Моя любимая дура

Андрей Дышев, 2004

Кирилл Вацура поругался со свой подругой Ириной. Первый раз так серьезно. И он долго не искал бы встречи с ней, если бы вдруг… Ирину не похитили. Банда горнолыжников-экстремалов увезла ее куда-то в заснеженные горы. И он помчался за ними на ледяные склоны, на карнизы лавин, где стылый снег, мерзлое синее небо и смертельная опасность на каждом шагу. И вот он уже почти ее нашел, он рядом с ней, но… что это? Почему Кирилл не узнает свою любимую? Почему он так жестоко ошибся?

Глава пятая. Молчите, бараны!

Сомнамбулистическое состояние, в котором я провел остаток ночи, трудно было назвать сном. Я не мог сказать точно, как поздно перестал думать о «девятке» и убитом водителе, и в котором часу утра снова начал перетирать в уме эту тему. Мысль моя работала беспрерывно, лишь периодически угасая и снова воспаряя. Когда моим размышлениям стали мешать вопли кошек, доносящиеся через распахнутую настежь балконную дверь, я понял, что наступило утро, и бесполезно изображать спящего.

Нетрудно представить мое состояние. Я даже опустил глаза, войдя в ванную, чтобы не увидеть отражение своей физиономии в зеркале и тем самым окончательно не испортить себе настроения. Голова гудела, в глазах — песок, в горле — комок. Стоя под душем и изо всех сил массируя темечко и затылок, я думал о том, как теперь распорядиться внезапно свалившейся мне на голову проблемой. Идти в милицию в качестве свидетеля спешить не стоило. Вовсе не для этого я потел вчера вечером рядом с трупом, отыскивая выход из ситуации. Но делать вид, будто ничего не произошло, жить и работать в привычном русле — тоже негоже. Мое безмятежное существование может оборваться в любое мгновение. Невозможно предвидеть, по какому пути пойдет следствие, насколько умными окажутся сотрудники уголовного розыска. Если они кинутся по моим следам, то следственный изолятор в самое ближайшее время мне гарантирован. А потому, завоеванную такими трудами и нервами свободу я должен использовать только на то, чтобы найти себе безупречное алиби. Иными словами, к моменту встречи с милицией я должен иметь на руках веские аргументы.

Щетина на щеках от горячей воды стала мягкой и податливой. Я с удовольствием намылил ее пенкой и провел новеньким станком с двойным лезвием. Бритье — удовольствие для тех, кто любит чистоту, а чистота человека начинается с лица… Где ж мне взять эти веские аргументы? На этот момент я располагал гильзой от небольшого, наверняка карманного пистолета, фамилией убитого да номером его мобильного телефона, наверняка похищенного убийцей. Немного.

Я смыл пену, тщательно вытерся жестким полотенцем и вооружился феном. Зеркало запотело, я видел себя словно в тумане. Но по мере того, как горячий воздух сушил поверхность зеркала, мой абрис проступал все чётче. Дай Бог, чтобы личность убийцы в ближайшее время тоже обрела видимые черты. Но откуда эта неуверенность, что я смогу разобраться в сути произошедшего? Ведь далеко не в первый раз я берусь за расследование криминала. Быть может, уже в тридцать первый раз! И почти всегда я распутывал накрученные преступниками узлы.

Минут десять я гонял под струей горячего воздуха короткие волосы, зачесывая их то на левую сторону, то на правую, в результате чего они встали дыбом. Полюбовавшись собой, я решил ничего не менять. Каково самочувствие, такова и прическа. В человеке всё должно быть гармонично… «Врешь ты, нет у тебя жены!» — вспомнил я обличительную реплику фифочки, с которой познакомился в самолете. Интересно, а как она догадалась? Ведь в ванную, где отсутствие женщины особенно заметно, она не заходила.

