Стихотворения

Андрей Вознесенский, 2023

Звезда Политехнического музея, Андрей Вознесенский! Его удивительными стихотворениями зачитывалась страна, а выступления собирали тысячи зрителей. Но самое важное, что Вознесенский был настоящим реформатором русского стиха, тонким и прозорливым лириком, увлеченным, страстным поэтом – символом советской «оттепели» и мастером метафоры. Кажется, ничто не укрылось от его наблюдательного взгляда и тонкого слуха, настроенного на те «девяносто процентов музыки», составляющие всякого человека. В сборнике представлены избранные стихотворения поэта 1960—70-х годов – для тех читателей, кто, вслед за поэтом, «ищет не подобья – подлинника». В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Из книги «Парабола»

Дорожная

В одном вагоне — четыре гармони,

Четыре чёрта в одном вагоне.

Четыре чуба, четыре пряжки,

Четыре,

Четыре,

Четыре пляски!

Эх, чечеточка, барыня, барыня!

Одна девчонка —

Четыре парня.

Четыре чуда, четыре счастья,

Хоть разревись —

Разорвись на части!

Кончена учеба. Пути легли

Во все четыре конца земли.

Чимкент,

Чукотка,

Сибирь,

Алтай…

Эх, чечеточка!

Выбирай!

<1960>

Торгуют арбузами

Москва завалена арбузами.

Пахнуло волей без границ.

И веет силой необузданной

от возбужденных продавщиц.

Палатки. Гвалт. Платки девчат.

Хохочут. Сдачею стучат.

Ножи и вырезок тузы.

«Держи, хозяин, не тужи!

Кому кавун? Сейчас расколется!»

И так же сочны и вкусны

милиционерские околыши

и мотороллер у стены.

И так же весело и свойски,

как те арбузы у ворот,

земля мотается

в авоське

меридианов и широт!

1956

Репортаж с открытия ГЭС

Мы — противники тусклого.

Мы приучены к шири —

самовара ли тульского

или ТУ-104.

Затаенно, по-русски,

быстриною блестят

широченные русла

в миллион киловатт.

В этом пристальном крае,

отрицатели мглы,

мы не ГЭС открываем —

открываем миры.

И стоят возле клуба,

описав полукруг,

Магелланы, Колумбы

Из Коломн и Калуг,

судят веско, не робко,

что там твой эрудит…

Обалдело Европа

в объективы глядит.

И сверкают, как слитки,

лица крепких ребят

белозубой улыбкой

в миллиард киловатт.

<1958>

Из сибирского блокнота

Здесь гостям наливают

так, что вышибут дух.

Здесь уж если рожают,

обязательно двух!

Если сучья — так бивни,

а уж если река,

блещут, будто турбины,

белых рыбин бока.

Как пружина раскрученный,

бьет сазан из сачка.

Солнце брызжет из тучи,

как с тугого

соска!

Ты куда, попрыгунья

с молотком на боку?

Ты работала в ГУМе,

ты махнула в тайгу.

Точно шарик пинг-понга,

ты стучишь о мостки,

аж гудят перепонки

тугоухой тайги!

Ты о елочки колешься.

Там, где лес колдовал,

забиваешь ты колышки:

«Домна». «Цех». «Котлован».

Как в шекспировских актах —

«Лес». «Развалины». «Ров».

Героини в палатках.

Перекройка миров.

1958

Ода сплетникам

Я славлю скважины замочные.

Клевещущему —

исполать.

Все репутации подмочены.

Трещи,

трехспальная кровать!

У, сплетники! У, их рассказы!

Люблю их царственные рты,

их уши,

точно унитазы,

непогрешимы и чисты.

И версии урчат отчаянно

в лабораториях ушей,

что кот на даче у Ошанина

сожрал соседских голубей,

что гражданина А в редиске

накрыли с балериной Б…

Я жил тогда в Новосибирске

в блистанье сплетен о тебе.

Как пулеметы, телефоны

меня косили наповал.

И точно тенор — анемоны,

я анонимки получал.

Междугородные звонили.

Их голос, пахнущий ванилью,

шептал, что ты опять дуришь,

что твой поклонник толст и рыж.

Что таешь, таешь льдышкой тонкой

в пожатье пышущих ручищ…

Я возвращался.

На Волхонке

лежали черные ручьи.

И всё оказывалось шуткой,

насквозь придуманной виной,

и ты запахивала шубку

и пахла снегом и весной.

Так ложь становится гарантией

твоей любви, твоей тоски…

Орите, милые, горланьте!..

Да здравствуют клеветники!

Смакуйте! Дергайтесь от тика!

Но почему так страшно тихо?

Тебя не судят, не винят,

и телефоны не звонят…

1958

Тбилисские базары

носы на солнце лупятся,

как живопись на фресках

Долой Рафаэля!

Да здравствует Рубенс!

Фонтаны форели,

цветастая грубость!

Здесь праздники в будни,

арбы и арбузы.

Торговки — как бубны,

в браслетах и бусах.

Индиго индеек.

Вино и хурма.

Ты нынче без денег?

Пей задарма!

Да здравствуют бабы,

торговки салатом,

под стать баобабам

в четыре обхвата!

