Тайны Шорошмы

Андрей Клыгин

Книга состоит из трёх частей: «Детские рассказы», «Недетские рассказы», «Жаркое лето в Верх-Толшме». В сборнике представлены как автобиографические, так и рассказы художественного вымысла.Книга состоит из трёх частей – «Детские рассказы», «Недетские рассказы», «Жаркое лето в Верх-Толшме». В сборнике представлены как автобиографические так и рассказы художественного вымысла.

© Андрей Клыгин, 2022

ISBN 978-5-0059-3694-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДЕТСКИЕ РАССКАЗЫ

Вижу Москву!

Рассказы «Вижу Москву» и «Запах учительницы» были отмечены на межрайонном литературном конкурсе имени С.М.Мишнёва.

Возле нашего дома поставили качель, это была такая радость, что даже ребята из основного посёлка, отделённого от нашего дома рекой, приходили к нам.

Я с завистью смотрел на ребят постарше, которые вставали на качель ногами и высоко раскачивались, мне родители разрешали только сидя. Однажды, уловив момент, когда родителей не было поблизости, я забрался на качель ногами и стал осторожно раскачиваться. От страха ноги подкосились, в коленях появилась какая-то дрожь, но я крепко ухватился руками и приседая стал раскачивать качель. Когда она раскачалась довольно высоко, у меня захватило дух, но я продолжал её раскачивать, я уже забыл о страхе, хотелось выше и выше! Я раскачался так, что качель грозилась сделать полный круг, в этот момент я пожалел, что меня никто не видит.

— Высоко летаешь! — услышал я голос мужика из нашего дома, — Москву можно увидеть! — сказал он и скрылся в доме.

Я его слова принял всерьёз и как только оказывался на высоте стал вглядываться в даль. При очередном взлёте я пригляделся и… там вдалеке за рекой, за лесом, увидел (!) Москву!

— Вижу! Вижу Москву! — закричал я.

Вот это я раскачался, так высоко, что увидел Москву! Меня это событие так обрадовало, что хотелось увидеть того мужика и сказать ему об этом. Но мужик больше не появлялся и поделиться радостью было не с кем.

На следующий день я увидел его и схватив за рукав, потащил его к качели.

— Я видел, видел! — радостно кричал я.

— Чего ты видел? — отвечал, ничего не понимающий, мужик.

— Сейчас, сейчас… — отвечал я, забираясь на качель и поглядывая на мужика, как бы он не ушёл.

— Чего ты видел-то, скажи?

— Москву! Там… — махнул я рукой в сторону и пытаясь раскачаться. От волнения я никак не мог набрать высоту, но вот качель постепенно начала раскачиваться и я стал вглядываться вдаль. Но за рекой был туман и не то, что Москвы, даже леса не было видно.

Я остановил качель, мне было обидно, в глазах появились слёзы, губы затряслись, я еле сдерживался, чтобы не заплакать.

— Ну что, увидел Москву? — сочувственно спросил мужик.

— Видел, — буркнул я в ответ и прошёл мимо него.

— Да не переживай ты так, увидишь ты ещё свою Москву!

Я ещё не знал, что там за рекой, за лесом, находилось село Успенье, и то, что я принял за Москву, была Успенская церковь. Через год я пойду в школу и воочию увижу её.

А Москву я всё-таки увидел! Тем же летом наша семья и семья наших родственников поехала в Москву — «погостить».

Ах, Москва шестидесятых! Все люди казались радостными и счастливыми! Наверное, поэтому я люблю фильмы о Москве тех времён — «В добрый час», «Девушка без адреса», «Я шагаю по Москве», «Когда играет клавесин», именно в такую Москву я и попал!

Ехали мы на поезде, я впервые ехал на поезде и мне сначала понравилось, там можно побегать, порезвиться, а поезд в это время едет. Но мы ехали долго, с пересадками и днём и ночью, я уже думал, что это никогда не кончится.

В Москве у отца жила сестра — тётя Тамара со своим мужем — дядей Мишей. Дядя Миша был слепой, да и тётя Тамара зоркостью не блистала, оба они и работали на предприятии для слепых. Дядя Миша хорошо пел, у него был приятный бархатистый голос, он пел в каком-то самодеятельном хоре, с которым даже побывал за границей.

В последующем, на всех свадьбах родственников и на моей в том числе, всегда исполнялась песня «Черемшина» в его исполнении.

Вот в их однокомнатную квартиру мы все и завалились!

Дядя Миша и тётя Тамара

У-у-у-у — гудел я с новым самолётиком и бегал вокруг стола, за которым шло веселье.

— Что это у тебя? — спросил дядя Миша.

— Самолёт! — гордо ответил я — у-у-у-у…

— Это, наверно, бомбардировщик, дай-ка мне посмотреть!

Я остановился и громко рассмеялся:

— Как же ты посмотришь? Ты же слепой! — сквозь смех ответил я. За столом сразу наступила тишина, мать взяла меня за руку, увела на кухню и стала отчитывать, что так говорить нельзя.

