Прогнозы изменения законов природы

Андрей Иванов

Автор сборника, как, видимо, и лирический герой, который объединяет центральный роман и пять рассказов – выпускник Военного университета, специалист в информационных войнах. Но если пиарщик из рассказа «Личное место» ставит себе целью «стать святым официально» и осознает свою особую миссию (совершая в финале рассказа подвиг веры, отстаивая истину), то герой романа, сотрудник секретного Центра прогнозирования изменений законов природы Семибратский, вполне доволен собой и поглощен работой. До той поры, пока ему и коллегам не придется сделать выбор в условиях фантастического бесчеловечного эксперимента и оказать сопротивление системе, пожирающей тела и души в буквальном и переносном смыслах. Недаром в качестве эпиграфа приведены слова Мефистофеля из «Фауста», а в рассказе «Пастушок» действует персонаж, которого герой сравнивает с ловцом человеков, но не удерживающим их, а толкающим их в пропасть. Антагонист пастушку – хранитель реликвии из фантастического рассказа «Умаление фенечки», которому дано воскрешать людей. Но и ему придется сделать непростой выбор, решая кому жить, а кому умереть. Повествования пронизаны философскими размышлениями героев и поисками истины, многочисленными аллюзиями. Уровень заложенных между строк смыслов ориентирован на людей, не стремящихся к легкому чтиву, но заставляющих работать своё мышление и способных получить от сложного текста интеллектуальное удовольствие.

Умаление фенечки

Я счелъ нужнымъ сказать всё это потому, что мнѣ придется говорить сейчасъ о такихъ деликатныхъ вещахъ, на которыя нечисть обыкновенно накидывается всегда съ особеннымъ усердіемъ, извращаетъ смыслъ словъ, фактовъ и выводовъ, заключеній, и надъ безсовѣстно оклеветанной жертвой-книгой, вопіетъ анаѳему или, по мѣрѣ усердія, даже подлаживаетъ подходящія статьи уголовнаго кодекса.

Конечно, со всѣмъ этимъ пока ничего не подѣлаешь — ея время и она, нечисть, это знаетъ. Никакія оговорки отъ нея не спасутъ, но я и пишу эти строки не для огражденія себя, а для читателя, къ которому обращаюсь съ усердной просьбой, никого не слушая, повѣрить мнѣ, что кромѣ самой искренной и строгой правды я ничего не положилъ въ основу этихъ очерковъ…

Сергей Терпигорев, роман «Оскудение»

Рассказ-повесть

Полное название, так и хочется сказать «сего», рассказа задумывалось как «Умаление фенечки (заветной)», но, поскольку смысл развёрнутой формулы станет понятен в ходе его прочтения, заглавие останется кратким и, дай Бог, закрепится в памяти совсем как «Умаление».

Во-первых, стоит пояснить значение этого ключевого для нынешнего текста слова. Его можно встретить в наиболее распространённом и практически единственном живом хождении в сочетании «умаление достоинств» — тогда оно становится интуитивно понятным. Само же по себе слово уже не встречается, между тем, эти явления, умышленного или по обстоятельствам принижения-уменьшения, растут и множатся, день ото дня, век от века.

(Некоторая невольная попытка аллитерации «же — уже — между», конечно, не самая яркая и уступает в моём личном рейтинге пока малоизвестной вершине «Жизненная жижа хлынула наружу…» — из рассказа «Приступы мозга» Олега Золотаря в Дзене «Русского Динозавра» от апреля двадцать второго, — но, тем не менее, служит задаче вызвать отторжение нетерпеливых читателей. С определённых пор я выставляю в начале своих текстов небольшие редуты из необычных слов и смыслов. Это происходит неосознанно. Я сам не сразу понял эту скрытую потребность в диалоге общаться с подготовленным или старательным читателем, что на глубинном уровне обусловлено потребностью в проживании жизни посредством более индивидуальных ситуаций, частного уникального опыта, избегания, по возможности, механистичности, рутинного обессмысленного бытия.)

