Сложные гости

Андрей Захаров

Гостей обычно приглашают, чтобы отдохнуть, повеселиться и разузнать, как у кого обстоят дела.Филипп ровно так и планировал. Но что-то идёт не так. Новый гость по имени Огюст всё время задаёт дурацкие вопросы, куда-то лезет, утомляет остальных сомнительными шутками, а под конец вообще шокирует народ. Хозяин старается поставить гостя на место, но вдруг осознаёт, что вовсе этого не хочет…

© Андрей Захаров, 2022

ISBN 978-5-0059-0283-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вечеринка была в разгаре. Гости — человек пятнадцать — громко шумели, перекрикивая друг друга. На правах хозяина Филипп пытался в меру возможностей регулировать и направлять дискуссию. Сложнее всего, как обычно, было утихомирить дядю Антуана.

— Насчёт Наполеона ты неправ, Теодор, — начал дядя свою излюбленную тему, обращаясь к своему брату. — Именно он и никто другой сделал нашу страну великой.

— Он сделал её великой на короткий по историческим меркам срок, и он же опозорил её, — парировал Теодор. — Безграничная власть ослепляет безгранично; окружающий мир перестаёт быть источником знаний и превращается в объект манипуляций; это верный путь к паранойе, за которой неизбежно следует шизофрения. Это уже не политика — это психология. Скорее даже психиатрия. История человечества наполнена подобными примерами, но каждому властолюбцу кажется, что он — особенный вождь и не наступит на грабли предшественников. Ан нет, хлобысь — и граблями по башке. Именно это происходит сейчас в современной Франции.

— Стоп-стоп-стоп, — вмешался Филипп, — никаких скользких тем про актуальную политику, а то все переругаемся.

— Правильно, сынок, — похвалил Теодор. — Ты здесь главный.

— Ты просто слишком трезв, дорогой племянник! — добродушно пошутил дядя. — Плесни себе ещё вина!

— Отличная идея, Антуан!

Бутылка Бордо стояла рядом, и Филипп машинально потянулся к ней. И тут же одёрнулся, вспомнив о докторе Марселе. Тот сидел рядом и всё контролировал — неприметно, но педантично.

— Это уже третий бокал? — поинтересовался он полушёпотом.

Филиппу захотелось послать медика с таким вопросом куда подальше, но он сдержался и отреагировал дружелюбной шуткой, также вполголоса:

— Да, но первые два были совсем по чуть-чуть, в сумме меньше одного…

Доктор Марсель многозначительно промолчал, вытянул вперёд нижнюю губу и пожал плечами. На медицинском наречии это могло означать лишь одно: «Решайте сами, но я Вас предупредил».

Филиппу удалось подавить в себе природную антипатию к докторам, и он наполнил свой бокал.

— Это последний, док. — Он улыбнулся. Позитивные эмоции от общения плюс вино вернули ему вкус к жизни, настроение улучшалось с каждой минутой. Чтоб не испортить положительную динамику, Филипп отвернулся от доктора к гостям и уже в полный голос предложил: — Давайте лучше не о политике, а о чём-нибудь приятном — о любви, о женщинах, например.

— Отличная идея, братишка, — похвалил Жан, родной брат Филиппа, и перевёл взгляд на дядю. — Вот ты, Антуан, в молодости, говорят, был… — он замялся, явно подыскивая корректное слово, — дамским угодником, не так ли?

— Да, как истинный француз, я всегда был галантным кавалером, — гордо подняв голову, продекламировал дядя Антуан.

— Да бабником ты был, — возмутилась Франсуаза, мать Филиппа и Жана. — Самым обычным бабником, ни одну юбку не пропускал — даже ко мне клеиться пытался вначале!

Она строго посмотрела на деверя. Остальные гости, из приличия прикрывая ладонями рты, прыснули со смеху.

— Что-о-о? — почти прокричал Теодор. — Мой брат клеился к тебе?! И что ты сделала, дорогая?

