Курс

Андрей Васильевич Евсиков, 2021

Статус "носителя разума" требует подтверждения и является пропуском в Великое Будущее Человечества. Представлены оригинальные и вызывающие теории в областях: – эволюции, как управляемого процесса; – истории земли и человечества, его предназначения и будущего; – современных социальных проблем в проекции на процесс возрастания вселенского разума;– фундаментальных физических основ устройства мира от исходных энергии и информации через квантовые теории, теорию относительности до космологии и круговорота материи во Вселенной; – здоровья популяции и потери статуса Земли, как естественной среды обитания; – веры и религии; – жизни, смерти и сути бытия. Автор попытался представить наиболее прогрессивные и необычные взгляды в основных сферах нашего существования и осознания мира. Без примесей фэнтези. Но с элементами жёсткой морали.

Глава 2. Бабковцы. На заре «Тополей»

Запись первого «погружения» Тона Шторма в прошлую инкарнацию.

***

Каждый июль в малоизвестный посёлок Лехтуси над Ленинградом съезжались грузовики с абитурой. Военный лагерь Военно-Космической Академии имени Можайского являлся местной достопримечательностью и открывал дорогу в космос для многих, жаждущих связать с ним жизнь.

Брянскую абитуру встретили на Московском вокзале и отделили от особо впечатлительных мамочек. Крытый армейский газон уверенно отматывал километры на север. Проехали посёлок, поворот, КПП. Команда «К машине», армия… Ну, почти.

Этим летом повезло с погодой. Севернее Ленинграда ясные солнечные дни и тёплые ночи даже в июле становилось всё более редкими к концу столетия. Через час ожидания пришли ещё две машины. Всех построили, и жалкое подобие будущего подразделения повели в палаточный лагерь. Прошли мимо озера и административных зданий. Через километр свернули вправо, и дорога стала подниматься в холм. «Живописно, как в Брянске, — мелькнула мысль. — Только вот такого холма у меня не было».

Пока всё происходило на душевном подъёме. Ноги перемещали Андрюху к интересному, большому, военному и научному впереди. «Четыре в одном» представлялось очень заманчиво.

После детства в бензине и запчастях от моторов, а потом с паяльником и ценностями большими чем золото — радиодеталями, — что может быть интереснее открывающихся перспектив участия в проектах космического масштаба?

А что может быть больше космоса? Ни усилиями учителей и хворостиной батьки Андрюхе не удалось привить любовь к чтению книг. Но одну он прочёл шесть раз. Потому, как только она была про космос — «Северная корона» Георгия Реймерса. О «Туманности Андромеды» Ивана Ефремова мечтал всю юность, но так и не смог её достать.

Что может быть круче, чем стать военным? «Вам, гражданским, не понять!» Принадлежность к истинной элите! Всё самое правильное, порядочное и престижное в советском обществе ассоциировалось с армией. Андрюхе были непонятны разговоры обывателей про размеры офицерского жалования и полную обеспеченность. Только престиж и романтика являлись достойными целями. Ещё были 80-е. И продажный дух последующих десятилетий не ощущался.

И, наконец, «Научное» — для молодого человека коммунистической эпохи и идеологий звучало как «Божественное».

Вот в такое суперкрутое место, вернее, к воротам в него, сейчас и направлялся Андрюха в жалкой пародии на строй из недоделанных гражданских.

Первое, что должен узнать новобранец по прибытии в расположение, — где находится место построения. Списки палаток были подготовлены заранее, а вот старших назначать стали позже. Этим занялись курсовые офицеры. Почему-то командир первой палатки был назначен сразу. «Наверное, приехал раньше всех», — подумал Андрюха. Да и по темпераменту этот Денис выделялся среди остальных. Но неприязнь на подсознательном уровне заскребла нутро нехорошим предчувствием.

Курсовой капитан понравился сразу. Без закидонов, но строгий. Основное же командование палаточным лагерем осуществлялось сержантским составом, чья роль была возложена на курсантов старших курсов Можайки.

Андрюха провёл беглый анализ — кто будет старшим в их четвёртой палатке. Выбор остановился на наиболее инициативном. Его также звали Андрюхой. Но, имея фамилию Похильчук, бесполезно надеяться, что ты не будешь всеми и везде именоваться Чуком. Чук упорно старался совместить в себе природное раздолбайство и рвение проныры. Но как потом Андрюха не пытался злиться на Чука, например, за то, что вследствие Чукового природного раздолбайства не проходило и ночи, когда четвёртая палатка в наказание не таскала вёдра с водой на понравившийся Андрюхе холм, это ему так и не удалось. Злиться на Чука было бесполезно. Равносильно было злиться на тёплый майский дождь, который, зараза, пошёл ровно после того, как помыл машину. Более того! Чук был тем человеком, с которым Андрюха провёл — без утрирования — с первого по последний день в Армии.

Но Чука не назначили командиром. Назначили Андрюху.

Новому личному составу выдали полный набор инструкций и распустили обживать палатки. Начались первые лишения, связанные с суровостью псевдоармейской жизни. Личное время ещё существовало, пока дорабатывались детали плана экзаменов, и его ещё не переименовали в «лишнее». Но палатки уже были прообразом казармы, размечены и поставлены «под линейку», внутри и снаружи требовался идеальный порядок, и никакого лежания в них днём не допускалось.

Подготовка к экзаменам, как и сами экзамены, осуществлялась в деревянных учебных корпусах или на улице. Отводилось время и на физическую самоподготовку. И эта тема оказалась “больной” для Андрюхи.

Ещё полгода назад он и не собирался идти в военное училище. А за год до этого состоялась эпопея с попытками родных загнать учиться в московский вуз. В какой именно — разницы не было. Главное — в Московский. И это абсолютно противоречило Андрюхиным планам на жизнь. Друг Вова, который в школе учился на класс старше, приобщил его к паяльнику и радиоэлектронике, и с которым они успели пару лет поработать, проводя дискотеки, поступил в Ленинградский Политех. Туда же без тени сомнений навострил лыжи и Андрюха. Он даже съездил в Ленинград на праздники 7 ноября, где познакомился с будущим вузом, сходил с Вовой ночью на Финский залив выкурить сигарету и благополучно провёл остаток этой ночи в подъезде Васильевского острова, обнаружив мосты разведёнными.

Когда пришло время поступать, Андрюхе открылись обстоятельства непреодолимой силы. Напуганные компанией Вовы и возвращениями с дискотек под утро родители прибывали в полной решимости вытащить его из-под дурного влияния. Старшая сестра уже закончила факультет «Т» в МИФИ. Позже, когда у Андрюхи начали расти мозги, он с сожалением понял, что она закончила именно его вуз и факультет. Пока же в планы по жизни МИФИ никак не входил. Но в ход пошёл следующий трюк. Экзамены в МИФИ, МФТИ, МГУ начинались в июле, а не в августе, дабы дать отсеянным шанс пройти в другие вузы с полученными балами или пробовать поступать заново. На этом ход конём в плане “спутывания” Андрюхи и был построен. Удалось уговорить его поехать пробовать поступить в МИФИ, а если нет — сразу пусть валит в Питер.

Добросовестно сходив на все экзамены и даже получив пятёрку по любимой физике, Андрюха предъявил недостающие балы родным и намылился в “Северную столицу”. Но не тут-то было. Сестра заявила, что, если он сделает это, то он ей не брат, а родители напрочь отказались финансировать данное мероприятие. В результате Андрюха был загнан поступать в Московский энергетический институт и поселён на 16-м этаже общаги в одной комнате с третьекурсниками. Подготовка к экзаменам сменилась «расписыванием пули». Поддавшись магии преферанса, Андрюха проиграл 80 рублей — целое состояние по тем временам — и вынужден был все оставшиеся ночи отыгрываться. Последний экзамен проспал.

Вернувшись с позором домой, Андрюха совершенно неожиданно упёрся в насущный вопрос: «что дальше?» Статус неудачника и позора для семьи, с такой умной старшей сестрой, однозначно объявлял, что покоя не будет. Да и самому хотелось провалиться сквозь землю. Стало вдруг ясно: с раздолбайством должно быть покончено.

Путь родственников-неудачников проходил через завод «Литий», куда Андрюхин батя всех благополучно определял. К счастью, там был и радиоцех, где изготавливали стенды для проверки основной продукции завода — чёрно-белых кинескопов. Уверенно пройдя путь по квалификационной лестнице, научившись вытворять чудеса с дрелью и отвёрткой, получив высший четвёртый разряд слесаря-сборщика радиоаппаратуры, а заодно и права тракториста, Андрюха не переставал уделять большую часть свободного времени задаче поступления в вуз на следующий год. Заставлять его уже не требовалось. Вступительная программа по математике, физике и английскому была разобрана до мелочей и выучена. Проблемы с русским и правописанием так и остались в стороне. Ну не мог Андрюха тупо заучивать то, в чём не видел логики. Ему так за всю жизнь и не удалось понять, в чём разница между «каровой» и «коровой», — ведь это один зверь!

Уверенно осваивая экзаменационный и производственный материал, Андрюха всё ещё и не думал про военное училище. При этом жизнь стала менее подвижной, в большинстве времени за учебниками и сидя на рабочем месте. Вес основательно подрос, а мотание по округе, кроме проведения редких дискотек в какой-нибудь деревне, практически отсутствовало. И факт физической деградации был налицо. И получилось так, что Вова был в Ленинграде, других буйных забрали в армию, а у Андрюхи был ещё год на раздумье, так как в школу его определили с шести.

Тут-то и “нарисовался” другой старый приятель — Сёма. В курсантской форме, эйфории от первого отпуска и полный повествований о крутости офицерской жизни и перспективах достойного будущего. И после пары недель рассказов и убеждений в том, что гражданские — это неполноценные люди, у Андрюхи в голове поселилась мысль, думать долго которую времени уже не было. Радиоэлектронику и науку он не хотел бросать, но почему бы ещё не стать и военным? И не просто военным, а космическим военным! Ведь есть же Можайка! И мысль эта очень понравилась Андрюхиным родителям, сестре и бывшей классной руководительнице. Отдать склонного к попаданию под чужое влияние Андрюху в военное училище было озарением.

После отбытия Сёмы Андрюхе предоставили возможность ещё и пообщаться с офицером — подопечным классной из предыдущего выпуска. Ещё более воодушевлённый рассказами о проживании в огромной семье, в которую неминуемо превращается курс после нескольких после лет, проведённых в казарме, Андрюха собрал документы, прибыл в военкомат, прошёл медкомиссию и был зарегистрирован в кандидаты в абитуриенты. Но на навёрстывании отставания в физической подготовке никто не заострил внимание. Поначалу Андрюха пытался бегать и заниматься, но потом решил для себя: «вот поступлю — и приложу все усилия, чтобы стать человеком в физическом плане». И он оказался не прав.

Скидок на будущие успехи в ликвидации физической деградации не делалось. И, чтобы сдать нормативы, Андрюхе пришлось бегать уже не по горизонтальному лесу около дома, а сдыхать на подъёмах в холмы, самым противным из которых и оказался изначально понравившийся. В конце концов ему удалось показать, что он не безнадёжный и не рахит, и есть реальные результаты, пусть не позволяющие укладываться в нормативы на хорошо и отлично, но демонстрирующие нужный потенциал.

Со сдачей экзаменов проблем не возникло. Физика, математика и английский были сданы играючи на пятёрки, русский — на трояк, и после прохождения психологических тестов Андрюхе дали понять, что он один из главных кандидатов в курсанты.

Но, кроме проблем с физподготовкой, имелась ещё одна, а из неё возникла и третья. И этими проблемами были дисциплина в палатке и «залёт» на плацу во время смотра.

Белые ночи не располагали ко сну. У Чука часто возникало желание покурить или похохмить. Палатку поднимали и заставляли таскать воду в вёдрах на холм. И нельзя было сказать, что это доставляло удовольствие. Ругаться с Чуком было бесполезно. Да и самому иногда хотелось почудить. Но усталость и раздражение нарастали. И всё бы не так страшно, но нарастали усталость и раздражение и в первой палатке, в которой, как и в четвёртой, после трудного дня энергия не падала на ноль. В конце концов сержанты, в случае ночного шума, уже не обращали внимания на другие палатки, а поднимали первую и четвёртую. И их, хоть и не умышленно, но начали стравливать.

В одну из ночей, подняв обе палатки, но не имея чёткой информации, в которой произошло очередное нарушение дисциплины, сержанты стали это выяснять. И ещё не сплочённый курс, а зелёная абитура, начали кивать друг на друга. И привело это к тому, что старшие палаток сцепились. До неуставщины не дошло. Но, если ранее старшие просто недолюбливали друг друга, то теперь возненавидели. Особых претензий у Андрюхи к Денису и не было. Просто не нравилась его активность и амбиции быть самым главным. Это потом мы называли таких «рубанками». Но здесь дело было в другом. И об этом Андрюха пока не догадывался.

Денису были известны успехи Андрюхи, и ему не давал покоя Андрюхин статус, как уже получившего авторитет и перспективы. Сам же Денис сдавал на тройки. Они продолжали перепалки. Взаимная ненависть возрастала.

После завершения экзаменов для кандидатов устроили первую пародию на строевой смотр. Всех построили на площадке, приехал генерал и цинично стал обходить строй. Безмозглость Андрюхи при этом не заставила его сбрить усы. Может кто и подсказывал, но, вероятно, плохую шутку сыграла самоуверенность, которая подводила многих ближе к финишу и победе. Андрюху «взяли на карандаш».

Последующая пара суток прошла очень нервозно. И вот настал этот волнительный день. Андрюху вызвали на мандатную комиссию и поздравили с поступлением в ряды курсантов самого престижного военного вуза страны. Солнце сияло сильнее обычного, трава зеленела ярче обычного. Редкое удовлетворение и покой — дело сделано! Он уже не неудачник. День, когда сбывается огромная мечта, не забывается всю жизнь. И один такой день настал.

Андрюха вспомнил, как ещё неделю назад в ожидании очередного забега на дистанцию в три километра, которая начиналась с подъёма на его любимый холм, он услышал странный гул. Сержант притормозил забег и велел ждать. Из-за ангара показался строй. Первокурсники. Военный лагерь перед отпуском. Шли походным шагом. Гул сапог, полная выкладка, но-о-о… эт-то уже не были недоделанные гражданские! Неподготовленных абитуриентов зрелище завораживало.

Впервые Андрюха услышал «голос курса». Голос, который остался в памяти на всю жизнь. Безмолвные и усталые они продолжали быть одним целым. Одной семьёй и готовой пробудиться скрытой силой. Полным антиподом толпы. Единым организмом, иммунная система которого вычищала все индивидуальные закидоны и слабости, как минимум, на время нахождения в строю. И эта скрытая сила подсознательно улавливалась опешившими абитуриентами, застывшими в безмолвном уважении. Казалось, возникни перед курсом стена из бетона — они прошли бы её насквозь и не обратили внимания на падающие обломки. Какая мечта могла быть достойнее для подростка, чем оказаться в этом строю?

«Курс!» — прозвучала команда. Гул перешёл в синхронный ритм пары сотен сапог, и, казалось, земля слегка задрожала, и даже солнце выглянуло посмотреть на красоту хоть и не парадной коробки, но всё же произведения упорного труда в целый год, заставившего разношёрстных обезьян, коими был лагерь абитуры, эволюционировать в людей. «Запе-вай!» «Песня о Щорсе» не совсем походила под строевую, но, вероятно, она была заготовлена у них именно на случай убитости после многокилометрового марш-броска. Начала пара звонких голосов: «Шёл отряд по берегу, шёл издалека». И загремел голос всего курса: «Шёл под красным знаменем командир полка…»

После команды «марш» Андрюха взлетел на холм и уложился в норматив. Но ему не верилось, что когда-либо он тоже сможет стать человеком и приедет в этот лагерь в составе своего курса перед первым летним отпуском. Теперь же мечта его сбылась. Захотелось сходить на то место, где он увидел курс, вновь вспомнить пережитые ощущения, и почувствовать всё по-новому — в незабываемых красках счастья.

«Интересно, как там Чук с его четвёрками? Всё зависит от проходного балла и результатов остальных». Получив поздравление от курсового, Андрюха направился к своей палатке в поисках Чука. Улыбка счастья не сходила с лица. И в этот момент перед ним возник Денис. Издевательская наглая ухмылка и почти шёпот:

— Ты что, дятел, думаешь, что прошёл? С пятёрками? Забудь, чучело! Я прошёл с тройками, а ты можешь паковаться и валить!

