Муму. Гладиатор

Андрей Воронин, 2012

Из Третьяковской галереи похищена знаменитая икона Андрея Рублева «Троица». К изумлению молодого ученого-искусствоведа, полиция обнаруживает эту икону в багажнике его автомобиля. Осужден абсолютно безвинный человек. Его убитая горем жена в полном отчаянии пытается покончить жизнь самоубийством, но от последнего, самого страшного шага ее удерживает совершенно случайно оказавшийся поблизости бывший каскадер Сергей Дорогин. Услышав от женщины ее трагическую историю, Дорогин, как всегда, не может остаться безучастным. Он решает во что бы то ни стало восстановить справедливость…

Глава четвертая

Один мудрец говорил, что человек — это совокупность его привычек. Изучив эти привычки, можно многое узнать о прошлом их носителя. Смотрительница из Третьяковской галереи Лидия Михайловна Гигина была очень интересным объектом для таких наблюдений.

В этот майский день Лидия Михайловна проснулась, как всегда, в шесть. И сразу же отправилась на небольшую пробежку. Такая привычка появилась у нее еще в те годы, когда заниматься спортом было очень модно среди бизнес-леди.

Другие привычки той поры, к сожалению, пришлось отбросить. Сегодня Гигина уже не могла себе позволить слетать на уик-энд в Мадрид или устроить у себя дома настоящий серпентариум. Ее средств не хватало даже на посещение приличного косметического кабинета. Но бегать по утрам ей никто не возбранял.

В шесть сорок Лидия Михайловна уже сидела в своей крохотной кухоньке. На плите кипятился очень крепкий чай, а между пальцами дымилась сигарета.

Посетители Третьяковки, встречавшие в зале иконописи эту почтенную даму раннего пенсионного возраста, скорее всего, были убеждены, что всю свою жизнь она занималась только одним: вежливо встречала туристов и проверяла билетики. Но в Третьяковке Гигина работала только пять последних лет. Это были самые спокойные и самые скучные годы ее жизни. Коллекцию привычек они почти не пополнили. Разве что Лидия Михайловна стала чаще употреблять вежливые слова: «простите», «извините», «пожалуйста». Раньше она произносила их крайне редко.

Делая глубокую затяжку, Гигина думала о том, что в этот весенний день неплохо было бы прогуляться по Амстердаму или посидеть на террасе парижского кафе с книжкой Хемингуэя…

Но увы, сегодня ее ожидал обычный рабочий день. Толпы туристов, шум, суета. А вечером — маленькие женские радости в виде творожного пудинга.

Лидия Михайловна никогда не проявляла своего недовольства жизнью. Всем своим коллегам (подруг у нее не было) она всегда казалась доброжелательной, вежливой, подтянутой, улыбчивой и очень скромной. Даже слишком скромной и стеснительной. Она никогда не участвовала в тех пересудах, которые нередко устраивали работники музея вдалеке от ушей начальства. Никому не перемывала косточки, не интересовалась никакими карьерными подвижками. Не пересказывала полушепотом последних сплетен, а когда сама их слышала, то в ответ только неопределенно улыбалась.

Даже по поводу недавнего события, которое потрясло всю Третьяковку, — внезапной гибели Болдигова — она не сказала ни единого слова. Кроме разве что дежурной фразы: «Ну, полиция, наверное, во всем разберется».

Ее, казалось, вообще не интересовало ничего, кроме работы. Директор галереи, его замы и покойный уже Болдигов считали Гигину идеальной музейной смотрительницей. Добросовестной, спокойной и совсем не амбициозной. Хотя казаться такой стоило Бигиной огромных усилий.

Размышления о жизни нахлынули на нее очень некстати. Пора было собираться на работу. Лидия Михайловна быстро допила чай и отправилась наводить марафет. На это ей требовалось никак не меньше двадцати минут.

Гитина взяла себе железное правило: появляться на работу только в самом лучшем виде. Макияж, прическа, одежда с иголочки.

— Ты, Михайловна, видно замуж собралась, — то и дело подтрунивали над ней коллеги.

