Любовь и революция

Андрей Клишевич

Лирик, выдумщик и друг всех угнетённых, Дик умел жить идеалами и наполнять повседневность яркими делами и творчеством. В середине девяностых он не вернулся из похода… Минуло девять лет. Алина свыклась с потерей любимого человека, но однажды узнала его на случайной фотографии, и у неё вновь появилась надежда. Теперь Алине предстоит отправиться на другой континент, чтобы найти Дика и исправить линию судьбы.

Часть первая

Горы Колумбии

Глава первая

1

— До рассвета меньше часа. Пойду, сменю Хосе, всё равно не сплю.

Каталина затянулась ещё раз и бросила окурок в огонь. Проворно поднялась с поваленного ствола, подхватив «эмку» за ремень, и привычным движением повесила её на плечо. Мариана оторвала взгляд от костерка, разложенного в яме. Снова подступила со всех сторон темнота экваториальной ночи.

— Сейчас пришлю его к тебе, — продолжала Каталина, с хрустом потягиваясь гибким и сильным, тренированным в походах телом. Застегнула плащ-накидку. Поправила фонарь под козырьком армейского кепи. Добавила: — Опять дождь начинается.

Со стороны реки раздался короткий приглушённый свист. Быстрый поворот головы — в неровном свете костерка сверкнула серьга из мельхиора.

— Он зовёт.

— Тихо! Слушай… — Каталина застыла на месте.

Первые секунды Мариана различала только тихое шуршание бисеринок дождя в листве и по растянутому над головой тенту. Затем до её слуха стал доноситься едва уловимый гул мотора. Она вскинула встревоженный взгляд на старшую звена, моментально вскочила на ноги и через несколько секунд уже стремительно шагала вслед за Каталиной по утоптанной тропе через заросли. Свет двух налобных фонарей прыгал по замшелым стволам, густому подлеску, плотному листовому опаду по краям тропы.

Метров через двадцать лес расступался, и фонари были погашены. Тропа вывела к высокому, обрывистому берегу реки. Сквозь клочковатые разрывы в облаках лился призрачный лунный свет, оттеняя контуры леса на противоположном берегу. Река внизу зеленовато отсвечивала.

Из зарослей левее тропы бесшумно возникла по-кошачьи гибкая фигура Хосе. Приблизилась. С минуту все трое молча вслушивались в ночь. Звучание моторов то затихало, — должно быть, теряясь в ущельях и межгорных распадках, — то нарастало вновь, постепенно становясь всё отчётливее.

— Не меньше трёх лодок, — наконец уверенно произнёс Хосе, поправляя автоматный ремень под плащ-накидкой. Матовый отблеск луны скользнул по длинному стволу «эмки». Мариана ощутила льдистое покалывание вдоль позвоночника и спросила очень тихо:

— Паракос?²

— Похоже, — отозвалась Каталина. — И ведёт их кто-то, кто хорошо знает здешний фарватер.

О возможном проникновении парамилитарных банд в этот район страны команданте Альфредо сказал позавчера на утреннем построении. Перейдя на новое место, было решено выставить этот пост — над рекой, в полутора километрах от лагеря в сельве. Оказалось, не зря.

— Ветер со стороны гор, — заметил Хосе. — В лагере не услышат.

Будто стряхнув оцепенение, Каталина достала из нагрудного кармана под плащ-накидкой рацию, подняла на уровень щеки и, надавив клавишу, негромко проговорила:

— «Ла-Пас», ответьте «Колибри».

Секунды падали в безмолвии, только мелкие капли дождя продолжали слабо постукивать по капюшону плащ-накидки. Затем эфир ожил, разомкнув тишину негромким потрескиванием. Глухо прозвучал голос дежурного:

— «Колибри», я «Ла-Пас». Перехожу на приём.

— К нам гости. Не меньше трёх моторов. Как поняли? Приём.

Снова пауза, совсем короткая. И ответ:

— Вас понял, выходим встречать. Конец связи.

Каталина убрала рацию. Закурила, пряча огонёк в ладони.

— Луис поднимает лагерь по тревоге.

С заходом луны перед рассветом уплотнилась дождливая темнота, она поглотила очертания кустарника на краю обрыва и затаившиеся в двух шагах фигуры товарищей. Теперь их присутствие выдавал только изредка слышимый шелест плащ-накидок, да несколько слов, обронённых приглушёнными голосами. Бесконечные минуты сочились в томительном напряжённом ожидании дождевыми каплями, неторопливо сбегающими вдоль мокрых ветвей…

Когда гул приближающихся моторов внезапно переменился, будто на пути звука сняли последнюю завесу, и повторился эхом от противоположного берега, Мариана поняла, что лодки миновали ближний поворот русла. Вскоре показались их длинные нечёткие силуэты, обозначенные отражённым в воде бледным светом фонарей. Они появлялись в поле зрения один за одним, упорно продвигаясь навстречу быстрому течению.

–…три… Заполнены целиком… Значит, где-то тридцать шесть человек, — шёпотом прокомментировал Хосе, который видел в темноте, как пантера. Мариана ясно представила себе его неразличимые сейчас плотно сжатые губы и сосредоточенный взгляд чёрных глаз.

Преодолев открытый участок реки, лодки уходили за мыс, и там, напротив деревни, замолкали их моторы. В это время в ночи протяжно разнёсся первый крик птицы, предвещающий наступление утра.

Рассвет стремительно разгорался, меняя окружающий пейзаж. Лес по обоим берегам проступил сквозь быстро редеющую серую дымку, пространство наполнилось птичьим гвалтом, которому вторили доносившиеся из деревни петушиные крики. Из-за клубящихся туманом гор лиловыми и алыми полосами вытянулись перистые облака — одно из них напомнило Мариане фигуру ангела с длинным, уходящим к горизонту шлейфом крыльев. Но с тех пор, как люди стали воевать, наступление утра означало не только торжество света над демонами ночи.

С рассветом пост снимался. Не теряя времени, Каталина повела своё звено к деревне.

Всё, что происходило дальше, Мариана запомнила как стремительную смену картин в калейдоскопе. Бросок через лес в обход высокого мыса — и далее вниз, к берегу. Хруст мёртвых веток под подошвами сапог. Хлопки выстрелов. Лихорадочное возбуждение, обостряющее чувства и заглушающее страх. У самой реки — бойцы её отделения, рассредоточенные вдоль зарослей кустарника. Шипящий посвист, вскинутая в предупреждающем жесте ладонь: свои.

Затаившись в засаде, Мариана кусала сорванный стебелёк и слушала, как ожесточённая перестрелка приближается к берегу. Потом у крайних домов показались вооружённые люди в камуфляже. Они организованно отступали, пятясь и отстреливаясь из автоматических винтовок вдоль пустынной улицы, уходящей вглубь деревни. В какой-то момент отступающие — их набралось человек пятнадцать — разом развернулись и побежали к оставленным на берегу лодкам, оскальзываясь на мокром склоне. Один хромал, волоча ногу.

