Отморозки: Новый эталон

Андрей Земляной, 2017

Над Россией сгущаются тучи. Слишком большая территория, слишком много ресурсов, слишком слаба власть, чтобы удержать разрываемую в клочья державу. Можно ли всё изменить и не залить страну кровью, можно ли примирить кровных врагов: большевиков и царскую семью? Можно ли вообще что-то сделать? Два человека, попавших из нашего времени во времена революционных преобразований, сделают это и ещё много невозможных вещей, потому, что они не отступают и не сдаются. Потому что они русские, к тому же полные отморозки.

2

В Москву возвратились из Ярославля артисты, принимавшие участие в съемках картины «Тайна старого замка», в основу которой положено одно старое польское предание. Тему эту использовал для своей пьесы «Эльга» Г. Гауптман. При производстве съемок не обошлось без курьезов… Так, городовые, увидев проезжавших по улицам артистов — поляков с большими кривыми саблями, сочли их за знатных иностранцев и отдавали им честь.

Раннее утро, Мир экрана от 1 июля 1916 г.

За время с 1 января 1915 г. по 30 апреля настоящего года население Голландии увеличилось на 650 000 человек, главным образом за счет немцев, поселяющихся с тем, чтобы спастись от голода.

События дня от 1 июля 1916 г.

Соединенные франко-британские войска произвели атаку к северу от Соммы и проникли в германские передовые укрепления на протяжении 16 миль, взято 5000 пленных.

«Новое Время» от 2 июля 1916 г.

Бал в честь дня ангела княжны Львовой устроили в Стрельне, во Львовском дворце. Гостей, с одной стороны, было немного, но с другой — какие это были гости! Князь Юсупов, князья Ширинские-Шихматовы, князь Святополк-Мирский…

Вместе с Глебом на бал приехал Валентин Вяземский, приглашенный самой Марией Евгеньевной. Еще в автомобиле Львов поинтересовался таким повышенным интересом со стороны старой девы к дежурному офицеру штаба и долго смеялся вместе с Вяземским, когда тот поведал о матримониальных планах пожилой дамы.

Но после красочных описаний предполагаемых невест и их остроумных характеристик разговор коснулся серьезных предметов…

— Видите ли, командир, мне тут уже восьмую невесту сватают, — вздыхал Валентин Сергеевич с видом усталой старой лошади. — Но что я могу поделать, если мое сердце окончательно отдано наперснице вашей подруги?

— Сашеньки? — уточнил Глеб. — И кто же покорил сердце боевого офицера, с шашкой наголо кидавшегося на вражеский пулемет?

— Княжна Елена Петровна Гедианова^[17], — тяжело вздохнул Вяземский. — И ничего из нашего романа, скорее всего, не выйдет…

— Почему это?

— Ну-у-у… — снова по-лошадиному вздохнул Валентин. — У меня в кармане — вошь на аркане. И никаких видов на серьезное наследство: двух сестер надо замуж выдавать, так что все папенькино наследство — им. Впрочем, там и так немного. А Гедиановы никогда не отдадут единственную дочь за бессребреника, пусть даже и титулованного…

— Прекратить вздыхать, — коротко ударила команда. — Сколько вам нужно на брак? Ну?

— Да у вас-то, командир, откуда столько возьмется? — вскинулся Валентин. — Ну, вот я скажу: «Сто тысяч», и что вы станете делать?

— Сто-о-о-о? — Глеб почесал нос и присвистнул. — М-да, это так сразу не решишь… Но через пару месяцев мы с вами вернемся к этому вопросу…

…А на самом балу Львова сразу захватили «родственники». Маркин уже давно загнал своего реципиента, что называется, под спуд, и теперь мучительно пытался разобраться в хитросплетениях родственных связей князей и некнязей Львовых…

— А как здоровье вашей крестной? — с любезной улыбкой вопрошал князь Георгий Львов^[18]. — Помнится, она очень переживала об вашем отъезде на Балканы. От треволнений даже в Карлсбад на воды уехала, нервы лечить…

«Жаль, эта неизвестная крестная не утопилась в карлсбадских водах!» — мысленно ругнулся Глеб, не имевший ни малейшего представления о том, кто собственно была его крестная. Но вслух сказал:

— Да, она и до сих пор жалуется на нервы, — и приятно улыбнулся. — К тому же у нее стали побаливать почки…

— О да! — вмешался в разговор Феликс Юсупов^[19]. — Почки — бич современного человечества. Вот у меня… — и он принялся подробно описывать свои заболевания, причем делал это так подробно, что Львов решил: либо Юсупов всерьез изучает медицину, либо готовится «косить» от армии.

