Путь домой. На Север и обратно

Андрей Владимирович Останин, 2021

Королевский гвардеец Мофей проспал революцию…С этого прискорбного, как оказалось, события, и начались его приключения по пути на Север. Почему на Север? А почему бы и нет? Вполне достойная сторона света. Хитрые ушли на Запад, умные на Восток, боевитые на Юг… Ну, а простому человеку осталась дорога на Север. Умные туда не пойдут, хитрые тем более, а значит – никакой конкуренции.И тут оказалось, что за стенами казармы вальяжно разлёгся неизведанный мир: весёлый и грустный, интересный и скучный, обыденный и сказочный. Населён незнакомый мир интересными людьми. И не очень людьми. А то и не людьми вовсе – и это ещё интереснее. Одна беда: всё, что для обитателей этого мира привычно – у бедного Мофея вызывает искреннее недоумение. Вопросы множатся, Мофей учится.Хорошо, что рядом шагают друзья – те, что не подведут и не предадут. А королевство, в конце концов, можно и своё построить!

Глава 2

Город встретил Мофея угрюмо и настороженно и это вполне можно понять. Серые мокрые стены каменных домов и не могут выглядеть весело, а воспоминания о прошлых, гвардейских посещениях, вызывают у города обоснованную тревогу. Конь, звонко цокая подковами по выщербленным булыжникам мостовой, привычно повернул в тихую улочку налево, но тут же поскользнулся на чём-то вонючем и желеобразном, едва не грохнувшись вместе с седоком в это самое.

— На скользкую дорожку ступил ты, друг мой, — укоризненно проворчал Мофей и направил коня прямо — по широкой, главной улице столицы королевства.

Вороной молча снёс незаслуженный упрёк. Никаких личных дел на той улочке у коня не было, а был там любимый кабачок Мофея, построенный на самой окраине города. Дабы загулявшие гвардейцы не поганили отвратительным видом светлый облик столицы. Так что, в городе конь никакой другой дорожки и не знал.

Мофей не спеша ехал посреди улицы, никто ему не мешал и не возмущался. Город словно вымер, лишь редкие прохожие боязливо жались к стенам и торопились поскорее скрыться в тихих дворах.

Уже подъезжая к ограде храма, Мофей заметил единственного нормального человека, что сидел, прислонившись к стене, кутался в драный, серый балахон и пытался петь. Выходило пьяно и гнусаво, видимо, голос и слух потерялись ещё вчера. Или не было их никогда — разве важно, если настроение хорошее? Мофей остановил коня рядом и наклонился к весёлому мужичку.

— Что это у вас тут, мил человек, атмосфера как на кладбище? Умер кто?

— Все! — твёрдо заверил тот и временно покинул серый, мокрый мир, завалившись набок.

— Ну, я так и подумал.

Конь слегка повернул голову, скосил глаз на умиротворённое тело на мостовой и осуждающе вздохнул.

— Не суди — целей будешь! — остепенил животное Мофей, отвёл к ограде и крепко привязал.

Ох, мрачно и неуютно нынче в столице! Брюхатые тучи раздирают животы об острые шпили башен, да так и остаются на них драным, грязным тряпьём. Здоровенный, рыжий котяра на соседней помойке, угрожающе взлохматив мокрую шерсть вдоль хребта, хрустит грустноглазой рыбьей головой, на всю улицу от удовольствия взмяргивает.

— Никуда не уходи, копытный! — строго наказал Мофей вороному. — Я быстренько душу молитвой освежу и рванем отсюда туда, где дышится полегче. Склеп, а не город. Столица, туда же…

— Ты, служивый, с душой-то, погодил бы чутка! О брюхе подумать тоже не грех.

Мофей понял, что хрипловатый и нагловатый голос обращается к нему, обернулся. За спиной обнаружилась тётка квадратного телосложения: совершенно одинаковой высоты, длины и ширины. Этак, метра полтора во все указанные стороны. На том месте, где Гончар предполагал поместить шею, сразу же, без перехода, нахлобучилась голова с роскошными, красными щеками, толстым носом и весёлыми, не по сезону, глазёнками. Совершенно не поддавалось объяснению, каким образом держится на тётке нагромождение платков, лоскутков и тряпочек, но, тем не менее, всё это составляло одежду. На брюхе возлежал обширный лоток с румяными булками.

— Ай, не скажи, роскошная! — невесело хмыкнул Мофей. — Твои думы о брюхе уже точно грехом обернулись.

— Здоровый аппетит — признак здорового организма! — жизнерадостно сообщила толстуха.