— Да вы уж его не ругайте, — послышался из комнаты голос дяди Миши, — он же ничего обидного не сказал.

Я с виноватым лицом вернулся в комнату и молча протянул самолётик дяде Мише. Он ощупал его руками.

— Нет это не бомбардировщик, это истребитель!

Я смотрел на дядю Мишу с открытым ртом, «вот это да!», я не знал, что такое «истребитель», но название мне понравилось, он вернул мне самолёт и я с криком продолжил бегать вокруг стола.

— У меня истребитель, у-у-у-у…

Воспоминания о Москве обрывочные — столько лет прошло. Мы ходили в зоопарк и в цирк. В зоопарке мне больше всего запомнились удавы и большие черепахи и то только потому, что мне показалось, что они не настоящие, и те и другие совершенно не двигались, ещё запомнился огромный сом за стеклом, но возможно, это было уже и не в зоопарке.

Цирк же находился прямо на улице, за большим зелёным забором, я громко смеялся над двумя клоунами, время от времени, появлявшихся на арене, особенно запомнился номер, где один из них изображал империалистический самолёт и с расставленными в сторону руками бегал по сцене, а второй показывал как его сбивают и пинал его под зад, после этого другой клоун смешно падал, я над этой сценкой так заразительно смеялся, что близсидящие зрители смеялись больше надо мной.

В Москве я два раза терялся, первый случай я совсем не помню, но на протяжении всей жизни и родственники, и мать на каком-нибудь мероприятии постоянно со смехом вспоминают этот случай. Случилось это на Красной площади, я куда-то пропал, начали бегать искать и только когда все люди вокруг стали смеяться, то увидели, как я марширую за почётным караулом! Не знаю, почему этот случай у меня не запомнился, но зная себя понимаю, что это правда, ещё дома я по вечерам одевал отцовскую зимнюю шапку, отгибал козырёк, чтобы она была похожей на будёновку, выходил на площадку и под песню «Вихри враждебные веют над нами» маршировал кругами и мне это, действительно, нравилось. Вероятно, когда я увидел марширующих военных я решил показать, что я тоже так умею!

А вот вторую потерю я помню отчётливо, случилось это на вокзале.

— Сиди здесь, никуда не уходи, уйдёшь, уедем без тебя, останешься здесь один, — сказала мать, и все взрослые ушли в очередь за билетами.

Но мне не сиделось на месте, я встал, огляделся, вон отец, вон мать, вон сестрёнка сидит и решил походить и так шаг за шагом стал удаляться от места, а когда оглянулся, не увидел ни матери, ни отца, ни сестрёнки, я пошёл обратно, но так их и не увидел, вокруг незнакомые люди, мне стало страшно, «всё, уехали без меня, оставили меня одного» и я заревел, громко. Люди смотрели на меня и обходили стороной, подошёл какой-то дядька и что-то меня спросил, услышав незнакомый голос я заревел ещё громче, дядька пытался меня успокоить, но сквозь свой рёв я не слышал что он говорил и тут увидел бегущую мать, которая сразу обхватила меня, а я пытался сказать, чтобы не оставляли меня здесь, что я больше никуда не уйду, но продолжал реветь и не мог сказать ни слова…

Вот такие воспоминания у меня остались о Москве, и ещё, на всю жизнь запомнилась девушка, глядя на это из сегодняшнего дня, ей было лет 17—18, это случилось в метро или в электричке. Народу было много, она стояла в проходе, я сидел на коленях матери и смотрел на неё, глаза у неё заблестели и вот-вот появятся слёзы, вдруг она посмотрела на меня, наши взгляды встретились, и она мне кивнула, как бы спрашивая «как ты, малыш?» Я улыбнулся ей в ответ, неожиданно она тоже улыбнулась. Девушка, которая вот-вот должна была заплакать, теперь улыбалась. Возможно, моя детская беззаботная улыбка уберегла её от какого-нибудь необдуманного поступка?

Тешу себя мыслью, что это так!

Запах учительницы

— Вот пойдёшь в школу там тебя быстро научат уму-разуму, — уже в который раз мать пугала меня школой, — это тебе не в садике, в углу постоял и всё, там тебе сразу двойку поставят и оставят на второй год, — продолжала мать.

— Ну и что такого — оставят на второй год, подумаешь…

— Так ведь вечно второгодника в школе держать не будут, — ответила мать, — отправят вон, — она махнула рукой в сторону Подола, — в дом дураков.

В деревне Подол у нас находился дом инвалидов, в котором жили не совсем нормальные женщины, у которых было не всё в порядке с головой. Летом я встречал таких, головы у них были плотно обвязаны платком, такое ощущение, что они лысые, одна из них с радостью украшала ромашками коровью лепёшку. Да, весёленькое будущее мне мать предсказывает. И что же такого страшного в школе, вон же брат, ходит уже во второй класс и ничего.

Я пристал к брату с вопросом «где лучше, в садике или в школе», но брат помалкивал, записывая что-то в тетрадь, но и я не отставал, «где-где, да нигде не лучше», наконец ответил разозлившийся брат. Ситуация для меня не прояснилась, и я сам решил узнать, что такое школа.

