Спецназовец. Взгляд снайпера

Андрей Воронин, 2011

На войне бывшему бойцу спецназа ГРУ Юрию Якушеву было совершенно ясно, где друг, а где враг, а сейчас, в мирной жизни, иногда в этом очень сложно разобраться: бывает, что под маской друга скрывается враг. На протяжении полутора лет в городе один за другим обнаруживаются обезглавленные трупы. Это орудует серийный убийца, маньяк, прозванный Зулусом за свою привычку уносить с места преступления головы жертв, а жертвами его, как правило, являются преступники, которым удалось избежать наказания. Второй год за ним охотится милиция, но Зулус неуловим. Неуловим потому, что он, несомненно, располагает всей полнотой самой свежей оперативной информации. Так кто же он? Спецназовец? Сотрудник милиции или прокуратуры? Возможно, он один из тех, кто его ловит? А может быть, это сам начальник убойного отдела МУРа, полковник, бывший сослуживец Якушева?.. Вопросов много, версий тоже, но нет доказательств. Рискуя жизнью, Юрий Якушев изобличает Зулуса.

Глава 4

Черная полковничья «Волга» въехала во двор и остановилась в метре от припаркованной напротив входа в офис управляющей компании машины Якушева. Юрий и Басалыгин выбрались наружу, и полковник первым делом полез за сигаретами. Угостив спутника, сигареты которого вместе с документами и всем остальным до сих пор лежали в бардачке, Павел Макарович закурил сам и с наслаждением потянулся всем своим крупным телом.

— Хорошо, — мечтательно произнес он. — Люблю май! Все кругом такое свежее, зеленое с голубым, чистенькое, как с иголочки… Воздух в Москве, конечно, не тот, что в горах…

— Зато стреляют меньше, — вставил Якушев. — Спасибо, что подбросил. И вообще.

— Не за что, — сказал Басалыгин. — Вы, ребята, на меня такой должок повесили, что я за всю жизнь не расплачусь. Это во-первых. А во-вторых, как говорится, «спасибо» не булькает. Надо бы принять по пять капель за встречу — за вас, за нас и за спецназ.

— Прямо сейчас? — с сомнением переспросил Якушев. — Мне бы хоть переодеться, что ли…

— Это верно. — Сделав вид, что только теперь спохватился, вспомнив о делах, озабоченно сказал Басалыгин. Он посмотрел на часы, хотя и так знал, что до конца рабочего дня еще очень далеко. — Делу время, потехе час. Так созвонимся?

— Пиши номер, — сказал Юрий.

Полковник с готовностью достал мобильный телефон и под диктовку Якушева внес в память номер. Нужно было ехать, работа не ждала, но он все медлил, экономно посасывая сигарету.

— Слушай, — сказал он, — а что это ты там, в «обезьяннике», вздумал от меня нос воротить? Не узнал, что ли?

— Тебя не узнаешь, — усмехнулся Спец. — Просто подумал: а вдруг ты не узнал? Или узнал, но… В общем, сам понимаешь. Раньше было одно, теперь другое, ты по ту сторону решетки, я — по эту, так чего я стану, как мартышка, ладошки сквозь прутья тянуть?

— Гордый, — неодобрительно констатировал Басалыгин.

— Уж какой уродился, — пожал плечами Якушев.

— Чего ж ты, такой гордый, из-за квартплаты в драку полез? Совсем с деньгами туго?

— Ну, во-первых, я не купец на паперти в церковный праздник, чтоб деньгами направо и налево сорить. Да и они, прямо скажем, не нищие. — Юрий кивнул в сторону знакомого крылечка с железной дверью. — Потому и не нищие, что ворье. Деньги ведь можно только двумя способами приобрести: или заработать, или отнять у того, кто уже заработал. А когда на протяжении какого-то времени получаешь бабки прямо из воздуха, организм к этому привыкает. И отвыкать не хочет.

— Не хочет, — вздохнул Басалыгин. — Ты смотри, Юрик, поаккуратнее с ними. Это хорошо, что меня случайно в райотдел занесло. А если б не занесло, одному богу известно, сколько эпизодов они бы на тебя навесили. И каких. Да и на воле ходи с оглядкой. Этот Парамонов — еще тот фрукт. В позапрошлом году его люди вот такого же, как ты, правдолюба, борца за справедливость во дворе подстерегли и насмерть забили. Жена с ним была — выжила, но осталась инвалидом на всю жизнь. И никаких зацепок! Всем понятно, чья это работа, а доказать ничего невозможно. Так что смотри. Ты, конечно, парень крепкий, с подготовкой, какая им и не снилась, но тоже, прямо скажем, не из железа сделан. Проломят череп или ткнут перо под лопатку, и никакая подготовка не поможет.

