История сверхчеловека

Андрей Данилов

Сборник ранних рассказов А. В. Данилова, объединенных одним героем – «сверхчеловеком» Артуром Карелиным. В этой книге, написанной живым и эмоциональным языком, автор в жанрах фантастики и политического детектива выстраивает идеологию индивидуального познания мира. Первый рассказ описывает посвящение героя в «тайные знания», во втором «сверхчеловек» ведет схватку с могущественным противником, третья часть сборника – «трактат об истине», написанный от лица главного героя.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ СВЕРХЧЕЛОВЕКА

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи Ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,

Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,

И под Солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,

И когда пылает запад, и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленье

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,

В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.

И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,

И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача.

Н. Гумилев

Это была его любимая погода — дождь и ветер. Хотя, впрочем, ожидать от серой и нудной осени чего-нибудь более изящного и фривольного можно было бы только в том случае, если бы тополя, мимо которых шел Карелин, стали бы вдруг плодоносить бананами. Да, был обычный осенний день и сверхчеловек, назначивший сегодня свидание женщине, которую одни представляют мерзкой старухой с немытыми волосами, а другие — прекрасной златокудрой девочкой, мысленно благодарил природу за то, что она придумала такие чудные декорации для его последнего спектакля. Мелкий дождик в лицо, огромные желтые листья, цепляющиеся за обнаженные кусты как за последнюю надежду, — вряд ли нужно иметь гениальный ум для того, чтобы разглядеть в этих предсмертных хрипах естества лукавую усмешку жизни, которая наступит через несколько месяцев. Отчего же человек так боится смерти и так любит играть с ней? Артур прекрасно знал ответ на этот вопрос, но теперь, когда закончилась эра теории и наступили минуты практики, снова задал его себе. Он был артистом и ученым, он, наконец, был сверхчеловеком, точно определяющим цену вымыслу и реальности, и сейчас, отодвинув в сторону все свои знания, внимательно прислушивался к собственному организму, пытаясь уловить и пропустить через себя эту тайну исступленного страха и неизъяснимого очарования Последнего Дня, которая так будоражит ум обычного человека…

Глава 1

«Кто может сравниться с Матильдой моей, сверкающей искрами черных очей?..» Голос, наэлектризованный счастьем, казалось, готов был сокрушить валом искрящихся обертонов всякого, позволившего себе усомниться в совершенстве его Дамы Сердца. Легкий поворот ручки пульта в режиссерской кабине — и этот же голос, уже полный сдержанного бархата, выводил томные рулады неаполитанской песни, воспевающей красоту лунной ночи. Еще один поворот — и голос, безжизненный и больной, пел рок-балладу о неизбежности гибели мечтателя, дерзнувшего подняться против воинствующей серости…

Артур Карелин, пользуясь тем, что режиссер телепередачи перед началом интервью давал в эфир коллаж из произведений, певшихся им в разные годы, и назойливые зрачки телекамер в студии еще не обрели осмысленности взгляда монстра, препарирующего душу, ссутулившись и закрыв глаза, сидел в кресле. Он не любил смотреть и слушать себя в записи, ибо то блаженное мгновение творчества, которым он жил при исполнении этих вещей, никогда не выдерживало взгляда со стороны, немного отстраненного и более объективного. Видимо в этом и заключается необъяснимый «наркотик» искусства, когда выложившись при исполнении до предела и получив свою порцию восторга и восхищения от зрителя, при прослушивании записи своего выступления признаешь, что вещь могла бы получиться совершенной, если бы чуть-чуть… Это мистическое «чуть-чуть», видимое только самому творцу, этот маленький зазор между идеальным образом, существующим внутри тебя, и тем, немного ущербным своей недосказанностью, который выходит при исполнении наружу и составляет каторжно-прекрасную магию творчества, заставляющую начинать все заново, которая ведома лишь немногим посвященным.

Артур встрепенулся, почувствовав легкое прикосновение руки ведущей, молчаливо предупреждающей его о включении телекамер и, выпрямившись в кресле и натянув на лицо знаменитую карелинскую улыбку, приготовился к работе. Это была, пожалуй, самая болезненная сторона популярности, к которой он так и не смог привыкнуть: в момент, когда мысли твои далеко, а в душе почему-то черно и пусто и больше всего на свете хочется вытянуться в гамаке, закрыть глаза и спокойно обдумать очередную «авантюру», как он называл свои творческие проекты, нужно убедительно и обаятельно отвечать на дурацкие вопросы, которые почему-то так любят задавать журналисты.