Для завершения «строительства порога» и затянувшегося предисловия хотел бы отметить, во-вторых, очень говорящую фамилию автора вынесенного в эпиграф отрывка. И в-третьих, рассказ является главой, частью романа, связанным с сюжетом косвенно и как дополнительное повествование, призванное оттенить основное действие. При этом, будучи частью в середине, от неё развивается действие и в начало, и в конец книги. Как у любого плодовитого творения потенциал цветения и рассеивания семян не ограничен сторонами, так воистину живое распространяется без ограничений.

Итак.

Новоизбранный апостол Матфий подумал, что, может быть, стоит оживить Иуду. Пока переданный ему на хранение инструмент — на самом деле ни он, ни я не знали и не знаем, как это правильнее называть — воскрешения существовал без использования. Хранился для будущих времён и достойных обстоятельств. Но искушение было велико!

Остановила такая мысль, что ценности в жизни для воскрешённого не будет. Как не было её уже последние годы. Даже не потому, что человек бы продолжал мучиться своим грехом, но по итогу своей долгой тихой подготовки к смерти после определённого возраста. К такому приходили очень многие — от наблюдения горестей и погибели вокруг. Если даже самого Матфия всё чаще посещало предощущение, кстати, не горестное, а в половине случаев светлое, как естественное и необходимое.

Матфий стыдился таких мыслей и ощущений: те проходили не под знаком предстоящей встречи, а как животное переживание, такое же, как жажда. Ты можешь думать или нет об окончании земного пути, утолять жажду в молитве или обходиться без этого — присоединение к собратьям не то, что помыслено, оно уже состоялось в Небесьи (как странно, что в новообразованном слове по аналогии с «поднебесьем» само собой, и неумышленно, всплывает второй смысл — «нет бесов», «где нет бесов»; тот случай, когда подброшенная монета встаёт, а можно сказать, и ложится, на ребро).

И да, новый апостол решил определить для себя такой водораздел для воскрешения или исцеления: достоин ли человек. Долгие часы он измерял эту формулу, пока делал тканый браслет из одежд Спасителя. Матфий оторвал небольшой кусок льняной ткани от плащаницы после снятия с креста. Чтобы её не отобрали, в каком-то ведомом состоянии решил распустить лоскут на нити и сплести из них наручную повязь. Как окажется впоследствии, это очень помогло для более длительного сохранения реликвии и для большего числа воскрешений — каждый раз требовалось оторвать часть нити и вознести её долу. Понятно, что ценность жизни в разные времена была разной, но пожертвование частью божественной нити скрепляло времена, задавало мерило вечности.

Спасение от недугов было по такой же цене — в высоком смысле, перед лицом Христа смерть числилась как крайний недуг, в том числе, случайная погибель. Хотя Матфий был с таким не согласен и так до конца этого не принял. Особенно сложно было при выборе между исцелением или воскрешением людей — сколько раз апостол делал это, ни он, ни кто другой не считал — он жалел череды своих преемников, будущих владельцев повязи. Рано или поздно им придётся зримо познать умаление ткани вечной жизни, выбирать всё тщательнее, отстраняться от своих порывов, не воскрешать себя. Про не воскрешать себя Матфий решил сразу — можно было кого-то попросить или придумать способ самовоскрешения, но делать это было глупо, нечестно — бессмысленность стремления воплотить себя в не принадлежащем тебе времени выходила за всякое божественное и человеческое. А он и, как окажется навсегда, все остальные носители реликвии не могли отказать себе в божественном назначении оставаться человеками.

Первый владелец повязи твёрдо знал, что в дальние времена люди придумают такое изобретение, которое уже не потребует воскрешений. Что-то на уровне открытия (для себя) огня и изобретения колеса. Матфий видел такое в бесконечном волшебстве воды — возможно, это будет новое её состояние, соединение стихий, даже, как вариант, с огнём. И тогда каждый сможет прибегнуть к её помощи, пусть не постоянно, а несколько раз за время жизни и становления детей. Для такого не жалко никаких сил и в случае, если потребуется шествие на другие звёзды, создание там новых тварных существ и состояний.

