Опрокинутый жертвенник

Андрей Лушников, 2018

IV век. Римская империя. Язычество и христианство сошлись в решающем поединке. Кто победит? Теург и философ Элпидий идет тернистым путем находок и утрат, удач и разочарований. На фоне полной драматизма жизни христиан и язычников, бедняков, царедворцев, императоров теургия для философа – последняя спасительная соломинка. Постепенно он понимает, что только сокрушив в своем сердце жертвенник ложным богам, можно прийти к Истине.

Мальчики Гадары, 7 августа 314 года

От былой славы театра палестинской Гадары остались только слабые отблески, которые еще можно увидеть при восходе солнца на его базальтовых стенах, и в поблекшей позолоте муз Мельпомены, Талии и Терпсихоры, расставленных в нишах вдоль его сцены. Когда-то эту сцену, подарившую эллинам Мениппа и Мелеагра, забрасывали цветами. После же Веспасиан, усмиряя гадарских иудеев, забросал ее камнями из своих баллист. Тогда-то из разрушенного города и ушли навсегда все его лучшие поэты и актеры.

Элпидий сидел в центре этого маленького островка Эллады на вершине Гадарского холма в последнем ряду театра. Отсюда ему открывался вид на широкие городские аллеи с белыми мраморными колоннами, роскошными домами, сложенными из обтесанных глыб базальта, — и на жалкие лачуги бедноты на окраине, на чей-то мавзолей, главную городскую площадь с изящными портиками, яркой мозаикой и лавками, заполненными торговцами, — и на едва различимые на горизонте снежные вершины Антиливана. Вниз, по берегам быстрого Гиеромакса в долину Иордана спускались длинными зелеными лентами виноградники, между оливковыми рощами паслись стада коз и овец, а дальше к северу среди горных уступов и скал блестела гладь Тивериадского озера.

До середины года эти малолюдные гадарские предместья бывают пусты, как неторонутый пером папирус, или же как чистые навощенные писчие дощечки. Но летом погреть свои кости в местечко Амафа — к целебным источникам Гадары — приезжает и стар и млад со всей округи. Бывавшие здесь пустили добрую молву о их чудодейственной силе, сравнивая местные горячие бассейны с римскими банями в Байах. Вот потому-то год от года и тянется сюда все больше и больше паломников не только из ближайшей Авилы и Скифополя, но даже из Иерусалима, Дамасска и всей равнинной Сирии — Халки дики. Богатые куриалы-подагрики и сухорукие аравийские торговцы, ветераны со старыми ноющими ранами, иудеи с катарактой и плохой кожей приезжают сюда в повозках и верхом, преодолевают большие расстояния пешком, чтобы окунуться в бассейны, что сложены здесь из базальтовых блоков под открытым небом у истоков целебных родников.

Великий теург Ямвлих Халкидский, бывший на мистериях посвящения в сакральную касту Львов и Персов адептов культа Митры в подземном святилище в Апамее, прибыл сюда вчера со своими учениками с караваном сирийских купцов и остановился в гостинице иудея Симонида. Еще с вечера, мучимый болями в спине, он наказал юному ученику купить на рынке персидский бальзам для притирания, который бывалые ревматики сравнивают со всепрожигающим мидийским маслом.

Элпидий, как речной бог, постоянно обретающий в собственных водах жизненную силу, сам того не ведая, черпал силы в своей юности. После долгого пути он совершенно не чувствовал усталости. И более того, ощущая какое-то неясное волнение, поднялся с первыми лучами солнца и, полный энергии, отправился осматривать незнакомый город.

Гадара еще только просыпалась. По пустынным улицам прошли первые разносчики горячего хлеба. У северных ворот стражники последней ночной смены, опершись на копья, ожидали приказа начальника караула открыть ворота. Они тихо переговаривались и посматривали на водяные часы, стоящие на каменной подставке в караульном помещении. За городской стеной ревели ослы и верблюды, переругивались нетерпеливые торговцы. Элпидий, не желая попасть в давку, которую всегда устраивают купцы и селяне в погоне за лучшими местами на базаре, решил переждать сутолоку в каком-либо тихом месте и вернуться сюда, когда все уже разложат товар под сводами портиков. Он прошел по главной улице мимо ряда мраморных колонн, остановился под стеной театра и, к своему удивлению, нашел его ворота незапертыми.

