Басурманка

Андрей Добров

Москва конца XVI века. Сыщик Разбойного приказа Мануйло Хитрой, расследуя обычное убийство, оказывается втянут в сложную политическую интригу. Параллельно с ним расследование ведет никто иной, как будущий царь Борис Годунов.

Глава 3. Ночной богатырь

Как-то раз он поспорил с одним ливонцем. Тот говорил, что Москва только кажется большой, потому что люди живут в ней не домами, как в европейских городах, а дворами. И в каждом дворе несколько построек — амбар, погреб, конюшня да кухня. Так-то так, но чем ближе к Кремлю, тем теснее строились дворы. А в самом Кремле иногда было даже не протиснуться между высокими частоколами и резными воротами.

Город рос сначала на восток — Китай-городом. Потом пополз в Занеглименье — за речку Неглинную. И только потом перелез через три Садовые слободы и врос в заречные поселенья — Овчинники, Кадаши, Татарку с Ордынкой — до самого южного всполья. Но до сих пор слободы за Москвой-рекой, в Заречье были не похожи на городские. Разделенные рощами, а то и остатками того огромного дремучего леса, в котором когда-то заблудились две, шедшие на соединение рати, дворцовые слободы жили старой, тихой и размеренной жизнью.

Однако, чтобы добраться до этой тишины, надо было сначала пересечь реку по одному из мостов. А там всегда была толкучка, народ конный и пеший, телеги, подводы — все это мерно двигалось — в основном в сторону Кремля. В Заречье же, людской поток быстро рассеивался, разбегался ручейками.

Купив на мосту у торговки пирожков с кашей и грибами, Мануйла направился в Кадаши. Жуя теплые пирожки, он ехал через Среднюю Садовую слободу, напоенную кисловатым духом палых яблок. Расстегнув верхние петли зипуна, он наслаждался свежим ветерком, качавшим золотые ветви берез. Состсояние у него было тихое и благостное. Так он и въехал в Кадаши, разморенный, чуть не зевая. А здесь только старики на завалинках и дети с собаками оживляли ряды потемневших от дождей и времени заборов по обе стороны улицы.

Сыщик ехал молча, молчали и старики на завалинках, провожая его взглядами. Наконец Мануйла нашел наименее дряхлого из них. Наверное, он выбрал его потому, что дед походил на Филофея — старого Мануйлову слугу, жившего на дворе Хитрова. Дед кормил голубей овсом, который черпал из помятого закопченного котелка. Толстые сизари толкались под его ногами, громко переругивались, а один неуверенно топтался прямо на шапке старика.

Мануйла спешился, неторопливо подошел, взбивая тростью пыль дороги и поклонился, спугнув голубя с головы старика.

— А что, отец, тут у вас кого-то ночью прибили? — спросил он громко.

— А тебе что за дело, милый ты мой? — строго ответил старик, — Ты кто?

— Из Разбойного приказа сыщик, — ответил Мануйла.

— Понятно, — пробурчал старик, — тогда поезжай по этой улице до конца. Там в кустах и нашли эту татарочку. Ирка — девчонка Босого пошла до ветру и наткнулась. Мы ее вытащили — татарку эту, смотрим, а у ней голова проломлена. Тогда ребята за караулом сбегали. Вот и все. А больше ничего и не было. И мы не виноваты. С нас денег не берите.

— Спасибо, отец, — поклонился Мануйла, сел на лошадь и поехал вперед, к роковым кустам, сопровождаемый истошным голубиным воркованием.

В конце улицы, где дорога делала плавный поворот направо, густо росла малина. Кусты были истоптаны. Из всей слободы один только малец-дурачок в длинной серой рубахе без пояса стоял и сосал большой палец. Да поодаль девчушка лет пяти играла на скамейке с куклой.

Мануйла снова слез с лошади и, не отпуская узды, подошел к кустам. Он посмотрел по сторонам, пожал плечами, а потом обратился к мальчонке:

— Ну-ка, малой, подержи коня.

Тот перевел на Хитрого правый глаз. В то время, как левый так и остался смотреть вперед. Не выпуская палец изо рта, парень что-то прочамкал и снова вернулся к созерцанию.

— Он глупый, дядя, — услышал сыщик сзади себя детский голосок. Это подошла девочка, — Это же Митка Дурак. Ты что, не видишь?