В итоге всё сможет превозмочь вселенская гордая скромность — это великое, непроизносимое сочетание позволяет соизмерить себя и каждого с вечным. Гордая скромность значит последовательное, спокойное, достаточное, неотделимое и невозможное к присвоению, пребывающее в безграничных глубинах истины взыскание града. Слитое воедино, сподвигающее, неиссякаемое…

В исцелённых и воскрешённых есть такой момент, когда чувство гордой скромности становится зримым, проявляет себя каким-либо знаком или символом, например, стигматами. Тогда это знак для совершающего благое действие — сделано правильно, «пребудете вместе со мною». Символы апостол замечал и познавал не всегда, но знание, что они проявлены, служило пищей. И в сытые, и в любые другие дни и времена.

Несколько раз Матфия на его путях грабили разбойники — однако, никто из них не посчитал ценной невзрачную повязь. В такие ночи апостол плакал от счастья, слёзы падали на чудесные нити, но не могли замочить их.

* * *

Так же, как и слёзы обладателя реликвии через две тысячи лет со странным прозвищем «Домысливать». Именно как глагол. Для узкого круга и для нашего с вами удобства — «Дом».

Поводом к плачу становилось истончение жизненной ткани людского мира, не повязи, к которой он относился как к необходимой обузе, как к невыносимой для себя ответственности. Но тот, кто передал ему этот предмет, рассказал о нём не всё. Его предшественник и сам не знал многого: за столетия канва божественного знания истёрлась.

Сам Домысливать боялся ещё не так передать знания. Он давно начал общаться с окружающими обрывочными фразами. Мотивом было благое помышление, что люди его понимают и сопереживают, и способны додумать смысл его слов самостоятельно и, возможно, в более счастливом и светлом значении. Со временем, наблюдая разную реакцию, человек не расстраивался, считая это частью жизни, атрибутом бытия, таким же как в дороге пыль или ветер.

Но более всего хранитель боялся, что повязь может быть использована как оружие. Поэтому, когда он переводил людей через линию соприкосновения, в обе стороны, не различая формы и принадлежности, — единственным условием было отсутствие оружия у его спутников. Дом никому не рассказывал о себе и своей сокрытой миссии. И без того его считали чудаком — и к лучшему.

Начиная с весны двадцать второго его хождения стали крайне опасны, но на этой земле Дом был свой, тем более пошла «зелёнка», спрятаться становилось легче. Единственно, пришлось сокращать группы странников — к осени он стал переводить не более пяти человек за раз. При большем числе оказывалось сложно ограждать людей от погибели. Для себя он вывел скорбную формулу: «два похода — одна потеря». В этот раз группа была маленькая (трое: две девушки и парень, около двадцати), но самая странная из всех. Как выяснилось, туристы войны.

Вышли в ночь на понедельник — после первой дюжины километров Дом сделал привал. Присматривался к ребятам. В начале даже не стал на всякий случай знакомиться. Провожатый повёл группу вдоль линии недавнего соприкосновения, хотя, возможно, она сдвинулась. Но взрывы ходили на привычном удалении — пока гостям бояться было нечего. За себя он давно не боялся.

— Ищем ложбину! — он говорил твёрдым голосом. Чтобы никто не смел отступать.

— Не рано привал? — спросила бойкая девушка.

Он приметил за ней в упругой походке заводилу, скорее всего, инициатора похода.

Дом просто посмотрел на каждого из них.

–…

— Мы поняли, — парню предстояло привыкать к роли маленького миротворца, но специальных поводов к разногласиям не было.

— Разведём огонь. Если не голодные…

— Да, есть пока не будем. И запасов мы много не брали. Ольга, — вторая девушка протянула руку для пожатия.