— Да пошёл ты… — огрызнулся Андрюха и направился дальше.

Но вскоре его остановил Сашка из палатки Дениса и выдал информацию так же полушёпотом:

— Ты поостерегись! Он — сын генерала!

— Спасибо, Саш, но я уже мандатку прошёл и зачислен.

— А, ну, тогда ладно… Поздравляю!

Чук улыбался, но уже по улыбке было ясно, что он не прошёл. Это слегка опечалило, ведь сблизились за месяц. Но эйфорию напрочь не убило. Да и Чук, казалось, не унывал и уже просчитывал какие-то ходы, переключившись на идеи, о которых Андрюхе было невозможно догадаться.

Приятные мысли толпами шатались в голове. О том, как напишет домой. О том, как все узнают. О том, как приедет в первый отпуск, и все обомрут…

Пара часов абсолютного блаженства проплыла в счастливом полузабытьи. Наступало время обеда. И вдруг Андрюху нашёл сержант. «Тебя вызывают на повторную мандатную комиссию. Не знаю, что там, но такое у нас впервые». Та же палатка, тот же полковник, но выражение его лица уже не столь приветливое. «Я вынужден вам сообщить, что, в силу некоторых обстоятельств, мы пересмотрели ваше дело. У вас были проблемы с физической подготовкой и с дисциплиной. Поэтому было пересмотрено решение о вашем зачислении. Мне жаль! Мы будем рады видеть вас среди наших абитуриентов через год».

Как вышел из палатки, Андрюха не помнит. Солнце всё ещё светило. Трава и деревья были ещё зелёные. Но образ «курса» уже скрылся в пыли за холмом и больше не был слышен. Пытаясь убедить себя, что это всё реально, но не в состоянии выйти из прострации, Андрюха сел на теплотрассу и какое-то время сидел никем не замеченный, с ошалелым выражением лица. Первым подошёл курсовой. Андрюха выдавил несколько слов, описывающих случившееся, чем не на долго озадачил капитана. Но вскоре тот догадался: «А-а-а-а! Денис не проходил со своими тройками. Кого-то надо было подвинуть. Тут ничего не поделать. Извини! Но я тебе этого не говорил!»

Прошёл час или два. Он так и сидел в отрешении на теплотрассе, никому не нужный и в отсутствие сил думать «что дальше?». Бегавший вдалеке и явно чем-то озабоченный Чук не сразу его заметил. Наконец Чуковы дела позволили ему отлучиться, и он воссел на трубе, уставившись в недоумении. «Так… и так…» — кратко рассказал Андрюха. Крайнее ошаление Чука длилось недолго. Он предложил идти к курсовому и выше и искать помощи и правды. Услышав, что курсовой уже в курсе и заявил, что ничего не поделать, Чук ещё немного попыхтел и спросил, что Андрюха думает делать дальше. «Понятия не имею, — ответил тот и заявил: — Домой я не поеду. Ещё не знаю куда, но не домой».

Казалось, Чук именно такого ответа и ожидал, и незамедлительно озвучил план дальнейших действий, подробности которого Андрюха помнил смутно. Главное, что уловил, — домой возвращаться не надо. В общем, дело обстояло так.

В Краснодаре создано новое Военное Училище РВСН. Да, это уже не космос, но близко к нему. Речь шла о новейших мобильных межконтинентальных ракетных комплексах «Тополь» и о новейшем специально созданном училище, куда собиралось всё самое передовое: от перспективных и неординарных офицеров в преподавательский состав до абитуриентов, которые по тем или иным причинам стали отвергнуты Можайкой, но набрали неплохие баллы. С этой целью в Можайку и прибыла команда «покупателей» с целым полковником во главе, имевшим под два метра рост, 47 размер обуви, простодушную улыбку, весело спрыгивающим по лестнице с кипой личных дел под мышкой и придающим своим видом живости всей закостенелой обстановке вознёсшихся выше небес обитателей Можайки. Чук заявил, что, если его берут без экзаменов, то Андрюхой с пятёрками не погнушаются уж точно.

Не особо воспряв духом, Андрюха под конвоем Чука забрал свои документы и сдал их представителям КРЯКа (Краснодарский ракетно-ядерный колледж). Как и предвидел Чук, Андрюхе было заявлено, что его берут. Улыбка на его лице говорила не о радости от свершившегося факта, а скорее являлась ухмылкой из глубины души: «Где-то я уже это слышал сегодня».

Два дня до отправки тянулись долго. Пребывание в лагере Можайки начинало тяготить, как просыпающаяся после наркоза боль от зашитой раны. Настал момент погрузки на машины, и Андрюха первый раз за последние дни ощутил позитив в душе и предчувствие чего-то интересного, хотя и абсолютно неведомого. Полностью избавиться от тяжести ситуации в ближайшие дни, а может, и месяцы надежды особо не было. Грузовики привезли будущих стратегов на Московский вокзал, с которого начиналась и на котором закончилась Андрюхина «дорога в космос». Впереди — два дня поезда. Потом — неизведанное.

После первого десятка часов пути позитивные мысли так и не спешили навестить голову. К тому же должны были проезжать Брянск, и предательская тоска по дому и беззаботному детству принялась бередить рану. Под хруст поедаемого сухпайка вспоминалась мамкина картошка и помидоры. И не верилось, что детство прошло, и уже не вернуться в компанию шумных одноклассников, в огни дискотек, рейды по цветметовским свалкам, к возне с двигателем на велике в сарае, мерению весенних луж в сапогах, ожиданию очередного беззаботного лета. Но друзья уже далеко, и у всех своя жизнь. Велик с мотором давно угнали, и очередное лето уже настало. Но оно совсем не беззаботное.

Поезд был скорым и не останавливался на Втором Брянске, а слегка притормаживал. Проводники даже не опускали подножки, а некоторые и вообще не открывали дверей. Андрюха написал письмо родителям, но не был уверен, что сможет отправить его на станции. Открыть дверь проводника уговорить удалось. Поезд притормозил до скорости пешехода, но так и не остановился. Свисая над перроном, Андрюха крикнул проходящему мимо мужику: «Отправьте, пожалуйста!» и помахал конвертом. Конверт спланировал и опустился на перрон рядом с лужей. Андрюха только успел увидеть, что мужик подбежал, поднял конверт и помахал, мол, «всё сделаю». Теперь родители должны узнать, где он. Наверно, удивятся, что тот уехал на север, а через месяц написал с юга. «Что такое пара-тройка тысяч километров для бешеной собаки?».

Протоптанная вдоль путей дорожка, по которой иные счастливчики имеют возможность просто идти в вольное «куда-то», уже начала ассоциироваться с потерянной свободой. Он ещё много раз будет видеть её, возвращаясь из отпуска. Всегда будет бороться с нахлынувшей тоской и пытаться заблокировать атакующий мозг предательский вопрос: «Неужели это на всю жизнь?»

Сейчас поезд в первый раз увозил его всё дальше от родных мест. Постепенно природа за окном менялась. Начиналась жара, которая не приносила особых проблем. В вагоне ехала почти одна абитура. Ни детей, ни стариков. Открыли всё, что можно, и тёплый сквозняк гулял без остановки. Сухпай был вполне съедобным, лежать можно было сколько угодно, и большинство воспользовалось советом набираться сил и ловить момент «вынужденного оттяга», так как в ближайшие полгода он больше не наступит. Верилось с трудом.

Вскоре за окном начали появляться объекты, ставшие для Андрюхи символом того Краснодара, в котором прошла его юность. Пирамидальные тополя. Это потом они обосновались и в средней полосе, а сейчас разделяли перелесками именно ростовские и кубанские поля. И вот он — Краснодар. Всё было в диковинку. Сам южный воздух, природа и то немногое, что удалось рассмотреть из кузова крытого грузовика по дороге с вокзала до КСП. Именно на Краевом Сборном Пункте проходили экзамены в КВВКИУРВСН. Это уже не был военный лагерь, и в наличии имелся трёхметровый забор по периметру, давящий самим своим существованием и явно посягающий на свободу.

Через некоторое время стали формировать курсы и готовить к отправке в училище. Все были распределены по группам и отделениям, и для курса был назначен вожак — старшина. На втором факультете АСУ, куда поступили два Андрюхи, старшиной стал пришедший из войск Заварин. Высокий, здоровый, с соответствующим голосом и манерами. Казалось, что существуют специальные роддома, где рожают и выращивают именно старшин, и оттуда распределяют сразу по войскам. Позже Андрюха был уверен, что образ Казбека в мультике «Белка и Стрелка. Звёздные собаки» писали именно с Заварина.

На курс поступили ещё несколько человек, пришедших из войск. Они являлись потенциальным сержантами, и на них была возложена обязанность обучить всех базовым армейским навыкам, перечень которых начинался с пришивания погон и петлиц, подшивания, правильного ношения обмундирования и наматывания портянок. Ну и, конечно же, после освоения этих навыков и получения прочей первичной информации о казарме и порядке в ней начались традиционные высокоинтеллектуальные занятия под названием «Подъём — отбой».

Жизнь на КСП пошла веселее. Через пару дней настал момент представления курсовых офицеров и начальника курса. Перед строем стоял майор и два старлея. «Равняйсь! Смирно!» — скомандовал Заварин, чётким строевым подошёл к майору и доложил о том, что курс построен. Звали майора Бабков Александр Александрович. И с первого взгляда в нём просматривалась сдерживаемая ядерная энергия, рвущаяся превратить в боевое подразделение стоящую перед ними кучу идиотов, которую и курсом пока назвать язык не поворачивался. Принцип «дави помалу» пока главенствовал, но никто и представить не мог, как мало времени на это главенствование ему было отведено.

Перед Бабковым предстал настолько разношёрстный коллектив обормотов, что задача выявления потенциальных вожаков и превращения их в сержантский состав, на котором всё держится в армии, казалась невыполнимой. Разброс в персонажах варьировался от долговязого Джона Афипского, Никулин рядом с которым отдыхал, до добродушного и открытого душой Серёги Фёдорова, с которого, потом писали образ Леверн Хукс в «Полицейской академии». Были здесь и сыны генералов и полковников. Но генералы и полковники, добившись личной встречи с Санычем, не настаивали на особых привилегиях для своих отпрысков, а покорно просили «сделать человека из этого подлеца». И за все последующие годы Андрюха не смог никого отнести к данной категории. Хотя ангелов тут не было, это точно.

За пять лет было всякое. Это были и пять лет «залётов», и пять лет «муштры», и парадных коробок, ставших украшением города, и учёбы, и нарядов, и караулов, и свадеб, иногда и драк. Иногда было стыдно за кого-то, чаще за себя. Но после Можайки Андрюха ни разу не сталкивался с подобной подлостью. Данная зараза просто не имела шансов прижиться на курсе Бабкова. Казак «до мозга костей» Саныч практиковал доведение курса до бешеного исступления, подводя к черте, но не переходя её. Пять лет искоренения пофигизма, малодушия, слабостей, стукачества, воровства и прочих низменных мерзостей под девизом «не заставляйте меня шашку вынимать» сочетались с пламенными речами об истинном смысле офицерской доблести и её проявлении в повседневной жизни и не могли не сказаться на психике каждого.

Привитая стойкость к «залётам» и способность выслушивать приговор, глядя в глаза, создала у старшего офицерского состава училища отношение к определению «бабковец» как к диагнозу. И многие, поймав курсантов на мелких нарушениях, порой просто махали рукой и уходили восвояси. До крупных залётов бабковцы старались не доводить, так как приговор выносил Начальник Курса, что воспринималось равносильно расстрелу. Но выносить такие приговоры своим курсантам Саныч не позволял никому другому. Вытаскивая раздолбаев из лап жаждущих крови полковников и генералов и проявляя готовность стоять до конца за каждого, Саныч мог потом «испепелить взглядом», возбуждая непреодолимое желание провалиться сквозь землю.

У Саныча просматривалась некая дифференцированная методика. Любителей покачать права он не ломал любой ценой, а методично задалбывал. Терпил же старался довести до нормальной реакции на прессинг и заставить показать зубы. Талант сочетать крайнюю жёсткость, но без срыва в беспредел и унижения, с индивидуальным подходом со временем выковывал у курса тот стойкий и сплочённый дух большой семьи, о котором на гражданке слышал Андрюха. Пройдя после выпуска своего курса многие круги ада, поучаствовав добровольно во всех военных конфликтах девяностых и начала нулевых, потеряв двух своих сыновей, Саныч ни разу не проявил намёка на сломленность духа и неоднократно давал понять, что именно его бабковцы давали ощущение достойно прожитой жизни. Сейчас всё только начиналось.

Новейшее Краснодарское Высшее Военное Командно-Инженерное Училище Ракетных Войск Стратегического Назначения располагалось на улице Северной и во времена до шопинго-тусовочного и кабацко-оттягочного безумия фактически являлось центром общественной активности и визитной карточкой города. В 84-м проект возведения корпусов и хозпостроек был реализован на 10 %. Масштаб и внушительность архитектуры ещё не просматривались. Лишь спустя год, и после возведения первой из пяти частей главного учебного корпуса, улавливалась задумка и величие будущего строения, в архитектуре которого сочетались монументальность и хай-тек. Пока из нововозведённых зданий была лишь современная казарма, и бабковцам в ней выделили первый этаж.

Время перед курсом молодого бойца тянулось медленно, и почти вся деятельность сводилась к ожиданию. Выполнялись хозяйственные и организационные мероприятия. Часы между построениями бабковцы проводили в летнем кинотеатре, и тратились они на более близкое знакомство и кучкование. Приунывающих салаг приободряли пришедшие из войск. «Ничего, скоро будет некогда скучать, и время полетит», — уверял Ефим приунывшего Андрюху с компанией. Улыбающийся Ефим в трудные моменты давящей армейской повседневности всегда вселял оптимизм. Пусть не всё у него гладко шло со службой и учёбой, но петь, смеяться и заряжать надеждой на лучшее он умел.

Курс молодого бойца начался, и время на сопли вышло. Величайшим счастьем для первокурсника являлся вожделенный момент отбоя. А самым уютным на земле местом стала кровать в казарме. Реализацию возможности испытать кайф от «впадания в отключку» не затягивал никто. Хрен его знает, что ждёт завтра. Может, и этой возможности не будет, а придётся дневалить на тумбочке и вздрагивать от ночных глюков, самым страшным из которых был привидевшийся майор Бабков.

Позже, уже в другой казарме, Саныч практиковал методику тайного влезания в окно перед подъёмом. Горе было курсу, дежурному, и сержантам, если подъём был задержан хоть на секунды. И не дай Бог, если курс вставал вяло, потягиваясь, а не проявлял рвение дрессированных барбосов с горящими глазами, выстроенных по линейке и виляющих хвостами, которых, к счастью, не было. Самых ласковыми фразами в исполнении Бабкова считались: «Не заставляйте меня шашку вынимать!» и «Если вам что-то не нравится, пишите рапорт — и вас отчислят!»

Дни КМБ заполнены плотно. Хороший объём базовой информации необходимо загрузить в мозг гражданского полуфабриката для доведения его до промышленного военного образца. Много внимания уделялось строевой подготовке. Время, проведённое на плацу, приносило требуемый результат, но до слаженной коробки было ещё далеко. Бабковцы с благоговением смотрели на то, что вытворяли старшие курсы, которые уже приводили в состояние ступора и открытых ртов жителей Краснодара, проходя по улице с исполнением строевых песен. Это уже не был «Щорс» от замученных марш-броском можайцев. Это уже гремело!

Со временем все курсы делали это. Но существовала и пара подразделений, чьей задачей было стать истинным шедевром и визитной карточкой училища. Месяцы, проведённые на плацу этими коробками, поначалу вызывали только сочувствие у остальных курсантов. Но то, что они выдавали в результате, не могло сравниться ни с чем увиденным Андрюхой в престижных столичных полках и в других частях. Хотя затея и сродни вырезанию шедевров изо льда, в неё вложили душу начальник факультета, курса, курсовые и сами курсанты.

Существовал и ещё один персонаж, служивший визитной карточкой КВВКИУРВ. Курсанты звали его просто «Дед».