На завтрак — два ломтика поджаренного на тостере белого хлеба, стакан зеленого чая без сахара и сваренное вкрутую яйцо. Чай я допивал уже сидя перед экраном ноутбука. Загнал диск с базой данных, открыл папку с жителями республики. Пальцы забегали по клавиатуре. М-да, чувствуется нервное перенапряжение, в фамилию «Вергелис» влепил ненужную «о», а в имя «Леонид» — лишнюю «н»… Мгновение — и машина выдала мне адрес: улица Свердлова, дом двадцать четыре, квартира два. Записывать адрес я не стал, несколько раз прочитал вслух и запомнил. Никаких лишних бумажек с названиями улиц и номерами домов в карманах носить не люблю. Случись что, потом долго придется объяснять милиционеру, для какой цели у меня с собой адрес убитого водителя.

— Как здоровье? — спросил я Никулина, когда тот поднял трубку на другом конце провода и громко высморкался вместо приветствия.

— Превосходно, — мрачным голосом прогундосил он. — Стиральная машина сломалась от избытка носовых платков. Вызвал сантехника, так этот подонок забыл закрыть клапан и затопил моих соседей. Вот сейчас сижу и пью с ними водку.

— Ты у нас специалист по оружию, так ведь?

— Жаль, что сантехник об этом не знал, когда ко мне шел.

— Мне тут один знакомый коллекционер принес гильзу, — сходу придумал я. — Малюсенькая, я таких раньше не видел. Можешь определить, к какому оружию она подходит?

— Что, совсем малюсенькая? Как вошь? Размеры скажи.

Пока я бродил по комнате в поисках линейки, прижав трубку к уху, то слышал, как Никулин скомандовал кому-то: «Хватит рыдать! Ни хрена с твоими говеными обоями не сделается! Наливай!» Я тщательно измерил гильзу. Высотой она была двенадцать миллиметров, а калибр такой же, как у старого «Калашникова» — семь — шестьдесят пять.

— Возможно, эта гильза от патрона для карманного «Рот-Зауэра», — пояснил Никулин, сочно и громко жуя. — Это довольно старенькая немецкая модель, но иногда встречается у наших бизнесменов, которые любят антиквариат… Только ты не свисти мне про коллекционера. Ведь нашел где-то, и уже сломя голову мчишься по следу преступника? Так ведь?

Я ушел от ответа и послал вдогон еще один вопрос:

— А глушитель на него можно пристроить?

— При желании глушитель можно пристроить даже на анус, — дал исчерпывающий ответ Никулин. — Как дела в конторе? Смачный поцелуй от меня Ирине!

Я лишь мгновение колебался, и решил сказать всё начистоту:

— Ирина уволилась. Она нашла себе другую работу.

— Что?! — взревел Никулин и закашлялся. — Ты, чудовище, всё-таки извёл ее? Вот именно это настоящее преступление, а не та хренотень, которой ты занимаешься!

Он кинул трубку. Я понял, что если дело пойдет так дальше, я потеряю и Никулина. Тяжелые напольные часы пробили девять раз. Одеться надо непривлекательно. Сойдут свободного покроя джинсы и кроссовки, в которых я был вчера. А вот футболку… Я перебирал свой гардероб. Красная не пойдет, в ней меня за три версты будет видно. А вот темно-синяя в самый раз! Правда, палящее солнце нагреет ее как просмоленную бочку для дачного душа… Да, яйцо забыл съесть! Оно уже остыло, скорлупа отрывалась вместе с белком. Ненавижу яйца, которые плохо очищаются! С полным ртом снова взялся за трубку телефона. Для очистки совести надо послушать милый голосок Ирины. Утро вечера мудренее, может, моя красавица сменила гнев на милость?

— Вот что, Вацура! — тщательно, выговаривая каждый звук, как логопед на занятии, произнесла Ирина. Дальним фоном отзывался звук падающей воды. Наверное, Ирина находилась в ванной. — Последний раз предупреждаю тебя, что на твои звонки я больше отвечать не буду!

— Я всего лишь хочу тебя предупредить… — начало было я, но вместо Ирины со мной уже общались торжествующие гудки, словно улюлюкающие лягушки.

Я носился по квартире, словно начался пожар. Когда спешишь, торопишься, то цель кажется более значимой, и начисто улетучивается нерешительность. Ключи от машины. Документы. Деньги. Много денег, и желательно в твердой валюте. Аргументы, будь они прокляты! Дорогой товар.

