Терпеливая история

Андрей Красильников, 2008

Историко-фантастический роман о развитии России без революции 1917 года.

Художники могли бы пытаться в развилках истории, с мерой доступной им убедительности, продвигаться также и по тропам, не выбранным историей, углубляя наше понимание событий повествованием с вариантным сюжетом.

А.И. Солженицын

© Андрей Николаевич Красильников, 2008

Глава первая

1.

Шёл тысяча девятьсот пятьдесят третий год…

Новая весна, которую с благоговейной надеждой всегда ждёт и стар и млад, обрушилась щемящей тревогой. В первый же её день поползли неотвратимой свинцовой тучей слухи о серьёзной болезни человека, казалось бы не имевшего плоти, а если и имевшего, то неподвластную обычным человеческим хворям. Реалисты сразу догадались — это конец: возраст не позволял надеяться на спасительный исход. Лучше других пугающую истину понимали врачи и те, кто стоял между ним и внешним миром. Было решено ничего не скрывать и время от времени сообщать о состоянии умирающего. Опасались за жизнь наиболее чувствительных и впечатлительных особ, почитавших бессмертным своего кумира.

Четыре дня немощное тело вбирало в себя смерть по маленькой капле. С нарастанием безнадёжности в строках медицинского бюллетеня в народе нагнетался ничем не скрываемый страх. Все привыкли к старику, обожествляли его, лишь с его именем связывали своё благополучие и до сдавливающей виски боли боялись остаться без любимого правителя, беззащитными перед хищным миром, от агрессии которого сдерживал только он.

Зловещее напряжение пронизывало воздух, землю, воду. Никто не радовался рождению детей, никто в эти дни не влюблялся, никому и в голову не приходило отмечать семейные праздники. Назначенные свадьбы или переносились или игрались втихомолку, в узком кругу родных и друзей. Улицы словно сковало морозом. Еле ползли трамваи, автомобили едва обгоняли пешеходов, а те понуро шаркали ногами, словно стеснялись своего здоровья.

Тем временем жизнь, за продление которой все верующие и неверующие неистово молились, кто вслух, кто про себя, догорала тоненькой копеечной свечой. Уже ничто не могло повернуться вспять, и светила медицины, призванные её спасти, чувствовали себя в состоянии либо милосердно задуть пламя, либо не давать ему погаснуть до самой последней секунды. Нарастить слой воска, удлинить не ими отмеренный фитилёк они были не в силах.

Оставалось надеяться только на чудо. И многие вполне здравомыслящие люди, лишённые даже малейшей склонности к иллюзиям, неожиданно для самих себя превращались в мистиков, верящих в потустороннюю силу. Отвести беду могла лишь она, но поскольку беда ожидалась невиданная, не сравнимая ни с чем после великого потопа, то для вмешательства небес, буде они столь всесильны, лучшего повода представиться не могло. Всё чаще и чаще в мольбу: «Боже, помоги!» вклинивалось отчаянное «если Ты есть».

Однако чуда не произошло. Вечером пятого марта больной широко открыл глаза, пытаясь не то благословить толпившихся у смертного одра, не то убедиться в их любви и лояльности, потом закрыл их и начал издавать предсмертный клёкот. Так урчит в воронке вода, прежде чем окончательно скрыться в поглощающем её отверстии.

В двадцать один час пятьдесят минут наступила недобрая тишина. С остановкой дыхания умиравшего стоявшие вокруг него инстинктивно застыли, не решаясь выпустить из исправно работавших лёгких порцию набранного в них воздуха. Это продолжалось неправдоподобно долго и кончилось покашливанием, перешедшим во всхлипы и рыдания.

За первыми траурными заботами то ли забыли, то ли умышленно не стали извещать о случившемся народ. И хотя холодящая кровь весть разлеталась стремительней метеора в августовском небе, почти во всех частях огромной страны уже привычно спали, а в самом важном её часовом поясе готовились ко сну и продолжали оставаться в неведении и наивной надежде.