— А здоровый зад — признак нездорового аппетита. Ты бы поуняла слегка жевательный рефлекс, а то ведь не в каждую калитку уже протиснешься.

— Будет нужда — в ворота пропихнусь, — легкомысленно отмахнулась тётка. — Зато у меня с мужиками проблем быть не должно. Аль народную мудрость не слышал: мужик не собака, на кости не бросается!

— Отчего же, слыхал, — с готовностью откликнулся гвардеец. — Только говорят это исключительно женщины, и исключительно не худые. А остальным, похоже, такие басни без надобности. И вообще — что за похабные ограничения? Либо толстые, либо тощие. Нормальных-то баб куда подевали?

Тётка на слова Мофея внимания не обратила — свято блюла свой коммерческий интерес.

— Ты обо мне шибко-то не печалься, служивый, и не о девках сейчас размышляй. Ты на булочки мои лучше глянь… В лотке которые! Пышные, румяные, с изюмчиком!

Мофей скептически оглядел тёткин товар.

— Чего-то не торчит из твоих булок ни одной изюмкиной попки. Стесняются, что ли?

— А мне ведь заняться нечем больше, только ради тебя изюм кверху попками рассаживать! Как замесились — так и разместились. Ты их ещё шеренгой предложи построить!

— А вот не надо меня службой попрекать! — ласково предупредил булочницу Мофей и глянул неласково. — Лучше скажи, как мне быть, если в твоих булках изюму не отыщется?

Тётка гордо выпрямилась и оскорблённо фыркнула.

— У нас по-честному всё! Если расковыряешь и изюм не найдёшь — смело товар обратно сдавай! Но предупреждаю: повреждённый товар возврату и обмену не подлежит.

Мофей посмотрел в честные глаза торговки и угрюмо поинтересовался.

— А если я тебя сейчас саблей наверну, короста безразмерная?

— Ну, уж изюму-то из меня точно не насыплется! — неунывающая булочница тряхнула лотком, булки подпрыгнули и обдало Мофея волной одуряюще-тёплого, хлебного аромата. — Бери, расхватают ведь!

Мофей не спеша огляделся. Желающих расхватать булки в опасной близости не обнаружилось. А с другой стороны…

— Ладно, черепок с ним, с изюмом. Давай, возьму булки. В дорогу.

— Сколь брать-то будешь: одну, две? По медяку за штуку, дешевле только даром! А даром — только в лоб за амбаром!

Мофей выгреб из кармана медяки, поглядел на широченную ладонь, где монетки прикорнули стыдливо и сиротливо, места почти не занимая.

— А давай все пять. Вот и медяков аккурат хватает.

— О как! — возрадовалась тётка. — Подставляй мешок, складывай припасы. Кстати, как оптовому покупателю, разрешаю тебе ещё немного над моим задом поржать — веселье бонусом пойдёт. Можешь даже коня своего позвать поучаствовать — хором-то ржать сподручнее. Ему, опять же, дело привычное.

Мофей утрамбовал булки в суму и тщательно застегнул ремешок.

— Не-е. Он у меня парень серьёзный, воспитанный, не то, что я. Над чужой бедой ржать не будет. А беда у тебя такая, что, пожалуй, целым эскадроном не оборжёшь!

— Будете товар оптом забирать — так хоть всем полком ржать приходите. Вам веселье, мне доход!

Тётка озорно подмигнула Мофею и враскачку двинулась по узкой, кривой улице, заставляя редких встречных прижиматься к стенам. У неё день сложился удачно.

* * *

Пузатый, островерхий храм напомнил гвардейцу перевёрнутый кувшин без ручек — да таковым, собственно, и замышлялся. На широких, каменных ступенях привычно расположились нищие, числом с десяток; кутаются в свою рабочую рванину, мокнут под нудным дождичком, костерят вполголоса погоду. Но не расходятся: работа — дело святое.

— Не торопись, служивый, — услышал Мофей вкрадчивый, тихий голос за спиной и нехотя обернулся. Повадились мягконогие со спины подкрадываться! Принято у них так в городе, что ли?

На него уставился служитель Гончара, в глиняно-коричневом, едва ли не до пят, ритуальном одеянии. Напоминает платье, перевязанное верёвкой. Выглядит служитель убедительно: круглая, абсолютно лысая, голова, розовые, пухлые щёки, губы — как два жирных, скатанных блина, маленькие глазки-щёлочки. И всё остальное: плечи, живот, спина — округлое, мягкое, холёное. Из-под подола ритуального платья с любопытством выглянули добротные, кожаные сапоги, и Мофей профессиональным взглядом оценил: маловаты будут, обидно. Поистрепались свои-то.