Уже у дверей я вспомнил про мобильный телефон, смахнул его с полочки, глянул на дисплей. Телефон был отключен — с того момента, как я перегородил «девятке» дорогу у светофора. Включить его или пока не стоит? Я не мог объяснить самому себе, что меня удерживает. С мобильником теперь были связаны не лучшие ассоциации, по нему я разговаривал с человеком, которому оставалось жить считанные минуты. Может, потому маленькая серебристая трубочка, без которой в своей работе я был как без рук, теперь казалась мне этаким троянским конем, симпатичным предателем?

Этажом ниже в кабину лифта затолкался сосед с двумя бульдогами. От собак тянуло псиной. Один из псов наступил мне лапой на ногу.

— Не бойся, не бойся, — приговаривал сосед и ласково трепал зверя за ухом. Я всё прокручивал в уме последнюю фразу Ирины. Слава Богу, она жива, невредима и, кажется, озабочена только моим ненавистным звонком. Эть, как я достал девчонку своим скверным характером и бессовестным поведением! До сих пор успокоиться не может, разговаривает со мной, как бульдог без намордника. Но только меня не надо пытаться вводить в заблуждение. Ирина по-прежнему любит меня. Она без ума от меня. Сейчас она всего лишь под гнетом паршивого настроения. Ревность — как болезнь. Сначала острая форма, человека лихорадит, у него повышается температура; затем наступает период депрессии, слабости, безволия, когда много слез и отсутствие желания жить. А за этим уже следует выздоровление, и больной с оптимизмом говорит себе: и стоило мне так печалиться, когда всё прошло бесследно?..

Я представил Ирину в ванной: она почти обнажена, обернута большим банным полотенцем, подобно дорийскому хитону, которое связано узлом над грудью. Волосы зачесаны назад, чтобы не мешать макияжу, в зеркале отражается высокий глянцевитый лоб, чуть округлый, идеально чистый, без единой морщинки и прыщика. Можно подумать, что она, следуя моде позднего средневековья, нарочно удалила волосы со лба ради «благородного овала». Но этим овалом Ирину наградила природа. Носик маленький, слегка вздернутый кверху — необыкновенно точное дополнение к упрямому характеру Ирины. Брови тонкие, волосок к волоску, но не кокетливо выгнуты дугой, что выражало бы неугасающее удивление, а ровные. Оттого, может быть, ее лицо кажется безэмоциональным, выдержанным, и весь ее внутренний мир подчинен законам жесткой дисциплины. Ни дать ни взять — референт военного министра. Но это обманчивое впечатление, и наши клиенты, которые при виде Ирины теряли дар речи, не знали, сколько нежности и душевного тепла скрывает холодный блеск ее серых глаз! «Ну, посмотри на себя в зеркало! — говорил я ей. — Какой из тебя сыщик? С тебя греческих богинь лепить!»

Двери лифта распахнулись, первый пес рванул к выходу, к своей любимой ступеньке у подъезда, на которой даже в самые жаркие летние месяцы не просыхала желтая лужица. А второй бульдог вдруг повел себя странно. Он повернулся ко мне, опустил свою сочную морду, напоминающую раскисший от дождей перезрелый гриб, ткнулся в мои кроссовки и утробно зарычал.

— Фу, Грэй! Фу! — забеспокоился хозяин, вывалился из кабины и с силой потянул поводок.

У меня никогда не было собаки, и потому я не понимал психологию людей, которые решились взрастить в своем малогабаритном, бетонно-кирпичном жилище животное, которому природой определено либо помогать человеку в добывании пищи, либо охранять его жилище снаружи, либо волочить по снегу сани. Что в переводе на русский значит «Фу, Грэй!»? Хозяин беспокоится за собаку или за меня?