Лидия Михайловна стала перед резным трюмо и открыла свою косметичку. Роскошное трюмо не вписывалось в скромные интерьеры ее однокомнатной квартиры. Эта вещь как будто была из другого мира и стоила совсем других денег. Зарплаты смотрительницы на подобную мебель никогда бы не хватило. Трюмо было самой любимой вещью Лидии Михайловны и единственным напоминанием о прежних временах. Все остальные напоминания были конфискованы по решению суда. А трюмо как раз отдали в починку, и поэтому про него чудом забыли.

Вот и сейчас она с удовольствием осматривала этот сувенир из прежней жизни. Открыла выдвижной ящик, заглянула в тумбочку. Задняя стенка была толще, чем все остальные. Гигина постучала по ней и услышала глухой звук.

Когда марафет был уже почти закончен, Лидия Михайловна вдруг вспомнила, что ей надо сделать важный звонок, но времени на это уже не оставалось.

— Ладно, — решила она. — Лучше в машине.

Через пару минут Гигина оказалась за рулем своего старого «гольфика». Водить машину, причем с порядочной скоростью, тоже входило в число ее старых привычек, унаследованных из прошлой жизни.

Гигина завела мотор и вскоре растворилась в потоке спешащих на работу москвичей.

* * *

Будильник зазвенел, как всегда, некстати. Майор уголовного розыска Алексей Колбышев с трудом поднял свое тело с огромного, шириной больше двух метров, дивана (в народе такие называют «траходромами»), сунул ноги в тапки и отправился в ванную.

«Да, а Петруччио так и не появился, — подумал он. — Или на пати загулял, или…»

Но утро трудового дня — не самое подходящее время для мрачных мыслей. Колбышев силой воли отогнал их прочь.

В ванной было прохладно и неуютно. Он набрал в пригоршни холодной воды, глубоко вздохнул и поднес руки к лицу. Вода оказалась не только холодной, но еще и мокрой. Колбышев по-девичьи взвизгнул. На его лице за прошлые сутки уже образовался легкий пушок. Значит, перед службой следовало побриться.

Взяв в правую руку баллончик пены для бритья, майор стал строить планы на сегодняшний день. Часам к двенадцати придется ехать на опознание. Какой-то очередной бомжара с двенадцатью колотыми и черепно-мозговой.

Неофициальный план раскрываемости по их отделу на этот месяц был выполнен. Колбышев в кои-то веки мог вздохнуть спокойно. А тут это долбаное опознание!

«И как раз перед обедом! — покачал головой Колбышев. — Надо кого-нибудь из салаг отправить, например лейтенанта Васина. Хотя нет, я ж ему вчера уже одно дело сплавил, тоже со жмуриком. А может, Сереге дерьма подложить?»

Окончив бритье, майор еще долго смотрел на себя в зеркало. Увиденное его не радовало. Над причинным местом свисала огромная трехступенчатая складка. На по-женски пухлых грудях снова появилось несколько бесцветных волосинок. А лысина со вчерашнего утра, казалось, немного выросла в размерах.

Колбышев подумал, что такое тело, как у него, вряд ли способно вызвать порыв страсти и желаний. Впрочем, похожие мысли приходили к нему каждое утро, и спасения от них не было. С каждым годом жизни ситуация только ухудшалась. Майор был человеком взрослым и трезвомыслящим. Поэтому он понимал, что любовь может обеспечить ему не только красота.

23-летний мачо по кличке Петруччио вряд ли испытывал к Колбышеву горячие чувства, но тем не менее он ночевал вместе с майором — на огромном диване, купленном в счет премии на День милиции.

Прошлая ночь была исключением — впрочем, не таким уже и редким за последнее время. Петруччио снова не явился. Майор до полуночи упрямо набирал его номер, но в трубке раздавалось одно и то же: абонент недоступен.

«И куда же этот паршивец запропастился?» — зло подумал Колбышев.

Он прекрасно знал, чего хочет от него этот юный мачо. Большинство таких пареньков хотят только одного — денег. Мачо любят дорогую выпивку, посещают тренажерный зал и салон красоты, одеваются в бутиках. Но зарплаты майора полиции на предметы роскоши не хватало. Благо иногда появлялись неплохие халтурки. Одна из них в одночасье принесла Колбышеву пятьдесят тысяч долларов. Но это было полгода назад. От кейса с ровными пачками сотенных купюр остался один только кейс, совершенно пустой. Главной покупкой, которую позволил себе майор за эти деньги, был как раз новый бойфренд.