Однажды, когда брат был ещё в школе, я спустился по тропке, которая вела к школе. Проходя мимо домов, постоянно слышались какие-то звуки — то корова мычала, то овцы блеяли, где-то радио играло, но как только подошёл к школе сразу наступила зловещая тишина, я остановился, школа пугала своей тишиной, я даже хотел вернуться назад, но любопытство взяло своё.

Автор (справа) со старшим (слева) и двоюродным братьями

Осторожно подкравшись к окну, я встал на выступ и заглянул, свет с улицы отсвечивал и ничего не было видно, я сделал руку козырьком над глазами и стал всматриваться, «ага, вот они сидят и не шевелятся, руки ровно, друг на дружке, лежат на парте, это что их так заставляют? сидеть и не шевелиться и долго им так сидеть? Я бы так не смог, а где-же брат?»

Я стал потихоньку переводить взгляд на другую сторону в поисках брата и тут увидел… учительницу! Она была вся такая… такая… такая… Одним словом — красивая! Нет, двумя — очень красивая!

Я даже оторопел от такой красоты и не сразу понял, что эта красота подходит к окну, прямо ко мне. Наконец «столбняк» меня отпустил, я понял, что надо «делать ноги», спрыгнул с выступа и убежал.

— Ты чего в школу припёрся? — сказал брат, — позоришь только меня. — Он сказал это без всякой злобы, и я в ответ поинтересовался как зовут его учительницу. — Галина Васильевна! — «Галина Васильевна» про себя подумал я, «и имя у неё красивое», — она не только учительница, она наш классный руководитель! — «Классный руководитель тоже красиво, это тебе не няня в садике и не воспитатель, а классный руководитель!»

Я не удержался и ещё раз наведался в школу, также забрался на выступ и осторожно заглянул, в этот раз я высматривал не брата, а Галину Васильевну, но как я не высматривал, её не увидел, «надо посмотреть в другое окно, поближе к крыльцу». Только я подошёл к другому окну, как услышал голос:

— Ну привет! — я вздрогнул, на крыльце стояла Галина Васильевна и улыбалась, — ты к брату пришёл? Проходи! — она протянула ко мне руку, а на меня опять напал «столбняк», — ну, давай смелей! — говорила она и улыбалась. Я как под гипнозом сделал несколько шагов, — проходи, не стесняйся! — «Нет», у меня в голове как будто что-то щёлкнуло, «сейчас она заведёт меня в школу, посадит за парту и заставит сидеть не шевелясь» и в последний момент я испугался развернулся и побежал, на бегу оглядываясь назад.

Уже дома я подумал, какой-же приятный запах шёл от Галины Васильевны, ни о каких женских духах я понятия не имел и поэтому подумал, что так пахнут учителя! Вот от отца пахнет бензином, потому что он шофёр, а вот от учителей пахнет так, как от Галины Васильевны!

Галина Васильевна мне приснилась, я как бы уже в школе, сижу за партой и не шевелюсь, руки мои аккуратно лежат на парте, она стоит рядом и отчитывает меня за мой побег и в это время от неё исходит приятный запах и мне не хочется, чтобы она уходила — «ругай, ругай, только не уходи».

Галина Васильевна

Мать забрала меня из детсада, и мы зашли в хлебный магазин. Народу в магазине было много, все ждали, когда продавщица закончит принимать свежий хлеб из пекарни, пекарня находилась тут же, за стенкой. От свежего хлеба шёл пар и по всему магазину распространился запах свежеиспечённого хлеба, но вот хлопнула входная дверь и даже не оборачиваясь я по запаху узнал, что это зашла Галина Васильевна. Я спрятался за матерью и стал подглядывать за ней, я не просто подглядывал, я любовался!

1 сентября я пошёл в школу, в первый класс, было волнение, вот сейчас зайдёт Галина Васильевна! Но у нас оказалась совсем другая учительница и отнюдь не молодая, первая реакция была — "Что?, меня обманули, где Галина Васильевна?» Я почему-то был уверен, что меня будет учить именно она.

Уже через несколько дней я отказался идти в школу — «Каждый день что ли ходить?» — «А ты как думал? — отвечала мать — одевайся быстрей, брат уже ушёл». — «Конечно, — отвечал я — если бы у меня учительницей была Галина Васильевна, я бы тоже уже ушёл!»

Успокаивало то, что все классы были рядом и я иногда видел Галину Васильевну, каждый раз при виде её я останавливался, она всегда, проходя мимо, улыбалась и здоровалась, оставляя после себя тонкий приятный аромат!

В наше время иногда приходиться бывать на различных мероприятиях — юбилеях, корпоративах, презентациях, церемониях, где всегда много женщин разного возраста, такое ощущение, что они выливают на себя целые флаконы духов, от которых слезятся глаза, воспаляется носовая слизистая и начинается аллергическое чихание. На одной из таких презентаций я вышел на свежий воздух. Стоял тихий летний вечер, мимо прошла женщина и напахнуло чем-то знакомым. Я закрыл глаза, вздохнул!

