Игры с Вечностью

Андрей Игоревич Грамин, 2011

Еще утром он считал себя совершенно обычным человеком, как вдруг начал вспоминать свои прошлые жизни. Из современности в Испанию расцвета Инквизиции, Англию 19-го века и Италию позднего Ренессанса, и все ради того, чтобы понять, кто он на самом деле, и за что его судьбу поставили на кон в споре между силами добра и зла. Обычный человек. Хотя, человек ли? Как не задуматься над этим, когда тебе начинает помогать существо другого порядка, назвавшееся твоим другом. А еще эта девушка, преследующая из жизни в жизнь. Кто она, и что за проклятие тяготеет над ней? И хуже всего, времени на поиск ответов уже практически нет.

2

Аня Воскресная сидела в своей комнате и в крайней тоске листала модный журнал. Больше ей делать ничего не хотелось. Был день, двадцать девятое октября, пятница. Аню все достало, и серость жизни казалась невыносимой и нескончаемой. Обыденность душила как Отелло Дездемону, сильно и яростно, со всей ревностью к счастью, на которую только была способна. Нет, о такой жизни, какую вела Аня, любая девушка в современной России могла только мечтать. У нее было все, о чем она могла грезить или чего желать. То, сколько тратил на нее отец, наверное, было соразмерно с бюджетом футбольного клуба первого дивизиона Российской Федерации. Все капризы дочери Анатолий Воскресный исполнял без споров и возражений, но избалованной она не была, об этом тоже своевременно побеспокоился ее отец, хотя и отчасти. Детство без матери оставляет в душе ребенка не маленькие отметины, а человек, который терял, очень редко бывает капризен. Нет, трагической истории я рассказывать не собираюсь, ее мать была жива, и, быть может, даже здорова, но ни она свою дочь, ни дочь ее, уже не помнили.

Вышло так, что Анин отец, когда он только познакомился с ее матерью, был обычным строителем. Он работал каменщиком, исправно принося в семью деньги, хотя и не большие. Его будущая супруга, уроженка одной из близлежащих к городу станиц, позаботилась, чтобы дочь появилась немного незапланированно, зная, что возможный муж ни за что не откажется от ребенка, и этот финт даст ей долгожданный штамп в паспорте и жизнь в городе. Так и вышло. Они поженились, но она не рассчитала, что городская прописка еще не даёт ей возможности красиво, или хотя бы счастливо жить. Со временем началось то, что обычно начинается, когда женщина не уважает своего мужа, и наплевательски относится к ребенку: отлучки, пьянки и кабаки. Муж ее за руку не ловил, доверяя, и не проверяя слухи, а, быть может, прощая ее. Это знает один Бог. Так продолжалось около года, пока, наконец, в один из вечеров он не вернулся с работы и не заметил отсутствие жены. Это не было ново, но на этот раз вместе с женой исчезли и все ценные вещи. Как потом он узнал по своим каналам, жена познакомилась с приятным мужчиной и, влюбившись в него, сбежала из города в неизвестном направлении, оставив на мужа двухгодовалую Анну. Анатолий Борисович немного поубивался, может, полил слезы в подушку наедине с собой, а потом обозлился и начал грызть этот мир и судьбу. Как только он приступил к этому, мир поддался. Аню воспитывала бабушка с дедом, а отец весь ушел в работу. Он уволился с прежнего места службы и перешел в другую фирму на должность бригадира. Через время он стал прорабом, и так, постепенно, год от года, полз вверх по карьерной лестнице. Три года назад Воскресный стал соучредителем крупной строительной фирмы, куда его позвал товарищ. После трагической смерти этого человека Анатолий проснулся владельцем. Это случилось год назад, и он искренне переживал утрату. Бывшая жена так и не объявилась, но он еще лет двенадцать назад позаботился о ней, оформив за отдельную плату все документы о смерти, и выкупив даже место на кладбище, где теперь стоял памятник из серого гранита. Этот жест носил двоякий смысл: он облегчал себе душу, которая долго отходила от той, бешеной любви, и заодно предотвратил возможные поползновения на имущество и на права материнства. Анне до матери тоже дела не было, она и слышать о ней не хотела, особенно остро, как женщина, чувствуя предательство по отношению к себе.

Итак, отец исполнял любые прихоти, но она скучала. Если кто-то думает, что деньги творят счастье, — они ошибаются. Мы бываем счастливы и от мелочей, оставаясь безразличными к чему-то значимому, такому, как, например покупка новой квартиры. Ей, как и большинству женщин на земле, не хватало эмоций. Девушка думала, как бы изменить свою жизнь, но разум не выдал ни одной нормальной мысли. Всю прошедшую неделю она тратилась на дорогие предметы гардероба, с утра до вечера совершая даже не набеги, а просто бандитские налеты с подругами на бутики, отдыхала по вечерам в ночных клубах и общалась с людьми. Перед этим две недели она провела в Испании, в Барселоне. Итог был один: жизнь менялась только в мелочах, но настроение не улучшалось. Затяжной депрессией она бы это состояние не назвала, но что-то давящее ощущала постоянно. Как-то кардинально менять жизнь ей не хотелось (как, например, переезд в другой город и т.п.), так как ее по большому счету все устраивало, но Анна не раз думала, чего бы ей хотелось в этой жизни, и так и не решила. Что такое любовь, Аня не знала, и в свои двадцать два года еще ни разу не влюблялась, в отличие от большинства сверстниц, которые за эти же годы успели испытать подобное нежное чувство не один раз. Вообще, любовь — это ветрянка, и чем раньше ей переболеешь, тем легче будет потом. Это даст иммунитет на всю жизнь, и в случае рецидивов заболевания человек уже знает, как с ним бороться при осложнениях и побочных действиях лекарств. Любовь на поздних сроках бывает смертельна. Да, Анне хотелось приукрасить свою жизнь, и она умирала со скуки. Девушка не знала простую истину, доступную каждому, и известную всем поэтам: хочешь изменить мир и измениться сам, получив эмоции? Влюбись, или придумай себе любовь.

Журнал полетел в стену. Музыка смолкла. Анна подошла к окну. Ее горячий характер требовал выхода эмоций, всплеска, устав от хандры. Она была очень сильной в плане характера девушкой, пойдя в этом по стопам отца, который хоть и поздно, но, тем не менее, все же осознал свои лидерские качества. Прямолинейная, целеустремленная, не терпящая хамства и грубости в свой адрес, она всегда умела дать отпор. Она была умна, хитра, продумана и осмотрительна. Недостатком была вспыльчивость, какой-то итальянский, что ли, южный темперамент, оставляющий свой след на всем. Из таких людей, когда со временем утихают страсти и бесшабашность юности, получаются очень умелые и расчетливые владельцы крупных корпораций, которые могут из ничего при желании сделать все. В эту минуту один из таких и переступил порог ее комнаты. Она обернулась навстречу отцу. Анатолий был высок, плечист и с юности склонен к полноте, хотя, надо отдать должное, он с этим боролся, как мог, — бассейн, тренажерный зал и (хотя очень не любил) пробежка три раза в неделю. Воскресный любил бильярд и стрельбу. Это соответствовало его натуре — точность во всем, быстрота действий, расчет, хитрость и непредсказуемые удары. Из-за занятий спортом он не был полон, перегоняя в мышцы любой жир, случайно появляющийся на теле. Анатолий любил качественную, вкусную еду, дорогие вина, быстрые автомобили и очень ценил прекрасную половину человечества, особенно если женщина была умна. Голову от чувств он никогда не терял, переболев этим еще лет пятнадцать назад. Мужчине было лет сорок пять-сорок шесть. Темно-русый, сероглазый, с жестким взглядом, который смягчался только в присутствии дочери, он никого не впускал к себе в душу, предпочитая, чтобы его неправильно поняли, чем узнали лишнюю информацию. По натуре немногословный, но с отличным чувством юмора, он, бесспорно, был умен. Все счастье его жизни не значило ничего без дочери, его отрады и его головной боли.

− Судя по валяющемуся журналу и тишине, ты о чем-то задумалась, — это были его первые слова. Отец только что приехал из аэропорта. В Москве проходила какая-то деловая встреча, на которой он задержался на пару дней. — Все еще скулишь над своей скучной жизнью?

Анна привыкла к языку отца, который иногда грубовато, но всегда точно, одним или двумя словами передавал смысл, который у некоторых занимал не одно предложение. В общении с дочерью он даже никогда не повышал тона, не то, чтобы хоть когда-нибудь поссориться с ней; но иногда мог применить непечатные выражения, направленные, конечно же, не в адрес Анны. Дочь не зацикливала на этом своего внимания, тем более что подобное было очень редко и выражало только крайнюю степень негодования отца, которое нужно было еще заслужить. С детства он выбрал правильную тактику даже не воспитания, а общения с дочерью. Он был ей скорее сверстник, друг, равный ей, чем старший по возрасту или отец, которого нужно остерегаться и не перечить. Он знал, что общение с его друзьями, с самого маленького возраста, на любые общедоступные темы избавит в будущем его дочь от многих проблем в отношениях с противоположным полом. Он добился этим главного — дочь понимала психологию мужчин, и знала, с чем их едят, и как укрощают. Благодаря тому, что все его друзья были умными и интересными в разговоре людьми, дочь тоже выросла далеко не глупой. Общение происходило, когда он перекидывался с кем-то из товарищей в присутствии дочери в бильярд, или жарил шашлыки на заднем дворе дома. Конечно же, когда они распивали горячительные напитки, дочь находилась где угодно, но не в их компании. Умному человеку вложить в голову ребенку правильные моральные принципы, при условии, что с ребенком есть взаимопонимание, не составляет труда. В период подросткового максимализма он ненавязчиво контролировал дочь, делая вид, что сильно не влезает в ее дела. Единственное, он ей не раз напоминал, что она для него значит, и просил ставить в известность, во сколько ее ждать дома, и с кем она идет, не ограничивая круг общения и не связывая по времени. Он всегда избегал долгих нотаций и пояснений, называя только причину и последствия, но дочь прекрасно понимала, что чем грозит. Главный принцип жизни он вдолбил ей в голову с самого раннего детства: чтобы ты не делала, и под наплывом каких бы то ни было чувств, оставайся человеком и девушкой в первую очередь, уважай себя и семью, в которой ты выросла. Она так и делала, и могла с уверенностью сказать, что порочного за собой ничего не знает. С детства отец подобрал к ней ключик: он понял, дочь бесполезно заставлять чем-то заниматься, если ее это не интересует. Таким образом, всегда удавалось настоять на своем, показывая вещи с нужной стороны.

− Ага. Скулю…. Я рада, что ты вернулся, наконец-таки. Задержался на переговорах, или отдыхал?

− Я совместил и то, и то. Днем переговоры, по вечерам отдых, — он улыбнулся.

− Седина в бороду, бес в ребро… — многозначно изрекла дочь. Настроение с приходом отца, как ртуть в термометре с наступлением жары, поползло быстро вверх.

− Я еще не так стар, чтобы искать покоя, — он достал сигарету, чтобы понюхать ее, не закуривая. От привычки курить он так и не избавился, но в комнате дочери никогда не курил. — Так сказать, в самом расцвете сил.