— Так это, значит, не впервые, — задумчиво пробормотал Юрий, казалось пропустивший мимо ушей прозвучавшие из уст полковника милиции призывы к осторожности. — Слушай, я, как вернулся, не перестаю удивляться: это мир так изменился или я просто раньше многого не замечал?

— Не сталкивался, вот и не замечал, — сказал Басалыгин. — А что значит «не впервые»? Он что, опять за старое взялся?

— А он прекращал?

Мимо них, шурша по асфальту импортной резиной огромных титановых колес, прокатился большой японский внедорожник. Заднего стекла у него не было, на его месте хлопал прихваченный часто наклеенными крест-накрест кусками липкой ленты кусок пыльного полиэтилена. Джип остановился у крыльца офиса, и Юрий не удивился, когда из него вышел Парамонов — уже в другом, целом пиджаке, новой рубашке и больших солнцезащитных очках, частично скрывавших следы утреннего разговора в кабинете.

— Вот скотобаза, — сказал Якушев чуть ли не с восхищением. — Я думал, они эту машину спрячут где-нибудь в другом городе, а он на ней раскатывает, как ни в чем не бывало!

— А что машина? — без особого интереса спросил Басалыгин и снова покосился на часы.

Парамонов запер центральный замок, неприязненно блеснул в их сторону стеклами очков и, торопливо поднявшись по ступенькам, скрылся в офисе.

— Так бы и придушил, — признался Юрий и в двух словах описал позавчерашнее происшествие.

— Вчера был выходной, — закончил он, — так что визит пришлось отложить. А ты говоришь — квартплата…

— Н-да… — Басалыгин заметно помрачнел. — Надо написать заявление. Свидетели есть?

— Я и есть свидетель, — сказал Юрий, — остальные — потерпевшие. А что я напишу? Что по собственной глупости влез в драку, о причинах которой знаю с чужих слов?

— А этот твой активист — он напишет?

Якушев пожал плечами.

— Откуда я знаю? Напишет, наверное. Не он, так жена.

— Надо, чтобы написали, — сказал полковник.

— Сначала им надо до этого дожить, — напомнил Юрий. — Что-то мне не нравится самоуверенность господина Парамонова. Когда человек начал решать вопросы такими методами, он уже не остановится. Это же так просто: нет человека — нет проблемы! Очень большое искушение.

— Может, присмотришь?

— По-твоему, мне больше нечем заняться? Я им кто — нянька? Телохранитель? У нас что, милиции нет?

— Милиция расследует дело по факту, — в свою очередь напомнил Басалыгин. — Мы просто не в состоянии приставить наряд к каждому, кто считает, что ему угрожает опасность. И даже к тем, кому она реально угрожает, не можем.

— Ладно, — буркнул Юрий, которому разговор о возможностях и границах компетенции столичной милиции казался решительно пустопорожним. — Этого вы не можете, того не можете… А что вы вообще можете? Выправить разрешительные документы на винтовку вы можете? Вот вы, полковник Басалыгин, можете?

— А что, есть такая необходимость? Вообще-то, нормальные люди сперва получают разрешение, а уж потом приобретают нарезной ствол…

— Подарок, — сказал Юрий. — Отказаться было нельзя, продать рука не поднимается, а сдать вам — ну, с какой стати? Подарок ведь!

— Ладно, это дельце мы как-нибудь обстряпаем, — подумав секунду, пообещал Павел Макарович. — Я уже и забыл, сколько с тобой проблем! Полчаса, как встретились, а я уже весь в должностных проступках, как новогодняя елка в огоньках.

— Прямо-таки как елка, — начал было Юрий, но тут дверь офиса открылась, и с крыльца, внимательно глядя под ноги и осторожно ступая, чтобы не кувыркнуться с высоких каблуков, спустилась секретарша Снежана.

Издалека секретарша смотрелась не хуже, чем вблизи, и, пока она переходила дорогу, мужчины молчаливо наслаждались этим приятным зрелищем. Девушка направлялась прямо к ним; это было уже не так приятно, поскольку шла она сюда явно не затем, чтобы назначить одному из них свидание.

Так оно и оказалось.

— Виктор Тарасович просил вам передать, — поздоровавшись и одарив их своей заученной кукольной улыбкой, колокольчиком прозвенела секретарша, — что, если вы не оставите его в покое, он позвонит в прокуратуру. Он сказал, что будет жаловаться на вас в любом случае, но за преследование и шантаж придется отвечать отдельно. Извините, — добавила она явно от себя.

— Тьфу, — сказал Басалыгин.