Краткая команда — и отделение открыло огонь. Прильнув к прицелу, Мариана плавно давила на курок, ощущая такую знакомую, достигнутую месяцами тренировок, слитность с оружием. «Эмка» выбрасывала короткие очереди, несильно отдавая в плечо. Люди на склоне падали, перекатываясь и застывая в нелепых позах, с раскинутыми или, наоборот, подвёрнутыми конечностями. Уцелевшие залегли в траве и с отчаянием обречённых, не жалея боеприпасов, открыли ответный огонь.

В горячке боя, перебегая вдоль зарослей, чтобы сменить позицию, Мариана получила резкий удар ниже левой ключицы. Ноги, внезапно ставшие непослушными, подкосились. Берег качнулся и завалился на бок. Приглушённые звуки выстрелов теперь долетали будто издалека, задевая лишь по самому краю сознания. Мариана подумала о жителях деревни и вдруг вспомнила пережитый в детстве цепенящий страх, когда они с младшей сестрой вжимались в дощатый пол комнаты с распахнутым окном, а по стенам весело щёлкали пули…

Худощавое тёмно-коричневое лицо под чёрным беретом заслонило часть неба в хмурых облаках. Хосе. В его больших придвинувшихся глазах Мариана, наверное, впервые увидела искренний испуг. Впервые за три с половиной года, прошедшие с момента их встречи в тренировочном лагере. Перед вступлением в организацию обоим задали вопрос, давая последнюю возможность передумать: «Вы понимаете, что это может быть на всю жизнь?» Они понимали и только просили отправить их в одно подразделение…

Хосе быстро повернул голову, чтобы что-то крикнуть товарищам, — за ухом показались белёсые полосы шрамов, оставшихся от осколка авиационной бомбы. Милый Хосе… спасибо, что ты рядом… Последнее, что она запомнила, прежде чем потерять сознание, был треск разрываемой оболочки индивидуального перевязочного пакета…

Боевые сводки:

На рассвете 1 мая 1996 года подразделение группировки «Хосе Мария Кордоба» Революционных вооружённых сил Колумбии — Армии Народа³ в деревне Дос Сантос на западе департамента Антьокия атаковало банду парамилитарес, прибывшую в деревню на лодках с целью проведения карательной акции против местных жителей. К моменту подхода подразделения бандиты успели убить двух крестьян по подозрению в связях с партизанами. Бой продолжался до 7:30 утра. Результаты: уничтожено 33 бандита и один гражданский информатор. Трофеи: 27 автоматических винтовок М-16, четыре автомата АК-47, один ручной пулемёт ПКМ с большим количеством боеприпасов, три портативные радиостанции, один пистолет «беретта», три моторные лодки. Наши потери: ранены четверо партизан, один из них — тяжело.

В тот же день подразделение выполнило внеочередную смену дислокации. По району прежнего расположения лагеря армейская авиация нанесла бомбовый удар. Потерь нет.

2

Боливар завет оставил,

И Гевара всё исполнил…⁴

Каталина пела, расположившись на корме лодки. Одну руку она не снимала с поворотной рукояти подвесного мотора, другой держала автоматическую винтовку, положив её на колени, обтянутые выстиранным камуфляжем.

Мариана старалась подпеть, слабо шевеля губами. Её носилки, связанные из ветвей и пальмовых листьев, лежали поверх лодочных сидений. Большие тёмные глаза Марианы смотрели прямо перед собой; под плащ-накидкой, которой её заботливо укрыли, защищая от водяных брызг, проступали очертания согнутой на перевязи руки. Ночью у Марианы сильно поднялась температура, раненая бредила и металась, и наутро команданте Альфредо распорядился немедленно везти её в полевой госпиталь, расположенный выше по течению.

Хосе стоял на носу лодки и умело орудовал шестом.

Над заросшими обрывистыми берегами, плывущими навстречу, однородной массой слоисто-кучевых облаков хмурилось низкое серое небо.

Сельва, пампа, гор вершины.

Смерть иль свобода — вот судьбина…

Сильный голос Каталины смешивался с ровным жужжанием мотора и звонкими разноголосыми переливами течения реки. «Самбу Че» Виктора Хары, жестоко убитого военной диктатурой, она знала и любила с того самого времени, когда однажды — сотни веков назад и на другой планете — брат поставил ей эту песню. Практически с детства.

Их семья жила в Медельине, в благополучном и красивом районе города (знакомство с жителями городских трущоб пришло позже). Каталина помнит ровный асфальт улицы, идущей под уклон, арку в стене большого дома. Вход со двора, где прямо напротив балконов и окон растут высокие пальмы. Ступеньки на второй этаж, телефонный столик в маленькой прихожей, дальше — длинный полутёмный коридор. В комнате брата, между рядами книжных полок и микроскопом, отодвинутым на угол стола, со стены смотрит с прищуром через круглые очки Джон Леннон. Медленно перематывается «басфовская» плёнка, звенят первые гитарные аккорды. Затем вступает голос — и Каталина уносится в края дальних и опасных дорог. Дослушав до конца, она попросила поставить песню ещё раз. А потом ещё…

Вскоре разразился какой-то политический кризис, и брат тогда сказал, что для оппозиции, похоже, остался единственный путь донести свою точку зрения — вооружённая борьба. Он был старше Каталины на два года. Брат не стал, как собирался, ни биологом, ни этнографом; он погиб, случайно попав в одну из уличных перестрелок, устроенных мафией. Это была первая потеря — одна из самых тяжёлых и горьких потерь.

Пятью годами позже через сокурсников Каталина познакомилась с людьми, называвшими себя «народной милицией РВСК», и они её привели к партизанам. «Единственный путь донести свою точку зрения» был выбран. Команданте из песни позвал её за собой.

После Каталина спрашивала себя, ушла бы она в сельву, к этим людям, с которыми у неё теперь общая судьба и за каждого из которых она готова отдать жизнь, если бы её брат не погиб. И не находила ответа.

Начались перекаты. Хосе и Каталина соскочили в воду и, дружно взявшись за борта, стали с усилием продвигать лодку вверх по течению. Осунувшееся лицо Марианы с резко проступившими скулами и впалыми щеками теперь было совсем рядом. Она высвободила из-под плащ-накидки здоровую руку и убрала с намокшего лба спутанную чёрную прядь. Затем ласково провела ладонью по тыльной стороне ладони Хосе. Тот улыбнулся, наверное, впервые за сутки, и что-то сказал ей негромко. Мариана ответила ему пожатием руки.

— Держись, красавица, — произнесла Каталина, стараясь придать голосу бодрости. — Вот подлечишься у доктора Серхио, и все парни — твои.

— Всех не надо, — ответила одними губами Мариана и слабо улыбнулась.

В следующее мгновение Хосе вдруг воскликнул, указывая рукой куда-то в сторону близкого берега:

— Ката, смотри!

На прибрежной галечной отмели навзничь лежало тело, очевидно, вынесенное туда течением.

