Инструктор. Первый класс

Андрей Воронин, 2009

Бывший инструктор спецназа ГРУ России Илларион Забродов снова берется за оружие. Ему удается вычислить ученого-маньяка и предотвратить глобальную катастрофу.

Глава 5

С утра на улице шел мокрый снег, и, когда Андрей Мещеряков переступил порог квартиры, на плечах и отворотах его черного кашемирового пальто поблескивали капельки талой воды. Едва он начал раздеваться, как на кухне пронзительно засвистел чайник.

— Пардон, — сказал Илларион Забродов. — Придется вам, товарищ генерал, шинельку на вешалку самостоятельно пристроить. А меня, как видите, труба зовет.

— Надеюсь, это не труба Страшного суда, — проворчал ему в спину Мещеряков, скидывая пальто.

Свист на кухне оборвался, и стало слышно, как Забродов заливает кипяток в заварочный чайник.

— Мрачновато шутите, товарищ генерал-майор, — прокричал он оттуда. — Что случилось? Жизнь дала трещину?

— Угу. Денег осталось два чемодана, — закончил расхожую шутку Мещеряков и, без видимой необходимости расправив на вешалке свое пальто, присоединился к хозяйничавшему на кухне Иллариону.

Придвинутый к окну стол уже был накрыт для чаепития. Забродов торжественно водрузил по центру пузатый заварочный чайник и прикрыл его сверху сложенным в несколько раз чистым полотенцем.

— Ловко у тебя получается, — заметил Мещеряков. — Точнехонько к моему приезду подгадал.

— Телепатия, — самым обыденным тоном сообщил Забродов. — Шестое чувство. Или, выражаясь более привычным тебе языком, интуиция. Ну, чего ты уставился? — улыбнулся он, поймав на себе пытливый, исподлобья, взгляд Андрея, который явно не мог взять в толк, говорит он серьезно или снова издевается. — Можно подумать, рассчитать время, которое понадобится тебе на дорогу, — такая уж сложная штука. К тому же тут и рассчитывать-то ничего не надо. Ты сколько лет ко мне ездишь? И из дому ездишь, и из управления… Тут и не захочешь, а запомнишь, сколько ты сюда добираешься.

— А пробки? — возразил Мещеряков.

— А телевизор? — немедленно парировал Забродов. — А также FM-радио, не говоря уж о глобальной сети Интернет. Они взяли себе за правило с утра пораньше предупреждать москвичей о пробках — где, когда, какого размера и на какой срок. А ты что, не в курсе? Смотри, Андрей, от прогресса отставать нельзя. Начнешь опаздывать на совещания в верхах, того и гляди, из генералов выгонят!

— Да ну тебя, — отмахнулся генерал. — Тоже мне, человек-хронометр!

— Тебе не угодишь. Телепатия тебя не устраивает, простой хронометраж тоже не по нутру… Скажи лучше, где тебя носило столько времени!

Мещеряков побарабанил по столу кончиками пальцев, всем своим видом выражая сомнение в том, стоит ли делиться с Забродовым, теперь уже штатским человеком, информацией, носящей строго секретный характер. Это тоже было что-то вроде дежурной шутки: всякий раз, когда разговор заходил о служебных делах, Мещеряков не упускал случая хотя бы выражением лица попрекнуть Иллариона его уходом из армии. Шуткой подобные упреки считались только потому, что Забродов реагировал соответственно. Другой бы на его месте обиделся, а Илларион только ухмылялся, демонстрируя отменную крепость нервов и устойчивость закаленной в учебных лагерях психики. Все серьезные разговоры на эту тему остались далеко в прошлом, и генерал Мещеряков продолжал подпускать шпильки насчет секретности по инерции, в силу многолетней привычки.

— Ну-у, — протянул он, — как тебе сказать… Вот ты говоришь — телевизор. Ты вообще-то новости смотришь хотя бы иногда?

— Ба! — обрадовался Забродов. — Так ты все это время был в плену у сомалийских пиратов? Какой же выкуп за тебя заплатили?

— Трепло, — с достоинством произнес Мещеряков.

— Нет, серьезно, — не унимался Забродов. — Интересно же знать, почем нынче генералы!

