Куколка

Андрей Кивинов

Молодая, красивая девушка Женя, по прозвищу Куколка и ее подруга подрабатывают тем, что грабят подгулявших новых русских, подсыпая им клофелин. Одно из таких приключений, когда в руках Куколки оказывается кассета с компроматом на известного политика, влечет за собой целую цепь кровавых убийств. Страшный и грязный клубок преступлений распутывают сотрудники `убойного отдела` одного из питерских районных отделений милиции.

Глава 3

Первое. Это была Ким Бэссинджер. Второе. Она была мокрой. Может, от дождя, может, от слез. Локоны слипшихся волос падали на обнаженные плечи, чуть приоткрытый чувственный рот дразнил кукольной улыбкой. Облегающее платье, тоже, разумеется, мокрое до прозрачности, дразнило еще сильнее. Ох, Ким стояла на пороге, протягивая руки.

— Здравствуй, Костик…

— Здравствуй, Ким.

— Я хочу тебя, Костик…

— Спасибо, Ким.

Она оказалась прозрачной, как и платье. Но мягкой и теплой.

— Сейчас, Ким, сейчас… Не на пороге же. У нас Диван есть, пойдем.

— Нет, нет, неси меня на руках. — Да, конечно. Лег-ко!

Он подхватил ее невесомое тело и понес, прижимая к груди.

— А почему ты мокрая? Сейчас же холодно.

— Поливочная машина, там во дворе…

— А, пустяки, высохнет.

— Конечно, пустяки, милый. Давай же, давай скорее. Я хочу тебя. Финиш, как хочу.

— Погоди, может, о кино поговорим, о жизни…

— К черту кино, к черту жизнь… Он начал осыпать поцелуями ее лоб, глаза, губы, шею, потом переполз ниже.

— А, а… Боже, я сейчас умру, Костик… Мокрое платье никак не снималось, прилипло, словно фантик к влажной ириске.

— Ну кто ж так шьет, руки бы обломал.

— Карден, Костик.

— Оно и чувствуется. А, плевать. Ким запрокинула голову и закатила в изнеможении глаза. Костик начал целовать платье.

— Милый, а-а-а…

…Пронзительный, сумасшедший звонок рубанул по перепонкам.

— Черт, мать их. Белкина, наверное, принесло, и чего ему не спится? Погоди, я сейчас.

…Он стоял в центре кабинета и лихорадочно крутил головой. Что это, а? Скомканное ватное одеяло валялось перед диваном, рядом с ботинками. Одинокий фонарь за зарешеченным стеклом разряжал темноту жидким светом. Ким на диване не было. Ушла.

— Ну, Вовчик, сейчас я тебе. За все легавым отомщу. Ишь как звонит.

Стоп! У нас же нет дверного звонка. Костик окончательно проснулся.

До телефона было метра три. Костик не стал влезать в ботинки и допрыгал до стола в носках.

— Да, алло!

— Казанцев? Дежурный Королев. Подъем. Хватит с Ким Бэссинджер шалить, у нас труп криминальный. Я к тебе машину охраны направил, они тебя подкинут в адрес.

— А назад?

— Моя задача доставить тебя на место происшествия, а назад — твои проблемы. И чего это ты назад собрался? Там надолго.

— Ну, вдруг чего перепутали…

— Ага, рубанули от уха до уха, вместе с позвоночником. Так что вряд ли перепутали. Группу уже заказали. Действуйте.

Костик положил трубку, нажал кнопочку настольной лампы и повернул часы к свету. Без десяти шесть. Ну, какой идиот в такую рань обнаруживает трупы, тем более криминальные? Лунатики хреновы.

Бедная Ким. Как она хотела! А он как! Попадалово. Интересно, как Королев про нее просек? Впрочем, он дежурный, должен знать все. Профи.