− Верю. Но мог бы приехать и пораньше. Я скучала, — она укоризненно посмотрела на отца.

− Ну, судя по движению средств на счетах, скука много времени не занимала. Ты все вещи в городе скупила?

− Все, — передразнила его Анна. Девушка знала, что это не укор, а просто маленькая колкость. Ее отец любил поязвить. — А что мне еще оставалось делать? Сидеть дома и книги читать? Я так зрение посажу.

− Ну, уж тебе ли не знать, что правильно и со вкусом подобранные очки не портят имиджа, а иногда даже наоборот дают изюминку. Ты столько знаешь о вкусах и моде, что давно могла бы преподавать где-нибудь в Милане тамошним модельерам.

− Хватит, — она лениво махнула рукой. — Ты никогда так не многословен, как в общении со мной. Значит, тоже скучал.

− А как иначе? — он покачал головой. — Ответь на мой вопрос: чего ты хандришь уже третью неделю? Или четвертую?

− Четвертую, — она скривила губы. — Не отпускает что-то.

− Чего тебе не хватает? — он удивился. — Я впервые встречаю женщину, которой не подняло настроение солнце Испании.

− Я первая, — она подняла с пола журнал. — И единственная в своем роде.

− Понятно. Сборка несерийная, ручная работа…

− Ручная?.. — она засмеялась.

− Дочь! — отец погрозил пальцем, тоже в шутку. — Без ваших грязных намеков обойдусь. Мужика тебе хорошего надо, сразу вся дурь и тоска исчезнет. Летать по дому будешь…

− Отец! — она так же шутливо погрозила ему, но уже кулаком. — И без ваших намеков…

− Да я прямо говорю. Не школьница уже ведь. Двадцать два. Некоторые и замуж по два раза к этому возрасту выходят. А ты меня за все эти годы ни с кем, ни разу не познакомила из парней. Это как называется?

− Я очень избирательна, и всякое в дом не таскаю. А ты, почему ни разу не знакомил меня со своими дамами? Мне же тоже интересно!

− Ну, я их словом «всякое» назвать не могу, потому как сам очень требователен, к сожалению… — он возвел очи к небу, — но зачем тащить в дом кого-то с кем через пару месяцев я уже не буду?

− И я так считаю. Вопросы есть?

− Нет, начальник. Ох, горе. Ну, вот скажи, почему ты такая умная на мою голову? Где сядешь, там и слезешь! — жаловался он красивой брюнетке на обложке журнала, который взял в руки.

− Сам старался с детства. Кто книги по психологии рекламировал мне? Фрейд, Юнг, Берн! — она села на кровать, обняв подушку, и снова немного погрустнев.

− Перестарался. Не дочь выросла, а Совет Федерации. Прям ректор МГУ, только в юбке, — брюнетка эту отповедь слушала очень внимательно, даже не мигала. Боялась слова пропустить, наверное.

− Не смотри на нее так. Покраснеет, — сквозь зубы проронила Анна.

− Покраснеет, — Анатолий Борисович, кривляясь, передразнил дочь. — Я его с собой заберу, почитаю на досуге, — он собрался положить журнал в карман.

− Отец!

− Ладно, шучу, — он кинул журнал на кровать. — Когда на работу пойдешь? — резко сменил он тон, и уже серьезно смотрел на дочь.

− А надо? — Анна искоса посмотрела на него.

− Надо. Хотя бы чтобы узнать, что это такое. Сама выбери должность и фирму, я устрою. Устройся, поработай пару месяцев, а там сама решишь, что тебе надо. Настаивать не буду, санкций каких-то вводить тоже, но тебе это самой пригодится в будущем — опыт работы с людьми в коллективе. Я бы на твоем месте попробовал, по крайней мере, от хандры избавишься, и жизнь изменишь. Меньше времени будет на мысли о всякой бредятине.

− Работа. Четкий график, ранние подъемы… — она мотала головой, хотя уже согласилась внутренне с отцом, просто хотела его немного подначить.

− Я же тебя не кирпичи класть, и не на завод в токарный цех отправляю, — он засмеялся. — С твоим маникюром, я представляю: «Папа, я сегодня треугольную многозаходную резьбу на штифты наносила». Ха…ха…ха! — его согнуло от смеха. — Не могу! Я тогда все на свете попутаю. О такой дочери мечтать только можно.

− Ага. Почему бы мне в таком случае сантехником не пойти работать? — она рассерженно посмотрела на него. − За бутылку паленки унитазы чинить? Тоже мне юморист нашелся.

− Анюта, работа любая уважаема, если она не одним местом делается, — отец укоризненно посмотрел на дочь. — Ты же на финансиста училась, в этом разбираешься хорошо, и любила предметы. Давай, я тебя на эту должность устрою куда-нибудь. Но к себе не возьму, а то гонять буду по работе, без снисхождений.

− А я к тебе и не пойду, — она положила на подушку голову. — В воскресенье я тебе назову место, куда я устроюсь. Дай время подумать.

− Не вопрос. Не выспалась?

− Да, вчера танцевала всю ночь.

− Ну тогда спи. Не мешаю, — он развернулся.

− Ага. Давай, увидимся.

− Давай.

Она заснула сразу. Ей снился Лондон.

Англия. Лондон. 1830-е гг

Туман плыл над Темзой, заволакивал горизонт, утяжелял воздух. Туман покрыл все: сады, мосты, площади и старое Вестминстерское аббатство с его кладбищем, на котором за прошедшие века упокоились Уильям Блейк, Чарльз Диккенс, Альфред Теннисон, и немало других английских мастеров слова. Теперь от них, собранных вместе в Уголке Поэтов, остались только серые плиты, кельтские кресты и глыбы памятников с эпитафиями. Sic transit Gloria mundi, — «Так проходит слава земная». А туман царствовал над Лондоном. Он даже скрыл купол великого творения Кристофера Рена — Собор Святого Павла, одну из жемчужин столицы Англии. Архитектор возводил собор на протяжении тридцати трех лет, и теперь любому прохожему было заметно, насколько монументально это строение, требовавшее кропотливых расчетов и нечеловеческих усилий при строительстве. Говорят, что пожилой Рен, когда в 1708 году завершил строительство, плакал над своим детищем от счастья. Уникальность этого собора еще и в том, что благодаря точным расчетам архитектора, многотонный козырек над входом держится только под тяжестью несущей стены. Колонны, на которые он якобы опирается — всего лишь красивый муляж. Между их вершиной и козырьком небольшой зазор. Архитектор не хотел ставить эти опоры, но духовенство, опасаясь, что козырек может рухнуть и накрыть собой проходящих людей, настояло на этом. Кристофер Рен послушно развел руки, молча кивнул и сделал все равно по-своему. Что же, виват, гений! Козырек за века существования собора так и не обвалился.

Как раз на творение Кристофера Рена и смотрела Анна Диманче, восхищаясь благородностью линий и монументальностью неоклассицизма. Она жалела, что купол скрывал туман, но даже фасад, видимый в белой пелене, впечатлял и очаровывал. Англия встретила француженку туманом, и вот уже третий день он не хотел оставлять эти древние кельтские земли. Холод ноября обещал скорые заморозки. Если вы зимой никогда не видели тумана, витающего над сугробами, то отправляйтесь на родину Уильяма Шекспира, и там непременно встретите это редкое природное явление. Английская погода и холодный британский юмор — вещи на любителя…. Истинная парижанка, каковой была Анна, видела, конечно же, и на своей родине величественные соборы, красивые аббатства, громадины дворцов и замков, но здесь все было абсолютно другое. Пролив Ла-Манш разделял не две страны, а два мира. Я не берусь утверждать, что англичане и сейчас не любят французов, но издревле взаимопонимания между кельтами и галлами не было. Чего стоила хотя бы Столетняя война, длившаяся с 1337 по 1453 годы! Примеров такого долгого противостояния между народами история больше не помнит (и, слава Богу!). Об этом и промелькнула мысль у Анны, когда она смотрела на хмурые бледные лица прохожих. Чопорность, непроницаемость и невозмутимость англичан разительно отличалась от французской ироничности, быстроты и хитрости, которая особенно впечатляла на лицах парижских Гаврошей, привычных для жителей этого города так же, как и туман для лондонцев или солнце для римлян. То, что она иностранка, было видно сразу — от открытости смуглого лица до покроя платья по последней парижской моде. Это ей не мешало, и даже наоборот, она не раз замечала восхищенные взгляды мужчин, отлично скрываемые под полуприкрытыми веками. Показывать эмоции бестактно для джентльмена, это одна из основ чести. Анна все прекрасно понимала, и забавлялась, иногда посылая быстрые улыбки в их стороны. Ни один из испытуемых этой красивой и веселой девушкой не прокололся и не выдал изменившимся лицом чувств. Надо отдать должное джентльменам, — я бы не смог устоять под ее чарами, хотя, воспитание — это сила, и оно у меня далеко не британское.

Анна об Англии и ее жителях знала не понаслышке, вернее, понаслышке, но от компетентного человека — гувернантки по имени Гленн, уроженки туманного Альбиона, которая с детства воспитывала мадемуазель Диманче, и рассказала о своей родине все. Гленн отличалась от породы строгих и невозмутимых представительниц своей профессии английского происхождения так же, как арабский скакун отличается от лангедокского першерона, в лучшую, разумеется, сторону. Она обладала отличным чувством юмора, отзывчивостью, добротой, легким характером и общительностью. Если ее сослуживицы славились своей строгостью и образованием, то Гленн не худшую образованность сочетала с человечностью по отношению ко всем, от кошек до стариков. Этим она и понравилась Полю Диманче, отцу Анны. Мать Анны, Жюстина, вышла за Поля очень рано, когда ей только стукнуло пятнадцать. Она не знала любви, ее замужество спланировали, даже не спросив мнения. Поль был сыном одного из наполеоновских генералов, и это решило все дело. Свадьба состоялась в 1810 году, когда император имел небывалую силу, и его верные соратники, генералы и маршалы, пользуясь всеобщей любовью и уважением, были еще и богатыми людьми с неплохими связями, и именно на это рассчитывал отец Жюстины, помощник прокурора. А потом наполеоновский режим рухнул, погребя под своими обломками и отца Поля, и отца Жюстины. К тому времени в семье Диманче уже было двое детей, — Анна и ее старшая сестра, которая скончалась от тифа в возрасте двенадцати лет. Анне тогда стукнуло пять. Давно же это было…. Сейчас ей двадцать, и у нее назначена свадьба через два месяца. Мать после смерти старшей дочери тихо помешалась, и муж поместил ее в клинику для душевнобольных. Это случилось после того, как Жюстина хотела утопить Анну в ванне. Зачем она это пыталась сделать, больная женщина не смогла объяснить, и Поль, чтобы не искушать судьбу, решил избавиться от супруги. Главное, чтобы это было на пользу дочери, которая составляла все счастье его жизни. После эпизода в ванне Анна приобрела на всю жизнь страх перед водой, хоть и пыталась бороться с этим. Поль, профессор юриспруденции в Сорбонне, дневал и ночевал в лекционной, и как практикующий, к тому же адвокат, не находил времени следить за дочерью. Поэтому в жизни Анны появилась Гленн, которую рекомендовал Полю его друг. Тому человеку англичанка доводилась дальней родственницей, сбежавшей во Францию после какой-то ошибки юности. Что это было, Поль не знал, да и не хотел знать. Ему было достаточно, что она любила его дочь как родную, заботилась о ней и давала избыток полезной информации, которую малютка впитывала с радостью.

