Творцы апокрифов

Андрей Мартьянов, 1999

1189 год на дворе. Европа взбудоражена и находится в состоянии сладкого ожидания – христианские короли обязаны отбить у султана Саладина захваченный Иерусалим. Третий Крестовый поход объявлен! Три великих державы Европы вступили в войну с арабским миром – Англия, Франция и Второй Германский Рейх идут на Восток, в Палестину. Но что, в таком случае, делать в данной ситуации офицеру Рейха Третьего и сотруднику службы безопасности из России XXI века? Для них не существовало восьми столетий, отделяющих эпоху крестоносных воинств и грохочущие годы техногенной цивилизации. Они пришли в век двенадцатый не по своей воле. Они здесь чужие. Второй том серии А. Мартьянова «Вестник Времен» продолжает серию приключений Гунтера фон Райхерта и присоединившегося к нему Сергея Казакова, друзей, способных оказать влияние на судьбу всего мира!

В тексте использованы стихи:

Н. Гумилева, Скади, Л. Бочаровой, Е. Сусорова, В. Набокова, А. Семенова, Омара Хайяма

Парод^[1]

Кто ходит в гости по утрам?

Прошел патруль, стуча мечами,

Дурной монах прокрался к милой,

Над островерхими домами

Неведомое опочило.

Но мы спокойны, мы поспорим

Со стражами Господня гнева,

И пахнет звездами и морем

Твой плащ широкий, Женевьева.

Ты помнишь ли, как перед нами

Встал храм, чернеющий во мраке,

Над сумрачными алтарями

Горели огненные знаки.

Торжественный, гранитнокрылый,

Он охранял наш город сонный,

В нем пели молоты и пилы,

В ночи работали масоны.

Слова их скупы и случайны,

Но взоры ясны и упрямы,

Им древние открыты тайны

Как строить каменные храмы.

Поцеловав порог узорный,

Свершив коленопреклоненье,

Мы попросили так спокойно

Тебе и мне благословенья.

Великий Мастер с нивелиром

Стоял средь грохота и гула,

И прошептал: «Идите с миром,

Мы побеждаем Вельзевула».

Пока они живут на свете,

Творя закон святого сева,

Мы смело можем быть, как дети,

Любить друг друга, Женевьева.

— Иду, иду уже! Хватит барабанить. Дверь выломаешь! Господи, да кого принесло в такую рань?

Отец Колумбан, шаркая босыми ногами по утоптанному до гранитной твердости земляному полу своей отшельнической пещерки и слегка прихрамывая, подошел к двери, ведущей наружу. По его расчетам время давно перевалило за полночь и подступал час хвалитн. Обычно перед рассветом святого пустынника прихожане из окрестных сел не беспокоили, но… Всякое случается в этом несовершенном мире — люди болеют и умирают, а пожилой священник никогда не пренебрегал обязанностями, возложенными на него Господом Богом, Святой Матерью Церковью и самим собой. Облегчать страдания души и тела паствы не есть ли первейший долг пастыря?

В толстые доски притвора молотили кулаками уверенно, настойчиво и нагло. Это явно не могли быть трое молодых людей, в последнее время проводивших у отца Колумбана целые дни — шевалье де Фармер вечером увел обоих своих «оруженосцев» ночевать в замок; завтра они собирались съездить в Аржантан, за необходимым к грядущему путешествию снаряжением. И уж точно не спокойные, дородные, немногословные и чтущие покой отшельника крестьянки, приносящие святому отцу по утрам молоко или творог.

Старик, морщась от боли в серьезно поврежденной несколько дней назад ноге (след от жесткой веревки заживал с трудом), отнял от двери подпиравший ее кол и безбоязненно распахнул тяжелую створку — опасаться было нечего, ибо даже самые закосневшие в грехах разбойники никогда не тронут священника: такой грех и Дева Мария не убелит. Разбойники, между прочим, отнюдь не стремятся к погибели души, и как прихожане куда более радеют о Спасении, нежели многие благонравные дворяне, грешащие направо и налево.

— Ага, старый безумный гибернийский^[2] волчара! — беременное рассветом небо загородила тень человека. — Ты что наделал, святокупец?

— Э-э-э… Что? — слегка опешил отец Колумбан от такого напора, но мигом ощетинившись, рыкнул в ответ: — Не тебе отчета с меня спрашивать! Сгинь!

— И не подумаю, — ночной гость бесцеремонно оттеснил отшельника вглубь землянки, переступил порог и, сторонясь самодельного алтарчика с немногими горящими свечами у восточной стены, уверенно прошествовал к столу. Он явно бывал в жилище монаха не раз, это было заметно по уверенным движениям. — У тебя пиво найдется?

— Тебе здесь что, трактир? — огрызнулся бородатый старикан, но все-таки взял кувшин и плеснул в пустую глиняную чашку пахнущего ячменем напитка. — Говори, раз пришел. А потом — выметайся. И чтоб духу…

— Хам и потомок Хама, — буркнул гость, поглощая пиво. — Думаешь мне легко? Только вчера как проклятый жарился весь день на византийском солнышке… Монферрату, понимаешь, приспичило явиться в Констанц с новой сногсшибательной идеей, и проворачивать свою бездарную интригу он решился с помощью не кого-нибудь, а самого кесаря Андроника… Впрочем, тебе это малоинтересно. Ты ведь в дела большого мира не лезешь, гадишь по мелочи.