Дом чуть коснулся её ладони: он старался избегать тактильных контактов, чтобы потом не вспоминать человека в обострённом ключе, когда того могло не стать. Свойство запоминать соприкосновения оказалось ещё одним в череде передаваемых по линии хранителей. Так каждого из нас не только знает, но и чувствует Господь.

— Меня вы…

— Да, знаем! Я Света, это Роман. Мы все друзья, вместе учимся. Хотя какая сейчас учёба.

— Где расположимся? — Роман мог, но пока не проявлял инициативы.

Домысливать промолчал, давая ребятам выбрать место самим. Удачных рядом было два, и группа верно выбрала замусоренную битым кирпичом площадку у торца расстрелянного здания. Остатки стены маскировали их расположение.

Все, не сговариваясь, сбросили тощие рюкзаки и пошли округ собирать дрова. Оконных рам было много, их хватило бы на долгий костёр.

Роман стал очищать углы рам от стёкол, но Дом остановил его.

— Поранишься. Не надо! — сказал он полностью.

— А как в таком походе без ран?! — голос Светы прозвучал громче необходимого, Дом пока не привык.

— Ну, ещё успеем! — Ольга, наверное, тоже раздражалась от самоприсвоенного подругой первенства.

Огонь занимался постепенно, как будто прислушиваясь к пространству, нет ли для него каких опасностей. В обычных обстоятельствах пламя разгоралось мгновенно, даже чуть театрально, немного тлея, а потом вспыхивая по всему контуру дров. Сейчас стало всё по-другому.

— А всё-таки как вас зовут? — Роману действительно был интересен новый сталкер, вероятно, он даже пытался примерить такую роль себе на будущее.

— Не надо! — Дом отодвинулся от огня, опасался за повязь, в готовности мёрзнуть.

В вылазках у него включались другие, животные механизмы — он мог не пить и не есть сутками, отдыхать к короткие паузы, не пригибаться под обстрелами.

Чтобы совсем не дичиться, Домысливать сказал вслух:

— А вы знаете, что слово «воскресение» от «кресать», зажигать огонь, становиться огнём?

— О, интересно, не знали! — ответила за всех Ольга.

Их тур начинался нетривиально, каждый из туристов отложил любопытный факт в сундучок впечатлений.

— Вот, получается, мы кого-то виртуально воскресили! — радостное возбуждение всегда сопутствовало началу путешествия.

Дом кивнул, стараясь выказать одобрение действиям и словам гостей.

— Мы готовы на несколько дней, десять-двенадцать, даже в один конец. Там мы выберемся.

Неопределённые цели и границы не нравились проводнику, но приходилось мириться: по опыту, превозмочь дурную энергию первоначального намерения было практически невозможно! «Горе не знающим границ и пути!» — неслышно прошептал Домысливать.

— Главное, чтобы дошли, — сказал проводник уже вслух, без интонации. Так он настраивал людей к готовности принимать опасность.

Дом уже был за границами статистики: четвёртый поход все живыми.

— Мы опытные туристы. Много где ходили и лазали. И эта идея нам пришла, кстати, по-трезвому.

— Я ничего и не подумал.

С приходом темноты стали носиться летучие мыши — самое неприятное было их неожиданное появление. Постепенно животные становились наглее, приближаясь в полёте с неясными намерениями.

–… внимания. Считайте это…

— Мы поняли, частью программы!

— Девочки, давайте без нашего сленга, — попросил Роман; его порог чувствительности был много ниже.

Дом одобрил.

— Кстати, про воскрешение. Ведь не только Христос воскрешал людей? — Светлане искренне захотелось дознаться до самых основ.

— Не только. Исцеление от сильных недугов, кстати, тоже похоже и того же свойства.

Молодёжь удивила полная фраза Дома и его уверенность.

— Откуда вы знаете?!

