Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

Андрей Добров, 2016

«Король репортеров» Владимир Гиляровский расследует странное самоубийство брата одной из работниц знаменитой «моделистки» начала 20-го века Надежды Петровны Ламановой. Опытный репортер, случайно попав на место трагедии, сразу понял, что самоубийство инсценировано. А позже выяснилось, что незадолго до смерти красивый юноша познакомился с неким господином, который оказался сутенером проституток мужского пола, и тот заманил юного поэта в общество мужчин, переодетых в черные полумаски и платья от Ламановой… Что произошло на той встрече – неизвестно. Но молодой человек вскоре погиб. А следы преступления привели Гиляровского чуть ли не на самый верх – к особам царской крови. Так какое же отношение ко всему этому имела сама Ламанова?..

3

«Сестры»

Сначала он старался сидеть прямо, но тепло, исходившее от большой голландской печи в углу гостиной и выпитое вино наконец сделали свое дело. Юра снял бушлат, положив его рядом, а потом облокотился на спинку кушетки и вяло начал рассматривать помещение. «Странное место для посвящения в члены ложи», — подумал он. Большая хрустальная люстра под лепным белым потолком не горела — только несколько изящных бра погружали всю гостиную в мягкий полумрак. На стенах, оклеенных персиковыми полосатыми обоями, висело несколько картин совершенно вакхического содержания в тяжелых рамах с потемневшей от времени позолотой. Кроме кушетки, на которой он сидел, здесь стояли еще один мягкий большой диван и несколько кресел. Были и два окна, закрытых тяжелыми коричневыми гардинами. В дальнем углу Юра разглядел стол, на котором стояло несколько бутылок с шампанским.

Долгое ожидание совсем разморило молодого поэта, и он задремал.

Разбудили его тихие голоса и шелест ткани. Он открыл глаза и от неожиданности вздрогнул. Перед ним стоял Аркадий Венедиктович с бокалом шампанского в руках, а позади него — три странные фигуры. Сначала Юра подумал, что это женщины. Но секундой позже с ужасом понял — нет, это были трое мужчин, одетых в платья. Хотя прикрытые полумасками лица их были накрашены, как у женщин, однако скрыть мужские черты косметика была не в состоянии. Одна из «женщин» — ее изображал мужчина помоложе, — шурша платьем с искусной вышивкой, подошла и села рядом с юношей.

— Здравствуй, красавец. Выспался?

Мозг Юры все еще отказывался сделать логический вывод о месте, в которое он попал. Ему все еще казалось, что этот карнавал — всего лишь часть испытания для неофита. Он кивнул, даже не попытавшись отстраниться.

— Дайте ему шампанского, — приказала вторая «женщина» — платье на ней сидело в обтяжку, и фигура выдавала мужчину коренастого. — А то он оробел!

«Дамы» и Бром засмеялись. Третий ряженый в полумаске подошел к столу и налил бокал. Потом приблизился к кушетке и небрежно протянул шампанское Юре — несколько капель пролились на его пиджак.

— Держи, — приказал он.

Юноша, не смея взглянуть в его глаза, взял бокал, но пить не стал. Он чувствовал себя как кролик перед тремя удавами. Реальность происходящего постепенно начала прорываться сквозь опьянение и ту защитную стену, которую пытался выстроить мозг.

Попался! Теперь он ясно понимал, что Бром вовсе не хотел ввести его в масонский орден. Что его целью было сначала завлечь Юру, а потом отдать в руки извращенцев-мужеложцев. И он, поддавшись, позволил себя напоить и отвезти в это гнездо разврата, которое находилось непонятно где. Надо было бежать, но как? Как прорваться через руки четверых мужчин, желавших явно поразвлечься с юношей.

— Что вы хотите? — испуганно спросил Юра.

Мужчины переглянулись и начали улыбаться.