Музы трагедии, комедии и танца стояли невеселой троицей в нишах сцены с облупившимися, словно обгоревшими на солнце, носами. Как солдаты Третьего Галльского легиона, только что вернувшиеся в гадарские казармы из персидского похода. На месте отвалившейся позолоты темнело эбеновое дерево. Музы со своими черными носами выглядели комично. Окажись здесь пересмешник Менипп — он бы точно не оставил этого без внимания и заметил бы, что у муз пошла мода пудрить носики сажей, или что они из любопытства суют носы уже и в кузню Гефеста. Юный ученик теурга смотрел сверху на гадарские просторы и думал о том, что благословение старых богов, от которого отрекаются христиане в своих Евангелиях, лежит на этой щедрой земле, как позолота на статуях спутниц Аполлона. Он думал о том, что когда позолота сойдет на нет или ее сдерут богохульники и музы превратятся в обыкновенные черные деревяшки, — тогда навсегда и уйдут боги с этих красивых холмов.

Элпидий вспомнил о наказе учителя купить бальзам и спустился по ступеням театра. Чтобы попасть на базарную площадь, ему следовало пройти две-три улочки. А на них уже вовсю кипела жизнь. Четверо рабов несли носилки, и впереди бежали оборванные мальчишки, вопя:

— Благородный Анастазий! Благородный Анастазий! Навстречу им бежали другие оборвыши и кричали:

— Несравненный Нектарий! Несравненный Нектарий!

Торговцы зеленью толкали перед собой тачки. Почтенные матери семейств, укутав свои огромные бюсты в дорогие римские паллы и греческие талары, величаво шествовали за покупками, поминутно бросая через плечо язвительные замечания своим рабам, несшим за ними пустые корзины. Точильщик скрежетал камнем, распевая непристойные песенки, на которые матроны фыркали и еще больше поносили своих рабов. Пекарь в грубом кожаном фартуке нагружал хлебами корзину разносчика, а рядом, в кузне, купец с ужасным аравийским акцентом сбивал цену за подкову для своей расковавшейся лошади.

Перед самой площадью Элпидию преградил дорогу смуглолицый сириец во фригийском колпаке, выдающий себя за мага. Заговорщицки подмигивая, он предложил юноше всего за две серебряные монеты продать секрет любовного заклинания, склянку с приворотным зельем и магический амулет, раскрывающий тайну каждой женщины. Он не отставал от ученика теурга до тех пор, пока Элпидий не показал ему свой амулет с Сераписом, спасающим от стрел несчатий, не дунул в лицо и не сказал самозванцу:

— Абрасакс! Един Зевс Серапис!

Только юноша отделался от сирийца, как тут же перед ним, будто из-под земли, с крокодильими улыбками выросли игроки в кости, предлагающие верный выигрыш, а следом за ними — до тошноты надушенные мальчики, тоже со своими предложениями.

На большой прямоугольной площади, отгороженной от зданий мраморными колоннами, стояли высокие жертвенники с полустершимися надписями, по которым только и можно было разобрать, что они посвящены каким-то героям. А в тени колонн в портиках шла торговля. Блестели на солнце красным лаком миски, блюда, кувшины, амфоры, словно картины или скульптуры, подписанные монограммами горшечников. Стояли длинными рядами грубо тесаные барельефы восточных божеств. Торговцы благовониями, зазывая покупателей, мазали руки матронам мирровым и розовым маслами, жгли в медных чашах ладан и сандаловое дерево. Среди ароматного дыма они казались жрецами, курившими у жертвенников в праздничный день.

Воздух от ароматов все более тяжелел, и у Элпидия от этого щипало в носу. Рядом с курильницами, словно свежие жертвы богу торгашей Гермесу, на каменных прилавках щерили свои хищные рыла отрубленные свиные головы, на огромных крюках висели бараньи и телячьи туши.