Базары — пожары.

Здесь огненно, молодо

пылают загаром

не руки, а золото.

В них отблески масел

и вин золотых.

Да здравствует мастер,

что выпишет их!

1958

Горный родничок

Стучат каблучонки

как будто копытца

девчонка к колонке

сбегает напиться

и талия блещет

увертливей змейки

и юбочка плещет

как брызги из лейки

хохочет девчонка

и голову мочит

журчащая челка

с водою лопочет

две чудных речонки

к кому кто приник?

и кто тут

девчонка?

и кто тут родник?

1955

В горах

Здесь пишется, как дышится, —

Взволнованно, распахнуто,

Как небосводам пышется

И как звенится пахотам.

Здесь кручи кружат головы,

И жмурятся с обочины,

Как боги полуголые,

Дорожные рабочие!

И девушки с черешнями

И вишнями в охапке —

Как греческие, грешные

Богини и вакханки.

Носы на солнце лупятся,

Как живопись на фресках.

Здесь пишется — как любится,

Взволнованно и дерзко!

<1958>

Туля

Кругом тута и туя.

А что такое — Туля?

То ли турчанка —

тонкая талия?

То ли речонка —

горная,

талая?

То ли свистулька?

То ли козуля?

Туля!

Я ехал по Грузии,

грушевой, вешней,

среди водопадов

и белых черешней.

Чинары, чонгури,

цветущие персики

о маленькой Туле

свистали мне песенки.

Мы с ней не встречались.

И всё, что успели,

столкнулись — расстались

на Руставели…

Но свищут пичуги

в московском июле:

«Туит —

ту-ту —

туля!

Туля! Туля!»

1958

Первый лед

Мерзнет девочка в автомате,

прячет в зябкое пальтецо,

всё в слезах и губной помаде

перемазанное лицо.

Дышит в худенькие ладошки.

Пальцы — льдышки. В ушах — сережки.

Ей обратно одной, одной

вдоль по улочке ледяной.

Первый лед. Это в первый раз.

Первый лед телефонных фраз.

Мерзлый след на щеках блестит —

первый лед от людских обид.

Поскользнешься, ведь в первый раз.

Бьет по радио поздний час.

Эх, раз,

еще раз,

еще много, много раз.

1956

«Лежат велосипеды…»

В. Бокову

Лежат велосипеды

в лесу, в росе.

В березовых просветах

блестит шоссе.

Попадали, припали

крылом к крылу,

педалями — в педали,

рулем — к рулю.

Да разве их разбудишь —

ну хоть убей! —

оцепенелых чудищ

в витках цепей.

Большие, изумленные,

глядят с земли.

Над ними — мгла зеленая,

смола, шмели.

В шумящем изобилии

ромашек, мят

лежат. О них забыли.

И спят, и спят.

1957

Тайгой

Твои зубы смелы

в них усмешка ножа

и гудят как шмели

золотые глаза!

мы бредем от избушки

нам трава до ушей

ты пророчишь мне взбучку

от родных и друзей

ты отнюдь не монахиня

хоть в округе — скиты

бродят пчелы мохнатые

нагибая цветы

я не знаю — тайги

я не знаю — семьи

знаю только зрачки

знаю — зубы твои

на ромашках роса

как в буддийских пиалах

как она хороша

в длинных мочках фиалок

в каждой капельке-мочке

отражаясь мигая

ты дрожишь как Дюймовочка

только кверху ногами

ты — живая вода

на губах на листке

ты себя раздала

всю до капли — тайге.

1958

Крылья

Дрыхнут боги в облаках —

Лежебоки

в гамаках!

Что нам боги? Что нам птицы,

Птичьи всякие традиции?!

Крылья?!..

Непонятно даже:

Что в них видели века?

Их

всё ближе

к фюзеляжу

Прижимают

облака.

Нашим чудо-аппаратам

Чужды пережитки крыльев,

Люди новое открыли,

Людям стало мало крыльев,

Людям

Дерзким и крылатым.

<1958>

Земля

Мы любим босыми

Ступать по земле,

По мягкой, дымящейся, милой земле.

А где? В Абиссинии?

Или в Мессине?

В Гаване? В пустыне?

В рязанском селе?

Мы — люди.

Мы любим ступать по земле.

В нас токи земли, как озноб, пробегают.

Но, как изолятор, нас с ней разделяют

Асфальты, булыжники, автомобили…

Мы запах земли в городах позабыли.

И вдруг улыбнемся — сквозь город,

сквозь гнейсы

Зеленое деревце

брызнет,

как гейзер!..

Мне снится земля без оков, без окопов,

Без копоти взрывов,

в мечтах телескопов,

В липах, в эвкалиптах, в радугах павлиньих,

В сумасшедших лифтах,

В ливнях алюминиевых!

Мир морей и женщин, поездов навстречу —

Фырчущий,

фруктовый,

чудо-человечий!..

Где-нибудь на Марсе выйдет гость с Земли.

Выйдет, улыбнется, вынет горсть земли —

Горсточку горячей,

Милой, чуть горчащей,

Мчащейся вдали

Матери-Земли!

<1958>