Дед был преподавателем кафедры механики, а по совместительству — знаменитым Алексеем Алексеевичем Кадочниковым — автором «Русского стиля» и уникальных методик рукопашного боя. Его подопечными были не только курсанты молодого КВВКИУРВ, но и спецподразделения. Часть программы выступления парадных коробок находилась в ведении Деда. После эффектных, с элементами фокусов, перестроений начиналась демонстрация уникальных трюков. В результате упорных тренировок массовое исполнение авторских приёмов обращения с автоматами от Деда шокировало зрителей. Далее шла демонстрация приёмов рукопашного боя, начиная с традиционных из общевойсковых методик, и с плавным переходом в шедевры от Кадочникова. Во времена Ютьюба Андрюха упорно пытался найти хоть какие-то записи выступления коробок КВВКИУРВ, но так и не смог этого сделать. Очень жаль!

Второй по важности была тема личного оружия. Боевой автомат Калашникова уже не рассыпался в руках, как на уроках НВП в школе, когда удавалось разбирать его за семь секунд. Нужна была сила в пальцах. Но разборке-сборке автомата на время в училище внимания не уделялось. Офицеров волновала готовность курсантов к первому выезду на стрельбище и к чёткой отработке всех действий от «на огневую позицию…» до доклада «…стрельбу закончил». Не допустить возможности усталых и запрессованных чудиков тупить являлось главной задачей.

Это был первый выезд в открытых кузовах бортовых газонов на стрельбище в Горячий Ключ. Возможность замёрзнуть жарким краснодарским летом полностью отсутствовала. И это был первый глоток псевдосвободы после трёхнедельного заточения в казарме и на плацу.

Но программа отношений с личным оружием по окончанию стрельб была выполнена менее чем на треть. Ещё предстояло познакомиться с маниакальным отношением Бабкова к понятию «чистый автомат». Если зарядить современные стиральные машины на неделю стирать этот автомат во всевозможных порошках, соответствия требованиям чистоты, предъявляемым Санычем, добиться не удастся. Более того, если у курса появлялся хоть намёк на личное, переименованное в «лишнее», время, наилучшим способом его препровождения, по приказу Бабкова, являлась чистка оружия. Даже если предыдущая закончилась полчаса назад, а из автоматов не то, что не стреляли, а на них даже, по традиционному армейскому выражению, муха не занималась любовью. Последующие десятилетия Андрюха не мог смотреть фильмы, в которых стреляют. Маниакально-навязчивая мысль не оставляла ни малейшей возможности вникать в суть, а парализовала мозг банальным вопросом: когда эти уроды начнут чистить свои стволы?!

Взаимоотношение с казармой было следующей темой. В казарме Бабкова всё должно быть более военно-образцовым. Технологии отбивания канта на кровати при помощи табуретки доводились до совершенства. В тумбочках даже одеколон должен быть одинаковым. Вопросы выравнивания по нитке кроватей и подушек на них по важности приравнивались к глубине выкапывания окопа перед боем.

Если курсант почувствовал хоть намёк на минуту отдыха или расслабления, мозг должен начать лихорадочно анализировать: что ещё не сделано? А такое находилось всегда. Как минимум необходимо подшиться, почистить сапоги и пряжку. Закон Мёрфи «Если у вас всё хорошо, значит, вы чего-то не знаете» действовал до его озвучания. Но в течение пяти лет усилиями сум… неординарного начальника курса в голову закладывались и более важные принципы из разряда: «Если не ты, то кто?», «Мои проблемы — это мои проблемы, и решать их нужно без соплей и поиска сострадания у ближних в попытке частичного перенесения проблем на них». А также ответственность за всех и всё, что попало в зону твоего влияния. И вся эта хрень забивалась настолько глубоко, что избавиться от неё до конца жизни редко кому удавалось.

Ежедневное многоразовое приведение казармы в “картинку” в большей степени было задачей наряда. Конечно же, наивысшей зоной ответственности дежурного по курсу являлась оружейка с более сотни калашей, но главным поводом для «вынесения мозга» становился порядок в расположении. Не прочувствовавшему на своей шкуре значение слова «порядок» объяснять бесполезно. Как минимум трижды в день по казарме пробегались более сотни человек. Формально ответственность за кантик на кровати и порядок в тумбочке закреплена за каждым курсантом. Но при появлении с проверкой персонажа под кодовым названием “Боинг”, в действительности — генерал Придатко, целью бомбометания становился именно дежурный по курсу.

Майор Бабков буквально воспринимал цитату «если армия много лет не воюет, она начинает драить казарму». Когда второкурсники бабковцы переселялись в другую казарму, там обнаружился хороший паркетный пол, покрытый лаком. Но произошла какая-то таинственная несовместимость вида этого пола с представлениями Саныча о правильном сочетании объектов во Вселенной, и приговор был вынесен быстро. Ожидание циклёвочных машин по меркам Бабкова не должно было осуществляться более двух дней. И этот срок вышел. К тому же циклёвочная машина не могла подобраться вплотную к стене. И череда прекрасных дней для курса превратилась во многочасовое отскребание стёклами множества слоёв лака. Сначала в местах, куда не могла добраться циклевалка, а потом и, чего мелочиться, во всей казарме.

Санычу грело душу осознание, что курс «при деле», а не разлагается бесцельным прокуриванием лишнего времени. Матюкая Бабкова, казарму и того, кто придумал красить паркет лаком, курс в упорных боях на карачках освобождал от этого лака метр за метром казармы и в самом страшном бреду не мог представить, что им это придётся делать на бис. После победы над лаком паркет был покрыт суриком и мастикой, и наряд обрёл вожделенную возможность натирать него «машкой». Если после пробегания ста человек по паркету не во всякую погоду видно, что необходимо протереть, то на правильном казарменном полу оставался заметен даже одиночный след сапога. Работала военная логика.

Но объекты во Вселенной так и не заняли правильные места, которые смогли бы удовлетворять представлениям Саныча о торжестве разума. Вычислив, что не так, Саныч поставил задачу: нужен сурик другого цвета. Если выплёвывать бесцветный лак не бросалось в глаза, то отскоблённый от пола всё теми же осколками стёкол коричневый сурик был и в носу, и в ушах, и плевались им долго.

После снятия с паркета очередного слоя Саныч бесцеремонно приказал всё вымазать мастикой. К счастью, до Бабкова удалось донести информацию о том, что паркет истощился основательно, и после следующей циклёвки казарма останется без пола. Это обстоятельство лишило Саныча кайфа, на который он явно подсел, — наблюдать, как курс скребёт стёклами пол в подразделении.

В казарме первого курса полы были деревянные. А главное — казарма была новой. Делать в ней любое подобие ремонта выглядело нелогично, и передовым «отделочным технологиям от Бабкова» пришлось ожидать тестирования целый год.

Успешно прожив первую и самую трудную неделю жизни, курс выдвинулся в баню. Свою баню в училище ещё не построили. И это было «в кайф». Сродни глотку свежего воздуха с подлодки — любая возможность выйти за пределы училищного забора в годы казармы. Городская баня, способная помыть роту, была не самой близкой, а километрах в трёх на Октябрьской. Раз в неделю каждый курс выдвигался строем на помывку и смену нательного. Это был праздник. Гражданский Краснодар жил своей размеренной жизнью. Частный сектор начинался практически через квартал. Добротный асфальт или брусчатка между утопающих в зелени заборов, с которых свисала алыча, урюк, вишня.

Андрюха отчётливо помнил тот день, когда курс Бабкова в первый раз пересёк КПП и Северную улицу.

«Курс!» — скомандовал старшина Заварин. Соответствующий рефлекс был уже выработан, и бабковцы изобразил подобие строевого шага.

«Что приуныли? — не унимался Заварин. — Не успеете опомниться, как будете идти в баню по этой дороге в последний раз!»

Раздавшийся в ответ звук сочетал в себе переливы воя и хохота. «5 лет! — в ужасе подумал Андрюха. — 5 лет впереди!!! Да это, блин, целая жизнь! Жизнь в… дурдоме! Вот, блин, зараза этот Заварин!»

Присяга, как не хотела подождать пробивающихся к ней сквозь шквал тягот и лишений армейской службы новобранцев, а всё стремилась удрать за горизонт, её всё-таки догнали, и этот день наступил. Показавшаяся с год пара летних месяцев мытарств была преодолена, ритуал отработан. И вот бабковцы в парадке с автоматами на плацу, и это уже не тренировка. По такому случаю Андрюхины родители первый раз в жизни предприняли совместный выезд на юг. Вряд ли они столь сильно мечтали о Ленинграде, чтобы не обрадоваться тому, что новым непустым словом в географии для них зазвучал Краснодар. Но финансовое положение так и не позволило им приезжать часто. Может, тройку раз и на выпуск. Старшая сестра была в Москве, выдавалась замуж, и финансирование всех её мероприятий имело наивысший приоритет.

Для Краснодара события разряда присяги в КВВКИУРВ принимали городской масштаб. Желающих поприсутствовать было хоть отбавляй. Для теперь уже настоящих курсантов этот день пролетел быстро. И началось самое длинное в их жизни учебное полугодие — первое.

Первое расписание занятий по истечении времени так и оставалось белым. Это после отпуска выработалась привычка заштриховывать в нём дни, символически приближаясь к следующему. Абсолютно новое и белое расписание занятий стало ассоциироваться с событием тяжести железобетонной плиты, положенной на мечты о свободе. Начиналась выработка именно тех черт характера, которые и позволяли в жизни подступать к неподъёмным и непомерным задачам и объёмам работ, часто с непредсказуемым результатом, вгрызаться в них, и упорно день за днём «рыть рогом землю», не сдаваясь неделями, годами, иногда и десятилетиями, выковыривая из всех закоулков души осколки приобретённых в казарме стойкости духа и упорства, собирая их в кучу и даже «пробивая стены головой» на отдельных этапах.

Когда в абсолютно белом расписании с более чем полутора сотнями клеток закрашивались первые три, железобетонная плита уже начинала казаться не столь монолитной и неприступной. По крайней мере появлялось осознание, что её в принципе можно грызть. Когда же становились закрашены 7 клеток, а потом и все 10, загорался огонёк надежды, что и это пройдёт. И во всём есть смысл, и всё небесполезно. А значит, время послеотпускных соплей прошло. Реальность — она здесь. Не всё так уж и плохо. И много интересного. И есть перспективы, и будущее, и оно достойное. И всё самое лучшее — впереди. И пора показать американскому империализму, что его гроза затихла лишь на немного и вернулась к набору силы. В чём никогда не сомневался преподаватель матанализа Василий Андреевич Бухтояров.

Незаметно расписание заштриховывалось на треть. И всё уже шло своим чередом. Тяжесть с души никуда не уходила. Просто приходили навыки нести её, как неотъемлемую часть этой самой души. Андрюха ещё не понимал, что так будет всю жизнь. Эти кирпичи с годами никуда не деть. Как ни старайся, но их будет становиться всё больше и больше. И больше сил понадобится, чтобы с ними не просто существовать, а жить полноценной и максимально яркой жизнью, пытаться создавать и творить, и заряжать энергией других. Поначалу это будет просто ответственность за тех, кто попал в зону твоего влияния. Потому оно и ярко, и радостно так в детстве, — пока не за кого переживать, стараться оградить от бед, помочь избежать ошибок. Но время беспечности проходит, и жизнь становится фактически уже не твоя. Она — тех, кто пришёл наделить её смыслом.

К этой тяжести ответственности и переживаний будет добавляться и расти тяжесть собственных грехов и ошибок, некоторые из которых исправить нельзя. И ничего не остаётся, как нести и этот груз и надеяться в душе на прощение. Потом будет прибавляться груз из чернухи и негатива от несправедливости и скотства. Свинства на дороге. Собственных срывов и неправоты. Накапливающихся болячек… И со всем этим по-прежнему необходимо жить полноценной жизнью, потому как одну из главных обязанностей человека — стараться быть счастливым — никто не отменял.

Пока же «тренировка расписанием» только начиналась.

Строевая подготовка, общевойсковые уставы, математика, физика, военная история, физподготовка, история партии. Подъём в 6:10, зарядка с выбегом за пределы училища, умывание, заправка кроватей, порядок в тумбочках, построение, на завтрак, завтрак, лишнее время, развод на занятия, пары, пары, пары, в расположение, построение на обед, обед, лишнее время, самоподготовка, работы по благоустройству, хозработы, уборка территории, чистка оружия, построение на ужин, ужин, лишнее время, подшиваться, чиститься, готовиться к завтрашнему дню, обязательный просмотр программы «Время», отбой, конспектирование материалов XXVI съезда КПСС, ликвидация учебных хвостов, упал, забылся — будни вне наряда. В караулы первокурсники не ходили. Рано доверять салагам бегать с автоматом и боевыми патронами вокруг складов в Афипке или подследственных в комендатуре. Но наряды всех видов за первые три года казармы были пройдены многократно.

Считалось, что самым тяжёлым является наряд по столовой. Трижды в день накрыть столы, убрать, подмести, помыть посуду за тремя тысячами едоков — огромный объём работы для 20 человек. Но Андрюхе наряд по столовой нравился несравнимо больше, чем по курсу. Даже если выпало «идти на дискотеку».

Дискотекой называлась посудомойка. Посудомоечная машина на ней, конечно, имелась, но эффективностью она обладала никакой. После каждого приёма пищи три человека дискотеки были обязаны загрузить в машину с десяток тысяч тарелок, протереть их тряпкой на выходе и отправить в сушилку. Практически, бесконечный процесс в течение суток. Было как в бане. Ну а когда на дискотеке работал Ефим, туда в свободное время приходили и другие курсанты наряда — послушать шедевры в его исполнении.

Помимо учёбы, нарядов, физической и строевой подготовки, ремонтов, работ и прочих внутри-училищных нагрузок командование находило возможность задействовать личный состав и на общественно-полезных мероприятиях. В кайф были выезды на поля в помощь сельскому хозяйству, например, на уборку помидоров. Кубанские помидоры не сравнить с турецкими. Но ими можно было и обожраться, что не упускали делать.

Будни были нелёгкими, но более-менее предсказуемыми. С выходными и праздниками сложнее. Если только в Краснодаре не намечались какие-нибудь грандиозные празднования, в программу которых обязательно включались парадные коробки КВВКИУРВ или организованная массовка в спортивных костюмах. Но это будет позже. Пока же любой из выходных грозил обернуться, как минимум, утренним забегом на три километра. Дистанция официально считалась менее изматывающей, чем в километр, но на практике такой выходной превращался в сдыхание в муках на жаре.

Предстартовый мандраж вносил незабываемо яркие ощущения в бренность бытия. Но так будет продолжаться до начала четвёртого курса. Нет, эту дистанцию не отменят. Просто, если до этого её заставляли бегать раз или два в месяц, и объявление «завтра три километра» откликалось проклятиями в душе, то на четвёртом курсе трёшку стали бегать два раза в день. И никаких негативных эмоций это не вызывало. Сделать разряд на трёшке уже не составляло труда. Причиной являлась министерская проверка по физподготовке, под которую бабковцы непланово попали. Пока же спортивно-массовые мероприятия были развлечением в выходные и праздники для ответственных по училищу генералов и полковников.

Генералом Придатко применялась излюбленная технология прохождения училища через праздники, когда ему выпадала очередь быть ответственным. По его твёрдому убеждению, наилучшим способом отмечания праздника являлось нахождение училища в полном составе и целый день на плацу, что сводило к минимуму количество возможных залётов в увольнениях и шансы снижения рейтинга. Но спортивно-массовыми мероприятиями он также не гнушался. Для личного состава всё происходило строго по правилу: «Для солдата праздник — что лошади свадьба: голова в цветах, а зад в мыле».

Краснодарская зима нехотя выползала из-под красно-золотого ковра опавших листьев, которым не суждено было оставаться на земле более часа на территории училища. Но на стрельбище в Горячем Ключе они расстилались ровным слоем, переливающимся в лучах тёплого кубанского солнца. Здесь листва обосновалась минимум до конца февраля, так как выпадение снега на Кубани ранее этого было климатическим отклонением. А вот гроза в декабре, сильно удивившая Андрюху, воспринималась местными как обычное явление.