— Пожертвуй на храм Великого Гончара, сколько можешь, добрый человек!

И вперёд выдвинулась угрожающих размеров железная кружка с крышкой. Продолговатая щель плотоядно ощерилась в ожидании монет. Мофей с недоумением покосился на громадину храма и пожал плечами.

— На постройку жертвовал! А сейчас-то с ним что не так? Не похоже, чтобы разваливался, добротно слеплен. Да и служители в нём… не измождённые.

Голос служителя моментально затвердел и приобрёл жёсткую суровость.

— Тебе для Великого Гончара денег жалко, жмот бессовестный?! В кабак-то, поди, монеты мешками таскаешь, греховодник несусветный?!

Мофей опешил от святого напора.

— Ты подожди для меня смолу-то кипятить, душа глиняная! Просто, я так думаю: если уж у Гончара финансовые проблемы — тут нам всем конец. Да и вообще, зачем ему деньги? На что он их тратить-то будет, если всё создать может? Нет нужды по лавкам за товарами таскаться. Не постигаю!

— Да не нужны ему твои деньги! — воскликнул с досадой пухлый. — Это ты ему так показываешь, что тебе для него ничего не жалко.

— Странный ты какой-то, — проговорил Мофей и глянул на служителя слегка смущённо. — Не жалко мне для него, а деньги отдай тебе! Какая связь? И вообще, налицо недоразумение: чего ради лезть к нему со своей мелочью, если она ему и не нужна вовсе? Он, может, пообедал сейчас, отдохнуть прилёг, а тут я! Огорчится, старый, расстроится. Вот ведь на что ты меня подбиваешь, подстрекатель гнусный! А ещё служитель, туда же!

Служитель раздул щёки, покраснел густо, вознамерился сказать что-то обличающее, но лишь выдохнул шумно и негодующе.

— Так хоть нищим денег дай, если Гончару зажал. Зачтётся тебе! И снизойдёт на тебя благодать.

Нищие встрепенулись и дружно закивали головами: всё так и есть, зачтётся обязательно, вот те круг во всё лицо!

— А на них что снизойдёт? — искренне заинтересовался Мофей. Говорили, что скучно в храме, а здесь так всё увлекательно, оказывается. Видимо, потому, что непонятно.

— Деньги твои снизойдут, придурок! — вовсе уж рассвирепел служитель. — Ещё один день проживут, сыты будут.

— То есть, им ничего не зачтётся? Просто пожрут, бедолаги, и не видать им Гончарова Царства?

— Да они, за все муки и лишения свои, попервей тебя в то царство определятся! — вконец разгневался служитель.

Мофей озадаченно поскрёб затылок, по привычке прищурил глаза, хотя шлема на башке уже нет — на глаза съезжать нечему.

— Как тут у вас всё запутано… Если я их накормлю — попаду в Гончарово царство, а они ещё вернее туда попадут, если пожрут за мой счёт. Ты сам-то понял, чего сказал? Молотишь, прости Гончар, несусветное. Я гляжу, они вообще получше моего устроились. Так может, я к ним присяду, а ты меня покормишь? Чай, тебе благодать тоже не лишняя? Вон, местечко аккурат, почти свободное.

Служитель окинул взглядом могучую фигуру Мофея, которому едва доставал до середины груди голой, полированной макушкой.

— Давай-ка, тебе сначала подрубим ноженьки, по самую попоньку — тогда и сиди себе, благоденствуй.

Мофей укоризненно поцокал языком.

— Злой ты какой-то, служитель. Я бы даже сказал — недобрый. Да и не вижу я среди них ни одного безногого.

— Это я к примеру сказал, — пояснил тот.

— А вот не надо на меня свои примеры примерять! — загородился широкой ладонью гвардеец. — А то ведь я тебе самому ноженьки подрублю… по самую шею. Если шею найду, конечно.

Ближайший нищий — тощий, длинный мужичок с реденькой бородёнкой, отчаялся дождаться милостыни и решил ускорить процесс.

— Ты деньги-то давать собираешься? — грюкнул в меру негодующе.

— Нет у меня денег! — отмахнулся было Мофей, но природная доброта пересилила. — Овса могу дать, целый мешок.

— Я тебе что, лошадь, овёс-то жрать? — искренне возмутился нищий. — Уж в крайнем случае молочка…

— А я что, кормилица, грудью тебя кормить? Сказано — проблемы у меня.