— Где уж нам, сирым, — ядовито усмехнулся отец Колумбан, скучным взглядом рассматривая неожиданного посетителя. Последний был дороден, не особо высок ростом, имел рыжеватую «сарацинскую» бородку, упитанные щеки, и узкие, почти восточные, хитрые глазки. Купчишка какой-нибудь. Не из богатых. — Это только ты со своим хозяином гадишь по крупному. Да так, что потом на весь христианский мир смердит.

— Ну, не только на христианский, — хохотнул толстяк, и вдруг поморщившись, кивнул отшельнику на лежащую рядом толстую книгу в черном переплете, кою святой Колумбан читал на ночь. — Умоляю, убери отсюда эту католическую пачкотню, мешает…

— Алан Лилльский-то тебе чем не угодил? Хороший поэт, а богослов еще лучший… — отшельник все-таки передвинул инкунабулу подальше, чтобы не раздражать своего старого знакомца. По мнению отца Колумбана, его нынешний гость был самым безобидным (если такое слово вообще применимо к демонам свиты Люцифера), существом и только с ним старый монах соглашался время от времени общаться, когда противоборствующие стороны желали установить краткое перемирие или поделиться взаимоинтересующими новостями… Сам мессир дьявол, в мире смертных появляющийся крайне редко, до бесед с необычным пустынником старался не снисходить. Видимо, завидовал его близости к Сфере, из которой сам был навсегда изгнан несчетные века назад.

— Вот ответь, Калькодис, разве ты не признаешь, что единственной истинной наукой, из которой проистекают все прочие, является богословие?

— Признаю, — охотно закивал толстячок. — Еще как. Но это не мешает мне постигать и прочие премудрости. Одна из важнейших гласит: «Не лезь в дела Великих, неприятностей не оберешься». А ты, тупица, что вытворяешь?

— Будешь грубить — выставлю, — пригрозил отец Колумбан. — Ну, чем твой сюзерен на этот раз недоволен?

— Да хотя бы вот этим! — гость вскочил, просеменил к углу землянки и сдернул холстину с некоего громоздкого и длинного металлического предмета. Вороненая сталь слабо отражала лучики свечей. — Такая вещь не должна находится в данном времени! Будь ты поумнее, давно разобрал бы ее, а части отнес в замок, кузнецу — пусть переплавит.

Действительно, авиационный пулемет образца 1937 года смотрелся в XII веке так же нелепо, как Папа Римский в синагоге.

— Ну почему, — взвыл, по-фиглярски вытягивая руки к потолку и закатывая глаза, Калькодис, — почему эти лицемерные богомазы толкуют пред честным народом о нерушимости Творения, невмешательстве в Господни труды, а на деле сие Творение по камушку разрушают?! Ах, сколько ханжества и фарисейства приправленного ладанным соусом гордыни разума!..

— Перестань паясничать, и скажи толком, зачем тебя прислали. — Отец Колумбан нетерпеливо побарабанил палицами по неровной столешнице. — Ты и без того лишил пожилого человека ночного отдыха.

— Человека, — фыркнул толстяк, однако утихомирился. — Скажешь тоже. Ладно. Вот ответь, почему наш, такой спокойный, незыблимый и сонный мир превратился в проходной двор? Отчего, любопытно, мастерски исполненная картина Большого Творения загажена каплями вонючей малярской краски, выплеснувшейся незнамо откуда? Мой покровитель крайне недоволен — цепь событий нарушена, грядет лавина, запросто способная смести к едрене фене весь миропорядок.

— Не ругайся, не в кабаке, — машинально заметил отшельник. — И вообще, вы со своим сюзереном ошибаетесь. Если так происходит — значит, таково Предопределение божественной мысли. Творец всезнающ, а значит все происходящее ныне и способное произойти в будущем ему известно. Согласись, он не станет — в отличие от вашей шайки — вредить своему собственному и любимому миру.

— Да? Его «любимый» мир, остался там, за гранью этой новосозданной Вселенной. А тут начало твориться незнамо что. Пока беда незаметна, как ты не видишь первое пятнышко проказы на губе. А когда спохватишься — будет поздно. Уяснил? Так хочется поглазеть на Апокалипсис из первого ряда? Не рано ли?

— И что вы предлагаете? Насколько я знаю Князя Ночи, он никогда не вмешивается в мирские дела лично, действуя только через неразумных и грешных смертных… Никого не убивает сам, но нашептываниями вкладывает кинжал в руки людей. Хотите устранить гипотетическую опасность таким способом? Боитесь Апокалипсиса, где вам придется несладко? Действуете по принципу «хоть день, да мой»?

— Какая проницательность. — Калькодис растянулся в улыбке. — А если это и правда, то что здесь такого? Вот сейчас я расскажу последние византийские новости, у тебя волосы дыбом встанут. На всех — хи-хи-с — местах. И этого не случилось бы, если б твои любимчики — два безмозглых самоуверенных идиота с ветром в головах, не сунулись месяц назад в Англию и не подняли королевство вверх тормашками. Последствия теперь не расхлебаешь.

— Ну? — сдвинул брови святой. — Излагай.

— …Синяя лента Босфора, проложенная древними богами незримая граница между Европой и Азией, убегала между зелеными всхолмьями за горизонт, — поэтически начал толстяк безо всяких предисловий. Отец Колумбан устроился поудобнее на лавке и приготовился слушать долгую историю, по опыту зная, что язык у раннего гостя подвешен отлично и рассказчик он великолепный. — Босфор, сверкающая нить между стоячими, тяжелыми водами Мраморного моря и прозрачными солеными волнами Эвксинского Понта…

Примечания

1

Парод (греч.) — вступительная песнь хора перед началом трагедии.

2

Hibernia (лат.) — Ирландия.