— Ничего такого, — просто ответил молодой, сидевший рядом. — Ничего необычного. Перестань дичиться, красавчик. Аркадий Венедиктович рассказал нам, что ты поэт. Вот, выпей и прочти нам стишок. — Он повернулся к Брому. — Аркаша, позови…

Бром кивнул, поставил бокал на столик и вышел.

— Это для нашего архива, — сказал молодой, снова поворачиваясь к Юре. — Ты ведь не против?

В комнату вошел человек с треногой и ящиком фотографического аппарата.

— Любишь фотографироваться? — спросил молодой, пока двое остальных занимали места позади кушетки для общей фотографии.

— Нет.

— Зря! Эти фотографии… — Молодой щелкнул пальцами.

Юра почувствовал, как на его плечо легла рука коренастого. Толстые пальцы впились в пиджак, придавливая юношу к спинке кушетки. Он дернулся, стараясь вырваться, но тут же чужая рука придавила и второе его плечо.

— Сиди смирно, — послышался голос. — Иначе фотография не получится.

— Да уж, — сказал молодой, придвигаясь ближе настолько, что Юра мог рассмотреть мелкие бусинки, пришитые по краям полумаски. — Зря мы, что ли, одевались специально для тебя? Посмотри на мое платье. Нравится? Хочешь такое?

Фотограф быстро расставил треногу, нырнул внутрь полога и поднял руку, в которой держал вспышку.

— Улыбайся! — послышался голос сзади, и пальцы еще больнее впились в плечи Юры.

«Пропал!» — с ужасом подумал юноша.

Вспыхнул магний вспышки.

— Прекрасно, — сказал молодой. — Для начала очень хорошо.

— Для начала? — простонал Юра.

— Конечно! Вечер только начался.

Молодой повернулся назад — к остальным ряженым.

— Ну что, сестры, кто сорвет первый цветок с этих поэтических уст?

— Так-так, — сказал следователь. — Видите, доктор, все понятно. Юношу обесчестили. Он не выдержал и повесился. А рана на голове — следствие какой-нибудь старой травмы. Яснее ясного.

— Нет, — помотал головой доктор, — не старой. Я что, не могу отличить старую от новой?

Аня вдруг напряглась.

— Никто его не обесчестил! — выкрикнула она. — Они этого не сделали!

— Как так? — спросил следователь.

— Юра сказал, что он начал сопротивляться. И тогда эти люди, поняв, что ошиблись в нем, что он — не такой, как они, очень разозлились, позвали этого Брома и сказали, чтобы он выбросил Юру вон. Так что никто его не бесчестил!

— Но вы же сказали, что ваш братец пришел домой очень расстроенный, — возразил следователь.

— Не этим! А тем, что его приняли за мужеложца! Да и вообще — представьте, что это произошло с вами! — сердито сказала Аня. Эта маленькая худенькая девушка была похожа на ощетинившегося зверька, защищающего свое потомство.

— А может, он вам просто не сознался от стыда? — начал спорить с девушкой следователь.

— Погодите, — прервал их доктор Зиновьев. — Если юноша до сих пор не имел гомосексуального опыта, то такой групповой акт насилия должен был повредить ему… да-с… простите, барышня, задний проход. И он как минимум должен был испытывать чувство неудобства при сидении. Вы заметили что-то такое?

— Нет! — резко ответила Аня. — Я же говорю вам, никто его не насиловал — все закончилось так, как я сказала.

— Отчего же он тогда повесился?

Тут не выдержал и я.

— Так ведь доктор уже сказал, он не повесился. Его повесили. И это очевидно! Эти самые «сестры» не хотели, чтобы человек, который видел их лица, гулял на воле. Они либо подослали к нему своего прислужника — того же Брома, либо сделали это сами.

— Да? — повернулся ко мне следователь. — И оставили улику? — Он протянул бумажку, вынутую доктором из кармана юноши. — Не слишком ли странно?

Я пожал плечами.

— Нет, дело тут ясное — это самоубийство. И значение записки очевидно — юноша сам написал ее, положил в карман и повесился.

— Можно сличить почерки, которыми написаны стихи и записка, — предложил я.