Гленн очень скучала по своей родине. Это было странно, потому, как во Франции все лучше. Например, кухня. Она отличалась от английской так же, как погода в Лондоне и Ницце. Французы более общительные, открытые. Но гувернантке было все равно. Видимо, этот туманный остров влюблял в себя своей строгостью… А быть может, она оставила в Британии кого-то, по кому скучала? Я думаю, каждого человека тянет в те места, где он провел свое детство, и именно это все объясняет. Детство Анны сопровождали легенды о рыцарях круглого стола, страшилки о ведьмах и черном псе, рассказы об обычаях консервативного острова. Анна впитала все это в себя, и теперь знала Англию не хуже ее жителей. Может, поэтому она и поехала в Лондон, чтобы наконец-таки увидеть своими глазами страну, о которой столько слышала. Отчасти так, а отчасти ей захотелось немного оторваться от своей обычной жизни, и, отстранившись от обыденности, поймать правильные мысли. Причиной поездки так же служило и скорое замужество. Нет, Анну оно не пугало, она скорее даже стремилась к нему, но что-то все равно останавливало. Она была готова поклясться на библии, что любит Жана, своего избранника, но любовь была не такая, о какой она читала в бульварных романах, коими были усыпаны парижские витрины, так же, как тюльпанами амстердамские рынки. В них любовь горела, сбивала сердечный ритм, кружила голову, а здесь…. А здесь она относилась к своему избраннику с нежностью, привязавшись к нему за годы дружбы, предшествовавшей помолвке, она его уважала, ценила и прислушивалась к его мнению. Жан ее устраивал. Он был умен, образован, обходителен, интересен, красив наконец-таки, да и любил ее безумно. Но что-то мешало. Головой Анна понимала, что он идеальный спутник жизни, который никогда не обидит и словом, который будет исполнять любые прихоти. За ним она сможет себя чувствовать как за каменной стеной, купаясь в деньгах его отца–банкира (хотя она далеко не ради денег выходила замуж). Но это говорила голова. Чувства утверждали, что ей нужно съездить в Англию и успокоиться, обдумав еще раз шаг. Гленн, с которой Анна делилась всем, тоже говорила, что у воспитанницы любовь, просто такие чувства бывают много позже, когда уже есть совместное прошлое, и удивлялась подобному в столь раннем возрасте. Она советовала выходить замуж, не задумываясь, потому что с подобным раскладом Анна до конца дней будет счастлива и никогда не разочаруется в избраннике. Последняя послушно кивала, но Жан казался ей слишком… слишком правильным, что ли? Она хотела, чтобы ее избранник был более мужественным, открытым и эмоциональным, нежели сын банкира, который отличался молчаливостью, податливостью и спокойствием. Но эти мысли были лишними, как прекрасно понимала не по годам умная девушка, знающая, что с темпераментным мужем жить намного сложнее.

Из этих раздумий ее вывел незнакомый мужской голос, чуть хрипловатый, глубокий и приятный.

− Как приятно вернуться домой. Ты еще стоишь, детище старого волшебника? — говоривший мужчина с улыбкой и непередаваемой нежностью смотрел на собор, как будто это была не груда камней, а красавица в подвенечном платье.

Анна обернулась. В паре шагов от нее, на пару ступенек ниже стоял загорелый молодой человек, безупречный костюм которого, цилиндр и трость указывали на определенное положение в обществе. Высокий, широкоплечий, с темно-каштановыми вьющимися волосами и ироничным взглядом карих глаз, он мог считаться даже красивым, хотя Анна привыкла мерить красоту несколько по иным, французским меркам. Там в цене была утонченность и гибкость, а не сила и гордая стать, которая отличала незнакомца. Он был так же физически крепок, как и ловок, судя по его небрежной позе и легкости, несмотря на силу, интуитивно прослеживавшейся в фигуре. Анна удостоверилась в этом, когда он молниеносно перепрыгнул через три ступеньки, чтобы оказаться около нее.

− Мадемуазель, простите, что бестактно прервал ход ваших мыслей, заставив обернуться ко мне, — он с достоинством поклонился, проговорив извинения на чистейшем французском языке. — Я очень долго не был дома, и не смог удержаться от подобной реакции, глядя на символ моей родины.

− Я принимаю ваши извинения, — с достоинством произнесла Анна, после чего не удержалась от чарующей улыбки. Наконец-таки нашелся тот англичанин, который не боится проявления своих эмоций, и извиняется только ради приличия, не считая это преступлением. Анна с самого начала, как только ее нога коснулась пирса в Дувре, столкнулась с холодностью, отличавшей бриттов от всех остальных жителей мира, и это ее угнетало. Услужливая вежливость, безупречность манер и выправка всех — от прислуги до лордов, ее раздражала как красная тряпка быка, но сделать с этим она ничего не могла, чтобы не показаться бестактной. Приходилось подчиняться традициям, и ловить безразличие в вежливых глазах. А тут искренний и открытый молодой человек, настолько загорелый, что его трудно было принять за англичанина. Но если джентльмен говорил, что это его дом, значит, он не врал. И откуда у него чистейшее французское произношение? Ей стал интересен этот субъект, олицетворявший собой одну большую загадку.

− Позвольте представиться: Виктор Эван Макнэрн, — он опять поклонился. Безупречность манер выдавала прекрасное воспитание.

− Анна Диманче, француженка. Можете говорить по-английски, я отлично знаю этот язык, — она сделала книксен. — Но откуда вы так отлично говорите по-французски? Вы же англичанин?

− Я шотландец, мисс, — он перешел на язык Шекспира. — Но для вас это, наверное, одно и то же. Простите, если я ошибаюсь, — он наклонил голову, и снова выпрямился.

− Прощаю. Я понимаю различие.

− А французский я изучил в Марселе, где ходил под парусом на торговой шхуне с французской командой, — Виктор принял выжидающую позу.

− Вы моряк?

− В какой-то степени, мисс. Я младший сын в знатной шотландской семье. Мои предки носят баронский титул уже восемьсот лет, но мне он не светит, так как у меня четверо старших братьев. Поэтому я, с благословения моего отца, отправился в пятнадцать лет из родного дома в Вест-Энде бороздить просторы мира. Это была моя мечта с самого раннего детства. Я мечтал открыть новые страны, но, к сожалению, все континенты давно открыты. Простите, быть может, я вас утомляю излишними подробностями?

− Нет, что вы. Мне очень интересно вас слушать, — Анна опять улыбнулась. — Продолжайте, прошу вас.

− Сейчас мне двадцать восемь, я объездил полмира, и вот, только сегодня ночью ступил на родную землю. Я устал от скитаний, и мне хочется иметь что-то свое, постоянный уголок, возвращаясь куда, я буду счастлив.

− Кстати, а как вы поняли, что я француженка?

− Вы одеты по парижской моде. Я последние полгода жил в этом городе. У меня родственники имеют квартиру на Арбр Сек, у них я и гостил.

− Какое совпадение: я родилась и выросла на этой улице. Возле набережной Лувра, — она посмотрела на незнакомца с симпатией. — И как вам Париж?

− А я жил возле Сент-Оноре, в паре кварталов от вас. А Париж бесподобен! — Виктор в восхищении развел руками, как дирижер перед оркестром. — Этот город заставляет удивляться даже того, кто видел многие страны, поверьте мне. Но здесь, — он неопределенно кивнул в сторону творения Рена, — мой дом, и вы не поверите, даже в Тунисе и Дели я мечтал о туманах над Темзой и рождественской индейке, которую моя мама, не смотря на штат поваров, всегда готовила сама.

− Вот и моя гувернантка, Гленн, всегда повторяет, что красивее Англии она ничего не видела…. Вы так тяжко вздохнули, — Анна с участием посмотрела на него. — О чем-то жалеете?

− Да. Жалею, — Виктор с печалью посмотрел на плиты ступеней, доставая сигару. — Я вернулся сегодня утром в свой дом, впервые за тринадцать лет, и не увидел там своей матери и двоих братьев. Я думал, что мы все вечны, но жизнь доказывает обратное. Мать уже три года как… — он поморщился, и замолк. — В любом городе мира я всегда помнил о ней, и молился за нее. Заказывая кеб на вокзале, я с радостью и нетерпением ждал, что она кинется мне на шею, как только я переступлю порог дома, но вышло не так. Мне очень ее не хватает. Да и дом чужой, мне там никто не рад. Только она радовалась бы моему возвращению…

− А братья? Что с ними?

− Они оба были офицерами в Индии. Отец мне сегодня рассказал, что их убили в один день, но один умер под Индауром, а другой в Агре. Просто так совпало. Я не буду вас утруждать подробностями произошедшего. Это ни к чему.

— Да, конечно. Вам, наверное, тяжело говорить об этом. Я знаю, что такое потеря. Моя мать умерла, когда мне было пять. Я ее не помню, о ее смерти рассказывал отец, но он с такой болью отзывался о ней, что я уверена — это была прекрасная женщина. Я выросла без нее.

− Грустная история.

− Очень.

− Как вам в Лондоне? — Виктор тактично сменил тему, чтобы не затягивать создавшуюся паузу.

− Красивый город. Но все люди какие-то не настоящие. Говорят не то, что чувствуют, скрывают эмоции, ведут себя так вычурно, будто минимум наследники престола. Ах, да, извините. Вы спросили о городе….

− Отчасти город — это его жители. Я с вами во многом согласен. Но сам Лондон от этого менее красивым не становится, — Виктор оперся на трость.

− Да, несомненно. Он не похож на Париж абсолютно, но в нем есть прелесть, — Анна поежилась от холода.

− Вы замерзли? Позвольте нанять для вас ландо, и оно отвезет вас, куда скажете, — Виктор поклонился. Он был воспитан как настоящий джентльмен, и принял этот жест за намек, что пора прекращать разговор, потому как он порядком наскучил. Он не учел, что Анна француженка и поэтому искренне замерзла, а не разговаривает жестами и намеками, как английские леди.

− Позволяю, — Анна сказала это несколько холодно, принимая жест Виктора за попытку избавиться от себя. Она подумала, что он застеснялся откровенности разговора, темы, которая звучала до того. Все-таки, как подумала она, он истинный англичанин, тоже скрытный и чопорный, судя по жесту, который он проделал с миной пэра Палаты Лордов.

