Время и место

Андрей Мирошников, 2023

А. Г. Мирошников, как и многие, родившиеся в шестидесятых годах прошлого века, пережил период пионерских, позже стройотрядовских песен, фазу очарованности рок-н-роллом, эпоху блюза. Раннее чтение книг – от отцовского «Устава караульной службы», классических авторов, найденных в доме, до пронзительной в своей свежести и нови поэзии из журнала «Юность» – определило любовь к Слову, творческий вкус. Его поэзии свойственны пристрастность в поиске рифм, парадоксальность образов и сюжетов, творческая свобода и зависимость только от капризов поэтических озарений. «Из творческих учителей у меня были только книги». В сборниках стихов А. Г. Мирошникова гармонично уживаются и военные марши, и солдатские песни, и хард-роковый драйв, и тоска, и надежда блюза. Хотя большая часть жизни автора и прошла за пределами России, на пустынном полуострове, в городе-ровеснике, когда-то устремлённом в светлое будущее советской эпохи, в многонациональной среде, его лирика по своей сути глубоко русская… Две фразы определяют его систему взглядов и жизненных ценностей: «Поэту страдать стыдно» Иосифа Бродского и «Ибо раз голос тебе, поэт, / Дан, остальное – взято» Марины Цветаевой. Потому как поэзия – жертвенное служение родному языку. И ничто не должно влиять на поэта, если он – поэт. Важны только наличие Времени и Места. Время и Место – координаты, важные в любые периоды: в молодости – для замыслов, планов, а в поздние дни жизни – для сохранения в памяти прожитых дней, событий, лиц. Эти координаты жизни ни при каких обстоятельствах нельзя подменять или терять. Чтобы оставаться главным героем своей жизни…

Книга первая

Время и место

2016–2020

Время

Не спеши. Никогда не знаешь,

куда угораздит успеть…

Автор

«Время моё — это сумерки. Зимние сумерки…»

Е. И.

Время моё — это сумерки. Зимние сумерки.

Сумерки в городе. Городе, спящем пока.

Время хожденья по твёрдости ждущей весну реки,

Время хожденья по нежности снежного мха.

Синие дремлют снега и желты фонари ещё,

Шаг нарушает божественный дар тишины.

Сердце открыто и ждёт обретенья сокровища.

Спят до будильника люди, и мне не нужны.

Время должно замереть ли, навеки запомниться —

Запечатлею, чего не увидеть во сне:

Сказкой чудесной опять одарила бессонница.

Улочка. Лавочка. Ёлочка. Новенький снег.

Место и время как повод себя и покой найти

Или вернуться, пока не навеки ушёл…

Ты не тревожься,

проснувшись одна в тёмной комнате,

В сказке обычно кончается всё хорошо.

«В юности чистой, когда очевидного мало…»

Е. И.

В юности чистой, когда очевидного мало,

На заклинанья потратив немало чернил,

В поиске жадном несущего свет идеала

Я её выдумал, вывел, собрал, сочинил.

Чувства мои, что послал я, её не застали,

Даром что образ я преданно в сердце носил.

Трудное дело — стоять на моём пьедестале.

Жаль, что об этом я сразу её не спросил.

Ночью дождливой, под музыку белого шума,

Голос холодный из трубки сломал миражи.

Надо её перевыдумать, перепридумать,

Отформатировать начисто прошлую жизнь…

Будет нелёгким грядущий рассвет, полагаю:

Мелко испишутся почерком нервным листы.

Юность прошла — значит, будет любимой другая,

Значит, на этом пороге окажешься ты.

«Я молодой, приветливый, нахальный…»

Я молодой, приветливый, нахальный,

Я птица в бутафорских облаках —

Талантливый студентик театральный,

И не звезда подмостков. И пока

Мне хочется веселия и браги,

Погожего весеннего денька,

И чтоб моя соседка по общаге

Взглянула на меня не свысока.

И, милостью высокого посыла,

Которой жив несовершенный свет,

Меня на ужин в гости пригласила,

Но я согласен даже на обед:

Мои мечты — не жаркие ладошки,

Не жгучий взгляд и строгое каре,

А сковородка жареной картошки,

Из-за двери струящая амбре…

Когда я стану зрелым и маститым —

Звездой афиш у театральных касс,

Всегда в себе уверенный и сытый,

С волшебной грустью вспомню, и не раз:

Ах, как же так досадно, на картошку,

Сместил акцент я в плутовском антре.