Старший оперуполномоченный отделения по раскрытию убийств Константин Сергеевич Казанцев по прозвищу “Казанова” тяжело вздохнул, на цыпочках пропрыгал обратно к дивану, поднял одеяло и обулся. Потом извлек из стола дежурную папку и пистолет.

На улице заскрипели тормоза “Жигулей”, и двойной гудок дал понять, что транспорт подан.

— Сейчас, сейчас, — пробубнил Костик самому себе, — не убежит.

Через минуту он трясся в тесном салоне, слушая шум рации и болтовню сержантов.

Перед двадцатиэтажным точечным домом урчал застуженным движком “УАЗик” местного отдела. Казанова выгрузился, и “Жигули” тут же умчались по сработавшей где-то тревоге.

Водитель “УАЗика” кемарил, сидя за рулем. Костик открыл салон:

— Здоров, Иваныч. Все дрыхнешь? Гляди, “пушку” уведут.

Водитель вздрогнул и проснулся:

— А, Костя, тоже выдернули?

— Да куда ж без меня? Квартира какая?

— Две восьмерки.

— Кто из наших там?

— Музыкант и Степанов. Участковый.

— Лады, дрыхни дальше.

Костик определил этаж и зашел в дом, автоматически вспоминая, что убийства в многонаселенных домах “удобны” и “неудобны” одновременно. Вроде больше возможных свидетелей, но с. другой стороны, обходить столько квартир малоприятное удовольствие.

Серега Викулов, опер местного отдела по кличке “Музыкант”, сидел перед восемьдесят восьмой квартирой на корточках и смолил сигарету. Вход перекрывала ярко-желтая широкая лента, прилепленная к косякам.

— Здоров, Музыкант. Чтой-то за сопля желтая?

— Здоров, Казанова. Эксперты подарили. Чтоб до их прибытия никто не лазал. А то пройдетесь, как стадо слонов, потом никаких следов не найти.

Костик достал сигареты.

— Ты чего, дежуришь, что ли?

— Ага, — кивнул Музыкант.

— Ну что там? Точно мокруха-то?

— Вроде как. На суицид не тянет. Хозяин — некий Медведев Виктор Михайлович тридцати пяти лет, здесь и прописанный. Лежит на диване с разрезанной глоткой. Кровищи, сам понимаешь, хоть залейся. Все перевернуто. Похоже, налет.

— Кто такой?

— Пока не знаю. Я там по шкафам не рылся. Так, глянул обстановку и на выход.

— А данные откуда?

— Участковый в своем талмуде откопал.

— Кто обнаружил?

— Сосед из той квартиры. В пять утра. Ключ в дверях заметил. Снаружи. Решил побеспокоиться. Ну и увидел.

— Неужто он такой беспокойный? — недоверчиво переспросил Казанова, давно усвоивший, что в первую очередь проверять на причастность надо именно тех, кто “случайно” обнаруживает трупы.

Однако из скважины действительно торчал ключ.

— Не похоже, что врет. Он всегда в это время на работу уходит. А замок и в самом деле суровый. Если не знать секрета, ключ не вытащишь.

— Где сосед сейчас?

— Дома, где ж?

— Ничего не слышал?

— Абсолютно. Ни возни, ни шума. Терпила-то здоровый.(Терпила — потерпевший (мил., сленг).)

— Я гляну. Аккуратно.

— Чего там смотреть? Еще насмотришься. Группа вот-вот приедет.

— Королев отзвониться просил.

— Я отзвонился, объяснил.

— Ладно, тогда подождем. По соседям стремно в это время ползать. По себе знаю.

Костик сел прямо на пол, подложив папочку. На этаж спустился участковый.

— Чердак закрыт, подвал тоже.

— Ты рассчитывал, что убийца на чердаке залег?

— Нет, конечно. Просто тут чердак хороший, раньше бомжи жили, так что я на всякий случай.

— Брось, покури.

Участковый присоединился к операм.

— Лишь бы поменьше начальства набежало. Замучают советами, — посетовал Костик. — Сегодня от руководства Овечкин дежурит, головастый малый.