— Меня пока не оценивали, — признался Мещеряков. — И потом, сомалийцы на розничную торговлю не размениваются, а предпочитают опт — желательно крупный. Да и я не капитан торгового судна и даже не военно-морской адмирал. Я, Илларион Алексеевич, человек сугубо сухопутный и в Сомали отродясь не бывал.

— А где бывал?

— Новости, Илларион, — тоном преподавателя, задающего тупому студенту наводящий вопрос, напомнил Мещеряков, — новости!

Забродов быстро прикинул, сколько дней отсутствовал Андрей, и сопоставил календарные даты с тем, о чем чаще всего болтали в телевизионных выпусках новостей в последнее время. Ему вспомнилось одно сообщение, которое, промелькнув в новостях, больше не повторялось — по крайней мере, он повторений не видел и не слышал, хотя дельце было куда более занятное, чем бесчинства сомалийских пиратов.

— С неделю назад, — сказал он, — на границе с Южной Осетией подвергся обстрелу кортеж, в котором ехали сразу два президента — Грузии и Польши…

— Ну, — подтверждая, что он на правильном пути, подтолкнул его Мещеряков.

— Судя по загадочному выражению твоей генеральской физиономии, — продолжал Илларион, — а также по тому, что ни одна из машин кортежа от этого обстрела не пострадала, это сделал ты. Хана тебе, Андрюха! За такую стрельбу тебя точно из генералов коленкой под зад попросят!

— Вот осел, — вздохнул Мещеряков. — Верно говорят: горбатого могила исправит.

— Ну вот, уже и обиделся, — ухмыльнулся Забродов. — Говорил бы толком, а то наводишь тень на плетень, конспиратор!

— Это была провокация, — заявил генерал.

— Это я слышал по телевизору. Конечно, провокация, иначе там бы никто костей не собрал. Я только не понял, с чьей стороны.

— Болван! Стоит только задуматься, кому это выгодно, как станет ясно, кто это сделал.

— Да, — согласился Илларион, — пожалуй, тебе от этого выгоды никакой.

— С тобой невозможно разговаривать, — констатировал Мещеряков. — И ждать от тебя нечего, кроме пустого зубоскальства.

— А я не хочу быть серьезным, обсуждая такие темы, — сообщил Илларион. — Уровень информированности у меня нынче, как у рядового российского пенсионера, то есть, считай, нулевой, да и вникать в подробности этой подковерной возни не хочется. «Где ты ничего не можешь, там ты ничего не должен желать», — так, кажется, говорили древние, и я целиком разделяю их мнение.

Он встал с табурета, заглянул в заварочный чайник, удовлетворенно кивнул и принялся разливать чай по чашкам. Невольно залюбовавшись уверенными движениями его сильных, умелых рук, Андрей Мещеряков уже не впервые пожалел о том, что там, где он пропадал последние две недели, не было рядом Забродова.

— Жалко, — не сдержавшись, высказал он вслух свои мысли, — что там не было тебя. Тогда бы эти черти от нас точно не ушли. Я, конечно, имею в виду стрелков, а не президентов, — уточнил он на всякий случай.

Забродов пожал плечами, усаживаясь на свое место.

— Ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что это комплимент, — сказал он. — Меня там не было, но там почти наверняка были мои ученики. Или ученики моих учеников. И если они не смогли сделать то, что смог бы я, пенсионер, значит, я был скверным инструктором и грош мне цена. В утешение тебе, а заодно и себе могу сказать только одно: не забывай, на той стороне моих учеников тоже хватает.

Мещеряков вздохнул.

— Да уж, наплодили мы в свое время…

— Головорезов, — подсказал Илларион. — Ничего не поделаешь, такова специфика нашей работы. Американцы до сих пор не знают, как отбиться от террористов, которых сами обучили, у нас та же история наблюдается… Пей чай, Андрюха, и не отчаивайся. Коньячку тебе туда плеснуть?

Мещеряков на минуту задумался.

— Ни перед чем ты не остановишься, — печально произнес он, — стремясь к заветной цели: сделать меня алкоголиком. Ладно, черт с тобой, лей… Хотя должен тебе заметить, что в свете последних событий я стал относиться к выпивке с определенной долей опаски.

— Ага, — сказал Илларион, снимая с полки бутылку коньяка и щедрой рукой доливая доверху генеральскую чашку, — посмотрел-таки сюжетец!