«И такая дребедень — целый день, целый день^[20]… — тоскливо подумал Глеб. — Какого лешомана я им понадобился, хотелось бы знать? Что, для придания военной атмосферы? Бездельники, трутни, чтоб их приподняло и об угол ударило! Блин, вот когда точно уверуешь в правоту санкюлотов. На фонари аристократов!..^[21] Но какой роскошный расстрельный список вырисовывается?!»

Он вяло ел какие-то удивительные деликатесы, вкуса которых не понимал, пил дорогущие вина, чьего аромата и букета совершенно не разбирал, танцевал с девицами, которые ему не нравились, танцы, которых он не знал, и мучился скукой и сожалением о бесцельно потерянном времени.

И как оказалось — совершенно зря. В курительной комнате, куда Глеб ушел отдохнуть от танцев и пустой болтовни, к нему как-то очень естественно подошли князь Георгий и Феликс Юсупов. Князь угостил дальнего родственника папиросами собственной набивки с турецким черным табаком, Феликс раскурил сигару, и на Глеба опять посыпались вопросы о дивизии, о солдатах, о настроениях в войсках вообще. И вдруг:

— А что это, Глеб Константинович, к вам старец Григорий зачастил? — лениво поинтересовался князь Георгий.

Равнодушие, с которым он задал вопрос, было до того наигранным, что Глеб насторожился. А ну-ка, ну-ка…

— Да очаровал он нашего «Андреевского есаула», — ответил он с таким же фальшивым безразличием. — Борис Владимирович — человек неплохой и разумный, но вот верит во все эти божественные откровения. Потому-то Распутин у нас — частый гость.

— А как вы сами к нему относитесь? — быстро спросил Юсупов.

— К кому? — включил дурака Глеб, выигрывая время. — К Анненкову или к Распутину?

— К старцу, разумеется. О том, что вы с Анненковым друзья, не знает разве только глухой и слепой.

— Да, как сказать, — напоказ задумался Львов. — С одной стороны, что-то эдакое в этом кержаке все-таки есть, но с другой — вахлак и шарлатан первостатейный.

— Кержак? — удивился князь Георгий. — А разве он еще и старовер?^[22]

— А очень возможно, — задумался Юсупов. — В тех местах каменщиков^[23] много, так что очень возможно, mon prince^[24], очень возможно…

Все молча курили, размышляя каждый о своем.

— А как вы оцениваете его влияние на императора? — вопрос после долгой паузы, и две пары внимательных глаз впились в Глеба, точно гарпуны в кита.

— А как можно оценивать влияние малограмотного человека на правителя Великой Империи? — ответил тот вопросом на вопрос, а про себя добавил: «Не было бы счастья, да несчастье помогло… По моей исшрамленной физиономии вы, сиятельства, замучаетесь угадывать, что на самом деле я думаю…»

Князья кивнули и снова замолчали. Но теперь пауза вышла короче.

— Распутин — позор для России! — твердо заявил князь Георгий. — Это уже ни на что не похоже: какой-то шарлатан, шут, осмеливается вмешиваться в управление державой! Державой!! — повторил он, потрясая жиденькой бородкой.

— Похоже… — усмехнулся Глеб и уцапал из шкатулки еще одну папиросу. Очень они ему понравились, — сочинение господина Дюма: «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять». Помнится, присутствует там шут Шико, который весьма успешно помогает Генриху Третьему.

— Час от часу не легче, — ощерился Юсупов. — Мы с вами в романе французского писаки, господа…

Лакей подал кофе и ликер «Бенедиктин».

— Сигару, Глеб Константинович?

— Благодарю, но я лучше еще одну папиросу…

Юсупов подвинул канделябр, Глеб прикурил…

— Послушайте, Глеб Константинович, а каково ваше мнение на это? Вы не находите, что Распутина надо бы любым способом удалить от императора и его семьи?

— Пожалуй… — задумчиво протянул Львов-Маркин.

