Ходили мы и вы походами. Сборник рассказов о подводниках

Андрей Гелиосович Зотиков

Говорят, царь-батюшка в свое время издал приказ по морскому министерству, чтобы «подводникам платить, сколько они пожелают, ибо все равно они скоро все потонут или взорвутся, а потому большого ущерба казне не принесут»… Да, наша служба «и опасна, и трудна». Лодки тонули и на войне, и в мирное время. И было бы совсем грустно, если бы не удивительная способность моряков-подводников не унывать в любой обстановке: не служил бы я на флоте, если б не было смешно!

Комбриг

Степан Петрович Топорков был, как мы, курсанты, говорили, молодым и перспективным офицером — ему всего сорок пять лет, а он уже капитан третьего ранга! Командиром роты к нам он пришел из Нахимовского училища, где воспитывал пацанов. Его бывшие питомцы рассказывали, как он заходил к ним в казарму под утро и орал в мегафон: «Рота! Через пятнадцать минут подъем!!!». У нас в училище такими делами он не занимался, но его кредо можно было определить его же словами: «Надо делать людям плохо, чтобы потом им было хорошо!» и «Если надо — все в гроб ляжем, но пока такой необходимости не возникло!».

С первых же дней командования нами он получил кличку «Комбриг» (помните, в «Бумбараше»: комбриг Мэ Нэ Колун?), звание «капитан второго ранга» и начал портить нам кровь. Надо отдать должное — это он умел хорошо делать! Одни его публичные выступления перед строем роты чего стоят! Рекорд длительности такого выступления — сорок восемь минут. Причем следует отметить, что выступать он любил обычно после занятий, то бишь, перед обедом. Но поскольку распорядком дня не было предусмотрено такого рода выступлений, то обед начинался сразу после занятий, но не для нас! Мы, выслушав кучу перлов от Комбрига, шли в столовую есть холодный обед. Слава Богу, такое безобразие продолжалось не каждый день, изредка нам удавалось и горяченького покушать.

Та самая рекордная (48 минут) речь Комбрига была посвящена одному курсанту — Васе Уховертову. А началось все незадолго до того дня, после очередного похода на овощебазу. Нам частенько приходилось работать на овощебазах, к счастью, не только на картофельных. Если мы работали с яблоками, арбузами, виноградом и т.д., то, помимо того, что возвращались с полными животами витаминов, так еще и о товарищах не забывали — приносили с собой, кто сколько сможет. Для этих целей у нас была специальная одежда: у старых списанных бушлатов, которые нам выдавали для работы, подрезалась подкладка так, что весь бушлат становился одним большим карманом, или, если хотите, мешком. В этих бушлатах мы и приносили в казарму фрукты. Надо отдать должное работникам овощебазы — они прекрасно знали, что мы уходим с полными бушлатами, но, жалея вечно голодных курсантов, позволяли нам и есть, и выносить — не такой уж большой ущерб мы наносили нашему государству.

В тот раз мы работали с яблоками. Кстати, работали ударно: вагон яблок, а это шестьдесят тонн, разгружали впятером за пару часов. В казарму пришли, как обычно, с полными бушлатами. Накормили товарищей, еще и «для дома, для семьи» осталось: человек десять-двенадцать положили оставшиеся яблоки в рундуки, чтобы завтра во время увольнения разнести их по домам.

С утра мы пошли на занятия. А в казарму пришел Комбриг и сразу занялся любимым делом — проверкой тумбочек и рундуков. Обнаружив в нескольких из них значительное количество «неуставных» яблок, Комбриг вызвал дневального Васю и задал соответствующий вопрос:

— А почему здесь делают яблоки?

Вася, уже привыкнув к косноязычию командира роты, ответил, что это — яблоки с овощебазы.

— Возьмите вещевой мешок и соберите мне все яблоки, — приказал Комбриг дневальному.

— А если все не войдут в один вещмешок? — поинтересовался Вася.

— Значит, соберем в два, три и так далее.

— А зачем, товарищ командир?

— После обеда понесем их на овощебазу сдавать и извиняться за воровство.

— Так мы же не воровали, — попытался объяснить Вася. — Нам их так отдали.

— Не могли вам их отдать, это не частная лавочка, а государственная овощебаза. Выполняйте приказание! — Комбриг начал нервничать — он не любил лишних вопросов.

Выполняя приказание, Вася собрал все яблоки в три вещевых мешка и поставил их возле тумбочки дневального. А перед обедом, идя в столовую проверять накрытие столов для роты, он решил внести коррективы в полученное приказание, тем более что, как он потом объяснял, «было сказано собрать яблоки, но не уточнено, куда конкретно их после сбора девать». В общем, Вася, идя в столовую, прихватил вещмешки с собой и разложил все яблоки по тарелкам, разделив поровну между курсантами роты. У Комбрига в столовой был свой отдельный столик рядом с нами. Этот столик остался без яблок.

Когда Комбриг, приведя нас в столовую, обнаружил, что его обделили, он страшно возмутился, мол, кто так небрежно принимал столы? Почему на моем столе нет яблок? На что Вася спокойно ответил:

— Так Вы же, товарищ командир, ворованные яблоки есть не будете.

Комбриг чуть не подавился от такой наглости:

— Старшина роты! После обеда построить личный состав перед столовой!

Говорят, после обеда хорошо бы соснуть минуток сто, чтобы улеглось и переварилось. Нам же пришлось постоять минуток сорок с хвостиком. Речь командира роты была длинная и непонятная, а заканчивалась она словами:

— За невыполнение приказания и проявленную беззубость в отношении яблок, курсанту Уховертову объявляю трое суток ареста!