И упустил — и жаркие ладошки,

И тайну глаз, и строгое каре…

«Унылая, унылая пора…»

Возраст — это тиран, который повелевает.

Э. Делакруа

Унылая, унылая пора,

С самим собой нежданное свиданье —

Увидеть недостроенное зданье,

С нутром пустым, как чёрная дыра.

Ничто на нечто делит едкий дым,

Таланта тлен бессонниц муку лечит:

Ладони грея, отправляю в печь я —

Томами — нерождённые труды.

Давно пробита юности броня,

И ранит всё, и бередит, как зверя.

Ни мне не веря, ни в меня не веря,

Живёт в заботах ближняя родня.

Навскидку выбирая города,

Во тьму шагнуть по незастывшим лужам,

Спиною слыша: «Да кому ты нужен?!» —

И выдох запоздалый: «Ты куда?..»

Когда из глаз уходит волшебство,

То мир вокруг — руины и старухи.

Кому отдать отрезанное ухо?

И стоило оттяпывать его?

Ещё светло. Ещё не кончен день,

И время есть навёрстывать потери.

Но страсти нет. И доброты. И веры.

И только грусть — отчаяния тень:

Что юность безрассудна и чиста,

А старость — слабоумна и невинна.

И красит возраст вин́ а да руины,

А род людской стремится обокрасть:

Уж не рвануть — рубаху на груди,

На абордаж, на клумбу за цветами,

Через балкон, в альков прекрасной дамы —

Погас пожар. Другой не разводи.

И тянет долу камушек в груди —

В палату, на продавленную койку —

Укрыться от всевидящего ока,

Назначенного ведать и судить.

Не торопись молиться за меня —

Я жил без Бога от строки до срока.

От святости не отделял порока,

Не отличая ночи ото дня…

Круты замесом, велики числом —

О, сколько здесь таких перебывало! —

Застелет снег стерильным покрывалом,

А дом пустой определят на слом.

«Игривые витиеваты речи…»

Игривые витиеваты речи,

И веер Ваш так трепетен в руке —

Когда-нибудь я вспомню этот вечер

В цветном бреду, в далёком далеке:́

Мне этот миг заглушит храпы урки

И дрожь в барачном зябком сквозняке:

Подхваченный течением мазурки,

Я уплыву по призрачной реке.

Утешит подконвойного скитальца,

Безликого, безвестного раба,

Прикосновенье Ваших тонких пальцев

К иссушенным, обветренным губам.

В одну из зим, укачанный метелью,

Свободен стану и навеки сыт,

Но в вечер сей, исполненный веселья,

Я Вам скажу: «Позвольте пригласить»…

«Мы были юн́ ы…»

Мы были юн́ ы

И резво шли.

Мы рвали струны

И в пляске жгли —

Запоем пили

Любовь и жизнь.

И нас любили,

И мы клялись.

Мы били подлых,

И нас в ответ

Топтали кодлой,

Вбивая в твердь.

Но не сдаваясь —

Пока живой —

Росли, вставая,

Как в штыковой…

Врагов изгнали

И тьмы, и тьмы,

И твёрдо знали —

«Рабы — не мы»…

Потерь примерив,

Глубин и вёрст —

Мы жили, веря

Рубину звёзд:

Среди пустыни

И в царстве льда

Сады растили

И города.

Большие вехи,

Великий спорт —

Страна успехов,

Страна-рекорд.

И в каждой песне —

Мечты и зов

Вселенской бездны,

Льда полюсов…

Нас не купили

Ни страх, ни лесть —

Мы уступили

Навалу лет:

Подмяло время,

Сутуля стать,

Вбивая в темя:

«Пора устать».

Мы раздражаем,

Мы чуждый стиль.

Мы отступаем

В глубокий тыл.

И, нрав стреножив,

Глядим туда,

Где нас помножит

На Никогда.

И вот мальчишка

С пилой в ушах

Толкнёт плечишком,

Вперёд спеша:

Они как рыбы

Торчат в Сети,

Хотя могли бы

Нас превзойти…

Снижая скорость,

Поймём, бранясь,

Что новый поезд

Уйдёт без нас:

На окнах шторки,

В окошках свет,

На переборке

Стоп-крана нет —

Гудит фанфарой,

Красив и горд:

«С дороги, старый!»,

Прибавив ход.

«Однажды, как дохлые мухи…»

Писатель, если он настоящий писатель,

каждый день должен прикасаться к вечности

или ощущать, что она проходит мимо него.

Э. Хемингуэй

Однажды, как дохлые мухи,

Иссохнутся наши сердца.