— Помоги, — пробормотал Хосе, — а то какой-то он… большой.

Вдвоём они выволокли незнакомца по гладким, шуршащим под ногами камням на берег. Каталина быстро нашла пульс на сонной артерии.

— Есть! Но очень слабый… Хосе, держи его голову вот так.

Каталина действовала уверенно. После нескольких искусственных вдохов грудная клетка незнакомца стала самостоятельно подниматься и опускаться.

— Так, теперь его нужно раздеть и насухо растереть, а затем укутать.

Насквозь промокшая одежда полетела в сторону, незнакомца перекатили на расстеленную плащ-накидку, после чего Хосе, положив рядом оружие, быстро сбросил форменную куртку, стянул футболку и принялся тщательно обтирать ею посиневшее тело незнакомца. Каталина устало присела на борт лодки. Подмигнула Мариане.

— Жив? — тихо спросила та.

— Жив. Будет у тебя сосед по госпиталю.

Поочерёдно упираясь ногами, она с усилием стащила скользкую резину сапог, чтобы вылить из них воду.

— Ты заметила, что на нём не было обуви? — не оборачиваясь, спросил Хосе. Его лопатки продолжали энергично двигаться. — Похоже, что скинул, когда тонул. Боролся за жизнь.

— Да, похоже.

Каталина закурила. Запрокинула голову, выпуская струю дыма.

— Вообще, всё это странно. Он явно не местный: светлокожий, слишком высокий, хотя и поджарый. Тогда кто? Партизан? Военный? Почему тогда не в униформе? Или какой-то сумасшедший путешественник?.. О, чёрт! Хосе, мы куда его одежду бросили?

— А что такое?

— Она уплыла.

3

Сознание к нему вернулось вместе с ударившим в ноздри резким запахом нашатыря. Быстро угасали, таяли, исчезая из памяти, картины стремительного движения через долгий сумрачный тоннель, летящий навстречу за окнами погружённого в темноту вагона. Где-то совсем рядом в листве шелестел дождь, монотонно падали крупные капли. Рикардо медленно разомкнул веки. Зрение не сразу обрело чёткость: сначала прямо перед глазами только плавали размытые буро-зелёные пятна, но вскоре они сложились в текстуру маскировочных разводов, которые покрывали растянутый над головой тент и колыхались вместе с ним на слабом ветру. Рассеянно подумалось о том, что загородный пикник затянулся — песни под гитару, вино, асадо, разговоры до утра… Рикардо попробовал пошевелиться, чтобы почувствовать собственное тело, и понял, что лежит совершенно голый на каком-то жёстком, слегка пружинящем ложе, заботливо укутанный в тёплое синтетическое одеяло.

— Привет, дружище!

Приблизилось лицо незнакомой темнокожей девушки. У неё продолговатый разрез глаз, широкие крылья приплюснутого носа, губы расплываются в доброй и немного застенчивой улыбке. Рикардо попытался вспомнить, видел ли он эту красавицу когда-нибудь раньше. Безрезультатно.

— Вот, попей.

Узкая ладонь мягко обхватила ему затылок, помогая приподнять голову, возле губ возникла металлическая кружка с чем-то горячим. От нескольких глотков сладкого питья внутри разлилась тёплая волна, унялся начавшийся было озноб.

— Где мы? — попытался произнести Рикардо. Получилось почти шёпотом, проговаривание слов требовало несоразмерных усилий.

— У надёжных людей. Отдыхай. — Успокаивающим жестом незнакомка положила ладонь ему на грудь. Её низкий голос с непривычным акцентом был приятен. — Скоро подойдёт доктор.

Доктор? Он что, болен?.. Да, похоже на то: организм разбит какой-то всеобъемлющей усталостью. Рикардо прикрыл глаза. Мягкая ткань укрывала его до самого подбородка, властно накатывала сонливость, думать ни о чём не хотелось, и он решил, что во всём разберётся после.

–…Сильное переохлаждение, долго пролежал в воде, — донеслось до слуха. Сквозь полуприкрытые ресницы Рикардо увидел склонившуюся над ним женщину. Прямой тонкий нос, высокие скулы; линия рта — ровная нижняя губа и волнистая верхняя, с двумя возвышениями — говорила об активной жизни чувств и мыслей. Вот рыжая прядь упала на лоб, выбившись из причёски, и незнакомка убрала её за ухо, не отводя от Рикардо изучающего взгляда тёмно-карих глаз. «Интересная женщина», —       успел подумать Рикардо, прежде чем снова провалиться в сон. Взгляд соскользнул к расстёгнутому вороту камуфлированной куртки. — «Но странно одета… для доктора…»

…И опять вдаль уходил тускло освещённый тоннель, ритмично стучали колёса поезда. Пятна холодного электрического света от встречных фонарей изредка пробегали через тёмный пустой вагон, который, мерно покачиваясь, двигался в неизвестность.

4

— Это точно они? — негромко спросил начальник усиленного армейского патруля с отличительными знаками второго сержанта. Оружие у него висело «по-американски» — перед грудью, прикладом вверх. Невысокий старик с пегими от курева усами и недобрым взглядом из-под косматых бровей ответил коротким кивком головы. Сержант глубоко затянулся крепкой сигаретой, его глаза зло сощурились, продолжая рассматривать пленников. Тех было трое. Сбившись в плотную группу, они хмуро взирали на направленные в их сторону дула автоматических винтовок.

Двое местных были связаны с партизанами, информатор подтвердил. Их скорая судьба сомнений не вызывала: прикончить. Трупы будут переодеты в униформу с партизанской эмблемой на рукаве и сфотографированы для рапорта об уничтожении ещё двоих боевиков. Вообще-то, задержанных полагалось доставить в комендатуру, но пока продолжается эта война, сержант не будет придерживаться глупых правил. Да, мой майор! Партизаны шли на лодке (вон она, лежит на берегу) вниз по реке и нарвались на нашу засаду. Вот здесь, мой майор (показать место на карте). Мои солдаты проявили высокую выучку, сработали чётко (надо включить в рапорт список на поощрение). Боевики пытались уйти, отстреливались и были уничтожены. Где их оружие? Утонуло, мой майор. Атрато — большая река, на берег вытащили только трупы… (ты же всё понимаешь, майор…)

В общем, с этими двумя было ясно. Неясно пока было, что с третьим, назвавшимся аргентинским этнографом. Про то, что аргентинец, пленник, должно быть, не лгал: и выговор у него был чужой, да и паспорт — вот он. Редкая птица.

Надо сказать, присутствие в этой компании иностранца, хоть и не гринго⁵, несколько смутило начальника патруля и на какое-то время поколебало его решимость, которую следовало немедленно восстановить. С партизанами у него были личные счёты.

Сержант углубился в сумрачные закоулки собственной памяти, что уводили его во времена доармейской юности, и снова слышал отказ той, которая переворошила когда-то всю его жизнь. Она была старше, да ещё из интеллигентской семьи и, конечно, свысока смотрела на него, шестнадцатилетнего пацана из бедного квартала. Она не «ломалась» и не набивала себе цену, как знакомые девчонки, — её «нет» означало именно «нет»; от сочувствия же, что слышалось в её словах, на душе становилось ещё более горько.