— Дорогой, ты же прекрасно знаешь эту историю.

— Нет уж, ты уж расскажи, — нарочито строго попросил супруг, — пусть все-е-е знают, — протянул он.

— Да никому не интересно, — воспротивилась Франсуаза, хотя не очень убедительно.

— Интересно-интересно, — загомонили гости в один голос, словно никто никогда не слышал этот рассказ. — Ещё как интересно! Очень просим!

Филипп почувствовал волнение. Рассказ матери о знакомстве с отцом всегда казался ему романтичным, но именно сейчас какое-то интуитивное чутьё говорило ему, что мать растеребит и его душу, и души гостей.

Франсуаза обвела присутствующих наигранно-недовольным взглядом, откинулась на стуле.

— Ну, хорошо, слушайте, — начала она, кокетливо поправив причёску. — Было мне лет семнадцать, училась я в музыкальной школе по классу фортепьяно. Хорошо училась, хотя большого таланта не имела. И вот отправляют нас и учеников из других французских городов в Белград — выступать в разных школах перед детьми. Был сентябрь. Погода стояла довольно жаркая. Сербия только начала восстанавливаться после натовских бомбардировок, много руин лежало вокруг. Франция решила помочь людям и, в первую очередь, детям: поддержать их моральный дух и дать возможность немного отвлечься от ужасов войны. — Мать говорила тихо, и было очевидно, что воспоминания даются ей нелегко. — Подростки как известно мало что воспринимают близко к сердцу, и мы смотрели на разруху скорее с любопытством, чем с состраданием. Всю жизнь до этого я как и многие мои друзья прожила в абсолютной безопасности и полном благополучии, не интересовалась ничем, что выходило за рамки нашего городка и не могла себе представить, что совсем недалеко, всего в какой-то тысяче километров от нас, на том же самом континенте шла война, гибли люди, разрушались дома и рушились надежды. — Её взгляд погрустнел, глаза опустились вниз. Филиппу очень хотелось, чтобы матери хватило сил рассказать историю до конца. Словно почувствовав его желание, она взяла себя в руки и стала излагать дальше: — Поселились мы в небольшом студенческом общежитии, и в самый первый вечер по приезде прямо в коридоре столкнулась я с красивым парнем. — Франсуаза непроизвольно посмотрела на Антуана. — Стройный такой, с приятным голосом и благородными манерами, и к тому же на гитаре хорошо играл — мечта любой девчонки, особенно такой неопытной, как я.

Она сделала паузу, улыбнулась.

— Я нравился разным девушкам — и неопытным, и оп… — попытался сострить Антуан, но Франсуаза взглянула на него столь уничижительно, что он осёкся на полуслове.