Следователь досадливо скривился.

— Не вижу особого смысла. Мы и так потеряли много времени. Семенов! Давай сюда протокол.

Взяв у пристава бумагу, следователь передал ее на подпись Ане. Девушка вопросительно взглянула на меня. Я мог бы ей посоветовать не подписывать протокол, требуя более тщательного расследования, однако не сомневался, что оно будет проведено спустя рукава и результата не даст. Поэтому просто отделался пожатием плеч. Так что Аня протокол подписала.

Когда следователь, доктор и пристав ушли, Аня снова повернулась ко мне. В глазах у нее стояли слезы.

— Это нечестно, — сказала Аня обиженно. — Мой брат… он не заслужил этого.

Я вздохнул.

— Как я напишу маме с папой? Как я им все это скажу?

Нижняя губка у нее задрожала. Мне было жаль ее, однако поделать я тут уже ничего не мог.

— Есть ли у вас деньги на похороны? — спросил я, доставая бумажник.

Она помотала головой.

— Вот, примите от меня. Здесь немного, но хоть что-то. — Я положил несколько кредиток на стол.

— Нужна ли вам еще какая-то помощь?

Аня беспомощно взглянула на меня.

— Спасибо. Только одно. Вы не могли бы передать Надежде Петровне, что я сегодня уже не приду?

— Конечно! Прямо сейчас схожу и передам.

Аня заколебалась, а потом, шмыгнув носиком, продолжила:

— Я сказала им не все.

— Да?

— Есть кое-что, о чем я не сказала. Это касается Надежды Петровны.

Я удивился. Каким образом Ламанова оказалась впутана в это дело?

— Когда Юра рассказывал про этих мужчин… тот — молодой — похвастался, что их платья шились на заказ у Надежды Петровны.

— Вот так так?

— Ведь это теперь не важно? Я правильно сделала, что не рассказала об этом?

— Совершенно правильно.

— Хорошо… — Ее плечи совершенно поникли.

Я так и оставил ее — маленькую, поникшую, сидящую на табурете, с которого ее брат шагнул в мир иной. Наедине с телом несчастного поэта, имя которого мир так никогда и не узнает.

Решив не брать извозчика, я пошел пешком, раздумывая. Кажется, загадка, о которой давеча мне говорила Надежда Петровна, разгадана, хотя сама разгадка ей явно не понравится. Понятно, что некие мужчины для своих развратных игрищ заказывали Ламановой платья через подставных женщин. Впрочем, таких извращенцев не должно быть много — чтобы заказывать у Надежды Петровны платья, надо не только иметь туго набитый кошелек, но и обладать неким извращенным чувством прекрасного.

За всеми этими размышлениями я совершенно забыл о том, что час-то уже поздний. И потому сначала несколько раз дернул дверь ателье, прежде чем сообразил: оно уже закрылось. Но тут за стеклами появилась физиономия ночного сторожа. Он отпер дверь и приоткрыл створку.

— Чего надо? — строго спросил сторож.

— Надежда Петровна уже уехала?

— Нет еще. Собирается.

— Я к ней.

— Закрыто уже. Поздно пришли. Завтра теперь.

— Передай ей, что пришел Гиляровский. Я тут подожду.

Сторож кивнул, запер дверь, оставив меня на холодном ветру, и удалился. Впрочем, ждать мне пришлось недолго. Скоро появилась сама Ламанова. Отперев дверь, она пустила меня внутрь, помогла раздеться и через темный зал провела в свой кабинет.

— Рассказывайте скорей, как Аня? Что там случилось?

Я огляделся. Кабинет был небольшой, но выдавал хороший вкус хозяйки. Французское кресло, в которое посадила меня Ламанова, казалось изящным — я думал, оно развалится под моим весом, но оно меня вполне выдержало.

— Вы замерзли, — сказала Ламанова и достала из небольшого шкафчика бутылку рома и две изящные рюмки. — Вот, держу на всякий случай. Нет, я сама не пью — так, для гостей.