Пес сопротивлялся, но соседу все-таки удалось отволочить его на улицу. Интересно, чем бульдогу не понравились мои кроссовки? Среди собак тоже встречаются чудаки, поведение которых не поддается объяснению. Бывает, что им ни с того, ни с сего приспичит продемонстрировать свою преданность хозяину, и способы проявления этой преданности могут быть непредсказуемыми. Я вырулил на улицу Кирова, встал за троллейбусом и неторопливо покатил за ним в центр. Салон моей машины сейчас почему-то напоминал место проведения какой-то гнусной акции — то ли камеру пыток, то ли газовую камеру. События вчерашней ночи, тем не менее, казались необыкновенно далекими и даже нереальными, словно я в изрядном подпитии смотрел жестокий фильм, а сейчас многие эпизоды почти стерлись из памяти… Проехал под канатной дорогой. Из подвесной люльки кто-то кинул вниз пустую пивную бутылку. Хорошо, над дорогой натянули сетку, и бутылка не пробила мне ветровое стекло.

На пересечении с Киевской я мельком глянул на злополучный светофор. Почему всегда кажется, что место преступления, даже если там не было никаких следов, отмечено черной печатью? Перекресток, как перекресток, в городе таких десятки, но мне увиделись на нем машина-призрак с покойником за рулем, и следы крови на разогретом асфальте, и вот уже прохожие искоса, чтобы не выдать злорадства, поглядывают на меня, лица их злобные и мстительные: «А, убийца едет! Не выдержал, вернулся на место преступления? Все так делают, и Родион Раскольников так делал…»

Я притормозил у телефона-автомата. Сейчас у всех телефоны с определителем, а уж в милиции — подавно. На тот случай, когда мне хотелось сохранить инкогнито, я пользовался таксофоном. Прежде, чем взяться за трубку, я обмотал ладонь носовым платком. От такой предосторожности мне самому стало противно, и я в сердцах сплюнул под ноги.

Мне ответил дежурный по управлению. Я тотчас вспомнил, каким голосом говорил со мной Никулин.

— Простите, что вас беспокою, — произнес я, зажав нос пальцами, — но на улице Гувинской, рядом с мусорными баками, стоит легковая машина с открытой задней дверью…

— Знаем, бабуся, — ответил дежурный. — Уже были звонки… Спасибо за бдительность.

Перестарался, подумал я и, повесив трубку, ударился о козырек таксофона темечком. Не фига себе бабуся! Я вернулся в машину и глянул на свое отражение в зеркале: не произошла ли страшная метаморфоза? Вроде нет, только лицо немного бледное, и под глазами синяки. Если как следует выспаться, то всё пройдет.

Я развернулся и поехал в обратную сторону. Если за моей машиной наблюдать с вертолета, то решительно невозможно будет понять, чего я добиваюсь. Перед поворотом на Гувинскую я сбавил скорость настолько, что идущие в том же направлении пешеходы стали меня обгонять. Свернуть или нет? А почему, в самом деле, преступника всегда тянет на место преступления… Ва-а-а, договорился! Какой же я преступник? Что ж я чужой грех на свою светлую душу беру?

И свернул. Руки сами стали крутить руль влево. Чем ближе я подкатывал к тупику с мусорными баками, тем сильнее холодело внутри. А что, собственно, я хочу увить? Толпу милиционеров, окруживших «девятку», экспертов, машину «скорой», носилки с телом Вергелиса, накрытым простыней? Когда впереди показались мусорные баки, я даже дышать перестал. Остановился, испугав добрый десяток разношерстных котов, которые копались в мусоре наравне с двумя бомжами. Развернулся в два приема, чтобы не задеть строй пустых бутылок, бережно выставленных у бордюра, и покатил в обратную сторону. «Девятки» не было. И вообще, ничего не было, что бы напоминало вчерашние события. Не перепутал ли я улицу? Нет, не перепутал — Гувинская. Хотя ночью все здесь казалось иным, более масштабным и мрачным. Быстро, однако, сработала милиция!

Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий — совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний, в свою очередь, пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал:

— Да ты чё? С дуба рухнул? У него на затылке была рана! Его монтировкой долбанули!

— Вот козёл! — пытался перекричать оппонента высокий мальчик. — Если не видел, так молчи! У него всё лицо было в крови, он в лобовое стекло впечатался!

