Пожар Латинского проспекта. Часть 2

Андрей Жеребнёв, 2015

Рыцарский роман на производственную тему в двух с лишним частях. Роман написан своеобразным стилем, что придаёт повествованию особый колорит и ярко высвечивает внутренний мир главного героя. А диалоги построены так и подаются всякий раз таким языком, что персонажи предстают перед читателем характерными и «жизненными». Содержит нецензурную брань!

Андрей Жеребнёв. Родился в 1967 году в городе Усть-Каменогорск Казахской ССР. После службы в рядах Советской Армии поехал в Калининград — за суровой романтикой морских будней и дивной экзотикой дальних стран. Ходил в море матросом на рыбопромысловых судах. В долгих рейсах вел морские дневники, которые со временем превратились в рассказы. Первый рассказ был напечатан в местной периодике в 1996 году. С тех пор неоднократно печатался в местной периодике, литературных журналах и альманахах, московском альманахе «Новое слово». В 2006 году издал сборник морских романов «Крутой ченч», в 2015 — роман «Пожар Латинского проспекта». В 2019 году издан в электронном формате сборник «Суровый дегустатор». Отдельные рассказы изданы в сборниках «Писатель года» (2017, 2018 годы), «Антология русской прозы» (2018). Награжден Орденом «Наследие» 3-й степени за заслуги в области культуры и литературы, и медалью Маяковского.

Часть следующая

Пыхтел уж понедельник золотистым жаром:

Роман, испанский, паспорт, сто работ.

Исправным был Гаврила кочегаром:

Жми веселей, скорее вторник наш придёт!

Раннее утро под дверьми паспортного отдела бодрило лёгким заморозком с ощутимым ещё ароматом крепкого кофе. Народ активно прибывал. Это была очередь на получение талончика очереди последующей — электронной. Как в старые добрые времена! И стоило только и постоять в толпе пять минут, уши навострив, чтобы прознать всю процедуру подачи документов на получение загранпаспорта.

У старой моей, бурокожей паспортины истёк срок годности. Ещё на Ушакова — год назад! Так что даже вдруг плюнуть из окна уходящего поезда на всех и вся последний этот год я уже не мог — область была, как вещали местные краснобаи, «в центре объединённой Европы»: на польско-литовской её окраине. Хотя уехать, в пору сильнейшего отчаяния и тоски безысходности, хотелось частенько: весенний ветер в плацкарте, майская зелень за окном, калейдоскоп станций, городов и местечек с простыми, весёлыми домами. Так не похожими на один особняк…

Живите здесь отныне, как хотите,

Вы — важный и надменный, в камне, дом!

Ищите, и глаза все проглядите —

Гаврилы не сыскать в нём днём с огнём!

Дабы времени не терять, я «грузил» интеллектом очередь, морща лоб под шелест страниц учебника испанского языка.

А когда стыли плечи, отходил за угол. На площадку, небезупречно выложенную тротуарной плиткой. Здесь можно было тренировать шаги венского вальса, которые галопом прошли мы на прошлом занятии в оставшееся от танго время.

Не только счастьем голова кружится

Гаврилы — в космос вальса он Пустился.

Пусть очередь дивится —

Пройдя орбиты круг, он встанет на поклон.

Всё — теперь я был полностью вольная птица! «Каталонский» мангал был целиком закончен накануне. К вящей радости хозяев, расплатившихся не только целиком, но и с некоторыми даже премиальными — только бы ушёл уже! Да я бы ещё и задержался: на разделочной столешнице хотел — один в один по Гауди — выложить керамическую мозаику с сардиной-королевой в центре. Но хозяева привезли шесть напольных керамических плиток — с ремонта квартиры ещё на балконе пылились, и Гаврила их лихо в дело пристроил. Оно, в общем, и практичней — и для разделки поверхность идеально ровная, и для уборки — абсолютно гладкая.

Эх, «есть, воля ваша, что-то» чарующее в доведении последних штрихов, и даже в финальной уборке мусора вокруг, когда в верных ей руках старается чистотка-метла, в наведении мокрой тряпкой глянца на плитке и камне. И когда, озорно стреляя искрами, весело затрещит досточками (с того самого ящика — из-под плитки) живой огонь внутри («А что — нор-рмально! Мне нр-равится — буду тапер-рича здесь жить!»), можно, по-хозяйски обстоятельно и не спеша зачистив и собрав свой инструмент, уходить. С чистым сердцем и тем лёгким, при своей весомости, чувством, что зовётся чувством выполненного долга: «Я сделал всё, что мог. Кто сможет — пусть сделает лучше».

Мангал был красив — чего там говорить! Если бы то сделал кто-то, я просто бы искренне восхитился: «Класс! Супер! Эксклюзив! Красота!» А так — скромность, понятное дело, не позволяла…

Безобразно затянуты остались сроки, но никого кроме самого себя, в конце концов, я здесь не держал, другим делам хозяйским долгостроем своим не мешая. Хоть веселей им там с Гаврилой было — над кем ещё повздыхать: «Вот связались!» Должно быть, быстро на этом поприще я смогу работать теперь не скоро — надломился, видимо, тот стержень, что верой в ремесло это был. В обозримом, во всяком случае, будущем: хватит, натворился!

Но, наконец, я был полностью уже свободен — давно пришло время заняться своими делами. Документы в море надо было делать. Вот с загранпаспорта и начал.

А почти спросонок, физиономию только ополоснув и чайник на кухне поставив, шмыгнул к письменному столу. Чего-то разложил, чем-то шелестел, что-то писал. Опять о море! Плевать, что, как говорили, это была не модная нынче тема — Её Величество Литература отрядила меня, невеликого, не благородным рыцарем, но терпеливым — из простолюдинов — ратником в свои горячие Палестины. Где вверено мне было не дать кануть в бездну забвения тем неброским морским событиям, что выпали на мою счастливую долю, не позволить стереться неповторимым людским образам, с коими имел я честь бороздить бескрайние моря просторы. В том был мой удел, моё предназначенье. Ибо однажды человек от Литературы (то был главный редактор многовекового «Современника»), как мечом рубя ладонью воздух, громогласно — на всю аудиторию — изрёк: «Вам выдаётся аванс! Не нами — Литературой. Вы просто обязаны его оправдать!»

Я помнил об этом, я старался. Не по мере сил, но по мере возможностей. Написанный за несколько лет сборник рассказов, не теряя наивно времени на бесполезные поиски спонсоров, издал за морские свои — с того самого, последнего рейса, — деньги (это была единственная, наряду со вставленным евроокном в нашей комнате, толковая их трата). В сети книжных магазинов он разошёлся, как горячие пирожки: раздарив кому ни попадя оставленные себе экземпляры, я принялся выкупать книжицы с прилавков. Ведь каждая была сродни закупоренной бутылке Капитана Гранта: может, хоть одно слово до сердца читателя дойдёт!

А читатель попадался порой такой умный! И дотошный. Немало из тех, кому в порыве откровения об авансе поведал, пытливо уточняли: «Так, а сколько дали-то?»

…За паспортом, после подачи мной документов в желанное окошечко аж в пятом часу, велели приходить через месяц. А вторник пришёл уже на следующий день!..

* * *

На вторничное занятие я явился, как «чек» — свежеотпечатанный, только что из кассы. В новых туфлях, что купил, наконец — с «каталонских» премиальных. Не бальных, конечно, но кожаных, на каком-никаком каблуке: как человек теперь буду с него шагать! Туфли были симпатичные, приглянулись мне сразу и ценой (это было, ясно, главным), и декоративным переплетением глянцевой и кожаной полосок сбоку — всё-таки какая-то «запендя», как черно-белый кафель танго (чуть, может, я и поспешил — в следующем, буквально, магазинчике были туфли и каблуком повыше, и ценой пониже). Обновить обувку, само собой, получилось в отутюженной рубашке с коротким рукавом и брюках от свадебного костюма: джинсы и футболки Татьяна забрала в стирку. Так что Люба, как всегда опоздавшая к началу разминки, заняв место рядом со мной сзади, одобрительно повела — припечатала по воздуху — ладонью: совсем, мол, другое дело!

Артёму, правда, туфли не понравились, о чём и не преминул он во взятой паузе заметить: «И здесь ещё зависит от выбора вашей обуви: она должна быть такой, чтобы не сковывать движений стопы».

Да ладно, маэстро! Мне и так удобно! На лучшие всё равно денег не было.

«Стоя на зеркало», мы старательно гнули стопы в основных, опять, шагах ча-ча-ча…

— С них начинается всё, поэтому и уделяем каждый раз им такое внимание. Научитесь правильно их делать, и потом, поверьте, перед вами откроется такое количество вариантов!..

Мы верили. Мы старались. Получалось пока что неважнецки — у меня, во всяком случае. И от невнятного кривлянья ног своих, что беспристрастно зеркало отображало, так искренне, видимо, лицом я кривился, что та красивая светловолосая девушка остановилась наконец, не в силах сдерживать больше приступы беззвучного смеха. Ну, хоть людей повеселил!

— Теперь изучим «алеману». Встаём друг против друга — партнёры на партнёрш. Партнёрам, как всегда, «халява»… Слава Богу!

— Делая вот этот шаг, они остаются на месте, поднимая левую руку, под которой и совершает кружение партнёрша…

Ничего себе — халява: это ж ещё запомнить и повторить надо!

— Девушки, смотрим вашу партию…

Наши красавицы кружились напротив, и у меня была возможность любоваться достойной среди других достойных — своей партнёршей. Она была великолепна! Не будь даже так плавны и пластичны её движения и изящны линии тела её — всё равно: она была лучшей! Для меня. Всегда.

— Хорошо! Давайте попробуем сделать это в парах.

В парах («Ча-ча, раз, два, три!»), с Любой, у нас получа — ча, раз, два, три! — лось хорошо: ведь со мной была она! Я отпускал Любовь в круженье алеманы, и точкой притяжения в этот миг были лишь едва соприкасавшиеся наши ладони — моей левой, и правой её рук: здесь замыкался импульс. Влекомая им, моя партнёрша возвращалась через мгновение, и правая моя рука бережно подхватывала податливый гибкий стан.

Всё возвращается на круги своя… Но — в одну реку два раза не войдёшь: вода течёт… А при ста градусах вода кипит!

Плавное — и логичное! — течение моих мыслей под музыку свернул Артём, закончивший на этом головокружительное наше занятие.

Хотел так просто от Гаврилы отделаться! Куда там! Нет — никаких сомнений на свой счёт у меня не было, да и быть не могло: откуда, спрашивается, им взяться?.. Однако развеять их стоило.

— Скажите, Артём, — скоренько одевшись и поджидая Любу, опёрся о стойку руками я, — мне, вообще, стоит заниматься? Ну, то есть, я не…

Не успел даже «безнадёжен» произнести — так резко и раздражённо оборвал меня маэстро.

— Этот вопрос, — безоговорочно сворачивал мои сантименты Артём, явно уходя от дальнейшего рассусоливания, — задаёт мне каждый! Занимайтесь, работайте, и всё придёт! Так, ну что — встаём?..

Семичасовая группа готовно — «на бодрячке» — выходила на паркет.

— Мне сегодня сюда, — ладонью означила направленье, противоположное генеральному, Люба.

Пойдём! — согласился я, готовый идти сейчас с ней на все четыре стороны света, тем более, что…

— Мне как раз надо в эту сторону — к другу зайти: они сейчас в «Клевере» целый этаж отделывают.

— Серёжа тоже, — кивнула Люба, — подрабатывать в магазин устроился — в «Бомбу». Пойду к нему.

Серёга в этом смысле был молодец! Да и хорошо ему было на стороне подрабатывать — сутки через трое, в наряд суточный заступая, Родине он служил. Вот и умудрялся при случае, и по желанию своему, находить в магазинах работёнку грузчика, либо теперь даже охранника. Непыльную и без головной боли: ни камень тебе резать не надо, ни выдумывать творчески чего-то, ни за результат конечный — футбольное поле по сантиметру! — отвечать. Красота! Честное слово — я ему завидовал!

Все при работе были, все делом занимались, один я… Танцами страдал.

— Парень, к которому сейчас иду, это единственный, на Ушакова обретённый друг. Он мне здорово там помогал. Отделочник. Теперь. А до этого… Э-э… Немало времени провёл в местах не столь отдалённых. Такие вот перипетии.

Бросив непонимающий взгляд, Люба неодобрительно повела бровью.

— Да нет, Любаш, просто, понимаешь, он очень грамотен во всех этих устоях… Со всеми телохранителями тамошними, бандюкующими, да и во всём том ужатнике — не знаю бы, как без его помощи разобрался. А заходило там порой далековато… А Татьяна — наивная! — на них юриста хотела нанимать!

— Ну, — качнула головой Люба, — с такими людьми так дела не решаются.

— Накажут…

— Да ещё как накажут!

Уж вам, Любовь Васильевна, конечно, лучше знать!

Улица была наполнена светом реклам и витрин и почти пуста от людей — час «пик» уже минул, час потехи полуночных лоботрясов ещё не наступил. И всё это: разноцветье и беззаботье, Люба, идущая рядом со мной, — было так сказочно — прекрасно, хрупко, тревожно в своей беззащитности пред той тяжёлой и мрачной реальностью, что твёрдо и могуче высилась каменным замком, хоть и в другой стороне города, но отнюдь не так уж далеко.

