Копье прозрения

Андрей Лисьев, 2018

Конец XV века, русско-литовская граница. Ослепленный польским королем князь Юрий борется за жизнь и за возлюбленную. Дядька Савелий обучает его обходиться без зрения. Но в историю вмешивается лесной оборотень… За повесть автор получил Орден «Рыцарь фантастики» имени И. Халымбаджи на фестивале "Аэлита" в 2021 году и "Бронзовое перо" на фестивале "Золотое перо Москвы"-2021

Глава 1

Ах если бы деревья могли мурлыкать от удовольствия! Неяркие, но еще теплые лучи осеннего солнца заливают опушку, листья кажутся золотыми. Где-то вдалеке слышится будто стук копыт, словно невидимая кавалькада несется через лес. Это перестукиваются дятлы. Неслышно крадусь на звук, наступаю на ветку, пугаюсь хруста и прячусь за стволом широкой сосны. Авось не заметит. Дятел замирает на миг, но снова начинает стучать. У меня достаточно зоркие глаза, чтобы искать грибы, но я недостаточно остроглаз для охоты на птиц. Но я вижу, как на вершине сухой тощей сосны мелькает черный хвост. Стук раздается оттуда. Сейчас я обойду сосну по кругу и наконец увижу пеструю шапочку. Опускаю глаза к земле, чтобы видеть, куда ступаю, моргаю… Стук прекращается… Черный хвост исчезает, словно и не было его. Отец фыркает, как лошадь. Не поднимая глаз, я рассматриваю его сапоги, жду.

— В другой раз, — обещает отец.

Я осмеливаюсь посмотреть ему в лицо. Морщинки в уголках улыбающихся глаз над широкими скулами — единственный признак возраста. Мой отец, князь Дмитрий из рода Друцких, правитель Велижский, берет меня за руку, как маленького, и мы углубляемся в лес. На отце темный охотничий костюм, ткань добротная, выделана тонко. Его мягкие кожаные сапоги ступают бесшумно.

Я самый младший в семье, Юрий Дмитриевич Друцкий. Род наш многочисленный, старшие князья владеют богатыми землями южнее, близ Днепра и Березины. Мой отец тоже был самым младшим, вот ему и достался в удел болотистый край на Севере, в верховьях Двины. Мне четырнадцать лет.

— Жалуется на тебя Стефан, говорит, что ворон считаешь, ленишься рубиться мечом, — говорит отец.

Я с опаской разглядываю двуручный меч, который висит за спиной отца огромной рукоятью вверх. Моих ладоней нужно четыре, чтобы взяться за нее. А поднять?

— И братья твои так же мыслят, за то и дразнят тебя книжным червем. Много чего прочел?

Я пытаюсь уловить издевку в словах отца, но издевки нет. Отвечаю, все еще робея:

— Обе.

Кроме Библии, в нашем замке есть только две книги — «Поучение Мономаха» и «О Тристане и Изольде».

Отец кивает.

— Хочу, чтобы ты и дальше учился. Книжник и одновременно человек меча — это будет неплохо. Для того я вызвал тебе учителя. Он не смерд, хоть и не шляхтич. Они с женкой пришли к нам тому несколько лет назад, с болота. Когда татары набегали, — ты мал был, не помнишь, — Савелий помог нам на болотах укрыться, на руках тебя нес. Я пустил их пожить, в благодарность. Старуха знахаркой оказалась, крестьян наших лечила. Год как померла. Сам Савелий — лесной человек, сейчас увидишь.

— Почему лесной?

— Леса не боится. А еще он слов знает больше, чем мы все, вместе взятые. Прислушайся. Шаги слышишь?

— Нет.

Из леса появляется человек, совершенно седой, но лицо его не выглядит стариковским. Оно словно пеплом припорошено, а я не могу оторвать глаз от рук, в которых он теребит шапку, здороваясь. Пальцы кривые, темные, одной масти с костяной рукояткой ножа, что висит у Савелия на плетеном поясе. Тщательно выделанный пояс тот делает его широкую фигуру по-шляхетски статной. Одет же он по-крестьянски. Льняная, бывшая когда-то белой рубаха почти целиком прикрыта плотным зипуном, от древности ставшим коричневым. Савелий подходит к нам неспешным шагом, лапти по земле ступают бесшумно. На отца он смотрит, почтительно склонив голову. Разговор первым не начинает.

— Савелий, я хочу, чтобы ты обучил этого отрока лесной науке, — говорит отец.

Савелий испытующе смотрит на меня темными глазами, исподлобья.

— Не плутать научишь, грибы покажешь, ягоды, травы всякие, — продолжает отец, и я слышу в его словах не приказ, просьбу.

Косматые брови Савелия ползут на лоб.

— Заодно за парнем присмотришь.