— Добрый вечер, уважаемые дамы и господа! Как вы, наверно, уж догадались по нашей заставке, сегодняшний гость нашей студии — известный певец, актер и писатель Артур Карелин.

Натали Бенуа жестом, сводящим с ума большинство двуногих, носящих брюки, поправила прическу и, бросив быстрый взгляд на экран монитора, контролируя свой внешний вид, продолжила:

— Широта ваших интересов и, самое главное, те результаты, которых Вы смогли достичь в очень далеких друг от друга жанрах искусства, известны всем и поэтому, я думаю, наших телезрителей очень волнует вопрос: как Вам удается все это совмещать, да еще и достигать везде верхней планки?

«Так, сейчас кому-то будет очень больно, — неприязненно глянув на красотку-телезвезду, подумал Карелин, — и какого черта я согласился на участие в этом балагане?» Дело в том, что практически все журналисты, считающие себя интеллектуалами или теоретиками искусства, очень любили задавать ему в разных вариантах этот вопрос, причем каждый раз требовали от него чего-нибудь свежего и оригинального, доводя до глухого бешенства. Несколько месяцев назад Артур честно предупредил журналистскую братию о том, что следующий человек, которому придет в голову поинтересоваться истоками его разнопланового творчества, позавидует кончине Джордано Бруно. Но эта очередная «умница» либо ничего об этом предостережении не знала, либо, нахально понадеявшись на свои женские чары, просто не приняла его всерьез, и снова наступила на любимую мозоль. И Карелин, без того пребывавший не в лучшем расположении духа, начал «боевые» действия.

— Видите ли, ласточка моя, — искусство осаживания надоедливых поклонниц и «зарвавшихся журналюг» было отработано им до мелочей, — если кто-нибудь когда-нибудь сможет однозначно ответить на этот вопрос и убедительно расскажет о том, как он достигает «верхней планки» в творчестве, вы ему ни в коем случае не верьте. Он либо тайно влюблен в вас и рассуждениями о недосягаемом для человеческого ума хочет завлечь вас в свои сети, либо безнадежно профессионален, как робот, и тогда ему тем более не дано ощутить в себе эту неподвластную пошлому рацио тайну творчества, рассказами о которой он пудрит вам мозги. Я — дилетант, смиренно признающий себя только инструментом выражения идеи, неизвестно какими путями пришедшей в мой мозг, и ничего кроме невнятного бормотания в ответ на этот, безусловно оригинальный и выстраданный вами вопрос, вы от меня не услышите.

Он привстал с кресла, картинно поклонился Натали и, все-таки немного лакируя свое утонченное хамство учтиво-карамельным тоном, продолжил:

— Предвосхищая ваш, вполне естественный интерес к тому, чем же все-таки, с моей точки зрения, отличается дилетант от профессионала, спешу сообщить, что вкладываю в эти слова несколько иной смысл, нежели те творческие импотенты, которые в миру гордо носят звания критиков. Для них дилетантизм — синоним примитивной кустарщины и дешевой самодеятельности, я же подобных людей вообще оставляю за бортом своих теоретических изысканий. Творец для меня начинает существовать только с той минуты, когда он уже подошел к определенному уровню владения основами своей профессии, который дает ему право называться крепким ремесленником. И уже после этого перед ним откроются две двери: или он станет «профессионалом», то есть человеком, работающим на конкретный, им самим предсказуемый результат и пытающимся при помощи идеи, имеющей надчеловеческую, божественную сущность, выразить свои мысли и чувства, или «дилетантом», всецело подчиняющимся идее и предоставляющим свои творческие возможности для материального воплощения тех ее сторон, которые она сама решится доверить людям. Короче говоря, профессионал — это гений, говорящий языком своего разума, а дилетант — безумец, пытающийся лепетать языком Вселенной. Справедливости ради следует сказать, что «верхней планки» в искусстве с равным успехом могут достичь и те и другие, ведь уровень этой планки диктует вкус большинства зрителей или слушателей, объективность которого весьма сомнительна и зависит от господствующей в данный промежуток времени моды на те или иные эмоции и чувства и способы их выражения. В споре этих творческих антиподов есть и чисто энергетическая черта, разделяющая их. Дилетант, растворившись в идее, начинает работать в режиме самосожжения, пытаясь подключить к творческому процессу инстинкты, еще не до конца задушенные цивилизацией. Те продукты творчества, которые он исторгает из себя, зачастую искренне удивляясь тому, как это после очередного «творческого успеха» он вообще остался жив, отличаются особой энергетикой «живого нерва», почти всегда пренебрегающей традициями ремесла. Профессионал же точно следует канонам жанра, и его произведения, при внешнем совершенстве формы, на эмоциональном уровне более холодны и сдержанны.