Виктор с непроницаемым выражением лица предоставил ей руку, на которую она оперлась, и они начали спускаться вниз со ступеней. Он стал показно-почтительным с ней, так как его самолюбие было задето неожиданным намеком с ее стороны, а холодный тон Анны подтверждал подозрения, как бы перечеркивая теплый разговор, предшествовавший ее жесту. Она не хотела прощаться с ним, а он с ней, но возникшее взаимонепонимание требовало этого. Его восхитила красивая француженка, а ей показался очень интересным этот мужчина; но всего за секунду она почувствовала разочарование, а он раздражение. Когда девушка садилась в ландо, Виктор подал руку, помогая подняться на ступеньку, и после того, как она села, низко поклонился.

− Позвольте выказать восхищение вашей красотой, мисс. Вы очаровательны. Мне жаль, что мы так мало смогли узнать друг о друге, — он распрямился.

Она поразилась теплу и грусти в его голосе, и поняла, что чего-то не понимает. Он действительно был загадкой. Она достала из маленького ридикюля визитку отеля, в котором жила, и произнесла:

− Мне тоже жаль этого, — она протянула ему визитку. — Вы можете меня найти там. Мне бы не помешал гид по Лондону, если вы не сочтете это навязчивостью с моей стороны. Я думаю, француженке прощается некоторое отступление от правил?

− О да, мисс! — Виктор изысканно и одновременно радостно улыбнулся. — Можете не волноваться, что мной будут неправильно поняты ваши слова. Я весь к вашим услугам, — он опять поклонился.

− До встречи, — она очаровательно улыбнулась. Виктор закрыл дверь, назвав кучеру адрес и попутно сунув ему серебряный шиллинг. Возница этому крайне обрадовался, и ландо тронулось.

Встретились они на следующий день, после обеда. Туман наконец-таки прошел, и выглянуло солнышко, столь редкое для города, где половину дней в году выпадают осадки. Холодное ноябрьское светило не грело, но преобразило старый город до неузнаваемости, и Анна поразилась строгой красоте столицы Британии. Виктор договорился о встрече, как и надлежало настоящему джентльмену с помощью письма. В письме он предложил прогуляться по Сити. Она ему ответила, передав согласие через посыльного, и через два часа они стояли перед Тауэром. Маршрут придумали по ходу, решив пройти вдоль Темзы к Вестминстерскому аббатству, и от него к Букингемскому дворцу. Виктор был интересным рассказчиком, и она заслушалась подробностями постройки зданий, тем, кто в них жил в разное время, и легендами старого города. Когда он закончил рассказывать об эпидемии чумы и великом пожаре 1666 года, уничтожившем 68% города, они подошли к аббатству.

− Давайте постоим немного. Оно величественно, — Анна посмотрела ввысь, на тонкие готические шпили башен, как иглы, устремляющиеся в небо.

− Согласен. Его в современном виде начали строить в середине XIII века. С перерывами это происходило в течение пятисот лет. Это — символ нашей родины, место коронации и вечного упокоения наших королей, — Виктор не без гордости посмотрел на Иерусалимские ворота Соборной церкви святого Петра.

− Вы столько знаете о Лондоне. Я просто поражена.

− Просто я люблю его, — Виктор улыбнулся.

− Я тоже, как мне кажется, полюбила этот город. У меня к вам просьба.

− Я к вашим услугам, мисс, — Виктор по привычке встал по стойке смирно, готовый на все.

− Я бы хотела попросить вас обходиться без этого, — Анна умело передразнила джентльмена, приняв его же позу. — Не обижайтесь на меня, я понимаю, что вы прекрасно воспитаны, но мне это мешает при общении с вами. У меня ощущение, только не примите за оскорбление мою прямолинейность, что я общаюсь с врагом, а не с другом, таким холодом веет от ваших английских манер. Сделайте исключение в честь меня. Это и есть моя просьба. Будьте в общении со мной таким, каким вы были бы, скажем, с младшей сестрой. Это возможно?

— Для меня возможно, Анна, — Виктор тепло улыбнулся.

— Вот, совершенно другое дело, — она тоже улыбнулась. — Вам идет улыбка.

— Спасибо. Вы знаете, а мне очень жаль, что у меня нет такой младшей сестры, как вы. У меня даже ощущение, что мы раньше встречались с вами.

— Мне тоже так кажется, вы мне очень знакомы. Но чему удивляться? Арбр Сек небольшая улица, может быть, мы с вами сталкивались в Париже.

— Скорее всего. Это все объясняет. Наверное, потому мы с вами и нашли общий язык так легко, ведь во мне частичка вашей родины, а в вас моей. Я долго жил в Марселе, а вы воспитывались на Шекспире, — Виктор достал сигару.

— Тонко подмечено, месье, — она весело кивнула.

— Быть может, между нами намного больше общего, чем просто жизнь на одной улице в течение полугода? — Виктор вопросительно поднял брови. — Что вы любите?

— Я немного не поняла вопрос. Мои увлечения? — Анна перевела взгляд с ажурных стрельчатых окон собора на мужчину.

— Не совсем, — он прикурил. — Я люблю свободу, путешествия, собак, оружие и вкусную еду. Что любите вы?

— То же самое, — она с интересом посмотрела на него.

— И оружие?

— И оружие, но только холодное. Я раньше занималась фехтованием на рапирах у друга моего отца.

— Мне больше нравится сабельный бой, но это не важно. Я приятно поражен, хотя, конечно, вы озвучили далеко не полный список.

— Конечно. Полный список очень длинный. А вы? Что вы не любите? — спросила она в свою очередь.

— Не люблю ложь в людях, дураков, фанатиков и неожиданные препятствия.

— Я тоже не люблю любые проявления лжи и дурости, — она кивнула. — А мы с вами похожи, не смотря на то, что родились в разных странах. Вы, месье, очень интересный человек, и я рада, что в Англии, куда я прибыла одна, у меня есть такой спутник.

— Я тоже этому рад. Анна, а разрешите личный вопрос.

— Разрешаю, если он тактичен.

— Я надеюсь, — Виктор кивнул. — Как вас отпустили одну в другую страну? Это же может быть опасно.

— Я совершеннолетняя, и отец не возражал тому, — Анна посерьезнела. — Да и кто мне может запретить делать то, что я хочу? Даже муж, будь он у меня, не послужил бы препятствием путешествию. Я не зря сказала, что люблю свободу. Я ее ценю больше всего на свете.

— Я сам такой, и ни за что на свете не позволил бы себе ограничивать кого-либо, будь то жена или дети, — он оперся на трость. — Но это редкость; Европа живет еще в прошлом веке, и женщина, по мнению большинства мужчин, создана для кухни.

— Фи, — она поморщилась. — Хотя, так и есть, многие придерживаются подобного мнения.

— Так вы говорите, что ваше сердце свободно, раз вы еще не замужем? — поймав паузу, Виктор хотел придать непринужденность тону, но немного сфальшивил, несмотря на всю выправку. Вопрос был очень интересен для него, потому как всю прошлую ночь он не мог уснуть, думая о красивой парижанке. Причин этому он не находил, хотя под утро набрел на неутешительную для себя мысль. Она гласила, что Виктор слишком долго бороздил моря и океаны, и пришел его черед остепениться, завести семью. Отсутствие длительных отношений с женщинами делало свое дело, хотелось нежности и ласки, хотелось, приходя в свой дом видеть родного человека, составляющего счастье всей жизни. Одним словом хотелось быть любимым. Вторая мысль Виктора говорила, что его жажда счастья и одновременный с этим страх одиночества заставляют придумывать чувства, и поэтому он увлекся Анной настолько, что не может нормально спать. Вот что он надумал под утро, но легче от этого не стало. Все было сложно, и чтобы не говорил разум, сердце действовало по-своему, заставляя двигаться навстречу чувствам. Виктору на самом деле казалось, что он ее где-то уже видел, и присутствовала уверенность, будто они виделись не на Арбр Сек, а она ему когда-то снилась… Но это были простые домыслы. Главное, в присутствии Анны он чувствовал полнейшее спокойствие, какого не было долгие годы в его бешеной жизни. Виктору очень хотелось услышать, что ее сердце свободно. Он понимал: вряд ли на что-то возможно рассчитывать, она здесь на пару недель, по истечению которых они навсегда расстанутся. Но разум ничего здесь не значил, впервые в его жизни отказываясь подчинить себе сердце.

Итак, вопрос прозвучал. Сначала брови Анны, вопреки ее самообладанию поползли вверх, потом она вернула их усилием воли на место, и громко выдохнула.

— Неожиданный вопрос, — она даже не знала, что ответить.

— Простите мою бестактность… — Виктор поклонился. — Долгие годы общения с матросами и солдатами обтесали мои манеры и не самым лучшим образом отразились на…

— Перестаньте, — она приложила палец к своему рту, призывая к молчанию. — Я принимаю ваши извинения, тем более что сама попросила общаться со мной без особых манер, как со своей сестрой, а ей вы в праве были бы задать такой вопрос, — она лукаво улыбнулась. — Давайте впредь договоримся с вами: вы были со мной с самого начала очень открыты, доверяя мне, и с моей стороны было бы некрасиво отвечать вам обратным, тем более я сама этого не хочу… Я вам доверяю. С первых минут знакомства мы нашли общий язык и не будем это портить недомолвками…. Конечно, воспитанной девушке не правильно так говорить, — она помедлила, — но вы можете спрашивать меня о чем угодно, как и я вас. Договорились?

— Договорились, — он протянул ей ладонь для рукопожатия. — Будем друзьями?

— Да, именно так, — она ответила на приветствие. — Мое сердце занято. Это не тайна, просто вопрос был неожиданный.

У Виктора екнуло сердце, но на этот раз он ничем этого не выдал, сохранив улыбку.

— Я рад, что вы не одиноки, ведь это было бы удивительно для столь красивой девушки. Я бескорыстно завидую вашему будущему мужу, потому что такую девушку как вы можно никогда и не встретить в своей жизни. И лично я таких не встречал, хотя и видел немало прекрасных и умных мисс.

— Спасибо за комплимент, — Анна не была глупой, и поняла все движения души Виктора. Она и сама не очень хорошо спала прошлую ночь, вспоминая, как неожиданно увидела этого мужчину, и как восхитилась его гордой выправкой и искренностью первой фразы. Его лицо было бесконечно знакомо, и веселые чертики в глазах не давали покоя. Ей он нравился, начиная от внешности и заканчивая чарующей загадочной улыбкой, какую несколько позже опишет Льюис Кэрролл. Нравился, как бы она не пыталась уйти от этой мысли. Она запуталась в себе, и не знала что думать.

— И скоро у вас свадьба намечается? — Виктор задумчиво чадил сигарой.

— Да, через два месяца, — Анна оглянулась. — А здесь есть, где присесть? У меня уже ноги болят.

— Да, пойдемте за мной. Во дворе есть пара скамей, я не думаю, что они заняты сейчас.

Когда они присели за церковью на каменной скамье, Анна неожиданно как-то изменилась и оглянулась вокруг, заинтересованно что-то высматривая.

— Вы что-то ищете? — Виктор внимательно посмотрел на нее. — Что-то потеряли?

— Что? С чего вы это взяли? — Анна опешила.

— Ваш взгляд, вы как будто искали что-то, — Виктор тоже оглянулся. — И ваш вид. Вы растеряны.

— А это… — Анна пришла в себя. — Нет, так, ерунда. Не обращайте внимания.