— Передайте Виктору Тарасовичу, что мы сейчас уходим, — сказал Юрий. — И еще передайте, что, если он не успокоится и сделает хотя бы малейшую попытку давить на Сиднева, я его убью. Оторву голову и собакам брошу. Запомнили? Так и передайте.

— Черт, — сказал Басалыгин, когда девушка ушла, — жалко, совсем времени нет!

— Всё-всё, — сказал Юрий, — не задерживаю.

— Да я не о том! — с досадой отмахнулся полковник. — Я — вообще. На работе ад кромешный, ни одного свободного человека, ни минуты спокойной… А было бы небесполезно взять этого слизняка в разработку, размотать на всю катушку и упечь годиков на пятнадцать — двадцать.

— Местным поручи, — предложил Юрий.

— Бесполезно, — вздохнул полковник. — Тут у него явно все схвачено. Я их, считай, на голый понт взял, чтоб тебя вызволить. А чтобы заставить своими руками свернуть шею курице, несущей золотые яйца, с ними придется работать по-настоящему плотно — плотнее даже, чем с самим Парамоновым. Так что, ей-богу, проще обойтись без них.

— Ну, давай, я его и вправду убью, — предложил Юрий.

— Думай, что говоришь, — проворчал полковник. — И кому.

Они разошлись по своим машинам, договорившись созвониться, как только позволят обстоятельства. Полковничья «Волга», водитель которой все это время маялся, сидя за рулем, круто вывернув колеса, объехала машину Юрия и укатила, раздраженно фырча глушителем. Якушев уселся за руль, растолкал по карманам свое имущество, включил двигатель, закурил и, пока машина прогревалась, проверил, не звонил ли кто, пока он прохлаждался в милиции, а аппарат, без которого современный человек уже и не мыслит свое существование, лежал в бардачке.

Пропущенных звонков не было. Мобильник Якушева мог молчать неделями. Давно к этому привыкнув, Юрий лишь изредка вздыхал, привычно отмечая, что окружен какой-то зоной вакуума, в которую другие люди попадают крайне неохотно и очень ненадолго. Сунув аппарат в карман, он включил передачу, плавно отпустил сцепление и поехал домой. Когда он проезжал мимо джипа Парамонова, его так и подмывало посигналить, но он сдержался, решив, что на сегодня приключений достаточно.

* * *

Где-то над дальним микрорайоном опять висела грозовая туча, в лучах полуденного солнца казавшаяся особенно темной, почти черной. Там глухо погромыхивало и изредка сверкали бледные при дневном свете вспышки молний. Порывами налетавший с той стороны ветерок гнал по асфальту пылевые бурунчики или, подхватив какую-нибудь бумажку, гонял ее кругами по тротуару, пока та не застревала в траве газона или не улетала на проезжую часть, где еще долго беспорядочно вилась и порхала в тугих вихрях расталкиваемого мчащимися во весь опор автомобилями воздуха. Пахло молодой зеленью, пылью, выхлопными газами и озоном; со стороны кухни тянуло дымком и вкусным запахом жарящегося на углях мяса, который время от времени перебивал густой, жирный дух чебуреков. Вырезанный полукруглыми фестонами край полотняного тента с рекламой крупной пивоваренной компании то повисал неподвижно, то принимался трепетать, как вымпел на корме идущего навстречу надвигающемуся шторму корабля. С соседнего столика сдуло пустой пластиковый стаканчик, и он, бренча, укатился к холодильнику с напитками.

Виктор Тарасович Парамонов вытряхнул из лежащей на столе пачки сигарету, чиркнул зажигалкой и закурил. Молоканов опаздывал. Проклятый мент всегда вел себя как любовница олигарха, и с этим приходилось мириться, причем сразу по двум причинам: во-первых, он крепко держал Виктора Тарасовича за горло, а во-вторых, был ему, увы, необходим. Когда речь идет о шантажисте и вымогателе, быть нужным и держать за горло — не всегда одно и то же, но майор Молоканов действительно был Виктору Тарасовичу нужен.

На дебошира, который накануне вломился в офис и учинил там настоящий погром, расшвыряв охранников, как слепых котят, Парамонову было, по большому счету, начхать с высокого дерева. Его угроза, переданная секретаршей, у которой не хватило ума ее скрыть или хотя бы перефразировать, оставила Виктора Тарасовича равнодушным: он был не из тех, кто боится, он был тот, кто сам пугает. Ему попался крепкий орешек — не первый и наверняка не последний, и что с того? На каждый орех найдется управа, и там, где бессильны зубы, пригодится молоток. Пуля всегда права, потому что за ней остается последнее слово. Исполнителей искать не придется, они под рукой — как обзавелся в лихих девяностых привычкой держать в заднем кармане несколько личных волкодавов, так до сих пор и не отвык, тем более что это очень часто оказывалось весьма удобно, — а в случае какого-нибудь форс-мажора на сцену выйдет Молоканов со своей стаей оборотней в погонах и в два счета уладит любую проблему. Так уже было в позапрошлом году, когда они только-только познакомились. Оперативники МУРа во главе с Молокановым расследовали убийство, совершенное гориллами Виктора Тарасовича по его поручению. То есть убивать представителя так называемой общественности им никто не поручал, эти кретины просто перестарались, опьянев от крови и криков жертв, но дело было сделано, и Парамонову как организатору этого зверского преступления грозил солидный срок.