— Посмотрел, — согласился генерал, с благодарным кивком придвигая к себе чашку. — Сам по себе этот репортаж ни о чем не говорит…

— Ну, еще бы! — перебил его Илларион. — Представляю, сколько владелец ресторана отвалил съемочной группе за то, чтобы они не упоминали в эфире название его заведения!

— Думаю, немало, — снова кивнул Мещеряков. — Но ты прав, ситуация сложилась странная: два места, отстоящих друг от друга на полторы сотни верст, и в обоих фигурирует по бутылке вина и по паре человек, которые умерли мгновенно и безболезненно, едва успев отпить из бокала. Конечно, на свете случаются еще и не такие совпадения, но привычка списывать все на совпадение — путь к большим неприятностям.

— Вот-вот, — поддакнул Забродов. — Я где-то прочел такую фразу: дескать, совпадение похоже на резину и, если его слишком сильно натянуть, оно лопается…

— Словом, я кое-что предпринял по поводу этого сюжета, — продолжал генерал. — Узнал название ресторана и поинтересовался ходом расследования. Доблестная столичная милиция, представь, норовит пришить двойное убийство официанту, который обслуживал этих девиц. Они ему, видишь ли, нагрубили, вот он и…

— Погоди, погоди. Что милиция ищет козла отпущения, это и ежу понятно. Что с вином?

— Вино действительно то же самое — бургундское марки «Шамбертен». Более того, на месте происшествия по чистой случайности оказался врач, и не просто врач, а доктор медицинских наук, специализирующийся на ядолечении и даже написавший на эту тему докторскую диссертацию. Обе смерти засвидетельствовал именно он, и он же первым смекнул, что это как-то связано с вином. После чего, не побоявшись оставить на бутылке свои отпечатки, заткнул ее пробкой и отставил в сторонку до приезда милиции. Из-за этих отпечатков, кстати, его тоже пытались взять в оборот, но тут у них ничего не вышло: доктор был в ресторане не один и все время оставался на виду у своих спутников. Зато он настоял на немедленной экспертизе вина, и тут нам опять повезло: у тех, кто его допрашивал, хватило ума послушаться ученого человека. Яд удалось обнаружить, но не удалось идентифицировать. Это, как я понял, что-то новенькое, доселе нигде не встречавшееся. Действует мгновенно, прямо как цианид, но, в отличие от цианида, безболезненно. Вступая в контакт с атмосферным воздухом, окисляется и распадается на простейшие составляющие в течение трех часов. В организме то же самое происходит за два часа, так что патологоанатомам потом только и остается, что выдать заключение с диагнозом «внезапная остановка сердца».

Илларион покивал с задумчивым видом, не став упоминать о своих догадках, которые только что блестяще подтвердило сообщение, сделанное генералом.

— Значит, истина все-таки в вине, — сказал он. — И мне кажется, что версию о маньяке, который слоняется повсюду со склянкой яда в кармане и подсыпает его всякому, кто ему почему-либо не понравился, можно с чистой совестью отбросить.

— Это почему же? — усомнился Мещеряков.

— Отравить вино в ресторане, согласись, постороннему человеку было бы непросто, а в случае с Замятиным так и вовсе не возможно. И потом, почему именно вино строго определенного и не слишком широко распространенного у нас сорта? Бутылка этого вина стоит очень приличных денег, а это, помимо всего прочего, предполагает вполне определенное к нему отношение. Я имею в виду, что его должны беречь как зеницу ока и глаз с него не спускать. Поэтому, повторяю, подобраться к этому вину посторонний человек не мог. Разве что наш гипотетический маньяк работает в ресторане, где отравились эти девушки, а его жена — горничной в «Рябинке».

— Опять совпадение? — с огромным сомнением спросил Мещеряков.

— И опять неправдоподобное.

— Возможно, кому-то надо было тихо убрать Замятина, — предположил генерал. — А второе убийство совершили просто для отвода глаз — что называется, на кого бог пошлет, — чтобы все искали какого-то маньяка. Или, скажем, нарушение технологического процесса, в результате которого в вине сам собой образовался смертельный яд.

— Не думаю, что здесь имела место охота на конкретного человека, будь то Замятин или кто-то еще, — возразил Илларион и вкратце изложил выводы, к которым пришел в результате своих поисков.