— Кто такой? Чего-то не помню.

— Да он недавно. Бывший учитель физкультуры. Блатник. Получил полкана и сразу в командиры. Про ментуру только в книжках читал. Слава Богу, хоть не в розыск пристроился, нам только такого чуда не хватало. На отпечатках пальцев помешан. Лишь бы нашли. Наверное, думает, что мы по отпечаткам жуликов ловим. Начальник…

— Слышь, Казанова, как у тебя-то дела? Слухи всякие ползают.

— В смысле?

— Ну, со стрельбой…

— А, да порядок. Повезло немного. Мудака этого, ну, потерпевшего моего, за квартирный разбой посадили. Очень вовремя.

Летом Казанова разогнал стаю пьяных оболтусов, ранив из табельного оружия самого активного. Иные меры воздействия не оказали, и стрелял Казанова уже не ради охраны общественного порядка, а спасая собственную жизнь. И естественно, стрельба была признана не правомерной, у Костика отобрали “ствол” и возбудили в отношении него уголовное дельце. Из органов, правда, не увольняли, решив дождаться окончания следствия. Оправдания опера, а также показания девчонки-свидетельницы в расчет почти не принимались, и Костик заметно приуныл, готовясь к самому худшему.

Когда карающий меч правосудия вот-вот готов был опуститься, потерпевший, уже оправившийся от ранения, вместе с приятелем посетил чужую квартирку и под угрозой пистолета забрал кое-какое имущество, что в уголовном кодексе определяется как разбой. Будучи взятым через пару дней, он поднял шумиху, что озлобленные на него опера, решив отомстить за своего приятеля, сфабриковали дело и что он — жертва козней органов.

Идея успеха не имела, хлопчик был не того полета, а из-за каждой бритой шелупони устраивать очередной скандал никто не хочет. После этого дело в отношении Казановы было со скрипом, но прекращено. Он искренне перекрестился и зарекся применять табельное оружие не то что на поражение, но и для предупреждения. Пальнешь вверх, а преступника отправят на сантранспорте, и никто не поверит, что пуля, набрав максимальную высоту, упала прямо ему на макушку. Тьфу-тьфу…

Прибыли эксперты. Техник, разложив на полу специальные лесенки-мостки, обеспечил остальным передвижение по квартире. Заходить все равно не стали, дав возможность поколдовать на месте происшествия специалистам.

Музыкант безобразно зевнул.

— Мишку Смородина знаешь, опера нашего?

— Конечно, — кивнул Казанова.

— Тебя оставили, а его того. Место теперь ищет.

— Ну? За что?

— Шеф предложил. По-хорошему. Мишка слишком усугублять стал. И ладно б по-тихому пил, так нет — как вмажет, начинает права качать. А кому нравится? Шеф ему втык — фиг ли, мол, опять нажрался, ты офицер или где? Ну, выпей ты, как все нормальные люди, грамм пятьсот и работай спокойно, но нажираться-то фиг ли? Мишка сразу в амбицию — ксиву на стол, “пушку”, материалы под эту марку в корзину. В общем, сволочи все, только и норовят Мишку побольнее уколоть.

Вот и вчера снова. Часика в четыре на грудь пузырек принял, а шеф его в коридоре засек. Иди-ка сюда, голубок. И опять по мозгам — завязывай, Михаил, по-хорошему, толковый ты опер, но пить-то зачем по-лошадиному? Михаил опять театр устроил — ксиву бросил, “пушку”. Все, кричит, достали. Только и умеете, что придираться к невинному, абсолютно трезвому сотруднику. Все, амба! Пойду повешусь! Шеф тоже вскочил. Да Бога ради, вон в сортире труба очень удобная, иди вешайся, нового опера найдем. Непьющего. Мишка хлопнул дверью и скрылся. Через часок шеф остыл, дежурного вызвал — найди Смородина и верни ему ксиву.

