Сталинград. Том первый. Прощайте, скалистые горы

Андрей Воронов-Оренбургский, 2019

Роман-сага о чудовищной, грандиозной по масштабу и человеческим жертвам Сталинградской битве, равной которой не было за всю историю человечества. Автор сумел прочувствовать и описать весь ужас этой беспримерной кровавой бойни и непостижимый героизм советских солдат… Как это возможно? Не укладывается в голове. Но ощущение полное – он сам был в этом аду!.. Он сам был участником Сталинградской битвы… Книга получилась честной и страшной. Это суровый, как сама война, роман, возможно, лучший со времен "Они сражались за Родину" М. Шолохова. Содержит нецензурную брань.

Глава 2

В декабре 1941 года на подступах к Москве Вермахт потерпел своё первое за все годы Второй мировой войны серьёзное поражение.

Первый этап советского контрнаступления успешно завершился к концу декабря, когда немецкие войска группы армий «Центр» были отброшены от Москвы на всём протяжении фронта. Что ж… хотя Калуга и была освобождена 26 декабря, Вязьма и Ржев оставались в руках фашистов в течение всей зимы. В ходе операции «Тайфун» группа армий «Центр» потеряла около 110000 человек, в том числе 24000 убитыми и 5000 пропавшими без вести. Особенно тяжёлый ущерб нашими войсками был нанесён в декабре 1941 года немецкой технике — 496 танков, 1450 артиллерийских орудий, миномётов, 830 противотанковых орудий.

Потери Красной Армии во время операции «Тайфун» и декабрьского контрнаступления оказались ещё более ужасными: Западный и Калининские фронты потеряли 350000 человек — 37% от своего списочного состава. Несмотря на советы начальника Генерального штаба РККА Б.М. Шапошникова и первого заместителя верховного главнокомандующего Г.К.Жукова, И.В.Сталин решительно требовал, чтобы Ставка спланировала на январь новое наступление, в ходе которого следовало окружить и уничтожить в районе Вязьмы большую часть войск группы армий «Центр». Советское наступление в январе-марте 1942 года сильно потрепало войска группы армий «Центр», но и только…Поставленных перед ним целей, увы, достичь не удалось.

Тем не менее, неудачи под Москвой привели Адольфа Гитлера в неистовство. Он считал их результатом некомпетентности своих праздных генералов.

И то верно, источники свидетельствуют: Вильгельм Кейтль, начальник верховного командования Вермахта, был чрезвычайно изумлён, а более взбешён, что Советский Союз не только оказался в состоянии продолжить борьбу после операции «Тайфун», но и нанести армии Великой Германии тяжёлый урон.

«Летом 1941года восточный колосс на глиняных ногах готов был рухнуть под ударами немецкого оружия. Стальные жернова германского наступления перемололи первую, и, пожалуй, лучшую регулярную армию русских, с чудовищными потерями откатывавшуюся всё дальше на восток. Возникает закономерный вопрос: какая ещё армия в мире смогла бы устоять после таких сокрушительных ударов, не приди ей на помощь бесконечные русские просторы, неисчерпаемые людские резервы и жуткая русская зима?»

Что же до фюрера Третьего Рейха, то у него особое неудовольствие вызывало то, что его солдаты — лучшие в Европе — не смогли остановить советское контрнаступление зимой 1941 года. Доверие Гитлера к своим военачальникам было сильно подорвано провалом операции «Тайфун». Неистовый фюрер начал с того, что 19 декабря уволил со своих постов главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала фон Бока. В течение следующих недель своих высоких должностей лишились трое из этих шести командующих армиями (Гудериан, Гёпнер и Штраус) и четверо из 22 командиров корпусов (фон Швеппенбург, Фёрстер, Гейер и Вэгер) группы армий «Центр».

Неудача операции «Тайфун» была первым крупным провалом Вермахта в годы Второй мировой войны. Немецкое Верховное командование было совершенно убеждено в успехе наступления на Москву, но при этом распылило силы (направив войска на Калининское и Курское направления) в тот момент, когда особенно важна была их концентрация, — « не разверстая перчатка, а сжатый стальной кулак». Кроме того, для немцев и впрямь весьма серьёзной проблемой стала русская погода: дикая распутица в октябре и суровые трескучие морозы в конце ноября и в декабре.

