Слепой. Мертвый сезон

Андрей Воронин, 2005

Отправляясь на секретное задание в Сочи, суперагент ФСБ Глеб Сиверов не представляет, какие сюрпризы ожидают его на берегу Черного моря.

Глава 4

Кондиционер негромко шуршал, высасывая из кабинета табачный дым и отдавая взамен сухой холодный воздух. Тучный человек в милицейском полковничьем мундире тяжело завозился, извлек из кармана брюк мятый носовой платок и принялся, пыхтя, вытирать покрытую крупными бисеринками пота обширную загорелую лысину. Покончив с лысиной, он занялся шеей и могучим, в тугих складках жира, кирпично-красным загривком. Затем он убрал платок обратно в карман и вместе с креслом передвинулся поближе к кондиционеру.

— Хорошо загорел, Петр Иванович, дорогой, — сказал ему сидевший за письменным столом кавказец с фигурой и внешностью давно ушедшего на покой борца-тяжеловеса. — Даже странно для человека, который день и ночь пропадает на службе.

— Что тебе странно? — огрызнулся полковник, нервным жестом суя в зубы сигарету. — Не на Колыме живем — в Сочи!

— Что говоришь, слушай?! — притворно испугался кавказец. — Про Колыму даже слышать не хочу, понимаешь?

— Еще бы, — усмехнулся Петр Иванович. У него было безбровое жабье лицо с отвисшими щеками и широким, вяло распущенным ртом. — Вам, урюкам, на Колыме тяжело — тяжелее, чем русским. Правда, нам в вашем климате тоже…

— Кушаешь хорошо, поэтому потеешь, — заметил кавказец, явно мстя собеседнику за «урюка». — И все равно странно, что ты так хорошо загорел. Смотри: если ты всегда на службе, как начальству докладываешь, значит, в форме. Если в форме — значит, фуражка на голове. Если фуражка — голова не загорает. Правильно, нет? А у тебя не лысина, а спелый гранат, честное слово!

Полковник сердито фыркнул и немного помолчал, прикуривая сигарету.

— Что тут странного? — повторил он. — Странно ему… Один раз за три месяца на дачу выбрался, в огороде покопался, вот и загорел. Мудрено ли на здешнем-то солнце? А тебе все что-то странно… Ты еще анонимку напиши и Чумакову отправь: так, мол, и так, начальник горотдела Скрябин в служебное время принимает солнечные ванны для лысины…

— Все равно странно, — не унимался кавказец, которому, похоже, нравилось от нечего делать дразнить толстяка в полковничьем мундире. — Зачем тебе огород, э? Ты что, голодный?

— Темный ты, Аршак, как волосы у тебя на заднице, — безнадежно махнул рукой начальник городской милиции. — Ничего ты не понимаешь. Это такая форма отдыха — руки заняты, голова свободна…

— Да, — согласился Аршак, — чтобы головой огород перекапывали, клянусь, ни разу не видел.

— Тьфу, — с большим чувством сказал полковник и бросил нетерпеливый взгляд на часы. — Ну, что они там телятся? Просил же узнать поскорее!

— Тебе виднее, почему твои люди не торопятся, — заметил Аршак. — Дисциплины нет, наверное, э? Совсем тебя не боятся, слушай!

Полковник гордо проигнорировал эту попытку подрыва своего авторитета. Дотянувшись до телефонного аппарата, он придвинул его к себе и стал набирать какой-то номер. В это время дверь кабинета отворилась, и на пороге появился высокий, статный, уже начавший грузнеть мужчина с располагающим загорелым лицом, белоснежной густой шевелюрой и большими, тоже белоснежными усами, почти целиком скрывавшими рот. Несмотря на седину, глаза у него были черные, как два уголька, очень живые и острые. Плавная величавость походки и жестов, а также то, как горделиво он нес свою увенчанную благородными сединами крупную голову, выдавали в нем большого начальника. Это и был начальник — мэр, самый главный человек в городе и, как не без оснований полагали присутствующие, без пяти минут губернатор Краснодарского края.