Тот пошел искать. Возвращается вскорости — нигде нет, Иван Сергеевич. У шефа участковый сидел. “Кого ищете?” — спрашивает. “Да Смородина”. — “Я его возле сортира минут сорок назад видел”.

Шеф как на пружине подскочил и бегом к сортиру. Дерг ручку — закрыто. Постучал — тишина. Все, досоветовался. Давай валидол глотать. Мужики подбежали. “Что такое, Сергеич?” — “Да похоже, Смородин повесился. Грозился. Ломайте двери, может, еще откачаем”.

Мужики плечами налегли, защелку свернули. Глядь — Мишка со спущенными штанами спокойно сидит на толчке и наглым образом дрыхнет. Присел, бедолага, облегчиться, ну и уснул. После этого, сам понимаешь, Сергеич хоть и мягкий мужик, но из себя вышел. Не повезло Михе.

~ Бывает, — усмехнулся Казанова. — Мы вчера тоже со своими посидели малость. Ножки обмывали.

— Ну? Кто ж папой-то стал? Петрович, что ли? Или Паша?

— Да никто не стал. Граждане ноги отрезанные в помойке нашли. Вот так, по колено. Обидно. Хоть бы РУКИ или башку. А теперь как опознавать?

— Ну, может, еще найдется остальное.

— Не думаю. Ножки несвежие, дня три минимум, Мы все помойки в округе обшарили, ничего больше не нашли, мусор уже вывозился. И по телику ведь не покажешь. “Взгляните, не узнаете ли часом ножки?” Во, доблестная экспертная служба закончила разведку. Чем порадуете, следопыты?

Молодой эксперт с опухшими, красными от внеурочной побудки глазами извлек мятую пачку “Родопи”.

— Из корыстных, похоже. Можете глянуть, руками только не лапайте. На столике две рюмки, пузырь “Черной смерти” на полу. Разлитый. Наверняка убийца хорошо знал жертву, пили вместе. Потом выбрал момент и ножиком по горлышку — вжик. Сильный удар — башка на куске кожи висит. Обычно черные так режут. Словно барана.

— Ну и почему из корыстных?

— Кое-чего явно не хватает. Видика нет, пульт на столике валяется — “Сонька”. Шнуры торчат. Шкаф настежь, ящики мебельные вывернуты, бардак одним словом. Мужик явно судимый — вся грудь в зоновских наколках.

— Он что, голый?

— По пояс.

— Интересно. Вроде не май месяц.

Казанцев по мосткам проник к месту событий. Обычная картина. К сожалению. Вернее, к ужасу. Обычная сцена из спектакля под названием “Мрак”. Круче любого боевика. Американцы пыжатся, выделываются в своем Голливуде. А у нас через пару часов приедет “Криминальная хроника”, заснимет и выдаст в эфир к вечернему чаю. Вперемежку с “Хэд энд шоулдерс” или “Нутеллой”, которой наслаждаются исключительно вместе. Смотрите, пожалуйста, приятного аппетита. Нравится? То-то.

Мужика завалили часов шесть назад: Костя без всяких градусников научился определять примерную давность смерти. Зияющая рана почернела от запекшейся крови. Он отвел глаза и осмотрел комнату.

Музыкант, увы, не ошибся, на суицид не тянуло. Но и налет не мог являться окончательной версией. Видик забран, если он, конечно, был, а остальное? Двухкассетник нехило тянет, телик, картинки, пальтишко. Кожа в шкафу. Может, бабки увели или рыжье? Ладно, чего гадать? Терпила-то явно не гегемон, судя по обстановке, наколкам и личику. Типичный бычара. “Славно жили они и умирали достойно”. И скатертью дорога.