Видно, что отец чего-то недоговаривает, и потому Савелий недоуменно смотрит ему в глаза, но ничего не спрашивает, переводит взгляд на меня, молчит.

— Ты на моей земле живешь! Я твои условия выслушаю. Завтра, может быть… А пока за грибами его возьми, — с напускной строгостью продолжает отец и указывает рукой на опушку. — Туда идите! Охота близко.

Мы с Савелием отходим. Батя разминает ноги, извлекает из-за спины меч и несколько раз рассекает прозрачный осенний воздух. Он ждет загонщиков, это братья, соседи, челядь — все на лошадях. Они и псари с собаками где-то по лесу уже гонят сюда зверя. Отец не знает, что за зверь выскочит на него из лесной чащи, для князя это сродни испытанию. Но я знаю: батя встретит любого зверя как положено. Сучья трещат, на поляну вываливается огромный вепрь. Подслеповатыми глазами он оглядывает округу, замечает неподвижную фигуру отца. Во всей нашей земле никто лучше князя не владеет двуручным мечом, я не боюсь за отца. Единец пятится. Поет рог — охотники близко. На тяжелых конях они ломятся сквозь лес, как и вепрь, ничуть не заботясь о тишине. Кабан рывком бросается на отца. Князь ловким, как в танце, движением уворачивается от клыков и опускает меч на поросшую жесткой щетиной холку. Раздается мерзкий хруст. Разрубленный почти надвое вепрь валится вперед, его кровь хлещет отцу под ноги. Князь отступает, высоко поднимая ноги, чтобы не испачкать дорогие сапоги, и ворчит:

— Эх, на вершок, а промахнулся!

Я спешу похвалить отца:

— Батя, вот это ты его располовинил!

— А хотел-то голову срубить! Теряю ловкость.

Вот бы мне так уметь! Я не могу оторвать от отца восхищенного взгляда. Савелий тоже смотрит на князя, но в глазах его равнодушие. Он замечает мой восторг, морщится:

— Не люблю охоты и не люблю собак.

Неожиданно Савелий замирает, словно пес в стойке. Что он учуял? Я тоже начинаю жадно шмыгать носом. Обычная лесная сырость, запах грибов, листьев, болота. И вот! Тонкий, чуть сладкий запах карамели. Через лес ломится кто-то большой, неуклюжий и пахнущий карамелью.

Охотники ближе, но из кустов на противоположной стороне поляны появляются не они, а лошадь.

Отец хохочет при виде неожиданной добычи. Убирает меч. Лошадь огибает отца, вепря и кровавую лужу по широкой дуге, спотыкается израненными ногами, роняет пену из пасти, трясет седой гривой. Словно по наитию, она находит меня и тыкается носом мне в грудь. Лошадь слепа.

Из леса выезжают загонщики, три моих брата с друзьями и челядью. Савелий невозмутим, его спокойствие передается мне. Свора собак беснуется, ищет жертву, но не решается наброситься. Савелий не реагирует, ему словно дела нет до собачьей ярости. Отец что-то говорит охотникам, но я не слышу его из-за хриплого лая. Наконец, псари оттаскивают свору в сторону, укладывают на волокушу кабанью тушу. Охотники все как один подстрижены по последней итальянской моде: длинные волосы до самых плеч. Отец кажется лысым по сравнению с ними. Никто из всадников не заботится о неприметности в лесу, на многих яркие плащи, а кафтаны украшены если не драгоценностями, то кружевами.

— Отпусти конягу, малец! — командует брат мой Василий и подает своего жеребца вперед.

Они под стать друг другу — массивные, широкие. Василию всего двадцать один год, но его рыжая борода больше отцовской. На отца сердит, потому отводит глаза и ловкости старшего Друцкого не радуется. Василий Дмитриевич мечтает получить в удел Жижецк, единственный городишко в наших землях, где, помимо Велижа, есть замок, — Охота пустая, так хоть эту тварь затравим, потешим собачек!

— В сторону отойди! — вторит старшему брат Богдан, самый из нас подвижный.

Ему уже девятнадцать, подбородок его гладок, зато Богдан носит усы. Мне кажется, что под носом брата торчит густая черная щетка, но он к усам относится трепетно и насмешек не спускает. Ему обещаны Усвяты, древний и захиревший городок, но Богдану мало, он выпрашивает у отца в лен местечко Узкое на Ловати. Батя и согласился вроде, но наследство не оформил пока, ждет чего-то. Потому волнуется Богдан Дмитриевич, и конь под ним нервный, не желает успокаиваться, все перебирает тонкими ногами.

— Не дам! — говорю я и вдыхаю карамельный запах гривы.

— Она же старая совсем, ее из милосердия кончить надо! Дурень ты, братец! — смеется Андрей, мой третий брат, которому еще рано назначать удел.