Однако, на деле, решающими оказались два других фактора. Во-первых, у немцев возникли серьёзные проблемы со снабжением — германские танковые части не могли столь же решительно наступать из-за нехватки топлива. Во-вторых, красноармейцы проявили беспримерный, в лучших традициях армии, героизм и самопожертвование, а эффективные, энергичные действия командования Красной Армии мобилизовали все ресурсы для судьбоносного прорыва в конце октября и в начале ноября. Вермахт был приведён в замешательство тем, что Жукову и Шапошникову удалось остановить немецкое наступление и создать немыслимые резервы для контрнаступления уже в начале декабря. Немецкие генералы и адмиралы были убеждены, что они уже уничтожили советскую армию, сломали ей хребет, и что заветно-ненавистная Москва большевиков сама упадёт в их руки, как зрелый фрукт. Но Бог мой, как жестоко они ошибались!

И вот первый итог: сентябрь-декабрь 1941.

Операция «Тайфун» — немецкое наступление на Москву осенью 1941 года — стала одним из решающих сражений Второй мировой войны. Считавшейся доселе, во всём мире — несокрушимым Вермахт — был остановлен на подступах к Москве, которую в свои бинокли отчётливо видели немецкие офицеры. Наступление непобедимых танковых армий так и не сумело пробить Красный щит обороны. Продвижение знаменитых фашистских дивизий безнадёжно потеряло набранный темп и застопорилось. Красная Армия — перешла в наступление и в ходе героических, невиданных прежде кровопролитных боёв, ценою великих, невосполнимых жертв, заклятый враг был отброшен от столицы нашей Родины — Москвы на всём протяжении фронта!

Конечно, победа советских войск в битве за Москву, ещё не поставила немецкую армию на грань катастрофы…Но это великая победа воистину нанесла сокрушительный удар по психике и боевому духу гитлеровской армии и её блестящих генералов, не знавших до этого решительно ни одного поражения.

* * *

В конце 1941 года Адольф Гитлер, непоколебимо веруя в священную миссию Третьего Рейха, в свою личную мистическую неуязвимость и предназначение, взял на себя непосредственное командование всеми войсками на Восточном фронте. После долгих колебаний и совещаний со своими маршалами, взвесив все «pro» и «contra», он, наконец, принял волевое решение, что в предстоящей кампании 1942-го войска в центре и на севере Красной России будут вести последовательные оборонительные бои, в то время как главный, определяющий удар будет нанесён на юге с целью захвата богатых нефтяных месторождений Северного Кавказа и Баку. Однако в этот момент он ещё не решил, стоит ли сначала захватить располагавшийся на Волге Сталинград, чтобы перерезать пути транспортировки нефти на север, или же сосредоточиться исключительно на Кавказе. Подобная двойственная позиция немецкого командования сохранялась на протяжении всей последующей кампании.

Фактически операция, получившая кодовое наименование «План Блау», была последней возможностью для гитлеровской Германии нанести сокрушительное и окончательное поражение советской армии. Верховное командование сознавало, что весной 1942 года немецкая армии была ещё не в лучшей форме для проведения общего, тотального наступления на всех фронтах.

К середине июня 1942 года, после поступления свежих, усиленных подкреплений, численность Вермахта на Востоке составила 3,13 млн. человек, что всего на 90 тыс. превосходило численность германской армии в начале операции «Барбаросса». Во время кампании 1941-го Вермахт потерял наиболее подготовленных испытанных солдат, и к лету 1942-го немецкая армия была качественно более слабой, чем в июне 1941 года. В этой ситуации фашистское командование предприняло решительную попытку лишить Советский Союз возможности продолжать войну, развалив его военную промышленность путём хищнического захвата нефтяных ресурсов.

Как Бог свят! Великой Германии и её фюреру, как никогда прежде — необходим был реванш. Огромная чёрная тень железного орла Третьего Рейха вновь нависла над нашей многострадальной Родиной. Но теперь стальные перья его могучих крыльев бросали тень не только на Ленинград и Москву, но и на Сталинград, и на горные пики Седого Кавказа.