Горьким плачем залились на рассвете репродукторы на улицах и в домах. Миллионы людей умылись в то утро горючими слезами. В холодных краях они так и шли на работу с нетающими сосульками на щеках.

Скорбь накрывала чёрным облаком, прижимала к земле, не давала распрямиться. Плачущие голоса сливались в один сплошной вой, способный заглушить раскаты грома.

Горе незваным и нежеланным гостем нагрянуло почти в каждый дом. Даже равнодушные, без коих не обходится мир, и горстка злорадствующих — в семье не без урода — устрашились своих чувств и всячески скрывали их.

В тот день судьбою было предначертано окончить земной путь ещё одному великому человеку. Не случись такого совпадения, страна скорбела бы по нему. Но перенёсшие двойной удар родственники и друзья не осмелились даже известить о своей утрате. Великого человека хоронили в спешке и суете, наравне с другими несчастными, покинувшими худший из миров в роковые его минуты.

На кончину руководителя такого государства не могли не откликнуться главы других стран. Первыми отозвались в Вашингтоне, куда траурная весть пришла в разгар дня. Бывший генерал Дуайт Эйзенхауэр, лишь недавно переехавший в Белый дом и не успевший пробыть там и половины от первых ста дней, послал трогательную телеграмму. Из Лондона, где ещё тоже бодрствовали, пришли сразу две. Одна от непотопляемого премьера Уинстона Чёрчилля, а другая от недавно взошедшей на престол молодой королевы, годившейся усопшему во внучки.

Что ж, когда в трёх крупнейших державах мира меньше, чем за год, практически одновременно меняются правители, можно смело говорить о наступлении новой эпохи.

2.

Страна, едва сдерживая слёзы, готовилась к похоронам. Предстояло принять множество иностранных гостей, самых высокопоставленных и высокородных, и только необходимость достойно встретить их, не ударить в грязь лицом перед самими сильными мира сего придавала силы подавленным горем людям.

Ожидалось множество сенсаций. И они не заставили себя ждать.

Едва ли не первым из крупных персон прилетел самый одиозный гость — канцлер Германии. Пришлось пожимать ему руку, принимая предварительное соболезнование. На эту неприятную встречу отрядили министра иностранных дел, уже имевшего сомнительное удовольствие общаться с воинственным немецким лидером.

Следом появился его единственный европейский доброжелатель — глава итальянского правительства. Безудержное доктринёрство и периодические всплески агрессивности делали его ещё одним маргиналом мировой политики.

Нагрянул и вождь красного Китая, не покидающий обычно необъятных пределов Поднебесной. Оторопь брала почти всех остальных от вполне реальной перспективы столкнуться с этим чудовищем бок о бок во время траурной церемонии.

Особенно тяжело приходилось наследнику покойного. Этикет и протокол требовали от него невозможного: выслушать каждого, перекинуться с ним хотя бы двумя-тремя фразами, показывая при этом знание сложившихся между своей и его страной отношений и обещая отношения эти или укрепить или исправить к лучшему.

Похороны готовила правительственная комиссия. Однако наследник категорически потребовал соблюдения всех старых традиций. По ним не полагалось никакой гражданской панихиды. Прощание должно произойти лишь во время отпевания. Это означало, что съехавшиеся со всего света делегации, включавшие и богохульников, и атеистов, и иноверцев, неизбежно осквернят своим присутствием православную святыню.

С предшественником почившего всё обстояло куда проще. Но с тех пор минуло почти шесть десятилетий, и мир, такой маленький и патриархальный, расширился и изменился до неузнаваемости. Дело не в том, что тогда не летали самолёты (человечество ещё не додумалось до подобного приспособления), и лишь немногие могли поспеть из-за границы на погребение. Да и летай они, не сложилось таких отношений, когда избранному в какой-нибудь Панаме или Тюбетейке её крохотным населением туземному предводителю нельзя отказать постоять у гроба того, кому он в гордыне своей считает себя равным на том лишь основании, что обменялся с ним послами.