«Это будет весьма забавно: я — в числе убийц Григория Ефимовича. Хорошая идея посетила моих милых родственничков», — размышлял Глеб. Тут ему вспомнилась одна знакомая из прошлого-будущего. Яркая эффектная брюнетка с шикарной грудью, нежным голоском и железным характером. Эта девушка любила повторять: «Я тебе отдамся, а кто кого вы…ет — так это мы еще посмотрим, милый». Очень подходящая к данной ситуации фразочка…

Глеб мечтательно улыбнулся своим мыслям, и эта улыбка, выглядевшая из-за шрамов хищной и жесткой, окончательно убедила князей Львова и Юсупова, что генерал-майор — на их стороне. И Юсупов сразу же перешел к делу…

— Глеб, вы знакомы с Пуришкевичем? Нет? Ну, так я вас обязательно познакомлю: человек замечательный! — Феликс схватил Львова за рукав кителя. — Умнейший, образованнейший, благороднейший человек! И он придерживается такого же мнения: Распутина надо убирать!

— Жаль, что не удалось организовать против него процесс, — вздохнул князь Георгий. — Хлыстовство — серьезное обвинение, и можно было бы рассчитывать… — он не договорил и залпом допил свой ликер.

Глеб отчаянно пытался вспомнить все, что знал и помнил о покушениях на Распутина. Вроде бы стратег-спирит Николай Николаевич тоже в это каким-то боком затесался, а еще — великий князь Дмитрий Павлович…

— Я смею думать, что Николай Николаевич тоже не оставил своих попыток удалить сибиряка прочь из дворца? — произнес он осторожно. — Или я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — в курительную вошел еще один гость. — Но вот вопрос: почему вам это интересно, генерал-майор?

Глеб внимательно оглядел нового собеседника. Ага, вот и еще одно действующее лицо: великий князь Дмитрий Павлович^[25], собственной персоной.

— Интересный вопрос, — медленно протянул, ощутимо подбираясь, Глеб. — Интересный вопрос от офицера офицеру… — Он смерил великого князя холодным взглядом. — Вы, видимо, полагаете, что для меня понятий «честь правящего дома» и «благо Родины» не существует? Я так должен понять ваши слова?

Дмитрий Павлович вздрогнул. О начальнике штаба Георгиевской дивизии ходили разные слухи, но все они сходились в одном: если вам надоела жизнь — попробуйте оскорбить или рассердить этого человека. Даже задеть его — смертельно опасно, а уж обвинить в бесчестии…

Великий князь уже собирался оправдаться, объяснить свой вопрос, но тут вдруг генерал-майор Львов, с видимым усилием, улыбнулся, от чего стало еще страшнее…

— Я готов кое-что объяснить вам, но только tкte-а-tкte^[26], — и сделал приглашающий жест.

Не без внутренней дрожи шел великий князь за Глебом. А тот внутренне ликовал: надо же как удачно все складывается! Воистину: Григорий Распутин — провидец!..

— Послушайте, великий князь, — начал Львов, когда они оказались одни. — Судьба распорядилась так, что мы с вами оба любим одну и ту же девушку^[27]. Вы понимаете, о ком я говорю.

Это был не вопрос, а утверждение, констатация факта, но Дмитрий Павлович все же кивнул.

— Я мог бы соперничать с вами — это нормально, когда два офицера, два фронтовика выясняют отношения из-за женщины. Хотя лично мне вы симпатичны…

— Вы мне — тоже, — поспешил добавить Дмитрий Павлович, чувствуя громадное облегчение. Сегодня его убивать не будут!..

— Но я не могу бороться против семьи, которую науськивает этот, с позволения сказать, «старец». Вы, как человек близкий к императору и его семье, вероятно уже знаете, что Распутин настроил Ольгу против меня и пытается поссорить меня с Анненковым, внушив ей, что она влюблена в моего друга.

— Да, я слышал об их начавшемся романе…

Великий князь ликовал. Еще бы: такой союзник! Единомышленник! Распутину придет скорый и заслуженный конец!

Он приобнял Львова за плечи:

— Послушайте, Глеб… Ведь я могу называть вас по имени? Разумеется, вы тоже можете обращаться ко мне так же. Я… мы искренне рады, что вы — герой войны, оплативший кровью свое положение… что вы — с нами!

— Я — с вами, — подтвердил Глеб, мысленно продолжив: «…еще побеседую, сволочь титулованная…»

На следующее утро Львов доложил о произошедшем на балу, но, к его удивлению, Анненков отнесся к этому почти равнодушно. Он рассеянно выслушал своего друга, кивнул, коротко бросил: «Молодец! Держи руку на пульсе», и тут же занялся другими делами. А их имелось в достатке…

В этот день в дивизии ждали гостя. В Тосно собирался прибыть с визитом вице-адмирал Колчак. В преддверии визита Анненков заметил определенное сходство между ним и новым командующим Черноморским флотом. Тоже относительно молод — всего сорок лет! Тоже пробился к верхам командования исключительно боевыми заслугами. Тоже принял командование крупным соединением в обход старшинства и без опыта командования серьезными силами: минная дивизия — не в счет.