Пока он говорил, Мещеряков успел допить свой чай. Стараниями Забродова, который время от времени подливал ему в чашку из стоявшей на столе бутылки, к концу чаепития данная жидкость содержала в себе уже очень мало чая. На кухне у Иллариона было тепло и уютно, и утомленный не столько своими кавказскими приключениями, сколько последовавшей за ними столичной суетой, от которой, как оказалось, успел немного отвыкнуть, генерал слегка захмелел.

За окном в ранних сумерках падал мокрый снег — мелкий, но частый. Он уже затянул ровным белым покрывалом газоны; на побелевших тротуарах темнели неровные цепочки следов, проносящиеся по улице машины с шорохом и плеском разбрызгивали снеговую кашу. Чувствовалось, что этой ночью у коммунальников будет много работы и что к утру город все равно окажется заметенным, как таежный полустанок.

— Еще чайку? — предложил Илларион.

— Чаем душу не обманешь, — подумав, изрек генерал. — Вот чуток коньячку для расширения сосудов не помешало бы.

— И этот человек утверждает, что его спаивают! — мелодраматическим тоном вскричал Забродов.

— Представьте себе. И небезуспешно. Сначала спаивают, а потом попрекают. И коньяку не дают.

— Коньяку, ваше превосходительство, больше нет. Могу предложить напиток более изысканный, хотя и менее крепкий.

Не вставая с табурета, он дотянулся до кухонного шкафчика и жестом фокусника распахнул дверцы. Мещеряков увидел, как в полумраке поблескивает темным стеклом целая батарея узкогорлых бутылок с блеклыми, словно бы выцветшими и пожелтевшими от старости этикетками.

Генерал отшатнулся, как будто увидев в глубине шкафчика готовую к броску королевскую кобру: бутылки были знакомые, точно такую же выставил на стол последний в своей жизни вечер полковник Замятин, и точно такая же бутылка унесла жизни Леры Николаевой и ее закадычной подруги.

— Ну и ну, — сказал он, немного придя в себя. — Кто бы мог подумать! Вот, значит, где скрывается маньяк!

— Хм, — Илларион почесал затылок. — Признаться, такая мысль мне в голову не приходила. А идея-то недурна! Чем возиться, впрыскивая яд в бутылку там, где тебя могут застукать, лучше заниматься этим дома, в тепле и безопасности. А потом проникаешь на склад магазина, подкладываешь бутылочку к остальным и тихо линяешь… При моих, скажем, навыках это раз плюнуть. С точки зрения бухгалтерского учета излишек едва ли не хуже недостачи, но это ж не финансовая отчетность, а просто бутылка вина, которую можно прикарманить — все равно ведь лишняя! Но я тебе клянусь, — он выпрямился и торжественно прижал к сердцу ладонь, — что я этого вина не травил. За других не поручусь, а я — ни-ни.

— Верю, верю, — криво усмехнулся Мещеряков, — тебе это ни к чему. При твоих, как ты выразился, навыках ничего не стоит укокошить человека двумя пальцами и сказать, что так и было. Зачем еще на яд тратиться!

— Вот именно, — согласился Забродов. — Ну, так как, твое превосходительство, рискнем? Бутылок тут шестнадцать штук — по числу магазинов, где торгуют этим вином, и ресторанов, где его подают. Поскольку о массовых отравлениях речи пока нет, вероятность, что одна из этих бутылок окажется с сюрпризом, ничтожно мала.

— Ну да, мала! — не поверил генерал. — Я бы согласился, если бы речь шла о дешевом портвейне или о водке. А это — продукт другого сорта. Не так уж его, во-первых, и много, да и покупают его не так часто — цена кусается. Так что вполне может оказаться, что яд содержится в каждой третьей бутылке. Или даже в каждой второй.

— Но не в каждой первой, — значительно подняв указательный палец, вставил Илларион. — Я угощал этим вином Риту. И сам пил. И, как видишь, оба живы-здоровы.

— Риту я лично давненько не видел, — возразил Мещеряков, — и о ее здоровье могу судить исключительно с твоих слов. А что до тебя самого, так тебя, по-моему, никаким ядом не возьмешь. Разве что водородной бомбой, да и то бабушка надвое сказала.

— Типун тебе на язык, — обиделся Забродов. — Еще один такой намек, и я начну вливать в тебя это вино насильно — по глотку из каждой бутылки. Не отравишься, так напьешься до безобразия, и придется водителю тебя до самой квартиры, как бревно, волочить.