Редкобородый не поленился воздеть себя на худые ноги, прижал кулаки к груди и возопил на весь белый свет.

— Посмотрите на него, люди добрые! У него проблемы, а мы, значица, с голоду подыхай? Упырь черепковый!

И тут же, словно по команде, подхватилась в общем порыве вся разношёрстная, нищая братия. Загомонили негодующе, один даже клюкой о каменные ступени хрястнул от избытка чувств.

— Жмотяра безгончарная!

— Сам-то, поди, овёс не жрёт!

— Раскормил харю — ни в один храм не пролезет!

Мофей обернулся к служителю, недоуменно могучие плечи сдвинул.

— Чего это они на тебя вызверились? Ты ж, вроде, за них тут ратовал?

— Почему на меня? — в свою очередь изумился тот, попытался опустить голову, но три подбородка отпружинили её обратно. — Это они, вообще-то, тебе кричат.

— Мне?!

Мофей опустил ладонь на рукоять сабли, грозно заскрежетал клинок, хищно блеснуло лезвие.

— А я вот, сейчас, все страдания ваши одним махом закончу и будет вам Царство Гончарово скоропостижно, и без очереди!

— Это я, значит, недобрый? — подленько хихикнул служитель за спиной Мофея.

Нищие замолчали и даже приуныли как-то. Не входило в планы сегодня мучения заканчивать. Лишь с дальнего конца длинной ступеньки кто-то неуверенно протянул.

— А ведь грех это…

Прозвучало неубедительно, словно и сам сомневался.

— А я вон служителя попрошу, — не убоялся Мофей. — Он за меня перед Гончаром заступится — мне прощение-то и выйдет.

— Денег будет стоить, — честно предупредил служитель.

— Найдём, — твёрдо заверил Мофей. — На святое-то дело!

Служитель повеселел, повесил кружку на пояс и радостно потёр пухлые ладошки друг о друга.

— Вот и славно! Ты в первую очередь вон того, мослатого, сабелькой хряпни. Он мне давно уже надоел!

Мослатый не стал дожидаться горькой участи и слинял первым; за ним шустро потянулись остальные. Ясно же, не задался денёк, нечего и рассиживаться попусту.

— Так и скажи, что денег жалко! — крикнул один из них издали, и слова эти жестоко покоробили Мофея.

— Денег у меня нет — я так и сказал! А вот были бы, так я бы их не дал, потому что жалко. И скрывать бы это не стал! Ишь, повадились, худосочные, оскорблять… почти честного человека.

Сабля с разочарованным визгом влетела обратно в ножны и Мофей предусмотрительно засунул руки в карманы, чтобы не врезать кому-нибудь сгоряча. Служитель этот жест молча одобрил — он тут под рукой один сохранился.

— Вот соберётся человек Гончару помолиться — и что? Одному на храм денег давай, других корми, пока не треснут, в храм войдёшь — там ещё с десяток ухарей просьбы приготовили… Так доброму человеку до Гончара и не добраться вовсе! Правильно это, служитель?

Пухлый служитель ответил горестным вздохом.

— Без работы я опять остался, вот что неправильно.

— Да не реви, душа коричневая, денег-то у меня всё равно пока нет. Овсом возьмёшь?

— Да что я тебе…

— Знаю, знаю, не лошадь. Хотя похож… сзади.

— А ну-ка, оборотись ко мне лицом, брат мой!

Голос, прозвучавший со ступеней, принадлежал высокому, худому старцу с длинной, седой бородой, что жидким ручьём струилась по коричневому одеянию. Лицом старец оказался сух и морщинист, желтоватая кожа обтягивает кости не хуже, чем на полковом барабане. Большие, выцветшие глаза поблёскивают фанатичными искорками. Не иначе, важная персона, поскольку толстый служитель едва из платья не вывернулся в резком развороте.

— Ну, и как дела твои, брат? — сочно поинтересовался старикан. — Есть успехи в сборе пожертвований?

Служитель понурился и даже отвис отдельными местами дородного тела.

— Совсем о душе не радеют люди! — посетовал горестно. — Ни ломаной монетки не бросили.

— А чего это в кружке побрякивает? — усомнился старый.

— Да я туда гвоздичков положил — для пробуждения у народа энтузиазма к пожертвованию.

— Пробудил? — язвительно прищурился старик.

— Да ни черепка! — служитель спохватился и поспешно осенил лицо символическим гончарным кругом. — Спит энтузиазм.

— А вот у других братьев будить получается.