Первый Новый год курс встретил в кроватях без вариантов и без надежд на послабление. Только Заварин включил телик в Ленинской комнате, и бой курантов возвестил о наступлении 85-го. Произнеся с традиционной издёвкой поздравления в стиле «если хочешь быть здоров, ешь один и в темноте», старшина Заварин с приближёнными закрылся в Ленинской комнате для, официально, совещания, а на деле — тайного просмотра «Огонька».

Первая подготовка к экзаменам и первая сессия. В вопросах муштры она принесла послабления. Как во времена водяного перемирия в Африке, солдафонщина в период сессии стихала, и кровожадность хищников, имеющих власть наказать курсанта, была под неявным запретом. После объявления приказа «мозг должен думать», всё свободное и лишнее время выделялось на самоподготовку. Главный стимул был один — не сдавший сессию в отпуск не едет. Как минимум до пересдачи. А зимний отпуск был короток — меньше двух недель. Но требуемые общие показатели училища, теперь уже по успеваемости, играли в помощь курсантам.

Сессию сдавали даже немногие нацмены, у которых и с русским языком были большие проблемы. Всегда существовала возможность возместить другим способом неспособность отдать долг родине хорошими показателями в учёбе. Работы в училище хватало, и всем находилась по способностям. Нужно было быть откровенным маргиналом, чтобы умудриться не сдать первую сессию. С другой стороны, для получения знаний в КВВКИУРВ были созданы все условия.

В новое училище собирался неординарный преподавательский состав. Нет, профессоров туда не ссылали, но Андрюха не мог вспомнить ни одного преподавателя, кто бы не был экспертом в своей области и знал бы предмет только поверхностно. Некоторые гражданские проявляли равнодушие к тому, как внимательно аудитория пытается воспринимать сложный материал, но, тем не менее, давали его очень подробно и ответственно.

В первую сессию личный состав только сортировался по способностям и усердию в учёбе. Потом всё было иначе. Для тех, с кого бесполезно требовать огромной мозговой активности, находились и закреплялись сферы деятельности по отработке задолженностей согласно имеющимся талантам. Ефим, например, умел не только круто петь, но и шикарно рисовать, писать, оформлять. Андрюха не был уверен, что добрый малый Ефим освоил хотя бы операции с дробями, но никто особо не сомневался в том, что ему это и не понадобится. Здравый смысл говорил, что нет необходимости требовать отличные знания математики или физики, если есть возможность принести гораздо больше пользы в других областях. Но потом тот же здравый смысл «курил в сторонке», когда выяснилось, что Ефим после увольнения преподавал на компьютерных курсах, а Серёга Фёдоров перманентно обосновался в старшем преподавательском составе местного Политеха, в то время как большие умы, в лёгкости осваивавшие матанализ и сложные прикладные дисциплины, тупо ушли в коммерцию.

Тем же, кто сделал ставки на профессионализм в интеллектуальных областях, предстояло развивать особую способность мозга осваивать огромный и неимоверно сложный материал в кратчайшие сроки, даже если он потом быстро забывался по ненадобности. И это была именно та тренировка, которая позволила Андрюхе достичь высот в профессиональной деятельности. Пока же будущими спецами самоподготовка воспринималась как хорошая возможность подготовиться к сессии, а остальными — как возможность выспаться.

И вот, этот столь долгожданный день настал. Самые длинные и самые сложные полгода жизни прошли. Сессия сдана. Крупных залётов нет. Впереди — перспектива первого короткого отпуска. Разум отказывается верить, что гражданская жизнь существует, и она не только для «батаников». Мир так долго был схлопнут до размеров казармы, что выходить наружу стало страшно. Полученные инструкцией предписывали не расслабляться, ходить везде в форме и считать происходящее коротким сном и неправдой. И приходилось-таки эту форму минимум дважды одевать — для постановки на учёт в комендатуре и снятия с него. Первые особо отличившиеся получали отпускные документы и покидали казарму. Дошла очередь и до Андрюхи.

И случался «эффект засветки», когда яркость картинки превышает чувствительность фотоприёмника и получается сплошное белое пятно. Ровно таким пятном в памяти Андрюхи и остался выход через КПП и путь до вокзала. Эмоции зашкаливали.

Ехать пришлось через Орёл. Прямых поездов до Брянска зимой не ходило. Ехали вдвоём из группы. Добрый малый Андрюха Кобелев, получивший за некоторую демонстративную флегматичность кличку Козырь, был из Орла. Приехали к полуночи. Снег, мороз, настоящая зима — круто! Единственным способом достичь Брянска являлась электричка в полшестого утра. Оставшись один и не особо комплексуя по поводу этого, Андрюха погулял по зимнему ночному городу. Шинель не позволяла замёрзнуть, и он благополучно дождался электрички. Ещё три часа, и вот он — Брянск — город из снов о прошлой жизни. Такой же зимне-бело-морозный и притихший в раздумье, как встретить получившегося вместо можайца бабковца. Всё было в кайф. Замёрзшее окно тралека на задней площадке, горка, по которой взбирались классом в походе в цирк, набережная, мост через Десну, Т-34 на постаменте, ж/д мост, родная остановка, дом, родители, комната… Невероятно!

Короткие дни летели быстро. Первый ушёл на поездку в комендатуру и чкание в форме по знакомым. Обнаружив, что у всех давно свои заботы в виде учёбы, работы, у некоторых и семьи, Андрюха исследовал другие варианты восстановления от полугодовалого стресса в казарме. Зашёл к Вове, и его мать объявила, что тот скоро прибудет на каникулы, и это совпадёт с его днём рождения.

Отмечать дня рождения Вовы было очень давним ритуалом. Всё проходило через застолье и вечер в компании подруг. Компания получалась небольшая — 4–6 человек, а вечер — вполне безобидным. «Подбор персонала» был исключительно в ведении Вовы.

Оставалась пара дней отпуска, и предчувствие скорого пробуждения уже сказывалось. Не испытывая особого душевного подъёма от догадки, кого из Вовиных старых подруг, вероятно, придётся увидеть, Андрюха прибыл на торжество. Вовина мать, как всегда, постаралась и проявляла природную интеллигентность и мудрость учителя с многодесятилетним стажем. Это потом горе-учителя превратятся в холуёв и инструмент подтасовки бюллетеней на голосованиях, а в те времена у них ещё была возможность посвящать жизнь любимому делу.

Вова приехал за день до этого, но с поразительным талантом успел обо всём позаботиться. И, к приятному удивлению, в банке подруг Вовы нашлись абсолютно незнакомые. Морально придавленное неотвратимостью скорого отъезда восприятие окружающей действительности не позволяло загораться радужными перспективами длительного общения, но что-то необычное в душе возникло сразу.

«Итак, она звалась Татьяна». Не было сомнений, — раньше не встречались. Но уже через несколько минут появилось ощущение, что они знают друг друга давно. Ни намёка на выпендрёж, болтливость или заносчивость. И это так гармонично сочеталось с неподдельной открытостью и резонировало с представлениями о нормальных отношениях между людьми, что опасение возможных моральных травм для обоих, в связи с неминуемым отъездом, притупилось полностью.

Это через много лет ему стало понятно, насколько далека была Татьяна от сложности ситуации, в которую её втянул обормот Вова и познакомил со своим другом-придурком. Даже будучи предупреждённой о его скором убытии, какие были у неё шансы получить хоть малейшее представление о времени и расстоянии, которые должны были их разлучать? В отсутствие мобильной связи и возможности всё бросить и приехать. Откуда ей было знать о “белом расписании”? Что фактически казарма — это та же тюрьма, откуда нет выхода, по крайней мере короче, чем в годы. О том, под каким прессингом приходится жить месяцы между короткими отпусками.

Только через десятки лет, после сложных жизненных заморочек и взросления дочерей, стали доходить простые истины, элементы женской логики и прочие нюансы абсолютно иного видения мира, жизни, планов на эту жизнь, стремлений и потребностей. Но до этого было ещё далеко. Вечер посвятили изложению информации друг о друге и прочей безобидной болтовне.

Явление Татьяны было настолько естественным и обезоруживающим, что отодвинуло в тень все опасения и размышления о том, что дальше. Два человека просто наслаждались обществом друг друга. Ей было интересно, а он обомлел, неожиданно очутившись в мире без войны. В мире иного умиротворяющего бытия, когда кажется, что всё, что тебе нужно для счастья, — вот оно, рядом. «Тут потом будет над чем поработать доктору Бабкову».

Часы необычного вечера утекли сквозь пальцы. Морозный город, путь до Татьяниного дома, несколько минут прощаний. Он попросил адрес, она, не раздумывая, продиктовала. Вот и всё, казалось. Нужно забыть. Не мучить ни себя, ни её. Только вот не поймёт. «Останусь очередным придурком, промелькнувшим в её жизни». Только ощущение, что что-то изменилось, не проходило. По крайней мере ему будет кому написать, не только родителям. Нужно будет только решиться.

Замёрзший поезд оттаивал, подходя к Воронежу. Последние часы псевдосвободы. И вот она — казарма. Доклад по форме о возвращении и отсутствии залётов, парадка на ПШа. Народ стекается в прострации. Понемногу общение с братьями по участи начинает растапливать ступор в голове, образованный осознанием неизбежности и бесконечности грядущего полугодия. Ещё вчера была не казарменная кровать, и не Заварин являлся ему на ночь. Ещё вчера была Татьяна. Но в программе сегодняшнего вечера, как и почти пары сотен следующих, сказки уже не будет. Завтра всё закрутится заново. Злющая предательская тоска будет пытать несколько дней, пока не отляжет через неделю.

Государство в лице преподавательского состава КВВКИУРВ продолжало давать качественное и достойное образование слушателям, которые были в состоянии воспринять и оценить. Оценить, правда, получалось позже и с ощущением угрызений совести за собственную неблагодарность и выплеснутый в адрес тех лет негатив. Оценить, очутившись в последующей позорной эпохе, пожиравшей созданные в те времена материальные блага и остаток достойных людей, которые не проявили способностей или желания перестроиться под среду меркантильного благопожирания и немыслимого уровня лицемерия. В стаде, отвергнувшем всяческие принципы и общечеловеческие ценности, заменив всё враньём и лицемерием, как в воде: всё достойное не способно удержаться на плаву и имеет единственную участь — уступить место нетонущим ценностям современной эпохи.

Василий Андреевич Бухтояров был не из тех, кому наплевать, как воспринимают излагаемый им материал. А излагал он наиболее сложные вещи из общеобразовательных дисциплин — матанализ. Талантливо сочетая суть и методику решения дифференциальных уравнений с лирическими отступлениями на тему важности и почётности миссии, выпавшей на долю слушателей, а именно стать Грозой Американского Империализма, Василий Андреевич не оставлял вариантов для полного вылетания всего влетевшего в одно ухо из другого. Что-то, если не матанализ, то эмоции в голове должны были оставаться.

Воодушевляющие лирические отступления так прямо с дифурами не пересекались. Как правило, существовало несколько условий переключения алгоритма изложения на них, и часто без обратного возврата к матанализу.

Первым вариантом было обнаружение в аудитории спящего курсанта. Нет, к вынесению приговора и к расстрелу это не приводило. Василий Андреевич никогда не опускался до уничтожающих репрессий. На карандаш он, конечно, мог взять особо отъявленных, но только чтобы проявить немного больше объективности на экзамене.

Тирада по поводу спанья на лекции всегда была однотипна, продолжительна, но воодушевлённость её со временем не снижалась. Плавно переходя от вводной части о ценности отведённого человеку времени к важности выпавшей миссии, Василий Андреевич декларировал постулаты: «Ты миллион лет спал! Миллион лет будешь спать! И ты проявляешь сейчас такую глупую расточительность, погружаясь в сон в важные моменты дарованной тебе жизни! Ты! Гроза Американского Империализма!…»

Второй вариант слушатели часто провоцировали умышленно. Когда мозг начинал кипеть, а до конца пары ещё оставалось полчаса, кто-то из курсантов тихонько, как бы комментируя что-то соседу, но так, чтобы услышал Василий Андреевич, упоминал слово «Пугачёва». У Василия Андреевича безвариантно срабатывал рефлекс, на который все рассчитывали. Остаток лекции был посвящён пламенным речам о том, какой вред государству, обществу, планете и Вселенной в целом приносит эта политическая п… Пугачёва. Народ расслаблялся в упоении до конца пары.

Ожидание экзамена по матанализу для большинства являлось ожиданием “залёта”, который неминуемо поставит под угрозу отъезд в очередной отпуск. Но, к чести Василия Андреевича, какими бы явно выраженными не были его идейные принципы, он всё понимал. Ведь он был и реально классным преподавателем матанализа, что не сочеталось со скудоумием. Ни на секунду Бухтояров не забывал о сути курсантского бытия, о том, насколько это не так просто, что есть отпуск, ну и всё такое. И, как бы ни была грозна создаваемая им неотвратимость расправ за неуважение к матанализу, так никого он и не загрыз. Ну и никто не смог остаться без уважения к этой, несомненно, яркой личности.

Саныч утвердил Андрюху на должности командира отделения, и началась ещё одна нелёгкая школа — получение навыков сержантства. Это была одна из труднейших задач в жизни. В войсках рамки взаимоотношений были выстроены чётко: командир — подчинённый. И никаких неоднозначностей. С сержантством в училище всё гораздо сложнее.

(От автора: “Следующие тройка абзацев добавлена по просьбе Саныча, сокрушающегося по поводу того, что я не написал о самом главном”)

Саныч считал дело воспитания сержантов самым важным и подходил к нему фанатично. Он готовил их по ночам, уезжая домой после часа ночи на такси, а в шесть уже был на службе. На третьем курсе старше командира отделения и старшины начальников не будет. По крайней мере, так заявлял Саныч. Но и на деле, если командир отделения сказал: «НЕТ», то никакие погоны не могли этого курсанта вырвать в увольнение. Как это было с Шурой Шевченко, когда за ним пришел грозный замначальника училища полковник Гольтяев, а командир отделения сказал «нет». Гольтяев попытался приказать Санычу, но тот протянул ему увольнительную записку и сказал: «Пожалуйста! Увольняйте! И сами подпишите». Тот плюнул и больше никогда не приходил с подобным.

На третьем курсе и до выпуска заправляли всем младшие командиры. А в отсутствие Саныча увольнял старшина Сопов. Когда кого-то задерживал патруль, и обнаруживалось, что увольнительная подписана Соповым, замполит поднимал переполох. Он пытался орать на Саныча на совещании у начальника факультета и заявлять, что у него на курсе бардак. Саныч невозмутимо предлагал замполиту почитать устав и обязанности старшины роты в нём, где пункт гласил: «В отсутствие командира роты старшина выполняет его обязанности». И начальник факультета Рубцов замполита затыкал!

Получив достаточный уровень уверенности в сержантском составе, Саныч иногда пользовался этим для некоторых вольностей. Вскоре пришёл новый начальник училища и начал «наводить порядок», устно приказав начальникам курсов перейти на казарменное положение. Саныч повесил на стул в канцелярии китель, на стол положил фуражку и позвал старшину Сопова. Тот доложил о прибытии, а Саныч спросил у него: «Где начальник курса?» «Не понял?» — сразу не сообразил старшина. Саныч встал, отошел к двери и повторил вопрос. Сопов сообразил и ответил: «Где-то здесь». «Молодец! Соображаешь», — удовлетворился Саныч и стал приходить только к подъему, причём, когда курс уже стоял на улице.

Правомерно считается, что именно на сержантском составе держится вся армия. Но редко кто вдаётся в подробности — что за этим стоит в военном училище. А стоит за этим гибкость подходов и компромиссов, возведённая в степень искусства. Парадокс заключается в том, что ты должен требовать, принуждать и наказывать тех, с кем ты живёшь и по-своему зависишь от них. Любой срыв в беспредел, или другая крайность — проявление беспринципности, уничтожают твой статус и карьеру сержанта в ноль и сразу. Так и живёт сержант, умело лавируя между интересами личного состава и требованиями офицеров, и каждый промах стоит ему полной или частичной потери авторитета или доверия командования.