Проводник уже чуть устало взглянул на девушку. Ребята с двух сторон руками попробовали остановить напор товарища, но та, как будто в игре, вскинулась и поочерёдно затискала ладонями и телом Романа и Ольгу. Детская игра пришлась туристам по вкусу, Дом тоже внутренне её одобрил. Он бы и сам влился в эту ватагу, но пока эти миллениалы были малознакомы — могли не понять. К слову, возраста Дом был неопределённого, в силу худобы его сорок плюс могли сойти и за тридцать.

«Бу-бум! Бу-бум!» — раздалось вдалеке.

— Если к нам прилетит — мы не услышим! — проводник привычно повторил эту фразу.

— Да, мы знаем.

— Откуда?! — поддержал игру Дом.

Все дружно пожали плечами: сейчас такое общеизвестно.

Было теплее, чем ожидалось, на небе в разрывах облаков обозначились самые яркие звёзды.

— Кстати, мы ребята стреляные — постоянно в тир ходим!

— Хорошо! Берегите…

— Силы?

— Да, силы, и себя. Не спешите, — Дому с этой группой было сложнее, их мотив был не только добраться в «точку B», причём неопределённую, но и хватить впечатлений. — Про «стреляные», знаете главный принцип? «Не вижу — не стреляю», в нашем случае это «не вижу — не иду, и даже не думаю идти!»

В это же мгновение к одной из летучих мышей метнулся особенно высокий язык пламени и полностью обжёг зверька. Тот рухнул, истошно заверещал, затрепыхался. Домысливать подскочил, на ходу крикнул всем «отвернитесь!» и с наскока одним разом затоптал божью тварь. Это было необходимо!

Затем ногой отбросил тельце в тёмную сторону.

Такие странные совпадения встречались при переходах постоянно. Благо, Дом не трактовал их как знаки, иначе можно было сойти с ума.

— И, да, телефоны лучше выключить, даже если они на «беззвуке».

Ольга с Романом в последний раз посмотрели на экраны, проверить, вдруг что пришло, послушно выключили; Светлана выключила смартфон в кармане наощупь.

— К слову, любой из вас может быть потомком воскрешённого или исцелённого! Таких чудес были тысячи. Когда Пётр поднимал Енея, который был много лет немощен, апостол сказал: «Исцеляет тебя Иисус Христос! Встань с постели твоей!» Потом уже этих слов чаще не произносили, и сколько их, восставших, никто не знает.

— А сейчас такое возможно? — одновременно спросили девушки.

Дом надолго замолчал. Он вспоминал своё недавнее — с полгода назад — исцеление маленькой, случайно задетой волной девочки. Хранитель сделал это в едином порыве, мгновенно, так, чтобы даже мать, на руках которой был ребёнок, не заметила, а сама спящая не успела закричать от боли… решил, что сделал правильно, что не всегда человеку стоит давать выбор…

— Полагаю, возможно.

Сегодняшняя ночь сложилась ясной и достаточно светлой — можно было продвинуться дальше и найти ночлег потеплее и понадёжнее. Надо ещё чуть подождать, чтобы солдаты с обеих сторон утомились бы и впали в полусонное положение. В такой обстановке у большинства проявляется третье состояние сознания — ни явь, ни сон. Бывает, реальные и навеянные в ночи события сливаются, человеку становится всё немило, кто-то начинает метаться, подобно вечерним летучим мышам, пребывая в сумеречном осознании между светом и тьмой.

— Мне всегда был интересен период становления христианства, первые годы и десятилетия, в разрозненном состоянии, но во внутренней уверенности… Смогли бы мы так сейчас? — Роман замолчал, не ожидая ответа.

Все посмотрели на мудрого проводника, уже по привычке в надежде мудрого истинного ответа.

— Такое не самоцель. Вы можете быть истлевшими, подобно Лазарю, но, если вы достойны, восстанете. Обратить грешников к покаянию, направить на путь — важнее. Воскрешаем вас для этого! — Дом непроизвольно проговорился, но провожатые приняли это на общий пафос его слов, уже принимая естественным высокопарное изложение.