Старец обличающе ткнул костлявым пальцем в сторону съёжившегося служителя.

— А у тебя только храмовую похлёбку трескать хорошо получается! Вот и решили мы с братьями отправить тебя в мир — слово Гончарово народу нести. Авось и похудеешь заодно, а то ведь правильно тут люди кричали: скоро в ворота храма пролезть не сможешь!

— Так они это не мне кричали! — возмущённо взвился служитель. — Это ему вон!

Старец оценивающе глянул на Мофея и презрительно фыркнул.

— А ему в храм и вовсе незачем. Гвардейца туда только бутылкой можно заманить.

Мофей гордо выпрямил спину и втянул живот.

— Я службу бросил!

— А пить-то вряд ли! — грозно сдвинул старец кустистые, седые брови. — Да и вообще, не о тебе разговор, грешник беспробудный. А ты, брат, ступай к людям! Неси им свет слова Гончарова. Мы тут за тебя пред Гончаром порадеем. Вот прямо после обеда радеть и начнём. Ступай!

И старец чинно удалился, на прощание демонстративно массивной дверью шваркнул.

— Знаю я, как ты там после обеда радеешь, — в отчаянии, громко пробормотал служитель. — Храп на всю улицу, аж фонари жестяные дребезжат! Братья молитвы свои расслышать не могут.

— Ты Гончара-то побойся — опасливо буркнул Мофей. — Видно же — заслуженный дедуган, во бдениях измождённый. Заморенный, можно сказать!

— Да видел я, как он себя морит! — обиделся служитель и пухлой ручкой возмущённо взмахнул. — Куда только и лезет столько?! Я думаю, от глистов у него худоба, вот что!

Мофей вздохнул удручённо, подтолкнул служителя к воротам, да и сам возле храма задерживаться не стал.

— Давай-ка, хоть за ограду выйдем. А то ты, мил человек, святость от глистов отличить не можешь. Не к добру это! Как бы тебя святые братья на костёр не пристроили, за такую неразборчивость. Да и меня, упаси Гончар, заодно. Я, конечно, не святой, но на костёр ещё не нагрешил.

Вышли на пустынную улицу, никто с вопросами следом не увязался. Мофей отвязал коня, но садиться не стал, повёл в поводу; служитель засеменил рядом. И перебирает добротными сапогами в два раза чаще, чем Мофей своими растоптанными! У гвардейца от такой расточительности сердце кровью не раз облилось — износятся же в два раза быстрее! Интересно, дорого будет стоить растянуть сапожки до нужного размера? А то, может, вставыши какие втюхать посерединочке? Эх, нет опыта в таких делах! В полку всегда готовые выдавали, по размеру.

Служитель, тем временем, одобрительно поцокал языком и похлопал коня по упругому крупу.

— Справная у тебя лошадина!

— Это конь! — едва не подавился от возмущения Мофей. — Он мужик! Поэтому перестань гладить его по заднице, пока копытом по горбу не получил. Не одобряют порядочные кони такого отношения. И кстати… Хотя нет, конская задница тут некстати. Просто, не грех познакомиться уже. Меня зовут Мофей, с сегодняшнего дня вольный человек.

— А я Апар.

— Апар, ишь! С А начинается или с О?

Служитель побагровел лицом, у него это легко получается, и остановился, преградив дорогу Мофею.

— А ты вот позубоскаль ещё, упырь! Прокляну!

Мофей изумлённо присвистнул.

— Да у тебя, похоже, проклятий на сто лет припасено. Злободневный ты какой-то: что ни день — то злой. Вот чего взъелся? Я не расслышал просто. А мало ли, доведись твоё имя где написать, я и не знаю, как правильно. Опасаюсь, как бы конфуза не вышло.

— А ты что, писать умеешь? — опешил служитель, глазёнки светленькие изумленно выпучил.

Мофей даже хохотнул от такой беспросветной наивности.

— Да зачем гвардейцу писать уметь? Гончар с тобой, скажешь тоже! Но вдруг придётся, поди знай?

Служитель озадаченно помолчал, потёр ладошкой лысину, а когда не помогло, благоразумно решил не заморачиваться по пустякам.

— А ты, Мофей, куда путь держишь? — спросил со всей положенной вежливостью.

— А черепок его знает, если честно, — простодушно ответил тот. — А если нечестно, так и вовсе невдомёк.

— Да ведь нам по пути с тобой! — возрадовался пухлый. — Мне, рядом с твоей сабелькой, куда спокойнее людям свет нести! А тебе прямая выгода и очевидный профит: каждый вечер грехи отпускать буду. Чаю я, грешить ты любишь!