Увидев на пороге мэра, полковник поспешно положил трубку и вскочил. Сидевший за столом кавказец слегка привстал, изобразив на своей маловыразительной физиономии горячую радость от встречи с большим начальством. Правда, едва оторвав от кресла зад, он тут же плюхнулся обратно и руку мэру пожимал уже сидя, на что продолжавший торчать посреди кабинета полковник смотрел с плохо скрытым неодобрением и завистью.

— Павлу Кондратьевичу мое почтение, — нараспев проговорил Аршак. — Сколько лет, сколько зим! Почему редко заходишь, дорогой? За здоровьем следить надо, губернатор должен быть в хорошей форме!

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — усмехнувшись, ответил мэр. — Дела, Аршак, дела! Курортный сезон, пропади он пропадом! Скорей бы уж зима, что ли, а то, как моя бабка говорила, лоб перекрестить некогда.

Он повернулся к начальнику милиции. Пока мэр разговаривал с Аршаком, полковник Скрябин успел насухо вытереть потную ладонь носовым платком и теперь, подобострастно улыбаясь, протянул ее Павлу Кондратьевичу. Чумаков пожал протянутую руку и сказал, даже не пытаясь скрыть звучавшие в голосе покровительственные, слегка раздраженные нотки:

— Здравствуй, Петр Иванович. Прохлаждаешься?

— Никак нет, — принимая позу, которая здорово смахивала на строевую стойку «смирно», ответил полковник. — Заехал по делу. Поступил сигнал, ждем результатов проверки.

— Какой сигнал? — нахмурился Чумаков. — Что у тебя опять не слава богу?

— Виноват, Павел Кондратьевич, — слегка наклонив лысую голову, отчего под подбородком у него образовался толстый жировой валик, похожий на старинное жабо, сказал Скрябин. — Вы сами распорядились докладывать обо всех подозрительных лицах, которые… Ну, вы помните. Я счел, что об этом лучше доложить здесь, подальше от посторонних ушей.

— Ты счел, — проворчал мэр, всем своим видом выражая недовольство. — Что-то вы все в последнее время стали чересчур самостоятельные, полюбили решения принимать. Не успеешь оглянуться, а за тебя уже все решено и телефонограмма на столе лежит: дескать, давай-ка, господин мэр, бросай свои дела и приезжай по-быстрому… Скоро повестки присылать начнешь, а, полковник?

— Виноват, — глядя ему в переносицу, негромко, но четко ответил полковник. Видно было, что виноватым он себя не считает, но спорить с начальством не собирается, а собирается, напротив, переждать начальственное раздражение, как непогоду.

— Дело тонкое, дорогой, — вступился за полковника Аршак, который наблюдал за этой сценой с деланым равнодушием. Голос его звучал спокойно и ровно, темное лицо оставалось бесстрастным, лишь в глубине темных, как спелые маслины, глаз притаилась снисходительная насмешка. — Ведь по лезвию ножа идем, слушай. Один неверный шаг…

— Хватит, — оборвал его Чумаков. — Все это правильно, конечно, только я вам так скажу: вы меня в свои темные делишки не путайте, ясно?

— В наши делишки, — нимало не смущенный этой резкой отповедью, поправил Аршак. — Наши! И потом, что в них темного? Обыкновенная политика. Неужели ты, Павел Кондратьевич, еще не привык? Ты же у нас профессиональный политик, губернатором хочешь стать. И будешь, дорогой, обязательно будешь, если… Ну, сам понимаешь.

Некоторое время мэр, он же будущий губернатор, повернув голову, внимательно смотрел на развалившегося за столом кавказца. При этом у него очень странно менялось лицо: чувствовалось, что вспыхнувший в нем начальственный гнев постепенно отступает под напором каких-то соображений, несомненно хорошо известных присутствующим и очень неприятных Павлу Кондратьевичу. Повисший в воздухе конец недоговоренной кавказцем фразы, похоже, был даже более многозначительным, чем могло показаться на первый взгляд, и мэру, как только что заметил Аршак, было понятно, что за ним скрывается.