— Нет, кроме шуток, — оставив без внимания угрозу, которую, как он точно знал, Забродову ничего не стоило выполнить, сказал Мещеряков, — что сие должно означать? Откуда такое богатство?

— Я же сказал: из магазинов и ресторанов. Я взял на себя труд заехать в каждое из заведений, где можно достать это вино, и в каждом приобрел по одной бутылке. Если приглядишься, увидишь, что они пронумерованы. Бутылка из ресторана, где отравились девушки, помечена цифрой три.

— Это ж сумасшедшие деньги! — поразился генерал, намеренно не обратив внимания на нумерацию, которая, разумеется, была произведена неспроста.

— Мой бюджет выдержит, — небрежно отмахнулся Илларион. — И потом, как ты знаешь, истина дороже.

Андрей Мещеряков усмехнулся. «Истина… Дело тут, пожалуй, не в истине, — подумал он. — Не настолько ты любишь детективные сюжеты, чтобы швырять направо и налево тысячи своих пенсионерских евро ради раскрытия какого-нибудь запутанного преступления. Просто ты, приятель, во все времена свято исповедовал принцип, очень четко сформулированный в каком-то фильме: я не за белых и не за красных; я, как во дворе, — за своих. Ты никогда не скрывал, что Иван Замятин тебе не нравится, но это дело вкуса, а о вкусах не спорят. Но он был для тебя свой — член команды, сослуживец, честно делавший свое дело на своем посту и не замаранный двурушничеством. И ты не успокоишься, пока не найдешь того, кто его убил. Что, собственно, и требовалось доказать…»

— Ну, и зачем тебе столько этого пойла? — спросил он.

— Есть у меня одна мыслишка, которую стоит проверить, — ответил Забродов. — Думается мне, что что-то нечисто с поставщиком вина. Его в любом случае следует пощупать. Но сначала надо проверить само вино на наличие в нем яда. Только, умоляю, не как в прошлый раз. После анализа содержимое бутылок мне еще пригодится.

— Это сделаем, — бодро откликнулся Мещеряков.

— И поскорее, пожалуйста. И еще, Андрей. Я понимаю, что это будет сложно, но необходимо ввести что-то вроде неофициального запрета на продажу этого сорта вина. Нельзя, чтобы люди продолжали травиться. И нельзя спугнуть того шутника, который этим занимается.

— Да уж… — На этот раз настал черед Мещерякова чесать в затылке. — Действительно сложно… Это ж придется действовать через управление торговли, через чинуш… А у них один разговор: раз ты генерал, ступай к себе в казарму и там солдатами командуй. Как будто не выполнить простую человеческую просьбу для них — дело чести. А, да что там! Не обращай внимания. Просто вот они у меня где! — он чиркнул ребром ладони по кадыку. — Ей-богу, пока в полковниках ходил, легче было. Не понимал своего счастья, дурак…

— Так ты сделаешь? — прервал его не совсем трезвые излияния Забродов.

— Да сделаю, конечно…

— Стало быть, решено. О деле мы поговорили. А теперь что же — рискнем все-таки? А вдруг пронесет? Теория вероятности за нас!

— Да ну тебя, — вздохнул Мещеряков. — Давай уж лучше чайку…

* * *

Совладелец фирмы «Бельведер» Виктор Мухин, по прозвищу Муха, загнал свой шикарный новенький кроссовер на стоянку перед рестораном, заглушил двигатель и вышел из машины. На ходу заперев нажатием кнопки центральный замок, он торопливым шагом пересек заметаемую косым мокрым снегом стоянку и нырнул в сухое тепло вестибюля. Зеркальные стены отразили и многократно умножили его громоздкую, затянутую в черный выходной костюм фигуру, и на мгновение ему показалось, что вестибюль полон народу — крепких, еще далеко не старых мужиков в дорогих костюмах и белых рубашках без галстуков, распахнутые воротники которых позволяли всем желающим полюбоваться множеством толстых золотых цепей.

Сориентировавшись в обстановке, Муха подошел к одному из зеркал и на минутку задержался, приводя себя в порядок: провел ладонью по короткому ежику мокрых волос, поправил воротник рубашки и стряхнул с пиджака капельки талой воды.

В дверях обеденного зала к нему сунулся похожий на пингвина в своем черном фраке с белой манишкой метрдотель.