А Слава там, на Ушакова, действительно проявил себя однажды. Героем — без купюр! Или, вернее, «без базара». Первым моим тамошним летом сидели они, чаёвничали душевно: и Слава с Олежкой — вместе они ещё тогда работали, и Лёша-с-Витей, и отец хозяина, Степанович, именовавший сына не иначе как «заказчиком» и подряжавшийся на посильную в строительстве дома помощь. Он только что привёз полдюжины мешков клея в багажнике шестисотого «Мерседеса», ну и присел «с пацанами» чайку, за панибрата, хлебнуть. Всю жизнь он шоферил, а вот теперь стал отцом олигарха. «Ну а что, — говорил мне Слава, — вырастил хорошего сына!» Досужая болтовня за строительным, заменяющим стол козликом в тот раз перекати-полем доползла до одиозной фигуры Миши — телохранителя хозяйского. Тут и замерла — в страхе. Потому как у самого Миши разговор был короткий: «В лес, в лес — всех в лес!» Степанович здесь высказался, что имеет право — как на придомовой территории, так и внутри строения — Миша стрелять, и даже без предупреждения: он же охранник, и лицензия у него есть! На что Слава, давясь своей любимой халвой вприкуску с пряником, схохмил: пусть, мол, лучше в бетономешалку, пока её со дня на день не увезли, Миша запрыгивает, а то потом, на ходу догоняя, сложнее ему это проделать будет.

Неведомо зачем, но Степанович, бывший со Славой по особым «корешам» и даже наколку на руке имеющий («Да, это — по малолетке, скорее всего, выколол», — объяснял мне её происхождение знающий Славян), Мише всё передал слово в слово. Слава потом говорил: «Да специально — чтоб показать Мише, какой он муфлон». И на следующий день, едва войдя с шефом на территорию, гроза морей и океанов — а главное, лесов! — опрометью вбежал на второй этаж.

— Этот вот, этот! — подзуживал поспешавший сзади папашка.

— Ты!.. — остановился в дверях комнаты телохранитель.

Не выпуская из рук шпателя с жирным, как сметана, слоем шпаклёвки, Слава неспешно обернулся.

Долгую секунду они смотрели друг другу в глаза. Слава — с едва заметной, непременной в таких ситуациях (профессиональной?) своей ухмылкой.

— А ты знаешь, — краснея, надувался грудью Миша, — как из бетономешалки пальцы выковыривают?

Слава степенно кивнул.

— Хорошо, — сдувался на выдохе, только ещё зло щурился телохранитель, — что мы оба об этом знаем!

Да чего ж хорошего? Разве только, что Славу он теперь обходил, по возможности, сторонкой, а если и приходилось столкнуться нос к носу, то пожимал тому руку крепко и наскоро — никто чтоб особо момента не запечатлел. Впрочем, Слава достаточно скоро отсюда ушёл: на фига ему такие пряники? Олежку, снюхавшегося тогда с появившимся Костиком, за себя оставив. Ушёл в ремонт своей квартиры — с головой. «А он — как линия горизонта: сколько ни иди, край всё там же». Только по случаю теперь Слава на Ушакова и приезжал, да и то — поздним вечером: пару-тройку мешочков шпаклёвки и клея, по старой памяти, в микроавтобус свой забросить. Чтоб ремонт домашний всё-таки продвигался. Не разорится, чай, заказчик!

Вот это я понимаю — Робин Гуд! Да, Миша, тут лесом не пройдёшь!..

— Люба, Люба, а ну-ка слазь с дуба!.. — тихо произнесла она.

— Что? — очнувшись, не понял я: что ли, тоже из Шервудского леса?

— Дразнилка такая есть: «Люба, Люба, а ну-ка слазь с дуба!» — «Ни фига не слезу, ещё выше полезу!» — с задумчивой улыбкой промолвила она. — Вот и я про то же…

Мы вышли на людную площадь меж двух торговых центров.

— Ну, что — прощаемся? — уже начинал грустить я. — Вообще-то, давай я тебя ещё через дорогу переведу — спокойней мне будет.

— Конечно! — засмеялась Люба. — Сама-то я не умею.

А то нет? Намедни как-то перебегали уже на мигающий зелёный: «Думаешь, успеем?» — «А куда мы денемся, если уже пошли?»

Провокаторша!

— Ну, пока, — клонился к поцелую я, — а то ещё Серый увидит! Если что — вали всё на меня!

— Сейчас, конечно! Татьяне с Семёном привет!

Всенепременно! Но раньше получилось поприветствовать друга.

— Славян, привет!.. Значит, я в трёх минутах ходьбы от «Кловера», хотел бы очень тебя видеть — отдать тебе уже полторы тысячи: спасибо, выручил!

Собрался, по сотне-другой, очередной должок другу. Последний уже…

— Похвально! Подходи к центральному входу, я сейчас выйду.

Вышли они вдвоём с Джоном — на широкую, абсолютно пустую лестницу огромного бизнес-центра. В котором магазинов с очаровательными продавщицами и скучающими охранниками было намного больше, чем залётных покупателей (точнее — любопытствующих).

— Здорово, Алексейка-воробейка! С танцев, наверное?

— В рубашечке, смотри, белой! — завистливо кивнул Джон.

— Ботинки сегодня прикупил — для танцпола, — выуживая обновку из пакета, предъявил алиби я.

— Уважуха! — искренне кивнул Славян.

— Ну, а у вас как дела?

— Да как у нас дела, — развёл Слава руками, — работаем всё, трудимся. Денно и нощно. К семнадцатому декабря должны мы этаж сдать. На минутку вот только к тебе и выскочили.

— Что там с Вадимом у вас? Развязались? — из приличия спросил я.

— Ушли мы оттуда, — вздохнул Слава. — Денег там оста-вили-и!.. — Он только и покачал головой.

— Ну, не из-за меня, нет?

— Ещё бы из-за тебя! Мы бы тебя сразу подтянули!

Шутник…

— Вадим, кстати, про тебя спрашивал, — замолвил слово Джон, — про камин.

— Забудет пусть мои имя, фамилию и адрес! — в сердцах отмахнулся я. — Пусть ищет, кого хочет!

Друзья одобрительно кивнули.

— Ладно, парни, не буду тогда отвлекать — удачи, побег я. Созвонимся, как что. Покедова!

Мы расстались крепкими рукопожатиями.

* * *

А Татьяна действительно, на четвёртый уже год работы, ошарашила меня как-то:

— Разговаривала я с мужем одной нашей учительницы — он юрист. Рассказала ему ситуацию, он говорит: «Пусть приходит, обсудим, как лучше сделать. Случаются нередко такие случаи»… Ты же знаешь — я не могу, когда ситуация не под моим контролем.

Серьёзность намерений подтвердил и сын несколькими днями спустя, когда я отводил его на тренировку.

— Папа, а ты им скажи: мы на них в суд подадим, и всё! Они испугаются…

Что уж тут было сказать! Только молитву Гриши («Заканчивай скорее, Лёха! Заканчивай — и уходи») повторить?

Правда — я старался!

Честно — я спешил…

«Гриша, видит Небо, я делаю всё, что могу!»

* * *

Теперь надо было ждать загранпаспорта, который был необходим для получения морских документов — без него и соваться куда-то нечего. Дальше надо было сменить свидетельство квалифицированного матроса на «корочки» нового образца. Никак не поспевал этот документ за стремительно меняющейся жизнью — только на моей памяти, я менял свидетельство три раза. К тому же, надо было заново (и за деньги, само собой) отучиться на вахтенного матроса и на специалиста по шлюпкам и плотам — полуторанедельный цикл лекций, раз в пять лет.

Что делать: многочисленной капитанской касте, осевшей на берегу по пенсионному возрасту и нехватке судов, надо было чем-то кормиться. Притом, что аппетиты здесь были всяко больше матросских.

В общем, надо было теперь месяц этот просто-напросто выждать — до получения стопорившего все дела загранпаспорта. Пересидеть. Не связываясь больше ни с какими халтурами — баста, нахлебались! Хорош раствором руки марать — будем «таперича» бумагами шуршать. Хорошо бы, конечно, найти какую-нибудь работёнку со свободным графиком: когда хотел пришёл, когда захотел — ушёл. Чтоб отбегать по делам — по тем же документам. Ну и на танцы — танцы! — конечно: теперь это было святым. Но где ты такую работу, да ещё и в кризиса самый разгар, найдёшь?..

А ведь предупреждал я там, на Ушакова: «Что-то будет обязательно. В ближайшее время. Обвал ли, как в девяносто втором, дефолт ли, как в девяносто восьмом — вот увидите!» — «С чего это?» — пучили глаза Лёша-с-Витей. «Да потому — вот смотрите: вы сегодня сделали фиг да ни фига. Понятно — гипсоплиту не подвезли. Просидели, прокалякали, прокурили. А сорок тысяч в месяц вам отдай! Так и этот хрен уже за мясо не считаете: «Мало!» Получается — деньги вы работой не обеспечили. Это вы — а шалавы из офиса за забором?! Целыми днями только курят на крылечке, хохочут да растрандыкивают! А зарплаты наверняка у них немалые. Вот и получаются — дутые деньги: деньги, не обеспеченные товаром. Так что грядут какие-то потрясения — вот увидите! Рухнет этот колосс новорусский на глиняных ногах».

И, махнув на неверующих рукой, я шёл во двор и принимался за камень: денежную массу продуктом наполнять.

— Одно, Гриша, радует — инфляцию я здесь сдерживаю! Как говорят англичане: «Каждая туча серебром оторочена».

— Конечно, — спешил отвернуться, скрывая улыбку, он, — Только двое вас её и сдерживают: ты и Путин.

А когда всё-таки мы с Владимиром Владимировичем — атланта два — не сдержали её, проклятущую, — треснул хребет (очень уж туч грозовых на небе сгустилось!), и грохнула она кризисом экономическим, то один из слаботочников дружески утешил меня, бессребреника:

— С твоими расценками ты ещё десять кризисов переживёшь — не заметишь.

Так хотелось ему поверить! Уж ладно десять — один бы этот, очередной…

Долгожданный четверг начался с проводов сына на тренировку: свободным я теперь был художником — на хозяйстве. И лучшего начала дня нельзя было придумать! Никогда Гаврилу это не тяготило («Не тяготило то Гаврилу!.. Гаврилу то — не тяготило!»). Мы преодолевали тротуары с сонными ещё пешеходами и проезжие части улиц с проспавшими куда-то автомобилями: на переходах я оперативно крутил юному борцу руки, пряча его, по ходу движения, за себя, начиная уже настраивать бойца на ратную тренировку:

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров,

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от мелких своих катастроф.

Мы миновали мостик с радующей в этот утренний час рябью воды в реке и делово грохочущим трамваем, встречавшимся нам неизменно: это, когда надо — его не дождёшься!

— Испытай, завладев ещё тёплым мечом,

И доспехи надев — что почём, что почём!

Разберись, кто ты — трус, иль избранник судьбы.

И попробуй на вкус настоящ-щей борьбы!

Всё по делу!

Мы догоняли и перегоняли, или пытались догнать, ведущих в том же направлении своих чад родителей — в школу или в детский сад. Но громкость вещания никогда не снижалась от баллады к балладе:

— И скрываются до срока

Даже рыцари в лесах:

Кто без страха и упрёка,

Тот всегда не при деньгах!

Воистину!

— Знают все оленьи тропы,

Словно линии руки,

В прошлом слуги и холопы,

Ныне — вольные стрелки!

Здесь того, кто всё теряет,

Защитят и сберегут.

По лесной стране гуляет

Славный парень — Р-робин Гуд!

И сам уж в такие минуты начинал надуваться храбростью и бесшабашной отвагой.

— Как песня, сынок? — Для него же, всё-таки, всё пелось.

— Класс!

Очень любил Семён и песенку попугая из «Алисы в Стране чудес» (Турецкий паша нож сломал пополам, Когда я сказал ему: «Паша, салам!»), оценил песню про загадку гибели Кука у австралийских аборигенов, на «ура!» шла и военная тематика творчества Высоцкого. Но когда я в одно утро (шуруй подряд, без разбора!) завёл: «Глуши мотор, он говорит, Пусть этот «маз» огнём горит!» — то Семён, казалось, и не слушавший даже, по окончании шофёрской истории лишь мотнул головой:

— Нич-чего не понятно!

Пришлось, «включив заднюю», разобрать по частям и деталям.

А однажды прошлой осенью, когда тянул я что-то такое героическое, Семён вдруг потянул меня за рукав:

— Папа, смотри!

Клин журавлей летел над нами. Ровный, спокойный, неизменно волнующий сердце. Невозможно было оторвать от него взгляд. И Семён, задрав голову, смотрел мечтательно и восхищённо.

Мой сын глядел в Небо!

Это он увидел журавлей.

А я, давно уж не поднимавший взора ввысь — нет.

* * *

«И скрываются до срока

Даже рыцари в лесах:

Кто без страха и упрёка,

Тот всегда не при деньгах».

Миша! Плевать я на тебя хотел! А деньги — деньги свои я восстановлю!..

* * *

Она не отрывала взора от глаз моих…

— Раз, два, три!.. Раз, два, три!..

Увлекаемы водоворотом вальса, мы легко, шагая с правой, вливались друг в друга. Как в потаённую бухту корабли. Почти идеально — Любу изредка глазомер подводил. Может оттого, что глядели мы только друг другу в глаза.

Удивительное было занятие!

— Так! — досадливо остановил круженье пар Артём. — Теперь про взгляд. В отличие от латинской программы, здесь, в вальсе, наш взгляд направлен не в глаза, а чуть выше плеча партнёра. Любоваться друг другом вы будете там где-нибудь — на улице, где угодно, только не в вальсе!

Высмотрел, зоркий сокол! Углядел. Мог бы и «попустить» счастье моё мимолётное — жалко, что ли, ему было?

В конце занятия, когда готовы мы были уже, дружно похлопавши себе в ладоши, разбежаться, минутку внимания взяла Татьяна. Вышла на первый план.