«А вот интересно, — подумал Борис. — Какого черта командование воюющим флотом поручают адмиралу, который ни в военное, ни хотя бы в мирное время не командовал не то, что линкором, а даже серьезным крейсером? Это не говоря уже о командовании соединением тяжёлых кораблей. Ведь как ни крути, а дивизия линкоров в это время — основа основ флота. То, ради чего этот флот и создают. Если угодно — становой хребет военного флота этого времени…»

Он принялся лихорадочно вспоминать все, что когда-либо читал, слышал и знал о Колчаке. Выходило непонятно. Знаток минного дела, ученый-океанограф, полярный исследователь и… все! ВСЕ!!! И вот этого парня почему-то вдруг направляют командовать флотом?! Так не бывает, господа-товарищи!

Ну, можно один раз проскочить вверх по чистой везухе. Далеко за примером ходить не надо: его собственная карьера в этом мире. Или карьера Глеба. Впрочем, и в прошлом-будущем полковник Рябинин видел и слышал про подобные случаи. Недаром же народ говорит: «Счастье — это оказаться в нужное время в нужном месте!» Но чтобы из командира эсминца за год проскакать в командиры минной дивизии — читай всех легких сил Балтфлота, а за следующие десять месяцев — до командующего целым флотом? Э-э-э, нет! Такое может случиться только если фигуранта со страшной силой волокут вверх, причем не в одиночку, а как небезызвестную репку — большой толпой…

Анненков нажал кнопку примитивного селектора — первого аппарата подобного типа, который по его заказу сваяли аж в количестве целых четырех штук для нужд дивизии:

— Глеб? Зайди, ты мне нужен…

Через пять минут в кабинет вошел обиженный и злой Львов.

— Что прикажешь, твое превосходительство? — спросил он хмуро.

Анненков посмотрел на друга и спокойно проговорил:

— Слушай, ты кончай обижаться, как малолетка в детском саду. Если я тебя за что-то полезное не похвалил, так это не потому, что я — черствый сухарь, а потому, что дел выше головы. Пора бы уже привыкнуть, чай, не в первый раз живешь…

Львов органически не умел долго злиться на близких ему людей, и Борис высоко ценил его именно за это качество. Начальник штаба, все еще хмурясь, придвинул стул и сел:

— Ну, что стряслось?

Анненков в двух словах обрисовал Львову картину, и тот глубоко задумался. Настолько глубоко, что, отложив только что прикуренную папиросу в пепельницу, моментально зажег следующую. Да еще и машинально взял со стола недопитый Борисом стакан чая и осушил его одним долгим глотком…

Анненков с интересом и надеждой следил за всеми этими действиями. Память у Львова-Маркина — на зависть, так что…

— Я не помню, у кого я это читал, — медленно произнес Глеб, — но могу сказать одно: Колчак близок к ребяткам, подготовившим Февральскую революцию. Вроде бы общался он с московским городским головой^[28], потом еще с этим… как его?.. Ну, он еще распорядитель думской комиссии по военным делам?.. Лодыженский^[29], точно! Вот, а еще у него в дружках — генерал Алексеев…

— Твою дивизию! — только и сказал Борис. — Успокоил ты меня, Глеб, спасибо… То-то нас в Константинополь стараются запихать. Под такое мудрое руководство…

— Это еще не все, — сообщил Львов, четко проговаривая каждое слово. — Его любовница Тимирёва^[30] «интересовалась» политикой, постоянно посещала гостевую трибуну Государственной Думы, плотно общалась с депутатами и в письмах к своему хахалю сообщала о политической обстановке в столице.

— Б…!

— Ну, нет, это ты зря, — покачал головой Львов. — Знаешь, у этой дамочки было одно забавное правило: пока одного любит — с другими ни-ни.

— Да я не про нее, а про ситуацию вообще, — хмыкнул Борис.

— Тогда ты все равно не прав, — вздохнул Глеб. — Ситуация у нас — б… в превосходной степени…

Колчак сидел в автомобиле и, пережидая, пока осядет поднятая колесами пыль, пытался разглядеть: кто торопится к автомобилям от дивизионной караулки? Странно, но что-то никого не видно. Может быть, из-за пыли?..