Проблема сержантства оставалась на протяжении всех пяти курсов, пока существовала ответственность за всё, что творило отделение, и как эффективно оно выполняло поставленные задачи. На это накладывалось обстоятельство полной бездомности за пределами забора училища и открытой готовности родителей подчинённых помочь во временном приюте, хотя бы для переодевания в гражданку и просто подкормки. Уезжая после выпуска из Краснодара, Андрюха потерял кучу бумаг, включая водительские права, выпускной альбом и записи личных контактов. Через много лет, вспоминая об этом, он сильно сожалел, что не предпринял достаточных усилий, чтобы поднять координаты, как минимум, родителей Олега Немирова, благодушно предоставлявших ему приют и терпевших его, хоть не очень частое, но присутствие в своём доме. А именно этих людей, равно как и мать Серёги Фёдорова, проявлявшую к нему искреннюю доброту и всегда державшую открытой дверь, он, при наличии хоть в малом количестве добропорядочности, должен был не забывать и минимум поздравлять с Новым Годом.

Наука нахождения компромиссов давалась нелегко, но скоро на чистых курсантских погонах зажелтели по паре лычек младшего сержанта. Первые три года дежурными по курсу ходили только сержанты. И это была та ещё тренировка.

Заступающий наряд получил штык-ножи, привёл внешний вид в порядок и был готов выдвигаться на развод. Бегло проверив знание обязанностей дневального и внешний вид, Андрюха построил свою команду, и колонной по одному выдвинулись на плац. Построение наряда всего училища, представление дежурного по училищу, проверка готовности всех подразделений, развод под оркестр. Казарму приняли с умеренной степенью скрупулёзности. Ночь прошла без эксцессов.

Андрюха никогда не спал по ночам в наряде. В молодости бессонные ночи не являлись сильной проблемой, но состояние «ловления лёгких глюков» каждый раз наступало. Мозг отключался даже в стоячем или идущем положении. То и дело мерещится всякая пролетающая меж кроватей нечисть, и инстинктивно хватаешься за штык-нож. Но это всё абсолютно терпимо по сравнению с масштабами дурдома, который ожидает наряд, и особенно дежурного по курсу, наутро.

Пять минут до подъёма. Часы сверены. Не дай Бог они будут отставать на минуту или спешить. В первом случае дежурный будет разорван проверяющими, а во втором — личным составом. Поднять курс на минуту раньше положенного — проклятий не оберёшься долгое время.

Пока все действуют по распорядку, и Бабков не пришёл, время работает на тебя. За полчаса до завтрака надо прибыть в столовую и убедиться, что к приёму пищи курсом всё готово. В случае неустранения возможных проблем риск большого негатива со стороны личного состава также обеспечен.

В тот день Саныч не припёрся с утра и не стал пить кровь на завтрак. Этот факт очень успокаивал. Но никто не мог знать, что день грядущий принесёт. Размявшийся на зарядке, умытый и накормленный курс убыл на занятия. Настала пора нелёгкого труда наряда по приведению казармы в образцовый вид. Кровати, подушки на них и табуретки были выровнены по нитке, кантики на кроватях доведены до совершенства, как и сама заправка. Не допускались всяческие провалы или неровности. Окна должны быть чистейшими. Мусор выметен, полы натёрты, паутина убрана, всё остальное, что присутствовало в казарме, должно было быть параллельным и перпендикулярным. Пыль не допускалась нигде, включая те места, куда добраться было невозможно. В туалете и умывальнике всё должно сиять. Также и во всех холлах. Погоны и шевроны на шинелях в шкафах должны быть выровнены по нитке. Закреплённая за курсом территория должна быть в идеальном состоянии, фундамент казармы сиять, а трава — зеленеть.

Было немного объектов, которые находились вне зоны ответственности дежурного по курсу. К ним относились солнце, дождь и ветер. Но порой казалось, что не все из командования об этом догадывались. Только после контроля выполнения всех мероприятий на должном уровне дежурный по курсу чисто теоретически имел пару законных часов для сна. Была ещё и масса указаний от курсовых офицеров, старшины и начальника курса, но не всегда. В удовольствии попинать дежурного по курсу в его часы отдыха Саныч редко себе отказывал, и уж точно никто из проверяющих не упустил бы такой возможности.

Приближался полдень, солнце сияло, казарма сияла сильнее солнца, Бабков не пришёл — всё, что нужно для счастья дежурному по курсу. Мысли об оставшихся каких-то семи часах начинали греть душу. Двое курсовых старались не топтать и не отвлекать дежурного от мечты о скором возможном спасении. Курсовые вообще редко проявляли признаки потребности в тирании, но, когда им это приходилось делать, в свете таланта Бабкова испепелять взглядом и выносить приговоры выглядело всё понарошку. Ещё будучи старлеями, Балаконенко и Храпов вполне уютно чувствовали себя в тени любителя метать молнии.

Немедленно переименованный в Балконского Балаконенко, казалось, и старался следовать тому образу, которым веяло из великого произведения Льва Толстова. Что касается Храпова, типаж был абсолютно другим. Попытки Храпова выглядеть образцом строгости не могли не приводить к срыву в смех иногда даже тех, на кого он обрушивал свой гнев. На неподготовленного зрителя грозные выпученные глаза и руки за спиной могли произвести ужасающее впечатление, но пока он не начинал выдавать свои известные тирады, цитируемые потом повсеместно. Все были убеждены, что именно Храпову принадлежит авторство в классике, самой безобидной из которой было: «Эй вы, трое! Оба ко мне!» Да и попытки изображения расправы могли сорвать в смех и самого же Храпова. В целом никто из курсантов не мог вспомнить о своих курсовых что-то плохое, ну а юмора вокруг их проделок хватало.

В тот день оба курсовых, также получая кайф от погоды и отсутствия Бабкова, занимались своими тайными важными делами и периодически появлялись в районе то канцелярии, то туалета. Всё шло мирно, и ничего плохого не предвещало даже и близко. Пока на входе в казарму не появился Заварин. По одному его виду Андрюха понял о приближении скорого конца.

С выражением инстинктивного ужаса старшина торопился в канцелярию предупредить тех, кто ещё имел теоретически шанс спастись с корабля, прямо в который направлялся самолёт камикадзе. Заодно надо было и обсудить, кто в этот раз будет обязан принять удар на себя. Наличие в расположении двух курсовых вселяло в Заварина надежду на то, что это будет не он. Проходя мимо дежурного по курсу, который в его понимании уже являлся стопроцентным и без шансов покойником, старшина произнёс слово приговора: «Придатко!»

Ужас обречённости подкосил ноги Андрюхи. Со слабой надеждой на ошибку и опираясь на кровати, он подошёл к большому окну, которое выходило на широкую дорогу от казармы к главному учебному корпусу. Небо падало на голову. Символизируя самую медленную в мире и самую разрушительную во Вселенной торпеду, прямо на казарму, традиционно заложив руки за спину и молчаливо озирая окрестности, планировал “Боинг”.

«Пи… Капут!» — произнёс Андрюха и представил, как через несколько минут на него будут сыпаться кирпичи и перекрытия, и жизнь в глазу померкнет.

Переговоры старшины и курсовых не дали нужного результата. Проявив чудеса дипломатии, Заварин испарился в неизвестном направлении. Из канцелярии слышалась возня и голоса перепалки, которые вскоре стихли. Балконский с Храповым поочерёдно выталкивали друг друга из-за угла, потеряв от ужаса дар речи. Фуражки падали с голов, а время удара торпеды неумолимо приближалось. В конце концов возня сменилась скрипом открывающихся окон и шорохами сползания по стене высокого цоколя. Шлепки туфель об асфальт, щебетание птиц, запахи солнечного дня, в который все так не хотели умирать.

Каптёрщик из каптёрки испарился каким-то ему одному ведомым способом, но это точно, что его никто в процессе исчезновения не видел. В каптёрке всегда действовали свои законы физики. Дневальные вне тумбочки последовали его примеру. На корабле остались только те, кому было некуда отступать: дежурный по курсу и дневальный на тумбочке.

Скрип входной двери, неспешные шаги грузного тела, из-за угла сначала появился живот, потом генеральские лампасы, а уже затем запрокинутая вверх голова генерала Придатко.

— Смирно! — истошно заорал дневальный. — Дежурный по курсу, на выход!

Дежурный по курсу был уже рядом, иначе выходить могло и не получиться, потому как ноги подкашивались от страха. Какой-то робот-автомат в мозгу Андрюхи отчеканил доклад:

— Товарищ генерал-майор! За время моего дежурства происшествий не случилось! Курс находится на занятиях. Дежурный по курсу младший сержант…

Придатко не замечал ни дежурного, ни казармы, ни тумбочки с дневальным, который даже забыл дышать. Казалось, ещё немного — и он рухнет прямо под ноги генералу, так и не имея шансов привлечь внимание.

— Вольно-о-о! — нехотя и не отрывая глаз от потолка, изрёк Придатко. — Дежурный!.. Что это?

За пару секунд в мозгу дежурного промелькнуло с тысячу вариантов, что может скрываться с другой стороны белоснежной балки перекрытия, которая была не видна с позиции дежурного и дневального. Варианты варьировали от самых безобидных, типа растяжки с гранатой, до дыры в параллельную Вселенную. Балансируя на грани потери сознания от ужаса, но ещё в состоянии двигаться, дежурный переместился в нужную для обзора позицию. В углу белоснежной балки чернел огромный паук. Подлая тварь коварно пряталась где-то, пока демонтировалась вся возведённая им паутина, а потом в отместку, чётко рассчитав момент, вылезла встретить генерала раньше наряда.

— Паук! Товарищ генерал-майор! — отрапортовал дежурный.

Небольшая пауза однозначно продекларировала значимость происходящего.

— Нет! — объявил Придатко, и с расстановками: — Это не паук! Это паучиха!

Челюсть дежурного отвисла в непонимании, является ли это началом приговора, и мозг лихорадочно начал выдавать варианты, какими будут эти приговоры дежурному, паучихе, курсу и его начальнику.

Придатко медленно опустил голову и стал не спеша сканировать объекты в казарме. Он явно намеревался растянуть удовольствие и мероприятие по выявлению фактов подрыва боеготовности Ракетных Войск Стратегического Назначения.

Ошарашенный демонстрацией генералом знаний в зоологии дежурный нервно сглотнул воздух и прикрыл рот. Долбаный паук также не шевелился.

Андрюха потом служил в дивизии, которой некоторое время командовал генерал-майор Придатко, и слышал хорошие отзывы о нём, по крайней мере от офицеров дивизии. Сейчас же боевой генерал, казалось, занимался делом, которое ему нравилось от всей души. Устраивать шмон по тумбочкам и на основании этого разносить начальников курсов и факультетов — было занятием, определённо достойным генеральского звания.

Медленно продвигаясь меж рядов кроватей, Придатко не упускал ничего. Профессиональный сканер в глазу генерала не останавливался на идеальных вещах. Если бы таковые присутствовали, кирпичи и перекрытия давно падали бы на голову дежурного. Но дежурный также профессиональным чутьём уловил факт внутреннего беспокойства генерала по поводу того, что придётся потрудиться, выискивая криминал. Это вызвало некий азарт в душе Андрюхи и удовлетворение от высокой оценки качества работы наряда. Прошло пять минут, а они ещё живы!

Андрюхе представилось, как незримый лазер бьёт из глаза генерала, быстро и на молекулярном уровне сканирует равнение по линейке кроватей, подушек, табуреток и всего, что можно поровнять, наличие пыли под тумбочками и углы отбитых кантиков. Достигнув ровно центра казармы, программа сканирования в голове Придатко переключилась на выборочный детальный осмотр тумбочек. Со стороны казалось, что генерал играет с кем-то в напёрстки. Быстро открывались выбранные наугад тумбочки, мимика лица генерала сменялась от явного рулеточного азарта до разочарования. Всё было однотипно, и нигде не было не то, что намёка на спрятанные носки, а даже одеколон лежал из одной партии. Явно опечаленный и опасаясь получить эффект «дежавю», генерал, казалось, плюнул в душе, и на лице отразилось что-то типа: «Да он реально долбанутый, этот Бабков!»

Впав ненадолго в раздумье и проследовав вдоль шкафов с линейкой шевронов, которые, казалось, ещё были сориентированы по уровню горизонта, генерал наметил следующие объекты казармы, где, по его убеждению, должен затаиться враг. Андрюха в ужасе подумал об оружейке. Оружейная комната была зоной ответственности дежурного по курсу, превышающей всё остальное. Более сотни калашей должны быть за надёжной красивой решёткой под сигнализацией, содержаться в идеально чистом состоянии в шкафах, а внутри оружейки стирильность допускалась не ниже, чем в операционной.

Но генерал остался безразличным к автоматам и привязанной к ним голове дежурного. Также не у дел остались Ленинская комната с подшивками материалов съездов КПСС, проглаженными утюгом и сориентированными на столах по линейке в направлении стены с бюстом Ленина. Через блестящий пол холла путь генерала лежал напрямую к умывальникам и туалету.

Застыв на секунду на входе, Придатко, казалось, призадумался, как бы не грохнуться на этом сияющем надраенном кафеле. Всё было вылизано и начищено. Краны блестели, раковины сияли. «Ну-ну! — подумал генерал, — всё ещё надеется меня переиграть этот Бабков. Не получится! Я в своей стихии. И тут мне нет равных».

Проследовав через умывальник в туалет и обнаружив ту же картину, генерал не отчаивался. Приоткрыв для порядка двери в кабины и ожидаемо обнаружив идеальную чистоту, генерал с явной решительностью подошёл к шкафу с инвентарём и, не церемонясь, открыл его.

«Вот оно! — отразилось на лице — Теперь мне ответит этот Бабков за всё! Факт диверсии обнаружен! Ракетные Войска Стратегического Назначения уязвимы!» Если бы не страх за показатели училища, Придатко без раздумья позвонил бы главкому и настоял бы на переводе Ракетных Войск Стратегического Назначения в одну из высших степеней боевой готовности. Но всегда приходится проявлять эту долбаную сдержанность. Медленно и торжествующе генерал извлёк из шкафа длинную палку с намотанной на конце тряпкой и огрызок веника.

— Дежурный!.. Что это? — продекларировал, вопрошая, генерал.

— Это, товарищ генерал-майор, у нас вместо швабры, а это есть веник, — отрапортовал дежурный по курсу и приготовился провалиться сквозь землю.

Генерал помедлил с полминуты, разглядывая добытые в бою трофеи, и начал выдавать резюме:

— Значит, так, товарищ младший сержант! Ровно в 15:00 вы лично берёте эти предметы и прибываете с ними в штаб на собрание офицеров училища!

— Есть! — ответил Андрюха, а в голове промелькнуло недосказанное генералом: «где вас будут четвертовать».

Как выкатился генерал из казармы, Андрюха не помнил. Присев в исступлении на скамейке, он краем глаза наблюдал, как из других измерений проявлялись курсовые, вопрошая о случившемся, а потом из какой-то тайной дыры вылез и Заварин. Услышав приказ генерала, курсовые в раздумье пошли прикидывать, чем это всё им может прилететь. Заварин постоял с минуту с сочувствующим видом и выдал убийственный прогноз: «Ну всё! Хана тебе! Исключение из училища минимум. Но радуйся, если так. Года полтора в войсках рядовым послужишь — и домой на свободу. А вот если дисбат припаяют — тогда вешайся!»

Не в состоянии думать о еде, Андрюха послал на контроль в столовую дневального, а сам продолжал морально готовиться к последним часам жизни. В 14:40, почистив сапоги и взяв добытые генералом трофеи, Андрюха, как последний придурок, попёрся с ними через всё училище и плац в штаб. Встречные реагировали по-разному. Кто-то шарахался, не вовремя увидев это явление. Кто-то останавливался, открыв рот. Некоторые давились от смеха.

Актовый зал был набит офицерами. На сцену поднялся генерал Придатко, и по его команде в центр этой сцены вышел дежурный с тряпкой на палке и огрызком веника. Все присутствующие еле сдерживали смех. Не смешно было только троим: генералу Придатко, дежурному по курсу и обнаруженному им в зале ужасу — майору Бабкову. Генерал начал декларировать информацию о произошедшей катастрофе.

— Новое училище! Новая казарма! И что я обнаруживаю внутри? За это мне кто-то ответит! — объявил генерал и сделал огромную многозначительную паузу. Потом вдруг обернулся к Андрюхе, который абсолютно не ожидал подобного развития событий, и скомандовал: — Товарищ дежурный! Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей!

— Есть! — после секунды задержки прохрипел Андрюха, повернулся и промаршировал со сцены, провожаемый испепеляющим взглядом Бабкова.