Крыла ́ невесомее пуха

Заполнит весомость свинца.

И, глянув, согбенные грузом,

В глаза, как глядят на часы,

Уйдут сопричастные музы,

Как битые старостью псы:

В долину без центра и края —

Удел умолчанья и тьмы,

Где Божья искра умирает.

А следом пошаркаем мы —

Лишёнными песен певцами,

Которых на пир не зовут:

Вестимо — с сухими сердцами

Поэты недолго живут…

«Всю молодость надежды подавал…»

Всю молодость надежды подавал,

И в зрелости предсказывали славу,

Но жизнь моя насмешливой шалавой

В конце концов свела меня в подвал,

Где лавра нет, где плесень да грибок,

Где свет не свет, а колыханье свечки…

Благодарю, Всемилостивый Бог,

Что уберёг наивную овечку

От фальши славы, восхищённой лжи,

Друзей, которых тьма до первой драмы,

Падения в сырое жерло ямы,

С благословеньем кинутых вершин…

Я не упал, разбившись вдрызг и в хлам,

Не лью слезу о золочёном прошлом.

Мой уголок, мой вертеп скомороший —

Достойный дар за речи и дела…

Всю молодость надежды подавал,

Послушный мальчик, юноша хороший…

Вот мне подали старый медный грошик,

Что всех дороже званий и похвал

И мизером украсит неуют:

В согласии с нутром Экклезиаста —

Истёртый грош, эквивалентом счастья,

Надежду подававшим

подают.

«Мой срок сибирский только начат…»

Мой срок сибирский только начат.

И год, и десять — не в зачёт.

В плечо знакомая отдача,

Или задиристый толчок

Я ощущаю в этом крае,

Где нервы крепкие нужны:

То шмара в лавке задирает,

То в зенках вызов бросит шнырь.

Держи карман, ходи при свете,

Твои закон и прокурор —

В кармане олово кастета

Или за пазухой топор.

Неоспоримой антитезой,

Когда «блатной» на «мужика», —

Тяжёлый холодок обреза

И дрожь унявшая рука.

Здесь жизни прожиты в похмелье,

Глаза недобрые пусты:

Заместо пропитых нательных,

На коже — синие кресты.

И числа маковок неровных

Не для глядящего с небес,

А в тёмной ёмкости церковной

Хранится взрывчатая смесь…

В краю бродяг и вертухаев,

Где самородки ищет сброд,

Копает публика лихая,

Как будто чёртов огород.

И рвёт шурфы, и моет, моет,

Судьбу фартовую ища…

Стирают пальцы марамои́,

Но не отмоется душа.

«Тяжелее от дум голова…»

Тяжелее от дум голова

В эти серые дни.

Удалиться бы на острова

Беззаботной страны:

Там, где ставит на паузу дождь

Суету и дела.

Не зачáта ни зависть, ни ложь,

И не водится зла;

Заберёшься на кряжистый дуб,

Чтобы встретить рассвет,

Ободрав перепачканный пуп

Об иссохшую ветвь;

И пройдёшь по траве — босиком,

По песку — на руках,

А в себе разберёшься легко

И не встретишь врага;

Там цикадами полночь полна

И беда коротка.

Там найдёшь в море синего льна

Золотого жука;

Не затравит толпою молва,

Не порвёт на куски.

И пока не болит голова

От тоски.

«Костры дымят. В округе похороны листвы…»

Костры дымят. В округе похороны листвы.

И мётлы метут предвестниками метелей.

Куда ни глянешь — демо: колор пастели.

Всё реже хочется выбраться из постели,

Всё чаще хочется переходить на «вы»,

Произвивавшись рыбой в недрах сырой толпы,

Устав от тщетной сути тройных усилий —

Из тесной связи с массой чтоб отпустили —

Спешить на личный остров невольным стилем,

Употребляя всуе словечки со звуком «пи».

Бульвар засыпан: этой пёстрой листвы навал,

Точно буклеты, что рекламой былого дразнят.

Читая каждый дотошно, как первоклассник,

Навряд ли вспомнить

отшумевший вчерашний праздник.

В безумстве красок скорей прощанье, чем карнавал.

Последние листья слетают и кружатся на лету,

До дна испившие сладость бабьего лета, —

Деревья нынче с виду дервиши и аскеты.

И только юность чья-то складывает в букеты

Охапки листьев, видя в ум́ ершем красоту.

Она истлеет, согреваясь в сыром костре.