Вскоре она ушла к партизанам… «Свободная женщина»,… твою мать! Эти грязные недоумки, только и способные нападать на блокпосты и нефтяные вышки, похищать добропорядочных граждан и сбывать кокаин под трендёж о «лучшем будущем», были для неё как раз свои! И не рассказывайте ему, что партизаны не приторговывают кокаином! Как же! После того, как полицейские нашпиговали пулями тушку Пабло Эскобара⁶, не все его дела перешли к конкурентам, и теперь только ленивый не приберёт к рукам оставшееся бесхозным. Партизан же ленивыми не назовёшь — полстраны под их контролем.

Оставив сигарету в углу тонкогубого рта, сержант снова раскрыл паспорт аргентинца, перелистал страницы…

Прошло уже пятнадцать лет, но перенесённое унижение продолжало питать его ненависть. «Может, всё дело в том, что ты ненавидишь и презираешь себя за то, что так и не смог пойти за любимой женщиной до конца? — нашёптывал ему временами какой-то лукавый демон. — Вот ты и переносишь эту ненависть и презрение к себе самому — вовне: на партизан и всё, что с ними связано». — И тогда сержант гнал лукавого демона прочь, а точнее — сам бежал от него, ища убежища в добрых порциях алкоголя и в объятиях продажных женщин.

Партизаны были не только врагами Родины, они стали его личными врагами. Ради того, чтобы вести с ними свою личную войну («…или чтобы убедить себя, что не трус?» — подначивал демон), он и стал профессиональным военным. Такая жизнь — между рутинной службой, патрулированием территории, когда в крови играл адреналин, и посиделками с сослуживцами в баре — была как раз для него. А не так давно его отправляли инструктором на далёкую тренировочную базу — готовить отряды крестьянской самообороны, как они сами себя называли. До десятого пота гонял он этих злых, но неумелых деревенских парней, стремясь сделать из них какое-то подобие бойцов, способных совершать антипартизанские рейды и держать в страхе население. Иначе заразу было не истребить.

…За клеёнчатым отворотом обложки обнаружилась маленькая чёрно-белая фотокарточка, с которой на начальника патруля взглянула молодая женщина. Её ясные глаза в опушке густых ресниц были широко распахнуты в каком-то детском удивлении, чуть приоткрытые губы тронуты едва уловимой улыбкой, слегка вьющиеся волосы струились по плечам. «Ишь ты, джоконда какая! — зло усмехнулся сержант. — Тоже, небось, «свободная женщина»? — С холодной яростью он захлопнул документ и убрал во внутренний карман. — «Нет, зря ты, этнограф, или кто ты там на самом деле, с партизанами связался, теперь пеняй только на себя». «Отпусти ты их, соверши хоть раз в жизни мужской поступок», — прошептал демон где-то возле самого уха, — но сержант уже сделал выбор и ничего не слышал. Швырнув окурок под ноги, он вскинул автоматическую винтовку и прошил троих пленников длинной очередью.

— Ну, что застыли?! — рявкнул он на растерявшихся патрульных солдат. — Быстро грузиться — и уходим! Салинас и Чикито, поведёте их лодку, тела погрузите в неё. — И отвернулся к реке, доставая из пачки новую сигарету.

С этого момента демон его больше не беспокоил.

5

Когда Рикардо очнулся во второй раз, стояла глубокая ночь. Во сне его основательно прошиб пот: мокрые волосы липли ко лбу; по животу, груди и плечам щекочуще змеились тонкие струйки. Рикардо отбросил укрывавшую его скользкую ткань. Лёгким дуновением по обнажённой коже растеклась приятная прохлада, быстро высушивая катящиеся капли пота и высвобождая тело из жарких, липких объятий сна. Дождь прекратился, ветра не было, тишину нарушало лишь ровное стрекотание ночных насекомых. Плотная темнота обступала со всех сторон — она была незнакомая, чужая, но в ней не ощущалось никакой близкой опасности. Лёжа на спине, Рикардо медленно поднял правую руку, вытягивая её в темноту над собой, затем стал плавно отводить ладонь в сторону, пока она не наткнулась на стенку из туго натянутой палаточной ткани. Стенка тянулась справа вдоль просторного ложа, устроенного на досках, которые прощупывались сквозь тонкую подстилку, и заходила за изголовье. Слева свисало что-то лёгкое, похожее на сетку противомоскитного полога. За ним деревянный настил заканчивался — рука ощупала край гладко оструганной доски. Должно быть, там был выход.

Рикардо поднялся и сел, скрестив ноги, потянулся до хруста в суставах, затем на ощупь собрал и откинул полог, всматриваясь в темноту за ним. Воздух, замешанный на горьковатых запахах листьев и древесной коры, слегка кружил голову…

Из состояния осторожного вслушивания и всматривания его быстро вывели насекомые. Чтобы прихлопнуть какого-то летучего кровососа, Рикардо с силой шлёпнул себя по лопатке и поспешно закутался в одеяло. Шлепок звонко разнёсся в ночи. В тот же момент где-то слева мелькнуло размытое пятно электрического света. Рикардо повернул голову. Кто-то шёл к нему, освещая дорогу налобным фонарём. Свет расходился обращённым вниз конусом, выхватывая из темноты невысокие заросли папоротника. В поредевшем мраке между землёй и низко нависшими древесными кронами проступила тёмная колоннада стволов.

— Доброй ночи! Как самочувствие?

Подошедший оказался высоким молодым мужчиной, примерно одного с Рикардо возраста или немного младше, со слегка впалыми щеками. Из нагрудного кармана его форменной куртки подобно короткому оттопыренному мизинцу торчал штырёк антенны портативной рации, позади согнутого правого локтя просматривался направленный вниз ствол автоматической винтовки — рука придерживала её за ремень, переброшенный через плечо.

— Доброй ночи. Спасибо, хорошо.

— Зря убрал сетку, теперь заедят.

— Всё равно не спится, — ответил Рикардо.

— Тогда позволь… — Незнакомец поднырнул под растянутый сверху тент и сел рядом. Протянул руку, представился:

— Николас.

Ничего не понимая, Рикардо назвал себя, отвечая на рукопожатие. Сначала он решил, что перед ним военный, но, разглядев на левом рукаве у собеседника характерную красно-сине-жёлтую нашивку, с тихим изумлением произнёс:

— РВСК?!

— Да, — с достоинством подтвердил Николас, — мы — РВСК, Армия Народа. — И, в свою очередь, спросил: — Ты откуда?

— Из Буэнос-Айреса.

— Постой! Так это ты — тот самый аргентинский писатель?!

Это уже было чересчур. «Спокойно!» — велел себе Рикардо и осторожно поинтересовался:

— Тот самый — это который?