Но нет. Пыль осела, а у караульного помещения не видно никакого движения. «Любопытно, — подумалось Александру Васильевичу. — Прямо как на корабле: вахтенный у трапа тоже ни к кому не подойдет…» Он легко тронул своего адъютанта за плечо и как можно более небрежно произнес:

— Сходите, Михаил Михайлович^[31], узнайте: что это за такая радушная встреча?

Лейтенант выпрыгнул из авто и поторопился к полосатому шлагбауму, возле которого из обложенного мешками с песком гнезда угрюмо таращился пулемет и угадывались головы расчета.

До адмирала донеслись голоса: рассерженный и злой — Комелова, спокойный и уверенный — кого-то из пулеметчиков. Внезапно пулемет резко качнулся, и его дуло едва не уперлось флотскому лейтенанту в грудь. И Александр Васильевич расслышал четко и ясно:

— Три шага назад, а не то открываю огонь на поражение. Пять секунд, время пошло!

Одновременно с этим над караулкой завыла сирена. И через считанные секунды в голову Колчака уперся ствол, а еще один — в грудь…

— Спокойно выходим, руки держать на виду, — распорядился молодой подпоручик с белым крестиком и двумя солдатскими крестами на груди. — Выходите, ваше превосходительство, не заставляйте меня применять к вам силовые методы убеждения…

Следующие двадцать минут в жизни Колчака были такими… такими… Одним словом, ничего подобного ему не доводилось переживать ни в полярных экспедициях, ни во время войны.

Его совершенно невежливо, хотя и аккуратно, загнали в какое-то помещение, предварительно надев на голову мешок из черного шелка. Загнали вместе с шофером, двумя вестовыми, флаг-офицерами и адъютантом, где, во-первых, всех разоружили, во-вторых, ловко сковали всем руки за спиной, а в-третьих — его посадили в отдельную комнатку без окон, где в глаза ему бил яркий электрический свет, а из темноты кто-то настойчиво бубнил: «Цель попытки проникновения на режимный объект? Способ связи с заказчиками? Рекомендую сотрудничать со следствием: зачтется на суде…» От всего происходящего Колчаку стало казаться, что он сошел с ума…

— Ну, и где эти диверсанты?

Дверь в комнатку распахнулась, и тут же ее всю залило светом. Выяснилось, что он сам сидит за столом, на котором установлена лампа-рефлектор, а перед ним, на хозяйском месте расположился суровый, звероватого вида армейский капитан с Георгием на кипенно-белой гимнастерке, почему-то расшитой гусарским шнуром того же цвета. Колчак повернул голову, чтобы узнать, кто назвал его диверсантом, но тут же ударила команда:

— Не оборачиваться!

— Перестаньте, Николай Николаевич, — произнес не лишенный приятности баритон. — И отпустите его превосходительство вице-адмирала Колчака. Он — не диверсант, во всяком случае — в настоящее время.

С Александра Васильевича сняли наручники, и он наконец смог встать со стула и обернуться. Перед ним стоял генерал-лейтенант Анненков.

— Добрый день, господин вице-адмирал, — поздоровался Анненков без улыбки. — Извиняться не стану: мои люди действовали строго по уставу. Чего не скажешь о вашем спутнике. Кстати, — генерал улыбнулся одними губами. — Где вы отыскали такого феерического дурака? Они живут на воле, или вы знаете место, где их специально разводят?

Колчак оскорбленно поджал губы:

— Лейтенант Комелов не дурак…

— Дурак, дурак, причем выдающийся, — теперь Анненков уже смеялся по-настоящему. — Я даже не могу представить себе уровень развития человека, который пытается глоткой и матом одолеть пулемет. Ну, хотя бы кортиком, а то одним матом…

Вице-адмирал молчал. Обидно, но Анненков прав, и признаваться в этом ужасно не хотелось…

Анненков заметил обиду Колчака и протянул ему руку:

— Не обижайтесь, Александр Васильевич, не стоит. У меня в дивизии — порядки, пожестче флотских. Если бы ваш вахтенный или как его там пропустил бы на корабль неизвестного, пусть и в генеральском мундире, то вы бы что с таким олухом сделали? А если бы этот генерал еще и силой попробовал бы прорваться на борт?

— Да, — усмехнулся Колчак. — Пожалуй, тут вы правы. Но этот допрос?..

— А вот это у нас — стандартная процедура, — ответил Анненков. — Любой, кто пытается силой проникнуть на территорию дивизии — враг и шпион, если не сумеет доказать обратное. Вас, Александр Васильевич, допрашивал один из заместителей начальника секретной части нашей дивизии, капитан Ларионов^[32]. Он у нас среди «секретчиков» интеллигентом слывет…

Звероватый капитан молча наклонил голову и щелкнул каблуками. Анненков повернулся к нему:

— Николай Николаевич, проводите нас и дайте указание остальных отпустить.