— В него из пистолета пальнули! — яростно перекрикивал обоих сразу средний мальчик. — Мне Сашка из восьмого дома сказал! У него в милиции братан работает, он всё знает!

— Да молчите, бараны! — с высоты своего роста вещал самый длинный, и в качестве дополнительных аргументов принялся раздавать оплеухи.

Я прибавил скорости. Наверняка нашлись свидетели, которые видели, что «девятку» приволокла сюда на буксире легковая машина. Номер в темноте вряд ли кто разглядел, но вот модель и цвет могли запомнить. Не исключено, что мой зеленый «опель» уже в розыске. Одно утешение, что подобных машин в городе немало, да плюс еще целая армия отдыхающих на своих авто. Ищите!

На улицу Руданского въезд был закрыт «кирпичом», и я свернул к морвокзалу, чтобы оттуда попасть в начало Свердлова. Теперь я снова не мог думать ни о чем другом, как об убийстве водителя. Я постарался представить события, которые произошли в черной «девятке». Почти два дня подряд Вергелис следил из своей машины за агентством, желая то ли встретиться со мной, то ли выяснить, как я выгляжу. Затем он позвонил Ирине и попросил у нее мой домашний адрес и номер мобильного телефона. Ирина не дала. Тогда Вергелис сел мне «на хвост» и кружился за мной по всему городу. Когда я зашел в магазин за продуктами, он подослал ко мне девицу в красной юбке и с внешностью пуделя, и с ее помощью определил номер моего мобильника. Тотчас позвонил мне и стал требовать, чтобы я ему помог, да еще угрожал, что в случае отказа расправится с Ириной…

Я резко затормозил перед фотоателье: две девушки переходили дорогу, рассматривая на ходу свеженькие фотографии. Они хихикали, тыкали в снимки пальчиками и ничего более не замечали, в том числе и проносящихся по улице машин. У одной, рыженькой, были обожжены предплечья, и кожа сходила клоками, похожими на тонкую пищевую пленку… Что делал и как себя вёл Вергелис до того, как я перегородил ему дорогу на светофоре, я мог представить более или менее ясно. Но что произошло потом? К нему в салон ворвался злоумышленник и выстрелил в затылок? Интересно, откуда убийца мог знать, что именно в эту минуту, именно на этом светофоре я перекрою «девятке» дорогу? Нет, это шито белыми нитками. Преступник находился в машине еще задолго до того, как «девятка» встала на светофоре.

Улица Свердлова… Я сбросил скорость, глядя на нумерацию домов. Красивые здесь дома. Мне нравилась эта улица, полого поднимавшаяся в старую часть города. Что ни дом, то антиквариат. Из каждого подъезда веет историей, сырой прохладой и запахом кошек. Окошки маленькие, прищуренные, но, словно глазки модниц, подведены яркими подвесными клумбами в продольных ящиках. Длинноволосый юноша, разложив на парапете тюбики с красками, кисти, баночки с растворителями, стоял перед членистоногим этюдником и рисовал на холсте терракотовые крыши. Хаос четырех — и треугольников, перечеркнутых нитями электрических проводов; и кое-где, из этой геометрической свалки вырываются к запаренному небу остроконечные кипарисы, похожие то ли на художественные кисти, то ли на минареты, и в этой картине, где часть деталей как бы стелется по земле, а другая — устремляется в небо, есть какая-то удивительная красота и логика. Так выглядит сверху мой город. Наверное, чайки счастливее нас, людей, они видят город так, как пытается запечатлеть его на холсте молодое дарование, и не ведают, что иногда творится под этими терракотовыми крышами.

Значит, преступник подсел в машину к Вергелису вовсе не на светофоре. Вергелис громко разговаривал со мной, требовал, угрожал убийством, а человек, сидящий на заднем сидении, разумеется, всё слышал. И Вергелис не мог не знать, что пассажир всё слышит. Значит ли это, что водитель не просто доверял пассажиру, а эти два человека — убийца и его жертва — были единомышленниками? Кстати, а почему я не нашел в салоне «девятки» черные очки, о которых упоминала девушка в красной юбке? Может, они упали водителю под ноги?