— Что значит «который»? — удивился Николас. — Товарищи тебя весь день ждали в условленном месте, но так и не дождались, а ты, оказывается, едва не утонул.

Что это, розыгрыш? Нет, не похоже, слишком сложные «декорации». Тогда, может, всё это снится?.. Рикардо закрыл на несколько секунд глаза и энергично помотал головой. Не помогло.

— Николас, извини за идиотский вопрос… Мы что, в Колумбии?

— Сильно же тебе досталось! — с сочувствием произнёс Николас. — Да, мы в Колумбии.

Рикардо прихлопнул москита у себя на щеке. Всё вокруг, вплоть до мельчайших деталей, до звуков и запахов незнакомого ночного леса, было слишком реальным, чтобы быть сном. Получалось, что он, Рикардо Ормигас, писатель с многообещающим (как говорят) будущим, работая над книгой о партизанах современной Колумбии, вдруг сам непостижимым образом очутился среди них.

Откуда-то прилетел ветер и прошелестел в верхушках деревьев. На пару секунд наступила тишина, а затем пространство вновь наполнилось ночными звуками.

— И какое сегодня число?

— Второе… — ответил Николас. Луч фонаря высветил циферблат никелированных часов у него на запястье, стрелки показывали за полночь. — Нет, уже третье мая. Тебя нашли вчера утром на отмели в пяти километрах отсюда. Теперь ты в полевом госпитале.

Вот оно что, понял Рикардо. Третье мая. Выходит, из памяти начисто исчезли последние полтора месяца, и за это время в его жизни произошли какие-то важные события, которые привели его к партизанам РВСК… Что ж, это замечательно, на самом деле! Это как нельзя лучше отвечает его творческим планам. Со временем он во всём разберётся, а сейчас нужно максимально использовать возможности, которые так внезапно подкинула ему судьба. Ну и, конечно, сживаться с этой новой реальностью во всех её не только героических, но и бытовых подробностях…

Рикардо поднял голову и спросил:

— Слушай, Николас… где у вас здесь уборная?..

Глава вторая

1

Размеры видимого мира ограничены ближайшим поворотом тропы в глухих, непроницаемых зарослях. Десятки, сотни оттенков зелёного цвета. Иногда тропу пересекает балка, по дну которой негромко сочится ручей — и тогда пространство на коротком отрезке пути прирастает этим новым измерением. Рубчатые подошвы сапог поднимают со дна илистую муть. Затем ручей остаётся позади, джунгли смыкаются снова.

Пот заливает глаза. Насекомые лезут под одежду. Противно хлюпает набравшаяся в сапоги вода. Раскисшая дорога вязко чавкает под отяжелевшими ногами, она то взбирается на возвышенность, то вновь ныряет под уклон, и так без конца.

— Шире шаг, товарищи! До темноты три часа.

За прошедшие два месяца Рикардо начал привыкать к этим дорогам. К многочасовым переходам с грузом за спиной (и ведь пустяковым грузом, по сравнению с обычной для партизана полной выкладкой в тридцать-сорок килограммов), под дождём, который может не прекращаться весь день. К ночёвкам под тентом на быстро сооружаемых нарах из длинных упругих жердей или досок, поверх которых стелют пальмовые листья и кидают бамбуковые циновки. К навьючиванию мулов, к загрузке и разгрузке лодок — в них везут всё самое тяжёлое. К разворачиваниям и сворачиваниям лагеря каждые три дня. Иногда чаще — если правительственная авиация слишком активизировалась, как это нередко происходит при нынешнем президенте страны.

История его появления в этом глухом районе Колумбии в отрогах Западной Кордильеры по-прежнему оставалась скрыта завесой тайны, но, откровенно говоря, не особенно его заботила. Товарищи рассказывали, что накануне того утра, когда его вытащили из реки, самолёты бомбили джунгли. Вероятно, Рикардо попал под бомбы — по крайней мере, это объясняло случившуюся с ним потерю памяти, которая так и не возвращалась. Зато всё, что было после, он помнил безупречно…

— Скорее всего, у тебя психогенная амнезия, утрата воспоминаний о произошедших событиях в результате глубокого потрясения. Но я не психиатр, я хирург. Тебе нужно обратиться к специалисту.

Партизанского врача звали Серхио Хиральдо. За его неброской внешностью скрывалась великая душа. Квалифицированный медик из Лимы, которому была гарантирована более чем обеспеченная жизнь, почёт и безбедная старость, он полностью посвятил себя помощи обездоленным. Уже почти четверть века «доктор Серхио» готовил санинструкторов повстанческим движениям и бесплатно лечил крестьян и горняков в наиболее бедных районах Перу, Колумбии, Боливии, где, бывало, его считали за святого. Последние годы доктор нелегально приезжал сюда, в контролируемые партизанами РВСК горы правобережья реки Атрато. Руководимый им мобильный госпиталь перемещался по сельве вместе с повстанческими отрядами, быстро сворачиваясь и развёртываясь на новом месте силами нескольких партизан.

Но всё это Рикардо узнал позже, а в то утро он испытал невольное разочарование, увидев перед собой вместо запомнившейся интересной женщины этого невысокого полноватого дядьку в роговых очках, который, к тому же, решил спровадить его обратно в цивилизацию.

Рикардо перешёл в наступление.

— Доктор, я правильно понял, что у меня не осталось ни вещей, ни документов?

— Правильно. Поэтому я позабочусь, чтобы товарищи помогли тебе добраться до Кибдо. Это ближайший центр департамента. Там ты пойдёшь в полицию и попросишь связаться с аргентинским консульством в Боготе…

— Подождите, доктор, — снова прервал его Рикардо. — Я слышал, что после амнезии память постепенно восстанавливается. Может, мне не нужно торопиться в консульство?

— Что ты имеешь в виду? На восстановление могут уйти месяцы.

— А мне некуда спешить…

Они сидели на берегу мелкой речушки в стороне от группы партизан, занятых стиркой. Двое полуголых парней выжимали форменную куртку, ухватив её с противоположных сторон и скручивая тугим мокрым жгутом. Их ноги были широко расставлены, мышцы напряжены, так что издалека парни напоминали двух сцепившихся борцов. Ближе по берегу худенькая женщина средних лет в выцветшей малиновой майке и шортах что-то намыливала, устроившись на крупном плоском камне. Рикардо никогда бы не подумал, что перед ним партизанка — настолько безмятежным смотрелось всё её существо, настолько явно она наслаждалась этими краткими моментами мирной жизни, — если бы рядом в траве не чернела воронёная сталь автоматической винтовки. Распрямив поясницу, женщина убрала тыльной стороной ладони прилипшие ко лбу волосы, взглянула в сторону доктора и Рикардо и счастливо улыбнулась.

Все партизанские движения Колумбии получали обмундирование с армейских складов, чему способствовала массовая коррупция в армии. Если не присматриваться к символике на рукаве и на головном уборе, то от военных их отличала лишь обувь: вместо высоких ботинок со шнуровкой партизаны носили резиновые сапоги, которые больше всего подходили для сырых джунглей. В такую же камуфлированную униформу, только без символики, теперь был одет и Рикардо.