— Двадцать седьмого декабря — это будет воскресенье — в Доме культуры моряков состоится турнир. Областной. На кубок области по бальным танцам. И там, наряду со спортсменами и хобби-классом, будет программа и для любителей. Обычно это три-четыре танца. Пока мы знаем, что обязательно будет медленный вальс, скорее всего, ча-ча-ча, и ещё что-то: чуть позже оповестят. Что?.. Да, я тоже надеюсь, что румбы не будет. Так что готовьтесь — мы тоже будем принимать участие, заявки можно подавать мне хоть сейчас.

Не было печали! Нужен он мне сейчас — турнир этот?!

Уже одевшись и переобувшись на лестничной площадке, я вернулся в зал: настал миг мести. Я сегодняшнего маэстро так не оставлю — всё по латине!

— Скажите, Артём, вот вы нам объясняли, что румба — это любовь и ревность. А ча-ча-ча — это что? Я просто потому спрашиваю, что мне важно дух танца постичь.

Глаза маэстро вмиг оживились.

— Ча-ча-ча, — встав из-за стойки, он обвил колонну кистью руки, — это флирт. Предшествующий румбе танец: сначала, как водится, флирт, а за ним идёт любовь.

Понятно.

Знай наших!

А тут и Любовь, походкой своей летящей, пришла — из раздевалки. Надо было подсуетиться, чтоб успеть дверь перед ней распахнуть — сама же не замедлит.

— Спасибо, Артём! — только и успел выкликнуть я, исчезая вслед за ней в дверном проёме.

На улице довелось открыть свой замечательный зонт — с тёмного неба сеялась лёгкая морось. Люба, шагнув под него, просто взяла меня под руку.

— Чего с турниром будем думать? — Она задумчиво повела бровью. — Не знаю… Чтобы на него идти, надо хоть какую-то хореографию иметь. Допустим, в школе даже у нас, когда я с выпускниками вальс репетирую, мы какие-то фигуры включаем, повороты, кружения. А так — большой и малый квадрат с поворотом пройти — стоит ли и участвовать?

— Да, — искренне посетовал я, безотчётно завидуя в душе её ученикам, — и времени мало совсем — на какую-либо путёвую, более-менее серьёзную подготовку. Да и одёжу какую-то особую на турнир надо будет…

— Я лично ничего покупать не собираюсь, — категорично заявила Люба, — у меня есть платье вечернее, туфли на каблуке — вот в этом и пойду.

Ну и мне, значит, «париться» не надо будет: отделаемся, если что, свадебными брюками, рубашкой белой — «богатой», с коротким рукавом, да и туфлями теми, в которых танцую сейчас, — они с блёсточками! Эконом-класс!

— Пить хочу. — Она кивнула на громоздкую «Викторию» через дорогу: — Зайду, куплю.

— Я тебя подожду?

— Если ты не спешишь, конечно.

— Да куда мне спешить?

— Ну, мало ли! — довольно улыбнулась она.

А на прощание, угостив леденцом с мятой, ещё и живот под расстёгнутой курткой, пощипала.

Эх, Гаврила, ловелас! Как стремительно и бурно роман-то развивал!

* * *

Гаврила счастлив был по уши,

И от души благодарил он

За вечер дивный, самый лучший —

Тот, что партнёрша подарила.

Гармония дождём стекала

Под зонт, где верною рукою

Его, блаженного, держала

Та, что меняла мир собою.

А мир вокруг был полон счастья —

Они его теперь творили сами.

И та рука, что у Гаврилы на запястье —

Владыка ох как многого под Небесами!

* * *

Последняя суббота ноября была тиха и солнечна, с небольшим даже, вырвавшимся из ночных заморозков, температурным плюсом. Я взял, да и пошёл запросто на субботнюю практику — а ну как надо к турниру готовиться. Ангажировал, ясно, партнёршу по телефону ещё в пятницу: «Я не смогу — у меня в половине второго только уроки заканчиваются». — «Если всё-таки надумаешь — буду ждать: ну и запоздаешь чуть-чуть — ничего страшного». Ещё как раз в эту субботу должны были прийти мастера — вторые двери устанавливать. Но я отпросился у Марии Семёновны: чем, особенно-то, помогу? Мешаться тут, под ногами у них путаться да колкости её (о чём промолчал, конечно) на свой счёт выслушивать?

В студии было полдюжины человек — ни одного из нашей группы. И когда время настало уже выходить на паркет, ко мне вдруг, открыто улыбаясь, мягко приблизилась Женечка — та самая!..

— А Люба сегодня не придёт? — Она глядела на меня серьёзным, но и добрым взором серо-голубых глаз.

— Наверное, нет — работает ещё, в школе.

— Тогда давайте вместе, в паре танцевать!

Лазоревая кофточка плотно обтягивала высокую грудь, не сковывающая движений полупрозрачная газовая юбочка оставляла лишь чуть простора воображению довершить линии облачённых в чёрное трико ног.

Мы встали в пару. Сдавалось, оба были чуть взволнованы и непривычны друг другу. Отчего сразу возникла ненужная боязнь лишний раз сблизиться, коснуться, ошибиться. Я не чувствовал единой с собой нити её тела. Хоть и захватывало дух от присутствия такой красавицы совсем рядом. Польщён был, конечно, Гаврила!

Но это была не моя партнёрша!

А тут ещё ремень начал вдруг капризно выбиваться свободным своим концом, так, что беспрестанно по ходу танца его поправлять приходилось.

— Да вы остановитесь, сделайте, что вам надо! — тактично улыбалась она.

На втором часу занятий дошли мы, наконец, до румбы, в изучении которой группа Евгении ушла от нас порядочно. Засим я и откланялся: дальше, Евгения, шагайте — основные шаги, и прочие — одна. К этому моменту и она уже не была против — как бы с таким партнёром самой не разучиться. Так что закончили занятие мы поодиночке — половина студии была таких.

Но всё равно — это было здорово!

Едва взошёл Гаврила трудною дорогой

В арт-студию, как сразу уловил

Взгляд умный, добрый и не очень строгий

На вензеля, что на паркете он творил.

И солнечной осеннею субботой

Та девушка так просто подошла,

И, за отсутствием её партнёра за работой,

Пустились они парой в вальс, с обеих ног Гаврилиных спеша.

Уверенностью грудь её дышала,

Дыхание струилось чистотой.

«Давайте, мы опять начнём сначала!»

Мы начинали — стопы по «шестой».

Чуть меньше часа действо длилось —

Терпенья Женечки, его старательных потуг.

Ремень его и ноги напрочь сбились,

Зато собрались мысли в ровный круг.

Теперь наврёт Гаврила смело —

И в россказнях, и в прозе, и в стихах,

Как девушку тургеневскую в вальс водил умело,

Как счастье — целый час почти! — держал в своих руках.

Поэтичней бы, конечно: «Носил он на руках», — но чего не было, того уж не было, врать не станем.

Эх, пусти меня в огород!

* * *

Мы встретились с ней на мосту — со святой моей Татьяной. Так было уговорено по телефону — сразу после практики. Она издали распростёрла мне объятия, и я — надо было счастливо оканчивать вечер — ринулся в них, как рыцарь на ристалище.

— Сегодня Нахимова девчонкам вдруг разоткровенничалась: ничего у неё сейчас, кроме танцев, в жизни нет. Сказали мне: «Таня, следи за своим мужем!»

После Татьяна купила своему мужу в супермаркете, несмотря на настойчивые его отнекивания, зимнюю куртку («Ты должен здорово выглядеть!») и синий контейнер для бутербродов — «тормозок».

А вот это действительно нужная вещь!

* * *

В воскресенье я ушёл из дома — так было надо. Тёща, включив маленький телевизор, стоящий на холодильнике в тесной нашей кухоньке, заводила тесто, собираясь приготовить что-нибудь воскресно-вкусненькое. Старалась побаловать нас, оглоедов, она каждый выходной. И надо было не помешать послушать Марии Семёновне по радио «Калину красную» — единственная отдушина человеку за целую неделю заключения с нами в двухкомнатной квартире. Семён в нашей комнате уже засел за компьютер, насмерть рубясь компьютерными рыцарями. Татьяна, укрывшись одеялом на диване, смотрела канал «Histori». Привычный воскресный расклад. А так как мне ехать на работу нынче было некуда, то пришлось искать повод умыкнуть — срочно занадобилось отдать фотоплёнку в печать. «А тебе точно надо? — допытывалась Татьяна. — Посидел бы сегодня дома» — «Да я — одна нога здесь, другая там! Сейчас вернусь».

Отдав плёнку в уголочке «Kodak» огромного супермаркета на привокзальной площади, я свернул к автовокзалу. Но ехать сегодня никуда не предполагалось — на билеты тратиться, да и времени нет. Поэтому побрёл за трамвайное депо, через железнодорожный мост, туда, где стояли в отстое товарные вагоны и не было ни машин, ни людей. Зачем? Подумать не о чем, высматривая под ногами брусчатый, уложенный когда-то и кем-то камень.

В последний год часто случалось так. Уходя в воскресенье из дому, я честно собирался ехать на работу, но, придя на остановку (а порой уже и по пути на Ушакова), вдруг садился (пересаживался) в автобус другого маршрута. И ехал куда-нибудь: в другой конец города или за край его — частенько к своему «Мальборку»: коснуться кирпичей, почувствовав вечность, и потрогать заодно, крепко ли они, год назад положенные, ещё стоят. Бесцельно побродив, пусто поразмышляв, так и дотягивал время до второй дня половины: теперь уже можно было ехать домой. Ни с чем.

Ну, не несли на Ушакова ноги!

А в последнее время сделалось совсем худо — ехать стало некуда! Во всех, куда ни кинь, направлениях что-то да напоминало уже об Ушакова, о незавершённой там работе, о вечном — нескончаемом: «Надо успеть!.. Надо заканчивать!.. Надо!..» И я прекрасно знал: чтобы разорвать этот круг, чтобы опять увидеть все четыре стороны света — надо стать свободным. А значит, надо замкнуть этот каменный круг — только так…

И вот теперь я сделал это.

Пришло время жить, дышать полной грудью, идти на все четыре стороны — идти в море. И что держала теперь какая-то бумажка стоимостью каких-то пару тысяч (копейки!) — сущая ерунда! Добуду, сделаю — я же теперь вольная птица, и вольный же каменщик — всё в моих руках! А жить, дыша полной — до головокружения — грудью я уже начал.

Любви спасибо!

* * *

Вторничное занятие опять сулило мне одиночество: Люба не могла прийти — родительское в школе собрание («…А оно только начнётся в семь, так что, Лёшечка, иди один»). Жаль — не будет ни её счастливого пришествия (в середине, как водится, разминки), ни проводов. Ладно — с ней в сердце пойду («…Ты что — иди, даже не думай!»). Надо гнуть стопы и тянуть мысок, приседать и выпрямляться, шагать размашисто вперёд и отступать назад — надо тянуться за своей партнёршей. Замечательной. Лучшей. Единственной.

Да неужели же я не смогу, при Гаврилином-то трудолюбии, старании, терпении и сноровке, научиться танцевать не хуже, хотя бы, того пижона с бородкой — «эспаньолкой»? Ведь ты, Гаврила, Ушакова одолел! Давай так же — по камешку, по фраг-ментику, — создай себя в танце: ведь не тяжелее же того будет!

Как говорил заклятый мой ушаковский сотоварищ — неглупый, при всём, Олежка: «Зато, когда ты отсюда уйдёшь, тебе ни-че-го уже страшно не будет».

А было ча-ча-ча. Совсем теперь мне не страшное, почти уже и любимое. И светловолосая красавица — Оксана, и улыбчивая смуглянка через плечи своих партнёров тихонько справлялись во время пауз: «А где же ваша партнёрша?»

Но долго солировать мне не пришлось.

В студии с самого начала появилась девица с носом горбинкой — сдавалось, ломаным, с невыразительным пучком русых волос, похоже, тысячу раз обесцвеченных, и неясным, мутноватым взором карих глаз, словно плавающим в каком-то опьянении. Татьяна сразу взяла новенькую в обучение, показывая основные шаги в сторонке от основной группы. Наконец, когда уже мы проходили под музыку основные танго шаги, а за ними файф-стэп, Татьяна призывно поймала, перехватила мой взгляд.

По доброте душевной, поспешил я и её выручить, и новенькую одну не бросить — стесняется, верно, человек. Даже помогать, как старший товарищ. Начал:

— Да вы не волнуйтесь! Вот теперь вы шагаете с левой назад, а я иду на вас.

— Я занималась бальными танцами вообще-то, — с изрядной хрипотцой в голосе поведала девица, — сейчас кое-что забыла, вспомнить только надо.

До половины занятия я добросовестно ей в этом помогал, а после откровенно стал «рожу воротить». Погорячился я, конечно, со стеснением её: жеманство красавицы к тому моменту стало уже полностью базарным.

— Ой! Ты мне на ногу наступил! — оглашала чуть не всю студию писком она. — Ай! Ты ж держи меня!

Да, у Любаши пред ней было стоическое терпение!

Ощутимо — в студии появилось что-то чужое и чуждое, из мира, что находился сейчас за стеклом. Инородное, от чего так старательно и негласно оберегали все мы этот наш космос.

К счастью, занятие всё-таки кончилось.

— Ну как вам новая партнёрша? — с улыбкой спрашивала меня на лестничной площадке Оксана.

— Да ну! — отмахнулся я, добавив тише: — Какая-то торговка семечками! Чего ей тут надо?

— Зато, — опять улыбнулась она, — будет теперь с чем сравнить.

— А я никогда не сомневался, — поспешил заверить я, — моя партнёрша — лучшая на свете! Для меня, конечно… До свидания, Оксана, удачи вам!