Весной возродится. Ренессанс. Слово с ноты «РЕ».

«Крутим руль, но стоим на месте…»

Я не верю, что такой переходный период может принести в нашу жизнь нравственность.

Потому что чётко знаю: из бесстыдства нравственность не вырастает, а из воровства — сострадание. Разве можно, погрузив страну в такое болото, получить чистых людей?

Экономические трудности перенести можно.

Но когда чиновники уговаривают народ потерпеть, а сами, ни на секунду не останавливаясь, воруют…

Леонид Филатов, 1991 год

Крутим руль, но стоим на месте,

Кто куда, но шагаем в ногу.

Не с руки рассуждать о чести,

Не к добру вспоминать о Боге.

Пьяный бонза гундит с трибуны,

Суетясь под заморским боссом:

Сам себе удалой да умный,

Губы дует под сивым носом…

Где ты, слава страны пропитой,

Заблудившейся в настоящем?

Вот отца партбилет пробитый

Резво спрятан в глубокий ящик.

Телевизор заместо книги,

В телевизоре — срам да порно.

И культуры большая фига

На стене городской уборной…

Льётся в уши гнилая гуща,

Маде ин филиал Иуды, —

Жрите страсти, травите душу,

Суетливо гремя посудой.

Мы летим на грехи как мухи,

На билбордах призыв: «Падите!»

Наши дочки мечтают в шлюхи,

Сыновья норовят в бандиты.

А в подъездах пустые шприцы

Под ногами хрустят как гильзы.

У сенатора вилла в Ницце —

Он в заботах о нашей жизни.

А в Замкадье жильцы барака

Тихо тонут средь цен растущих,

Доживая от «доширака»

До отравленных «ножек Буша»…

Ждали весело перемены,

Чтобы рухнул колосс системы:

Вот вам, «леди» и «джентльмены»,

Крепкий «Сникерс» от дяди Сэма…

…Мы взрастим пополненье клад́ бищ.

Чьи мы, люди? Какого худа?

Не страна, а вокзальный шаб́ аш:

Кто туда? Или кто отсюда?

1993

«Пережить, что дано — поелику бедовые смалу…»

Сила патриотизма всегда пропорциональна количеству вложенного личного труда: бродягам и тунеядцам всегда бывало чуждо чувство родины!

Л. Леонов

Это святая обязанность — любить страну, которая вспоила и вскормила нас, как родная мать.

М. Шолохов

Пережить, что дано — поелику бедовые смалу, —

Не взирая, каких ты сословий и чьих ты кровей.

Если вражия сила вязанку Страны поломала,

Значит, прутики были гнилыми по сути своей.

Мы решались:

её порешить, перестроившись гласно,

Отрубив, словно руку, Истории множество лет,

Опорочив отцов, и, людской поговорке согласно,

Рассуждать о достатке в грядущем, которого нет;

И вглядевшись — очнуться, одуматься,

остановиться,

Как с похмелья взглянув

на застывшие в полночь часы:

Отчего в нашем доме проёмы — пустые глазницы,

А в провалы дверей смело шастают ветры и псы?

Этот хлам по углам, эта мебель, которой на свалку…

Где по трубам вода? Где несущие ток провода?

Вместо пола — зола, вместо крыши — горелые балки:

Это пламя пожара гуляло ли, злая орда?

Различить, изучить, залечить переломы и травмы

И очистить от горечи едкой Отечества дым,

Воскрешая живых, возвращая заветы о главном:

Это то, что мы детям растущим расскажем своим.

Пусть они не окажутся табором тонких былинок,

Что колышутся ветром и скошено падают ниц,

А единой семьёй, опоясанной силой былинной,

У которой к России любовь не имеет границ.

«Имена и даты…»

Имена и даты.

Даты. Имена.

Мёртвые солдаты.

Давняя война.

Уходили роты

Против вражьей тьмы.

Вечные сироты

И они, и мы.

Вяземские нивы,

Ржевская земля —

Как они красивы,

Хлебные поля.

Юноши моложе,

Зрелые мужи —

Под взошедшей рожью

Армия лежит.

Супротив Европы,

Как там ни крути,

Встали наши роты

И, не дав пройти,

Выстояли насмерть,

Гибли в штыковых,

Без обряда, наспех

Хоронили их.

Сейте, жните, братцы,

В сытости живя, —

На костях солдатских

И на их кровях,

Помните, потомки,

Чьё последье вы.

Не сдавайте только

Мёртвых и живых:

Мы навеки вместе,

Внуки и сыны

Не терявших чести

На полях войны.