— Ну, если все считать ерундой, истина никогда не придет. Вас посетило дежавю? — Виктор догадался, какая причина вызвала у Анны такую реакцию. Она спрашивала, где можно присесть, значит, никогда раньше здесь не была, и тут оглядывается в поисках чего-то, как будто ей это место знакомо.

— Да. Дежавю. Но это действительно мелочи. Мне показалось… хотя, это не важно.

— Анна, мы договорились с вами! Доверие. Что вам показалось? — интуиция Виктора подсказала, что он должен знать об этом, что сейчас происходит нечто важное, чего он пока не осознает и не понимает.

— Это место мне знакомо, вернее, что мы с вами сидим вот так, вдвоем, и общаемся. Тоже каменная скамья и холод. Но мне показалось, что должны быть надгробья, и кусты вызревшей рябины, с морожеными ягодами на ветках. Да и вы как-то моложе, что ли? Я же говорю, это бред, — она неискренне улыбнулась.

— Рябина и надгробья? — теперь Виктор обернулся, чтобы оглядеться. — Что-то знакомое промелькнуло в ваших словах. Рябина… Как же, рябина… Кисти на ветках и на снегу, как кровь. А скамейка? Закройте глаза. Какая скамейка должна быть? Не белая, как эта, а серая, немного у`же и не такая длинная? — тон Виктора изменился, теперь он был взволнован, и от его британской выправки не осталось и следа.

— Да. А откуда…

— А какая у нее спинка? — Виктор начинал догадываться о причине своего волнения. Теперь дежавю посетило его.

— С тремя каменными бутонами розы… — Анна оторопела. — А что вообще…

— Неужели это были вы? — Виктор расширенными от удивления глазами смотрел ей в лицо, как будто стараясь его запомнить. Так, наверное, смотрел бы в трамвае человек, который в соседнем пассажире узнал звезду Голливуда. — Да быть не может. Хотя вы так знакомы мне…

— Так, Виктор! — она хлопнула в ладоши перед его лицом, приводя в чувство. — Давайте по порядку и подробнее, а то я ничего уже не понимаю.

— Хорошо. Одно уточнение. На скамье была надпись «cras tantum desiderium», выцарапанная чьей-то рукой.

— Да, я помню. «Будущее — одна лишь скорбь». Но откуда вам это знать?

— Хорошо. Значит, я не ошибся, — Виктор радостно улыбнулся. — Мне было лет четырнадцать, когда мне приснился сон. В этом сне я сидел с прекрасной женщиной на каменной скамье за какой-то церковью, посреди небольшого кладбища. Был снег, тонким слоем покрывавший землю, холод, и вызревшая рябина, часть которой разбросали по снегу вездесущие птицы. Три бутона розы на скамье, и эта надпись. Точно помню, что я любил эту женщину больше всего на свете. Тему разговора я не помню. Так вот, приснившийся сон тогда оставил огромный отпечаток в моей душе, но со временем забылся за всеми перипетиями жизни. Я вспомнил об этом сне только потом. Мне было двадцать два, я приплыл с грузом из Марселя в Италию. В Ливорно судно разгрузили, и меня, как старшего матроса отправили сопровождать груз во Флоренцию. Со мной поехали еще трое матросов. Мы прибыли на место уже к ночи, поэтому разгрузку и расчет отложили на следующий день. В ожидании мы отправились бродить по городу. Мы пили в каком-то кабаке, потом парни отправились спать, а я пошел искать приключения. Я был пьян, и сам не помню, как очутился перед рассветом возле какой-то церкви; меня как будто самого ноги туда привели. Я прошел за церковь, и там устроился на каменной скамье, хотел поспать. Был май месяц, уже довольно-таки тепло, поэтому я не опасался замерзнуть, располагаясь там на ночлег. Вскоре рассвело, я начал трезветь, да и сон куда-то прошел. Я оглянулся вокруг, и узнал то место из сна. Кладбища уже не было, ограда стала выше, но росла все та же рябина, все те же аркады открытой террасы на заднем дворе, и те же витражи. Но, главное, я посмотрел на скамью. Там была эта надпись на латыни и три бутона роз. Я тогда впал в ступор. Как это волнующе, загадочно и одновременно трогательно найти что-то, во что ты верил, но не мог допустить возможности существования подобного в реальности. Я долго сидел там, а потом пошел к складам на Арно. Как я узнал впоследствии, церковь называется Санта-Мария Новелла. И еще одно: я поверил, что когда-то встречу эту женщину наяву, раз встретил в реальности незнакомое место из сна за тысячи миль от дома. Была одна загвоздка — я не помнил лица. И вот, это вы. Как это объяснить? Я не знаю. А вам снилось то место?

— Нет, никогда. Но оно мне знакомо. Мне вообще редко снятся сны, и каждый из них событие. Я бы такой не забыла, вы поверьте. Мне не снилось, но это было, — она странно посмотрела на него. — Как?

— Я не знаю, — Виктор взволнованно смотрел ей прямо в глаза. — Но это было явно не в этой жизни. Вы верите в сверхъестественное?

— Я не знаю даже. Теперь, наверное, да. Но что это?

— Мы с вами когда-то были близки, и очень давно. Анна, это судьба. Вы мне верите?

— Верю, но к чему вы это говорите?

— Я себе дал слово, что если повстречаю ту девушку из сна, то никогда не отпущу ее. Я вас встретил. Анна, будьте моей женой. Я серьезен.

— Но… — она просто опешила от неожиданности. — Но я же помолвлена. Да и я вас не люблю, я люблю Жана… Мы же в разных странах живем.… Нет, это глупости. Я не могу так, — она почти овладела собой.

— Анна, браки складываются на небесах, и мы с вами уже давно обручены, поверьте мне.

— Но это невозможно, — она опешила. — Нет, забудьте об этом. Не будем больше вспоминать. Это лишнее, — она с мольбой посмотрела на него.

— Да. Забудем, — Виктор грустно опустил взгляд на траву. — Простите, я, наверное, сошел с ума, когда говорил все это. Нужно быть сдержанней с вами. Вы же говорили, что ваше сердце принадлежит другому. И на что я рассчитывал, делая предложение? Ох… — он провел ладонями по лицу. — Больше мы к этому не вернемся. Давайте просто будем друзьями на время вашего визита.

— Да, — она с благодарностью посмотрела на него. — Спасибо вам.

— А какой он, ваш Жан? Мне очень любопытно, честное слово. Вы же мне простите это? — он спросил у нее немного нагловато, но уже на позитивной ноте.

— Прощу, — она ответила не менее ироничным взглядом. — Жан? Он молод, красив, добр, предан мне. Он умен, великодушен и главное он любит меня. Мне с ним спокойно, у меня ощущение, что я знаю его как себя саму, и нередко у нас даже мысли совпадают. Я уверенна в этом человеке, он никогда не предаст.

— Вы так спокойно о нем рассказываете, — Виктор поглядел на нее с интересом. — У меня ощущение, что вы рассказываете о своем брате, а не о любимом мужчине.

— А как я должна? Нет, я не спорю, у меня не захватывает дух и не кружит голову в его присутствии, но разве это главное?

— Конечно не главное, но вы его не любите.

— Почему вы так решили? — Анна немного повысила тон, чуть раздражаясь, что незнакомый по сути человек раскусил ее чувства за минуту. — По моему спокойствию? Но любовь ведь разная бывает.

— Любовь бывает разная, я согласен, — Виктор кивнул, внутренне получив огромное облегчение. Она не любит соперника. — Поверьте, я видел много людских судеб, часто встречал на своем пути влюбленных, и не раз те, с кем я общался, рассказывалимне о своем прошлом, и об историях своих отношений. Да и сам я не вчера родился. В общем, я скажу одно: любовь — другая. Да, любовь разная, но то, что вы говорите о своем избраннике, приходит с возрастом, когда любовь уже умерла. Это привязанность, дружба, доверие и чувство родства. Но это не любовь.

— Но я люблю его! — упрямо возразила Анна.

— Вы кого хотите уверить в этом, себя или меня? Если меня, то не надо, не мне с этим человеком жить, — Виктор со всей серьезностью заглянул ей в глаза. — Вы просто подумайте обо всем. Если вы считаете подобное любовью, значит, вы никогда не любили, а если так, то рано или поздно это случится, потому что каждый человек хотя бы раз в жизни влюбляется. А когда это произойдет, вы будете удивляться по поводу жизненных сложностей…. Мне продолжить дальше? Чего вы молчите? Знаете, что будет в вышеизложенном варианте?

— Нет, не знаю. Продолжайте, — она опустила голову.

— А будет вот что. Есть два варианта — либо вы уйдете из семьи, и останетесь счастливой, либо продолжите жить с нелюбимым мужем, в котором будете видеть помеху своему счастью, и после этого начнете его тихо ненавидеть. В обоих вариантах ваш Жан останется глубоко несчастен, хотя он этого не заслужил, искренне любя вас. А виноваты во всем будете только вы, потому что не сделали правильного выбора и не приняли волевого решения когда-то в прошлом.

— Но вы представьте, как ему будет больно, расстрой я свадьбу. Если бы хотела этого, конечно, — она исправилась через некоторое промедление, но Виктор понял, что на правильном пути. Он на самом деле хотел уберечь ее от ошибки, прекрасно понимая, что сам с ней никогда не будет по причине проживания в разных странах и отсутствия любви к себе с ее стороны.

— А, ну да. Вы выйдете замуж из жалости. Я скажу так: лучше открыто предать, чем думать и делать что-то за спиной, тем более быть с человеком из одной только жалости. Это чувство самое ненадежное, и легко переходит в ненависть или неприязнь при определенных условиях. Если же вы сейчас объявите ему о своем решении, то он поплачет, перегорюет, и будет жить дальше. Вы останетесь прекрасными друзьями, и в будущем у вас не будет человека более преданного, чем он.

— Но он не простит меня, — Анна почти согласилась с Виктором, но ее совесть продолжала упираться.

— Простит. Он не простил бы вас, если бы вы уходили к сопернику, или если бы из-за кого-то расстроили свадьбу. Если же вы сама принимаете решение, не отталкиваясь от любви к кому-то, то это абсолютно другое дело. Да, Жан быть может, обидится на вас, если он мелочен, рассердится, если великодушен, но как только он заметит, что вы одна и возле вас нет никого, он примет вашу жизненную позицию, потому как она не предательство, а выбор. Вы понимаете разницу?

— Понимаю, — Анна кивнула. — Вы обещаете, что я в кого-то влюблюсь. Но когда это будет? Лет в семьдесят, быть может? Может, мне еще старой девой остаться?

— Так дело в этом? Вы боитесь остаться старой девой? — Виктор рассмеялся. — Вы извините, но ничего глупее я не слышал. Вы, Анна, настолько красивая девушка, что вам опасаться одиночества вообще не стоит. По одному сигналу глаз или легкой улыбке в любой из дней вы можете найти кандидата в мужья, причем сами выбрать, кому улыбаться. Это не проблема. Не проблема выйти замуж, проблема выйти за нужного человека. А если вас беспокоит более приземленное, — он выжидающе сделал паузу, но реакции не последовало, и он продолжил — то завести любовника самое простое.