Как сказал бы Миша с Ушакова: «Отстрелялся — зачёт!»

А на улице уже стояла в дорогой — по-моему — шубе сегодняшняя моя случайная партнёрша и, жадно куря (насилу, верно, дождалась), говорила кому-то в трубку:

— Да!.. Нормально всё! Да — и партнёр тут есть… Дома, приеду — расскажу!

Кому это, интересно, она расскажет? Бандиту какому-нибудь низкопошивному, с которым сейчас живёт?.. «Партнёр тут есть»! Не про вас — уж прощевайте!..

* * *

На протяжении всего танцпола,

Гаврилу теребила мысль одна:

Ещё разок пропустит Любонька арт-школу —

С партнёршей новоявленной шагнёт он из окна.

* * *

В среду, дождавшись, пока все разбегутся из двухкомнатной нашей квартиры по работам и школам (и в том, под ногами не путающимся, была моя им помощь), выбрался я из постели. Времени — до 18.00 четверга — было целый вагон, а дел, как сказал бы Булгаковский Коровьев: «Самая малость». То есть, буквально никаких, кроме как картошку к ужину пожарить, да себя, неприкаянного, занять.

Я пошёл в церковь. По островкам свежевыпавшего и вовсю уже тающего снега, минуя, по возможности, непролазь грязных проплешин. Надо было разбодяжить эту унылую серость светлыми красками радости, нужно было разогнать беспрестанно наползающие на солнце снеговые облака, нагнав внутрь себя бодрости духа.

Надо было пролить хоть толику тепла — а может, и счастья! — ей на душу. В это неуютное, неприкаянное утро. Посему я набирал по ходу на телефоне: «В самом воздухе вечера, казалось, витала светлая грусть — танцпол без тебя скучал. Все тебя хватились».

Прости, Господи, грешного!

Теперь надо было подгадать под перемену — отправить. Душе страждущей.

Вообще-то, друг мой европейский — и брат славянский! — Томек, говорил: «Тебе у церкув ходить теперь не надо!» — «Почему?» — «Так ты ж на коленках тут столько отползал!..» Я тогда хохотал от души — прав был поляк! В наколенниках своих фирменных, «палубу» ушаковскую камнем мостил — всё ведь на четвереньках. Год с лишком отстоял! Вспоминая, правда, при этом не «Отче наш», а Альвидаса мать — к слову…

Телефон вякнул о прибывшем sms:

«Спасибо» — мысленно сказала,

Улыбку скрыв от сотни глаз.

«Спасибо» — тихо прошептала —

Придёт, придёт наш звёздный час!»

Счастье безудержной волной хлынуло внутрь, затопив всего меня без остатка. Она ответила мне — стихами! В порыве души (и урока, судя по тексту, по ходу) она спешила, не ту буковку тиснула даже впопыхах!

Впрочем, телефон тут же затревожился ещё одним принятым sms: «В слове: «звёзЗный» читать: «звёздный»!»

«Растележила»! А то я бы не понял! Любашечка, ну не на подиуме же — свои люди!

Надо было выручать партнёршу. Дабы не перечеркнуть пустячной этой ошибкой-опиской барышне счастья «звёзЗного» хотя бы миг.

«Гаврила всё прочёл, как нужно!

Гаврила — вумный человек!

Описке милой непотужно

Счастливой sms испортить ввек!

(К слову: «милой» ставить вопрос: «какой», а не «чьей»).» Отключив мобильный телефон, я вошёл в церковную ограду Храма, в котором крестился — одиннадцать всего-то лет назад.

* * *

–…Плечи ровные! И во время разворотов в файф-стэпе верхняя часть туловища должна сохранять всё ту же замкнутую рамку плеч и рук. Вот, как будто, верхнюю половину тела заковали в гипс.

Мы жучили танго. Любимое моё — в программе стандарта!

— Когда подставились в файф-стэпе — взгляд у обоих через рамку рук — как пулемётный прицел, помним, да? А стопы в этот момент — по одной линии. Так, что если приставить вплотную друг к другу, получилась бы шестая «стэповая» позиция.

О, эти пять шагов в диагональ! Шагал бы их без конца и шагал — с партнёршей, конечно, только своей!

Своей, и только своей!

— Та-ак, дошли, подставились, и вот в этот только момент взглянули друг другу в глаза!

Теперь резко — чик! — передёрнули голову взглядом на ту же стену, и опять — краткий только миг! — взгляд глаза в глаза.

Вот! Вот из-за этих мгновений я и готов шагать, как заведённый!

— Колени, когда подставляем бедро, полусогнуты внутрь — вот, как будто, держите ими мячик… И когда бедро подставили — партнёры! — вот тут вы должны сообщить движением рук — вот этим, почти незаметным со стороны, некий импульс партнёрше! Дёрнуть её — и тотчас на место возвратить. Вы передаёте ей свою энергию, вашу внутреннюю экспрессию!

Дёрнуть — и на место возвратить. Как это: «Увести чужую жену несложно, сложно вернуть её обратно».

— Вот эта вот, видишь, — шепнул я в паузе, только что экспрессию свою сообщив, Любе. — Какая-то торговка семечками, скажи!

— Ну, — чуть склонила голову набок Любаша. — Мамы разные нужны!

И, исподволь оценивающе оглядев сквозь зеркальное отражение вторничную мою партнёршу, заметила с некоторой, как показалось, долей зависти:

— Но туфли у неё бальные.

Вот эти вот, что ли, чуть не детские, блестящие босоножки, только что на каблуке?!

— Хорошо! Теперь смотрим следующие пять шагов!.. Давайте встанем партнёры на партнёрш!.. Вставайте тут рядом со мной, не стесняйтесь!

И он увёл зардевшуюся Любу по правую свою руку…

Мы дотанцевали программу занятия до конца — пока круглые часы, идущие своей минутной стрелкой в обратную сторону, не показали пяти минут восьмого (значит, было без пяти семь).

— Подожди минуточку, — упредила Люба мой широкий распах двери пред ней. — Татьяна, а что, вы говорите, надо для регистрации и участия в турнире?

— Ксерокопия первой страницы паспорта, квитанция об уплате пошлины на все сборы турнира — там что-то около ста тридцати семи рублей с человека. Ну и — если захотите — после турнира возвращаемся сюда, на вечеринку, это по четыреста рублей с человека: на шампанское и торты.

— Всем пока! — Это вторничная партнёрша, по-свойски весело махнув рукой и Татьяне, и Любе — как будто была с ней сто лет знакома! — на ходу ущипнула мой далеко не могучий торс в распахе куртки.

Шуруй себе мимо!

А Люба лишь улыбнулась ей вслед радушно.

* * *

— Вот видишь — ты уже и один ходишь, а раньше говорил: «Без тебя — никуда!» — улыбалась она.

Ленинский проспект горел всеми цветами неоново-электрического спектра.

— Я так понимаю, что на турнир ты всё-таки пойдёшь?

— Мы, — задорно поправила Люба, — пойдём! А как ты хотел: назвался груздем — полезай в кузов!

— Да я ж не против!.. Единственное, что — партнёр тебе никудышный попался.

— Но-ормальный! Ты посмотри, как день ото дня у тебя всё лучше получается! Думаешь, я не вижу, как ты стараешься! А до турнира ещё почти месяц!..

— Ну, вообще-то, да! — воспрянул было духом я. — Если в жизни сейчас, как су-урьёзные люди говорят, не потеряюсь, то уж в ногах, наверное, не запутаюсь.

— Но ведь, кажется, — очень осторожно начала Люба, — в твоей жизни сейчас всё нормально… Татьяна говорила, что вы собираетесь на будущий год в церкви венчаться… Что хотите ребёнка ещё одного — девочку.

— Ну да, всё, вроде, так, да только теперь я… Тебя…

— Не надо, Алексей! — Умоляюще сдвинув брови, она упреж-дающе подняла ладонь в чёрной перчатке. Точно, как учил Артём, должна обозначать партнёру партнёрша опасность столкновения сзади, — Я всё знаю!

«Хорошо, — «сдулся» я про себя вслед за Мишей Ушаковским, — что мы оба об этом знаем!»

Мы прошли немного молча.

— Да ладно… Скорей бы в море уйти — море всё спишет!

— Будешь там, где-нибудь в Рио-де-Жанейро, в белых штанах на дискотеке класс показывать, — с грустинкой, как показалось, улыбнулась она.

— Да куда там! — Я не хотел, чтобы она печалилась хоть чуть: не для того к ней был приставлен! — С кем? Без партнёрши-то своей — первой!

— Ты у меня тоже — первый партнёр…

Вот так да!

— Как, а когда ты в школе танцевала?

— Но это было давно так! Там был Дима — лучший Сергея друг. Как оказалось потом, он был тайно очень в меня влюблён.

— А чего же не признался?

— Не хотел дорогу Серёге переходить — дружба! Не смог через это переступить.

Мне оставалось лишь покачать головой — да ладно: «давно так» — так давно!

* * *

Любовь бы Гавриле в юности такую — уж он бы смог! Шаги основные, не спотыкаясь, проходить.

Ты видела, как всё с твоим приходом озарилось?

Артём на радостях рукою — правою! — к себе пригрел.

Каким там снобам значимым такое снилось?

Нести, напастям вопреки, в мир этот счастье — твой удел!

Вот так вот! И шелуху чтоб строго в урну сплёвывали!

* * *

— Слушай, Тань, а что это обозначает, если особа женского пола тебя — вот так — за живот щипанёт?

— Заигрывание сексуальное — явное, причём! Нахимова, что ли?

— Да не, не! Не со мной, вообще — с другим, там, одна…

* * *

— Ну что, Гаврила, в сине море отплываешь?

— Отбываю. Пусть смоет всё за мной солёная волна,

Оставив лишь одно: «Сама всё знаешь!»

— Да — знаю всё! — за горизонт кивнула вслед ему она.

И-э-эх, красиво бы было! Романтично — жуть тебя берёт! До мурашек по коже!

Эх, но когда то ещё будет?

И кто её будет тогда с танцпола провожать? Чья рука в танце стан её свойски подхватит?! С ума сойти!

* * *

В субботу я отправлял своих в Польшу. В двухдневную, как обычно, турпоездку. Затемно — в семь утра был уже сбор у школы — втроём вышли мы из подъезда: я нёс в руках малиновую дорожную сумку, до пяти, как обычно, раз ещё не повышая голоса отбрыкиваясь от Татьяны («Давай, говорю, вместе понесём!»). Семён — путешественник уже со стажем, бодро нёс свой рюкзачок за плечами («Наконец-то поем настоящую французскую булку!»).

«В чемодане ложка, вилка!.. «Крокодил» за прошлый год… Да початая бутылка!.. Да засохший бутерброд!» — пел я, к смеху своих, запомнившиеся строчки незнаемого мною барда: надо было разогреть своих пилигримов в морозной темноте. Пусть будет весел и лёгок их путь!

Подъехал, гулко перезванивая своими стальными чреслами, трамвай, я посадил путешественников в его светлое, тёплое нутро. «Дальше нас не провожай, там уж до школы мы сами дойдём!» — Татьяна никогда не настаивала, а я не хотел рисоваться перед её учениками и коллегами.

А вот Сергей, рассказывала Татьяна, как заботливый муж, провожал Любу всегда — до самого отъезда автобуса. Да потом она ему звонила чуть не через каждые двадцать минут до самой границы. «Нахимова! Ну чего ты трезвонишь? Понятное дело, что трубку не снимает — ну, выпил уже, наверное, пива. Так зачем его дёргать? Да отдохните вы друг от друга чуть!» — «Нет, пусть он мне ответит!»

Любовь какая!

Знатно было бы, конечно, вернуться в тихую сейчас тёщину квартиру, завалиться на диване опустевшей нашей комнаты, включить без звука — на все пятьдесят его кабельных каналов — телевизор, а может быть даже: «Да початая бутылка, да засохший бутерброд!» — суббота, всё-таки! Но — отпадало! Именно потому, что суббота: практика в студии — в два часа дня. А сейчас надо было идти «деньгу ковать»: на этой неделе я снял евро со счёта («Семёну за визу надо заплатить, и с собой чтобы наличных — не менее 50 евро было»), те самые, что клялся и божился милой банковской кассирше только множить.

Накануне я дал фирменное, по былым временам, своё объявление: «Кладка и ремонт печей, каминов, чистка дымоходов» в пару бесплатных газет и позвонил Славе — чего, в самом деле, пока какой-никакой клиент не отыщется, бездельничать, на диване ногами кверху лежать. В сущности, я всегда ведь на него рассчитывал, убеждая и Татьяну: «Пока, как раз, документы морские буду делать, работа у Славы — самый замечательный вариант! Деньги-то на тот момент всё равно будут нужны — и на прожитьё, и вам, в море уходя, что-то оставить. А у него — куча для меня работы, когда надо будет мне, допустим, по бумагам, днём — отскочил, в любое время вернулся, вечер, если что, для работы прихватил, а то и в ночь остался». Татьяна, вздыхая, соглашалась нехотя: где бы уже это время не перебился, лишь бы в море ушёл! Без щенячьего восторга разделял мои планы и Слава. Он ведь серьёзно на меня рассчитывал, надеясь, что какое-то время я поработаю с ними конкретно, а не набегами, да между делом.