— Для меня любить и грешить — не одно и то же. Полагаю, любить — дело гончароугодное.

— Ну, значит мне работы меньше. По рукам?

Мофей осторожно пожал пухлую ладошку. Не самый плохой попутчик образовался. Городит, правда, несусветное, но человек, по всему, не вредный. Вот, даже и не проклял ещё ни разу, хоть и обещал. Правда, плакали теперь новые сапожки, не разувать же друга новоявленного.

Тут со стороны храма звук донёсся: то ли собака завыла, то ли кот истошно завопил. Мофей поспешно под ноги глянул, не придавил ли кого сапожищем? Однако обошлось, никого не разлепёшило. А источник заунывности обнаружился быстро. Сидящий у самой ограды оборванец, пацанёнок лет десяти, подвывает тихонько, слова старательно выводит, гримасничает горестно. По всему выходит — песню поёт. Задушевную.

Какие сны бывают необычные…

Приснился город, серый от дождей.

Там кошки, словно граждане приличные,

Живут в домах, под крышею своей.

И шубки пряча под зонты огромные,

Спешат с работы кошки по домам.

А человечки, стайками бездомными,

Шныряют по подъездам и дворам.

А впереди ещё и зимы снежные!

Так человечкам неуютно тут.

И смотрят кошкам вслед они с надеждою,

Вдруг обернутся, да и подберут?

Обсушат нежно существо дрожащее,

Парным его накормят молоком.

И имя, человечку подходящее,

С котятами придумают потом.

И сыто разомлев на подоконнике,

Под умилительный, кошачий смех.

Уже не очень человечку помнится,

Что подбирают далеко не всех.

Уж лучше бы замучила бессонница!

Иначе мыслям не хватает дня.

Подумалось: а если сон исполнится?

То подберёт ли кто-нибудь меня?

Мофей оглядел щуплую фигурку, печальные, серые глазёнки, личико чумазое…

— А что, многомольный, давай подберём малого? — проявил милосердие. — Вишь, как жалобно завывает!

— Самим жрать нечего! — огрызнулся служитель, на дитё глянул немилостиво. — Да и вообще…

— Но ведь ты служитель Великого Гончара! — изумился гвардеец. — А как же сердоболие? Доброделие и сребролю… А, нет! Последнее вычеркни, до поры.

— Так ведь я со всей жалостью! — возмущённо воскликнул служитель. — Ежели мы его с собой возьмём, он всенепременно с голоду подохнет. При таких-то добытчиках. А так, глядишь, кто чего и подаст. Вон как жалостливо песню выводит! Даже у меня рука зачесалась бросить чего-нибудь!

— Надеюсь, не камень? — Мофей сдобрил удивление сомнением. — Или действительно, последнее бы отдал? Прям кружку свою пустую?

— А вот не надо мне тут! — не поддался на провокацию служитель. — Для примера сказал. Какой-то ты несообразительный!

— Чего нет — того нет, — протянул покладисто Мофей. — Дурак и есть, чего уж там.

Пацанёнок выслушал внимательно, поднялся; штаны, сто раз латаные, на коленях прохудившиеся, небрежно подтянул. Ухмыльнулся озорно, во все четыре потерянных зуба.

— Да я бы и не пошёл! — сообщил звонко, задиристо. — Нужны вы мне, никчемушные. Ни выпить с вами, ни пожрать, ни к бабам забежать!

— Не рановато, к бабам-то? — поинтересовался Мофей заботливо.

— Да лишь бы не поздновато! — нагло ухмыльнулся тот. — Как некоторым.

Служитель ловко, не гляди, что поперёк себя шире, ухватил оборвашку за торчащие, немытые вихры неопределённого цвета. Удовлетворённо крякнул: есть ещё сноровка, есть.

— Вот ты понял, гвардеец? — подол безразмерного одеяния приподнял, сапожок изящно выпростал и к худой, пацанячьей заднице, с размаху приложился. С Гончаровой помощью вышло знатно.

— Никогда не лезь со своим милосердием к жаждущим! Откуда тебе знать, чего они на самом деле жаждут? Для этих дел у тебя отныне я имеюсь, а ты просто саблю под рукой держи. Так у нас жизнь-то и наладится.

— Саблю… — протянул Мофей недовольно. — У меня сапогом-то складнее бы получилось. По всему видать — нет у тебя опыту гвардейского.

— Парня надо учить, а не калечить! — терпеливо растолковал служитель. — А для науки мой размер обуви в самый раз будет. Аккурат.