Нужно заметить, что вначале, довольно резво взявшись размазывать по эфиру несчастную девушку, попавшую под пресс его плохого настроения, Артур, мельком взглянув в сторону Натали, понял, что стреляет холостыми патронами. Вместо ожидаемого возмущения или гнева он увидел в ее глазах только напряженность мысли неглупого человека, пытающегося осмыслить услышанное, и какую-то особую, чисто женскую проницательность, безошибочно определяющую причины его хамства и в высшем, доступном только женщинам милосердии прощающую его.

«Какой я… да и причем тут зрители?» Еще только мелькнула тень мысли, а его мозг, подчиняясь заданному импульсу, уже послушно начал выдавать достаточно убедительные и логически связанные фразы, с помощью которых Карелину удалось выпутаться из ситуации, где он уже самому себе становился противен. И сейчас, закончив свою тираду, он уставился на ведущую программы, с тревогой ожидая ее реакции на это неприятное для него признание собственной вины. Натали поняла, что от фразы, которую она произнесет сейчас, зависит и характер их разговора, при малейшей ошибке рискующего превратиться в никчемную перепалку, и ее дальнейшие взаимоотношения с этим ершистым артистом, к которому она чувствовала не только профессиональный интерес.

— Спасибо за то, что сказали больше, чем хотели сказать, — тихо произнесла она и, заметив на лице строптивой «звезды» довольную улыбку, продолжила более уверенно, — ваше разделение творцов на дилетантов и профессионалов навело меня на мысль о том, что «герои нашего времени» слишком, можно даже сказать извращенно профессиональны. Куда-то исчезли образы, мелодика, господствуют штамп и ритмика… Что это — кризис, смерть культуры, или какой-то временной этап, который мы благополучно преодолеем и возвратимся-таки к безумию дилетантизма?

— А вы — умница, — признательная и одновременно извиняющаяся улыбка Карелина сказала ей, что все трудности позади. — Я уже было подумал, что мне опять придется рассказывать о том, с кем я сейчас сплю и кто был последним любовником моей бабушки, но теперь каюсь…, каюсь…

Он поднял обе руки вверх, а Натали, подыгрывая, изобразила вынимаемый из воображаемой кобуры пистолет и, наставив на Артура указательный палец, сказала подчеркнуто грозным голосом:

— Я оставлю вам жизнь только в том случае, если вы пригласите меня поужинать.

— А я разве еще не пригласил? Проклятый склероз…

Они оба рассмеялись, но Артур, уловив боковым зрением вытянувшееся лицо режиссера, поспешил вернуться к серьезному разговору.

— Видите ли, я не любитель пророчеств и долгосрочных прогнозов, поэтому давайте лучше попробуем разобраться в причинах этого, как вы выразились, «извращенного профессионализма», а там, может быть, до чего-нибудь и додумаемся…

Представим себе первобытного человека, у которого еще не было оснований гордиться плодами деятельности своего разума, который еще чувствовал себя младшим сыном Природы, полностью зависимым от ее милости. Единственным средством выжить для него было растворение в Природе, соединение с ней. И искусство пещерного человека имело только одну цель — самозабвение, самоотречение, слияние в экстазе творческого порыва с символами окружающей среды, для которых он был открыт и прозрачен. Определяющей чертой такого искусства была интуитивность, то, что я ставлю во главу угла, когда говорю об идеологии дилетантизма. Очистьте свое сознание от хлама современного искусства, забудьте все те стереотипы, которые успела внушить вам «профессиональная» культура и постарайтесь представить себе эпоху, когда талант еще имел счастливую способность, не задумываясь о путях реализации идеи, прямо и непосредственно воспроизводить в танце и музыке ритмы Космоса! К сожалению, этот блаженный период язычества длился недолго. Первобытный человек создавал символы космического бытия и истово служил этим символам. Однако логика общественного развития такова, что постепенно из общей массы выделилась группа более сильных, умных и циничных людей, способных оценить профессиональное, то есть подчиненное определенным целям использование символов, созданных языческим искусством. В природе людской психики лежит одна интересная особенность: все, что является порождением Бога, люди непременно сделают орудием дьявола, и искусство стараниями идеологической верхушки перестало быть самодостаточным, в него проникло рацио, подгоняющее экстаз самоотречения под надуманные стандарты. Это стало началом конца. Символ, созданный неистребимой людской потребностью в иллюзии, стал служить прикладным задачам, а само искусство из высшей способности человеческой психики — воссоздания тех черт бытия, которых она лишена в реальности, превратилась в инструмент тиражирования трафаретов поведения, или, в лучшем случае, бесстрастный механизм, профессионально портретирующий действительность.