Летучие мыши рассеялись. Унесло с порывом ветра. Но с ним принеслись запахи гари и пороха.

— А что у вас за фенечка? — Ольга показала на повязь.

Дом удивлённо посмотрел на молодых людей: он не знал этого слова.

— Ну, фенечка, повязка на руке. Вот, у меня их несколько, — девушка закатала рукав, показывая пёстрый набор личного реликвария. — Наверняка, что-то значит.

— А у меня анкх, — Роман чуть стянул майку вниз, по-мальчишески хвастая древним символом. — И на плече его татуировка.

— Значит же?! — не могла не поучаствовать Света.

— Значит. Можно, я не буду говорить?

Ребята согласились, что можно не говорить. А он был близок к тому, чтобы признаться.

* * *

Разговор, как ни странно, наполнил оскудевшую за этот год душу проводника новой энергией. Стало можно думать не только о том, как лучше и безопаснее пройти к ночному убежищу, но и одновременно порассуждать о себе, о цели в походе и в жизни. В жизни, он решил, что уже сделал что-то хорошее и не следует больше бояться чего бы то ни было! Только необходимо помогать — всем, каждому. Даже одному единому. Хватило бы только души: её истончение, оскудение христианского духа в нём чувствовалось Дому беспрерывно; это состояние поселилось месяца три назад, и было ясно, что не уйдёт.

Заодно пропали, перестали различаться цвета. Всё стало цвета хаки. К этой потере чувствительности добавился моральный дальтонизм: не мог же он воскрешать и исцелять всех. Темп поражения жизни превосходил не столько силу фенечки (интересное слово! необычное!), сколько его личные возможности восприятия. Наверное, для этого дела плохо, что он интроверт.

«Только бы не применять повязь как оружие! Не оружие!» — Дом повторял это про себя снова и снова, воспитывал другого себя, который импульсивен и задёрган. «Или, может, бабахнуть сразу по всем и закончить это всё?! Или, может, совсем не применять?» Внутренний диалог — нехороший симптом, но, значит, душа как-то ещё движется.

«Наверно, я даже какой-то новый, пусть пока непризнанный и неизвестный святой!»

— Спасибо вам! — сказал он ребятам невпопад.

— Да пожалуйста! — Ольга поняла, что это продолжение мыслей проводника стоит поддержки.

— Идти будем чаще непрямо! Глупых вопросов не задаём! Если нас остановят, говорите только правду! Сам факт лжи будет хуже — здесь все уже научены различать! При любых встречах — не шутим, в основном молчим!

Все встали, отряхивались, налаживали одежду и рюкзаки.

— Ни с какой техникой не фотографируемся, подбитые машины обходим! Кого обижу — не обращайте внимания! С этого момента я для вас Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святой!

Новый переход занял около трёх часов. Вокруг было спокойно — можно было «включить» в голове музыку, не напевать, а просто вспоминать и «прокручивать». В последнее время это всё была музыка без слов, рваные мелодии. Ребята о чём-то периодически перешёптывались, очевидно, им необходимо было обсуждать впечатления и сверять ожидания с фактом. Препятствовать диалогам было нельзя.

Дом отметил высокую подготовку туристов. На окраине города стояли остатки стелы с заглавной буквой «М» — другие были перемолоты в кашу. Для проводника это было неважно: его ориентиры основывались в большей степени на природных объектах, привязывались к скорости ходьбы, необходимости где-то прятаться, где-то наоборот демонстративно и уверенно двигаться по якобы каким-то местным делам.

К середине ночи патрули и часовые утомились, в пригороде начиналась неофициальная, но необходимая жизнь. В школе оставались неразрушенными первые два этажа, и Дом провёл ребят в дальний конец коридора, чтобы были рядом вода и туалет. В кабинеты лучше не заходить: меньше вариантов бежать. Местным можно, и он, к счастью, за них не отвечает.