Да! Это он!

Аромат Галины Васильевны!

Запах учительницы!

Бабушки

Рассказ был написан в разгар пандемии, когда без QR — кода был запрещён вход в столовые, в кафе, в кинотеатры…

Что мы знаем о своих бабушках? Да ничего. В нашей жизни бабушки появляются уже старыми и по мере взросления так старыми и остаются. А ведь они тоже были молодыми! Влюблялись! Выходили замуж!

У меня было две бабушки, одну мы называли — бабушка «Журавлёва», а другую — «наша» бабушка. Бабушка «Журавлёва» была добрая, всегда угощала конфетами, «наша» бабушка была строже, но тоже угощала, только мёдом, так как занималась пчеловодством и держала ульи, особенно мне нравился мёд в сотах! Иногда я присутствовал при её работе с пчёлами, надевал на голову сетку и всегда вздрагивал, когда на сетку садилась пчела. Бабушка же спокойно, голыми руками доставала соты, пчёлы ползали по её рукам, но она не обращала на их внимания.

Отец как-то спросил: «Почему мы бабушку называем Журавлёва, она никакая не Журавлёва, она моя мать, такая же Клыгина, как и вы».

— Но она же живёт с Журавлёвыми.

— Тётя Шура, моя сестра, до замужества была тоже Клыгина, — пытался объяснить отец.

— Но сейчас-то она Журавлёва! — отвечали мы.

Отец только плюнул, так и не сумев нам всё объяснить. А ситуация оказалась забавной — мы бабушку Клыгину называли Журавлёвой, а вторую бабушку, которая к Клыгиным отношения не имела, называли — «нашей».

Дедушек своих я не знал, один погиб в начале войны под Ленинградом, а второй…

Однажды, по дороге в баню отец тихо сказал:

— Дедушка умер.

— Какой дедушка? — спросил я.

— Твой дедушка, — ответил отец, — мой отец.

«Как, у меня был дедушка?» Всё это время у меня был дедушка и я об этом ничего не знал, я ждал, что отец скажет ещё что-нибудь, но всю оставшуюся дорогу отец молчал.

Всю историю я узнал уже в зрелом возрасте. Оказывается, дедушка ушёл от бабушки к другой женщине, оставив её с шестью детьми и поэтому у нас было не принято о нём упоминать. Позже от дедушки часто приходили письма, что он в них писал? возможно просил прощения, возможно хотел вернуться, но об этом никто уже не узнает, так как бабушка все письма отправляла в печку, так и не раскрыв ни одного из них.

Всё это трудное — предвоенное, военное и послевоенное — время, бабушка одна вырастила и воспитала шестерых детей. Во время войны дети постарше стали работать — помогать фронту.

В 1946 году бабушка — Клыгина Александра Васильевна — была награждена медалью» За доблестный труд в великой отечественной войне». Позднее такой же награды удостоились дочь Александра (тётя Шура) и сын Валентин (мой отец).

Вот такая молодость была у бабушки «Журавлёвой».

Автор с младшей сестрёнкой и бабушка «Журавлёва» — Клыгина Александра Васильевна.

Молодость второй бабушки — Шестаковой Александры Фёдоровны — была похожа на триллер.

Началось с того, что в молодости её насильно отдали замуж. Она несколько раз сбегала от нелюбимого мужа, но каждый раз её находили и возвращали обратно.

И, всё-таки, очередной побег оказался удачным и её не нашли, она вышла замуж по любви, хоть и не расписались. Родила троих детей — двоих сыновей и дочь (моя мать). Но началась война, и мужа отправили на фронт. В 1942 году он пропал без вести. Пропавший без вести погибшим не считается и, поэтому, от государства не было никакой помощи.

Лишь только после войны нашлись свидетели его гибели, но и это не помогло, так как она носила другую фамилию, сколько ещё мытарств и унижений ей пришлось пройти, чтобы взять его фамилию и, наконец-то, получить кое-какую компенсацию.

К чему я это всё написал? Да, молодость моих бабушек была не сладкая, но они прожили долгую жизнь! Сейчас долго жить не разрешают. Страна разделилась на два лагеря. Уже для многих закрыт вход в кафе, в столовые, в рестораны, в больницы, в кинотеатры и на стадионы. Ситуация схожа с Германией тридцатых годов, когда к власти пришёл Гитлер, а также с Соединёнными Штатами, когда на многих заведениях висели таблички «Вход только для белых». И что-то мне подсказывает, что жизнь наших детей и внуков будет не слаще, чем у бабушек.

Сласти из детства

В первый раз я попробовал халву, когда мы жили за рекой, отдельно от посёлка, в двухэтажном доме, а это значит, я тогда ходил либо в детсад, либо в первый класс, так как, когда я пошёл во второй класс, мы уже переехали на другой берег.

— Попробуйте халвы, — сказала мать и дала каждому из нас — а помимо меня были ещё старший брат и две сестры — по небольшому кусочку. Я держал на ладони непонятный кусочек с крошками, похожий на обычную землю. — Ешь-ешь, это вкусно! — настаивала мать. — Я не мог понять, как вот этот кусочек земли может быть вкусным? Осторожно засунув его в рот, я уже искривил лицо и готов был выплюнуть, но ощутил такую сладость, что от удивления выпучил глаза.