Наступит новый век. Микрочипы, зашитые в проданную партизанам военную форму, станут наводить на их позиции ракеты «воздух-земля», выпущенные с закупленных по ту сторону Атлантики «кфиров». Сразу после ракетных ударов «герои Колумбии» будут десантироваться с вертолётов и добивать искалеченных людей, рапортуя затем об уничтожении очередного гнезда «коммунистических наркопартизан». Повстанцам придётся усиливать и без того жёсткие меры безопасности, а необходимость подписания мира окончательно станет для них вопросом жизни и смерти.

Долгожданный мир будет в конце концов подписан. Но «электорат» переменчив, как флюгер: уже на следующий год «голубя» в президентском кресле сменит очередной «ястреб», и на территориях, прежде подконтрольных партизанам, путь «прогрессу» безнаказанно станут расчищать вооружённые банды ультраправых, истребляя социальных лидеров — защитников общинных земель от горнодобывающих компаний…

Но никто ни здесь, в колумбийской сельве, ни за её пределами не знал будущего. Прозрачный поток весело журчал на разные голоса, переливаясь по гладким камням. Солнце ощутимо пригревало сквозь тонкую завесу облаков, которые клубились бесформенной массой, непрерывно меняющей очертания. Две юные смуглокожие партизанки в одном нижнем белье беззаботно барахтались на мелководье посреди речки.

— Лаура! — окликнули с берега. Одна из девушек обернулась — по широкому приплюснутому носу и полным губам Рикардо сразу узнал свою вчерашнюю медсестру. — Можешь одолжить лак?

— Возьми! Он там, ближе к изголовью!.. — Лаура сделала неопределённый жест рукой в воздухе.

Надо будет тоже искупаться, жарко, — подумал Рикардо и вновь обернулся к доктору. Сдвинул панаму на затылок.

— У тебя есть родители? — спросил Серхио.

— Они пропали вскоре после переворота.

— Сын «исчезнувших»… Прими моё сочувствие… — Рикардо пожал протянутую доктором руку. — Сколько тебе тогда было лет?

— Десять. Меня воспитывал старший брат, родственники помогали.    Где-то через год после окончания диктатуры он уехал путешествовать по миру и теперь живёт в Испании, у него там семья. Так что я одинок и свободен.

— И девушки нет?

— Расстались. Не сошлись во взглядах на жизнь.

Что правда, то правда. Вот только её фотокарточку он зачем-то и после расставания продолжал носить с собой.

Доктор снял очки, чтобы протереть стёкла подолом футболки.

— Кроме брата ещё два человека серьёзно повлияли на моё становление, — продолжал Рикардо. — Это два Эрнесто: Гевара и Хемингуэй. Че для меня всегда был великим романтиком, повстанцем против всей мировой несправедливости. А Хемингуэй — правдивым мастером слова, который помог мне осознать своё призвание — писать о боли и надежде нашей земли…

Он говорил страстно и слегка заикался от волнения. Доктор молча слушал, пощипывая подбородок, густо заросший седой щетиной.

— Я ведь много чего перепробовал в жизни: поездил по Аргентине и Уругваю, сменил немало работ — был почтальоном, геодезистом, гидом, сотрудником газеты… Но это всё — только материал для главного. Я писатель и сюда приехал работать. Как и ты, доктор. Теперь понимаешь?

Рикардо остановился, глядя на собеседника.

— Понимаю, — лаконично ответил Серхио, продолжая что-то сосредоточенно обдумывать.

— Уже полгода я собираю материал для романа. Для правдивого романа о партизанской борьбе в Колумбии. И всё, что мне нужно сейчас — это не аргентинское консульство в Боготе, а ручка или карандаш и тетрадь потолще. Надеюсь, здесь это можно раздобыть?

Будто не слыша его, доктор внезапно спросил:

— Ты веришь, что партизаны могут победить?

— Не знаю. — Рикардо не ожидал такого вопроса и немного растерялся. — Но они — единственная альтернатива тому, что сегодня называется «прогрессом», то есть зачистке целых стран под нужды большого бизнеса. Здесь мы расходимся с братом. Он убеждён, что нужно искать альтернативу. Так и говорит: «Партизаны — это тупик».

— Думаю, он прав, — спокойно произнёс доктор. Рикардо на секунду замер, глядя на собеседника. — Странно это слышать от партизанского врача, правда?

— Да, несколько неожиданно, — согласился Рикардо. — Конечно, не мне судить, но ведь есть пример Кубы…

— На Кубе партизанская война закончилась за два года, а в Колумбии она продолжается уже тридцать два и предъявляет свои условия. Например, рассказы о том, что партизаны захватывают и удерживают в плену гражданских, к сожалению, правда. Кстати, именно по этой причине Куба прекратила им свою помощь… Вот ты сказал про Че Гевару, а ведь это и мой кумир юности тоже. Почти двадцать пять лет я, как врач, иду по его стопам и вижу, что реалии затяжной гражданской войны слишком далеки от его идей о создании нового человека, потому что этика военного времени совсем другая. Этой земле нужен мир. Реальное самоуправление. И много учителей и врачей, преданных своему делу.

— И как ты это себе представляешь на практике? — поинтересовался Рикардо. — Правящий класс проникнется идеями гуманизма, откажется от посягательства на общинные земли и станет в ущерб себе готовить учителей и врачей для бедняков?

— Не проникнется, не откажется и не станет, — согласился доктор. — К счастью, это и не нужно. Новый мир необходимо начинать строить «снизу», теми силами, которые есть, и тогда со временем с ним придётся считаться.

— Не дадут, — уверенно возразил Рикардо.

— Не дадут, если смогут не дать, а это ещё неизвестно. Право народа на самооборону никто не отрицает, нельзя только превышать её пределы, играя, таким образом, на поле противника, то есть заведомо проигрывая.

Доктор Серхио взглянул на часы, которые носил на внутренней стороне запястья, и поднялся с места.

— Пора проведать раненую. Ручку и тетрадь я тебе дам, идём!

2

Остроносая моторка лежала днищем на прибрежной отмели. Худощавый улыбчивый парень, присев на крепкий борт, насвистывал какую-то незамысловатую мелодию. Автомат с тяжёлым деревянным прикладом и длинным, слегка изогнутым рожком он поставил между колен.

— Привет! Я — Рикардо.

Рикардо аккуратно опустил в лодку фанерный ящик с медикаментами, сверху кинул полупустой армейский рюкзак. Присел рядом. Вчера он таскал от реки вёдра с водой, помогая дежурным по кухне, и теперь с непривычки болели мышцы.

— Привет! А я — Антонио.

— Не помешаю?

В ответ парень только фыркнул и расплылся в широкой улыбке, сверкнув большими белыми зубами. Обменялись рукопожатиями.

— Это «АК»? — Рикардо кивнул на оружие.