* * *

Ночь скользнула на землю, словно одеяло с кровати: мягко и неотвратимо. Серая слякотная марь сменилась чёрной слякотной марью, но Мофей, человек в делах походных опытный, успел заранее присмотреть местечко посуше — под раскидистым лиственным деревом-исполином, названия которого история для потомков не сохранила. Дерево, и всё тут. Пока Апар неприкаянно мыкался вокруг узловатого ствола, бормоча что-то неодобрительное, Мофей успел освободить коня от поклажи, отпустил пастись, набрал сушняка под деревом и развёл костёр. Небольшой такой, аккурат на двоих только. Чёрная громада города пока ещё торчит неподалёку, глаза мозолит, но пахнет уже не помоями и сырым камнем, а зеленью и мокрой землёй. Хорошо пахнет, свежо до одури. А ещё, свежий воздух очень способствует появлению хорошего, здорового аппетита, о чём Мофею выразительно сообщили печальные, точно у беспризорного щенка, глаза Апара.

— Злую смертушку чую я рядом с нами, — скорбно сообщил служитель и вздохнул обречённо. — Сдохнем с голоду!

— В походе, бывало, и по три дня жрать нечего было — попытался успокоить Мофей. Попытка вышла неумелая и беспомощная, что и понятно. Раньше успокаивать только саблей приходилось, а это совсем другое дело.

— Ничего, не сдохли. Не все, по крайней мере… А мы всего-то с утра голодуем, а ты уж и помирать примерился. Да у тебя одного подкожного жира на всю зиму хватит!

— Не-е… — протянул тоскливо бедняга Апар. — На всю не хватит. На самое начало, не более того.

— Уже проверял, что ли? — скосил смеющийся глаз гвардеец.

— Гончар пока миловал. Так, примерно по весу прикидываю.

Апар ещё раз душераздирающе вздохнул и горемычно уставился в ночь. Мофей глянул в ту же сторону и слегка встревожился.

— Ты чего это, душа глиняная, на моего коняжку зыркаешь?

— А то и зыркаю, — немедленно осерчал Апар. — Он, по скотинской своей сущности, души бессмертной не имеет, а потому должен своей плотью наши телеса бренные от злой погибели спасти.

Мофей хлопнул ладонями по ляжкам — аж звон по полю прокатился, и птица невидимая в траве встревоженно ворохнулась.

— Да ты, никак, сожрать его предлагаешь? — выдохнул изумлённо.

— Гончар с тобой! — возмущённо вскинулся служитель. — Зажарить сначала.

— И думать забудь, — строго отрезал Мофей. — Ты хоть знаешь, сколько мы с ним вина вместе выпили? Ну, я пил, он беседу поддерживал. Лихо у тебя выходит: жрать захотел и собутыльника зарезал! Да это просто непорядочно с моей стороны!

Апар подвинулся к Мофею поближе, взялся пухлыми пальчиками за рукав и ласково заглянул в глаза.

— А ты сходи куда-нибудь, погуляй. Только сабельку здесь оставь, чего без нужды такую тяжесть таскать? Вернёшься — а тут нам, оказывается, Гончар мяса жареного послал.

— А конь? — побеспокоился гвардеец о вороном.

— А про коня я тебе скажу, что он убежал, паразит неблагодарный! Неужто служителю не поверишь? Служитель-то всяко почестнее лошадины будет! Даже, если и похож на неё… сзади. И всё у нас чудесно сладится. Не хватало из-за твоего собутыльника с голодухи помереть!

Апар сурово нахмурился и строго кашлянул. Сказал твёрдо, со значением.

— Совести у тебя нет, вот что!

Мофей уважительно похлопал служителя по пухлому плечику.

— Складно уговариваешь. Но меня ты не убедил. Что ж выходит: совести у меня нет, а теперь ещё и коня не будет? С чем жить-то прикажешь, мил человек?

Подобрал кружку, что без дела валялась в траве, снял крышку и вытряхнул несколько ржавых гвоздей под ноги.

— Сходи-ка ты лучше, душа моя, водички в ручье набери. Коня съесть я никак не могу, а вот объесть — это запросто. Тут моя совесть абсолютно чиста. Боюсь, что на этом принципе вскоре целое движение среди людей образуется.

Хохотнул довольно, Апару подмигнул.

— В начале каждого пути обязательно дурак сыщется. А за ним уж, по обыкновению, куча умников подтянется, траву щипать. Сейчас овса запарим, солью посыплем да и поужинаем — противно, однако сытно. Только посудину сполосни хорошенько, а то мы от этого дерева не скоро отъехать соберёмся.