Я кивнул и принял из ее рук рюмку. От рома по телу пошло тепло.

Мой рассказ получился недолгим — щадя Надежду Петровну, я рассказал все довольно коротко, без подробностей. Она слушала очень внимательно, сидя за столом, на котором, кроме небольшой лаликовой^[1] электрической лампы, ничего не было.

— Бедная девочка! — вздохнула Ламанова. — Хорошо, что вы с ней сходили, не оставили одну. Такое потрясение! Боже мой! И она там сейчас наедине с покойником! Что же делать? Может, съездить к ней?

— Тело, наверное, уже забрали в полицейский морг, — сказал я.

— Да почему же? Ведь все бумаги они оформили!

— Нет. Я знаю доктора Зиновьева. Этот, если уж сказал, что не верит в самоубийство, значит, никаких свидетельств не подпишет, прежде чем не будет проведено настоящее расследование. Я уверен, что он уже побывал в Сыскном.

— И все же я поеду к Ане, посмотрю, как она там. К тому же ей ведь нужны деньги на похороны.

Меня тронула эта забота Ламановой о своей работнице. Обычно хозяева предпочитали вообще не замечать проблем у своих подчиненных. Хотя, конечно, бывали и исключения — такие, как Елисеев, который строил для своих престарелых работников особые дома призрения.

— Погодите, Надежда Петровна, есть и еще кое-что. И оно касается непосредственно вас.

— Меня?

Я рассказал ей про платья и выложил свои догадки насчет тех гувернанток и бонн, которые заказывали у Надежды Петровны роскошные наряды. Ламанова была поражена.

— Бог ты мой! — воскликнула она. — Этого еще не хватало! Какой ужас!

— Почему ужас? — поинтересовался я.

— Моя репутация! Вы представляете, Владимир Алексеевич, что если эта история всплывет в газетах? Меня могут обвинить, что я шью платья для мужеложцев!

— Да что вы! Кому придет в голову?..

Тут я осекся. Зная нравы современных газетчиков, можно было совершенно не сомневаться в том, что одна-две газеты сделают именно так, как говорила Надежда Петровна.

— Моей работе придет конец! — Ламанова вскочила из-за стола и начала ходить по небольшому кабинету. — Вывеску придется снять! «Поставщик Ея Императорского Величества»! Надо же — шьет для извращенцев, для участников подпольных оргий! Кошмар! А МХТ? Станиславский больше никогда не даст мне заказа на костюмы для спектаклей. Я так об этом мечтала! Боже! Теперь все — конец.

Она остановилась, задумавшись, а потом резко повернулась ко мне.

— Владимир Алексеевич! Родной! Вы же король репортеров. Вы всех знаете, все можете. Помогите. На вас только надежда. Что мне сделать, чтобы вы мне помогли?

Я вздохнул:

— Мне ничего не надо, Надежда Петровна. Честно говоря, я совершенно не понимаю, как вам помочь в этом деле.

— Нет! — крикнула Ламанова. — Не может такого быть! Вы умный, сильный. Хотя бы попробуйте.

«Из огня да в полымя, — мелькнула у меня мысль. — Придется оставить все дела и заняться поиском этих «сестер». Притом что даже написать об этом деле я не смогу — чтобы не повредить Ламановой».

— Ну, хорошо, я подумаю над этим. Однако мне понадобится и ваша помощь.

— Все что хотите! — быстро ответила Ламанова.

— Тогда завтра я вернусь, чтобы поговорить подробней.

— Я буду весь день завтра здесь, — кивнула Ламанова. — Предупрежу всех о том, что вы придете.

Она проводила меня к дверям. Уходя, я оглянулся и увидел, что Надежда Петровна все еще стоит по ту сторону двери и смотрит мне вслед. Махнув ей, я зашагал к своему дому. «Может, удастся договориться о новом платье для Маши?» — вдруг пришла мне в голову мысль.

Примечания

1

Лампа фирмы «Лалик» (Lalique) (примеч. ред.).