Наконец, по значительному, умудренному многолетним опытом руководящей работы лицу Павла Кондратьевича прошло что-то вроде легкой судороги, он опустил плечи и молча отвернулся от кавказца. Казалось, он даже слегка уменьшился в размерах и стал занимать в комнате меньше места.

— Да ты садись, — меняя гнев на милость, сказал он начальнику милиции, — в ногах правды нет.

— Благодарю, — сказал тот, но остался стоять и стоял до тех пор, пока сам Павел Кондратьевич не уселся на стоявший у стены кожаный диван. Было довольно странно видеть его сидящим на диване для посетителей, в то время как одетый в полосатую спортивную куртку Аршак продолжал преспокойно восседать на хозяйском месте за письменным столом в предельно свободной и даже развязной позе.

— Докладывай, Петр Иванович, — сказал мэр, закидывая ногу на ногу, — что там у тебя стряслось.

Полковник откашлялся, зачем-то полез во внутренний карман кителя, вынул оттуда мятый листок бумаги и стал докладывать, поминутно заглядывая в шпаргалку, хотя все это он уже вполне доходчиво излагал Аршаку своими словами буквально четверть часа назад.

— Турист, — сказал он, — отдыхающий. Поселился вчера вечером в отеле «Дельфин». Взял одноместный люкс. Буквально через час после приезда спустился в ресторан, будучи уже пьяным, заказал графин водки и графин коньяка…

— Ого, — вполголоса заметил мэр.

— Так точно, — кивнул полковник. — Однако выпить заказанное не успел — принял буквально одну рюмку и поплыл. Придрался к официантке — якобы та его обсчитала, устроил громкий скандал, затеял драку, перебил бог весть сколько посуды, расколотил зеркало в вестибюле. Угрожал сотрудникам милиции оружием и кричал, что он тут всех в бараний рог согнет, начиная от официанток и кончая… гм… э…

— Мэром, — закончил за него Аршак, уже откровенно посмеиваясь.

Павел Кондратьевич заметно вздрогнул.

— Ничего смешного, — сказал он с достоинством. — Угрожать сотрудникам милиции оружием, угрожать террористическим актом против главы исполнительной власти — это тебе не шуточки. За это сажать надо, причем надолго.

— Пистолет был газовый, — тихонько, будто извиняясь, произнес начальник милиции.

— А? — не понял мэр. — Что? Газовый? Ну и что, собственно? В общественном месте да в закрытом помещении… Паника, давка… Люди могли погибнуть!

— Незаряженный, — со вздохом глубокого и искреннего огорчения добавил полковник. — Фактически пугач. И разрешение на ношение имеется…

— Так, — веско сказал мэр после продолжительной паузы, в течение которой он, судя по некоторым признакам, боролся с бешеным раздражением. — Нечего скалиться! — прикрикнул он на Аршака, который, развалившись, как перед телевизором, с нескрываемым наслаждением наблюдал за происходящим. — Как я и говорил, это ни капельки не смешно. Глупо — да, не спорю. Ну, так за время пребывания Петра Ивановича на его нынешнем посту к глупостям уже можно было привыкнуть… Ты зачем меня вызвал?! — напустился он на полковника, который от неожиданности едва не выронил свою шпаргалку. — Если я из-за каждого мелкого хулигана буду с места срываться, знаешь, что тогда будет? Я свое нынешнее кресло потеряю к чертям собачьим, не говоря уже о губернаторском! Мне же работать некогда будет!

— Простите, Петр Кондратьевич, — пролепетал полковник, — но обстоятельства… Во-первых, он из Москвы…

— Ну и что? — грубо перебил его мэр. — Москва большая. Двенадцать миллионов человек, и все, по-твоему, в курсе наших дел? Все работают на… гм… на контору, да?

— При нем обнаружена крупная сумма денег, — гнул свое полковник. — Десять тысяч долларов и еще почти тысяча в российских рублях. Прямо в кармане, в бумажнике. На шее цепь чуть ли не в два пальца толщиной, все пальцы в гайках…

— В чем? — брезгливо переспросил мэр, делая вид, что не понял.

— В перстнях, — терпеливо перевел Скрябин.