Аппетиты Петруччио увеличивались с каждым днем. Последней зарплаты Колбышева ему хватило на один поход в казино.

Майор знал, что, как только денежный поток иссякнет, любовь сразу пройдет и помидоры завянут. Объяснять любовнику, что деньги не растут на деревьях, было делом бессмысленным. И если не Колбышев, то это будет кто-то другой. Майор меньше всего хотел в один прекрасный день остаться на своем диване в гордом одиночестве. Такая перспектива пугала его больше смерти. Он выполз из ванны и снял с вешалки свежевыглаженную белую рубашку. Времени было уже полвосьмого — пора бы и поспешить.

Майор повязал галстук, пристегнул кобуру с табельным оружием, накинул сверху пиджак. Затем отправился в прихожую и наклонился, чтобы почистить туфли. В этот момент стальная дверь вдруг легонько скрипнула.

«Это еще что за фокус? — удивился майор. — Неужели Петруччио?»

Догадка тут же подтвердилась. На пороге стоял юный бойфренд, а если выражаться точнее, почти стоял. Его ноги заметно подкашивались.

— Привет, пупсик! — весело поздоровался Петруччио. — Как спалось?

— Хреново, — не сдержал своих чувств майор. — А ты где шатался?

— Да так, взгрустнулось мне что-то. Развеялся малость. А в «Голубой курице» как раз знакомый диджей выступал. Та-акой мальчик аппетитный…

После этих слов майор был готов прикончить свою пассию прямо из табельного оружия, но вовремя взял себя в руки и всеми силами старался не проявлять чувств. Было понятно, что Петруччио сознательно его провоцирует. Он это делал всегда и по любому поводу.

— А позвонить нельзя было? — нахмурился Колбышев.

— Аккумулятор сел, — неумело «признался» Петруччио, даже не пытаясь выдать ложь за правду.

Колбышев был вне себя от злости. Выходки бойфренда ему уже осточертели. Майор полиции не привык к тому, что с ним обходятся как с деревенским простачком. Он был начальником — властным и уважаемым человеком. Но это на службе. Дома он не смел даже голоса повысить на смазливого пацаненка! Колбышев понимал: один неверный жест — и любовник найдет себе нового «папика».

— Иди отсыпайся, — махнул рукой майор.

— Спасибо, любовь моя! — нежно обнял его Петруччио, дыша перегаром. — А что у нас, кстати, на завтрак? А то я так проголодался.

— Поищи в холодильнике.

— Фу, как неромантично. Нет чтобы приготовить сюрприз для своего суслика!

— Некогда мне тебе сюрпризы готовить, — промямлил майор в свое оправдание. — Работы столько, что сил никаких нет. Закажи пиццу, если хочешь.

— Какой же ты зануда, — Петруччио хлопнул его по плечу. — Опять все про работу да про работу.

Колбышев ничего не ответил. Он молча взял портфель и отправился к выходу. Начинать дискуссии с этим тунеядцем по поводу работы было все равно бессмысленно.

— Да, слушай, — Петруччио окликнул его. — Ты мне деньжат не хочешь подкинуть, а? За тренажерку заплатить надо, сегодня последний день.

— Сколько? — холодно спросил майор.

Любовника его тон явно не устроил. Еще бы — этому альфонсу казалось, что его друг должен расставаться с деньгами с радостью! Приносить их ему на голубой тарелочке вместе с утренним кофе!

— Тысяч пять должно хватить. Но ты лучше дай чуть больше.

— У меня только три осталось наличкой, — майор попытался соврать как можно правдоподобнее.

Эта новость очень расстроила Петруччио. Принимая деньги, он делал вид, будто майор отдает ему давний долг, да и то не полностью и под нажимом.

Закрыв за собой дверь, Колбышев покачал головой. А ведь он почти не соврал. Эти деньги и вправду были у него последними, а до аванса оставалась еще неделя. Садясь в свою машину, майор задумался: где взять денег? Пока стоящих вариантов в голову к нему не приходило.