— Слушаюсь, атаман, — снова кивнул тот и, распахнув дверь, сделал приглашающий жест рукой. — Прошу…

Сперва был обед. Сытный и вкусный, но без изысков. Разве что, рябчики. Нежные, тающие во рту, каких не в каждом столичном ресторане подадут. Колчак приналег на них, не преминув спросить, откуда такое великолепие. И от ответа чуть не подавился хрустящим крылышком…

— Это — с тренировок. У нас, господин адмирал, лучших стрелков обучают просто: дают Монтекристо^[33], семь патронов, и через пять часов должен принести пять рябчиков.

— Однако… — Колчак удивленно покачал головой, — Соединяете пользу и выгоду?

— Скорее объединяю приятное с полезным, — снова одними губами улыбнулся Анненков. — Сами стрелки тоже рябчиков едят…

После обеда, завершившегося, к удивлению Колчака, мороженым, но не с ликером или сладким французским вином, а с обычным крымским мускатом^[34], Анненков пригласил гостя на полигон. Там их уже ждал начальник штаба дивизии генерал-майор Львов. Александр Васильевич снова удивился: генерал был не в повседневной и даже не в полевой форме, а в каком-то жуткого вида снаряжении, стальных кирасе и каске, но не адриановской, а совершенно иной, почти идеально полусферической формы, да еще и с ружьем-пулеметом на груди. Рядом с ним стояли офицеры и солдаты, одетые и вооруженные точно так же.

— Разрешите обратиться, ваше превосходительство, — спросил Анненкова флаг-офицер Тирбах^[35]. И, получив разрешение, продолжил: — Что случилось с этим… этим… — Он никак не мог определить, кто перед ним: офицер или нижний чин, но удачно выкрутился: — С этим кавалером?

— Пуля в баллон с огнесмесью попала, — ответил вместо Анненкова Львов. — Во время прорыва германского фронта. Вот и пожгло поручика…

И с этими словами генерал-майор, чье лицо было изборождено глубокими шрамами, положил руку на плечо своему офицеру, с лицом, испятнанным ожогами. Колчак поразился: как это поручику еще глаза не выжгло — вон какое пятно молодой кожи прямо под левым глазом!

— Наши штурмовые саперы, — представил Борис Владимирович. — Любимая игрушка генерала-майора Львова.

— С этой игрушкой немцы особенно играться любят, — хрипло сообщил Львов. — Аж визжат от восторга, когда играть начинают…

— До смерти обожают, — поддержал командира кто-то из строя. — Прям до смерти…

От этих слов Колчак непроизвольно поежился, а его адъютант Комелов невольно вздрогнул. Анненков, заметив реакцию гостей, усмехнулся:

— Это они так шутят. А вообще они у нас тихие, спокойные…

Александр Васильевич оглядел «тихих» штурмовиков и мысленно поблагодарил бога за то, что воюет с этими «спокойными» на одной стороне. Судя по всему, его свиту посетили такие же мысли.

— А что это за странная форма на ваших… э-э-э… бойцах? — Александр Васильевич перевел взгляд со штурмовиков на стоявших поодаль казаков, тоже щеголявших в шнурованных сапогах, разгрузках и с автоматическим оружием на плечах.

— Новое оружие — новые требования, господин адмирал…

Анненков улыбнулся, и Колчак в который раз неприятно поразился привычке генерала-лейтенанта улыбаться одними губами. А тот уже подозвал одного из своих людей:

— Городовиков^[36], ко мне! Тут его превосходительство вице-адмирал интересоваться изволят.

К ним подошел один из казаков — невысокий кривоногий крепыш с явно азиатской внешностью. Анненков оглядел его с ног до головы, застегнул Городовикову ремешок на клапане магазина, произнес негромко и совершенно непонятно: «Десять кругов в личное время», после чего повернулся к Колчаку:

— Оружие генерала Фёдорова способно выпускать больше шести сотен пуль в минуту, — сказал он, указывая на автоматическое ружье, — так что патроны, находящиеся вот в таких коробах, приходится носить в весьма значительном количестве. А остальное… аптечка первой помощи, специальное снаряжение, накидка от дождя и прочее. — Называя каждый новый предмет экипировки, Борис показывал рукой на точки, где находилось то или иное снаряжение. — Таким образом, каждый боец дивизии готов к действиям в условиях быстро меняющейся боевой обстановки.