Пик-пик-пик… Казанова повернул голову. Будильник отметил седьмой час суток. Рядом с будильником трубка-телефон. Дань облику. Большие боссы, крутые, как хвосты поросячьи. “Мама, жарь котлеты, я выезжаю”. Через пару дней распечатка всех звонков ляжет на стол с указанием времени и абонента. Крайне неудобное для некоторых обстоятельство. Телефон не роскошь, а средство связи. Правильно, ребята.

На площадке послышался топот прибывших в театр зрителей. Организаторы и вдохновители. Либо пресса. На пирожок с.“клубничкой”.

Костя еще раз осмотрел комнату, сделал “бай-бай” Хозяину и пошел к выходу.

На площадке Музыкант уже рапортовал прибывшему Овечкину о найденных отпечатках. Овечкин внимательно слушал и удовлетворенно кивал.

— А что сказал аналогопатаном?

Вероятно, шеф имел в виду патологоанатома, а точнее судмедэксперта, который, к слову сказать, еще не приезжал. Но Серега был опытным сотрудником.

— Он сказал, что потерпевший убит.

— Понятно, понятно. — Овечкин постучал носком темно-зеленого неуставного ботинка по бетонному полу, поправил фуражку. — Очень хорошо, работайте дальше, я в отдел.

Когда он скрылся в лифте, Серега взглянул на Казанцева и отрешенно выдохнул:

— Как меня перхоть замучила…

Женька включила свет в прихожей. Тихонько, чтобы не разбудить Катьку и Ольгу, прошла на кухню, поставила сумку на стол, затем вернулась и сняла полушубок.

Домой она добралась на частнике. Глуповатый водитель старенького “Москвича” без перерыва тараторил всякую ерунду и вместо короткого пути дал кругаля, заработав лишнюю пятерку.

Женьке было все равно, она хотела сейчас лишь одного — добраться до дома, упасть на диван, согреться и уснуть. Она ужасно продрогла, ловя машину. Господи, еще ведь Ольга. Как там она?

В комнате никого не было. Женька поняла это не сразу, сначала отметив отсутствие привычного Катькиного сопения. Включив ночник, она увидела пустую кроватку и Ольгину тахту. На стульчике с лекарствами лежал листик из детского альбома.

"Куколка, я в Петровской больнице, стало плохо, вызвала “скорую”. Катька у тети Шуры, забери”.

Тетя Шура жила за стенкой. Она была одинокой женщиной лет пятидесяти и работала на местной почте. Ольга частенько оставляла Катьку у нее. Тетя Шура никогда не возражала — своих детей у нее не было, поэтому она с удовольствием нянчилась с Катькой.

Женька положила записку на стул и включила большой свет. Неужели с Ольгой что-то серьезное? Не надо было слушать ее, а сразу вызывать “скорую”. Где эта Петровская больница, как туда позвонить? Женьке уже не хотелось спать. Катька? Да, надо забрать Катьку.

Она вышла на площадку и позвонила в дверь соседки.

— Это я, тетя Шура.

— А, Женечка.

— Что с Ольгой, теть Шур? Меня не было, а тут такое.

— Не знаю, Женечка, мне ничего не сказали. Ее быстро забрали. На носилках несли. Врач мне Катюшу оставил, а толком ничего не объяснил. А я-то со сна и спросить не успела, что да как.

— Когда ее увезли? ~ Да с час где-то.

~ Катька спит? Я забрать хотела. ~ Пускай у меня переночует. Зачем будить? Утром заберешь. Господи, ты-то что бледная такая? ~ — Так, устала.

— Погоди, а разве тебе завтра не на работу? Женька вдруг вспомнила, что действительно, в девять утра ей надо быть в ларьке.

— Ой…

— Ничего, я посижу с Катюшей, у меня выходной завтра.

— Спасибо, теть Шур, а потом я Катю с собой в ларек возьму.

— Что с Оленькой-то?

— На улице избили. Пацаны какие-то. Я зайду утром, вещи Катькины занесу и денег оставлю. Спокойной ночи, теть Шур.

Женька вернулась в квартиру, устало села на диван и замерла, глядя в одну точку.