— Я надеюсь, вы не думаете, что это для меня что-то значит? Благородной девушке какие-то интрижки не к лицу, и разговоры об этом я считаю оскорбительными, — она гордо вздернула нос.

— Я ничего не думаю, но я очень удивлюсь, если у вас так же искренне получится это произнести лет так через пятнадцать. Это жизнь, и не более того, — Виктор потер переносицу. — С возрастом вещи кажутся намного проще, и то, что вы считали раньше недопустимым входит в жизнь так же прочно, как например утреннее умывание. Чем раньше это поймете, тем лучше. Неломаемых людей не бывает, жизнь рано или поздно добивается от каждого того, чего хочет.

— Я сегодня устала, наверное, прогулка к Букингемскому дворцу будет слишком утомительной, — Анна действительно выглядела немного уставшей, как-то растерянно глядя на своего спутника.

— Я понимаю, вам нужно немного побыть в одиночестве, поразмыслить. Все в порядке. Я могу рассчитывать на еще одну встречу с вами? — Виктор сменил интонацию голоса, ставшую непринужденной.

— Почему бы нет? Конечно, — Анна кивнула. — Но не сегодня.

— Анна, — Виктор аккуратно взял ее за руку, и посмотрел в глаза. — Если я сегодня был груб или испугал вас чем-то, то прошу прощения. Я прямолинейный человек, за что меня или любят или ненавидят, и поверьте, я искренне желаю вам счастья.

— Вам не за что извиняться. Я рада сегодняшней встрече, она дала мне информацию к размышлению. Я знаю, что у вас мужчины сами напрашиваются на встречу, отсылая письма. Я хочу нарушить эту традицию, и когда буду готова, сама вам напишу. Хорошо?

— Конечно. Не смею вам больше надоедать, — Виктор вежливо произнес стандартную фразу. — Пойдемте, я вас провожу до кэба.

Следующая встреча произошла двумя днями позже. Анна, как и обещала, сама написала Виктору письмо, отправив его с посыльным. В письме она выражала опасения по поводу прогулок по такой погоде, так как с утра падал мокрый противный снег, и ледяной ветер буквально сбивал с ног, но писала о желании увидеться. Виктор ответил незамедлительно, сделав официальное приглашение на ужин у себя в особняке. Анна согласилась. Она за прошедшие два дня очень много думала о своей жизни и в частности о ситуации с Виктором и Жаном. Жан казался далеким, человеком из прошлого. Она наконец-таки перестала себе врать, что любит его, и прислушалась к советам нового знакомого. Как она поступит по возвращению, Анна еще не решила, но зато с плеч свалилась гора и сомнения по поводу природы чувств улетучились. Но оставим Жана, он не интересен. Анне намного интереснее была ситуация с Виктором. Она ничего не понимала, что с ней творится. Никакой бушующей страсти в сердце не было, но к загорелому шотландцу ее тянуло как подкову к магниту. Она больше всего на свете хотела вновь увидеть его улыбку и услышать его голос. Мысли больше не видеться с ним просто и быть не могло, хотя она вертелась в голове у Анны при расставании перед Вестминстерским аббатством. Вертелась, но исчезла через несколько часов, когда Анна осознала, что уже скучает по Виктору. Ее волновал и смущал этот мужчина. Вроде чувства к нему особо не отличались от тех, которые она испытывала к Жану, но она понимала разницу. По-другому чувствовалась нежность, по-другому ощущалось родство душ и еще что-то новое появилось в сердце, нечто похожее на тепло при воспоминаниях о нем. Голова работала исправно, мысли не путались, она могла принять любое решение, но что-то пугало ее в этом спокойствии и глубине. Она знала, что это только начало.

Особняк Виктора впечатлял. Это было старинное двухэтажное здание, стены которого увивал плющ. По фасаду дом раскинулся метров на двадцать, и предполагаемое количество комнат, как про себя решила Анна, переваливало за три десятка. Вышколенный дворецкий, безупречность его манер, и богатая, со вкусом подобранная обстановка оставляли в любом визитере только положительные эмоции. Огромный холл с высокими потолками и широкой лестницей, по которой могла проехать карета, отделанный мрамором и шлифованным гранитом, казалось, говорил: вы в доме господ. Виктор вышел навстречу Анне в прекрасном вечернем костюме, в котором и перед королевой было бы не стыдно стоять.

— Приветствую вас в своем доме, мадемуазель, — Виктор говорил на безупречном французском. — Я хочу, чтобы вы в этой промозглой осени ощутили кусочек вашей солнечной родины, и поэтому сегодня вечер Франции.

— Благодарю вас, месье. Я тоже очень рада вас видеть, — Анна приветливо улыбнулась. — Мне и в самом деле немного не хватает парижского солнца.

— Пойдемте в столовую. Сегодня Джейкоб, наш повар, превзошел самого себя. Прованская кухня мне очень нравится, особенно в его исполнении. Отдадим ему должное.

— Даже так! — Анна удивилась. — Вдвойне приятно.

— К сожалению, я не смогу вас познакомить с братьями и отцом, они на охоте в Норфолке, хотя я не уверен, что при такой погоде они хоть что-то подстрелят. Но я не буду кривить душой, вечер, проведенный с вами наедине вдвойне приятен, — они зашли в столовую. — Присаживайтесь.

— Спасибо, — она села на предложенный им стул из резного ореха. Он устроился через стол, напротив, и позвонил в колокольчик, чтобы отдать приказание подавать на стол.

— Будьте как дома, я всей душой стремлюсь, чтобы вам понравилось.

— Все отлично. У вас прекрасный особняк.

— Излишне большой, как мне кажется, но пращуры по-другому не могли, тогда только так строили.

— Старинный дом?

— Да, старый. Его начали строить при Генрихе VIII Тюдоре, в 1540-х годах. Левое крыло, фасад, более старое. Правое крыло, расположенное в глубине участка, более позднее — его завершили в 1680, при Карле II Стюарте. Галерея между ними построена в прошлом веке. Первоначально эти два крыла планировали как отдельные здания, но моему прапрадедушке негде было вешать его картины, и поэтому картинная галерея соединила два дома в один большой. Но поверьте, даже семье из двадцати человек будет здесь слишком просторно. В общей сложности, в этом особняке почти шестьдесят комнат.

— Да, он огромен. С улицы он кажется просто большим, но он очень большой. Наверняка интересно жить в старинном особняке, — глаза Анны загорелись. — Тут столько секретов. Вы в детстве не искали потайные комнаты?

— Конечно, искал, и не поверите, нашел. Этот дом был куплен нашей семьей в 1722 году, когда моего предка призвали на королевскую службу. До этого им владела одна известная фамилия, состоящая в родстве с Йорками, и ведущая свою родословную со времен саксонцев. Но получилось, что они обмелели, содержать такой большой дом были не в силах, и поэтому продали, чтобы переехать в провинцию, где цены не так кусаются, как в столице. Представители этой фамилии были ярыми роялистами, и во времена Кромвеля, прямо под носом пуритан, в этом здании проходили тайные совещания сторонников монархии. Конечно, по доносам устраивали обыски, но ничего не находили. Как гласила легенда, здесь скрыта целая зала для совещаний. Я искал, и я нашел. Теперь там мой рабочий кабинет, и никто о нем не знает кроме одной горничной, которая отныне протирает в этом помещении пыль.

— Захватывающе. А вы покажете мне это помещение? — она с диким любопытством и мольбой посмотрела на мужчину.

— Конечно. Там со времен Кромвеля ничего не изменилось, только я добавил несколько штрихов. Но сначала, давайте предадимся чревоугодию.

— С удовольствием. Мне кажется, что я не ела уже неделю. Наверное, так навевает аппетит запах пряных трав от фаршированного окорока.

— Или от пирога с рыбой, — Виктор рассмеялся. — Не важно, от какого блюда, но я понимаю, почему мой отец и старшие братья скоро не будут пролазить в двери. Нет, вы не подумайте что они такие слоны, но последние тенденции…

Анна звонко рассмеялась.

— А как же вы? Вы тоже станете степенным через пару лет? — она как-то ново, как отметил про себя Виктор, смотрела на него.

— А я — нет, — он скорчил серьезную мину. — Вы не поверите, но что в путешествиях, что здесь, я начинаю утро с хорошей физической разминки. Бег и тому подобное. А здесь я уже договорился с Якобом, младшим из старших братьев, — он улыбнулся формулировке, а Анна кивнула, что поняла его, — что буду с ним по часу в день упражняться в сабельном бое. Он неплохо рубится, а я напорист, так что я получу хорошую разрядку, а он сбросит все лишнее. Я уже обещал из него за пару месяцев выгнать все килограммы, накопленные непосильным трудом ничегонеделания за последние годы.

— Это прекрасно. У меня вопрос личного характера, — она выжидательно посмотрела на него.

— Любой.

— Все ваши братья живут здесь. Неужели все они холостяки, что не уехали отсюда?

— Нет, не в этом дело. Они все давно уже поженились, так как Якобу, следующему за мной по возрасту брату, тридцать три. Старшему, Дунстану, пятьдесят два. Но Дунстан — вдовец, Якоб тоже. Карл, средний брат и Генрих, которому сорок восемь, живут здесь вместе с женами, просто в правом крыле. Дети Генриха и Карла в пансионе, здесь появляются только на каникулах, Якоб бездетен, ну а две дочки Дунстана давно замужем. Я с женами средних братьев не нашел общего языка, и им здесь нечего делать в отсутствие мужей.

— Понятно, — Анна предалась поеданию устриц, и Виктор не стал ее отвлекать разговорами.

Еще пара часов прошли за неспешной трапезой и светской неинтересной беседой. Потом Виктор предложил Анне руку, и они пошли в тайную комнату, которую хозяин обещал непременно показать гостье. Анна, воспитанная на любовных и приключенческих романах предполагала, что вход в эту комнату непременно должен располагаться в библиотеке, что дверь приводится в действие специальным механизмом, сдвигая целые витражи, но в жизни все оказалась проще. Они прошли в холл, из него поднялись на второй этаж, и зашли в одну из спален.

— Это гостевая спальня. Постоянно здесь никто не спит, она обычно пустует, — Виктор по ходу давал пояснения всяким мелочам и рассказывал план расположения комнат. — Тайную комнату заметить невозможно, она никак не выдается из общего плана дома, даже если его изучать под микроскопом и измерять линейкой.

— Она маленькая?

— Напротив, это зал заседаний, около ста пятидесяти квадратных метров, — Виктор улыбнулся.

— Тогда вы издеваетесь. При самом простом осмотре дома с планом в руках, пустое помещение такого объема отыщется сразу же, — Анна с любопытством смотрела на него.

— Ну, так отыщите, — Виктор весело кивнул в стену. — Подсказка — вход здесь.

Анна посмотрела на ровную гладь белой стены и показала отрицательно головой.

— Я не верю. Ничего нет? Ведь так?

