ОАЗИС «Джудекка»

Андрей Дашков

Над ними ставится глобальный эксперимент, но они не подозревают об этом. Запертые в гигантском искусственном лабиринте, ставшем для них замкнутой Вселенной, они вынуждены бороться за выживание всеми доступными способами. У них есть свой бог, свои ритуалы и свои демоны; их жизнью и смертью распоряжается Его Бестелесность – голос, изредка доносящийся из установленных повсюду динамиков и комментирующий происходящее; они получают оружие, одежду, пищу и воду, играя по чужим правилам – и не знают никаких других. Но однажды что-то (или кто-то?) выходит из-под контроля. Главный персонаж видит сны, которых не должен видеть, и проникает в те части лабиринта, в которые не должен был проникнуть. Кто-то препарирует его сознание и его сновидения, изучает его инстинкты; жестокая игра оказывается гораздо более сложной, чем он в состоянии постичь наяву. Странное пересечение реальностей заставляет его по-новому взглянуть на свое прежнее существование и хотя бы попытаться найти себя в окружающем его мире тотального абсурда. Но задача осложняется тем, что извне послан некто – преследователь и охотник, который должен устранить ставшего неудобным подопытного кролика, невесть что возомнившего о себе и своем месте в необъяснимо враждебной Вселенной…

1

Я долго не мог забыться после тяжелого дня. Безрезультатная охота. Тщетные поиски. Назойливое чувство голода. Зияющая пасть пустоты. За каждым вздохом — змеиная яма; за каждым мгновением — омут с чудовищами; за каждым шагом — безразличная смерть; непонятное существование. Не та эпоха, не те попутчики, явно не та дорога — но не свернешь, и надо жить, хотя каждая секунда отдаляет от того места, куда хотел бы попасть…

Сирена тихонько напевала над самым ухом этот чертов рок-н-ролл. Слова песенки были незамысловатые, но издевательские, с рефреном: «Мне не дают уснуть твои черные глаза и белая грудь». Я злобно скрипел зубами, пытался отворачиваться, прижимался одним ухом к железной стене замка, а второе затыкал пальцем. Бесполезно. Голос Сирены, казалось, просачивался сквозь кожу, проникал в самый мозг, вползал в любую тончайшую щель, как струйка ядовитого дыма. Рано или поздно он поселился бы внутри — ужасное, несмолкающее, «чужое» эхо, ее неотразимое тайное оружие, — и тогда прощай, покой! Прощай навеки… Лучше не сопротивляться.

Однако она знала, что, хоть я и терпелив, лучше не доводить меня до крайности. Мы нужны друг другу. Просто необходимы. Это вопрос выживания. Мы так долго живем и «работаем» вместе, что, кажется, скоро сольемся в симбиозе. Поэтому она замолчала — как всегда, вовремя. Оставались считанные секунды до того момента, когда Оборотень, живущий в лабиринте моего мозга, отозвался бы на нехитрую песенку и вышел, чтобы «подержать» мое тело. Я не умел его будить. А вот Сирена умела. Она тонко чувствовала острые и опасные грани и могла остановиться на самом краю. Прекрасное качество, особенно в сексе — если хочешь хоть немного разнообразить это скучное занятие. Без ее изощренности моя жизнь была бы такой пресной…

(Иногда мы выпускаем Оборотня порезвиться. Но это происходит лишь в самом крайнем случае и является мерой, продиктованной абсолютной необходимостью. Так трудно бывает загнать его обратно. Таким мучительным становится возвращение для меня. Все равно что отвоевывать собственный замок, изменившийся до неузнаваемости. Замок, в котором таинственным образом перепутаны все ходы, пропали нужные двери и заживо замурованы верные слуги…

Я не помню, что происходит, когда правит Оборотень. Нельзя увидеть собственный затылок. Сирена утверждает, что у Оборотня мое лицо. Почти мое лицо. Может быть, это хуже всего. Я не видел и не знал своего двойника. Его Бестелесность объясняет это следующим образом: солнце светит всем, но само по себе оно черно, как отхожее место в аду. Вшивая казуистика. Его Бестелесность! Когда Он не слышит, я произношу короче: ЕБ. Сирена понимает. Бессильный юмор для двоих…

Но, как выяснилось позже, я был не единственным, кто додумался зашифровать «священное» имя.)

В конце концов Сирена решила меня убаюкать. Она сняла бронежилет, расстегнула джинсовую рубашку, прилегла рядом на левый бок и сунула мне свою белую полную грудь. Я с благодарностью обхватил губами огромный торчавший столбиком сосок и втянул в себя первые капли теплого женского молока.

Оно имело восхитительный вкус, оно усыпляло как самая нежная колыбельная, оно было питательным, насыщенным витаминами и прекрасно помогало восстановить силы. Ощущая языком и небом это живое чудо, я медленно уплывал в туман сновидений.

Правда, напоследок довелось испытать острое сожаление. Я подумал, что молоко Сирены скоро иссякнет. Нашего младенца похитили воры, пробравшиеся, как я предполагаю, с четвертой горизонтали. Чтобы подтвердить факт кражи, они оставили свой жетон. Его Бестелесность долго смеялся над нами…

Наша девочка, наша бедная крошка. Какая жалость… Сирена утверждала, что ее дочь будет красавицей, когда вырастет (если вырастет). Даже придумала ей имя — Елена. Поторопилась. Только матери предаются наивным фантазиям. В остальном Сирену наивной не назовешь.

Эх, не надо было вообще выносить малышку из укрытия, не надо было брать ее с собой! Пусть бы орала себе в логове! И все же следовало благодарить судьбу за то, что на месте воров не оказались убийцы.

Думая о Сирене, я отчего-то вспомнил Жасмин. Как далеко то время, обозначившее века, прошедшие во внешнем мире, и как ужасающе близко внутри меня! Мне привиделось старое кладбище, с неба лилась вода, повсюду была вязкая земля вместо металла, кресты выплывали навстречу из темноты. Те, которые я уже миновал, удалялись; на всех было высечено одно и то же имя. Я казался себе чем-то бесплотным, протянувшимся из прошлого в будущее и непостижимым образом соединившим непустые могилы, которые мокли под ледяным дождем.

Ближе, ближе, ближе безжалостный скальпель предвечной зари. Электрической зари…

Молоко.

Тепло.

Темнота.

«Твои черные глаза и белая…»…