Молоканов был опер опытный, прожженный, с отличной интуицией и мог, бегло ознакомившись с материалами дела, сразу же безошибочно угадать, кто виноват, кто сядет и даже на какой срок. Он не стал ходить вокруг да около, поскольку понимал: малейшее промедление может сделать процесс необратимым, и тогда законность восторжествует, оставив его, майора Молоканова, без крупной суммы в европейской валюте. Не стал он также хитрить и прибегать к иносказаниям, а при первой же личной встрече предельно ясно и четко обрисовал Виктору Тарасовичу его перспективы, а также способы избежать отсидки с точным указанием цены каждого из них.

Парамонов, в свою очередь, всегда отличался практичным складом ума. Твердо зная, что скупой платит дважды, он предпочел раскошелиться по максимуму и не прогадал: сразу же после заключения сделки все улики против него волшебным образом испарились, свидетели начали один за другим отказываться от своих показаний и таинственно исчезать из поля зрения следствия. Дело развалилось, не пройдя и полпути до суда, и Виктор Тарасович вышел сухим из воды, хотя и с камнем в лице Молоканова на шее. Он не сетовал на эту обузу: за все на свете приходится платить, да и камень может пригодиться в любой момент — его можно положить под ноги, чтобы перебраться через лужу, или ахнуть им кого-нибудь по затылку. В любом случае, когда делаешь бизнес, свой человек в милиции — как выражаются уголовники, штемп, — не помешает.

Компания испитых мужчин за соседним столиком бурно обсуждала результаты последнего футбольного матча. Виктор Тарасович футболом не увлекался и болельщиков, честно говоря, не понимал. Сколько можно надеяться на чудо, болея за команду, которая умеет только проигрывать, а играть не умеет и учиться не хочет? Это что, какая-то форма мазохизма? Ну, хорошо, допустим, на внутренних чемпионатах кто-то все-таки выигрывает. А что в этом толку, если ты точно знаешь, что лучшие игроки твоей страны в подметки не годятся не то что бразильцам, но даже немцам и французам, а составленная из них сборная не то что выиграть чемпионат мира — даже попасть на него не может?

Официантка в несвежем переднике принесла и поставила перед ним пластиковую тарелку с шашлыком и завернутый в бумажную салфетку столовый прибор — вилку и нож все из того же пластика. Мясо, к счастью, было не пластиковое и очень неплохо пахло. Потушив в пепельнице сигарету, Парамонов осторожно, чтобы не сломать, вонзил в него тупые зубья вилки, глотнул пива и обмакнул мясо в кетчуп, лужица которого расплылась по донышку тарелки. Экспериментировать, пытаясь разрезать свинину так называемым ножом, он не стал: пришел в дешевую тошниловку — веди себя соответственно, а корчить принца крови бесполезно — все равно ничего не получится.

Шашлык, к его некоторому удивлению, оказался недурен. Кривясь от боли в разбитом лице, Парамонов стал жевать, наблюдая за тем, как с запада надвигается гроза. Туча заняла собой уже добрую четверть неба, вспышки молний стали ярче, а гром больше не напоминал глухое урчание в животе у кого-то из алкашей за соседним столиком. Порывы ветра усиливались, заставляя женщин на улице испуганно хвататься за норовящие задраться юбки, а высаженные на газоне деревья — раскачиваться и кланяться, шелестя молодой нежно-зеленой листвой. Над улицей, как воздушный змей невиданной, нелепой конструкции, реял подхваченный ветром полиэтиленовый пакет — то взмывал под облака, то пикировал, как атакующий фронтовой штурмовик, то принимался танцевать в воздухе над головами прохожих медлительный, ныряющий менуэт. Парамонов невольно засмотрелся на этот танец, не подозревая, что среди множества глаз, которые наблюдают за ним в данный момент, есть один, вооруженный мощным оптическим прицелом.