Он уже завел мотор, когда его телефон вдруг затрепетал в кармане брюк. Номер был незнакомым, но он все же поднял трубку:

— Да… да, все понял, — заговорил он. — Хорошо, это мы сделаем. Позвоню сейчас же… Волоколамское, одиннадцать… Да, все понял… Это без вопросов… Но только, знаете, любая услуга требует… Все же я рискую, и рискую очень сильно… Служебное положение, репутация — это бесценно… Очень рад, что вы понимаете.

Майор не мог скрыть радости. Что ж, на какое-то время проблема с деньгами будет решена.

Колбышев помнил, как лихо они с Петруччио промотали пятьдесят штук. Потом его долго мучила совесть: надо было попросить больше! Хотя бы стольник — или семьдесят на худой конец. Сейчас он будет умнее. Услуга, правда, небольшая, но тысяч в двадцать ее точно можно оценить. А этих денег хватит еще на пару месяцев. Ну, или хотя бы на один.

* * *

Майское утро ворвалось к Холмогорову прямо в спальню. Легкий ветерок отодвинул занавеску его открытого окна, позволив солнечному лучику немного поскользить по седой бороде и нежно дотронуться до сомкнутого века.

— Ой, что-то я разоспался совсем, — промолвил Холмогоров, потягиваясь.

Большую часть вчерашней ночи он провел в чтении фундаментального труда преподобного Иоанна Дамаскина об иконописи.

Холмогоров уже давно интересовался этой темой: как видимо передать то, что никакими словами передать невозможно — само присутствие Божье на нашей грешной земле.

«Хотя… с другой стороны, этот солнечный зайчик тоже может свидетельствовать о Всевышнем, — подумал он вдруг. — Надо только уметь понимать такие свидетельства».

— Благодарю тебя, Господи, за этот день, который ты мне послал, — Холмогоров осенил себя крестным знамением. — И за эту ночь, в которую мне удалось хорошенько выспаться. Ведь у многих людей она прошла в тревогах и грехе.

Этот уже немолодой седобородый мужчина обладал особым даром — узнавать те места, которые наиболее подходят для строительства церквей и монастырей. Буквально вчера он вернулся из длительной командировки на Кавказ. Зато сегодняшний день у него был своего рода выходным — ни хлопот ни забот. И Холмогоров решил провести его с толком и пользой.

По дороге в Москву он читал об иконе Андрея Рублева «Троица». Той самой иконе, которая как нельзя лучше воплощала эту способность делать невидимое видимым. У Холмогорова появилось желание снова взглянуть на нее своими глазами. Благо у москвичей всегда есть такая возможность.

Сразу после завтрака и чашки кофе он отправился в Третьяковскую галерею.

* * *

К своему стыду, Дорогин, который всю жизнь прожил в Москве и в последние годы имел уйму свободного времени, ни разу не бывал в Третьяковке. Но сейчас у него появилось большое желание туда попасть. К сожалению, вовсе не от любви к искусству.

Муму хотел увидеть место преступления своими глазами. Зачем — он и сам не мог объяснить. Он надеялся, что во время посещения музея его вдруг посетит какая-нибудь неожиданная и свежая мысль.

Дорогин выбрал то время суток, когда посетителей больше всего. Ему хотелось непременно затеряться в толпе восторженных ценителей прекрасного. У входа в Третьяковку образовалась солидная очередь. Муму уже думал честно ее отстоять, но ему вдруг стало жалко времени, хотя он никуда не спешил. Улучив момент, он примкнул к большой группе американских туристов. Когда билетеры на входе попытались его заслуженно отбрить, он вырубил противника фразой «Sorry, I do not speak Russian».

Пухлые дамы с гроздьями винограда на картинах художников XIX века не сильно его впечатлили. Дорогин взглянул на них разве что из вежливости и отправился искать залы древнерусского искусства. Перемещаясь в толпе туристов, Муму глазел по сторонам. И быстро удостоверился в том, что камер видеонаблюдения в музее хоть отбавляй.