— Вот и выражайся по-русски! — прикрикнул Чумаков. — В этом кабинете уголовников нет!

Скрябин бросил быстрый вороватый взгляд на Аршака, который, низко опустив голову, выковыривал грязь из-под ногтей разогнутой канцелярской скрепкой. Аршак, как будто почувствовав его взгляд макушкой, немедленно поднял голову и улыбнулся полковнику сладкой как мед и очень неискренней восточной улыбкой.

Эта немая сцена не ускользнула от внимания мэра. Павел Кондратьевич слегка запнулся, словно зацепившись за какое-то невидимое глазу, но вполне реальное препятствие, сердито пожевал губами, огладил ладонью усы и буркнул, адресуясь к Петру Ивановичу:

— Ладно, продолжай.

— Ну, что тут особенно продолжать, — отдуваясь и снова извлекая на свет божий свой мятый, весь во влажных пятнах носовой платок, проворчал тот. — В общем, с виду — типичное мелкое хулиганство. Эти москвичи считают, что, если у них деньги из заднего прохода сыплются, им тут все дозволено, а мы для них вроде холуев… Однако, учитывая обстановку… И вообще, уж очень много он ругался да грозился. Ворье, говорит, политические интриганы. Я, говорит, вас всех насквозь вижу, я вам покажу, как Россию чернож… гм… — Он покосился на Аршака, но тот сделал вид, что не услышал, снова с головой уйдя в выковыривание из-под ногтей несуществующей грязи. — В общем, покажу, говорит, как Россию инородцам по дешевке распродавать. Короче, я решил, что будет нелишне проверить, что он за птица. В конце концов, после того, что тут было, одна несчастная проверка — это как-то… Несерьезно, в общем. Подозреваю, что за нами приглядывают, и приглядывают пристально. Вот он, может, и есть такой соглядатай…

— Хорош соглядатай! — фыркнул мэр. — В первый же вечер нажрался до белых лошадей и пошел права качать. Несерьезно это, Петр Иванович.

— Ну, на свете чего только не бывает, — возразил полковник. — В конторе тоже люди работают. Мало ли что… Не рассчитал человек силы, или, к примеру, нервный срыв у него… У них ведь работа — врагу не пожелаешь. Я бы, например, не взялся.

— Тебе бы и не предложили, — пренебрежительно сказал Чумаков, а Аршак, не поднимая головы, коротко усмехнулся — похоже, в этом вопросе он был полностью согласен с мэром. — Нервный срыв, говоришь? Ну, допустим. Только, если это так, его отсюда должны быстренько отозвать и отправить куда-нибудь на Диксон, белыми медведями командовать. В общем, повторяю, это все несерьезно. Враг, про которого известно, что он враг, никакой опасности для нас не представляет. Даже наоборот. Через него можно гнать в Москву такую дезинформацию, что они уже через месяц сами успокоятся и нас в покое оставят. А что ты там плел про какие-то результаты проверки?

— Послали запрос в Москву, — ответил полковник. — По неофициальным каналам, разумеется. Ну, мало ли… Кто такой, откуда, чем жив… Может, он вообще в федеральном розыске…

— Тоже верно, — согласился мэр. — Лишняя галочка в отчетности тебе, Скрябин, не помешает.

— А кому помешает? — осторожно съязвил слегка воспрянувший духом Скрябин. — Отчетность должна быть налицо и в полном порядке. О нас ведь не по работе, а по отчетности судят…

— Если бы о тебе судили не по отчетности, а по работе, ты бы давно на нарах парился, — заметил Чумаков. — Скажешь, нет?

— Один я, что ли? — смелея прямо на глазах, огрызнулся полковник.

— Че-го? — раздельно переспросил мэр, будто не веря своим ушам. — Вон ты как заговорил! А не хочешь ли…

— Э! — властно окликнул спорщиков Аршак, поднимая голову от своих ногтей. — Брэк! Что такое, слушай? Зачем ругаетесь? Что, дел других нет, слушай? Отчетность, подотчетность, хулиганство-шмулиганство… Хорошо, если хулиганство! Если, как ты говоришь, нервный срыв — еще лучше, слушай! С дураками и пьяницами приятно дело иметь, они все время как на ладони. Слушай, Аршак знает, что говорит.