Представление от мастера Придатко только начиналось, но Бог отвёл Андрюху от участия в нём.

Явно разочарованный исходом, вернее, полу исходом дела, Заварин потерял интерес к дежурному и почувствовал, что по прибытии Бабкова «прилетит» и ему. Потянулся час тягостного ожидания. Саныч появился изрядно потрёпанным, но не побеждённым. И, к облегчению для всех, не стал срываться ни на курсе, ни на старшине, ни даже на дежурном. Всё его поведение говорило о давних личных счётах с Придатко, и объявляло: «Это мои проблемы, он — мой, и разберусь с ним без сопливых».

Остаток наряда проходил в атмосфере всеобщего сочувствия. Уцелевший дневальный изложил, как было дело, через призму больших глаз страха, и, казалось, ещё немного — и Андрюха начнёт ходить по воде. Но Саныч быстро вернулся к грандиозным задачам, которые можно было придумать для более чем сотни пар сапог, и всем стало не до недавнего визита генерала.

Нелёгкие курсантские будни продолжались, дни в расписании заштриховывались предательски медленно. Андрюха не вспоминал Татьяну, но написать не решался. Прошло уже несколько недель. Какие шансы, что она вообще помнит о его существовании? Но и выбросить из головы было не то, чтобы жалко, а равносильно оторвать и выбросить часть души. Наконец, решился, и написал. И попытался забыть. «Кто его знает, что она ответит? Да и если ответит — что потом? Где я, а где она?»

Татьяна ответила. И её ответ был в том же тоне, в котором было их общение в единственный светлый вечер в замёрзшем Брянске. Душу растопило новое, неизведанное ранее ощущение, что он теперь не один в мире, и началась переписка.

Татьяна писала, что ездила на соревнования в Болгарию, и передавала посылку Вовиной сестре в Софии. Описывала события из городской жизни. Что начали строить новый мост через Десну. Мелочи из своих дел. И всё это вызывало у Андрюхи ассоциации с каким-то безмятежным раем, в который некоторые люди попадают при жизни и делятся его теплотой с теми, кто не в состоянии согреться душою в более жарких местах, но с холодными нравами и жёсткими нормами существования.

И расписание становилось уже не таким белым, а его заштрихованная часть придавала всё больше и больше сил вскакивать по команде «подъём» и врезаться в проблемы грядущего дня, мечтая уже не о следующем отбое, а о продолжении прерванного счастья. И, хотя морозный брянский вечер всё сильнее размывался в памяти, главные его моменты не смогут стереться уже никогда, став элементами светлой картинки ушедшей юности.

Время и расстояние отступили, но не сдались, а ждали удачного момента для ввода в бой ярких, но пустые соблазнов, способных затмить то, что было реально ценным, но далёким.

Андрюха что-то писал про текущие дела, но каким боком это могло быть воспринято далёкой от войны Татьяной, он понятия не имел. Но о чём ещё было писать? Глупо, конечно. Сопливые отношения недостойны настоящего бабковца, и порой, казалось, что вместо грёз о любви лучше бегать с автоматом где-нибудь по горам Кавказа, но на свободе от всего этого. С получением ответного письма опасение конфуза за свои проходило. Это была всё та же умиротворяюще улыбающаяся Татьяна и её зелёные глаза.

Насколько это было дорого Андрюхе, показала стычка с замполитом. Тот обнаружил в военном билете фото Татьяны и начал вполне правомерное внушение о недопустимости проявления соплей в любом виде. Но, увидев сочетание явного непонимания в глазах и услышав инстинктивный скрежет зубов, решил не обострять и проявить толерантность. Татьяна нехотя подарила своё фото, аргументируя суеверием, что это приводит к расставанию. Сказала просто так, наверно. А может, уже подсознательно ощущала силу врагов по имени время и расстояние.

Давно растаял снег. В Краснодаре он имел шанс на возведение сугробов только в феврале и марте. Прошла череда нарядов, занятий, походов в баню, залётов, взысканий. Нехотя приближался июнь. Курс готовился к выезду в полевой лагерь для отработки вопросов тактической подготовки. Подъём по тревоге, полная экипировка, получение оружия, построение, погрузка в открытые газоны, проезд по Краснодару, объездная, дамба Краснодарского моря, Горячий Ключ, съезд в Саратовскую, лагерь. В огромной палатке курс помещался целиком. Остальная инфраструктура была развёрнута давно. Умывальники, навесы столовой, хозпостройки, автопарк, ну и всё остальное.

Программа была насыщенной, но выдавались и редкие часы позагорать. Не лёжа на траве, а выполняя какую-либо хозяйственную работу. Июньское солнце сделало своё дело быстро, и через день-два курс обгорел. Как будто этого и ждали. Началась тактическая подготовка. Дни уходили на отработку занятия высоты. Большую часть пути до неё приходилось преодолевать ползком в полной экипировке на июньской краснодарской жаре и полностью обгоревшими. Казалось, шкуру с ног сдирали живьём. Зато финальное «Ура!» получалось очень громко и вперемежку с матюками.

После нескольких дней героических занятий высоты боль ушла, ноги и руки переставали трястись, автоматы стали легче, и курс планомерно превращался в стойких оловянных солдатиков. Наступил черёд марш-бросков. Они уже не казались столь изматывающими, как при совершении из сытой казармы. Даже лужи казались чище, и из них можно было попить. А тут ещё попадалась и бахча. Километры перелесков и бесконечных подъёмов и спусков бегом. Арбузы в вещмешках несли поочерёдно. Правда, на финише на них смотреть не могли.

Занятия по ориентированию и рекогносцировке воспринимались как расслабуха. Хотя выйти к заданной точке нужно было на время, но его было предостаточно для того, чтобы спокойно полазить по лесу, и даже позабираться на натыканные везде нефтяные вышки и полюбоваться с них окрестностями. Выискивать никого не пришлось.

Двухнедельная программа полевого лагеря была выполнена, и курс организованно вернулся в казарму, которая теперь воспринималась как самое уютное место на земле. А очередной поход в баню дополнил список вещей, который необходим человеку для достижения состояния абсолютного счастья.

Началась подготовка к сессии. Всё казалось в кайф. И уютные аудитории, в которых при желании можно «поплыть». А главное — приближение летнего отпуска. Андрюха всегда любил экзамены. Азарт никогда не покидал его. Исключение составляли дисциплины, которые мозг в принципе освоить не мог. Например, историю, историю Партии, политэкономию социализма, ну и всё такое… Зелёная зачётка не была зачёткой отличника, но трояки в ней отсутствовали, а пятёрки по техническим предметам и матанализу были делом принципа. Не всё давалось легко. Но тренировка мозга освоением сложной информации в больших объёмах и в короткий срок давала огромный эффект и очень пригодилась в жизни.

Вторая сессия успешно сдана. Наступило время работ по подготовке к переезду в другую казарму, где должна состояться эпопея с паркетными полами. И ожидание отпуска! Бои затихли, приближалось что-то сказочно волшебное — несколько недель псевдосвободы. Это вносило некоторое смятение в душу. Как давно всё было! Как там будет теперь? В открытом беззаботном мире. Не будет курса, Бабкова… непонятно. Всё, чем жил последние полгода, не хотело отпускать.

Счастье подкралось незаметно. Просто в процессе перетаскивания вещей курса в другую казарму Андрюха услышал, что партия особо отличившихся надела парадки, построилась и получила отпускные документы. Вскоре очередь дошла и до него.

Освежившись в умывальнике, надев парадку, проверив документы, Андрюха в составе очередной партии отпускников прослушал внушение-инструктаж о недопустимости залётов, обязательности регистрации прибытия/убытия в местной комендатуре и в прострации вышел через КПП в цветущий летний Краснодар.

Своей «гражданкой» ещё не обзавёлся. Увольнения на первом курсе были очень редки, и особой надобности в ней не было. Позаимствовав одежду у местных одногруппников, Андрюха бродил в ошалении по городу. На следующий день состоялась грандиозная свадьба. Никакой информации о самом большом зле в мире — алкоголе — ещё не было. Никто из окружающих не владел чем-то подобным, и никому такому в ближайшие лет 15 встретиться Андрюхе не было суждено. Потому отрывались по полной.

Когда же отношение к алкоголю изменится на категоричное отрицание, это станет огромной проблемой. Не имея представления, как даже начать тащить из этого дерьма тех, кого он собственным примером туда затаскивал, Андрюха перестанет летать на встречи курса раз в пять лет, и только потому, что они будут проходить в кабаках. Дойдёт до того, что за пару дней до встречи он будет находить в компьютере прямой рейс Брянск — Краснодар и держать палец на клавише ввода для оплаты забронированного билета, но так и не сделает этого. Потом, когда билеты на прямой рейс закончатся, Андрюха будет держать палец на клавише ввода для оплаты билета из Москвы, но не сделает этого. Одногруппники станут звонить и выносить мозг. Саныч на обратном пути фыркнет и оборвёт связь на несколько месяцев. Но не Саныч ли учил следовать своим принципам и взглядам, несмотря ни на что? Он, конечно, оттает позже.

Первый же летний отпуск был ознаменован “отрывом” до потери памяти о том, что там происходило. Начало августа. Верхняя полка. 20 часов беспробудного сна. Соседи по купе вздохнули облегчённо и рассказали о своих опасениях по поводу первокурсника, не подававшего абсолютно никаких признаков жизни в течение столь долгого времени.

И вот он дома. Раннее августовское утро. Родители ещё спят. Решил пока не будить, а погулять в родных окрестностях. Годовой цикл с опозданием в чуть больше месяца замкнулся возвращением домой. Здесь всё по-старому. Те же тополя, заросли акаций, одинокий клён, сосновый лес больничного городка. Здесь играли в войнуху. Здесь ещё и не заросли окопы реальной войны.

Брянская земля ещё многие десятилетия будет хранить эти следы величайшей трагедии в истории человечества. Эти следы давно стёрлись на тридцатикратно перепаханных полях Кубани, но оставались здесь. Оставались чтобы напомнить о необходимости переосмыслить и правильно осознать всё произошедшее в 20-м веке. И о жертве, которая была в очередной раз принесена, чтобы обеспечить существование следующих поколений. Жертве, которая оценена только высокопарными словами. Жертве, которой был присвоен свой инвентарный номер, и была она поставлена на полку реквизитов для осуществления актов постановочной пропаганды ценностей со смыслом, переработанным в угоду власти. Уже не останется ветеранов, имеющих воспоминания о том, как это было. Уже расцветёт и станет самой развитой и благополучной в мире побеждённая Германия. Германия, осознавшая и покаявшаяся, и получившая пропуск в будущее, став образцом человечности. Но так и будет казаться, что Россия всё ещё в оккупации.

Самовосхваление — путь к погибели!

Покаяние и упорный труд — единственный путь к спасению!

Это работает как для отдельной личности, так и для страны в целом!

Всё труднее встретить людей, подтвердивших эту библейскую истину примером своей жизни. Но в масштабах стран присмотритесь к России и Германии.

Одна, раздуваясь от понтов, форумов и помутнения рассудка, под тяжестью собственного величия, превосходства и «Богоизбранности», не в состоянии прокормить стариков и вылечить детей.

Другая, заслуженно лишённая права на возвышение голоса, упорно трудясь более полувека и не поднимая головы, создала мировой образец социальной обеспеченности для собственных граждан и мировой авторитет, масштаб которого нет необходимости доказывать, беспрерывно раздувая понты и поливая соседей грязью.

Кто из них кто — решите сами.

Восемь утра, отведённое на философию время закончилось, захотелось есть и спать, и Андрюха пошёл будить родителей.

Несколько дней ушло на отсыпание и поход по друзьям. Какое-то волнение не давало сразу сорваться к Татьяне. Андрюха так за много лет и не понял — что это было? Слишком идеальной она казалась для него? Нет, не слишком правильной и непреступной, а именно той, кому он подсознательно боялся навредить, не оправдать её надежды и представления о нём? Преодолев непонятный психологический барьер, он явился. Это была всё та же Татьяна, казалось, ждавшая его, обрадованная, но с той же привычкой сдерживать эмоции. И лучший отпуск начался. Походы по дискотекам, встречи с друзьями, хождение пешком через весь город вдвоём — всё было в кайф. Татьянин кассетник с любимым «Плотом» Лозы у неё дома в ожидании, пока она соберётся. Лето бушевало яркими красками августа. Бесконечный Модерн Талкинг гремел со всех сторон.

Как-то пересеклись со школьным преподавателем физкультуры. В десятом классе, когда Вова уехал в Питер, Андрюха продолжал подрабатывать на ведущей дискотеке района и вести дискотеки в школе. В те времена дискотеки ещё не были той вакханалией, в которую они превратились в конце девяностых. Перегибы были, в том числе и с горячительным для храбрости. Но в целом всё всегда было безобидно, разве что драки иногда на улице.

Юрий Николаевич предложил ещё и подработку на проведении свадеб. Часть аппаратуры была личного Андрюхиного производства: усилитель по схеме Шушурина, мощная цветомузыка на электровозных симисторах и личные магнитофоны. Акустику и свет частично заимствовали в школе, частично — у друзей в ДК. Тогда было принято помогать друг другу. Андрюха собственноручно слепил зеркальный шарик на моторчике, который потом грохнулся с потолка — хорошо во время застолья, а не танцев — приведя в восторг уже изрядно подпитую публику.

У Юрия Николаевича имелся свой жигуль, что по тем временам было круто. И они с Андрюхой встретились в его первом отпуске. Но Юрий Николаевич предложил не подработку, а выезд на природу с ночёвкой и подругами. У него было примечено шикарное место в пойме Десны под Выгоничами. Татьяна согласилась и в назначенный день приехала к Андрюхиным родителям.

Летний августовский день приближался к обеду, и жигуль Юрия Николаевича мчал их на природу в окрестности Брянска. Десна перед Выгоничами уходила на километры от трасс, на которых ещё не было столько машин. Свернули с асфальта. Заливные луга по обе стороны грунтовки уже начали принимать желтоватый оттенок, но уходили вдаль всё ещё преобладающим зелёным. Война в голове приутихла. Счастье на короткие часы вырвало руль у проблем и ударило по тормозам в попытке остановить свои мгновения. Скошенная трава уложена в стога с месяц ранее, и у одного такого остановились.

Вода в Десне в конце августа редко располагала к купанию, но по этому поводу переживать не приходилось. Немного неудачной рыбалки — и волевым решением Юрия Николаевича на костре жарилась не пойманная рыба, а сало. Музыкальные вкусы Андрюхи и Николаевича не совпадали, но если на свадьбах и дискотеках им удавалось сочетать разные репертуары, то теперь звучал исключительно хозяина машины и магнитолы. Это значит — всё русское. Саруханыч только начинал в составе Круга, и почему-то запомнились наиболее грустные их песни: «а может, теперь не ясно…», «ты сказала “поверь”…» и, конечно же, «и я тогда зову гостей», исполнением которой потом вынимал душу Ефим.

Порезвившись как дети с забиранием на стог и скатыванием с него, послушав профессионального качества рассказы Николаича о событиях совместного творчества на свадьбах, всех сопутствующих конфузах, которых, кроме упавшего шарика, было достаточно, и о других ярких моментах, даже не заметили, как день стал клониться к концу. Закат собирался быть безоблачным и ярко-красным. Наступало то время суток, которое в большинстве ситуаций вводило Андрюху в непреодолимую тоску.

Закат будет пытать его всю жизнь. И как ни сильна временами тоска, но закат всегда будет тянуть его проводить. Единственное лекарство от этой тоски на закате — быть не одному, а с теми, кто тебе близок. Но с годами и такой метод начинает работать всё хуже, а иногда и совсем сбоить. А всё больше близких уже в принципе не смогут быть рядом.

В тот августовский день у тоски не было шансов, но она намекнула о том, что не всё в будущем у этих двоих сложится весело, особенно у неё. К счастью, закат, когда бывает грустным, длится недолго, и подлая тоска в панике убегает с последними лучами солнца, уступая место насыщенным планам на вечер.

В 18 лет взгляды на жизнь ещё формировались. И в те времена они формировались не в атмосфере тотального лицемерия и разврата. Да и эти двое были соответствующего воспитания. Юрий Николаевич всегда являлся противником алкоголя, и про эту гадость никто и не вспомнил. Попытки Николаевича накормить их салом с луком также остались безуспешными. Ночь у костра, немного сна, утренняя заря, рассвет в раю — всё без исключения «в кайф». Но близкий отъезд уже давил на психику. Сутки вдвоём сделали тяжесть неотвратимого неподъёмной. Возвращение в реальность будет тяжёлым.