— Не думаю, что мне здесь настолько понравится, — усомнился служитель.

— Здесь-то я и не позволю! — окоротил пухлого Мофей. — Там вон, в кустиках.

Вскоре овёс уже запыхтел под железной крышкой. Мофей терпеливо ждал, сложив руки на груди, прислонившись широкой спиной к шершавому стволу дерева. Насмешливым взглядом следил за Апаром, головой иронично мотал. Бедолага мыкался вокруг своей кружки, словно изголодавшийся кот, тянулся носом к прорези, жадно ловил запах чуткими ноздрями и только что не мяргал: нагло и требовательно.

— На-ка вот, любезный, булку хоть поточи пока, — проявил сердобольность Мофей, устав глядеть, как мается служитель. Апар булку схватил скоренько и разломал сноровисто, ибо замечено — срок годности есть и у сердобольности. Тут поспевать надо, пока не передумали.

— Мофей! — вскрикнул вдруг встревоженно. — А в булке какая-то штуковина запеклась: коричневая, слизкая, морщинистая…

— Червяк, что ли? — предположил гвардеец без особого интереса.

— Упаси Гончар! — скривило служителя. — Да и маловат будет. Ребёнок червяковый, разве что.

Мофей заглянул в разверстое, булочье нутро и присвистнул понятливо.

— А-а-а! Так это же изюмина. Ты смотри, не надула, короста мукомольная! Хотя и загадочно: чего это она про одну изюмину во множественном числе говорила?

Апар тут же проявил немалую образованность.

— В смысле — на вы обращалась? Так это из уважения! Пора бы и знать такие вещи, мальчик-то большенький уже. Хотя, слыхал от знающих людей, что размер мозга размеру тела редко соответствует. Чаще даже наоборот.

Мофей посмотрел на жующего служителя и вздохнул протяжно.

— Вот гляжу я на тебя и не понимаю: на какого черепка ты Гончару нужен? Жрёшь много, а пользы никакой. Удобрение только, пожалуй.

— От гвардейца много пользы, да? — подхватился возмущённо Апар.

— А то! Без гвардии в государстве ни соседу морду набить, ни смотр войсковой провести. А без смотров — что за государство? Нелепица и бессмыслица, право слово. Как и без мордобоя, впрочем.

На служителя глянул снисходительно.

–А ты же чистый паразит, не прими за оскорбление.

— И не подумаю! — гордо вскинул Апар пухлые подбородки. — Сам рассуди: вот пиявка. Она у человека кровь сосет, чтоб нажраться от пуза, червячина бессмысленная, но тем самым пользу великую организму приносит. И кто она после этого: тварь корыстная или лекарь благородный?

Мофей усмехнулся.

— Что за польза такая, интересно?

— Кровь дурную отсасывает! — пояснил назидательно Апар и зачем-то пальцем в небо потыкал.

— А ваше племя у людей деньги отсасывает? — ехидно уточнил Мофей. — Чтобы сытая дурость их не мучила? А не помнишь, мил человек, что с пиявками делают, когда они жрачкой увлекутся? Вроде каблуком давят?

— А вот не надо удавливать философскую выпуклость в практическую плоскость! — ткнул в его сторону служитель пухлым пальчиком. — Так поступать — ни одного благородного лекаря не останется.

— Так ведь и ни одной твари корыстной тоже.

— Ну, хоть одна, да выживет, — убеждённо сказал Апар. — На то она и тварь. Просто, какой-то ты не оптимист.

— Вот чего нет — того нет, — покладисто согласился Мофей. — Давай-ка лучше овёс пробовать.

Задумчиво пожевав то, что добыл ложкой из кружки, Мофей поморщился, но проглотил.

— И похуже едали — не сдыхали. Как ты только это жрёшь каждый день? А, копытный?

Конь оскорблённо промолчал из темноты. Мало того, что объели, так ещё издеваются!

На втором замахе Мофей с удивлением услышал скрежет ложки по дну.

— Экий ты шустрый, мил человек! Язык-то не обжёг второпях?

— Нет, не успел, — промычал сквозь кашу Апар. — А вот брюхо изнутри опалило изрядно… Ох, до чего жизнь-то тяжела!

— А ты жри поменьше — полегчает! — молвил в сердцах Мофей.

— Пробовал, — вздохнул горше прежнего Апар. — Всё равно тяжела… Но тогда ещё и жрать охота всё время.