Спорщики притихли и с одинаковым выражением хмурой покорности стали слушать кавказца.

— Одно забываете, — продолжал кавказец, — что в конторе ни дураков, ни пьяниц не держат. Правильно говоришь: после такого прокола его сразу должны отсюда забрать, пока он нам все остальное про себя не выложил. Если к вечеру он пропадет — хорошо, лучше не бывает. А если нет?

— Да куда он пропадет, — буркнул Скрябин, — из камеры-то…

— Отпустить надо, слушай, — сказал Аршак. — Зачем человека в камере держать? Человек рожден для свободы, как птица для полета. Кто сказал, не помню…

— Горький, — машинально вставил мэр.

— Слушай, дорогой, завидую! Все знаешь, все помнишь, на любой вопрос ответить можешь! Не то что я, старый ишак. Все мозги в молодости на ринге отбили, совсем думать не могу. Только даже я понимаю, что держать гостя в камере — нехорошо. Как только факс из Москвы придет, сразу выпускай. Штраф возьми, поругай и отпусти, если он не в розыске. Пусть, в конце концов, свои деньги в нашем городе тратит, бюджет пополняет! Нет? А мы посмотрим, что дальше будет. Может, он вообще не из нашей системы, а может… Вы не думали, что он просто наше внимание отвлекает? Пока мы его будем проверять, следить за ним, кто-то другой тем временем… А?

— Хм, — озадаченно произнес начальник милиции и задумчиво почесал лысину согнутым мизинцем.

Мэр ничего не сказал, но вид у него был такой, словно Павла Кондратьевича только что тюкнули обухом по голове. Видимо, мысль о том, что он может вызвать у Москвы такой живой интерес (ведь даже операцию прикрытия организовать не поленились, как будто речь идет об американском резиденте или крупном полевом командире чеченских боевиков!), пришла ему в голову впервые и ничуть его не обрадовала. Здесь, в Сочи, он был царь и бог, и открытие, что его могут в одночасье взять к ногтю, как мелкое насекомое, естественно, трудно было отнести к разряду приятных.

Аршак наблюдал за ним пристально, с явным интересом, и в его черных глазах светилась уже не насмешка, а откровенное пренебрежение. Сейчас, когда на него никто не смотрел, он напоминал кукловода, наблюдающего за возней оживших кукол в оклеенном пестрыми картинками дорожном сундуке. Потом дверь кабинета снова открылась, и Аршак мгновенно придал своему лицу бесстрастное выражение.

Все головы повернулись в сторону входа, но ничего особенного там не обнаружилось: на пороге стоял молодой, гибкий и смазливый армянин в белоснежной рубашке и галстуке, но без пиджака. В руках у него был поднос, на котором стояла какая-то посуда. От подноса распространялся дразнящий аромат превосходного кофе. Армянин смотрел на Аршака; тот едва заметно кивнул, и молодой человек, бесшумно установив поднос на специальном столике в углу, принялся ловко разливать кофе. Наполнив первую чашку, он сделал движение в сторону хозяина, но Аршак почти незаметно шевельнул бровью, и молодой человек, на полушаге изменив направление, поставил чашку перед мэром.

— Это что? — с недовольным видом спросил последний.

— Кофе, пожалуйста, — с сильным акцентом ответил молодой человек.

— Сам вижу, что не медный купорос, — огрызнулся Павел Кондратьевич. — На кой хрен он мне сдался, твой кофе, я тебя спрашиваю! Мне сейчас водки надо, а ты мне кофе суешь…

Аршак слегка поморщился, поскольку не без оснований считал манеру некоторых начальников срывать злость на обслуживающем персонале не только свинской, но и совершенно бессмысленной. Он кивнул своему сотруднику. Тот беззвучно исчез, чтобы через минуту так же беззвучно вернуться с водкой и закуской. Чумаков щедрой рукой наполнил свою рюмку, забыв предложить присутствующим разделить с ним угощение, поднес рюмку ко рту, но спохватился и отставил ее так резко, что часть водки выплеснулась на стол.