— Он самый, — охотно отозвался партизан. — Женщины у нас носят «Эм шестнадцать» — более лёгкие и меньше отдающие при стрельбе. «АК» достаются нам, мужикам.

— Я видел здесь и мужчин с «эмками».

— Это кому как повезёт. — Антонио добродушно засмеялся. — Конечно, оружие тяжёлое, но надёжное. Три года ношу, в реках с ним купался, в грязи валялся — ни разу меня не подводило.

— Три года?

— Три года в партизанах. До того ещё два был связным, с пятнадцати лет.

Рикардо помедлил, прежде чем задать следующий вопрос:

— А что тебя привело сюда?

Антонио провёл по губам фалангой согнутого указательного пальца — будто снял налёт празднословия — и только после этого ответил:

— Нищета и бесправие. Семья, в которой я вырос, была бедная. Я хотел учиться, но не мог, потому что должен был с детства работать…

— А теперь?

— Теперь всё по-другому. — Он снова жизнерадостно сверкнул белозубой улыбкой. — Партизан не только может, но и должен учиться, должен читать — как иначе сражаться за справедливую жизнь?.. А вот и Карлос. Снимаемся!

Моторку столкнули с отмели. Второй партизан — тот, кого звали Карлос, — вооружившись шестом, занял место на носу лодки. Антонио перебрался на корму, поправил съехавшее набекрень кепи, затем резко потянул на себя заводной трос. Двигатель чихнул и заурчал, лодка сделала широкий разворот и полетела вниз по реке. Над водой промчалась стайка мелких пташек и, заложив пологую дугу, скрылась в береговых зарослях.

Они прошли до впадения в более крупную водную артерию и по ней повернули навстречу течению. Солнце поднялось и протаяло сквозь облака. Искрящиеся воды реки неслись навстречу, подмывая обрывистые берега, журча вдоль вытянутых каменистых отмелей.

— Антонио, мы не опрокинемся, если я пересяду сюда? — Рикардо похлопал ладонью по лодочному борту.

— Садись, если не боишься, — перекрикивая шум двигателя, ответил Антонио. Он стоял на корме, щурясь на яркие солнечные блёстки в воде, и держал поворотную рукоять мотора. Рикардо пересел. Надвинул поплотнее панаму. Ветер приятно овевал лицо.

— Рикардо! Ты правда писатель? — снова крикнул Антонио. И — в ответ на его утвердительный кивок: — А о чём пишешь?

— О людях нашего континента… О борьбе за свободу…

— Тогда я буду твоим читателем! Удачи тебе! — Антонио показал большой палец.

Потом они снова свернули в один из притоков. Берега придвинулись. Местами густые ветви нависали над водой, образуя высокий зелёный свод. Вскоре справа открылся пологий участок берега с деревянными мостками, служившими лодочным причалом. Антонио сбавил обороты мотора. Карлос, толкаясь длинным шестом, направил лодку к причалу.

Дома здесь сооружали на сваях, стены сколачивали из вертикально поставленных широких досок. Через узкие щели между ними, а также через квадратный проём окна без рамы в помещение проникал дневной свет. Спиной к окну перед длинным раскладным столом сидели двое партизан.

Первым поднялся навстречу плотный и очень смуглый мужчина с жёсткой щёткой чёрных, с проседью, усов.

— Мануэль Перес Марин, командующий… — Он назвал номер фронта РВСК. — Товарищи называют просто Мануэль. — Широкая мозолистая ладонь крепко сжала руку Рикардо. Голос был низкий и хрипловатый.

— Эмилио Гусман, — назвал себя второй партизан. Его карие глаза смотрели на Рикардо сквозь стёкла очков в тонкой оправе задумчиво и немного печально, высокий лоб и аскетически впалые щёки завершали типаж революционного интеллигента первой трети века. Внешне Эмилио выглядел полной противоположностью Мануэля, но его рукопожатие оказалось таким же уверенно твёрдым.

— Располагайся. — Команданте указал на единственный свободный стул из штампованного пластика. Рикардо уже успел убедиться, что такие сидения в сельве популярны: достаточно прочные, непромокаемые, лёгкие при транспортировке.

Прежде, чем сесть на предложенное место, Рикардо запустил руку во внутренний карман куртки и протянул Мануэлю сложенный блокнотный лист — записку от доктора Серхио.

— На словах доктор просил передать, что приедет работать с населением завтра. Сегодня не может оставить раненую.

— Как она себя чувствует?

— Воспаление пока держится.

Команданте молча кивнул и погрузился в чтение. Затем передал письмо Эмилио, а сам поднялся с места и закурил, выдыхая дым в оконный проём.

— Ты знаешь, что пишет доктор Серхио?

— В подробностях — нет. Но знаю, что обо мне.

Его рассматривали. Внимательно, строго, но как будто без настороженности или, тем более, враждебности. Потом слушали, иногда задавая короткие вопросы, пока он рассказывал о себе. Как работал художником в городской газете, одновременно публикуя в ней свои литературные опыты; как после новости об аресте в Мексике Энрике Горриарана⁷ за два дня написал рассказ об операции «Рептилия», который их редактор отказался печатать, но опубликовало анархистское издание; как, продолжая разрабатывать партизанскую тему, начал собирать материал для романа — тогда его и могли вывести на кого-то, связанного с РВСК, но этого он уже вспомнить не может. Да, он согласен, это очень странная и нелепая потеря памяти — и очень досадная лично для него, — но в ней нет ничего сверхъестественного! Доктор Серхио говорит, амнезия, психогенная амнезия. Что было после, нетрудно реконструировать: билет на самолёт, Богота, путь в сельву, контузия… И вот, он здесь и желает только одного: работать.

Наступило молчание. Мануэль потянулся за новой сигаретой. Передумал, отошёл от окна и снова сел напротив.

— Товарищи из сети поддержки, которые встречали аргентинского писателя по имени Рикардо Ормигас, пропали. Скорее всего, убиты. У тебя при себе никаких документов. Получается, мы должны поверить тебе на слово.

— Получается, — усмехнулся Рикардо. — Я ничем не могу подтвердить свою личность. Напомню только, что в госпиталь к доктору Серхио меня привезли абсолютно голым и без каких-либо вещей, так что если я и шпион, то оставшийся без шпионского снаряжения. Или где я его, по-вашему, спрятал? Ну до чего же дурацкая история!

— Не горячись. — Команданте развернул карту. — Не всё сходится в этой истории. Вот здесь, — он ткнул указательным пальцем в участок береговой линии в левом нижнем углу карты, — наши товарищи должны были встретить Рикардо Ормигаса. Здесь… — палец переместился вправо и вверх, — находимся мы. Но тебя подобрали вот в этом месте, где Рикардо Ормигас находиться не мог.

— Значит, что-то пошло не по плану, — уже спокойно ответил Рикардо.

— Это путь в госпиталь, — заметил Эмилио. — Может, кто-то из товарищей был ранен?