Чуден стал мир. Чуден и небезопасен. А с уходом из жизни последнего правителя, умевшего держать его даже в слабеющих руках, всё может полететь вверх тормашками. Вот почему потянулись к остывшему телу все, имевшие на то хотя бы малейшее право. Ведь важно как можно лучше понять, к какому человеку переходят бразды правления: такому же сильному и разумному или не способному исполнять доставшуюся ему партию первой скрипки в мировом оркестре.

Впрочем, мало кто из гостей сомневался, что уходит в вечность не только тот, кто собрал их вместе, но и сложившийся десятилетиями порядок. Дело даже не в личности преемника. Будь он и семи пядей во лбу — где ему было успеть набраться и сотой доли опыта предшественника! Титул, который он наследовал, не мог больше иметь в сильно изменившемся мире прежнего значения. Новопреставленный лишь донашивал надетый в юности мундир. Ещё одного такого уже не сшить никогда.

3.

Делегации всё прибывали и прибывали. Правительство, бросив прочие дела, превратилось во вселенский протокольный отдел.

— Я что, портье, что ли? — кричал председатель совета министров по телефону министру иностранных дел, выслушивая очередную просьбу предоставить приличествующие апартаменты во временную резиденцию какой-либо особо важной мировой персоне, явившейся не просто без приглашения, но и без предварительного оповещения.

Всё началось с этой английской парочки. И молодая королева с супругом, и старый премьер погрузились в один самолёт и свалились как снег на голову. Не селить же их под одной крышей!

Дурной пример заразителен. Отовсюду, где ещё оставались венценосцы, приехали и номинальный и фактический руководители. Даже из Японии, с которой вроде бы ещё и мир толком не заключён.

Также парами сочли возможным явиться и республиканские лидеры Индии и Турции. Слава Богу, в Новом Свете не позволяли себе роскошь иметь разных персон во главе государства и правительства.

Недавний опыт похорон Георга Шестого здесь явно не годился: проститься с английским монархом собралось гораздо меньше делегаций.

Последним добрался проигнорировавший воздушный способ передвижения сорокалетний вождь северных корейцев Ким Ир Сен. Явный изгой сонма властелинов мира решил воспользоваться удобным случаем, чтобы оказаться в обществе тех, кто при других обстоятельствах ни за что не позволил бы ему красоваться рядом с собой на одном фотоснимке. Его режим вёл войну со своими южными братьями при мощной поддержке обезумевшего Китая и протестах остальных стран. Ким был бы и рад пойти на мировую, но, находясь в полной изоляции, не знал, как это сделать. Вот почему он так обрадовался возможности съездить к своим великим соседям, даже по такому печальному поводу.

Не хватало только римского папы. Впрочем, и его появление в самый последний момент не исключалось.

4.

Покидая сей бренный мир, государь император Александр Александрович имел полную власть над громадной империей. Положив в первый же день правления под сукно планы своего несчастного родителя относительно парламентского устройства державы, молодой монарх вознамерился укрепить исконное русское самодержавие. В чём и преуспел. Он ни разу ни по какому поводу не созывал выборных и, казалось, раз и навсегда отучил общество от пагубной тяги к представительным учреждениям.

Сыну его, Николаю Александровичу, удалось безмятежно и полноценно поцарствовать целых десять лет. Но наступивший двадцатый век требовал уступок желанию всех и каждого приобщиться к власти. Хотя бы не самому, а через своего, а не Божьего избранника.

И всё-таки после позорного девятьсот пятого года, после уступок мятежникам и краснобаям Николай Второй сумел остаться самодержцем. Цензовые с вожделением делили казну, принимали малозначащие законы, однако политику государства определяли не они. Государь сам вёл дипломатию, сам назначал министров и губернаторов, сам втянул страну в мировую войну.

А потом наступил тот ужасный семнадцатый год, когда всё повисло на волоске.