Нет! Мне надо было уже в море! Я выручил тебя, Слава, той неделей своей работы на Емельянова — даже после нашей с тобой, по дороге туда, склоки в самом её начале — как положено другу. Тебе было надо, и я взялся спасать загубленный твоими мастерами объект. Выудив из опыта полутора десятков шабашных лет единственно возможный спасти дело вариант. Своими руками же эту идею и осуществлял, успевая — времени к сдаче было в обрез — тут же учить помощников, набранных тобою вчера с улицы, не жалея горла и сил на воодушевление, посредством жизненных баек, их, хмурных с похмелья и недосыпа, на трудовой подвиг. Который таки мы свершили — фактически задаром. Но не даром увещевал я, проявляя чудеса дипломатии, разуверившихся уже было хозяев, что закончим мы, конечно же, к сроку — как всегда у нас и бывает! — втуляя мягко, но убеждённо, что ещё и повезло им несказанно — получат чистый эксклюзив! Склоняя ещё и повинную — за тебя! — голову: «Да Слава на меня рассчитывал! А я всё никак с Ушакова расквитаться не мог — вот только-только к вам и вырвался».

Мы сменили минусы на плюсы. Ужасающая взор халтура превратилась в радующую глаз работу. Эксклюзивную: всякая ручная работа — эксклюзив.

Ну, а теперь у меня — свои дела. Свои, к осуществлению, планы.

И в этот остаток до рейса времени я уже не хочу творить — дайте мне выносить мусор! Я не хочу быть незаменимым — желаю быть незаметным! Я не желаю быть «с во-от такой буквы «М» мастером — определите меня к кому-то подсобником!

Я хочу в море! Хотя…

— Только, Слава, чур, чур! Документы я буду по ходу делать — отбегать, и по вторникам и четвергам танцпол — это святое!

— Давай, давай — приходи! Нам сейчас каждая пара рук в помощь — семнадцатого сдача.

* * *

«Это святое!» — так говорила и она. Когда я спросил её однажды, провожая: «Татьяна говорит, что ты каждый день по несколько, хотя бы, страниц художественной литературы читаешь». — «Да, это святое! Каждый вечер, как только домой возвращаюсь, — сейчас вот просто воду горячую на октябрь отключили, — набираю ванную и беру книгу. Мои уже знают, что сорок минут меня не трогать — релакс!»

Как здорово, что есть ещё такие люди, которые без нескольких прочитанных страниц прожитого дня помыслить не могут!

* * *

— Да плохо это! — досадливо поводил головой Слава. — Не с книжкой совсем надо в ванне расслабляться.

У кого что болит!

— Ладно, давай, показывай, что делать, — торопил я, — время-то дорого, не хочу твои деньги — «за здря!» — получать. Давай сразу обговорим! Значит, Слава, почасовая — да? — оплата у меня здесь будет, и всё, до получаса, я суммирую — ты меня знаешь: я — фиг обману!

— Договорились! Вот как я своим говорю: «Только вы переступили порог — деньги вам уже пошли».

— Ага, вот как самый худой подсобник у тебя получает… А сколько, кстати, он получает?

— Да я одинаково всем плачу, — пожал сильными плечами Слава, — по пятьсот рублей в день.

— Это со скольки, до скольки?

— Ну, получается, за двенадцать часов. Мы, вообще-то, сутками здесь уже работаем.

— Давай тогда, чтоб не путаться, полтинник в час? — чуть поднял я себе такие прямо с порога — не с потолка! — идущие расценки.

— Ну, тебе, конечно, должно быть больше, — щедро отжалел сотню с двенадцатичасового рабочего дня Слава. — Зайдём-ка, друга твоего проведаем!

«Чёрный строитель» только что закончил клеить обои в тесной боковой каморке — обрывки рулонов валялись на кафеле. Теперь он с чистой совестью перекуривал в открытую створку окна. Меня приветствовал радостно и сердечно — точно родственную, единственно понимающую его душу.

— Серёга! Мать твою, перемать! Во-первых, какого болта ты окно открываешь: обои только поклеил — отвалятся! Во-вторых, какого хера здесь куришь — обои сырые, напитаются сейчас запахом табака моментом!

— Да Слава!.. Не кричи — щас! — Вихрастый мой ученик спешно захлопывал створку и старательно растирал о кафель окурок — третий уже, среди обойных лоскутков.

— О-ой! — вздохнул Слава. — Лучше бы — скажи — и не заходили!

Смекалистым, чего и говорить, был его авангард!

Площадь отделки была большой: целый верхний этаж нового торгового центра был отдан Славе. Кто им с Джоном такое доверил? «Москвичи всё, москвичи!» Из местных сновала по объекту средних лет блондинка в теле. Добрая, виделось сразу. «Ребятки, если семнадцатого мы не сдадим!.. Ой! — Она прикладывала руку к сердцу. — Меня просто выгонят без разговоров». Рабочих — я бы тоже половину разогнал! — было много. Что каждый из них делал, понятно было не сразу — если понятно было вообще. Все юноши (старше двадцати пяти не было никого) с озабоченным видом куда-то бежали, чего-то делово суетились — были, в общем, в вечном движении. Как акулы. Или как солдаты, для которых передвижение по армейскому плацу разрешено — по уставу — только бегом. Парадно вышагивали только Слава с Джоном, облачённые в утверждённую своей властью форму строительноначальников — оранжевые рабочие комбинезоны со светоотражательными полосами на ногах — лампасами поперёк! — а у Славы ещё и штормовка, как генеральская шинель, или как тога победителя, на плечах. Это при температуре, при которой мне вольготно работалось лишь в футболке!

Вечное Броуновское движение в огромном помещении (точнее — в нескольких его залах) осуществлялось, начиная с Джона, а от него (от греха подальше!) убегали в другой конец — к Славе, к которому кто-то да подбегал каждые пять минут.

— Слава, запиши на меня сотню?

— Зачем? — лукаво щурился начальник.

— В магазин сбегать — чаю попить.

Слава неспешно, с укоризненной улыбкой покачивая головой, точно смакуя мгновения, вытягивал из нагрудного кармана «комбеза» пухлый блокнот с авторучкой, где записывал выданный «работяге» аванс, а потом толстенный, с коим никогда не расставался, бумажник — символ высшей власти: почти магический! Из коего и одалживалась просителю вожделенная купюра.

«Грабили нас грамотеи десятники…» Но тут, право слово, неизвестно ещё кто кого грабил: десятник ли грамотей, или его продвинутые подчинённые!

Пили чай и ели здесь с утра, в обед, вечером и даже ночью — в любое, в общем, время. В чём, в чём, но в этом деле ребята знали толк! Ели за длинным, сколоченным, наверное, первым делом столом из ДСП, убраться на-, под — и вокруг которого намеревались, видимо, в последнюю очередь. «Отлетали», судя по горам пластмассовых контейнеров, по покупным салатикам: греческий, грузинский, оливье, сельдь под шубой — гурманы! Жаль немного, верно, было закусывать «без толку», но здесь был установлен Славой жёсткий сухой закон. «Москвичи первым делом сказали: «Если хоть одного даже с запахом ловим — сразу на четверть всей суммы штрафуетесь». Так и в договоре записано. А тут у нас — миллион триста тысяч: вот и считай!» Славные молодцы Славы с лихвой компенсировали недостаток алкоголя избытком сладостей. Неписаный, самим народом установленный «сладкий» порядок гарантировал купившему законное право только на первый пряник (пирожное, зефир, круассан, тарталетку), а дальше уж — как повезёт! Вероятно поэтому — карауля вновь из магазина прибывших, за столом в любое время дня (а теперь уж и ночи) кто-то да заседал. Теперь это была вторая маленькая отдушина в суровых лишениях безвылазного круглосуточного аврала для хлопцев, переехавших в «Кловер» до окончания объекта. Первую составляла прекрасная половина человечества — полдюжины девиц, кроивших из пеноматериалов незатейливые орнаменты и вырезавших рожицы инков и их божков (этаж должен был называться «Империя инков»), как автопортреты. Впрочем, свои отнюдь не греческие носы девицы задирали высоко: ведущий художник этого объекта то ли в порыве вдохновения, то ли сдуру, то ли, как любил говорить Слава, «с перепуга», платил девчушкам по тридцать тысяч рублей в месяц. Разница в оплате со Славиными орлами была разительной, о чём многие уже успели «пожалиться» мне втихаря. Полбеды бы ещё это, так и от ударной работы художницы дефилированием в воздушных своих, одноразовых комбинезонах братву отвлекали. Даже Джон, проходя мимо двух умелиц, вырезающих и громоздящих топорные фрагменты по разные стороны входа, приостанавливался:

— Вот сейчас и посмотрим, кто быстрее работает!

— Иди марафонцев своих на промежуточных финишах фиксируй, смотрящий!

Что-что, а физическая выносливость парней впечатляла! Особенно поражал своей кондицией парнишка в ярко-красном комбинезоне, и по прозвищу же: «Партизан». Настолько стремительно и делово сновал он по этажу с вдумчиво-чистым взором ясных глаз! Происхождение его героической «погремухи» с усмешкой пояснил Серёга:

— A-а, загасится где-нибудь постоянно — и курит.

Для чего нужна была такая капелла бездельников Славе? Для реставрации «Битвы за “Кловер”»? Линолеум во всех залах был уже постелен («Зацени, какой узор мы сделали!»), большие баннеры по стенам тоже почти все поклеены: «Сейчас вот, на следующей неделе, должен контейнер из Москвы прийти — с оставшимися». Шёл, правда, ремонт в маленьком туалете. Внеплановый: когда дорогостоящий узорчатый кафель, утверждённый привередливым дизайнером, был полностью поклеен по стенам и на полу (Джон самолично, никому не доверив, укладывал), решили и воду в трубы открыть (тоже Джона вся, с сантехникой, работа) — всё «по-нашему»! Открыли…

Теперь вот, чтоб до потёкших труб добраться, долбили эксклюзив отбойным — гордостью Славы — молотком: ну хоть все увидят, что инструмент весь для работы у «фирмы» в наличии есть!

Пошныряв по всем закоулкам в поисках работы, я, наконец, набрал ведро воды, прихватил флакон моющего средства и припал, с тряпкой в руках, на мытьё полов. По-чёрному исполосованных подошвами и каблуками мастеров-скороходов. И самая то была продуктивная сейчас работа. Жаль, что времени на неё оставалось лишь пара часов…

* * *

У меня был повод позвонить ей… У меня было счастье услышать её голос!

— Нет, иди, конечно, ты что — даже не думай. — Явная грусть между тем слышалась в трубке. — Я же тебе говорю: назвался груздем!.. Нет, я никак не могу — мы с детьми в кино идём: в «Плазму». Так что недалеко там друг от друга будем…

* * *

Теперь Гаврила сделался Гамле́том: (ударение на 2-м слоге)

«Быть на танцполе нынче, иль не быть?»

Как форму не терять? При этом —

Как Даму сердца не ранить? (опять на второй слог)

Решил (ведь ждать её всегда он будет):

Гаврила в студию сегодня всё ж придёт.

И, в вальсе головою закружа, не позабудет,

Какую розу алую он на щите несёт!

* * *

В студии я с порога напоролся на Алевтину — так, выяснилось, звали вероломно вторгшуюся в группу нашу девицу. Как на мину. На секс-бомбу, точнее, коей, верно, она себя и числила. Из элементарного приличия — мы ведь были одиночками, а мой рыцарский плащ еще развевался с самой улицы, — пришлось опять терпеть себя её партнёром. Стоически перенося писки, визг и понукания.

— Ты не обижайся, — с детской непосредственностью увещевала она, — я на мужа своего тоже кричу.

Вот на мужа и кричи — я причём? Хоть и жаль, конечно, бедолагу! Наверное, и на танцы её услал, чтоб пара часов тишины в его жизни появилась!

Вдобавок, когда я подхватывал Алевтину после кружений, рука путалась в складках газовой накидки: пока, там, до спины доберёшься, уже и опять в кружение её посылать пора!

Пора было её посылать…

Я честно отдал Алевтине час — на большее, при всей моей «уважухе» к мужу её, незнакомому и горемычному, сил не хватило: «Слушай, мне бежать срочно надо! Не обижайся, ладно — дела». — «Да иди, иди, конечно — если надо». — На удивление, она всё прекрасно поняла (глаза даже на миг просветлели задумчивостью) и, к её чести, приняла моё бегство с достоинством.

Всему положены пределы —

Душой Гаврила занемог!

И, под шумок, да между делом,

Не от своей партнёрши сбег.

–…Ну, чего ты с танцев сбежал?.. Подожди — сейчас из зала выйду… Но ты позанимался хоть чуть-чуть?.. Надо, конечно, готовиться!.. Да — мы, допустим, можем и в школе заниматься, там у нас и музыка есть!.. Во вторник обсудим…

Я почти бежал домой, хотя сегодня никто там меня особо и не ждал, да и время вечерней поверки тёщи ещё не подошло. Прицепом же я нёс на глубине пакета «чекушку» — одиночество субботнего зимнего вечера (ведь декабрь уже наступил) коротать.

И, «прорисовавшись» на кухне участливо — прилежной физиономией, трезвой ещё харей, — и, затворив за собой дверь нашей комнаты, первую рюмку я налил за польскую сторону…

* * *

— Привэт, мой эвропейский дружисче!

— Здорово, мой славянский брат!

Только так, по народной дипломатии, мы друг друга и приветствовали.

Иностранец Томек носил очки с толстыми линзами и постоянно спадающие — не особо на чём им держаться было — джинсы. Длинные волосы были непременно взлохмачены на голове, и торчали в разные стороны из ушей. Европеец имел видавший виды «Фольксваген-пассат» (в бардачке ли, в дверях, или под ковриком которого можно было отыскать болтик любого диаметра или дюбель всякого размера) и троих детей от законной своей супруги — нашей соотечественницы и землячки.

На Ушакова он был приглашён, по своим каналам, Альвидасом (тоже ж теперь евросоюзником). Укладывать мраморные ступени на заднем балконе и центральном входе. Когда он управлялся, без сантиментов сбив мой камень по нижней каёмке, с балконом, я как раз закончил калым мангала «Мальборк».