— Изрядно… но дорого… — Александр Васильевич покачал головой.

— Люди — дороже! — отрезал Анненков. — Особенно мои!

— Это же сколько они патронов изведут?

— А сколько уже извели! Учёба — оно дело такое. Каждый под тысячу патронов расстрелял, а кто и поболе.

— Ну, дай бог, толк с того будет. Но контраст с обычными пехотными частями разителен, ничего не могу сказать. Солдатики у вас все как на подбор, порядок и дисциплина. А уж о подготовке я говорить боюсь… — И тут Колчак, который и вообще-то улыбался очень редко, к изумлению своих спутников, подарил суровому визави застенчивую улыбку гимназистки, — Борис Владимирович, теперь я просто уверен: если с кем-то и можно взять Проливы, так это — с вашей дивизией…

Наступила долгая пауза, после которой камнем упало короткое, холодное «нет». Все замерли…

— Я — против вашей операции, — твердо произнес Анненков. — Эта операция бессмысленна в военном плане и вредна — в политическом. Поэтому я всеми силами буду возражать как против участия моей дивизии в десанте на Босфор, так и против всей операции в целом.

Колчак стоял и ловил открытым ртом воздух, точно вытащенная на берег рыба. Рядом с ним замерли его офицеры. Вот это номер! А ведь ему обещали — положительно обещали! — что лучшая часть русской армии будет передана в его распоряжение…

— Но… как?.. Как же?.. — прокаркал наконец Александр Васильевич разом осевшим голосом. — Это же… Так же… Почему?..

— Потому, — жестко отрезал Анненков. — И вообще: о какой десантной операции может идти речь, если лучший линкор Черноморского флота набит германскими шпионами, точно гостиничный матрас — клопами?

— Что?

Борис Владимирович хладнокровно поведал и о деятельности Виктора Вермана, его шпионской группы в Севастополе и Николаеве, и о преступной небрежности капитана «Императрицы Марии», который даже не выставил охранение, и осмотр приходящих гражданских специалистов, две трети которых носили немецкие фамилии.

— Но как могли жандармы просмотреть целую шпионскую организацию?

— Вот это, господин адмирал, уже ваше дело: узнать, разобраться и выяснить — как? — все так же ровно ответил Анненков. — А пока…

И тут произошло уже и вовсе невероятное событие. Колчак застыл с полуоткрытым ртом, должно быть собирался что-то сказать, его офицеры словно бы изобразили на любительском спектакле немую сцену из бессмертного «Ревизора», а возле Анненкова вдруг совершенно из ниоткуда возник человек в простой, хотя и дорогой одежде, с длинной бородой и умными, колючими глазами…

— Соглашайся, генерал, — произнес Распутин негромко. — Для виду еще поломайся, а потом — задний ход.

— Не хочу, — упрямо наклонил голову Борис.

— Вестимо, что не хочешь, — ухмыльнулся Распутин. — И я не хочу. Да только плетью обуха не перешибешь, сокол ясный. Папашка решил, так что… — и он слегка развел руками.

— Б…!

— Это верно, она самая, — дробно засмеялся Григорий Ефимович. — Ну, так что? Сделаешь?

— Черт с тобой! Можешь успокоить «папашу всенародного»: сделаю, как ему хочется…

— Вот и ладно, вот и хорошо… — Распутин повернулся уходить. — Прикажи там, чтобы мне парочку рябчиков завернули. Больно уж хорошо твои стервецы их жарить навострились.

— Может, пообедать останешься? Я распоряжусь…

— Некогда, мил-друг, некогда… Я вот у тебя еще бутылочку муската прихвачу, не против?

И с этими словами Распутин провел рукой перед глазами адмирала и его свиты, после чего словно растворился в воздухе…

— Борь, а это что сейчас было? — выдохнул Глеб и вытер рукой разом вспотевший лоб. — Это я с ума сошел или весь мир?

Анненков тихо усмехнулся, повернувшись к другу:

— Это — нормальная практика психотерапии и парапсихологии. То, что ты сейчас видел, носит вполне официальное название «вуаль». А по-простому, по-народному — отвод глаз. Но это я тебе потом объясню, а пока пошли кого-нибудь на кухню. Иначе Гриня может нам поваров так зачаровать, — он снова усмехнулся, — что ужина мы с тобой только к завтрашнему обеду дождемся…

Примечания

17

Гедианова Е. П. (1893–1941) — русский, советский военный врач второго ранга. Во время Первой мировой войны — сестра милосердия, ассистент врача в полевом лазарете Северо-Западного и Западного фронтов. В дальнейшем — военный врач в РККА. Погибла во время Великой Отечественной войны.