Татьяна так ни разу и не пришла провожать его. Может, стеснялась. А может, ему надо было явно попросить и помочь преодолеть нерешительность. Но всегда ждал. Проводник закрывает лестницу, поезд отправляется, родители машут, прощаясь. Взгляд обязательно скользнёт по всему перрону, тщательно сканируя людей. Летний Брянск и всё, что в нём осталось, плавно погружается обратно в сон, и светлая надежда на то, что он повторится, как белая птица выбирает место в душе, куда ей опуститься.

Краткая остановка на Втором Брянске. Здесь чуть более года назад он попросил прохожего отправить родителям письмо. Опять эта убегающая вдоль путей дорожка, как символ потерянной свободы, и душа так рвётся просто идти по ней в светлое куда-нибудь вместо ехать в суровое бабковское царство.

Новое белое расписание новой железобетонной плитой из всех своих более 170 клеток легло на мечты о потерянной свободе. Сознание упорно не хотело принимать действительность. Ещё вчера не было казармы, а был дом, Десна, Татьяна. В голове всё ещё звучал Модерн Талкин, сияли огни дискотек, и завораживала безмятежность тёплых вечеров вдвоём. Ещё несколько дней назад это всё не имело той умопомрачительной ценности, которую приобрело сейчас, и воспринималось — нет, не обыденно, но как естественное и не уходящее. Всё оборвалось, растаяло в предрассветном тумане, и действительность после пробуждения ударила обухом по голове.

Мир схлопнулся до размеров казармы. Только доктор Бабков был уже рядом и не оставлял вариантов избежать терапии выбивания соплей и грёз о потерянной юности свежевыжатым утренним дурдомом, плавно переходящим в постановки задач, разборы полётов и разносы нарядов. Терапии, которая должна была научить держать удары посильнее, чем отрыв от юбок и мамкиных пирогов, и отвечать башкой за каждое наступание в дерьмо.

Новый учебный год начался в другой казарме, расположенной рядом с КПП, и опять на первом этаже. В казарму превратили старый учебный корпус. Первая часть нового учебного корпуса была введена в эксплуатацию, курсов становилось всё больше, и под казармы требовались новые площади.

Бабкова сильно раздражал лакированный паркетный пол, и курс отскрёб его почти полностью кусками стёкол, ну и с частичной помощью запоздавших циклёвочных машин. Всё вымазали в сурик и мастику один раз, потом опять отскребли и вымазали мастикой второй. Паркет стал тонким, и только это обстоятельство остановило Бабкова в половом безумии.

Казарма изначально была конюшней и построена ещё в прошлом веке или ранее. Потом превратилась в казарму, потом в учебный корпус, потом опять в казарму, и с такими архаичными постройками особо не церемонились. Ещё перед летним отпуском потолки были качественно побелены сапожными щётками, мебель вынесена, кровати и тумбочки переехали из предыдущего расположения. Тут был полный комплект помещений, включая канцелярию, Ленинскую комнату и большой холл. На втором этаже размещался ещё один курс. Но казарма находилась в самом проходном месте училища. Благо что основная часть хищников спешила мимо неё или домой, когда тратить время на разгон наряда не хотелось, или на службу, когда времени попить крови просто не было. Шальные генералы как-то вообще потеряли интерес, а может, его отбил и Бабков, заложив на подсознательном уровне «себе дороже будет». Даже гроза «чепка» (кафе) и перемещающихся одиночек (ходить разрешалось только строем) — комендант — игнорировал. Так что получился обратный эффект, и хищники по привычке ходили пить кровь в находящуюся поодаль новую казарму.

Но расслабиться дежурному по курсу и наряду возможности не было. Бабков требовал порядка ещё больше. Добавились новые заботы. Цоколь должен быть натёрт солярой и блестеть. Пропустить эту процедуру не представлялось возможным, так как теперь он быстро покрывался пылью. По ночам дежурному можно было сидеть на крыльце и даже пытаться ловить западную музыку на криминальном КВ-приёмнике. Дикие собаки устраивали лай каждую ночь на спортгородке, а при открытых окнах казалось, что они лают в самой казарме. Потому, гоняться приходилось уже не за приведениями, а за собаками.

Цоколь был намного ниже, что позволяло Бабкову периодически влезать перед подъёмом в окно напротив каптёрки, контролировать качество подъёма, и собранного по этому событию материала хватало на разносы в течение нескольких дней. Кровати командиров первого и второго отделений — Андрюхи и Виталика Остапенко — находились прямо у выхода из каптёрки, что позволяло почти всегда обнаружить затаившегося начальника курса и проявить максимальную активность, подгоняя подчинённых. Потому под раздачу удавалось не попадать.

Основная часть «залётных», попробовавших скостить часть армейского срока в училище и наивно полагавших, что тут будет легче, покинули курс по собственному желанию или были отчислены. Дембельнулся и Заварин. Саныч начал эксперименты по выращиванию нового старшины из состава курса.

Пришло письмо от Татьяны, в котором она рассказала, что в Брянске возобновили традицию проводить Свенскую ярмарку на День Города 17 сентября. Далёкий гражданский сон опять напомнил о своём существовании, но времени на его смакование практически не было.

В списке учебных дисциплин всё ещё преобладали общеобразовательные, но составляющая военной специфики увеличивалась. Продолжалась огневая и боевая подготовка. Выезды осуществлялись то на стрельбище в Горячий Ключ, то на полигон для отработки метания боевых гранат. Начиналось всё, как всегда, с подъёма по тревоге. Процесс поездки по городу и далее по природе в открытом кузове всегда воспринимался с радостью и сглаживал обстоятельства утреннего дурдома. Красно-золотой ковёр осеннего стрельбища в лучах солнца завораживал. Отстрелявшись, можно было насладиться природой и погодой в ожидании, когда отстреляются другие, а потом оторвутся по сэкономленному рожку и офицеры. Автоматы чистили неделями, и этому уделялось всё “лишнее” время.

Упражнение по метанию боевых гранат было отрегламентировано до банальных мелочей. Куда идти, в какую руку брать, куда кидать, за что прятаться. Но при всём этом без эксцессов, к счастью, бескровных, не обошлось. Кто-то от усталости плюс психологического напряжения, плюс тормознутости всё же косячил. И хорошо, что находившемуся рядом Бабкову телепатическим плюс психологическим, плюс пинательным воздействием удалось исправить ситуацию и предотвратить трагедию. В напоминание в фуражке Саныча красовалась дыра от осколка. Он их потом через годы насобирает несколько, добровольно влезая во все военные конфликты конца девяностых и начала нулевых. Приезжая к нему в гости через 25–30 лет, Андрюха будет слушать рассказы о том, как Бог чудом оставлял Саныча в живых. О его чутье, которое позволяло сменить место дислокации в воронке на другую ровно за несколько секунд до прилёта мины.

В бесконечных занятиях по строевой подготовке курс окончательно приобрёл свой голос и сногсшибательный вид ротной коробки, способной не оставить без впечатления никого из наблюдателей. Городские власти охотно пользовались этим. Никакие ноябрьские или майские торжества не обходились без военных парадов. Сами тренировки проходили в присутствие огромного количества зрителей, готовых тратить часы, наблюдая. Да и простые выходы курсов в баню с бросающим в дрожь исполнением строевых песен собирали много зевак. Со временем город привык к этому и стал относиться как к обыденному, спохватившись лишь тогда, когда училище было уничтожено усилиями коммерсантов в погонах. Пока же репертуар расширялся, и к обязательной программе добавлялись более изысканные и мелодичные вещи.

Во времена казармы любой выход за пределы училища воспринимался как праздник. Но особого разнообразия поводов не было. Курсантами решалась и проблема посещаемости местных театров. Так походов в театр оперетты и просмотров именно «Марицы» за всё время курсантства Андрюха насчитал семь.

Курсанты-краснодарцы, казалось, вообще теряли самообладание после нескольких недель невыхода из училища. Любая мнимая или реальная необходимость решить мелкий хозяйственный вопрос, если только его можно использовать как предлог выбраться за забор хоть на пару часов, использовалась всегда.

Как-то в наряде Андрюха обнаружил, что часть вешалок под шинелями пришла в негодность. Краснодарец Олег Левик, будучи дневальным, неминуемо предложил использовать этот факт как повод для покидания училища минимум на три часа. Вешалки однозначно должны быть однообразными, а потому их требовалось сразу 120 штук. Андрюха доложил проблему Бабкову, пользуясь его временным некровожадным настроением, и указал, что Левик знает крутой магазин с дешёвыми вешалками.

Увольнительная на три часа была выписана, парадка надета, и они поехали по магазинам. Достаточное количество однотипных вешалок нашлось за «Авророй». Тут-то и возник вопрос: а как их транспортировать? В ящиках это выглядело неподъёмным. В магазине подыскали трёхметровый шест, на который и повесили все 120 вешалок. Зайти с таким в троллейбус было проблематично, но это и обрадовало двоих курсантов.

И вот два придурка в парадках и шестом со 120 вешалками в колонну по одному чешут через половину Красной до Северной. Народ оценил зрелище по достоинству. Но, если бы это увидел Придатко или Гольтяев, первого хватил бы удар, а второй съездил бы на такси в училище за пистолетом и застрелил бы обоих. Гольтяев только обнаружив Андрюху с подчинёнными на уборке территории в незавязанных шапках влепил ему трое суток гауптвахты. Можно представить, что бы было за вешалки. Пинать Бабкова повода хватило бы на полгода минимум.

Двое курсантов не спеша припарковали вешалки на тротуаре и зашли в кафе насладиться мгновением свободы, летнего Краснодара и мороженого. Жизнь удалась! Вешалки не угнали. Само КПП миновали демонстративно и без проблем. Кому могло прийти в голову, что эти два раздолбая тащили так вешалки через всю Красную?

Ситуация сильно обострилась, когда курс начал жениться. Оторванные от молодых жён готовы были лезть на стенку. Андрюха одно время даже забеспокоился за психическое состояние Немира, и пришлось идти с ним в самоволку и прикрывать на час. При этом Балконский задним чутьём обнаружил неладное, но слабое зрение не позволило ему разглядеть сидящих в кустах и наблюдающих за ним самовольщиков. Ждали возвращения Немира из соседнего дома. Порыскав кругами в радиусе пары сотен метров от КПП, Балконский не смог отделаться от чувства творящегося государственного заговора и пошёл строить курс для поверки. К счастью, курс был кто где — на работах и разных мероприятиях, и для построения понадобилось время. И к этому времени все самовольщики вместе с осоловевшим Немиром были уже в строю.

Увольнения становились доступными для тех, кому это было как воздух. А ещё началась практика культурных встреч со студентками местного политеха. Это не были старые офицерские балы, о которых мечтал Бабков, но сама тема неожиданно для всех не стала отвергнутой. Пользующимся у Бабкова авторитетом сержантам и старшине Андрюха подкинул мысль, что нужно бы скинуться, купить оборудование и проводить полноценные дискотеки, повышая тем самым статус училища и в этом направлении. Всю техническую часть обеспечить было гарантировано. Витька Макагонов взял организационную инициативу на себя. И отношение к идее по прошествии удивительно небольшого времени у Бабкова полностью поменялось на положительное, за исключением нескольких нюансов, которые потом стали камнем преткновения во многих важных вопросах, включая имидж.

Все без проблем скинулись, и на эти деньги купили пару колонок, усилитель и магнитофон. Цветомузыку Андрюха позже сгородил из добытых в отпуске электровозных симисторов, и её мощности хватало для подключения всего, что могло излучать свет в округе. Традиционно оборудование размещали у щитка, а на цветомузыку подключалось всё, что этим щитком запитывалось в зале и на улице.

Однажды заболевшему Андрюхе приходилось вести дискотеку с температурой выше 38. По завершении мероприятия он, в нарушение всех правил безопасности, с трудом попадая отвёрткой в винты, отсоединял провода в щитке. Димон Абрамкин держал его, обернув солдатским ремнём сзади и в готовности оторвать от этого щитка, если шибанёт. Было ещё и темно. Током не шибануло, но каждый раз, когда отвёртка в обессилевших от температуры руках срывалась, Димон срывал еле живого электрика со стула «мордой в пол». В конце концов всё получилось. Но о том, что именно получилось, все узнали на следующий день. Вахтёрша пошла включать свет и чуть не получила инфаркт, вовремя обнаружив, что лезет пальцами в оголённые провода. В полубреду и в темноте Андрюха прикрутил крышку вверх ногами, и вместо тумблеров в проёме торчали провода и контакты. Скандал не сразу, но удалось замять.

В те времена технологии «оконечников» и акустики были ещё в зачаточном состоянии, но энтузиазм раскачать любой зал двумя 35-ваттными колонками и усилителем «Бриг» не знал предела. Ну, уж как получалось… другого не было. Повод «писать дискотеку» умело использовался Витькой Макагоновым или Юркой Ящинским, чтобы в компании с Андрюхой свалить из училища на сутки. Главной проблемой было не засмеяться, когда в присутствии Бабкова заводилы произносили это сочетание слов как повод для увольнения: «писать дискотеку». Реально дискотека писалась в каптёрке по ночам, куда Андрюха получил доступ, и при появлении проверяющих наряд всегда вовремя предупреждал.

Огромной бедой был полный запрет Бабкова под страхом расстрела на любой «Запад». Андрюха не раз предпринимал попытки переубедить начальника курса, приводя различные аргументы, но это бесило Саныча, и на вопрос «что им ставить?» Саныч, не задумываясь, выдавал: «Ставь им “Чунгу-Чангу” — знаешь, как будут плясать!» Отлучение Бабкова из зала в процессе дискотеки всегда мониторилось несколькими десятками глаз, и при каждом таком событии вся толпа, прихлынув к ведущему, дружно скандировала: «Ставь Запад!» У Андрюхи оставалось два выбора: провалиться сквозь землю или нарушить приказ. И часто выбирался второй вариант.

Саныч появлялся незамедлительно, и вечер мог быть досрочно завершён. Правда, после уговоров тех, кто был в авторитете у начальника курса, дискотека возобновлялась. Саныч же то вытаскивал Андрюху на улицу и на его глазах жёг в урне самое ценное, что у него было, — кассеты с качественнейшим западом. А то и вовсе выносил самый страшный приговор — лишение нескольких дней отпуска.

И всё бы не так страшно, но наступали обстоятельства, которых легли, пожалуй, самым большим камнем на душу Андрюхи. Подробности он не любил вспоминать, и со временем они стёрлись из памяти. «Увлечение» было ярким, хотя изначально что-то подсказывало — бесперспективным. Со стороны всё казалось очень круто, и однокурсники оценивающе подбадривали Андрюху, абсолютно не подозревая, что у него в душе. Увлечение срывалось в увольнения, в дискотеки, иногда в самоволки, и крыша поехала. Без подробностей… Он просто перестал писать Татьяне. А она почувствовала сразу и сразу спросила в письме: «У тебя кто-то есть?» Так никогда и не смог потом он понять, каким нужно быть дебилом, чтобы не увидеть — кто есть кто, и пнуть человека, который должен был стать для тебя самым близким и дорогим в жизни? И этим дебилом был он. И этот дебил умудрился написать: «Да. Прости!»

Однокурсники женились по несколько раз. Особенно те, кто начал этим заниматься с первых курсов. Сколь велика была страсть, столь непродолжительной была и супружеская жизнь. Когда страсть улеглась, оказывалось, что ценить и беречь нечего. Разбегалось большинство. Легко. Без сожалений. По крайней мере так это выглядело со стороны. Многие оставались врагами. Андрюха не верил своим глазам и ушам, слушая гневные суждения от своих однокурсников в адрес тех, по ком они сходили с ума и готовы были на всё ради нескольких минут просто увидеть. Что это было? Побочные явления казармы? Многолетней жизни взаперти и под психологическим прессингом? Непонимание того, что любая страсть — это только временное явление? И когда через 3–5 лет она неминуемо пройдёт, должно остаться что-то более важное? Наверное, всё вместе. Наверное, действительно нет смысла тянуть ради долга, если стали чужими. Но ведь многие просто загорались новой страстью и бездумно рушили то ценное, что у них было. А потом загорались и в третий, и в четвёртый раз. Со стороны всё обставлялось так, как будто и нет оставленных после себя обломков и разрушенных жизней.