Нескольких встречных он приветствовал кивком головы, те отвечали — на самом деле он здесь никого не знал, и его не знали, это было знаком отсутствия злых намерений, признания за соседом такого же права быть сегодня в составе рода человеческого.

(Рассказ требует уже повести! Сделаю позже. Будут индивидуальные философские беседы и через них судьбы и устремления героев. Одна не любит себя, бежит от себя / другая себя практически никак не проявляет, всегда тихая, с нереализованным и рискующим остаться таковым потенциалом / парень стремится в этих необычных обстоятельствах добрать характера, чувствует себя не готовым к нынешнему времени, как окажется, это общее чувство большинства молодых (им ничего позитивного нами не передано и предъявляется самый высокий спрос в отсутствии возможностей, спрос к проявлению мощных движений души с одновременным смешением душ в бессмысленном адском котле).

Наброски фабулы: гумпомощь — мёртвые — гражданская техника — раненые — встреча с патрулём — проверка — военные шуточки — солдаты тоже устали — лесные звери на улицах — самолёты — мины — колонны туда и обратно — могилы и заготовки, лопаты и лежащие кресты…)

* * *

Три дня растянулись для них: у кого в неделю, у кого в месяц, у кого в беспрерывный морок без времени, а под конец уже без нервов и переживаний, без сил и в животной готовности ко всякому новому страшному. В заброшенной школе — не только на улице — происходил чудовищный театр с кровью, стрельбой и криками, дымом до нулевой видимости, волнами смрада, правда, иногда с неясными издалека песнями и молитвами. Испытывали постоянную жажду — благо, расположились рядом с источником воды. Но хотелось напиться вновь и вновь. Дом знал это чувство, которое сейчас приходило не от физиологической потребности, а от стремления пропустить через себя живительные потоки в надежде, что они унесут с собой если не внешние обстоятельства, то хотя бы глубоко засевший внутри страх.

Скоро страх будет множиться между собравшимися, а людей прибывало в это крыло здания всё больше, начнутся непредсказуемые реакции, охранить своих подопечных станет сложнее.

Проводник ждал, когда, наконец, ребята попросятся обратно. Лучше бы в ночь.

Туристы собрались в кучку и подобрались к нему, дремавшему сидя, прислонившись к стене. К слову, на стене проглядывались остатки картины. Скорее всего, было чьё-то лицо, по краю виднелись волосы вразлёт и сбоку был текст, от которого осталась живой одна неполная строка: «…мерть стоит того, чтобы…ть!» Очевидно, в первом слове пропущена «с» и во втором «жи» или «бы», отчего смысл поначалу не очень менялся. Дом был здесь не первый раз и стал играть в такую игру, перебирая тонкие оттенки слов — «жить», «быть». Да, это чуть разное: например, можно быть, но не жить, а жить, но не быть нельзя. Наверное, нельзя. Сегодня он устал больше собственных ожиданий — пришло в голову горько-ироничное, в этом контексте: «выть». «А вдруг «выть»?»

Ребята подобрались кто ползком, кто на коленях. Стали молчать.

Домысливать знал по большому опыту, что они должны сказать это первыми. Как и любое желание, лучше, чтобы человек сформулировал сам.

— Ну, чего вы? — спросил, не открывая глаз, Дом.

–…мы хотим обратно! — сказали все хором.

— Тогда идём. Прямо сейчас!

Дом повёл группу по большой петле. Шли всю ночь. Вплотную, друг за другом — чтобы не потеряться, и чтобы ребята не наткнулись на мины. Домысливать чувствовал мины, сам не знал как. Они обозначались в голове «фосфоресцирующими» точками, некоторые почему-то к тому же шевелились, будто укладывались поудобнее.

На полпути он предложил сделать привал, но туристы отказались. Но никто из них не жаловался.

С зарёй идти стало легче: в свете зарассветного солнца появлялись знакомые балки и ручьи. Рощи с обратной стороны открывались неизвестными и по-прежнему таившими опасность, но молодые люди уже начинали радоваться скорому завершению пути.