— Черт, совсем задурили голову! — выругался он. — У меня еще два совещания, какая к дьяволу может быть водка…

— Выпей, Павел Кондратьевич, — сказал Аршак. — Выпей, дорогой. Одна рюмка тебе не повредит. Надо успокоиться, слушай. Пей на здоровье и ни о чем не волнуйся. Ну, за губернаторство!

Мэр с готовностью выпил и бросил в рот виноградину.

— Как же, не волнуйся, — жуя, слегка перехваченным голосом произнес он. — Дернуло же меня с вами связаться! А что, если выяснится, что он действительно по мою душу?

— Зачем обязательно по твою? — рассудительно возразил Аршак. — Если кому-то и надо волноваться, дорогой, так не тебе, а мне. А я, как видишь, спокоен. Что они здесь могут выкопать? Копали уже, и что? Мы все — уважаемые люди, чтим закон. Я его чту, Петр Иванович его охраняет, а ты, дорогой, его исполняешь. Ты сам — закон, так как ты можешь быть в чем-то виноват? В чем нас можно обвинить? В том, что гостей принимаем, шашлык жарим, коньяк подносим? Те, кто умер в Москве, никому ничего не сказали. Как у вас говорят, земля им пухом. Зачем переживаешь? Ты их не убивал, я их не убивал, Петр Иванович не убивал… Даже Ашот не убивал, слушай!

— А кто убивал? — уныло спросил мэр, которого горячая речь Аршака, похоже, не очень-то успокоила.

— Никто не убивал, слушай! Сами умерли. Ты что, сводку не читал, э? А если кто-то и убивал, так это тебя не касается. Все равно никто никого не найдет, никто никому ничего не расскажет.

— Уверен? — слегка приободрился Чумаков.

— Конечно, дорогой! — воскликнул Аршак и с широкой улыбкой, глядя мэру прямо в глаза, провел большим пальцем по своему горлу.

Чумаков вздрогнул, схватил со стола чашку с кофе и вылакал ее в четыре шумных глотка.

— Пропадите вы пропадом, — с тоской произнес он и невидящим взглядом уставился в окно, за которым над идеально ровным краем вечнозеленой живой изгороди виднелся обрамленный острыми пальмовыми листьями клочок морской лазури.

Полковник Скрябин завозился, шумно вздохнул. Вид у него был какой-то обиженный и одновременно обеспокоенный; чувствовалось, что весь этот излишне откровенный разговор ему активно не нравится.

— Ты вот что, Аршак, — сказал он, старательно утираясь платком, — ты, это… В общем, учти, если разговор записывается, я тебя… Короче, имей в виду, эта палка о двух концах.

— Что такое говоришь, слушай? — обиделся Аршак. — Два конца у каждой палки есть, не так? Один не бывает, три не бывает — всегда два, слушай! Какая запись? Ты сам смотрел, твои люди смотрели, охрана президента смотрела — я думал, все здание по кирпичику разберут… Нам записывающую аппаратуру иметь нельзя. Гости обидятся, ездить перестанут… За кого меня принимаешь? Аршак в свое корыто не гадит!

— Правильно, — угрюмо проворчал полковник. — В чужое — оно как-то сподручнее… Эх, зря я тебя в восемьдесят седьмом не посадил! От тебя одна головная боль.

— Что сказал, сам понял, э? — подавшись вперед, спросил Аршак. — Чем недоволен, скажи? Денег мало? Неправда, дорогой, столько денег ни у одного мента нет, клянусь. Что хочешь? Спокойной жизни хочешь? Тогда живи спокойно, лови на пляже карманников, огород копай, ни о чем не думай! Хочешь деньги — работать надо, рисковать надо, слушай! Меня посадить хочешь? Даже не думай, дорогой, не получится. Вместе сядем, так тебе еще и срок больше намотают. Я в зоне не пропаду, а вот что зэки с ментами делают, знаешь? Если до посадки дело дойдет, тебе, дорогой, лучше самому застрелиться. Сразу.