18

Львов Георгий Евгеньевич (1861–1925) — русский общественный и политический деятель. Князь. После Февральской революции стал председателем Временного правительства, фактически — главой государства. Масон.

19

Юсупов Феликс Феликсович, граф Сумароков-Эльстон (1887–1967) — русский аристократ. Один из активных участников заговора против Распутина. Львов недалек от истины: Юсупов избежал призыва в армию, сославшись на то, что являлся единственным сыном в семье.

20

Чуковский К. И. «Телефон».

21

Санкюлоты (фр. sans-culottes — «без кюлот») — название участников Великой Французской революции. Далее Львов цитирует революционную песенку тех времен «Зa ira».

22

Львов-Маркин использует слово «кержак» в принятом во второй половине ХХ века значении: малограмотный диковатый сибиряк из глухих мест. Но в конце XIX — начале ХХ века это слово означало переселившихся в Сибирь старообрядцев с реки Керженец.

23

Каменщики (бухтарминские каменщики) — старообрядцы, поселившиеся в Юго-Западном Алтае в многочисленных труднодоступных горных долинах бассейна реки Бухтарма. Основу этих поселенцев составляли кержаки.

24

Мой князь (фр.).

25

Великий князь Дмитрий Павлович (1891–1942) — член императорской фамилии, воспитанник Николая II. Офицер, активный участник заговоров против Распутина и Николая II.

26

«Голова в голову» (фр.) — выражение, означающее «наедине», «только вдвоем».

27

Дмитрий Павлович действительно был близок с цесаревной Ольгой. В 1912 г. должна была состояться их помолвка, но она расстроилась из-за противодействия императрицы Александры Федоровны и Распутина.

28

Челноков Михаил Васильевич (1863–1935) — русский предприниматель и политический деятель. В описываемый период — московский городской голова и депутат IV Государственной Думы. Входил в одну из групп либеральной оппозиции, готовившую дворцовый переворот. Принимал участие в собрании представителей Союза городов в декабре 1916, где была принята резолюция о необходимости отречения от власти Николая II.

29

Лодыженский Александр Александрович (1854–1935) — русский политический деятель. Член IV Государственной Думы. Состоял председателем распорядительной комиссии, а также членом комиссий: об охоте, по военным и морским делам, по запросам. Также был докладчиком по проверке прав членов ГД и председателем 9-го отдела Думы. Был в конфронтации с царем и одним из участников готовящегося дворцового переворота.

30

Тимирева Анна Васильевна (1893–1975) — русская художница и поэтесса, любовница, а в период 1918–1920 — фактическая жена А.В. Колчака.

31

Имеется в виду лейтенант М. М. Комелов (1890–1918?), бывший в описываемый период личным адъютантом Колчака.

32

Ларионов Николай Николаевич (1889–1954) — русский, советский офицер, генерал-майор. Кавалер орденов св. Георгия, двух орденов Красного Знамени, советского ордена Александра Невского и т. д. В 1915 получил «Георгия», командуя ротой 73-го Крымского пехотного полка. В дальнейшем — в РККА, командовал дивизией, служил в Генеральном штабе. С 1953 — в отставке.

33

Так в конце XIX — начале ХХ века называли в России легкую спортивную винтовку или ружье конструкции Флобера, под очень маломощный патрон. Начальная скорость пули — около 100 м/с. Убойная дальность для рябчика — 15–20 м, так что тренировка снайпера с таким оружием — это, в первую очередь, обучение незаметному перемещению и «скрадыванию» цели.

34

С 80-х годов XIX столетия крымские вина стали вполне конкурентоспособны с лучшими французскими, зачастую превосходя последние. Однако русская аристократия считала их «плебейскими» и почти не употребляла, за исключением игристых вин из Нового Света.

35

Тирбах Петр Игнатьевич (1890–1953) — русский морской офицер. В описываемый период — флаг-офицер Штаба командующего Морскими силами Балтийского моря, откомандированный в распоряжение Колчака. После революции — у Колчака, с 1920 — в эмиграции. Скончался в США.

36

Городовиков Ока Иванович (1879–1960) — советский военачальник, кавалерист, генерал-полковник. В Первую мировую служил старшим урядником 9-го Донского полка. В РИ Городовиков не был георгиевским кавалером, однако авторы полагают, что в данной АИ с учетом изменений в ходе Первой мировой войны он вполне мог заслужить эту награду.