Когда показалось знакомые им развалины здания, у которого была первая остановка, ребята бросились к нему бегом. Как вырвавшиеся на волю щенки неизвестных лесных зверят, с щенячьим восторгом, стараясь обогнать собрата. Если бы могли, они, наверное, на бегу даже покусывали бы друг друга.

Дом дошёл до места под стеной через две или три минуты. Молодёжь спала, как будто им выключили человеческий ток.

Часа через четыре, когда утро было в разгаре и в природе образовался шум нового дня, ребята начали просыпаться. Уже ничего не говорили, жили в это мгновение, рассматривая травинки или колебание под ветром деревьев.

Правда, Роман встал, нашёл кусок обгоревшей рамы, стал выводить на стене угольной чернотой: «Здесь были…» Проводник зыркнул на парня — тот остановился, бросил художества.

Видя, что молодёжь заскучала, Дом сказал:

— Можете включить телефоны.

Туристы заулыбались, потянулись за техникой.

Домысливать отвернулся. Тревога — за всё — вроде бы прошла, но тур пока не завершён, даже малые оставшиеся километры требовали напряжения внимания и сил.

«Как придём, напьюсь!» Хранитель позволял себе это нечасто, и требовалось это ему только для снять напряжение и переключиться на новые дела, но сама доступность этой мысли, что он уже может позволить себе хотя бы ненадолго вперёд планировать, вызвали приятную теплоту и успокоение. Он про себя начал выводить мелодию, в голову, — ребята слышали, но, конечно, не могли разобрать мотива. Им тоже стало от такого лучше.

Дом мог занять себя мыслями в любое время и в любом состоянии. «Интересно, есть ли в последнем ручье рыба? Он совсем узкий, но местами есть глубина. Да, плюс, что чистый, течение быстрое. Скорее всего, есть хариусок, пусть мелкий, но ловить интересно — надо делать заброс за несколько метров до и ждать, когда снасть доплывет естественным образом до потайного рыбного места… А вкусный, чёрт. Когда ещё удастся половить?!» Потом получилось полчаса не думать. По жаре идти было некомфортно, стоило дождаться предвечернего времени.

Чтобы отвлечься и для разведки местности на будущее (заодно сходить по нужде), Дом решил углубиться в рощицу.

— Я ненадолго. За мной не ходите!

Ребята кивнули.

Дом достал из нарукавного кармана крайнюю заначку, три леденца, и вручил своим спутникам. Про себя подумал: «Хорошо, что не очень сблизились!»

Роща оказалась в подлеске, на удивление не замусоренной ветками и следами растительной и животной жизни. Значит, здесь были люди, вероятно, по весне. После немалого даже для него перехода Дом пребывал в полусне — поэтому отходить далеко не стоило.

Да, он устал больше обычного, присел, опёршись на дерево, начал дышать глубже. Наверное, это его и спасло. Два взрыва раздались почти одновременно, над ним на уровне головы посекло ветки. Не боясь новых прилётов, Дом рванул к лагерю.

Романа разорвало на куски, кровь и останки разлетелись округ и большой красно-бурой «тенью» отразились на стене. Девушки же как будто уснули, ран не было видно, но в замерших телах, очевидно, жизни уже не было.

«Так!» Он вспоминал, как действовать в священном деле. У ниточек на повязи никак нельзя было найти концы. Ногтями не получалось, он рванул зубами, не боясь навсегда повредить реликвию. Та, слава Богу, совсем не разорвалась. В воздухе обозначились концы именно трёх ниточек! Можно ли воскресить повреждённое тело?! Да, такое бывало. Про достойны ли, думать было некогда.

Он выпростал из повязи заветные нити… Сердце колотилось. Мыслей не было. Почему Дом сделал именно так, никто, и он сам не смогли бы ответить.

Хранитель замер и… отпустил нити в пространство. Без исполнения! Тела остались на земле, а души — про души он не знал и не мог знать!