— Хрен ты этого дождешься, — непримиримо огрызнулся Скрябин. — Даже и не мечтай, понял?

— А я и не мечтаю, дорогой, — вновь расплываясь в фальшивой улыбке, ответил Аршак. — Что ты, в самом деле? Нам с тобой работать и работать! Павел Кондратьевич губернатором станет, ты при нем главным ментом Краснодарского края сделаешься, а я буду к вам на поклон ходить, подарки носить: помоги, дорогой, выручи старого друга!

В дверь постучали. Будущий губернатор, успевший, пока на него никто не смотрел, налить себе вторую рюмку водки — по одной на каждое предстоящее совещание, — опять вздрогнул, плеснув водкой на брюки.

— А, дьявол! — выругался он. — Не кабинет, а проходной двор!

— Заходи, дорогой! — крикнул Аршак.

На пороге появился человек лет сорока с небольшим, в жеваном цивильном костюме, с пепельными волосами и унылым лицом, на котором, казалось, навеки застыло выражение смертельной скуки. Рубашка на нем была несвежая, а старомодный узкий галстук сбился на сторону, предательски открывая место, где от рубашки оторвалась пуговица. В руке вошедший держал потрепанную дерматиновую папку на «молнии»; собачка на «молнии» отсутствовала, и из папки буйно выпирали какие-то мятые бумажки, имевшие такой вид, будто в них неоднократно заворачивали селедку, бутерброды с колбасой и маслом и прочую аппетитную снедь.

Стоя в дверях, вошедший обвел присутствующих скучающим взглядом мутноватых, будто с перепоя или от недосыпания глаз и слегка подтянулся, увидев сидевшего на диване мэра со стопкой водки наизготовку.

— Это еще что за явление природы? — изумился последний.

— Старший оперуполномоченный уголовного розыска майор Синица, — вяло отрапортовало «явление природы». — Разрешите обратиться к полковнику Скрябину?

— Валяйте, — теряя к вошедшему всяческий интерес, разрешил мэр и залпом выпил водку. — Проходной двор, — повторил он, с аппетитом нюхая рукав.

— Давай, давай, Синица, что там у тебя? — нетерпеливо сказал полковник.

— Факс из Москвы, — копаясь в папке, ответил Синица таким тоном, словно сообщал полковнику о безвременной кончине их общего знакомого.

— Ну, давай, что ты там роешься?

— Виноват, одну секунду… Ага, есть!

Синица наконец извлек из папки и протянул Скрябину лист бумаги.

— А почему такой мятый? — недовольно спросил Петр Иванович. — Ты что, подтирался им, что ли?

— Никак нет, — с тихой грустью ответил Синица и равнодушно уставился в стену поверх головы полковника. Он чем-то неуловимо напоминал заморенного работой осла, на которого можно орать до посинения и даже бить, и все с одинаковым успехом — с места его все равно не сдвинешь.

— Ты когда приведешь себя в человеческий вид? — рассеянно осведомился полковник, погружаясь в чтение московского факса. — Тоже мне, старший оперуполномоченный! Тобой только ворон пугать!

— В огороде, — негромко уточнил Аршак, ни к кому конкретно не обращаясь. — На даче, э?

— Виноват, — с безграничным терпением вьючного животного ответил Синица.

— Сам знаю, что виноват, — скользя глазами по строчкам, механически произнес Скрябин. — Еще раз попадешься мне в таком виде — сошлю в участковые!

— Так точно, — с прежним выражением сказал Синица.

Чувствовалось, что этот обмен репликами происходит не в первый раз и даже не в десятый и все с одинаковым результатом.

— Ладно, свободен, — не поднимая глаз от бумаги, проворчал Скрябин. — Иди работай.

— Действительно, чучело, — сказал мэр, когда за Синицей закрылась дверь. — Ну и кадры у тебя, Скрябин! Гнать надо этого разгильдяя, в три шеи гнать!

— Работник хороший, — рассеянно возразил Скрябин, безуспешно пытаясь разгладить на колене мятый факс. — Можно сказать, незаменимый. Не голова — компьютер.