Зулус спохватился, осознав, что попусту тратит время, и снова отыскал стеклянным глазом окуляра сидящего за столиком открытой уличной забегаловки Парамонова. Пакет отвлек его, потому что был точь-в-точь такой, какими он пользовался, когда прятал свои трофеи. Он был как знак свыше, его вид наводил на мысли о том, что справедливость скоро восторжествует в очередной раз, и это было хорошо.

Зулус знал, что безуспешно пытающиеся напасть на его след ищейки между собой называют его маньяком. Они были неправы: пропасть между серийным убийцей и маньяком гораздо шире, чем думает обыватель, зачастую уверенный, что это одно и то же. Он вовсе не был сумасшедшим, приносящим кровавые жертвы своему безумию; он просто выполнял свою работу, и то, что его до сих пор не нашли, означало, что он неплохо с ней справляется.

Через прицел снайперской винтовки Драгунова жертва была видна как на ладони. Парамонов жевал, не забывая то и дело прикладываться к бокалу с пивом. Половина лица у него распухла и почернела, на переносице поблескивали солнцезащитные очки — видимо, кто-то уже пытался если не восстановить регулярно попираемую этим подонком справедливость, то хотя бы отомстить, стравить пар, дав выход душащей его бессильной злобе. Зулус находил такой способ сведения счетов нелепым, годным разве что для слабаков. Ему не раз приходилось пускать в ход кулаки, но делалось это всегда ради достижения определенной цели, не имеющей ничего общего с местью: запугать, подчинить своей воле, предупредить о возможных последствиях. Побои — не цель, а средство, в них нет завершенности, заключенной в старой поговорке, согласно которой горбатого может исправить только могила.

Не переставая жевать, Парамонов посмотрел на часы. Зулус оторвался от прицела, тоже посмотрел на часы и сделал пометку в лежащем на ступице рулевого колеса обтерханном блокноте. Потом аккуратно зачехлил прицел, вложил его в футляр, а футляр спрятал в перчаточное отделение. Снятый с привычного места на казеннике винтовки прицел, как обычно, вызывал желание вернуть его туда, где он должен быть, и использовать по прямому назначению, которое заключается не в том, чтобы подглядывать, а в том, чтобы наводить оружие в цель. И, как обычно, утешало лишь то, что отсрочка временная и что по ее истечении долгожданный миг настанет и пуля ударит точнехонько туда, куда укажет обращенная острием кверху черная галочка визира.

Запустив двигатель, Зулус бросил прощальный взгляд на кафе, где сидел Парамонов. С такого расстояния без оптики тот выглядел просто светлым пятнышком на фоне синего тента; его хотелось стереть мокрой тряпкой, как птичий автограф с капота. Мягко передвинув рычаг коробки передач, Зулус дал газ, и машина плавно тронулась с места, вклинившись в плотный поток уличного движения.

Подхваченный очередным порывом ветра черный мешок для мусора стремительно набрал высоту, а затем вошел в крутое пике, как атакующий противника полиэтиленовый камикадзе. Парамонов видел, как он на несколько мгновений распластался по решетке радиатора мчащейся в сторону Кольцевой иномарки, а затем, соскользнув вниз, угодил прямо под колесо. Виктору Тарасовичу стало интересно, сумеет ли он после этого взлететь, но тут рядом с кафе затормозил черный «фольксваген-туарег», и он мигом забыл о пакете: это была машина Молоканова.

Майор выбрался из-за руля и, косясь на надвигающуюся грозовую тучу, направился к кафе. Он был невысокий, плотный, круглолицый, с невыразительными, будто смазанными чертами лица, к которому словно навек прикипело кислое, недовольное выражение. В одежде майор предпочитал спортивный стиль — разумеется, в понимании современных дизайнеров одежды. Китайские швеи тоже внесли в его облик свою лепту, так что, будучи одетым с иголочки, Молоканов все равно выглядел так, словно неделю спал не раздеваясь. Справа под мышкой майор держал барсетку, которая зрительно уравновешивала вздутие на левом боку под легкой спортивной курткой, означавшее пистолет в наплечной кобуре.

— Да, — поздоровавшись и заказав себе пива с орешками, сказал Молоканов, — теперь вижу, зачем ты меня позвал. Что за наезд?

Парамонов криво усмехнулся (поскольку иначе, с учетом обстоятельств, усмехаться теперь просто не мог) и осторожно потрогал двумя пальцами синяк.

— Дело не в наезде, с наездом я разберусь сам — слава богу, не впервой. Дело, Гена, в твоем начальнике. Придержи его. Этот Мамонт меня, ей-богу, достал!

— Поменьше божись, — посоветовал майор. — А то он услышит и заинтересуется: кто это там, внизу, меня так часто поминает? Может, человеку помощь нужна? Приглядится, а тут — мама моя дорогая!.. А может, уже пригляделся? Может, это, — он показал на приближающуюся грозовую тучу, — по твою душу?