— Хочу ещё хайлы! — попросил я.

— И я!

— Я тоже хочу! — Все побежали на кухню и набросились на халву. Мы быстро всё съели, подобрали все крошки, я даже вылизал засаленную бумагу и посмотрел под стол — а вдруг какие-то крошки упали на пол. Мы попросили мать, чтобы купила ещё, но, к сожалению, в наш леспромхозный магазин халву привозили редко и её быстро раскупали.

Уже в то время я задумывался из чего же делают эту вкуснятину? Почему её не могут сделать много, чтобы есть её каждый день? Наблюдая, как рядом с домом по снежным дорогам ездили машины и трактора я обратил внимание, что снег, перемешанный с грязью сильно похож на халву, «А может её так и делают?». Я подобрал с дороги несколько комков и поднёс ко рту, мои рукавички сразу промокли и «халву» пришлось бросить. Я с грустью посмотрел на дорогу — «Жалко, а как было бы хорошо, если бы всё это была халва!»

В четвёртом классе на перемене одна из девчонок достала из портфеля какой-то кусочек и стала жевать.

— Что это у тебя? — спросил я.

— Щербет с орехами! — хвастливо ответила она, как будто это её обычная еда. Что такое «щербет» никто не знал, но достаточно было приставки «с орехами», чтобы понять, что это вкусно. Она угостила меня и когда я попробовал, то был приятно удивлён, сам щербет был сладкий, да ещё с хрустящими орехами! Ничего более сладкого я не пробовал, даже халва меркла перед ним.

— Как же вкусно! Где взяла?

— В наш магазин завезли, но наверно уже разобрали. — ответила она, но дала понять, что дома у неё ещё есть. Я не мог дождаться конца уроков, чтобы забежать в магазин и проверить.

Я ворвался в магазин и… вот он (!) прямо на прилавке, от огромной глыбы было уже меньше половины. Дома я не мог дождаться, когда мать придёт с работы. Не успела она войти как я взахлёб стал рассказывать о щербете.

И вот я уже с деньгами бегу в магазин, главное успеть, пока не раскупили. Забегаю, вытираю вспотевший лоб, успел! Идя обратно, я не вытерпел и развернул бумагу, в которую он был завёрнут, я шёл, не спеша и понемногу отщипывал, какая-же вкуснотища! Но что этот кулёк на всю семью? Только аппетит раззадорить.

Мать ежедневно выдавала нам по пятнадцать-двадцать копеек на обед в школьной столовой, обычно это был чай и котлета с хлебом. Это сейчас котлета с хлебом ничего не значит, а тогда это было очень вкусно, возможно котлеты были вкусней или хлеб, а скорее всего и то и другое.

В этот раз мать выдала нам с братом по рублю на всю неделю. Мы сразу подумали, чёрт с ним, с обедом и решили на все деньги купить щербет, пока ещё есть. Тут надо отметить, как на нашем толшмеском говоре произносится буква «Щ». В русском языке и букв таких нет, чтобы произнести эту букву так, как произносили мы, «Штэ», Шьтэ», «Шчтэ», «Щштэ», «Шчэ». Когда мы переехали под Вологду я ещё долго не мог избавиться от этого говора, друзья и приятели меня часто подкалывали «ТовариШТЫ, товариШТЫ».

В магазине был всего один покупатель, но именно ему продавщица, на наших глазах, взвешивала последний кусок щербета.

— Вам чего? — спросила она.

— Штэрбэт хотели… — буркнул я в ответ.

— Много хотели? — улыбаясь спросила продавщица.

— На два рубля…

— На два рубля?! Ну тогда нужно идти на склад. — Что? Что она сказала? Нужно идти на склад? Так значит есть ещё, вот же дверь на склад, рядом! — Мне одной тяжело, нужно помочь. — Мы с радостью помогли и закинули этот ящик на прилавок. Продавщица разорвала бумагу и вонзила большой нож в этот параллелепипед с орехами.

Дома брат разделил нашу покупку на две части. — Это тебе, это мне.

— А у тебя больше, — не согласился я.

— Ну бери этот, а я возьму тот, — сказал брат. Когда он поменял мне показалось, что первый мой кусок был больше и я опять поменял. Я менял его несколько раз и всё время мне казалось, что та часть, которая оказывалась у брата была больше. Наконец я определился и сразу стал есть, брат же свою долю порезал на несколько частей. Какая же это вкуснятина, в одном месте попалось скопление орех и это было наслаждение, сладкая смесь со множеством орехов… Я всё ещё не мог поверить, что это всё моё! В какой-то момент меня уже стало подташнивать, я стал выковыривать орехи и есть только их. — Да ведь не хочешь уже, оставь на потом, — сказал брат. Но я не успокоился пока всё не съел.