— Ну, так заставь этот свой компьютер завести себе корпус поприличнее! Смотреть на него противно, лицо власти, называется…

— Алименты большие, — сказал Скрябин. — Половина зарплаты бывшей жене уходит…

— Что пишут, дорогой? — мягко напомнил Аршак.

— Да, действительно, — спохватился мэр, который после двух рюмок водки, похоже, и думать забыл о подозрительном московском госте. — Дуришь нам голову своим этим, как его… Воробьем, что ли… а у нас дела! Давай, читай!

— Да что читать, — сказал Скрябин. — Похоже, пустой номер. В общем, так… — Он снова уставился в бумагу. — Мочалов Федор Петрович, год рождения… так… так… Бизнесмен, лесопромышленник, торгует с Китаем, к уголовной ответственности не привлекался… К административной привлекался неоднократно…

— За что? — с любопытством спросил Чумаков.

— Да все за то же — мелкое хулиганство. Так… Вот, пожалуйста. Девяносто седьмой год — драка в ресторане, девяносто девятый — драка в ресторане; двухтысячный — подрался с таксистом; две тысячи второй — драка в ресторане, материальный ущерб, легкие телесные… Две тысячи третий — уличная драка, февраль две тысячи четвертого — драка на презентации выставки хрусталя и фарфора, материальный ущерб… Ого!

— Могу себе представить, — мечтательно произнес Павел Кондратьевич. — Вот это было зрелище! Так он, выходит, алкоголик?

— На учете не состоит, — заглянув в справку, ответил Скрябин.

— Мало ли кто не состоит… С его деньгами да состоять!

— Похоже, не наш клиент, — задумчиво произнес Аршак.

— Да, — сказал Скрябин. — Широкая русская душа — год сидит в своей тайге, глушит водяру и бьет морды медведям, а потом дорывается до цивилизации и не может остановиться — продолжает жрать водяру и бить морды, только уже не медведям, а таксистам и ресторанным гопникам.

— Что вы за люди, слушай? — искренне удивился Аршак. — Как так можно жить, не понимаю!

— Где уж тебе, — усмехнулся Павел Кондратьевич. — Ладно, Петр Иваныч, отпускай ты его. Внушение сделай, объясни, что здесь ему не тайга, а курорт — культурное место, всероссийская здравница… Ну, в общем, все как положено. Только ты, это… того… со штрафом поаккуратнее. Не жадничай, ясно? Лесопромышленники — тоже люди и в органы стучать умеют не хуже иных-прочих. Натравит на тебя свору адвокатов, век потом не отмоешься, и я с тобой заодно. Понял?

— Так точно, — напустив на себя вид оскорбленной невинности, ответил полковник.

— Ну, и все тогда. Выпить, что ли, на посошок?

Поколебавшись всего секунду, будущий губернатор наполнил рюмку до краев и залпом выпил, нимало не смущаясь тем, что пьет в гордом одиночестве.

* * *

Глеб вошел в номер, когда на часах было уже начало третьего пополудни, и первым делом запер за собой дверь. В душ хотелось нестерпимо, но он взял себя в руки, миновал дверь ванной и прошел в свои шикарные апартаменты с видом на море. За окном сверкало не по-осеннему яркое солнце, море, как гигантский аквамарин, блестело над верхушками пальм. Поймав себя на этом сравнении, Сиверов усмехнулся. «Аквамарин» в переводе с латыни — морская вода. Вот и получается, что морская вода блестит, как морская вода… Масло масляное, в общем.

Белая полоска платного пляжа у подножия горы была усеяна загорелыми телами, в воде у берега плескались купальщики. Чуть дальше, за расплывчатой линией взбаламученной ими воды, покачивались яркие пятнышки катамаранов, а еще дальше, там, где вода теряла бирюзовый оттенок и наливалась густым ультрамарином, легко чертили синеву косые паруса прогулочных яхт. Окно было плотно закрыто, но Глебу все равно казалось, что дующий с моря легкий ветерок доносит до него запахи воздушной кукурузы и жаренного на углях мяса.

Конец ознакомительного фрагмента.