— А может, по твою? — огрызнулся Парамонов.

— С чего это вдруг? Я сижу тихо, как мышка, и ничьих имен всуе не поминаю. Если поминаю, то исключительно по делу, а это не считается.

Он без спроса, прямо пальцами взял с тарелки Виктора Тарасовича кусок мяса, обмакнул его в кетчуп и целиком отправил в рот.

— Мм, недурно!

Парамонов толчком придвинул к нему тарелку с оставшимися двумя кусочками шашлыка. Аппетит пропал: при одной мысли о том, чтобы есть из тарелки, в которой ковырялся своими бледными пальцами этот упырь, к горлу подступала тошнота.

— Заказать тебе еще? — спросил Виктор Тарасович.

Молоканов перестал жевать и некоторое время многозначительно переводил пристальный взгляд своих бесцветных невыразительных глазок с лица Парамонова на тарелку и обратно.

— Спасибо, — сказал он наконец, — проголодаюсь — сам закажу. Я натурой не беру, предпочитаю наличный расчет. И, кстати, времени у меня — кот наплакал. Зачем звал, Парамонов?

Виктор Тарасович отодвинул тарелку в сторону, на край стола. Майору принесли пиво и блюдечко с арахисом. Он бросил в рот пару орешков, хлебнул из бокала и на мгновение зажмурился от удовольствия.

— Ну, — сказал он, — так чем тебе не угодил мой дорогой шеф?

Парамонов коротко объяснил, в чем дело. Молоканов длинно вздохнул и укоризненно покачал лысеющей головой.

— Когда ж ты угомонишься-то, а? Что ж тебя, дурака, все время на уголовщину-то тянет? Сто раз тебе было сказано: не умеешь — не берись! Нынче не девяносто первый и даже не двухтысячный, а ты все быкуешь, как солнцевский браток на вещевом рынке. Вот и добыковался, мозги твои бараньи. И что прикажешь теперь делать? Легко сказать — придержи Мамонта! Он мне, как ты правильно подметил, не подчиненный, а начальник. Как я его придержу? Тем более что наскочил он на тебя сам, лично, и этот тип, который тебе в табло закатал, по твоим же словам, у него в дружках ходит.

Майор хлебнул пива, пожевал орешек, с кислым и неприязненным выражением лица глядя мимо Парамонова.

— Не знаю, — сказал он. — Ну вот не знаю, что теперь с тобой делать! Послать тебя ко всем чертям — выгребайся сам, как умеешь, раз ума не хватило сидеть тихо? Так ты же таких дров наломаешь, что… Э, да что там! Ты их уже наломал, в такой угол себя загнал, что дальше просто некуда. Если так пойдет и дальше, через месяц ты будешь уже за решеткой — хлюпать носом и давать показания, в том числе и против меня. Мамонт, если вцепится по-настоящему, уже не отпустит. И что ты мне предлагаешь — погасить полковника московской милиции? Это, братец, уже теракт, это дело возьмут на контроль на самом верху и, уж будь уверен, размотают в два счета. Тем более что все знают, как мы с Мамонтом друг друга любим. Придержи… Ха! Вот ведь придумал: придержи… Да мне, если хочешь знать, проще тебя грохнуть, чем… А, да что с тобой говорить!

— Гена, я ведь за ценой не постою, — негромко напомнил Парамонов.

— Ясно, что не постоишь, — криво усмехнулся Молоканов. — Стал бы я иначе с тобой разговаривать… А только я тебе уже сто раз говорил и еще раз повторяю: как бы тебе и таким, как ты, ни хотелось обратного, деньги решают не все. Далеко не все!

Он стоял к улице спиной и очень забавно смотрелся на фоне своего «туарега» с этими своими разговорами о низменной сущности презренного металла. Такую машину на майорскую зарплату не купишь, а купив и не отстегнув кому следует, не проедешь на ней и километра — заметут и будут колоть, пока не расскажешь, как, на какие такие шиши ты, майоришка занюханный, приобрел это дорогое заграничное диво. «Цену набивает, сволочь, — с ненавистью подумал Парамонов. — Взять бы тебя за загривок, сунуть башкой в сортир и держать, пока не захлебнешься!»

— Дело не в деньгах, а в их количестве, — ввернул он старую поговорку, которая в данном случае звучала вполне уместно. — Ты не обижайся, но неподкупные менты, по-моему, живут только в телевизоре. Твой Мамонт — он что, не из того же теста, что и все?