В ту роковую пору, воодушевляя и благословляя своих генералов и их дивизии на новое наступление на Восточном фронте, Адольф Гитлер, в неистовом порыве, сжав кулаки у груди, во всеуслышание, провозгласил: «Видит Бог! Наши силы обрели решающую, прежнюю мощь. Во имя священной идеи Великой Германии, во имя Третьего Рейха, — мы одержим победу над варварами на Востоке!

С железными сердцами…нам надлежит смело идти вперёд только к победе! Каждый должен сражаться и умирать на своём посту. Эта война до победного конца. Если необходимо…сыны Великой Германии будут драться до последнего солдата!»

В июле 42-го, Иосиф Сталин, ознакомившись с этим пафосным заявлением Гитлера, сказал своим командармам: «Что ж, товарищи…совершенно понятно, что хочет этот безумец… — и повторил свою фразу, сказанную прежде, в октябре 41-го. — Если немцы хотят истребительную войну, до последнего солдата…они её получат! — А чуть погодя, сладко затянувшись трубкой, через раздумчивую паузу добавил: — Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

* * *

Страшные, невиданные прежде миром силы стягивались на юг нашей страны. Равно вторжению жестоких монгольских орд и нашествию полчищ Наполеона, родная земля теперь стонала и содрогалась под гусеницами, колёсами и сапогами железной машины Вермахта. Кто жил и кто воевал в то лихолетье, тот помнит и никогда не забудет, как сутками, неделями, месяцами, гудело над городами и сёлами нашей страны небо; как надвигались лавины вражеских танков, как под ковровыми бомбардировками вражеской авиации и массированным огнём артиллерии сметались с лица земли целые селения, в зловонные руины превращались цветущие города, и гибли десятки, и сотни тысяч ни в чём не повинных гражданских лиц…Как жутко перекипала и корчилась в огне наша земля, как в охваченные пламенем и дымом разрушенные города триумфально, под музыку входили колонны немецкой мотопехоты, и как по гулким мостовым грохотали тяжёлые машины и орудия оккупантов. И надо понимать и всегда помнить впредь: лютый беспощадный враг, вероломно вторгшийся на просторы нашей Родины, приходил, отнюдь, не только ради богатств и наживы…Он приходил, как хозяин, как властелин мира, что бы остаться здесь навсегда. Враг приходил за кровью наших советских людей…Желая большую часть уничтожить физически, но крепких и молодых сделать своими рабами! И следует клятвенно помнить всем: в этой чудовищной Великой войне Красная Армия спасала и спасла не только своё Отечество, но и весь мир от самой страшной опасности, которая когда-либо угрожала Человеку.

* * *

Ну, а пока…Пока был март 42-го и до победы было ещё отчаянно далеко.

Прощальная тревожная тень, истаявшей ночи, легла на холмистую степь. Солдаты 100-й стрелковой дивизии, в состав которой входил 472-й стрелковый полк, в коем служил капитан Магомед Танкаев, два дня к ряду томился в напряжённом ожидании боя, а их комполка Березин со своими офицерами штаба сосредоточенно изучали оперативные карты; сапёры с иступлённым упорством муравьёв продолжали сооружать минные поля на направлениях немцев, да только не просто было перекрыть Вермахту дороги, ведущие к Москве.

Между тем, к весне 1942 года на фронте произошли серьёзные изменения. Немецко-фашистские войска начали энергично готовиться к главной летней операции — к удару в сторону Сталинграда и Северного Кавказа. Весеннее наступление они начали ударом на Воронежском направлении (операция «Синяя»)

«Боевые действия войск под Воронежем были весьма заметным этапом сражений Великой Отечественной войны. Сам город находился на острие двух направлений наступления гитлеровских войск — со стороны Щигры и Волочанска. Сюда, на Воронежское направление, были брошены отборные соединения пяти танковых, трёх моторизированных дивизий противника.

Крайне тяжёлая обстановка в районе Воронежа осложнилась ещё тем, что действовавшие там войска не успели восстановить свои силы после огромных потерь, понесённых в ходе предыдущих боевых действий. Даже перейдя к вынужденной обороне, они так и не смогли должным образом закрепиться на новых рубежах, а резервы были израсходованы подчистую.