Над шумной толпой раскачивали на длинных шеях свои плоские головы верблюды, груженные тюками с крашеными льняными тканями и пряностями из Аравии, индийским нардом, индиго и слоновой костью. Кричали ослы и мулы, впряженные в высокие двухколесные повозки с соленой рыбой из Тивериады, мешками с гадарским зерном и корзинами с виноградом. В этой пестрой толпе, говорящей на десятке наречий, Элпидий с большим трудом отыскал лавку с притираниями и мазями для бань и сразу же купил кувшин с бальзамом, лишив купца-аравийца удовольствия с ним как следует поторговаться.

Вернувшись по тесным улочкам к гостинице Симонида, Элпидий нашел учителя в уличной таверне. Двор ее с двух сторон загораживали портики с увитыми лозой колоннами, а с третьей стояла глухая стена с фреской посредине и сиротливыми кариатидами по краям. С фрески на ученика теурга смотрел улыбающийся Дионис, сидящий на троне и окруженный хмельной свитой. Бог винодельцев в алом плаще, оголив плечо и сдвинув на ухо венок, протягивал Элпидию чашу с вином, как будто приглашая его на пир. К чаше Диониса тянули пухлые ручки маленькие козлоногие сатиры, а менады, как строгие няньки, удерживали их за вздувшиеся от вина животы.

В одном из портиков, среди плюща и винограда, будто в гроте, на ложах лицами к Ямвлиху возлежали ученики теурга.

— А вот и наш юный Элпидий, — Сопатр махнул ему рукой из этого грота и подвинулся, освободив место для него рядом с магистром. На круглом столике, поставленном между двумя длинными ложами, стояло плетеное блюдо со сладкими гадарскими лепешками, посыпанными кунжутом, козий сыр и кратер с вином. Взглянув на лица учеников, Элпидий понял, что он уже пуст как минимум наполовину. Завтрак философов показался ему постным, но рядом с Евфрасием лежала куча куриных костей, и он выковыривал мизинцем остатки мяса из редких зубов.

— Наш Элпидий совсем как жаворонок — вспорхнул с первыми лучами солнца и, наверное, уже облетел всю Гадару, — сказал добродушно сытый Евфрасий.

— Масло здесь гораздо дешевле, чем в Антиохии. Я за него не отдал и трех монет, — нашелся что ответить юноша, впервые оказавшись на трапезе так близко к учителю.

— Тебе что-нибудь еще заказать? — кивнул Ямвлих на стол.

— Нет, учитель. Достаточно кусочка сыра и глотка вина. Обычно я вообще не завтракаю.

— И напрасно. В твои годы я по утрам готов был съесть быка.

— Но, однако, сейчас, учитель, ты ешь мало и от этого ничуть не теряешь.

— Когда ты вверил свое тело божественным силам, тебя уже не волнует, как оно выглядит.

— Киников тоже не волнует, как они выглядят, — парировал Элпидий.

При упоминании киников ученики Ямвлиха заворчали.

— Ошибаешься мой юный друг, — Ямвлих добродушно усмехнулся, — киников как раз и волнует, как они выглядят. Глядя на эти косматые бороды и лохмотья, я замечаю не нищету, а только тщеславие. Еще Сократ это подметил, когда сказал Антисфену, что сквозь дыры плаща он видит его тщеславие. Посмотрел бы ты на киников, которые и сегодня никому не дают прохода на улицах Афин. Все они ходят в новых плащах и новых сандалиях, но, чтобы казаться философами, готовы разрывать свои одежды в клочья и облеплять сандалии грязью. Они раболепствуют перед властителями, бессовестно льстят им и дарят свои бестолковые книги. Шествуют всюду перед ними со своим дубьем, словно отряд охраны, и бьют горожан, как скот. Но, впрочем, хватит о киниках. Не будем портить завтрак нашим друзьям. — Ямвлих обвел взглядом учеников, — хотя, похоже, что Сопатру мы завтрак уже испортили.

Сопатр поморщился:

— Мне завтрак испортил повар Симонида еще вчера вечером, когда приготовил мясо на прогорклом масле. У меня после того, как я отведал его стряпни, такая изжога — будто в желудке разожгли жаровню.