Горе. Наше горе —

Пламени река.

Обожгут уголья

Нас издалека:

Мёртвые осудят,

И придёт беда,

Если позабудем

И простим когда.

Обещай Отчизне

Быть навеки с ней,

В суетности жизни

Не терять корней.

«Приходит время — змеи меняют кожу…»

Приходит время — змеи меняют кожу,

Собаки — шубу, растущие дети — вещи.

И судьбы наши непостоянны тоже:

Вчера — подёнщик, нынче уже — помещик.

Вчера — капризный, хам деловой, богатый —

Никто не сдержит, мало кого уважит;

Сегодня двое в землю воткнут лопаты:

Сражённый гриппом в чрево земное ляжет.

Вчера — могилы роющий на погосте,

Сегодня — воин на рубеже траншеи,

Готовый пулей встретить незваных в гости,

Поднять в атаку и победить в сраженье.

Вчера — воитель, тактик и разрушитель —

Взрывчатки гений и чародей диверсий:

Закончив битвы — истинно мирный житель,

Сегодня строит вновь города и веси…

Проходит время. Главный закон Вселенной —

Презревши догму, расшириться или сжаться

В ладу с собой — одной бескрайнею переменной…

Ничто не вечно. Каждый достоин шанса.

Место

Не суетись. Ты всегда там,

где кто-то в тебе нуждается…

Автор

«Сумерки. Самарканд…»

Сумерки. Самарканд.

Лето идёт в закат.

В чаше — хмельной кумыс.

Время, остановись:

Сладко поют сверчки,

Кружатся мотыльки,

Тихо журчит арык,

Тихо поёт старик.

Где-то всплакнёт арба,

Вздрогнет Рахмон-баба:

Может, его сыны

Едут с большой войны?

Радио — чёрный блин —

Пело, что взят Берлин.

Значит, издалека

Едут сыны пока:

Старший, Усмон, — овчар,

Средний, Аскер, — гончар,

Младший Юсуп, юнец, —

Лучший в краю кузнец…

Месяцев пять, с весны,

Нету вестей от них:

Письма сюда, как встарь,

Долго везёт почтарь.

Если отставить сон,

Вслушаться в полночь псом:

Здесь, отводя беду,

В домике каждом ждут —

В прошлом оставив смех,

Час ощущая в век,

В сердце неся: «И мой

Скоро придёт домой…»

Спи, Самарканд-старик.

Ждущему — сил дари.

Сторожем до утра

Светит луны дойрá.

Ты подожди, беда,

Мчаться стрелой сюда.

Пусть, кто погиб уже,

В ждущей живёт душе…

…Дёрнул ушами пёс —

Вдруг да нагрянет гость?

Но тишина легка

Крыльями мотылька.

Но тишина сладка

Песенкою сверчка…

«Похолодало в позднем сентябре…»

Е. И.

Похолодало в позднем сентябре,

Всё чаще ветер с севера, чем с юга.

Не слышно птичьих песен на заре,

Осиротела тихая округа.

И небосклон тяжёлый, неживой,

Затянутый громоздкой непогодой:

Ему под масть высокий волчий вой

В гортанях ветхих труб ливнеотвода.

И рощица рыжа, как лисий хвост,

И дым трубы своё тепло теряет…

Летим туда, где много птичьих гнёзд,

Которые никто не разоряет…

«Город давит на горло…»

Город давит на горло.

Город лезет в глаза.

Между связками — голод

Что-то в небо сказать

На неведомой фене,

Как дитя в наготе,

Или выплакать вены

В придорожном ските,

Светлым блицем железа

Передплечье лизнув…

На снегу, точно плесень,

Копоть: «Ждите весну».

Городская природа:

Край сырых кирпичей,

Нет ни края, ни брода,

Каждый в луже — ковчег,

В ком ни места, ни пары,

Ни спасенья души,

Только поиски бара

И пробоина лжи.

На открытом просторе —

На пречистом листе.

По-другому и море,

И чащоба, и степь:

Смелым росчерком Бога

Поражает эскиз.

«Люди тоже так могут», —

Говорил атеист…

Я — художник не местный,

Потерявший кураж:

Вместо творческих всплесков

Всё точу карандаш…

Вот и горы опилок,

И мозоль на персте.

Белым — почерк бессилья

На белёном холсте.

«На Земле — большой, но малой…»

На Земле — большой, но малой —

Всё для жизни есть, пожалуй,

Конец ознакомительного фрагмента.