К весне 1942 года положение советских войск резко ухудшилось тем, что на Воронежском направлении их оборона была подобно решету и в одном месте прорвана. Между Брянским и Юго-Западным фронтами образовалась опасная брешь. Путь к Дону и Воронежу для вражеских войск был открыт. Немецкие танки стальным клином прорвались к реке Дон, и над Воронежем нависла смертельная опасность. К 12 июля 1942 года гитлеровцы овладели западной правобережной частью разрушенного города. На Верхнем и Среднем Дону развернулись ожесточённые, кровопролитные бои. Дело принимало крайне опасный поворот и грозило катастрофой.

Чтобы остановить, всё глубже вгрызавшегося противника, решением Ставки на Воронежское направление были спешно выдвинуты несколько стрелковых, танковых соединений, а также артеллерийских, инженерных и других частей и подразделений. На этом же круге, решались и организационные вопросы. В целях улучшения управления нашими войсками на Воронежском направлении был ускоренно создан Воронежский фронт во главе с генерал-лейтенантом Ф.И.Голиковым.

В этой чрезвычайно обострившейся обстановке 100-я стрелковая дивизия получила приказ выступить в район Воронежа. Части её стремительно поднимались по тревоге и выходили к железнодорожной станции для погрузки в эшелоны. Путь, пропахших мазутом и прелой соломой эшелонов, пролегал через Москву, Рязань, Графскую. Конечным пунктом была железнодорожная станция «Анна», что вековала в 80 километрах северо-восточнее Воронежа. Немецкая авиация, подобно стаям стервятников, не раз налетала и пыталась бомбить и обстреливать эшелоны, однако на удивление и счастье, нанести серьёзных потерь, прибывшему соединению ей так и не удалось.

В пути следования командиры, политруки вели неустанную воспитательную работу. Всё видящее око НКВД зримо и незримо было повсюду. И многие офицеры, не смотря на свой ранг и звание, крепко ощущали на себе зловеще-гнетущий взгляд этого ока — как будто к их щеке, затылку, лбу или виску накрепко прилип стригущий либо чешуйчатый лишай.

Тем не менее, правды ради, надо сказать: среди обычных политработников было довольно и стоящих, достойных, искренне убеждённых в своём деле людей. И Магомед, вместе с другими молодыми офицерами, чувствовал и понимал это.

Он хорошо помнил, как перед отправкой на фронт командир дивизии, его замполит и начальник политотдела настойчиво пытались учесть имевшиеся в агитационно-пропагандистской работе «сбои», «занозы» и «недочёты». На остановках, и на привалах, на марше проводились митинги, собрания личного состава, горячие, но чаще задушевные беседы с бойцами. И право дело, в результате многие воины подали заявления о вступлении в партию, в комсомол. Словом, морально-политическое состояние личного состава 100-ой стрелковой дивизии было на должном уровне. И главное политуправление (ГлавПУР), под руководством Л.З.Мехлиса, могло быть спокойно.

И снова дорога, снова бесконечный журчливый лязг вагонных колёс, поля, перелески, мелкие закопченные полустанки и снова бесконечные поля…Паровоз, фыркая и выбрасывая струи искр и дыма, будто хотел сожрать весь мир, упрямо пёр по железной тропе, состав кирпично-коричневых вагонов, гружённых солдатами, орудиями, артиллерийскими лошадьми и фуражом, на Воронеж, до станции с нежным, отнюдь, не военным названием «Анна».

* * *

В одном из дощатых вагонов, привалившись плечом на вещевые мешки, стоял Магомед Танкаев. Мимо приоткрытой двери вагона скользила русская, столь необычная взору горца, аварца, равнинная земля; вдали тянулись яблочно-голубые ленты лесов, полуразрушенные церквушки с куполами без крестов, тёмные крыши крестьянских изб и, покосившихся изгородей.

Солдаты хрустели чёрными сухарями, изводили табак самокруток, неверно переступали, чувствуя зыбкую опору под сапогами. Говорили мало. Большинство думали о своём, сокровенном, родном. На замкнутых сосредоточенных лицах воинов читалось смешанное чувство глубокой тревоги и такой же сильной решимости.

В вагонах пахло степной полынью, конским и людским потом, вешней ростепелью, и далёкие белые стада облаков маячили на горизонте, — задумчивые и недоступные, как снежные пики Кавказских гор.

