солнцестояния, молебен об урожае перед посевной и молитва о дожде в начале лета.

Как и все пекинские храмы, биография Тяньтаня полна коллизий и причудливых изломов. В его истории есть и драматичные пожары, и эпизод разграбления просвещёнными европейцами, и попытка построить на его месте аэродром, и даже сюжет из жизни советских разведчиков (говорят, что тут встречался с резидентами легендарный Зорге). Потому-то близ этих древних строений и патриархальных кипарисов всегда есть место для чего-то неожиданного. Сюда приходишь, зная наперёд, что обязательно откроешь для себя нечто сокровенное, а уходишь, осознавая, что большая часть заветного так и осталась вне маршрута.

Каждый раз в Пекине меня тянет собраться утром пораньше и пойти в этот старый кипарисовый парк, который окружает всемирно известный комплекс Неба. Бывший главный императорский алтарь — несомненно, интереснейший памятник, достойный внимания и осмысления. Однако «вера императоров» сегодня в прошлом. Тяньтань утратил свои коренные функции. Но не жизнь! Ныне он обрёл иное качество. Для осознания достаточно взглянуть на то массовое действо, которое разворачивается каждое утро на фоне древних алтарей и кипарисов. Действо, которое можно назвать «всенародной зарядкой» или «спортивно-оздоровительным гулянием».

Кажется, здесь каждый занят лишь собой и каждый отдан лишь своему. Но это иллюзия. Напротив, всякий, кто только возжелает, может присоединиться или встать рядом независимо от своих способностей и не испрашивая разрешения. Каждый может расцвести по-своему среди других. А вот заметят ли твоё цветение окружающие в такой необозримой толпе — это уже другой вопрос…

Шанхай. И этим всё сказано

Шанхай для нашего человека — самый родной город Китая. Почему? Да по звучанию. У нас это слово давно стало нарицательным. И редкий город с малейшей историей ещё недавно мог похвалиться отсутствием квартала или района, прозванного «Шанхаем». Как правило, это относилось к наиболее бестолково застроенным окраинам с наименее законопослушными жителями. А культовый вопль «шанхайские наших бьют!» — давно ли был неотъемлемой частью нашего молодёжного бытия?

Визитка КНР

Для самих же китайцев Шанхай имеет совершенно другое значение. Как только рядовой житель Поднебесной узнаёт, что ты приехал в КНР не впервые, следует неизменный вопрос на засыпку: «А в Шанхае ты был?». Акцентирую — не в Пекине, не в Гонконге, а именно в Шанхае. Это даже не вопрос, а своего рода пароль. От твоего отзыва будет зависеть, сохранишь ли ты в глазах собеседника своё лицо путешественника-китаеведа или нет.

Конец ознакомительного фрагмента.