— Мальборго, — знающе кивал Томек, — замок тевтонов.

— Мы же их вместе потом, в 1410 году, разбили, знаешь? Правда, наших смоленских витязей было лишь три полка, и все полегли. Я книгу читал: «Крестоносцы».

— Знамо, знамо… У нас в честь того сражения напиток есть — «Грюнвальдска битва»: килограмм дрожжей, четыре — сахара, десять литров воды поверх заливаешь. Когда выбродит и перегонишь — нелегко одолеть!

Братец ты мой славянский!

Одолев без труда задний балкон за два летних вечера, в следующий раз Томек был призван тёплой зимой клеить дорогущие мраморные ступени на крыльце самого что ни на есть центрального входа. Главного крыльца — парадного подъезда. Приспичило хозяину. Впрочем, я уже выходил каменной мозаикой на крыльцо, а, по словам Гриши: «Поляк ещё летом это положить был должен!» Но руки, за другими работами, у него не дошли, да и к лучшему — ноги строителей переносили на своих подошвах столько шпаклёвки, клея и строительной пыли, что теперь, пожалуй, ступени надо было бы уже перекладывать.

— Пива не хочцэ, пан? — весело кивал мне Томек на запенившуюся воду в бадье из-под краски, что он только залил.

— Спасибо! — тактично отказывался я. — У меня самого скоро чай поспеет.

Вода, в которой грел руки и куда окунал застывший камень, закипала в моём резиновом ведре с погруженным в него кипятильником: зимние условия кладки!

Я ещё и в помощь Томеку подписался — подсобником. Чтоб иметь для себя представление об укладке мрамора. Станок даже свой готов был предоставить — всё для друга! Но Томек, бесполезно попытавшись укротить уже изрядно «ушатанный» резкой камня агрегат, покачал головой:

— Нэ-э, в этой печи хлэба не спече!..

Как знаешь.

Вдвоём, вспоминая моменты общей истории («Да и добже, что тогда, в восемьдэсят пэрвом, Ярузельски власть забрал — было бы, как у Чехословакии»), мы уложили ступени за пару дней.

— А швы когда, Томек?

— Да по веснэ зафугую.

По-нашему!

Весной же он появился лишь на день, установив мраморную столешницу на барбекю, обошедшись здесь без моего, с Гришиной подачи, участия: «Лёха, не отвлекайся по мелочам».

— А ты, гляжу, упёртый малый, — подивился он, когда я в четвёртый раз потащил большущий каменный пласт к станку: «палуба» была в самом начале. — Я только одного такого мастэра видел — у себя, у Польше. Тот тоже мог один камень целый день молоточком лупать — тэрпенья бралось!

— А ты не хочешь подключиться? Деньги-то здесь я вбил хорошие — на двоих хватит!

Я всё ещё не терял надежды найти себе помощника.

Томек по-доброму усмехнулся.

— Я нэ перэживаю, что ты меня обманешь! Они, — он кивнул в сторону дома, — обоих нас кидануть могут.

Мне нечего было ему возразить.

— О! Отдэлочныки унывэрсалы! — отметил Томек вереницу среднеазиатских гастарбайтеров, проходящих мимо забора. — Звоню, курва, вчера утром по объявлэнию: «Отдэлочныки уныверсалы трэба?» — «Чё делать умэшь?» — «Ничего!» — «А чё звонишь?» — «А чё б ты объявлэний дурных не давал». Засмеялся. Спросил расценки на плитку, на обои: «Это дорого! Навэрно, дэйствитэльно отдэлочныков-унывэрсалов искать придётся».

Томек тоже жил с тёщей. По его словам получалось, из ума если не выжившей, то, скажем так — пожившей.

— Была хорошая квартира, у цэнтре — трёхкомнатная. «Голова у городе болит». Поменялись — на Светлогорск.

— Ого!

— На такую же, с доплатой. Море видно! Воздух свэжий. Мне езди каждый день — ладно. Ей — скучно! Город маленький. Ходить днём некуда! Поменялись обратно. Опять — на трёхкомнатную, опять — с доплатой.

— А откуда ты деньги, клещ, берёшь? Детей трое, жена, тёща, да ещё квартиры, как перчатки, меняешь — всё с доплатой.

— Работаю, — хмыкнул Томек. — У шесть утра уже встаю — привычка, кофэ выпил, сыгарэту скурил — и поехал!

Смолил он одну за одной.

В следующий раз мы повидались с Томеком уже летом…

Было облачное утро июльской субботы…

— Ты у меня тут всю жизнь отрабатывать будешь!..

…Плавно переходящее, впрочем, уже в день.

— Ну, где твой грёбаный поляк, Альвидас? Я что — из-за него свой выходной терять буду?!

Хозяин, всунув руки в карманы брюк спортивного костюма и перебрасывая из угла в угол рта зубочистку (верный, как заверял Гриша, признак, что он явно не в духе), стоял на верху крыльца — того самого…

Альвидас, кручинно свесив повинную голову и плешь на ней потирая, топтался внизу, в чертополохе. Между ними, на середине ступеней, скрестив руки на животе и пронзая незадачливого дизайнера стальным колючим взором, могучей фигурой обозначался Миша.

— Звони, давай, ещё раз!

Крякнув, Альвидас извлёк из кармана моднявых своих джинсов телефон.

— Томек!.. Томек, ты давай, это, подъезжай — правда! Приезжай — я серьёзно.

При всей своей прощелыжности — отдадим ему должное — Альвидас не был жалким трусом. А может даже, это у него был уже профессиональный подшёрсток — везде же так у него случалось…

Томек подъехал минут через двадцать. Дальше, за забором, события, по его рассказу, развивались так:

— Выходит вот этот громила: «Ты крыльцо делал?» — «Я». Вытаскивает пистолет: «Пошли!» Я чуть не обо…

Не мудрено!

Пленного подвели к крыльцу.

Где-то я это уже видел?!

— Ну что? — жёстко, не повышая при этом голоса, отчего становилось ещё более жутко, вещал хозяин сверху. — Один раз вас простили — балкон с перепадами, другой — на барбекю…

Точно — «Мастер и Маргарита!» Иешуа га Ноцри и Пилат Понтийский. И балкон со ступенями!.. Ну, и кентурион Крысо-бой (Марк!.. Миша!), конечно — куда без него? Все по местам!

А грех Томека был такой: через непрофугованные вовремя щели с талой и дождевой водой на ступени пролились потёки клея — зимняя кладка дала себя знать. Белыми разводами они уже так плотно въелись за это время в мрамор, что очистить их не представлялось теперь возможным.

Эх, Томек, Томек! Какой же ты, брат мой славянский, раздолбай!

А и цена-то всей мраморной лестницы была — четырнадцать тысяч евро: всего-то!

У Томека забрали документы — права и что-то ещё, что уж у бедолаги было в тот момент, — и Миша куда-то с ними уметелил. Со всем своим семейством уехал скоро и хозяин, оставив Томека с Альвидасом скоблить и вылизывать крыльцо. Но сколько те ни лили из шланга на ступени воду, сколько ни елозили мягким пушистым диском, в полчаса оперативно Альвидасом купленным, шлифовальной машинки по проклятущим белым потёкам, клеевые разводы пропадать не собирались. Засели они теперь в мрамор крепче тевтонских рыцарей в замке Мальборг.

— Когда мокро, так даже и ничего, — обречённо вздыхая, говорил Томек курившим тут же Костику с Витей-без-Лёши, простодушно удовлетворяя их злорадное любопытство мелкими подробностями: «Когда пистолетом у спину уткнул, я, курва, чуть не…!»

Парни были счастливы. Потёки никак не изводились.

Часа через три бесполезных Томека потуг (уже без чуткого руководства «свалившего» по тихой волне Альвидаса) прибыл Миша, отдав, наконец, мытарю документы:

— Ну, теперь ты никуда и не выедешь — даже не пытайся!

Вот это беспредельщики! Международного — шугайся! — масштаба. Этим мнение священного синодриона не нужно — им Кайфа не указ!

Сегодня хозяин два часа ждал: «Я что — свой выходной терять буду?!» Меня («Как мы уже устали») они ждали уже третий год.

Тут уж Мише одним пистолетом не обойтись! Не одной, во всяком случае, обоймой.

Вот и покачай ты, Гаврила грешный, права здесь! Упади на четвереньки, уткнись в свой камень, ползи скорее к окончанию и не отсвечивай! И тем будь счастлив: пока ты не закончил, ты людям — серьёзным! — нужен.

Томека в тот день отпустили, долг повесили на Альвидаса. Расплатился тот достаточно скоро: не живыми же деньгами — взаиморасчётом за дизайнерские услуги свои, бесценные. «Альвидас нам ничего не должен», — как-то к слову обмолвился Гриша уже зимой. Томек же, когда мы поздравлялись по телефону с Новым годом и Днём защитника Отечества (он этот праздник почитал особо), на моё: «Заезжай, если что!» — отнекивался яро:

— Я эту улицу, курва, Ушакова объезжаю тэперь за километру!

Счастливый! А я день за днём — ещё год с лишним! — носил туда свои ноги. Хоть и не шли те, проклятущие…

* * *

Блеклое зимнее солнце скучно тянуло день до вечера, равнодушно взирая через большие, запылённые окна верхнего этажа на снующие туда-сюда фигуры.

— Вот, я сразу слышу, что Серёга идёт! — проводил агитационную летучку на рабочем месте Слава. — Вот так! — Он изображал стариковское шарканье ног. — А я хожу вот так! — Слава — на ходу! — перевоплощался в спортивного ходока — землемера.

Эх, Слава, в ногах правды нет! И от работы не убежишь, и от судьбы не уйдёшь…

Правда была в том, что парням, волею судьбы у которых работал теперь, я был здесь абсолютно не нужен. Третий день кряду слонялся из угла в угол, принимаясь за какую-нибудь бестолковую работу, на половине её бросая, чтобы ухватиться за другую — такую же. В воскресенье с утра надыбал вынос мусора на рампу, что находилась на первом этаже, и это продуктивное занятие можно было бы растянуть на целый день. Если бы не Слава, подключивший по такому случаю мне в помощь всю ораву. А ушлые, не мудрствуя лукаво, подключили в дело лифт («Потом убрать только надо будет!»), и работа была сделана в два счёта. Пришлось искать другую: «Слава, чё делать-то?»

Делать мне здесь было нечего!

Деревянный каркас лодки, что должен был служить столиком в кафе, захватил набирать Саня — земляк Джона, знакомый мне ещё со стройки в Мамоново. Пылесос, что, по замыслу Славы, должен был гудеть безостановочно, с профилактическим лишь пятнадцатиминутным «перекуром» — в два часа раз, не выпускал из рук Костя-«светофор» (наколка у него на шее была трёхцветная), хорошо зарекомендовавший себя на объекте на улице Емельянова. Нашлось, правда, мне место — с бока припёка — при наклейке последнего баннера на стену.

— Стену грунтовали? — в последний момент строго дознавался Слава.

— Грунтовали, грунтовали, — не моргнул ясными глазами Партизан.

Дотошный Слава всё же решил проверить, проведя по стене пальцем. А когда отнял, продемонстрировал, зануда, шпаклёвочную на том пыль.

— A-а!.. Здесь-то? Не грунтовали! — мотая отрицательно головой, всё так же прямо глядел в глаза Партизан.

Да, у этого, и вправду, правды не выпытать — хоть ты к стенке его той поставь!

Под вечер Слава вспомнил для меня дверной проём, что нужно было заложить. Подтащив, как добрый, кирпич с кладочным раствором, я успел выложить кладку в свой рост (не забывая армировать каждый ряд забитым в стену гвоздём — как положено!), оставив окончание на завтра — «пшеков» своих надо было бежать встречать. А в понедельник мне осталось лишь, покривившись, обозреть кривокирпичное завершение Серёги — это он, сразу было видно, постарался.

— Ночью доложил, — сказал утром мне Адиль. И, сверкнув чёрными зрачками, добавил: — Это ты Славу, там, у Вадима, научил по ночам работать… Вадим, кстати, до последнего дня спрашивал: приедешь ты камин выкладывать? Хоть по ночам — согласен он уже был.

— Да ну его, Вадима этого! Пусть ищет, кого хочет…

* * *

А в один полуночный час я рассмотрел через футбольный проём немытого окна, как строится часовня напротив — через дорогу. Тоже в ночную смену работали. Споро. Прожекторы, кран подъёмный, монтажники в клетках арматуры — заливать бетоном с утра будут. Вот — кризис, не кризис, а строятся тоже! Не всё, знать, под небом плохо — переживём трудности эти временно-постоянные, переживём!..

* * *

Да ну его, Вадима этого! Пожертвовал я ему однажды июньское воскресенье прошедшего лета, приехал, как добрый — друзьям помочь. Давно уже Слава просил дымоход кирпичный положить: «Ты, главное, начни — сколько успеешь». Успел я в тот день много — почти на второй этаж трубу о восьми каналах выгнал, сумев, по ходу работы, и с хозяевами поочерёдно пообщаться. Вадим примчался раньше супруги. Поведал ему обстоятельно — чтоб потом лишних вопросов и ненужных претензий не было — о плюсах, но больше о минусах открытого, как они хотели, кирпичного камина перед чугунной топкой за жаростойким стеклом — пусть и станет она чуть дороже. «Растележил», рассусолил, разложил по полочкам. Как правило (бывшее безо всяких до этого дня исключений), такое серьёзное, обстоятельное начало работало безотказно. Только, оказалось, не здесь! Потому что Вадим, видевший меня первый раз в жизни, без сантиментов возмутился подъехавшей чуть позже супруге:

— Ты же хочешь открытый огонь? Ну вот, а этот, бляха, говорит, что ещё чего-то там надо покупать!