Элпидий засуетился было у стола, но Ямвлих удержал его:

— Не надо так спешить, мой юный друг. У нас есть еще время поговорить о родах масла в лавках Гадары.

Все философы заулыбались, поняв шутку учителя. Ямвлих разбирался более в высших родах запредельных сущностей, чем в каких-либо родах масла. Теург глотнул из чаши, разгладил жесткую бороду и с прищуром глянул на Элпидия:

— Так что ты успел узнать о Гадаре, пока мы оставались здесь?

— Прежде всего, имя.

Ученики теурга одобрительно закивали.

— Похвально. Ты хорошо запомнил, что я тебе говорил о значении имени. А еще что?

— Город во всем наполнен противоречиями. Красные колонны стоят рядом со зданиями из небеленого черного базальта, дорогие таверны — он кинул взгляд на улыбающегося Диониса на фреске, — с лачугами, крытыми соломой. Везде суета и нервозность, как и в Антиохии. Видно, что новые налоги, вроде хрисаргира, добрались и сюда.

— Ну кто-то же должен, друг Элпидий, платить за воссоединение Империи под знаменами Константина, — сказал с улыбкой Евстафий. — К тому же, у маленькой дочки императора, несмотря на ее нежный возраст, огромный аппетит. Знаете, какие первые слова она произнесла? Нет?

Евстафий, как опытный палач, дал ученикам теурга время помучаться в догадках и рубанул:

— Дай золотой!

— Вот как дети чеканят новые слова, — сказал с улыбкой Сопатр.

— То-то будет кому-то золотая жена! — добавил Феодор.

Философы расхохотались.

Ямвлих движением руки прервал веселую перепалку учеников, забывших об осмотрительности, и встал с ложа. Это означало, что затянувшийся завтрак окончен и пора идти к горячим источникам.

Захватив кувшин с бальзамом и широкие полотенца, ученики теурга вышли вслед за Ямвлихом за ворота Гадары. Солнце уже начало припекать, и друзья-философы несколько раз останавливались по дороге отдохнуть в тени виноградников. Дойдя до двух ближайших источников, великий магистр предложил ученикам дальше не идти. Тем более, сказал он, никого в этих старых бассейнах нет, а, как известно, купальщики в целебных банях — все как один любители уединения, потому что не хотят выставлять напоказ свои язвы, стараются уйти подальше, и, стало быть, чем дальше идти — тем меньше места останется у горячих купален. Ученики сочли предложение Ямвлиха резонным и остановились.

Солнце стояло в зените, в винограднике пели птицы, бился между камней Гиеромакс, сбегая в долину Иордана. Вокруг источников не обреталось ни души, только невдалеке на холме пастух пас стадо овец. Вода в бассейне оказалась солоноватой и настолько горячей, что тело в ней долго не выдерживало. Ямвлиху и его ученикам приходилось часто выходить по полуразрушенным ступеням из воды и, завернувшись в полотенца, сидеть на каменных плитах, ограждающих источник. Дольше всех выдерживали в горячей воде капподокийские братья, они сидели по шею в воде красные, как вареные омары, и довольно кряхтели.

Омывшись, Ямвлих в раздумье сидел на базальтовом камне у бассейна. И тут дотошный Феодор вновь завел разговор о магии и теургии. Он вспомнил вознесение Ямвлиха во время молитвы Гелиосу в Дафне на рассвете в первый день знака Льва и с сомнением произнес:

— Мне показалось тогда, что это обман зрения. Известно же, что при восходе солнца от земли поднимаются испарения, а от этого иногда мнится, что предметы, твердо стоящие на земле, возносятся ввысь…

— Ты сомневаешься в том, что видел собственными глазами? — возразил ему с жаром Элпидий. — А вы, разве все вы — не видели того же, что видел я? — обратился он к философам. Но ученики теурга благоразумно промолчали.

— Я бы не хотел спорить с нашим юным Элпидием об обмане зрения, иначе он скажет, что я косоглаз и убедит в этом всех вас. Однако, учитель, — не унимался Феодор, — я осмелюсь высказать то, что каждый из нас, за исключением, наверное, Элпидия, думает после того… после того случая… в твоем доме в Дафне. Не мог бы ты показать еще что-либо более великое, и на сей раз развеять все наши сомнения насчет остроты нашего зрения?