— Вовсе нет. Стал бы я вам врать. Просто вы, как и все прочие, не видите дверь. Вот и все. Смотрите, — при этих словах Виктор подошел к углу стены, к которому примыкала большая кровать с балдахином, и с усилием скатал перину. Подошедшая Анна увидела под периной небольшой люк. Хозяин поднял его, и запахло сыростью. Под люком оказалась лестница, уводящая вниз. — Прошу вас, мадемуазель. Я пойду впереди, спускайтесь за мной. Весь секрет, что комната находится внизу, под самим домом, и как ее не ищи, не найдешь.

— Хитро, — она кивнула.

— Очень.

Комната и в самом деле оказалась чрезвычайно интересной. Это было нечто похожее на зал в рыцарском замке, с камином и четырьмя рыцарями в латах по углам помещения, которые бдительно охраняли в течение веков этот уголок старины. Посередине стоял огромный стол, и двадцать кресел расположились вокруг него. Вдоль двух стен огромные открытые этажерки почти ломились от тысяч книг, расположенных там. Виктор зажег пять канделябров, и в комнате стало очень светло.

— Виктор, а как сюда смогли перенести все эти предметы? Вход же очень узкий, — Анна недоуменно посмотрела на хозяина, оторвавшись от лицезрения «Молота ведьм» в кожаном шагреневом переплете. — Я могу предположить, что стол собирали здесь, как и стулья, но даже вот эта книга не пролезет в тот люк, в который пролезли мы. А что это за книга?

— Анна, — Виктор рассмеялся. — На какой вопрос мне лучше ответить первым? Или на все сразу?

— Простите, я слишком разговорчива, наверное? — она лукаво посмотрела на него.

— Нет, нормально, — он с улыбкой взял ее за руку, и усадил на огромное кресло во главе стола. — Присядьте. На нем когда-то сидел Эдуард I Плантагенет. А я отвечу на все вопросы, но только по порядку. Первое — книга. Это «Молот ведьм» Шпрегена и Инститориса.

— Она огромная. Просто я таких не видела. Она старая?

— Очень. Это так называемая инкунабула, одна из первых печатных книг. Инкунабулы печатали с середины 15-го по начало 16-го века, они отличаются от поздних печатных книг рядом признаков, но это уже не интересно.

— Кресло удобное. Да, а если я не ошибаюсь, Эдуард I жил в тринадцатом веке?

— Все правильно, так что это кресло не собирали здесь, его сюда привезли, как и этот стол. Я точно не знаю, как именно попали сюда все эти предметы, но есть два варианта. Первый, что их привезли еще на стадии строительства дома, потому как это помещение было построено, несомненно, раньше того, как над ним возвели стены; тогда было принято строить тайные убежища, раз заговоры зрели грибами после дождя. И второй вариант: все вещи принесли потом через тайный вход, не из дома.

— А есть еще тайный вход? Он не один? — у нее поднялись от удивления брови.

— Конечно. Представьте: дом окружен и никак не выбраться. Что тогда делать? Для этого копали тайные ходы. Камин. Это он и есть, — Виктор показал на камин, в котором без проблем могло поместиться трехметровое бревно. — Если его не топить, то можно пройти внутрь, и сбоку будет большая дверь, скрытая от глаз уступом. Ход выводит прямо к Темзе. Но я надеюсь, любопытство не поведет вас в него? Там сыро и холодно.

— Да, занимательно. Нет, конечно, я не стремлюсь его разведывать. Вы удовлетворили мою любознательность… — она замолчала, а Виктор тем временем придвинул к ней второе кресло и сел, глядя прямо в глаза.

— Анна. Если честно я думал, что больше вас никогда не увижу, — Виктор положил свою руку поверх ее, но она не убрала свою, а лишь отвела взгляд.

— У меня были такие мысли в голове, но… — она замолчала.

— Говорите, пожалуйста.

— Но я не удержалась. Я не могла допустить, что мы больше не увидимся. Виктор, вы мне делали предложение. Вы основывались только на том, что я девушка из ваших снов, и что нас свела судьба?

— Нет, не только этим. Я люблю вас, Анна, — он огорченно скривил губы. — Ну а вы нет. Это обычная история.

— Но ведь мы знакомы меньше недели.

— И что? Да, я знаю — любовь с первого взгляда невозможна, очень коротка и так далее. А кто это говорит? Люди, которые никогда так не влюблялись. Я не просто верю, что мы завещаны друг другу, я уверен, что наша с вами встреча не первая, и в прошлых жизнях, а не в этой, мы пересекались с вами и были близки. Когда я увидел вас там, на ступеньках, ваш силуэт показался мне таким знакомым и родным, что защемило сердце. Мысль, что я вернулся домой, промелькнула не тогда, когда я вышел на берег Британии, а когда ваши карие глаза оценивающе проскользнули по моей фигуре.

— Но я не верю, что есть еще жизни и, что мы с вами когда-то… нет, это невозможно. Да, объяснить все ваши сны и мои воспоминания я не могу. Скорее всего, это стечение обстоятельств, ирония судьбы, — воскликнула она эмоционально, и опустила голову, рассматривая стол. — Нет, я не верю, — добавила она тихо и как-то заученно.

— Понятно. Вы просто боитесь признаться себе во всем, что с вами происходит. Вы боитесь неизвестного, и проще всего свалить все на случай, — Виктор жестко посмотрел на гостью. — Именно поэтому вы не хотели идти ко мне, но ноги сами вас привели. Так?

— Нет, не…

— Не надо. Признайтесь себе, наконец. Вы сильная девушка, и если решили что-то делать, то непременно делаете. Почему на сей раз произошла осечка? Хотели увидеть меня из любопытства или из жалости к моим чувствам? Если так, то расстанемся раз и навсегда на этом. Мне не нужно, чтобы меня жалели как вашего Жана, я лучше повою от тоски в одиночестве, чем не буду уверен в человеке, которого люблю. Вы уйдете или останетесь?

— Я уйду, — она высокомерно подняла голову, и встала.

— Пойдемте, я вас провожу, — Виктор безучастно посмотрел на нее, и тоже встал. — Мне не нравятся люди, которые лгут, — он хотел вывести ее на эмоции, и ему это удалось.

— Да как вы смеете утверждать, что я лгу! С чего вы взяли такое? Вы можете копаться в моем сердце и в моей голове? Вы, философ! Вы думаете, что умнее всех на свете? — она как взбешенная фурия смотрела на мужчину, забыв про все манеры. Перед Виктором стояла обычная двадцатилетняя девчонка, а не воспитанная молодая леди. Он достиг того, чего хотел. Виктор понимал, что, соблюдая все манеры и условности, он ничего не сможет добиться в отношении девушки; ни разгадать ее чувств, ни помочь ей докопаться до них самой. Когда же люди находятся под действием злобы, все потаенное вырывается наружу, и порой человек находит то, о чем даже не догадывался.

— Нет, но я думаю, что жил на свете дольше вас и видел намного больше. Что скажете, Анна? Вам хочется уйти?

— Нет, — она умерила злобу. — Нет, не хочу. Мне с вами хорошо, — девушка прикрыла лицо руками и глубоко вздохнула.

— Вы просто запутались, — Виктор обнял ее за плечи и прижал к груди. Она не сопротивлялась этому нарушению всех возможных правил этикета. — Анна, Анна… — он вдохнул запах ее волос. — Я могу помочь вам установить за минуту, любите вы меня или ненавидите.

— Вы волшебник? — она подняла голову, с интересом и теплом глядя на него. По одному этому взгляду он понял то, что она скрывала от себя, и о чем он догадывался, но не верил.

— Нет, я мужчина, — он нежно поцеловал девушку. Она сначала дернулась, но сразу затихла, потому что из головы улетучилось все, о чем думала. Остались только он, она и стук сердца в ушах.

Он отстранился от нее и погладил ее волосы.

— Вы так прекрасны…

— Ты… — исправила она его. — Ты, а не вы.

Она сама прижалась к мужчине и заговорила, видимо тоже что-то поняв в себе.

— Ты прав, я просто запуталась и мне проще скинуть все на случай, чем на судьбу.

— Будем с этим бороться, — он заглянул ей в глаза, и хитро улыбнулся. — Ты как хочешь, но до утра я тебя не выпущу отсюда.

— Ну что ж. Я постараюсь извлечь выгоду из этого заточения, — она улыбнулась, и еще сильнее прижалась к нему.

Настало утро, Анна выпила с Виктором чай и засобиралась в гостиницу. Он смотрел на нее, и любовался. Прошедшая без сна ночь ничуть не отразилась на ее внешности, и казалось, что усталость вообще не коснулась нее.

— Ты так внимательно на меня смотришь, — она немного застеснялась.

— Любуюсь. Я серьезно, выходи за меня. За мной ты будешь как за каменной стеной. Я могу переехать в Париж, если тебе не по душе этот дом.

— Ты ради меня оставишь своих близких?

— Не задумываясь. Я здесь никому не нужен, пойми. Я один среди родственников. Здесь никто меня не любит так, как любили два умерших брата и мать. А так… у каждого своя жизнь, и моему приезду обрадовались ничуть не больше, чем обрадовались бы покупке породистого скакуна для Дерби.

— Понятно. Одно я тебе скажу точно — ты уже в моем сердце, а как будет для нас лучше, я придумаю. Мне пора, отдохну немного, — они уже стояли в холле.

— Отдохни. Я тебя вечером опять жду в гости, — от его улыбки растаяло бы сердце даже снежной королевы.

— Ой, каким ты это тоном произнес… — она игриво подмигнула и добавила: — До скорого.

Но встреча состоялась раньше, чем предполагали. Вернувшаяся в гостиницу Анна встретила там слугу отца, Пьера с важным письмом от Гленн. Она писала, что Поль, отец Анны, попал под карету на обледенелой мостовой, и находится в очень тяжелом состоянии. Анна, едва сдерживая слезы, кинулась наверх собирать вещи. По пути на вокзал она заехала к Виктору, моля Бога, чтобы он никуда не ушел. Она не могла не заехать на прощание. Судьба была благосклонна к ней, и хозяин особняка находился дома. Анна как вихрь влетела в холл, ошеломив тем самым манерного дворецкого, и громко позвала Виктора по имени. Он появился через секунду, перепрыгивая через ступеньки, сбегая вниз.

— Что случилось? — от его обычной выдержки не оставалось и следа, только беспокойство и страх на лице. Он понял, что она вот-вот уедет, и забежала попрощаться. Эта мысль пришла интуитивно, и он больше всего на свете боялся потерять Анну.

— Отец. Он очень пострадал. Несчастный случай, — она говорила отрывисто, силясь перевести дыхание от бега.

— Я понял. Тебе необходимо уехать. Я велю запрягать ландо, у меня самые быстрые лошади в Вест-Энде, мигом прибудем в Дувр…

— Не надо, слуга отца уже взял билеты на поезд. Спасибо за беспокойство. Я приехала попрощаться… — она подбежала к нему, и кинулась на шею.

— Анна. Как мне тебя будет не хватать! — он обнял ее, и поцеловал. — Ты же вернешься? Ты же приедешь?

— Конечно. Конечно, приеду. Даже не думай об этом. Может через месяц, но обязательно. Как только отец встанет на ноги, я вернусь.