На следующий день после уроков мне опять захотелось щербета, и я с грустью подумал, что зря не послушал брата и всё съел. Он же, придя из школы достал из тумбочки порезанные дольки щербета и стал с удовольствием их уплетать. Я с завистью смотрел на него.

— Не смотри так, всё равно ничего не получишь, я тебя предупреждал, не ешь всё сразу.

«Ну ничего — думал я — может за эти дни в магазине весь щербет не раскупят, а в понедельник попрошу у матери рубль на неделю и на весь рубль куплю щербета только себе одному, разрежу на дольки и буду есть частями! Хотя кому я это всё вру, уж я-то себя знаю, я не остановлюсь пока всё не съем!»

В моём детстве была ещё одна сладость — фруктовый чай! Даже сейчас я не могу сказать из чего он состоял и как сделан. Это был твёрдый спрессованый «кирпичик» под цветной обёрткой и с виду выглядел как обычная пачка вафель или печенья. Скорее всего в состав входили размолотые сухофрукты, смешанные с чаем и его, наверное, нужно было заваривать, но я его ел прямо так! Мне нравилась его твёрдость, во рту ощущался сладковатый вкус груши, изюма и других фруктов. Стоил он не дорого и в отличии от халвы или щербета он всегда был в продаже, я покупал его часто. Но однажды продавщица сказала — «Всё, это последний» и подала мне пачку с витрины. Со словами «это последний» фруктовый чай исчез из моей жизни. Больше я никогда и нигде его не встречал.

Впоследствии, когда я встречался с друзьями детства, я спрашивал — «А помните был такой твёрдый фруктовый сладкий чай?», но все странно на меня смотрели и качали головой — «Нет, не помним». Почему его помню только я? Неужели только я его покупал? Ведь не выдумал же я его… А может выдумал?

Я стою в современном супермаркете, полки которого ломятся от разных сладостей. Вот халва — несколько видов, то же самое со щербетом, есть даже шоколадный с разными орехами — с арахисом, с фундуком, с фисташками. Но почему-то мне этого совсем не хочется, вернее хочется и халвы и щербета, но хочется того, из детства, где продавщица большим ножом отсекает кусок от большого «слитка», величиной с ящик, заворачивает его в бумагу, а чаще всего в обычную газету и кладёт на весы, хочется именно этого! Хочется фруктового чая, в существование которого я уже сомневаюсь, всё больше и больше убеждаюсь в том, что он был только в моём воображении…

Вкус хлеба

Я проснулся посреди ночи от сильной боли в животе. Боль была невыносимая, в животе что-то накручивалось, напрягалось, было ощущение, что сейчас всё там лопнет и наступит конец.

Согнувшись пополам, я доковылял до туалета, надеясь облегчить боль. Большую часть ночи, в болезненных конвульсиях, я так и просидел в туалете, иногда выходя из него выпить крепкого чая, чтобы как-то прочистить кишечник.

Боль утихла только под утро, оставив после себя неприятный дискомфорт — в заднице как будто полыхал горящий факел. Было ясно, что это отравление, но как я мог отравиться? Чем? Ведь накануне я ничего не ел, только вечером выпил чая с хлебом.

Хлеб — вспомнил я — ещё вчера мне показалось что вкус хлеба был, мягко говоря, странноватым.

Нацепив очки, я стал рассматривать вчерашний хлеб и ужаснулся. Он весь был покрыт зеленоватыми точками плесени, которые уже покрылись пушком. Как такое могло произойти? Свежий хлеб ежедневно привозят в магазин, откуда появилась плесень? Из чего его пекут?

Боже, в какое страшное время мы живём, где человек может отравиться хлебом. Почему-то вспомнилось детство в деревне, вот уж где был настоящий хлеб…

У нас была своя пекарня, собственно, она находилась в одном доме с хлебным магазином.

— Принимай! — крикнули из окошечка и по деревянному лотку стали съезжать свежие буханки хлеба. Магазин сразу заполнился запахом свежеиспечённого хлеба. Продавщица, надев рукавицы, так как хлеб был горячим, стала складывать буханки — белый, чёрный, столовый…

Я вышел из магазина с полной сеткой хлеба и боялся, что от горячего хлеба сетка прогорит и весь хлеб упадёт на землю. Сверху лежала буханка белого, с огромной свисавшей коркой, как будто шляпка большого гриба и словно говоря мне — «Ну чего смотришь, давай, отламывай!» и я отламываю и начинаю хрустеть этой вкусной, тёплой коркой, не думая о том, что родители будут ругаться, я и раньше приносил хлеб не в цельном состоянии, но тогда я только надкусывал бока, а сейчас я оторвал большую часть верхней корки и с наслаждением ел эту вкуснятину!

Взгляд мой упал на чёрный хлеб, где также свисала корка, «А меня не хочешь попробовать?» и я, не раздумывая, отламываю ещё и корку чёрного хлеба. Здесь вкус другой, более твёрдый, грубый, но тоже очень вкусный! Я даже не могу дать предпочтение какой хлеб вкуснее — белый или чёрный, настолько вкусны оба!