Ямвлих подумал и, грустно улыбнувшись, ответил:

— Ваша настойчивость простительна. Вы по привычке смотрите на все телесными глазами, а не глазами души. Так и быть, я покажу вам то, что вы хотите. Но предупреждаю: никаких вопросов!

Ямвлих посмотрел задумчиво в воду и сказал:

— Вы знаете, как называется этот источник?

Ученики растерянно переглянулись.

Но тут нашелся Элпидий:

— Я узнаю это у пастуха, который пасет на холме овец.

Так быстро он не бегал даже на состязаниях по бегу среди юношей. Элпидий быстро вернулся и выпалил, задыхаясь:

— Учитель, истинно говорю — этот источник называется Эрот, а следующий за ним — Антэрот!

На эти слова Ямвлих снова как-то таинственно улыбнулся и предостерегающе поднял ладонь. Все ученики теурга затаили дыхание. Ямвлих наклонился к воде, коснулся ее ладонью и шепотом прочитал короткое магическое заклинание. Вода в бассейне тотчас забурлила, из нее поднялось облако пара, а вместе с ним — совершенно голый белокожий мальчик лет десяти. Кожа его матово отсвечивала в лучах солнца, грудь и спина блестели от воды, волосы золотились и спадали длинными мокрыми прядями ему на грудь. А за плечами трепетали небольшие золотые крылья, разбрызгивая широкую радугу. Мальчик, казалось, стоял в этом облаке и, улыбаясь, смотрел на теурга как на отца. Ученики в изумлении не могли вымолвить ни слова. Эрот шагнул из облака пара к Ямвлиху и обнял его за шею. Теург взял его на руки и сказал, не оборачиваясь, своим ученикам:

— Теперь пойдемте к другому источнику.

Элпидий шел рядом с учителем, чувствуя на щеке колыхание воздуха от крыльев Эрота. Он хотел коснуться маленького бога хотя бы пальцем, но у него не хватало духу. Он даже боялся прямо посмотреть на мальчика и шел, дико косясь, как лошадь, с которой вдруг сняли шоры. У второго источника Ямлих отпустил Эрота и тот завис в воздухе, как стрекоза, бесшумно сверкая крыльями.

Теург наклонился к источнику Антэрота, коснулся его воды ладонью и прочитал такое же, как и в первый раз, заклинание. Вода в бассейне сразу же потемнела, из нее поднялось грозовое облако, а в центре его стоял другой мальчик, полная копия первого. Но только у этого близнеца Эрота струились длинные, блестящие и совершенно черные, как уголь, волосы, и были такие же черные подрагивающие крылышки за его плечами. От движения крыльев волосы Антэрота развевались, и поэтому его лицо казалась устрашающим. Ученики мага еще более изумились. Оба маленьких бога, совершенно беззвучно трепеща крыльями, обняли Ямвлиха и вознесли его над землей, затем божественный подал им знак головой, они опустили его и исчезли — каждый в своем облаке.

Побледневшие ученики недоуменно таращились в источник Антэрота, но вода в нем оставалась прозрачной и спокойной, как будто все то, что они только что видели, явилось им демоническим наваждением. Евфрасий, желая разогнать туман видения, даже бросил в бассейн камешек, но от этого по воде разошлись только круги.

— Друг мой, ты здесь?

Элпидий вздрогнул и открыл глаза.

— Что, мой любезный, задремал?

От увидел над собой смеющиемя глаза учителя.

Элпидий растерянно огляделся. Он сидел там же, где и застала его фантастическая дрема — на ограждении источника. А ученики Ямвлиха расселись рядком немного поодаль, свесив ноги в теплую воду, и блаженно щурились на солнце.

— А как же?.. Где?.. — юноша смотрел по сторонам, все еще барахтаясь в яви.

И тут он увидел в чаше бассейна маленькое черное перышко, открыл было рот, но Ямвлих приложил палец к губам и загадочно ему улыбнулся.