— А! — сказал Мануйла, — прости, поначалу не приметил. А ты кто?

— Я Ирка, ты чего не знаешь? Ты не местный? Не наш?

— Ирка! — сказал Мануйла, — ну как же. Это ведь ты тут тетку давеча нашла.

— Ага, мертвую, — с радостью подтвердила девчушка, теребя руками куклу, — Басурманку. Которую богатырь убил.

— Какой богатырь? — заинтересовался Мануйла.

— Алеша Попович. Он по полю ехал, а она навстречу ехала на коне. Он говорит — ах ты поганая басурманка! А она как вытянет стрелу каленую, а он как даст ей по башке топором. Она и упала. И умерла, — торжественно закончила девочка.

— Ага, — кивнул Мануйла, — ну хорошо, что так. А ты сама этого богатыря видела?

— Глупый ты, дядя, — с сожалением произнесла девчонка, — я спала. Это же ночью все было.

— А-а-а! — разочарованно протянул Хитрой, — значит, ты ничего не видела!

— Нет, — честно сказала девочка.

Мануйла поскреб щеку и рассеяно оглянулся на парня в серой рубахе. Тот отошел на шаг и продолжал сосать палец. Правда, теперь другой руки.

— Зато я слышала! — сказала девочка. Мануйла живо повернулся снова к ней.

— Ночью проснулась водички попить. Две лошади топтали в кустах. И дядя какой-то сказал чего-то. А потом они ускакали. Я попила, и спать легла. Вот.

— А ну-ка, — Мануйла залез в карман и вытащил оттуда полушку, — вот, отнеси мамке — это ты честно заработала.

— Чей-то? — спросила девочка, разглядывая монетку.

— Полушка.

Девчонка кивнула, засунула монетку в рот и со всех ног бросилась к калитке, так что только замелькали грязные ее пяточки.

Мануйла подмигнул мальцу, смотревшему одним глазом в небо, а другим в землю. Тот вдруг вынул палец изо рта и сказал:

— Убояся и умолча!

— Что? — удивился Мануйла, но пацан снова засунул палец в рот, развернулся и тоже быстро убежал куда-то за заборы странно вихляя бедрами.

Хитрой озадаченно пожал плечами. Ведя коня в поводу, он пошел через кусты. Ход оказался протоптан с обеих сторон. Когда кусты кончились, Мануйла увидел на земле вокруг тропы лошадиные следы. А вернее, следы двух лошадей.

Годунов доехал до двора своего дяди, Дмитрия Ивановича через полчаса после разговора со Скуратовым. Над бесчисленными башенками домов внутри Кремля кружились с громким криком стаи птиц, собравшиеся в теплые края. За воротами Годунова-старшего деревянная мостовая превращалась в обстоятельную дорожку, выложенную каменными плитами. Она была тщательно выметена, вся травка, проросшая между плитами — выщипана. Два больших цветника шли вдоль этой дорожки — правда, сейчас цветы уже поникли, облетели, только стебли продолжали торчать из черной жирной земли.

Бориса долго держали за воротами, пока присланный из дома холоп не подтвердил, что Дмитрий Иванович готов принять племянника. Из-за родства, молодого рынду не обыскивали — так, осмотрели в несколько цепких глаз, и пропустили в светлые, недавно срубленные сени, где еще пахло сосновыми досками и смолой.

Посреди сеней стоял большой квадратный стол, устланный тяжелой бордовой скатертью, свисавшей до самого пола, застеленного вытертым ковром. Старший Годунов сидел в одном зипуне синего шелка с мелкими серебряными цветочками, искусно вышитыми его дворовыми девками. Домашнюю тафью из темно-сиреневого бархата с алой опушкой, он сдвинул на одно ухо, отчего вид его казался залихватским. Но как только Борис вошел в сени, Дмитрий Иванович поправил тафью и указал племяннику на стул напротив себя. Борис перекрестился и сел.