— Из того же, из того же, — покивал Молоканов. — Только замешен покруче. И на меня волком глядит — кстати, по твоей же милости. Как взъелся тогда, полтора года назад, так до сих пор успокоиться не может, сука. Хоть ты его и вправду шлепни, пока какую-нибудь подлянку не швырнул…

В небе опять громыхнуло. Парамонов вдруг осознал, что уже некоторое время не слышит доносящихся из-за соседнего столика пьяных голосов, обсуждающих сравнительные качества игроков, фамилии которых ничего ему не говорили, и повернул голову. Троица алкашей, одинаково приоткрыв волосатые пасти, прислушивалась к их разговору.

Молоканов тоже посмотрел в ту сторону и вперил в алкашей тяжелый, обманчиво равнодушный взгляд. Мужички вдруг страшно заторопились и, оставив на столике недопитое пиво, потянулись к выходу.

— Эй, славяне! — окликнул их майор.

Мужики замерли в странных позах, как будто Молоканов не произнес вполне безобидную фразу, а выстрелил поверх голов. Медленно, с огромной неохотой они обернулись, и тогда майор спросил:

— Который час, не подскажете?

Взгляд его непрерывно перебегал с одной испитой физиономии на другую, как будто стараясь ухватить и запомнить как можно больше деталей, чтобы потом, когда придет время, никого ни с кем не перепутать.

— П-половина второго, — посмотрев на дешевые наручные часы, с запинкой сообщил один из алкашей.

— Угу, — вместо благодарности пробурчал Молоканов и отвернулся, утратив к собеседникам видимый интерес.

В небе громыхнуло так, что где-то рядом истошно заголосила автомобильная сигнализация, и сейчас же, без предупреждения, на горячий пыльный асфальт обрушилась стена воды. Ливень хлестал мостовую, от которой столбом валил пар, крупные капли неистово барабанили по капотам и крышам припаркованных автомобилей, разлетаясь в мельчайшую водяную пыль, которая окружала все вокруг туманным ореолом. Заранее ежась и втягивая головы в плечи, любители футбола один за другим нырнули под рушащиеся с грохочущего и сверкающего голубыми вспышками неба потоки и в мгновение ока скрылись из вида за пеленой дождя.

— Вот не было печали, — глядя им вслед, пробормотал Парамонов. — Чего ты разорался, как больной слон?

— Забудь о них, — небрежно отмахнулся майор. — Допускаю, что кто-то из них постукивает какому-нибудь местному оперу. Но нас он не знает, ничего конкретного сказать не может, а стало быть — забудь. У тебя своих забот хватает. Да и у меня тоже. И это очень хорошо, потому что наш дорогой Мамонт сейчас занят не меньше, а больше, чем мы с тобой, вместе взятые. У него столько головной боли с этим Зулусом, что ему просто не до тебя…

— С кем? — не понял Виктор Тарасович.

— Ах да, ты же не в курсе… Есть в нашем славном городе такой маньячила — Зулус. Кто такие зулусы, знаешь? Это такое африканское племя охотников за головами. Так вот, наш псих от них недалеко ушел, за что и прозван Зулусом. Отрезает своим жертвам головы, уносит с собой и где-то прячет. Причем прячет хорошо, тщательно — второй год орудует, больше десятка жертв, и ни одной головы не нашли, даже случайно…

— Бред какой-то, — сказал неприятно впечатленный этим рассказом Парамонов.

— Угу, бред. Я что, похож на распространителя сплетен?

— Непохож, — признал Парамонов. — Но это же отлично! Если это правда, значит, твоему Мамонту действительно не до меня!

— Ишь, обрадовался, — хмыкнул Молоканов. — Рано радуешься! Во-первых, прихлопнуть тебя он может мимоходом, одной левой — возьмет у терпилы заявление, соберет свидетельские показания, сунет тебя в СИЗО и запустит дело в производство. А дальше оно само пойдет как по маслу, считай, без его участия. Какой-нибудь гаденыш из прокуратуры подошьет протоколы допросов, все оформит надлежащим порядком и спокойно пойдет в суд за квартальной премией и благодарностью в личном деле — приговор-то верный, даже к гадалке не ходи! А следом за тобой и меня на цугундер потянут. Ты ж молчать не станешь, верно?

Парамонов криво пожал одним плечом.