— Пригласил меня на ужин в местное кафе, — продолжила она, — много рассказывал о себе, и я почувствовала большую симпатию к нему. Но в номер с ним не пошла, хотя он всячески зазывал. — Она многозначительно посмотрела на своего мужа, тот одобрительно закивал. — И вот на следующее утро собираемся мы в концертном зале школы. Начинают подходить зрители, рассаживаются по местам. Мы, артисты, волнуемся, ждём начала представления. Вдруг через открытые из-за жары окна — кондиционеров там и в помине не было — слышим с улицы детский плач, всхлипывания. И чем дальше, тем сильнее. Все как по команде подбегают к окнам — благо, в зале их было много. Замечаем на улице группу ребятишек лет по восемь-девять, не больше. Их ведёт в школу пожилая женщина. Одна из девочек упирается и явно не хочет идти. Воспитательница видимо пытается её уговорить — нам слышно плохо и непонятно на сербском, но девчушка брыкается и заходится в плаче всё сильнее. «Это из детского приюта ребята», слышу я рядом голос нашего организатора, серба лет семидесяти. Он вполне неплохо говорил по-французски и был нашим переводчиком. «На концерт к нам идут. Мы пригласили…» На секунду он умолкает, и его молчание лишь усиливает наше любопытство. «Их родители погибли во время бомбардировок. Девчушку, которая плачет, зовут Миляна. В их дом попал снаряд, почти всё разрушил. Отец погиб под развалинами сразу, мать несколько недель пролежала в больнице и недавно скончалась. Уцелела только Миляна». Он вздохнул и добавил: «Представляете, за минуту до взрыва мать отправила её в подвал за банкой солений. Девочку откопали спасатели. Ни одной царапины. Судьба…» Старик говорил негромко, но в зале воцарилась такая тишина, что его слова были слышны всем. Стало страшно. И даже мы, подростки, неожиданно для себя осознали, ЧТО такое война. Именно тогда я впервые поняла, что СМЕРТЬ СУЩЕСТВУЕТ, что она реальна и вовсе не так уж далека. У меня внутри всё похолодело. Захотелось скорее домой, к родителям. Внезапно слышу настойчивый голос: «Пропустите! Позвольте подойти! Пропустите!». То, что произошло дальше, было самым невероятным, самым незабываемым событием моей жизни. — Франсуаза замолчала. Все в напряжении ждали продолжения. Она набрала воздуха, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами, выдохнула. — Смотрю и не могу поверить: какой-то мальчик, мой ровесник, настойчиво отодвигает всех от одного из огромных окон, распахивает его настежь и ловко взбирается на широченный подоконник. Все решили, что он хочет прыгнуть, заохали: как-никак, второй этаж, метров пять до земли. Я тоже испугалась за него. В этот момент все замечают, что в руках он держит скрипку. «Миляна», кричит он, и та поворачивается к нему, «это для тебя». Старик-организатор громко переводит на сербский. Миляна перестаёт плакать, широко раскрывает свои глазёны и вместе с остальными малышами как зачарованная смотрит вверх на распахнутое окно школы. И тут происходит… волшебство. Стоя на подоконнике, мальчик начинает играть. Сложнейшее произведение — «Caprice №24 Ля Минор Николо Паганини». Звуки скрипки буквально пронзают всех и каждого; они цепляют каждую мельчайшую клеточку, каждый твой нерв, скручивают их в один комок и начинают гонять по всему телу с головы до пят и обратно, не давая дышать; тело начинает дрожать, словно входит в транс; душа переносится в сказочный мир, безгрешный и просветлённый. — Франсуаза в очередной раз сделала паузу, закрыла глаза. Лица гостей выглядели одухотворёнными, у некоторых появились слёзы. Когда она подняла веки, её глаза буквально светились. — Я смотрела на этого мальчика, на его стремительные руки, на его склонённую голову, на его вибрирующее тело, и мне казалось, что он — воплощение всего самого прекрасного, что есть на Земле: красоты, любви, молодости, здоровья, счастья, таланта, вдохновения и даже… и даже бессмертия. — Она остановилась. Филипп посмотрел на отца: тот глядел на жену не моргая, не дыша. Она глядела на него. В этот миг их взгляды был средоточием всей нежности мира. Сыну показалось, что мать не может больше говорить, но было ясно, что рассказ не завершён. — Когда… он… закончил… играть, — заговорила она прерывающимся голосом, — то опустил скрипку и смычок, поднял голову и случайно посмотрел на меня. Я заметила волнение в его взгляде, будто он не был уверен в том, что его спонтанное выступление кому-то понравилось. В моём ответном взгляде, как мне кажется, обнажились все мои чувства: восхищение, сострадание, любовь… — Она посмотрела на мужа, тот молча кивнул — ему, судя по всему, не менее тяжело было вспоминать тот день. Франсуаза заговорила после небольшой паузы: — С минуту стояла тишина. Замерло всё вокруг: ветер, звуки города, голоса людей. Думаю, на какое-то мгновение люди на всей нашей планете остановились и задумались над своими поступками… И вдруг Миляна, крохотное создание, широко улыбнулась и начала хлопать. Через секунду просто цунами аплодисментов накрыло этот ничтожный клочок земли: хлопал зал, хлопали дети на улице, хлопали десятки случайных прохожих, которые невольно остановились в своём ежедневном беге и заворожённо взирали на концерт в школьном окне. Мне показалось, что звуковые волны этого цунами понеслись дальше, за пределы Земли, в бесконечную Вселенную. Более пронзительных эмоций в моей жизни не было — ни до, ни после. И, вероятно, не только в моей…