Мне тоже рано. Андрей Дмитриевич всего на два года меня старше, мы с ним похожи: оба русые, безбородые, длинношеие и худющие. «Ветер качает» — это про нас. Но Андрюша во всем удачливее меня. И в учебе, и в седле. Он уже на службе, был замечен польским ипатом — лихостью выделился.

— Нет! — отвечаю я.

Лошадь я им не отдам.

— Зря, что ли, гнали?

— Не позволю, и все тут!

— Тьфу! — сдается Василий, и братья разворачиваются.

Отцу подают свежего коня.

— За мной! — весело кричит князь. — Научу вас, сынки, охотиться!

Охотничья ватага направляется обратно в лес, теперь ее возглавляет отец.

Один из всадников отстает. Он немногим старше меня, высокий, худой и подвижный. Борода не выросла, бритая голова прикрыта круглой шапочкой, из-под застегнутой на груди накидки торчит черный воротник. Он хочет потеснить Савелия, но конь не слушается седока, пятится. Савелий стоит, как стоял.

— А ну, перекрестись, смерд!

Охотник выпрямляется в седле, потом наклоняется, словно пытается клюнуть Савелия в темя крючковатым, как-будто сломанным, носом. Я узнаю его. Это сын нашего соседа, боярина Романа, школяр Ян. Он учится в университете, а сейчас отпускное время, вот он и приехал домой. Помню, он задирал меня маленького, а сейчас делает вид, что не узнал.

Савелий глаз не прячет и напоказ широко крестится левым польским крестом. Вроде и смотрит без издевки, но что-то во взгляде серых глаз ярит всадника. Тот шипит ругательство и хлещет коня. Савелий смотрит ему вслед все тем же спокойным твердым взглядом.

Карамельная лошадка постепенно успокаивается.

— Отпусти ее, — велит Савелий, его взгляд полон тоски.

— И куда она пойдет?

С сожалением размыкаю руки. Савелий не отвечает, но я сам вижу, что слепая лошадь, спотыкаясь, бредет в сторону болота.

— Я возьмусь нянькать тебя, отрок, — говорит Савелий.

Я неожиданно этому рад.

***

Избушка Савелия стоит на отшибе, у самого леса. Изгородь украшена огромными бурыми букетами папоротника, я с изумлением рассматриваю их. Похожие на перья гигантских птиц листья давно засохли, осыпаются.

— То старуха моя… — поясняет Савелий, указав на ограду. — Нечистую силу отваживала.

Мы проходим к двери мимо низеньких яблонь-первогодок.

— На ту половину двора не ходи, — предупреждает дядька. — Там у меня пчельник.

Обутой в лапоть ногой Савелий сгребает пыль, разравнивает ее.

— Вот те первая задачка. Представь себя на крыше хаты. Сможешь двор нарисовать?

Дядька поднимает с земли и сует мне хворостину. Я послушно рисую квадрат избы, квадрат двора, баню, сараи, точками помечаю ульи и рисую маленькие деревца — яблони.

— Хорошо! — Савелий стирает мой рисунок. — Теперь нарисуй отцовские владения. «Прикол-звезда» — вверху.

Я шарю глазами по ясному небу, и Савелий приходит на помощь:

— Вон там она! Начни с реки.

Прутом вывожу кривую линию — Двина.

— Велиж обозначь кружком. Так. Мы где?

— Кто мы?

— Веска наша.

— Березуха вот здесь, — я ставлю точку в вершке от Велижа.

— Эх хватанул ты расстояние! Ладно. Какие города отцовские знаешь? На каких реках? Сразу рисуй. Ближайший?

— Усвяты на Усвяче.

Я ставлю точку и веду линию реки сверху вниз к Двине.

— Как далеко?

— Два дня пути.

— А за Усвятами что?

— Узкое на Ловати, — отвечаю и, не дожидаясь вопроса, уточняю: — Еще полдня по тракту через болота.

Я провожу еще одну линию снизу вверх, рядом с нарисованной.

Савелий морщится:

— Реки, пожалуй, не такие прямые. И в чем смысл двух таких владений рядом?

— Торговля, — как на уроке, отвечаю я, — по Ловати с Новгородом, по Двине с немцами.

— А самый дальний город?

— Жижецк, больше семидесяти верст до него.

Я, высунув кончик языка, старательно веду кривую извилистую линию Жижицы из правого верхнего угла рисунка к Двине.

Савелий щурит глаз, оценивает рисунок. Вроде доволен.

— Ладно, соседей опиши. Вот здесь кто?

Он лаптем показывает пустое место на земле справа.

— Князья Бельские.

— На юге?

— Родичи наши, Друцкие из старшего рода.

Молча дядька показывает на земли слева.

— Бояре Ильиничи, — называю я и указываю в пересечение Усвячи и Двины. — День по реке. А дальше великокняжеские земли.