«Этот»! Действительно! Разводит бедного хозяишку на бабки — вставку какую-то чугунную — бляха медная! — требует!

Дурень — тебе как лучше говорят: для себя же ты дом строишь!

Поглядев на такие дела, считанные разы я сюда ещё и приезжал — от Ушакова факультативом. По дружбе и по воскресеньям. Дымоход до крыши да столбик на веранде выложил. Поавралил и одну ночную смену — к осени уже ближе: срочно нужно было отдельно стоящий дымоход — как раз-таки, для камина — выгнать. Но тут уж я передавал немудрёные секреты мастерства преемнику своему здешнему — вихрастому, вороватому Сергею. Каменщику от сохи и «чёрному строителю» Славы («Вот есть, знаешь, чёрные полковники, а это — чёрный строитель: чего бы ни делал, наверняка закосячит!»). Но так как то был единственный мало-мальски сноровый в кирпичной кладке умелец в большой — с упором на общестроительные работы («от фундамента — под ключ!») бригаде, то оставалось довольствоваться им. В любом случае, Слава с Джоном смело перешли на новый уровень («Отделку мы уже переросли»), взявшись за этот дом с нулевого уровня.

Когда-то надо начинать!

Друг наверняка делал ставку и на меня, надеясь выдернуть-таки с Ушакова. «А мы сейчас всей толпой фундамент льём — бетон привезли!.. Да, а у нас тут радуга такая — через всё небо: красота!» Но все попытки залучить меня героикой коллективных трудовых свершений и романтикой необозримых далей оказались тщетны: да я бы с удовольствием, но Ушакова, Ушакова!..

Место то было действительно красивое. В тихом уголке уютного городка. У самого края отлогой низины с железнодорожными рельсами на дне, по которым четыре раза в день проходил пассажирский пригородный дизель. На другом её крае был почти вольный бурьянный простор, в который гармоничной пожухлостью вписывалось несколько заросших участков с погнившими покосившимися балками — огородками.

— Просто я боюсь, — сознался как-то Слава, — что мы без тебя кладку запорем.

— Поставь Джона на углы, пусть каждый угловой блок выставляет аккуратнейшим образом, по уровню — в трёх измерениях. Не спеша. А вся толпа уже от угла до угла, по шнурке — нитку такую натягиваете, — кладку гонит. Если вы так не сможете, тогда… Тогда, Слава, вышивайте крестиком!

Кладку ребята одолели. А вот дальше дело начало замедляться. Не думаю, что лицезрение живописных окрестностей славных строителей Славы от работы отвлекало. Обычно они, если не было того на объекте, рядком сидели по лавкам — нетёсаным, положенным на керамзитовые блоки горбылям — и, запивая шоколадные крекеры чаем со сгущёнкой, смотрели на ноутбуке «Хроники Нарнии». А что — мой девятилетний сын, такой же, кстати, большой любитель «сгущика», тоже этим фильмом бредил.

— Как ни приеду, они всё только хавают! — ещё по-доброму журил их появляющийся на своей стройке Вадим. Пока стройка эта плавно не перешла в долгострой — вот тогда он уже в выражениях не стеснялся!

Однажды Вадим со своей хозяйкой — милой и спокойной женщиной — по наводке Славы, подъехали на Ушакова: поглазеть. Перегородив своей «аудюхой» выезд из ворот, за которыми — я видел — уже заводила свой «поршик» Наталья Алексеевна. Поэтому, вышедши быстро за ограду, я был сдержан в ответах на вопросы Вадима: «Где это они столько денег наворовали?»

— А ты не сказал, что это мы всю отделку внутри сделали? — взъярился моей бестолковости Слава, которого к тому времени на Ушакова уже и в лицо забыли, — Ну, ты лош-шара!

Они с Джоном ещё надеялись, видимо, заполучить и всю внутреннюю отделку дома Вадима.

Не «срослось»…

Ветер осени первыми порывами развеял те друзей надежды, рассеяв и половину дружной их бригады (вторая в срочном порядке была переброшена на «Кловер»). В сентябре, когда мы спасали заказ уже на улице Емельянова (тот самый, по пути на смотрины которого и поругались тогда мы со Славой — «по взрослому!»), в день его сдачи имел «шеф — нарасхват» пренеприятный, видимо, разговор телефонный с Вадимом:

— Я здесь, на Емельянова, объект мы здесь заканчиваем… Вадим… Вадим!.. Ну, мы же тебе не завтра ещё заканчиваем.

— Чего там? Мозги тебе взрывает, хлыст? — поинтересовался я, когда Слава упрятал телефон в нагрудный карман комбинезона.

— Да нет, — по-настоящему грустно вздохнул Слава. — Если бы все заказчики были такими, как Вадим… С ним-то, как раз, договориться можно.

И он со вздохом обернулся на оклик здешней фурии: «Вячесла-ав! А что это вот здесь?..»

На Емельянова мы в тот день заказ сдали!

Через пару дней я приехал, за компанию со Славой, на дом Вадима. Был серый, холодный, промозглый день с непрекращающимся дождиком, временами переходящим в косой ливень. Из коробки дома, где в пустых дверных и оконных проёмах гулял ветер, и лишь устланная чёрным рубероидом крыша охраняла хотя бы от дождя, выбрели «чёрный строитель» с Адилем: ёжащиеся, небритые и неприкаянные. Брошенные генералами остатки разбежавшейся армии. Пленные. Живая доверенность Вадиму, что объект не оставлен, работа ведётся.

— А, на фиг! — грустно улыбнулся мне храбрившийся Адиль. — Скоро пошлём здесь всех, да и уйдём, к черту!

— Давно пора, брат! — крепко пожал ему руку я.

Ужели они рассчитывали здесь что-то ещё получить?

Чего они здесь могли уже наработать?

Мне было искренне жаль бедолаг. Но я не желал разделять их участь — здесь уже было всё потеряно. А второй раз наступать на ушаковские грабли — мёрзнуть, мокнуть (за что — за идею: «Через четыре года здесь будет город-сад!»?) у меня просто не было уже сил.

— Надо же с тобой ещё за этот дом рассчитаться, — спохватился Слава на обратном пути. — Сколько мы тебе должны?

Я оценил свои труды в символическую тысячу рублей — чего было с них, сирых, взять!

…Но в тот, самый первый, июньский день — в солнечное то воскресенье, когда как заведённый гнал я всё выше и выше массивный дымоход — всем на диво, — то отдыхал по-настоящему. От Ушакова — душой. В которой также непоколебимо поднималась волна радости: я всё ещё могу свернуть горы, я не зачах там, я — сильный!

А в конце дня подошёл Джон:

— Вот видишь, как хорошо с нами работать: никто над душой не стоит, никто не напрягает, никто лесом не припугивает!

Приберегал, верно, весомый этот аргумент.

Хоть сам парням за то приплачивай!

А где-то в тот дышащий сочной зеленью лета день была Люба?..

* * *

Во вторник, по короткому дню («Танцы же, танцы!») я «свернулся», заработав 300 рублей — за 5 часов.

Хоть что-то — всё не дома сидеть!

А здесь — у парней на шее…

Да я хоть бы и по ночам рад был работать — самый ведь сейчас для меня вариант!

Но не было здесь моей работы.

* * *

— Ну что — встаём?..

Я не помню когда — сколько уж лет назад! — спешил я так на свидания. С этой студией, с этой атмосферой, с этой музыкой, с ней… Я ждал её пришествия, а она всё не шла. В зале сегодня были все-все-все, плюс «бандос» Алевтины — очень прилично, впрочем, одетый и достаточно сдержанно себя ведущий. Со спокойным, мужским взором, беспристрастным и чуть даже равнодушным. Алевтина, наверняка, притащила его сюда: уступил, наконец, супруге. Сидел на лавочке и глядел больше на теребимые перчатки, чем в зал.

— Вот этот, вот этот, — исподволь кивнула она по моему приходу.

Чего хотела? Семечки оптом не закупаем!

— Та-ак! Плечи работают!

Артём гнул свою грудь в разминке натурально — колесом. Мне так никогда не суметь, не научиться! Хотя… «Назвался груздем»!

Да смогу! Ради неё — должен смочь. Смог же там, на Ушакова, даже без Любви — всего лишь в её предчувствии, горы — камня — свернуть. И уйти красиво. Да что там: хотя бы уж просто — уйти! А по сравнению с Ушакова, всё прочее — семечки!

Алевтина!..

Любовь появилась не одна. С молодым нахалюгой, крепко сложённым, с модной стрижкой и снисходительно-насмешливым взглядом: просто с ходу хотелось влепить ему «подлещика» — легонько, для профилактики.

Юноша остался у стойки, свойски завладев участливым вниманием вставшей по другую сторону Татьяны.

Здесь сегодня что — пати-«сходняк»? День свиданий?!

Сегодня был вечер любви. И ревности, конечно — румба.

— Скорее всего, румба будет вторым латиноамериканским танцем в турнирной программе. Поэтому давайте сегодня поработаем над ним!.. Трудный, всё-таки, танец.

Сначала мы работали поодиночке — партнёры против партнёрш: стенка на стенку. А незваный спутник Любаши беседовал меж тем с «ля профессо́рой» всё оживлённее и разбитней. И только когда я нежно, но твёрдо привлёк к себе свою партнёршу в латинской стойке, он, тотчас с Татьяной распрощавшись, убрался моментально.

Ступай себе, ревнивый мучачо: это моя партнёрша!

— Вчера было занятие в другой группе, и общая была у большинства партнёров ошибка. При алемане, когда партнёрша кружится, начинают её руку своей крутить. Как бетономешалку!.. Чего смеётесь — именно так!.. Не надо этого делать — держите ладонь вот в таком положении, — он воздел ладонь почти вертикально, под небольшим лишь углом, кверху, — на месте. И тогда партнёрша, скользя по ней, своей ладонью тоже свершает круг. Так что не надо — как бетономешалку!..

Не буду! Я, кстати, сроду ей на Ушакова и не пользовался, лопате больше доверяя. Никакой, во-первых, от электричества зависимости — ни с кабелями таскаться не надо, ни гнездо розетки свободное выискивать. Да и мыть бетономешалку по окончании работы — сплошная морока: гляди, чтобы водой цементной хозяйские цветочки не залить!

Если бы, конечно, Миша в неё запрыгнул — можно было бы ещё подумать…

— Далее — посмотрите, какой ещё — важный! — момент: когда мы проходим основные шаги, то промежуточные два шага делаем ровно, без спешки. А в крайних мы должны чуть замедляться, шагая на партнёра, делать едва заметную паузу, приставляя шаг, а назад уже отталкиваемся с ускорением. Получается натяжение такое, для танцев вообще очень типичное: если где-то замедляемся, значит, в следующем движении будем добавлять — делать его резко, с ускорением! Вот как, знаете, резинку в рогатке вы в детстве натягивали, натягивали, и — бах! — выстрел! Давайте, помня это, продолжим!..

По воронам из рогатки я в детстве — достаточно примерном — стрелял мало. Больше потом, в юности удалой — по воробьям, из пушки.

— Когда партнёрша кружится в алемане, вы, партнёры, сообщаете ей лёгкое давление на ладонь. Вообще — партнёры! — своей ладонью, кистью рук вы сообщаете своей партнёрше — вы показываете ей! — ваше последующее действие: что вы дальше намерены делать, куда пойдёте, куда идти ей. То есть — через руку вы сообщаете свои намерения… Знаете, давайте сделаем сейчас так: встаём в парах, упершись друг другу в ладони, руки чуть согните в локтях… Так! Вот подавите сейчас слегка друг другу в ладони, покачайтесь таким образом!.. Почувствовали? Для закрепления давайте сделаем следующее упражнение: партнёры, таким вот образом сообщая давление, ведите — двигайте — свою партнёршу. Вот, как будто вы тележку в магазине перед собой катите. И возвратитесь обратно, от окна, сообщая уже обратное давлению натяжение: вы увлекаете её! Тянете к себе, как магнитом! Попробуем!..

Все — люди, как люди! — бойко «покатили» свои «тележки» по залу, а Люба… Она осталась стоять на месте, наивно глядя в мои глаза и пожимая плечиками:

— А я ничего не чувствую!

Вот стерва!

Не увлеклась она, видишь ли, партнёром! Ну, не тянуло её, хоть убей, ко мне магнитом!

Да — трудный танец эта румба!..

Однако, разочарованиям в этот вечер не было конца!..

Когда, по окончании шоп-дансинга я, как обычно, шмыгнул за двери переобуться на лестничной площадке, украдкой заметил, как Люба приняла из рук того «мужика в очках» обувную коробку — на глазах у всей, до отказа забитой скамейки. А когда через минуту вернулся обратно за курткой и шарфом на вешалке у входа, она уже вальсировала, под одобрительные взоры, в чёрных бальных туфлях в объятиях седовласого ветерана из семичасовой группы. Явно «прибалдевшего» от счастья такого, нежданно выпавшего. А очкастый ей в довершение запястье душевно пожал, интимное что-то, похоже, проблеяв.

Интересно!

— Ну, ты, вижу, одна не останешься! — Пропуская её в двери, я не смог удержаться от мимолётного приобнятия Любы за талию.

— Кто бы сомневался! — совершенно счастливо, широко улыбнулась она. — Но ты же у меня первый партнёр! И единственный.

Ага — видели мы!

Реверанс в мою сторону — всего лишь! Перед тем, как шагнуть — на все пять шагов файф-стёпа — обратно.

Но ведь знает, как лучик надежды на сердце пролить!

Мы вышли на улицу.