Последние слова она произнесла почти шёпотом — дрожащие губы еле слушались. Капельки слёз, до того державшиеся в её глазах, покатились вниз, оставляя на щеках красные бороздки.

Филипп сделал большой глоток вина, чтобы прогнать комок, подкативший к горлу. На душе было сумбурно — какая-то смесь мрака и света, словно и он присутствовал в том самом месте, в тот самый миг…

Некоторые из гостей, особенно женщины, тихонько всхлипывали. Филипп чувствовал себя на пределе — ещё чуть-чуть, и эмоции возьмут верх над самообладанием.

— Я играл с ошибками, — виновато признался его отец, — поэтому и переживал.

Мать была не в силах больше говорить. Она отрицательно замотала головой и сильно сжала губы, чтобы не разреветься окончательно.

— Этого никто не заметил, брат, — пришёл ей на выручку Антуан. Филипп с удивлением обнаружил, что даже его дядя, этот старый ловелас, порядком растрогался — его глаза на мгновение увлажнились.

— И что же было дальше? Та девочка пришла на концерт? — поинтересовался Огюст — друг семьи и единственный, кто не знал этой истории, поскольку недавно присоединился к общей компании.

— И в тот день, и во всю неделю, что мы гастролировали по Белграду, Миляна была с нами и сидела как загипнотизированная на каждом выступлении, — ответил Антуан. — Порой возникало ощущение, что все музыканты играют исключительно для неё. — Он перевёл взгляд на брата с женой. — А Теодор и Франсуаза с тех пор стали неразлучны.

Филиппу стало тяжело — мышцы затекли от неподвижности, но сердце билось учащённо; дышать было сложно — воздуха не хватало. Он начал озираться по сторонам, но, заметив доктора Марселя, немного успокоился.

— Какая трогательная история! — утирая слёзы, прокомментировала Сильвия, супруга Жана. Она далеко не впервые слышала это семейное предание, но каждый раз её трепетная натура не могла сдержать эмоций. — Давайте выпьем за любовь!

— Отличный тост, милая, — похвалил её муж, — и за любовь мы выпьем обязательно чуть позже, а сначала надо выпить за моего брата Филиппа — ведь сегодня его день рождения!

— Не вижу противоречия, Жан, — весело заметил дядя Антуан. — Ведь любовь Теодора и Франсуазы произвела на свет Филиппа.

Гости рассмеялись.

— Сначала на свет появился я! — Жан возмутился словно обиженный ребёнок — настолько искренне, что улыбки гостей перешли в дружный хохот.

— Конечно-конечно, сынок, ты был первым, — примирительно сказал отец, — но дядя Антуан прав: сегодня — день Филиппа. — Теодор уже окончательно пришёл в себя после душещипательного рассказа, затем перевёл взгляд на младшего сына и после небольшой паузы добавил: — Сегодня твой юбилей, малыш, тебе исполнилось…

— Стоп-стоп-стоп, — Филипп снова ощутил себя хозяином и тамадой. — Не надо конкретики, папа, все и так знают, что я далеко не юноша.

— Помню, ты был маленьким…

— Ну вот, началось. — Сын сделал недовольный вид. — Да, был. И вырос.

— Помню ты был маленьким, — словно не слыша его, продолжал отец, — и однажды жутко напугал бабушку…

Конец ознакомительного фрагмента.