— Возможно, — согласился Мануэль. — Никаких следов — ни обломков лодки, ни тел. Пусть. Но время! Его, — кивок в сторону Рикардо, — нашли второго мая утром. Они просто не успели бы оказаться там… если только аргентинец не ночевал уже в Тагачи.

Оба вопросительно посмотрели на Рикардо, но тот лишь виновато развёл руками.

Партизаны переглянулись, после чего Эмилио спросил:

— Тот твой рассказ, который ты упомянул, можно прочитать?

Подумав несколько секунд, Рикардо уверенно ответил:

— Да. Я смогу его восстановить по памяти.

— Обязательно сделай это. И ещё кое-что… — Эмилио пододвинул к нему блокнот, раскрытый на чистой странице, поверх которой лежал карандаш. — Ты сказал, что работал художником в газете. Нарисуй что-нибудь.

Рикардо ощутил привычный азарт. Повертел в пальцах карандаш, сощурился, коротко взглянул на команданте и уверенно набросал его портрет, придав ему лёгкие черты шаржа.

Эмилио весело улыбнулся. Мануэль хмыкнул и поднял удивлённый взгляд на Рикардо. Произнёс не то в шутку, не то серьёзно:

— Если ты шпион армии, то тебя очень хорошо подготовили.

Снаружи дневной свет с непривычки казался особенно ярким, и Рикардо надвинул на глаза панаму. Дом, занимаемый штабом фронта, был в деревне крайним. Улица, что вела к реке, уходила от рассохшегося деревянного крыльца направо. За ней были разбиты огороды, а к ним подступал лес. Налево дорога превращалась в тропу, быстро терявшуюся в зарослях.

— Антонио! — окликнул Мануэль уже знакомого Рикардо партизана, который сидел на сложенном в траве штабеле досок и поднялся при появлении командования. — Объявляй построение на большой поляне.

Он ещё не успел закончить фразу, когда над лесом раздался, проламывая тишину, стремительно нарастающий грохот реактивного двигателя. В следующую секунду Рикардо уже лежал в сырой канаве, брошенный на землю сильной рукой. Мануэль и Эмилио растянулись по обе стороны от него, умело вжавшись в землю. Земля содрогнулась, Рикардо подбросило, швырнув в сторону, и присыпало твёрдыми комьями грунта…

Он сел, отплёвываясь от набившейся в рот пыли. Ватная тишина обволакивала. Пахло землёй, разогретым железом и чем-то ещё, незнакомым и тревожным. Рикардо не сразу понял, что кто-то трясёт его за плечо.

— Жив, аргентинец?! — кричал Мануэль, наклонившись ему к самому уху. — Руку давай!

Рикардо отмахнулся и поднялся на ноги самостоятельно. На месте дома, из которого они вышли полминуты назад, дымилась воронка от взрыва. Эмилио, потерявший очки и берет, стоял на коленях возле кого-то распростёртого поперёк дороги и старался дрожащими пальцами нащупать пульс на его сонной артерии. Затем опустил руку, поднял беспомощный взгляд — из не то разбитой, не то прикушенной губы стекала, теряясь в щетине на подбородке, струйка крови — и отрицательно покачал головой. Поперёк дороги, раскинув руки и повернув голову на бок, лежал Антонио. Под его виском расползалось, пропитывая пыль, бурое пятно.

3

Так Рикардо уже на второй день очень осязаемо убедился в той, в общем-то, тривиальной истине, которую раньше знал лишь абстрактно и умозрительно: война — это грязное и кровавое дело. Антонио погиб в результате налёта колумбийских ВВС на колумбийскую деревню. Профессионализму лётчика следовало отдать должное: ракета легла точно в цель, не зацепив соседние дома. Несчастного, который навёл авиацию на дом, занимаемый штабом фронта, быстро вычислили и расстреляли, им оказался житель соседней деревни. Был ли он банально подкуплен властями, хотел ли рассчитаться за какую-то старую обиду, нанесённую партизанами, или же мстил за близкого человека, случайно подорвавшегося на партизанской мине, для Рикардо осталось неизвестным. Череда убийств и ответных актов возмездия, зачёркивая индивидуальные судьбы, уходила в прошлое, в историю страны…

«Насилие давно стало хроническим недугом Колумбии, прочно вошло в традиции этой земли, — записал Рикардо в дневнике. — Более ста лет либералы — сторонники буржуазных реформ — и консерваторы — партия латифундистов — воевали друг с другом руками бедняков. Теперь бывшие политические враги исправно, как часы, сменяют друг друга у власти, а война бедняков, часть которых носит солдатские погоны, продолжается в новых обличьях».

— Партизаны это понимают, это даже отражено в нашем фольклоре, — комментировал ситуацию Эмилио. С ним Рикардо теперь много общался, поскольку был оставлен при штабе фронта помогать с наглядной агитацией.

Эмилио здесь был кем-то вроде комиссара времён русской революции — отвечал за политическую подготовку и моральный дух партизан. С Россией ассоциации оказались неслучайны: в восьмидесятые годы, прежде чем вступить в РВСК, он успел пожить в СССР, где учился на инженера-химика. В Москве они могли даже встречаться с братом Рикардо, хотя Эмилио и не помнил аргентинца по имени Бруно. Для Рикардо Россия всегда ассоциировалась с космосом и классическим балетом. Умом он понимал, что сейчас там многое изменилось — неолиберализм, как повсюду, война на Кавказе, как при царях… — но продолжал надеяться, что русские рано или поздно начнут выздоравливать и снова предложат миру какую-нибудь объединяющую идею. Впрочем, выздоравливать нужно было не только русским.

— «…Все эти тридцать два года, вопреки противодействию официального руководства страны, мы прилагали самые разнообразные усилия для того, чтобы найти пути к демократическому миру в Колумбии через достижение соглашений…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

2

Парáкос — кличка, которой во время гражданской войны в Колумбии леворадикальные повстанцы называли военизированные отряды ультраправых (парамилитарес).

3

Революционные вооружённые силы Колумбии — Армия Народа, РВСК-АН, или просто РВСК (исп. FARC-EP, FARC, в русской транслитерации — ФАРК) — крупнейшая леворадикальная повстанческая группировка Колумбии, созданная в 1964 году. После подписания мира с колумбийским правительством в 2016 году преобразована в легальную политическую партию.

4

Перевод Алексея Скаредова.

5

Гринго — здесь: белый житель США.

6

Пабло Эмилио Эскобар (1949—1993) — колумбийский наркобарон, один из основателей и руководитель Медельинского кокаинового картеля. Убит в перестрелке с полицией.

7

Энрике Горриаран Мерло (1941—2006) — аргентинский революционер, участник сандинистской революции в Никарагуа, руководил операцией «Рептилия» по ликвидации бывшего никарагуанского диктатора Сомосы в столице Парагвая Асунсьоне. В 1995 году в Аргентине приговорён к пожизненному заключению за организацию нападения на военную базу. Помилован президентом Нестором Киршнером в 2003 году. После выхода из заключения отказался от вооружённой борьбы.