…Утопив «Вильгельма Густлова», капитан третьего ранга Маринеско стал личным врагом фюрера. Арестовав Васю, капитан второго ранга Топорков стал личным врагом всей роты, а это почти сто человек. Фюрер был один, поэтому он не смог придумать достойную месть своему личному врагу. Не зря сам Топорков говорил, что «одна голова — хорошо, а два сапога — пара». Сто человек курсантов нашли способ отомстить Комбригу.

Следующий «культпоход» на овощебазу состоялся через неделю. Надо сказать, что в то время в Питере был «луковый голод» — репчатого лука в магазинах днем с огнем было не сыскать, что поделаешь — времена тотального дефицита! И надо же было так случиться, что на овощебазе нам пришлось разгружать целую фуру с репчатым луком!

Топорков всегда ходил на овощебазу с портфелем. Что он там носил — смену белья, пару бутербродов или томик Устава Внутренней службы, — сие тайна, покрытая мраком. Однако этот портфель и натолкнул нас на мысль, как напакостить Комбригу.

Когда он в очередной раз подошел к нашей фуре проверить, как мы работаем, один из нас предложил ему:

— Товарищ командир, а давайте мы вам лучку положим для дома?

На что Комбриг ответил:

— Да вы что, зачем это?

— Так, товарищ командир, в Ленинграде же вообще лука нет в продаже. А когда еще этот поступит в магазины? И неизвестно, поступит ли вообще. А так вам жена спасибо скажет. Давайте, мы вам немножко в портфель насыпем.

Я бы на месте командира задумался, а чего это курсанты, всегда в открытую выражавшие не то чтобы ненависть, но, по крайней мере, сильную нелюбовь к нему, вдруг решили оказать услугу? Но Комбриг, растроганный до глубины души таким проявлением добрых чувств к нему со стороны подчиненных, потерял бдительность и протянул портфель, правда, со словами:

— Ну что вы, не надо…

Продолжая проявлять «нежные чувства» к командиру роты, мы нагрузили портфель под завязку отборнейшими луковицами. Если бы ему удалось донести их до дома, жена была бы весьма тронута такой хозяйственностью мужа. Но… видно, не судьба была Комбригу получить благодарность от своей половины.

Перед самым построением для следования домой, на проходную был заслан «казачок» с заданием нашептать на ушко дамам-«ВОХРушкам», что готовится грандиозное ограбление овощебазы. Задание было выполнено успешно, так как, подойдя к воротам, мы обнаружили их закрытыми, хотя обычно их открывали еще до нашего подхода к ним. Строй встал. Ворота не открылись. Комбриг подождал — безрезультатно. Тогда он помахал воротам руками — тишина. Комбриг решительно направился в сторожку к охране. Как только он шагнул за дверь, ворота сразу распахнулись, можно было идти садиться в автобус. Однако, никто из нас не вышел за ворота — всем было интересно, чем закончится дело. Толпа курсантов сгрудилась у окон здания.

К сожалению, через закрытые окна ничего не было слышно. Нам пришлось наблюдать «немое кино». Сюжет развивался следующим образом. Комбриг, зайдя в сторожку, обнаружил там начальника ВОХР, двух ВОХРушек среднего возраста и пару дюжих хлопцев-грузчиков, видимо приглашённых для поддержки штанов доблестной охране. Судя по жестам Комбрига, он пытался добиться от охраны, чтобы они открыли ворота и выпустили строй к автобусу, при этом показывал на часы, мол, поздно уже.

Начальник охраны внимательно выслушал Комбрига, затем о чем-то спросил его, указывая на портфель. Комбриг покраснел, но активно замотал головой, прижимая портфель к себе обеими руками. Начальник охраны опять ткнул в портфель и что-то сказал. Комбриг, опустив одну руку с портфелем вниз, второй начал размахивать перед собой, тыча пальцем себе в погон, грозя охране пальцем и лупя себя кулаком в грудь. Закончил он свою речь тем, что снял фуражку и опустил голову вниз, показав всем свою лысину и несколько раз похлопав по ней ладошкой (наверное, сочные шлепки раздавались при этом, жаль, что мы не слышали).

Думается, монолог Комбрига звучал так:

— Да что вы себе позволяете? Я — капитан второго ранга Советского Союза (иногда он так себя называл…), награжден кучей орденов (маленькой кучкой юбилейных медалей…), да я вас сам всех тут построю-подравняю! Чтобы советский офицер-подводник (вообще-то, в прошлом — начальник гауптвахты и командир роты в училище…) мог что-то украсть? Да ни в жисть! Не позорьте мои седины подозрениями! (А зачем Васю арестовал?..) Что вы мне в портфель тычете? Там у меня смена белья и список личного состава, больше ничего нет. Вы не имеете права проводить обыск офицера! Я протестую!!!

И так далее в течение пятнадцати минут.

Однако советскому офицеру было бесполезно спорить с советским ВОХРом. Кончилось тем, что Комбриг все-таки был вынужден вытряхнуть портфель на стол. Отборные дефицитные луковицы остались в сторожке, а Комбриг был выпущен на свободу. Мы к тому времени уже сидели в автобусе.

Все-таки Комбриг был умный человек. Он, конечно, всё понял, ибо первое и единственное, что он сказал, поднявшись в автобус, было:

— И за что вы меня так не любите?..

Кстати, Вася так и не отсидел свои трое суток ареста: Ленинград — город большой, места на гауптвахте не хватило.