Отец Годунова-младшего умер давно и Дмитрий на себя взял как имение, так и опеку над Борисом и его сестрой Ириной. Укрепившись при Дворе, Дмитрий вызвал Бориса в Москву и пристроил к царевичу Федору. В этом было не понятное молодому Бориске придворное тонкое издевательство — Федор считался бесперспективным, всегда жил в тени своего старшего брата Ивана — наследника Московского государства. Впрочем, Борис в дяде ничего теплого и родного не почувствовал. На людях — улыбки. А когда оставались они наедине, у старшего Годунова вся теплота слетала как листья осенью с березы — он становился деловит, сух, иногда покрикивал на Бориса. Но, правду сказать, никогда не бил. Только останавливал на племяннике внимательный вопросительный взгляд, каким обычно вгонял в пот иную царскую прислугу. Будучи постельничим царя, Дмитрий Степанович отвечал за внутреннюю дворцовую охрану, личных телохранителей, отобранных из полка стременных стрельцов — лучших из лучших служивых людей России, гвардии Ивана IV.

Закончив завтракать, Дмитрий Иванович отослал слуг и сам закрыл за ними внутреннюю дверь. Настоящий разговор начал он издалека — спросил как здоровье царевича, поинтересовался Ириной — правдивы ли слухи о том, что Федор Иванович увлекся племянницей. Узнал все новости о службе Бориса у царевича. Потом спросил о самочувствии Скуратова. Борис отвечал подробно, понимая, что утаивать мелочи — значит давать почву для подозрений дяде, который и так все знал — все, что происходило и в Кремле, и в Опричном дворе, стоявшем на другом берегу Неглинки.

— Ну что же, — вздохнул Дмитрий Иванович, — теперь выкладывай, что тебе надо?

Он сложил руки на коленях и опустил голову, показывая, что готов слушать внимательно, не упуская ни одной мелочи, ни одной интонации. Так он обычно садился в пыточной, когда распятый на дыбе узник представлял особый интерес.

— Я по делу Скуратова, — начал Борис. Вообще-то Малюта мог бы и рассердиться за то, что молодой рында вот так, с ходу раскрывает суть их беседы. Но юлить опять-таки не имело смысла — Годунов хотел просить помощи у дяди.

— Хорошо, — кивнул старший Годунов, давая понять, что готов серьезно отнестись к просьбе племянника, как если бы это была просьба самого Бельского.

— Григорий Лукьянович задал одну задачку.

Младший Годунов посмотрел на старшего. Дядя про себя сделал пометку — племянник вырос, смотрит цепко, надо приглядеть за парнем — может еще сам скоро начнет командовать дядей.

— Хочет, чтобы я нашел в Разбойном приказе одного сыщика — Мануйлу Хитрого. И спросил с него по делу об одной убитой татарке.

— А, — неопределенно произнес Годунов-старший, — Которая мужик. Понимаю… И что там такого, что Бельский заинтересовался? Мало ли чего бывает средь бусурман? Далась эта татарка Григорию Лукьяновичу.

— Откуда мне знать? Он мне задание дал — с этим сыщиком познакомиться и присмотреть, как он дело расследует.

— Ну-ну, — сказал Дмитрий Иванович, — Неспроста это, конечно. Где этот покойник переодетый, а где Скуратов! Что-нибудь он тебе еще говорил?

— Да вроде ничего, — ответил Борис, — Так, про Мстиславского поболтали…

Годунов-старший поднял палец и замолчал.

Ввязываться в подковерную борьбу двух влиятельных вельмож он вовсе не хотел. Но игнорировать интерес Малюты в этом деле так же не мог.

— Вот, что я тебе скажу, — наконец обратился он к племяннику, — неправильно тебе самому к этому сыщику идти и выспрашивать. Скажут — с чего бы это зятю Скуратова с Разбойными якшаться? Чей тут интерес?

— Вот как, не подумал я… — расстроился от очевидной мысли Борис, — Что же делать? Задание у меня ясное, а выполнить его…

— Ничего, — сказал Дмитрий Иванович, — Приглядим за твоим сыщиком. Будет чего Григорию Лукьяновичу докладывать. Приходи дня через два — расскажу тебе, что к чему по этому делу.

Борис встал и поклонился. Обидно было — пошел к дяде за помощью, а тот не то, чтобы помог, а просто подставил своего племянника — если Малюта узнает, что задание выполнял не он, а дядины доверенные люди, то еще чего доброго посчитает Бориса никчемным и больше никакого дела ему не доверит. Так что про себя Борис решил — на дядю не полагаться, а все делать самому. Но для этого надо так познакомиться с сыщиком, чтобы у того не возникло подозрения, что это знакомство неспроста.