— Прикажете столик? — доверительно проворковал он.

— Меня ждут, — шаря взглядом по погруженному в интимный полумрак залу, отрезал Муха, и метрдотель отстал.

В самом дальнем углу зала кто-то поднялся из-за стола, призывно махая рукой. В мягком, приглушенном свете бра тускло блеснула похожая на мочалку из медной проволоки непокорная шевелюра; Муха помахал в ответ, и Ржавый Реваз, поняв, что замечен, успокоился и сел.

Когда Муха подошел, они обменялись крепким рукопожатием. Реваз был одет дорого, с той кричащей роскошью, которую во все времена так любили кавказцы. Темно-рыжая, на полтона темнее волос, борода Ржавого Реваза выглядела как дань моде, хотя Муха уже давно начал подозревать, что это не так: борода весьма удобна в полевых условиях, так как избавляет своего владельца от тягостной необходимости каждое утро (а бывает, что еще и каждый вечер) скрести щеки и подбородок бритвой.

Реваз был настоящий боец, каких Муха не встречал ни до, ни после него. Стрелял он, как сам господь бог, а в рукопашной мог играючи раскидать десяток противников, ничуть при этом не запыхавшись. О своем прошлом Ржавый не распространялся, но из самых общих соображений было ясно, что навыки свои он получил не в подворотне. К слову, Ржавым его называли только за глаза: к шуточкам по поводу своего нетипичного для грузина цвета волос он относился болезненно, темперамент имел истинно кавказский, а клички — опять же как все восточные люди — предпочитал героические, с налетом мрачного трагизма. Он бы, наверное, с удовольствием откликался на прозвище вроде «Черной Смерти» или «Карающего Кинжала»; возможно, у себя дома он и носил подобную кличку, но в Москве он был и оставался Ржавым (за глаза) или просто Ревазом.

В самом начале лихих девяностых Муха работал с ним в одной бригаде, бомбившей рынки и ларьки кооператоров. Потом пути их разошлись, а когда жизнь свела старых знакомых снова, Муха не без удивления обнаружил, что в родных горах Ржавый дослужился чуть ли не до генерала госбезопасности. А может, и просто до генерала, безо всяких там «чуть ли» и «почти».

Сотрудничество с Мухой было для генерала Реваза, конечно же, делом второстепенным, чем-то вроде побочного заработка. Мухина это нисколько не удивляло: генералы — тоже люди и, как все простые смертные, любят вкусно поесть и хорошо выпить. Кавказцы, помимо этого, очень любят деньги; русские их тоже любят, причем сплошь и рядом так, что готовы за них убить, но для кавказца деньги — вопрос престижа. Как говорилось в старом грузинском анекдоте: «Мужчина — тот, у кого есть дэнги. А это — самэц»…

Самцом Ржавый быть не желал, да, в сущности, никогда и не был. Занимаясь своей горской госбезопасностью (горбезопасностью, как называл это Мухин), Реваз никогда не упускал возможности срубить лишний лари, а еще лучше — доллар или евро. Возможностей у него, судя по всему, хватало, и Муха даже не пытался гадать, на чем еще, кроме нелегальных поставок вина, зарабатывает господин генерал.

Еще было не совсем понятно, каким образом генерал грузинской госбезопасности ухитряется в наше время беспрепятственно разгуливать по Москве, не волоча при этом за собой длинный хвост наружного наблюдения, да еще и устраивать здесь свои делишки. Впрочем, насчет своего генеральства Реваз мог и приврать — Муха у него документы не проверял, а прихвастнуть Ржавый любил всегда, на то и кавказец.

— Ну, здравствуй, генацвале, — сказал Мухин, усаживаясь за стол, посреди которого уже красовалась бутылка хорошего — не грузинского — коньяка.

— Гамарджоба, уважаемый, — откликнулся Реваз, обнажая в улыбке крупные желтоватые зубы. — Сто лет тебя не видел, соскучился!

— Да неужто? А я-то думал, ты человек занятой, совсем забыл меня за своими делами…

— Э, что дела! Дел много, слушай, друзей настоящих мало, их беречь надо! Ты мне друг, Виктор, и я тебе друг — что, этого мало, чтобы встретиться, выпить немножко, по душам поговорить? Тем более если у друзей общий бизнес. Партнеры всегда найдут что обсудить, нет?

Конец ознакомительного фрагмента.