И его душу тоже терзала-когтила неизбывная горечь-печаль о родной Ураде, доме, о горячо любимом отце и матери — Танка и Зайнаб, о младшем брате Сайфуле, о своих дорогих сёстрах. И он, советский офицер, ехавший на войну, как и тысячи других, не знал…свидится ли с родными ещё раз…

* * *

Выгрузившись из эшелонов на конечной, ничем непримечательной, железнодорожной станции Анна, дивизия совершала марш и сосредоточилась вблизи райцентра Давыдовка. Распутица была жуткая. Люди и лошади вымогались из последних сил. Шли всю ночь, часто оскальзываясь, падая в ледяную слякоть; матерились, снова поднимались, и снова шли. Стужа была — не приведи Бог. Все продрогли, зуб на зуб не попадал; то и дело приходилось помогать артиллерийским расчётам, вытаскивать орудия, по оси, утопавшие в снежно-грязевой каше. Надо ли говорить, что после выполнения сего марша, солдаты волочили ноги едва-едва. Густая грязь, пудовыми гирями прилипшая к сапогам, срывала последние с ног…Радовало одно: не смотря на все тяготы пути, у большинства бойцов на душе воцарилось должное равновесие. Чертовски хотелось передохнуть, но больше солдат покуда не мучили ни горести-печали, ни заботы. Стрелки лишь крепче запахивались, круче поднимали высокие воротники грубых, колючих армейских шинелей, — железный ветер сёк и хлестал по задубевшим лицам так, что от стужи нельзя было вздохнуть всей грудью. Наконец из райцентра Давыдовка, за версту от колонны, донёсся гулкий собачий лай, и солдаты, идущие в ночи, повеселели. Луна уже скрылась, было темным-темно. Наступила предрассветная пора.

— Первая р-рота, подтяни-и-сь! Живее, бойцы! И как только мамаши вас отпустили на войну! И р-раз, р-раз! Раз, два, три-и!..

Так, почти всю ночь ротный Танкаев, вместе с другими офицерами своего полка провёл за исполнением своих командирских обязанностей.

Таких переходов и маршей за время войны у Магомеда будут сотни и тысячи, будут и куда более трудные, более рискованные и опасные — под смертоносным огнём противника…Но почему-то именно в ту, по сути, рядовую ночь, ни раньше, ни позже, — на него вдруг снизошло откровение свыше…

Теперь не могло быть ни малейшего сомнения в том, что он раз и навсегда нашёл себя в этом невероятно огромном мире, стал кадровым, профессиональным военным, по крайней мере, настолько, насколько это вообще зависело от его тела и духа.

В результате первых боёв, ещё под Смоленском, первых потерь и побед, в нём зародилось, вернее, проклюнулось и в полной мере взошло, тол неукротимое, сродни отточенному булату, — горское мужское семя, которое из века в век, суровые отцы — воины передавали своим сыновьям вместе со священной верой и оружием предков. Прежде ему и в голову не приходило, что в этом непредсказуемом мире, ожесточеннее и гибельнее для народов его любимой страны, он, сын высокогорного Дагестана, Гидатля, Урады, сможет стать той боевой единицей, которая в стальном сплаве с миллионами подобных себе, сможет защитить Родину от железных когтей и клыков смертельного врага. Н-да…об этом прежде он никогда не думал: живя в родном селении Урада, затем учась в средней школе в Гунибе, и позже, будучи уже студентом Дагестанского сельскохозяйственного института…

«Как и тысячи юношей нашей страны, нашего огромного и великого Советского Союза, он, студент третьего курса, сразу откликнулся на призыв Отечества и 1 сентября 1939 года, в первый день второй мировой войны, стал курсантом Краснодарского пехотного училища.

20 июня 1941 года юный лейтенант М.Т.Танкаев по предписанию прибыл в войсковую часть и принял пулемётный взвод. А через два дня грянула Великая Отечественная война. Первое боевое крещение под Смоленском. Бой был ужасен, враг невероятно силён и смел. Взвод лейтенанта Магомеда Танкаева уничтожил 5 немецких танков PzKwIII, 3 полугусеничных бронетранспортёра SDKFZ 251, 47 гитлеровцев. И последний бой — 12 мая 1945 года немного севернее Праги.