— Не станешь, не станешь. — Молоканов сделал большой глоток из бокала. — Даже если б и хотел, все равно не продержишься. Методика допроса — это, брат, наука. Даже если бить не будут — а они, скорее всего, будут, — все равно расколешься. Но этого мы постараемся не допустить, и не в этом, в сущности, дело. Я ведь не зря о Зулусе-то вспомнил. Знаешь, в чем тут главная фишка? Не в головах, головы — это просто внешний эффект, проявление его психического отклонения. Дело, дорогой мой, в том, что клиентов своих этот отморозок выбирает среди таких, как ты, — заподозренных в совершении тяжких преступлений, но отпущенных за отсутствием улик или даже осужденных, но стараниями адвокатов получивших минимальные или условные сроки… Вот, к примеру, последний случай, буквально на днях. Один владелец сети ресторанов по пьяному делу сбил насмерть беременную бабу с шестилетним ребенком — машиной сбил, понятное дело, а не шаром в кегельбане… Отмазался. А если быть до конца честным, то это я его отмазал. Выслушал в суде оправдательный приговор, а наутро нашли его без головы. Сечешь? И так каждый раз: только человек вздохнет с облегчением: уф, пронесло! — а Зулус уже тут как тут. Есть, между прочим, версия, что он из ментов, потому что гасит только тех, кто попадал в поле зрения компетентных органов. Типа устраняет допущенные коллегами недоработки. Ну, вроде супергероя из комиксов. Так и вижу, как он по вечерам перед зеркалом примеряет костюм Бэтмена или Человека-Паука…

— Да ну тебя к чертям! — в сердцах произнес Парамонов, и небо ответило на его слова новым раскатом грома. — Можно подумать, у меня нет других поводов для беспокойства, так тут еще и ты со своими страшилками…

— Ну, правильно, — тыльной стороной ладони утирая с губ пивную пену, согласился майор, — Москва большая, авось пронесет… А если нет? Я-то ничего не потеряю, кроме твоих денег, а вот тебе зимой даже шапку не на что будет надеть.

— Ты что, серьезно? — понемногу начиная осознавать, что майор и впрямь не шутит, с крайне неприятным холодком под ложечкой спросил Парамонов. — И что ты предлагаешь?

— Свалить на время, — быстро ответил Молоканов. — Залечь на дно и не отсвечивать. Только сначала приведи в порядок дела, разберись и со своим терпилой, и с этим его защитником… Хуже нет, когда человек отсутствует, а его дела движутся сами по себе. Закруглись по-быстрому и линяй — лучше всего на машине, чтоб поменьше следов. А я, пока тебя не будет, попробую угомонить нашего Мамонта. Он мне давно жить мешает, пора его сливать. Есть у меня кое-какие наработки в этом направлении, думал подождать чуток, да, вижу, не получится — сам на рожон лезет, ископаемое… Да, и самое главное. Ты алиби себе обеспечь — ну, на то время, пока твои обломы будут здесь дела улаживать… Или взять это на себя? Я могу — сам понимаешь, за отдельную плату.

— Сам разберусь, — буркнул Парамонов. — У меня с этой сволочью свои счеты, так что обойдусь без тебя.

— Ну-ну, — сказал Молоканов. — Если что — ты знаешь, как меня найти. И не тяни, это не в твоих интересах. Имей, пожалуйста, в виду: как только увижу, что ситуация начинает выходить из-под контроля, я тебя просто укокошу. И мордоворотов твоих перестреляю, как бешеных собак, пока они не начали давать показания.

— Да ты сам маньячила, — пытаясь скрыть растерянность за неуклюжей шуткой, сказал Парамонов.

— Ничего подобного, — возразил Молоканов. — Я просто хочу жить — по возможности на свободе и не испытывая нужды в финансовых средствах. И до сих пор мне это неплохо удавалось. А знаешь почему? Потому что я никогда не подставляюсь сам и не позволяю другим подставлять себя. А ты сейчас как раз тем и занимаешься, что пытаешься меня подставить. Да, не спорю, я беру с тебя деньги за решение твоих проблем. Я не отказываюсь, но не забывай, что своя рубашка ближе к телу. На кичу я с тобой не пойду ни за какие деньги, так что постарайся больше меня не подводить.

Он залпом допил пиво, небрежно сунул в карман куртки переданный Парамоновым пухлый незапечатанный конверт и, не прощаясь, направился к выходу. Дождь еще шел, но гроза уже кончилась. Туча уползла, устало погромыхивая где-то вдалеке, сквозь рваные клочья облаков проглянуло солнце, и стекающие с провисшего тента нити дождевой воды весело сверкали в его лучах, как занавес из стеклянных бус. Заранее прикрывая лысую макушку барсеткой, Молоканов нырнул под этот занавес и побежал, неуклюже прыгая через мелкие прозрачные лужи, к своему дорогому не по чину внедорожнику.

— Твою ж мать, — с тоской пробормотал Виктор Тарасович Парамонов, не в силах понять, по воле какого злого волшебника менее чем за сутки из преуспевающего, пускай и нечистого на руку бизнесмена превратился в беззащитную дичь, на которую не охотится только ленивый.