В сетке ещё оставался столовый хлеб, самый «ходовой», он темнее белого, но светлее чёрного и корка у него совсем другая — чёрная, гладкая, глянцевая, блестит. В руках у меня две корки — белого и чёрного, но я не выдерживаю и отламываю ещё и столового! Здесь вкус совсем другой несмотря на то, что корка чёрная и как я думал подгорелая, она оказалась мягкой и немного вязкой и вот это «подгорелость» давала такой приятный вкус…

Я замедляю шаг, чтобы успеть до дома съесть все корки — хрустящую белую, твёрдую чёрную и на «десерт» мягкую подгорелую, с обалденным вкусом, столовую!

Эх, жалко, что до сих пор не изобрели машину времени! Я бы не полетел в будущее, я бы вернулся в прошлое, чтобы вновь насладиться вкусом настоящего хлеба!

Сенокос

Многих художников привлекает тема сенокоса. На этих красочных картинах в основном изображены женщины — кровь с молоком, да молодые девушки в коротких летних платьях, которые косят траву да лихо мечут стога. В этих картинах эротики больше, чем труда. Глядя на них, ты не думаешь, что это тяжёлый труд, скорее на ум приходит современное — «Ябвдул».

Если какой-нибудь собеседник начнёт с упоением рассказывать о сенокосе — «Какая это замечательная пора, запах свежескошенной травы…", ты невольно соглашаешься и поддакиваешь ему. А на самом деле…

А на самом деле сенокос — это самое отвратительное, что было в моём детстве и юности. Я ненавижу сенокос, «Хуже только Гитлер» — как сказал бы Кузя из популярного сериала «Универ».

Основной наш сенокос был в двадцати километрах от посёлка, за деревней Ваулово. И как вы понимаете никакого транспорта не было. Пешедралом. Лето! Каникулы! Каникулы, которые ты с нетерпением ждёшь, а тут целая неделя пропадает на какой-то сенокос.

Двадцать километров пешком, «прошивая» подряд три деревни — Фролово, Боярское, Ваулово и углубляться в дикий незнакомый лес, в котором ты ни разу не был. Ладно бы были более знакомые места — за Ягодину, за Шорошму, на худой конец, в сторону Карицы, а тут за Ваулово, территория, выражаясь современным языком, «не в сфере нашего влияния».

К вечеру добрались до барака, в котором предстояло ночевать. Но он уже был занят… комарами. Было такое ощущение, что в бараке собрались комары со всего леса. Чтобы выжить комаров из барака устроили дымовуху, часть комаров покинуло помещение, но только самцы, а как известно кусают только самки. Вот они-то и не собирались покидать нажитое помещение. Так и пролежали всю ночь в дыму, который так и не выветрился, слушая постоянные хлопки от комаров. Рано утром отправились косить.

Моя ненависть к сенокосу была так сильна, что я так и не научился косить траву. Коса постоянно втыкалась в землю или шла по верху, ломая траву. Видя мою «некомпетентность» со словами, «Будешь один переворачивать траву», меня отправили обратно в барак.

Я изнывал на этом сенокосе, было жалко потерянного времени, ведь в это время в посёлке жизнь «бурлит» — рыбалка, футбол, кино! А ты тут на этом проклятом сенокосе, а ведь лето проходит, ждёшь его, ждёшь…

На следующий год, в день, когда все опять готовились к сенокосу, я уже ходил «весь на нервах». «Да как же так? Опять этот сенокос? Да на фиг он мне нужен! Нет, не пойду! Лето в самом разгаре — хошь на рыбалку, хошь в кино!» — с горечью размышлял я. Да теперь и не только кино, я уже и на танцы заглядывал, бывало с ребятами под «Вербу» и повихляемся в уголке! А тут этот чёртов сенокос.

«Биля млына калына, биля ставу верба…» — напевал я себе под нос стоя на заднем крыльце, тупо уставившись на лестницу, ведущую на чердак…

— Да где он? Ведь только что здесь был… — разъярялась мать.

Я сидел, спрятавшись в углу на чердаке и внимательно прислушивался к разговору.

— Да ладно, без него пойдём, всё равно от него толку никакого. — спокойно ответил отец.

— Да он тут с голоду один помрёт.

— Не помрёт, а бабушка на что?

— Ну паразит, вернёмся я ему задам…

Я сидел ни жив, ни мёртв, — «Неужели пронесло?». Уже все были готовы к походу, но тут вмешался старший брат.

— А Андрюха где?

— Без него пойдём, — ответила мать.

— Я тогда тоже не пойду, — упёрся брат.

А вот это уже опасно, в отличии от родителей, брат мог проверить чердак. Я уже готов был сдаться и вылезти из чердака.

— Ещё чего! — закричала мать, — а кто косить будет? Я? Мне больше всех надо? Давай пошевеливайся, люди ждут… — Помимо нас сенокос за Вауловым был ещё у нескольких семей, и все отправлялись вместе.

Наступила тишина, я всё ещё не верил, что всё так обошлось и боялся выйти, а вдруг они притаились и поджидают меня.