— За полторы тысячи рублей, — кивнула Люба на пакет, — новые, совершенно. А они стоят — четыре! Это он своей партнёрше купил, но что-то они там с Леной поссорились, она даже на последние занятия не пришла… В четверг надо ему деньги отдать, а где брать буду?!. Ой! — задорно тряхнула она головой.

— А это кто с тобой приходил?

— Это мой ученик! — с гордостью заявила Люба. — Столкнулись вот здесь, на Ленинском, ну я и сказала, что на танцы здесь хожу, и какой у меня партнёр!.. Вот и заглянул посмотреть.

Закипающую внутри меня лаву ревности нужно было срочно залить — я даже знал чем. Поэтому, попрощавшись с Любой у подножки подкатившего автобуса, сразу же и навострился к уличному ларьку, что располагался, впрочем, по пути домой.

Там, кстати, и «Остмарк» крепкое было дешевле всего.

Нет, но всё-таки — какова! Приходит с одним, пируэтит с другим, третий ей локотки жмёт, неизвестно что на ушко нашёптывая!

По числу приволокнувших в этот вечер за партнёршей пришёлся и «Остмарк» — три бутылки. Домой я малость припоздал.

— Шлюха!.. Голимая шлюха! — в сердцах бросал я с порога комнаты.

— Заметьте, — удивлённо обернулась Татьяна, — не я это сказала.

Внутри всё тлело: шлюха! Это — с одним, то — с другим, третье — с третьим!..

* * *

То с одним, то с другим, то с третьим!.. А ты — ей туфли покупай!

* * *

— Послушай, Алексей, может, ты действительно многого требуешь.

— Да, Танечка, конечно!..

— Ну, ходишь ты, вместе с ней, на танцы — ну будь счастлив уже и тем…

— Да-да, Тань, я и счастлив!..

— Ведь тебе там так нравится — это же видно! — так тебе на пользу, ты так здорово изменился — даже внешне!

— Да, Таня, я и хотел тебе сказать!..

— Так будь ей благодарен уже и за то, что она тебе составляет пару…

— Так я и благодарен ей, благодарен!..

— Она ведь тебя ничем не обидела — даже наоборот! Она ведёт себя очень, по отношению к тебе, корректно. Ведь она, разобраться, тебе ничего не должна…

— Тань, ну о чём ты говоришь — конечно, нет! Я и сам хотел тебе позвонить — извиниться за вчерашнее: это я сдуру, да не подумавши, ляпнул! Прости: больше не повторится! Конечно, я очень благодарен и ей, и тебе, что такой мир для меня открыли! Не переживай, не волнуйся — всё хорошо! Минутная то была слабость… Очень тебя люблю, до вечера!

— Ты вернёшься?

— Обязательно!

Искренне каясь пред святой своей женой, я извертелся по ходу этого телефонного разговора на сиденье автобуса — пригородного, опять, сообщения.

Присядьте, чтоб не упасть, и вы: я ехал к Вадиму!

А что? Был камин — была работа: само по себе хорошо! У человека, который ждал именно меня, — ещё лучше! Он даже подпрыгнул от радости, заслышав Джона по телефону.

— Не за что, — снисходительно скривив губы, отвечал на его благодарность в конце разговора тот.

Вадим поблагодарил! Когда — пусть Слава с Джоном скажут, а Адиль, со «строителем чёрным» подтвердят! — когда такое было, да и было ли, как говорится, вообще?!

Значит, действительно позарез ему печник сейчас был нужен.

— А сколько ты ему за камин зарядил? — осведомился Женя.

— Двадцатку.

— Мало! — досадливо цокнув, покачал головой практичный Джон.

— Да нормально, Женёк, он же хочет простенький, из красного кирпича — под расшивку: за неделю сделаю — легко! Треть, как обещал, ваша!

— Да брось ты! — отмахнулся Слава, Женя же в сомнении промолчал.

— Не-не, мужики, уговор дороже денег! Я же сам обозначил! Прикинь, Джон, если бы каждый из твоих работников тебе по шесть тысяч рублей в неделю приносил!

— Столько каминов не хватит, — хмыкнул Джон.

— Но здесь-то я вам — абсолютно без толку! Я просто ворую ваши деньги — да! Так что поехал я в забытый богом этот городок, по-быстрому там забабахаю, ещё и здесь успею с вами семнадцатого закончить!

Одолжив зубило, шлифовальную машинку «Black & Decker» (взамен своей, дешёвой, великодушно здесь на бригадный «общак» пожертвованной и уже благополучно кем-то загубленной) и тысячу рублей проездных у Славы («Через неделю окупятся сторицей!»), не мешкая, выдвинулся я к Вадиму.

Хватит! Хватит мне каминов!

* * *

— Значит, Вадим, завтра в городе — у «Строителя», на Гагарина, встречаемся. Всё закупим — да и начнём! Ну, а сегодня поехал я тогда уже. Делать, без материалов, всё равно мне нечего. Покедова!

Вышагивая, как цапля по болоту, по обрезкам досок и битому кирпичу в разливах луж и жирном месиве грязи, за обтянутую сеткой-рабицей ограду дома, я уже прикладывал к уху мобильный.

–…Люба! В общем — не гоношись: деньги на туфли у меня в кармане — пусть это будет мой тебе новогодний подарок, ладно?

— Ну, ты — рыцарь!..

— И пусть ты будешь танцевать с другим партнёром…

— Даже не рассчитывай!.. Рада была тебя слышать! Целую!

«Целую»!..

…Едва приехав сюда, едва зайдя в дом и повстречавшись — не покраснев! — с Вадимом, первым делом без стеснения взял у него две тысячи аванса: «На проезд».

Вот что с «людями» делает любовь!

* * *

«Рыцарь»! Купил звание, прохиндей?! Да и дёшево — даром, можно сказать: по случаю — на распродаже.

«Рыцарь»!.. Рыцарь. Можно было бы теперь уже и ускакать — без страха и упрёка. Деньги только в четверг отдать не позабудь, посвящённый!.. Ну и камин теперь за них положить — само собой.

Да нет — как же я теперь смогу — без вторников и четвергов?!.

* * *

Впрочем, справедливости-то ради…

Впрочем, ещё до приезда к Вадиму я набрал Гришу.

— А, да-да, Лёха, привет! Денег мы тебе за звонок на столбе должны! — с ходу зачастил в трубке он, — Слушай, но сегодня, да и завтра-послезавтра, я ничем не помогу — болею: грипп.

И кашлянул — для пущей убедительности.

Да не тревожься уж ни за что, Григорий Викторович, выздоравливай. Больше я уж точно не позвоню — чёрт с ними, с двумя этими тысячами! Я ведь изначально знал почти наверняка, что столб доковыриваю за «спасибо»: а то не знал, с кем дело имею! Но Вы-то, впрочем, тут не при чём — Вам и так спасибо за всё, Григорий Викторыч: Вы много для меня сделали, ещё больше пытались сделать — в меру своих сил. Другое совсем дело, что не Вы на Нахимова были всемогущи… Да и столбу этому последнему, со звонком — спасибо: не будь его, могло бы не быть и последних двадцати шести тысяч — вполне!

Но столб-то этот я латал уже свободным!

И всё на этом, всё!.. Замкнули круг.

А деньги я сейчас и у Вадима стегану!

Впрочем…

Впрочем, хрен редьки не слаще — справедливости-то ради…

* * *

Декабрьский четверг гнал халтуру плюсовой температурой при почти нулевой видимости с самого утра — пасмурного и влажного. Два года назад, когда я начал в зиму выкладывать столбы под плёнкой с обогревателем — там, на Ушакова, — я бы конечно порадовался таким «косякам» природы. А нынче лишь куртка сырела снаружи и изнутри. Я, чертыхаясь, поспешал на автобус. А когда-таки успел впритык, тот, вместо того чтобы прямёхонько вывезти меня к окраинному «Строителю», вдруг лихо свернул по новой дорожной развязке к комплексу высотных новостроек. И первая остановка, по законам жанра, само собой была в десяти минутах ходьбы обратно — по кюветной грязи, впритирку с брызжущими ею колёсами проезжавших самосвалов. Зато пройди лишь чуть вперёд — и прямиком открывалась улица, на которой жили сейчас Нахимовы.

«Нет, на сорок четвёртом не поеду», — вспомнил я слова Любы, сказанные в какой-то вечер в ожидании её автобуса. — «Он сейчас в обход идёт — слишком долго».

Ишь, прыткая какая!

А я уже опаздывал на встречу с Вадимом, на ходу отвечая на его звонки. Шлёпал обратно («Нормальные герои всегда идут в обход!»), кляня и развязку новую, и себя, шляпу рассеянную и «безлошадную», да ещё и белой завистью успевая завидовать всем тем счастливцам, что скоро в этот район новосёлами переедут.

— Нахимовы если не к Новому году, то к весне точно квартиру получат, — убеждённо поведала недавно Татьяна. — Они уже, вроде как, даже ездили — смотрели. Серёга сам дизайн планирует — рисует: он же в таких вопросах педант.

Вот так — в каком-то из этих, быть может, домов, на высоте, гляди, птичьего полёта будет скоро жить она — вместе со всей своей семьёй. А ты, Гаврила, так и будешь бегать, как бобик, по первому звонку клиента, шабаша заказы грошовые, через которые заработаешь — быть может! — свой угол только в следующей жизни…

Уныние туманно-серое подразогнал деятельный Вадим, выехавший мне навстречу.

Нет, это же в последний раз — заказ этот! Сейчас, деньги на документы заработаю, и — в море, в море!

В полупустом «Строителе», где у Вадима имелась золотая карточка скидок, мы обстоятельно высчитали, сколько нужно нам закупить огнеупорного кирпича и красного декоративного («под старину») кирпичика — на обрамление топки. Плюс серой продолговатой плитки на цементной основе (такое убожество!), которой Вадим с супругой решили облагородить внешний вид камина.

Не на такой, вообще-то, вариант отделки мы договаривались, но теперь уж я ввязался в драку, теперь уже обратного хода не было. Взамен были деньги на чёрные бальные туфли моей партнёрше.

Но кто, скажите, как не партнёр, должен был их купить?

— Ну ладно, Вадим, там, на доме, найдётся кому выгрузить?

— Да, а чего тут — три ящика плитки и сотня кирпичей. Там же у меня работают ребята — отделочники.

— Добро! Завтра тогда, с самого утра, я подъезжаю, и — вперёд!

Я опять выгадал день для вечера — сегодня же были танцы!..

* * *

— Как с тётей Любой потанцевали? — не жадничая на порцию жёлчи в мой адрес, справлялся со второго яруса своей кровати Семён. Вопрос этот в последнее время стал уже привычным.

— Нормально, сынок… Вальс нынче был.

А вальс нынче был как-то по-особенному торжественен и даже величав. Но лёгок и прост при этом. Мы шлифовали стопами паркет — до блеска, мы, распрямляясь из приседания, легко взмывали на пенных гребнях волн, и в пружинистом этом движении была жизнь, была радость — вечное стремление вверх, ввысь! Всё растворилось в чудесной музыке и белом свете софитов. Суета стёрлась размеренной мелодией, бессмысленность и безнадёжность исчезли в безупречной гармонии вальса.

Но не всё было так хорошо.

— Вот сейчас можно сказать, что только две пары танцевали правильно, — отметил во время паузы Артём. — Вот эта, — он указал на нас с Любой, — и эта, — протянул руку в сторону Екатерины с партнёром. — Остальные же явно спешат. Почему? Да потому, что вы не приседаете в полной мере. А, значит, и не распрямляетесь. Это время — спуска-подъёма — вам нечем занять, и поэтому вы шагаете дальше, пропуская, по сути, счёт «два»… Вы его просто проходите! Мимо… Вот откуда спешка — вы недорабатываете эти движения. И, получается, умудряетесь пройти свои шаги два раза за один отрезок времени!..

— И за те же самые деньги, — не удержался, чтоб не вякнуть, я.

— Кстати! — поддержал затесавшийся нынче в наши ряды Паша.

Все засмеялись.

— Давайте продолжим, не забывая про спуски и подъёмы, — это медленный вальс!

Мне же главным было не забыть про деньги, что лежали в нагрудном кармане рубашки. И когда занятие окончилось, я придержал Любашу за руку.

— Деньги-то отдай!

— Да-да, — игриво улыбнулась она, характерно перебирая пальчиками правой руки, — где наш финансист?

Я вытащил две сложенные купюры из нагрудного кармана (всё занятие их там «пас» — карман был без пуговицы).

— С Новым годом тебя, Любашечка!

Приподнявшись на цыпочки, она, не смущаясь полной скамейки семичасовой группы, коснулась краешка моих губ своими…

— Это просто туфельки для Золушки!

Да ладно… Главное, чтобы они — туфли бальные, о которых, наверное, мечтала, — на ногах твоих лёгких исправно сидели!

Хотя башмачки твои простенькие мне милее были…

А когда я ожидал Любу из раздевалки, ко мне, искренне улыбаясь, приблизилась Татьяна:

— Ну, Алексей, ваш прогресс — налицо! Просто семимильными шагами вы движетесь!

— Да какой там! Путаюсь, вон, ещё сплошь и рядом.

— Но всё равно — согласитесь: совсем не то, что было, когда вы только пришли! Тогда…

— Да, — смиренно кивнул я, — тогда был — полный Буратино!

* * *

На улице подмораживало.

— Похоже, на мороз дело идёт.

— Да, в России уже зима. Звонила вчера матери — она в деревне, печку топит: «Мама, ты что? Почему ты в такую холодину не в городе, у сестры?»

— О, так ты, получается, умеешь печь растапливать? Редкое уменье!

— Я и котелок теперь умею разжигать. Когда мы — здесь уже — снимали комнату в частном доме…

Конец ознакомительного фрагмента.