Таков боевой путь Магомеда Танкаевича Танкаева — командира взвода, роты, батальона, полка. Три ордена Красного Знамени, ордена Отечественной войны I степени, ордена Славы I степени, Красной звезды, множество медалей. Это награды за мужество, стойкость, отвагу, ратный труд».²

…Но всё это случится много позже, а тогда…на марше, от железнодорожной станции Анна в Давыдовку, он, конечно, ничего это знать не мог. Но…познал другое!

…В ту чёрную студёную ночь, ближе к рассвету, его нежданно-негаданно посетило то редкое чувство-провидение, когда всё вокруг в какой-то момент кажется невероятно-удивительным, ясным и слаженным. Непостижимое вдруг становится очевидным…Так вот, в такой снизошедший на него миг, ему открылось, что мир, каким бы он ни виделся, ни казался противоречивым и сложным, подчас алогичным, он всё же устроен Творцом правильно и справедливо. Будучи убеждённым партийцем, коммунистом с 41-го года, тем не менее, Магомед, как горец, как дагестанец, в глубине души, всегда оставался человеком верным адатам и вере своих предков. Эпоха тотального, воинствующего атеизма в стране, волей-неволей заставляла людей разных конфессий, увы, скрывать и замалчивать о религиозных потребностях их душ, но она была бессильна выжечь-искоренить то, что в их страждущие души вложил Создатель.

«Бисмиллагьи рахIмани ррахIим…Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного…» — эти слова священных молитв матери-горянки, равно как и колыбельные народные, аварские песни с молоком матери вскормили его, жили в нём и никогда не умирали в душе Магомеда, где бы он ни был. Куда бы ни заносила его судьба. И голос муллы с минарета, дрожащий, высокий, превращавший в песнопение первую строку, похожий на звучание пандура тоже всегда жил в его горячем сердце.…Витиеватый смысл сур, величаво текущих по зелёным страницам Корана, быть может, не всегда понятный ему из-за своей древней арабской иносказательности, тем не менее, был очевиден и желанно близок его душе, которая знала и разделяла священные понятия и мысли о вечном: о добре и зле, о благости, о людской гордыне и немощи, о земных прегрешениях, о судном карающем дне, о праведниках, нашедших себе утешение в вечном райском блаженстве, о всемогуществе Всевышнего, чьё знание необъятно, а мастерство не имеет, хоть каких-то видимых человеческому глазу, границ.

Хужа Алла…Так говорили и думали седобородые мудрецы Урады…Так думал и строго совершал намазы его легендарный дед мюршид Гобзало, так жил его почитаемый отец Танка…Так думал, так служил-воевал с фашистами и его сын Магомед Танкаев.

…В тот просветлённый миг, ему вдруг показалось, что сам указующий перст судьбы, сами горные духи Дагестана, мужественные предки помогали ему, иначе и не скажешь. Ему было дано ощутить себя мельчайшей пульсирующей песчинкой мироздания задуманного Создателем, но одновременно и центром мира, тем булатным сердечником возмездия, что режет и пробивает броню, вторгшегося с Запада на его землю супостата. И это пронизывающее, всенаполняющее, горячее, как огонь, чувство, право, ни с чем не сравнить. Магомед ощущал, как время сворачивалось кольцами вокруг него, а он стоял посредине и, казалось, был властен над всем сущим, что принимает форму линии, угла, круга или квадрата…Словно коневод над табуном, который он околдовал своим кличем и плетью, и лошади, как зачарованные, двигаются туда, куда он хочет, прямо к нему, от него, по кругу или ещё как…А вокруг, куда ни брось взор, и ближе и дальше, выстроились горцы: гидатлинцы, урадинцы и его бойцы, нынешние и прошлые, живые и духи, потому как всё и вся в этом и потустороннем мире связано и Тайна замысла сего велика и непостижима…

И ещё: ему в этот миг осознанно и безмерно глубоко открылось предначертание собственной судьбы, предназначения, своего выбора…Он-воин. Сын, внук и правнук воинов. Он офицер. И его священный долг: быть верным присяге и единожды данной клятве у боевого знамени; служить верой и правдой народу, и защищать свою Родину.