Спустя полчаса я осторожно открыл дверь на чердаке и выбрался на крышу. Вдалеке увидел, как в гору по направлению к деревне Фролово, поднимался целый отряд. Я понимал, что через неделю мне влетит, но это будет только через неделю, а пока — «Ура! Свобода! Да здравствует рыбалка! Да здравствует футбол! Да здравствует лето!»

Неделя пролетела незаметно. В день, когда должны были вернуться «сенокосники», я принёс дров к печи, хоть и лето, но русскую печь топили, в ней готовили еду — суп, кашу, пекли пироги, натаскал воды из колодца целую кадку и даже с реки целый бачок. Питьевая вода у нас считалась из реки, а из колодца предназначалась только для скотины. Река от нашего дома была далековато, и чтобы натаскать целый бачок пришлось идти несколько раз, вёдра были разные по размеру, и одна рука всё время перетягивала, приходилось останавливаться и менять вёдра. Было тяжело, но всё равно у этой работы хотя бы был виден конец, сенокос же мне казался бесконечным.

Боясь вернуться домой, я гулял допоздна, надеясь, что уставшие с сенокоса лягут рано. Но подходя к дому увидел свет на кухне, всё ясно, ждут меня. Для меня этот свет в окошке как дорога на эшафот, я не решался зайти. «Может зайти через сад?» — подумал я, там отдельный вход в нашу комнату, именно через эту дверь я и ушёл на чердак. Беда в том, что эта дверь постоянно закрыта, а уж на ночь-то тем более.

Я осторожно потянул дверь на себя… и она подалась, «Молодец, брат!» предвидел это и оставил дверь не запертой. Я тихо вошёл, сёстры и брат уже спали, скинув с себя одежду я юркнул к брату под одеяло и стал прислушиваться к разговору на кухне, из обрывков разговора, понял, что речь шла обо мне.

— Даже с реки воды наносил! — говорил отец в мою защиту.

— Ну, где вот он шляется? — говорила мать, — Ночь на дворе.

Через какое-то время послышались шаги и открылась дверь в нашу комнату.

— Да он дрыхнет давно! — тихо сказал отец.

— Как дрыхнет? — Мать подошла к самой кровати, чтобы убедиться в этом. Я лежал и делал вид, что сплю, боясь, как бы не выдали меня подрагивающие веки. — Ну и слава богу! — Через некоторое время родители тоже легли спать.

Наутро о сенокосе никто не вспомнил. Утро вечера мудреней!

Ещё через год мать меня спросила:

— Пойдёшь на сенокос? — Понимаете? Меня! Меня спрашивают пойду ли я на сенокос? Естественно, я ответил «Нет». — Тогда бабушке поможешь с ульями, — сказала мать.

Ха! Помочь бабушке с ульями! Да я уже знаю, как это будет происходить!

— Бабушка, тебе помочь? — спрашиваю я, держа в одной руке удочку или футбольный мяч. Бабушка, окинув меня взглядом, махнёт рукой.

— Ладно, иди. Сама справлюсь!

Вот это работа для меня! А вы «Сенокос — прекрасная пора! Запах свежескошенной травы!» и т. д. и т. п. Ерунда, это только слова. Сенокос — это, прежде всего, тяжёлый труд и ничего романтического в нём нет. Это моё личное мнение и понимаю, что с мнением многих оно не совпадает.

А косить я так и не научился!

Ну и в продолжении о сенокосе. Зачастую слышишь такие слова — «Эх, сейчас бы на сеновал! Да с молодухой!». Вы серьёзно? Вам приходилось спать на сеновале? Мне приходилось! И с молодухой тоже! Спать на сеновале то ещё удовольствие.

Во-первых: сено не такое уж чистое, от него постоянно поднимается пыль, чем больше вы будете на нём ворочаться, тем больше утром придётся отхаркивать, откашливать, отсмаркивать эту пыль, чтобы прочистить свои бронхи и носоглотку.

Во-вторых: внутри сена постоянно кто-то шебуршит, шевелится, ползает, может это насекомые, а может и грызуны — мыши, крысы. Не очень комфортное соседство, не правда ли?

Ну и в-третьих: сено не такое уж мягкое, как может показаться, оно постоянно будет колоться, а если у кого-то нежная кожа, то от этих «уколов» образуются красные волдыри. Ну а если вы вдруг решили заняться сексом… ой, как я не завидую партнёру, находящемуся снизу! Увы, такова реальность!

Но вы всегда можете прихвастнуть, приврать. Взахлёб, с восторгом, рассказать своим друзьям-товарищам, что «Вчера на сеновале… с Наташкой… оттянулись по полной…". Можете даже показать исцарапанную спину, никто же не подумает, что это от колючего сена. Пусть завидуют!

Я ленивый человек, если мне что-то не нравится, меня трудно заставить делать это. Но я не считаю лень таким уж отрицательным качеством. Народная артистка России, красавица Анастасия Вертинская, сыгравшая главные роли в таких популярных фильмах как «Алые паруса», «Человек-амфибия», «Влюблённые», «Безымянная звезда», сказала: — Лень — спутница талантливых людей!.

И с этим девизом я и иду по жизни!