— Ты выйдешь за меня? Скажи сейчас.

— Выйду. Но не будем об этом, у меня сердце за отца болит, я…

— Да, конечно. Поезжай, я буду ждать. Если надо, то и годы. Только вернись.

— Вернусь, — она заплакала. — Вернусь.

— Мне на ум пришли два слова, откуда они я не знаю, но отчего-то мне кажется важным сказать их. Калье Роса. Тебе это не знакомо?

— Знакомо, — она вздрогнула. — Как будто костер лизнул сейчас мои ноги. Странно… Я напишу. Жди.

— Прощай… — они поцеловались, и девушка выбежала на улицу…

Одинокий старик склонился над столиком в таверне. Перед ним стояла кружка крепкого пряного эля, в тарелке расположился здоровый кусок остывшей бараньей ляжки с овощами, но старик, казалось, не замечал их. Он читал строчки, выцарапанные на деревянной столешнице с помощью штопора. Видимо, писавший тоже страдал и маялся прошлым. «Я открыл много дверей, но лишь за одной мне были рады. Я хочу вернуться туда, но время утекло». Получался какой-то белый стих, так как happiness и loss рифмоваться ни в какую не хотели, но писавшему, судя по почерку, выдававшему крайнюю степень опьянения, было на это плевать. Старик оглянулся по сторонам, и быстро выцарапал лаконичное «Аминь» под строками доморощенного поэта. Потом он глубоко вздохнул и за пару глотков выпил полкружки эля. Время, двери, рады. Эти слова крутились у него в голове, и он готов был подписаться под каждым из них. Так и в его жизни. Он ждал много лет, но она так и не приехала. Не вернулась, хотя обещала. Он не женился, детей ему Господь так и не дал, но его племянники и племянницы обожали старика и одарили его таким количеством внуков, что он не всегда мог вспомнить их по именам. Но это все так, для сердца и души, хотя даже среди этой хохочущей своры он был не до конца счастлив. Говорят, годы излечивают, но это все бред, как понял Виктор Эван Макнэрн. Он любил ее на склоне лет так же, как и тогда, в молодости. Ничего не изменилось. Ровным счетом ничего, только вот боль усилилась. Он много раз еще тогда, давно, хотел сорваться в Париж и увидеться с ней, но понимал, что это ни к чему не приведет. Она, как он понял, вышла замуж за того Жана, и быть может, счастлива с ним. Может, он ошибся, что она сорвется от мужа, влюбившись в кого-то? Она выбрала тихую гавань. Что же, главное, чтобы так было лучше для нее. Видимо, она перегорела. Или страх, все-таки оказался сильнее чувств, если она не вернулась? Кто его знает… Чего теперь гадать и жалеть? Он так и не поехал в Париж. А зачем? Смутить ее? Нет, он этого меньше всего в жизни хотел. Не стоило оно того. Он не испытывал к ней зла или обиды, выбор есть выбор и стоит с ним смириться, тем более ничего не изменишь. Жива ли она? Столько лет прошло.… С этой мыслью он отодвинул недоеденную ляжку, посмотрел на часы-луковицы на серебряной цепочке, и рывком допил эль. Час ночи, пора домой.

Холод декабрьской ночи усиливался ветром из Атлантики, буквально обжигающим лицо. Виктор поежился, и, подойдя к кэбу, хлопнул по плечу замерзшего возницу.

— Джек! Вези меня домой, милый друг. Я устал что-то сегодня.

— Слушаюсь, сэр! — Джек размотал вожжи. Ему подумалось, что дай Бог каждому в восемьдесят пять лет уставать от шатаний по тавернам. — Сэр, а можно один вопрос?

— Конечно, — Виктор был в общении со слугами демократичен, и они знали это. После смерти всех старших братьев и отца, Виктор стал бароном, но ничего не поменялось в нем, и высокомерней от этого он не стал.

— Сэр, ну почему вам милы эти злачные места? Неужели так приятно наблюдать весь этот пьяный сброд?

— Ты знаешь, дружок, мне грубые портовые грузчики во сто крат милее лживых и манерных джентльменов. Первые бьют ножом, а вторые мерзко подтачивают годами, как короеды. В этом и есть разница. Да и я никогда не нарывался на грубости, старость в почете у смельчаков из Ист-Энда. Ко мне прислушиваются, спрашивают совета. Да и я молодею, вспоминая юность, потому, как одиннадцать лет ходил под парусом с такими вот грубиянами.

— А я и не знал, сэр.

— Джек, ты живешь в моем доме двадцать лет, и не знал этого?

— Нет, сэр.

— Так, сейчас мы прибудем и устроимся на кухне. У меня есть добрый тридцатилетний виски. Как ты на это смотришь?

— Ой, сэр. Я за, так намерзся. А вы расскажете мне о море?

— Расскажу. Только живым довези по этой жуткой брусчатке.

— Слушаюсь, сэр, — сказал радостно возница и сбавил ход.

Его слова унес ветер, но Виктор разобрал фразу. Ему было все равно, что делать, лишь бы не спать в горьком одиночестве на холодной кровати, маясь тоской, особенно сильной в ноябре и декабре. А ветер кружил над Темзой, над Вестминстерским аббатством и над Букингемским дворцом, и в его ледяной пасти появились первые хлопья снега. Только ветер знал, что Анна возвращалась-таки к Виктору в Англию, через полтора месяца после их первой встречи, в январе следующего года. Возвращалась без письма, чтобы сделать сюрприз. Но не доплыла. Ла-Манш топил много судов, и морякам знакомо коварство этого пролива. Деревянный парусник разбило в щепы, так никого и не нашли. Если бы она осталась на родине, то была бы жива. А так… судьба. Ветер все знает. Один лишь ветер знает все.

Анна проснулась в слезах. Ей показалось, что она спала целую жизнь, но, если верить часам на стене, прошел всего час. Что это было? Что это был за сон? Она отчетливо помнила каждую деталь, и ей казалось, что если она закроет глаза, то увидит высокую гордую фигуру старика, стоящего в волчьей шубе возле кэба. А запах таверны? До сих пор она чувствует аромат грога и сладкого лука. Сон ли это, раз он настолько живой? Да, несомненно это сон. Но почему тогда сначала она видела все это глазами той девушки, а в конце откуда-то сверху? Тут ее посетила простая мысль: а как иначе, если она умерла в проливе? Ветер, шторм, и предательский скрежет киля о камни, сменяющийся треском ломаемых перекрытий. Это было. Это действительно было. Да нет, не может быть, это всего лишь сон. А незнакомец? Как его там? Виктор? До чего же он интересен ей. Жаль, что такие мужчины встречаются только во сне. Она чувствовала, что влюбилась бы в него, не раздумывая, встреться с ним наяву. Анна закрыла глаза и постепенно остановила бешеный бой сердца и какую-то боль в груди. Что она так распереживалась? Это всего лишь сон. Да, Виктор красив и интересен, она даже сказала бы, что перенесла какие-то чувства из сна в жизнь, но что теперь, с ума сходить? Это приснилось и больше никогда не повторится. А жаль, такие сны бывают раз в жизни. Одно она знает четко: из-за сна терять голову не стоит; отнестись ко всему нужно скептически, и жить дальше. По крайней мере, ей будет приятно вспоминать о сне. Нужно рассказать отцу, такие интересные сны ему уж точно никогда не снились.

Анне очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими эмоциями, бьющими через край, и самым подходящим человеком был именно Анатолий Борисович, самый лучший слушатель. Анна выбежала из комнаты и сбежала вниз по ступенькам. Она почти всегда безошибочно могла определить, в какой части дома находится отец, чисто интуитивно, чувствуя его энергетику. Сейчас ноги несли ее на кухню. Она не ошиблась.

— Папа, мне та-а-акое снилось! — она плюхнулась на диван возле отца, который смотрел Лигу Чемпионов по спутнику.

— Мне тоже снится. Зенит Барселону имеет. Представляешь себе? — он повернулся к дочери.

— Не представляю, — она весело улыбнулась и убавила звук на телевизоре. — В записи посмотришь. Сон был как живой…

Воскресный не стал ее перебивать, понимая, что она все равно добьется своего, и футбол ему посмотреть не удастся. Грубо отказывать не хотелось, она обидится в таком случае. Да и никто не мешал ему иногда поддакивать, смотря телевизор, на экране которого теперь беззвучно бегали игроки. Так он думал поначалу, но связный и толковый рассказ дочери заинтересовал мужчину, и уже через пару минут Анатолий, хоть и смотрел на экран, в то же время очень внимательно слушал дочь. Анна знала, что отец может делать не одно дело одновременно, и поэтому не отрывала его от игры и не заставляла пересказать услышанное. Через короткое время матч закончился, и Анатолий повернулся к дочери, внимательно слушая.

— Ну, что скажешь? — спросила Анна, когда закончила свой рассказ.

— Интересно, чертовски интересно. И этот огромный сон вместился в час времени?

— Да.

— Воистину, загадочный мир у Морфея, — Анатолий потер переносицу. — Так ты говоришь, что сон был как воспоминание?

— Ну да. Такой же отчетливый.

— Дай подумать, — он откинулся на спинку. — Вообще есть два варианта — либо это просто красивый сон, либо это действительно было с тобой, но очень давно.

— Я не буду возражать. Мне поначалу и самой так показалось.

— В этой жизни я уже ничему не удивляюсь, — он посмотрел на дочь. — Один мой друг сказал, что мы живем далеко не одну жизнь…. Кто его знает?

— Ага, — она тяжко вздохнула. — Я об этом же подумала.

— И что делать будешь? — отец подкурил сигарету. — Как я посмотрю, твой сон вывел тебя из тоскливого состояния.

— Вывел, не отрицаю. А что делать?.. Да ничего, жить, как и жила. Если это не случайный сон, то судьба напомнит еще о себе; ну, а если это так, мишура, то и думать не стоит. Не искать же, в самом деле, того незнакомца?

— Конечно, нет, — Анатолий ухмыльнулся. — Мне и не приходила такая мысль в голову.

— Я пойду на работу, — неожиданно сменила Анна тон разговора. — Ты говорил, что у дяди Славы есть место в аналитическом отделе?

— Так точно. К нему?

— Да.

— Правильный выбор, — он придвинул к себе пепельницу. — Тебе это пригодится.

— Наверное. Пусть хотя бы жизнь разнообразит… — девушка посмотрела на телефон. — Слушай, мне Вика звонила, приглашала к себе. Я к часу ночи буду.

— Не вопрос, — Анатолий подмигнул. — Может, зятя приведешь?

— Иди ты… — с напускной раздраженностью, но не грубо ответила дочь. — Я так, проветриться.

— Ага, — он улыбнулся. — Давай, давай…

— Ты неисправим.

— Так понятно, старость уж скоро, куда мне…

— Тебе до старости как до Африки на лыжах, — она качнула головой. — Тоже мне, пенсионер… Все, пока. Я возьму твой Бентли? — Она спросила только ради приличия, уже скрываясь за углом кухни.

— Бери, бери… — тихо произнес Анатолий, задумчиво глядя на стену. Он знал, его уже не слышат.