Ему пришла в голову идея проверить сигнализацию. Учитывая наплыв посетителей, это сделать было не так и сложно. Дорогин зашел в зал Васнецова. Почему-то народу там толпилось больше, чем где-либо еще. Несколько японцев с огромными камерами бурно обсуждали картину «Три богатыря». Один из них что-то показывал пальцами остальным.

Муму неуклюже протиснулся рядом с ними и будто случайно толкнул самого тощего локтем в спину. Бедняга потерял равновесие и, падая, легонько зацепил раму картины.

— Ой, простите, пожалуйста! — Дорогину и в самом деле было очень неудобно потревожить кого-то, пусть даже ради эксперимента. — I’m so awfully sorry.

В тот же миг в зале появились несколько охранников. Они сразу бросились именно к «Трем богатырям». Бедный японец начал извиняться.

«Значит, сигнализация работает исправно, — сделал вывод Дорогин. — Умная система, чтобы ее отключить, надо в ней хорошо разбираться».

Наконец он дошел до зала № 60. Именно здесь висела знаменитая «Троица» вместе с другими работами Рублева. У входа в зал дежурила статная дама не первой молодости.

— Доброе утро, — поздоровался Дорогин, и в ответ получил ее вежливую дежурную улыбку.

Муму долго вглядывался в каждую из икон. Он не разбирался в их сложной символике и даже не всегда понимал сюжет. Но при этом его охватывало какое-то странное и удивительно светлое чувство. Как будто эти иконы были окнами в другой мир, без фальши и бесконечной суеты.

Говорят, что «Троица» одаряет смотрящего на нее своим спокойствием. Об этой иконе не хочется думать, хочется просто стоять и долго на нее смотреть.

«Жалко, что я познакомился с этим шедевром при таких обстоятельствах», — подумал Дорогин. И он дал себе слово вернуться сюда сразу после того, как вместо этой фальшивки в Третьяковке снова появится оригинал.

Экспертиза еще не состоялась, но Сергей был почти убежден, что перед ним именно копия. И если даже копия его так впечатлила, то подлинник должен впечатлить еще больше.

Рядом с ним стоял почтенный немолодой человек с длинными волосами и бородой. Он внимательно разглядывал икону, делая какие-то пометки в своем блокноте. «Видно, ученый», — решил Дорогин.

Вдруг этот бородач ненадолго закрыл глаза и как будто погрузился в транс. Муму даже стал беспокоиться за него. Придя в себя, мужчина тут же вышел из зала, доставая из кармана мобильный телефон. Смотрительница проводила его своим вежливым, но строгим взглядом.

* * *

Выйдя из зала № 60, Холмогоров отошел в сторонку и набрал номер своего старого знакомого, доктора наук Лазарева. В динамике долгое время раздавались длинные гудки, потом, наконец, послышалось и вялое «алло».

Закончив осмотр залов икон, Дорогин взглянул на часы. Оказывается, он пробыл в музее уже почти полдня. Но Муму ничуть об этом не пожалел.

— Николай Георгиевич? — бодро поприветствовал его Холмогоров. — Как, не разбудил?

— Да помилуй, барин, — отшутился тот. — Какое «разбудил»? Уже ведь второй час.

— Ну, всякое в жизни бывает. А как она вообще, жизнь?

— Да ты знаешь, что-то скучновато в последнее время. Сплошная рутина.

— Неужели никто картин не подделывает?

— Да можно сказать, сижу без работы. Вот разве что фальшивого Левитана на той неделе обнаружил, и то все очень уж паршиво было сделано. Прямо белыми нитками шито. Не уважают эти хануги настоящих профи вроде меня.

— Ну а я вот тебе как раз халтурку хотел подбросить. Думаю, поинтереснее Левитана. Подревнее да поценнее.

— «Троицу», что ли?

— Да спаси господи! Как ты узнал? — удивился Холмогоров.

— Ну, дружище, у меня тоже есть особый дар, а не только у тебя, — бойко ответил Лазарев. — Позвонили вот, дали наводку.

— То есть не я первый?

— Извини, друг, но это действительно так. И конечно, я собираюсь заняться этим делом уже в самое ближайшее время. Думал даже сегодня, но куда-то запропастился завотделом древнерусского искусства. Пытался дозвониться до него, и все никак. Как будто сквозь землю провалился.