* * *

Командование 6-й армии Воронежского фронта поставило дивизии задачу: быть в готовности к отражению ударов противника со стороны Петропавловки, где фашисты овладели очень важным плацдармом на левом берегу Дона. Но, чёрт возьми! Уже через два дня обстановка в самом Воронеже резко изменилась и командование фронта решило срочно бросить на выручку один стрелковый полк из вновь прибывшей дивизии, в аккурат под Воронеж в распоряжение 40-й армии, которой командовал в то время генерал-лейтенант М.М.Попов.

Выбор пал на 472-й стрелковый полк под командованием Семёна Петровича Березина. Тронулись под прикрытием загустевшего лилового сумеречья. Продвигаясь большей частью маршем вдоль фронта к городу, наполовину захваченному немцами, бойцы видели жуткие следы варварства гитлеровцев. Твою мать!.. Впечатление было такое, будто из устрашающих непроглядных глубин мироздания, вырвался кровожадный, карающий Дух. Упал с огненного неба, как огромный крылатый грифон на обречённый город, впился железными когтями. И, расклевав его на куски, раздробил в нём кости, выхватил из него кишки, вырвал глаза и растерзал когтистыми лапами ещё недавно, трепетавшую, живую плоть.

Бог мой!..Всюду, куда ни глянь, были оставлены его чешуйчатые отпечатки, глубокие ребристые следы, — рваные рытвины. Штабы полков и бригад, тыловые-инженерные службы, управления разведки и связи, полевые кухни и нужники, арсенальные и дровяные склады, армейские палатки, посты и заставы — решительно всё было перемешано, разворочено и яростно втоптано в густую, талую грязь, по которой, чавкая сапогами в обмотках дорог, проходил плотной мрачной колонной полк Березина, проходила и рота Танкаева. Кое-кто из солдат на ходу воровато крестился, пришпорено проходил, не оглядываясь, запекая на обветренных губах мамкину молитву. И после долго берегли угрюмое молчание, пробираясь по узким бурым от крови прогалинам, спеша уйти от гнетущих воспоминаний увиденного. Да куда там!.. «От хрена уши…» И справа, и слева, и впереди, — картины всё были те же…

Что ж…в прифронтовой полосе — свои клейма, свои чеканы: в Графской, Кочетовке, Давыдовке и Масловке каждый второй дом был разрушен; тут и там огромные ямищи в виде воронок, искорёженные подбитые танки, пушки, перевёрнутые повозки и санитарные фуры; уткнувшиеся радиаторами в землю автомашины, завалившиеся набок обугленные бронетранспортёры. По корявым обочинам большаков — пшеничные поля, взрытые-перепаханные осколками мин и снарядов. Тут от века засеивалась пшеница крупноколосая, овёс с тяжёлыми осистыми кистями крупных зёрен.

— Ах, ты холера…Порода сучья!.. — сокрушались и скрежетали зубами солдаты, с детства знавшие плуг и тяжёлую судьбу хлебороба. — Тутось сеять бы подобру, а потом косить богатые хлеба…А кому? Кому, мать их еть!..

— Да-а…Война, брат, не мать родна…

— Сволочи! Даве, на повороте, видал дом? Зверьё голимое. Даже детёв грудных не жалкуют. Веришь? Зубами рвать их готов…га-дов… — пулемётчик Сысоев, состоявший из желваков и очугуневших скул, в бессильной яри сжал побелевшие костяные кулаки. Ядрёно и зло сыпанул матом.

— Погодь, земеля! Успеешь ишо зубы об ихни ремни да пряжки, каски да фляжки до самых десён стереть. Эх, ма-а!..Чую, браточки, приготовил нам фриц биточки по-воронежски…Чую, кровёй харкать-срать будем.

— Семянников! Клюв закрой! — огненный взгляд ротного Танкаева обжёг рядового. — Что ты «чуешь»…Об этом, ты, своей бабе под одеялом, после войны расскажешь…если доживёшь. — Р-рота! Подтя-ни-ись! Взводные, дер-ржать стр-рой!

Примечания

2

Г. Арипов член Союза журналистов СССР, «Генерал-полковник Танкаев».