— Но ведь были в истории человечества периоды, когда искусство создавало шедевры…

— Я понял, о чем вы хотите сказать, — прервал Артур Натали. — Я вовсе не утверждаю, что единственный по-настоящему ценный этап в истории — это заря человечества. Видите ли, здесь мы все попадаем в ловушку пошлой сказочки о том, что прогресс — это движение к какой-то цели и, следовательно, каждый предыдущий этап истории качественно хуже и несовершеннее последующего. Можете мне поверить, для Господа Бога одинаково ценен и троглодит с дубиной в руках, и средневековый рыцарь, и компьютерный гений Пентагона, потому, что все эти люди в процессе творческого познания мира в любое время решают одни и те же задачи: что такое любовь, смерть, долг, как разрешить противоречия между личностью и обществом и так далее. Духовная история цивилизации движется по кругу и мудрецы всех времен озабочены одними и теми же проблемами, которые поэтому и называются вечными. Рецепты каждого отдельно взятого исторического периода будут уникальными хотя бы потому, что угол зрения, под которым мы рассматриваем мир, неизбежно изменяется, но если считать, что с течением времени мы становимся мудрее, то придется признать, что современный человек знает о мире больше, чем Соломон или Эйнштейн. Прогресс количества неравнозначен прогрессу качества, и имея в своем распоряжении суперсовременные приборы, мы только нащупываем проблемы, которые успешно разрешили индийские мудрецы несколько веков назад.

Однако мы немного отвлеклись на общие закономерности, давайте «вернемся к нашим баранам». Искусство — это тот универсальный язык, с помощью которого историческая эпоха может поведать грядущим поколениям о своих духовных открытиях и прозрениях. И для того чтобы в истории возник период, особо урожайный на шедевры, нужны определенные внешние условия. Что объединяет, скажем, античность, эпоху Возрождения… ну, и эпоху Просвещения? Античность являет собой классический пример языческой культуры с ее многобожием, идеализацией достижений человеческого духа, слиянием духовного и физического начал и так далее. Это время, когда великолепным было все: государственное устройство, философия, литература, архитектура и, самое главное, отношение к тому, кто все это создавал — к человеку. Конечно, в космос они не летали, и вообще, в их жизненном укладе, с позиции современного человека, можно найти достаточно много неприятных черт, но что мы видим далее? Все периоды взлета человеческого гения как один берут на вооружение идеологию античности. Всякий раз, когда культура, одряхлевшая под бременем догм, канонов и запретов утрачивает понимание той высшей цели, ради реализации которой она родилась, наступает кризис. Люди, примеряя на себя внекультурную божественную сущность идеи, в любви начинают видеть пошлость, в трагизме — позерство именно тогда, когда идея становится инструментом, институтом идеологии, используемым для навязывания определенного взгляда на жизнь. И единственный реальный выход из кризиса, который способна найти культура — это возврат к язычеству, понимающему искусство как « сложный инстинкт, построенный на интуитивном понимании вечных ценностей, смысл которого в преодолении границ, поставленных человеку физической реальностью». Величие человеческого духа как мера всех вещей в эпоху Возрождения, отказ от условностей морали в эпоху Просвещения, да что там далеко ходить — открытая пропаганда чувственности в эпоху джаза и рок-н-ролла, все это — различные проявления идеологии язычества, составляющей основу нашей психики и как спасательный круг приходящей на помощь цивилизации в тот критический момент, когда она начинает задыхаться в тисках выдуманных ею самой искусственных трафаретов.

Конец ознакомительного фрагмента.