— А в Жижецке у нас кто стоит?

— Гарнизон польского короля.

— Против кого стоит?

— Против Новгорода.

— Вот и ошибся! Новгород нынче московский князь Иван взял под свою руку. Ладно, хватит, идем в дом, я тебе киселя налью.

Хата бревенчатая, низенькая, пол земляной, чисто выметен. Потолка нет, из-под соломенной кровли со стропил в единственную комнату свешиваются связки грибов. Грибы сплошь белые. Они уже подсохли и пахнут! Я глотаю слюну.

— Ух ты!

Из кучи корзин за печью Савелий вытаскивает мне одну, а себе за плечи забрасывает кузовок. Все сплетено добротно, ни кусочка лозы не торчит.

— Шапку свою здесь оставь, упаришься, — Савелий протягивает мне другую.

***

В лесу пахнет грибами и совсем не пахнет палыми листьями.

— Не показывай лесу нож! — учит дядька Савелий. Я аккуратно, чтобы ненароком не растоптать, становлюсь на колени перед подберезовиком и, прежде чем достать нож, украдкой оглядываюсь. Вон еще одна бурая шляпка, а неподалеку другая. Осень стоит солнечная, и шляпки грибов хорошо видны из-под листвы. Мой нож не такой, как у Савелия. У дядьки нож кривой, короткий, с потемневшей от времени рукоятью. Как пальцы хозяина. Прежде чем положить срезанный подосиновик в корзину, я вынимаю попавшие туда листья и укладываю гриб к грибу так, чтобы не мять шляпки.

Среди подберезовиков попадается незнакомый гриб, я наклоняюсь и щупаю его ножку двумя пальцами. Ножка мягкая, значит, поганка. Радуюсь своему чутью, кошусь на Савелия, но тот не обращает на меня внимания.

Несобранные вовремя опята разрослись лопухами и до человеческого роста украшают пни диковинными коричневыми цветами. Мы их пропускаем. Наша цель — сплошь благородные, сытные грибы.

Вот еще одна великолепная шляпка. Ножки опять не видать, но на сей раз я опускаюсь на колени, вынимаю из-за голенища кинжал, какой полагается шляхтичу, и уверенно режу ножку. Твердая! Угадал! Благородный гриб!

Между деревьями тянется полоска серых шляпок. Савелий наклоняется над ними:

— Моя Алевтина называла их «мышатами» и собирала маленькими. Во рту хрумкали. Хорошая была баба, все меня лечила. Теперь вот мне приходится в Витебск плыть каждый месяц. Там у жидов аптека есть хорошая. Не… Не собирай их. Старые. Они сразу после дождя уже червивые.

Что-то чернеет над травой, и я вновь присматриваюсь, наклоняюсь. Это обманка — бурый лист застрял в былинках, не смог упасть на землю и притворяется боровиком. Пока не потрогаешь — не поймешь, что ножки-то нету.

Чей-то недобрый взгляд обжигает сквозь кусты, я вздрагиваю, резко оборачиваюсь. Хищная фигура изгибается и теряется в листве.

— Савелий, волк! Смотри!

— Где? Не, княжич, стой, не паникуй раньше времени. Идем смотреть.

Мы крадемся, причем я укрываюсь за широкой спиной дядьки.

— Вот это? Коряга! Да, на волка похожа.

— Он смотрел на меня! — протестую я, уже понимая, что зря.

Дядька вместо ответа улыбается.

Савелий не носит оружия. Странный мужик, охоту вон не любит. Откуда он взялся? Интересно, отец позволит ему меня наказывать?

— Савелий, а ты меня грамоте будешь учить? — решаюсь спросить.

Дядька смотрит на меня с недоумением. «Ведь монахи для того есть», — написано на его лице, но вместо этого он говорит:

— Не только. Вот ты прошел несколько одинаковых грибов.

Савелий срезает их.

— Я не знаю, съедобные или нет?

— А присмотрись!

Я смотрю на срезанные ножки.

— Червивые встречаются. А ты видал червивые поганки?

Дядька поворачивает ко мне шляпки:

— Вот! Некоторые шляпки погрызены. Значит, звери их тоже едят. А еще срезанную ножку можно лизнуть. Чуток совсем. Не бойся. Горько?

Я касаюсь кончиком языка места среза:

— Нет, не горько.

— Выходит, съедобный гриб.

— А называется как?

Савелий показывает на прилипшие к молодым грибам листья.

— Потрогай!

Я трогаю. Шляпки скользкие, словно в масле.

— Маслята. Их в этом году богато в лесу.

Савелий откидывает холстину со своей корзины, там сплошь маслята.

— Ты ж вроде берешь только белые?! — удивляюсь я.

— Так то ж разнообразие, — усмехается Савелий.

Я вслушиваюсь в диковинное слово.