Андрюхе хватило одного раза и навсегда. Вживлённый в мозг электрод заставлял сжимать до хруста пальцы и закрывать от боли глаза, когда из глубин памяти предательски вылезали краткие фрагменты переписки: «У тебя кто-то есть?» — «Да. Прости!» Никоим образом это обстоятельство не сочеталось с образом Татьяны. Той, кто в его понимании так и останется именно его человеком, которого дали в награду за что-то. Может быть, самую большую награду. «Но не время, нет, не время разлучить сумело нас». А первое реальное испытание, которое полный придурок так легко завалил. События ещё имели продолжение. Но урок уже начинал усваиваться. Вживлённый в мозг этим уроком электрод будет срабатывать всю оставшуюся жизнь, и только от шальных мыслей о том, что можно в принципе бросить того, с кем разделил столько лет, и причинить боль. Нет вариантов построить новое счастье на обломках чужого!

Здесь их позиция и поступки резонировали с Санычем. При всех слухах, подколках, приукрашенных историях и домыслах Саныч, как и Андрюха, впадал в ступор от одной мысли, что можно не то, чтобы бросить жену, а хотя бы дать повод беспокоиться об этом. И это не был страх осуждения или других общественных последствий. Тут напрямую включалась животная реакция защищать того, кто тебе был столько лет дорог, даже от себя самого. «Что бы ни было, — твои проблемы — это только твои проблемы! И не вздумай даже намёками переложить их на голову жены и детей! Делай что хочешь! Но не за их счёт!» — так учил Саныч. И показывал пример своей жизнью.

Сейчас же отправленное письмо, как брошенное в пропасть лёгкое счастье, падало без шансов быть перехваченным. И это счастье многократно тяжелело, превращаясь в абсолютно неподъёмное. Кому нужно лёгкое счастье? Когда не нужно переживать и бороться за него. Кто может его оценить? Да ничем он от своих легкомысленных однокурсников и не мог отличаться в то время. Разве только способностью делать выводы?

Только как будто где-то далеко, нет, не на земле, а там, где за нас переживают и пытаются помочь, кто-то невидимый или невидимые проронили слезу и начали вносить коррективы в то, что было уготовано им вдвоём и поодиночке. Казалось, там ещё продолжали раздумывать и оценивать шансы, и искать варианты, как можно всё исправить. Но приговор самому себе уже был подписан Андрюхой. Даже если они когда и встретятся, он ни за что не сможет просто подойти к ней и заговорить как прежде. Даже если она его и простит. Этот диалог из переписки так и будет стоять между ними.

Жизнь продолжалась. Служебные обязанности никто не отменял. Сержантство оставалось второй после учёбы нагрузкой. Спрос не ослабевал. Всякое творилось. Наряды, залёты, разносы… Но нахождение в коллективе себе подобных во многом сглаживало негатив. Жизнь курсанта второго курса — далеко не курорт. Это была всё ещё казарма и казёнщина. Но, конечно, многое уже было иначе, чем на первом курсе. И не только учебные дисциплины. Хотя и они стали более разнообразными.

Очень радовало появление автомобильной подготовки. Поначалу изучали матчасть. От ГАЗ-53 до МАЗ-547, на которых возили РСД «Пионер». Крутые технологии для тех времён и не только. Шасси под межконтинентальные ракеты «Тополь» ещё были в разработке, потому изучали шасси его предшественника среднего радиуса действия. Изучали всё: от торсионной подвески до гидромеханической передачи с передовой планетарной коробкой и двигателя. Надёжность и качество разработки и исполнения не переставали поражать и через 30 лет.

Практическое вождение МАЗов будет в полевом лагере позже. Сейчас, после окончания курса по матчасти, начиналось вождение ГАЗ-53 и подготовка к сдаче на права категории «C». И это было в кайф! Даже если инструкторы-прапоры зверствовали. Существовало правило: если машина заглохла, то заводить её стартером запрещалось. Курсант выходил из кабины, тащил из-под сиденья «кривой стартер» и с десятой попытки в поту на жаре заводил газон вручную.

Со временем попыток для запуска и выбитых пальцев становилось меньше, как и самих ситуаций, когда машина глохнет при трогании с места. Некоторые неадекватные прапоры ездили ещё и с дубинкой и били по рукам при неправильных действиях обучаемого. Тоже был действенный метод. Но на отведённые часы вождения все неслись пулей. Выехать из училища в город, а лучше — за него, руля грузовиком в яркий солнечный день, было огромным кайфом. Иногда инструктор просил Андрюху остановиться у протоки на объездной, и пока тот отдыхал на траве, переваривая полученный опыт, общался с рыбаками.

Начались и караулы. Два внешних караула отводилось для КВВКИУРВ: гарнизонная комендатура с гауптвахтой и артиллерийские склады рядом с Афипским. Андрюха всего один раз был в составе караула в гарнизонной комендатуре. Кому-то это нравилось — на Красной, в центре города. Ни удалённых постов, ни часов в темноте в ожидании смены. Но только не Андрюхе.

Здесь он в первый раз ощутил дыхание «зоны». Все эти выводы подследственных и осуждённых, процедуры загрузки в «воронок» для отправки по этапу с автоматами наперевес, сам вид камер и отношение к находящимся в них — никогда по собственному желанию он не будет на стороне конвоя. Может, там и были те, кто действительно заслужил всё это, но дело не в том. Всё нутро взбунтовалось против судейско-исполнительной миссии. Может быть, слово «свобода» для курсантов звучало более остро, чем для гражданских.

Да и сама атмосфера в гарнизонной комендатуре, где постоянно шныряет начальство, и заведует этим самый кровожадный хищник — подполковник Нестеров, — держит в постоянном напряжении. Через много лет, когда Андрюхе публично пришлось отвечать на вопрос, как вам видится уровень благосостояния России по сравнению с развитыми странами, ему вспомнился — и он рассказал — именно анекдот от коменданта Нестерова. После армейских учений командующий проводит разбор полётов. Перечислил, прокомментировал и поставил оценку всем командирам дивизий и их дивизиям. Кроме одного комдива и его дивизии. Комдив встаёт и спрашивает: «Товарищ Командующий Армией! А как насчёт моей дивизии? Вы ничего не сказали!» И командующий ему отвечает: «Представьте земной шар. На нём в порядке оценки выстроились все дивизии мира. Потом пусто, пусто, пусто, ничего нет. Потом большая куча дерьма. Вот за этой кучей твоя дивизия».

В караул в Афипскую собирались как на дачу. Полтора дня оттяга вдали от командования на природе. Затаривались вкусным хавчиком со сгущёнкой и кофеем. Ефим даже находил время спеть. Хотя, и там всё было по-серьёзному. Периметр в несколько километров охранялся круглосуточно. Два рожка с боевыми патронами и чёткие инструкции из устава караульной службы на случай угрозы нападения на объект или часового — от устного предупреждения, предупредительного выстрела и огня на поражение.

Андрюхе ни разу не пришлось быть часовым и стоять на посту в километрах от караулки. Но и никто из курсантов особо на такую участь не жаловался. По крайней мере в тёплое время года. Сержанты были разводящими или помначкара. Разводящему суеты было больше. Раз в два часа разбудить очередную смену, построить, проверить, выдать оружие, подвести к специальному месту для заряжания, проконтролировать процесс, зарядить самому. Как ни отрабатывались до автоматизма все действия, в пулеулавливателе всегда красовалось несколько дыр. Иногда сонные часовые тупили. Потом несколько километров по периметру, смена постов с чётким соблюдением процедуры до каждого слова, возврат в караулку, контроль разряжания, сдача оружия, час отдыха. И так сутки.

Всякие были нюансы. Но природа Афипки, особенно в осеннем золоте и сиянии солнца, сглаживала всё. А главное, рядом не было ни Бабкова, ни Придатко, ни Гольтяева.

Очередной летний отпуск был не за горами. Расписание с зачёркнутыми днями стало преобладающе тёмным. Но для попадания в этот отпуск Бабковым были поставлены новые условия. Может, сработало наличие спортгородка сразу под окнами казармы, а может, и информация от преподавателей физподготовки об общем состоянии курса. Собрав в очередной раз всех сержантов, Саныч объявил: сержант едет в отпуск, только если всё его подразделение сдаёт нормативы по физподготовке. Конкретно: восемь подъёмов переворотом и коня.

Далеко не все в отделении Андрюхи жаждали провести свободное время на спортгородке и могли похвастаться физическими данными. Да как и он сам. Но сейчас, стоя перед глядящими на него из строя курсантами своего отделения, Андрюха понимал, что он попал. Сделать за оставшийся месяц из Олега Левика и Серёги Фёдорова Шварценеггера и Сталлоне — задача была из области чудес. Спасибо Санычу. Он своевременно вышел перед курсом и объявил, что абсолютно все едут в отпуск через восемь подъёмов переворотом и коня. Вопрос в глазах отделения сменился пониманием, и рты приоткрылись. Но делать было нечего.

Поначалу на всех напал скепсис, но его удалось выбить с ежедневной поддержкой Бабкова, который подтверждал, что вариантов не будет. Андрюха загонял отделение на спортгородок три раза в день перед приёмом пищи. Каждый, сдыхая, с помощью надрывающихся товарищей, по три подхода и по десять раз перекидывал свой зад с приделанными ногами в сапогах через перекладину. И через пару недель чудо начало происходить. Криво, коряво, страшно, но абсолютно все, включая самых бесперспективных, были способны хоть раз, но сделать это самостоятельно.

Задача уже не казалась такой непосильной. Гнать пинками на спортгородок три раза в день никого уже не приходилось. Качали и сами пресс, спину и руки возможными способами. И дело пошло. С большим чувством удовлетворения Андрюха наблюдал, как самые безнадёжные из его отделения крутили подъёмы переворотом с запасом и уже не коряво.

Серёга Фёдоров никак не мог найти общий язык с конём. Когда у него получалось преодолеть страх и оторваться от пружинящей доски, этот страх возвращался в полёте. Атака коня в пике всегда выглядела ужасающе. Но, к счастью, травм не было, а только многочисленные синяки. В этот день стыковать Серёгу с конём никаких шансов больше не было. Но на следующий день жажда отпуска побеждала страх. Живой конь уже, наверно, давно пал бы смертью храбрых. Искусственному было до фонаря. Казалось, что он умышленно подпрыгивает навстречу Серёге и издевается над ним. И вот чудо произошло. Серёга в первый раз перелетел через коня и был встречен бурными овациями. Потом это ему удалось и во второй, и в третий раз, и дело было сделано, а зачёт сдан.

Отпуск традиционно начался с разгулов на свадьбах. Но особо в Краснодаре Андрюха не задерживался и умчался домой. Его «увлечение» умотало в бухту Инал на отдых. По составленным совместно с Вовой планам они должны были через пару дней рвануть обратно на юг. Вова с будущей женой имели задачу ехать до Адлера и разместиться там на отдых. Андрюха же собирался десантироваться из поезда ближе к перевалу и осуществить марш-бросок с заходом в бухту Инал. Договорились, что по истечении трёх дней Вова ровно в 7 будет приходить к главпочтамту на случай, если Андрюха также доберётся до Адлера. Так и поступили.

Поезд в три ночи притормозил в Горячем Ключе. Андрюха десантировался с кассетником и пакетом с “мыльно-рыльными” и пошёл по трассе. Ближе к шести утра его подобрал МАЗ и подкинул через перевал. Дальше пешком до Инала. И в первый раз в жизни Андрюха увидел море. Впечатления были непередаваемыми. Даже после появления в жизни массы других экзотических и красивейших мест, включая острова Тихого океана, которые станут вторым по посещаемости местом и местом работы на долгие годы, Инал останется в памяти навсегда.

То, что там произошло, вспоминать не любил. Шикарные южные дискотеки, встречи с однокурсниками, назревающие стычки с «шифрами» (так называли ракетчики курсантов второго военного училища, находившегося в Краснодаре), неприятное завершение отношений со своим «увлечением», перебор спирта в компании тех же «шифров» (реально курсанты всегда ладили), умирание в автобусе на серпантинах Кавказа по пути в Адлер. Таким полуживым в один из вечеров Вова его и обнаружил у главпочтамта.

Квартиру нашли быстро. Вернее, не квартиру, а топчан в саду под урюками, с которых по ночам на голову падали перезревшие плоды. Но в целом это было очень круто, и никаких претензий от Андрюхи хозяева ни разу не услышали. Море и отдых восстановили упавшие на ноль силы и настроение. Даже появилось некое облегчение от того, что эта мутная история с дочкой полковника закончилась навсегда.

Вову с пляжа утащить на экскурсии было трудно. К тому же они уже начали разборки со своей будущей женой, и Вова благополучно отправил её в сопровождении Андрюхи на экскурсию в Абхазию на озеро Рица и в Пицунду.

Всё было круто. И знаменитое ущелье по дороге, где снималось множество наших сказок, и холодный водопад, в котором все желающие могли искупаться, и, конечно же, само озеро на высоте почти километра и в окружении столь живописных гор. Такой красоты картинки Андрюха, казалось, потом и не видел больше нигде. А может, просто тогда всё казалось ярче. И также казалось и Сталину, и Хрущёву, построившим здесь свои дачи. Спустились в тёплую и спокойную по тем временам Пицунду с её кипарисами и чистейшими пляжами. Обратный путь на катере по морю до Адлера. Всё было очень впечатляюще для первого раза. И впереди ещё был родной Брянск.

Вернувшись домой, посвятил время мелочам и безделью. Мысли неуклонно скатывались к Татьяне, но ноги к её дому не шли. Да он провалится сквозь землю сразу после того, как она откроет дверь. И надо было так попасть! Как могло его снести в эту бесперспективную и неприятную историю и перечеркнуть всё, что реально имело ценность? Жаркий солнечный август уносил в воспоминание такого же отпуска, но год назад, и это выворачивало душу наизнанку. В парках ещё гремел Модерн Талкин. Хорошо, что не встретился Юрий Николаевич, и нигде не зазвучал Саруханов.

Он всё-таки нашёл наглость показаться ей на глаза перед отъездом. Не в состоянии позволить себе что-то ещё, просто поинтересовался, как она, и кратко выдал информацию о том, что у него нигде ни с кем ничего нет, переложив право и ответственность принимать решение на неё. Никто из двоих не обладал нужной степенью раскрепощённости, позволяющей открыть всё, что на душе. Что, может, смогло бы изменить ситуацию и позволило бы вернуться на путь к будущему, которое изначально было для них уготовано. Закомплексованность, дикость и чувство вины позволили ему сделать только то, что он сделал. Что же касается Татьяны, то её в детстве даже в угол не ставили. А, поставив единожды, из этого угла пришлось выносить на руках. И это говорило о многом. Так и расстались тогда. Андрюху ждали очередные будни нелёгкого курсантства, поставленные доктором Бабковым задачи и третий год казармы.

В расписании первого полугодия третьего курса была пара промежутков. И первый начинался через пару недель сентября. Намечалась войсковая стажировка. Проходить она должна была в Кап-Яре. Планировалась наработка опыта общения с личным составом и освоение некоторой технической информации в школе мехводов (механиков-водителей) МАЗ-543. И это ожидалось быть круто. Практически дополнительный отпуск. Путь лежал через Волгоград. Поезд, дорога, нет нарядов, нет командования всех мастей выше курсового, природа за окном, станицы, мирная гражданская жизнь юга безмятежных восьмидесятых.

Тёплый солнечный Волгоград встретил ясной погодой и умеренной суетой. В городе были целый день до следующего поезда. В программе пребывания — посещение наиболее значимых исторических мест. Для курсантов все они находились в «шаговой доступности» — не далее 10 км от вокзала. Первым делом, конечно же, Дом Павлова, Музей-панорама и Парк Победы в целом. Времени было достаточно для подробного осмотра, фотографирования и получения впечатлений. Ну и далее — на Мамаев Курган.

Невозможно остаться равнодушным к размаху и исполнению мемориального комплекса. Уже в начале аллеи пирамидальных тополей становится видна часть всего замысла. Захватывающий вид из сочетания скульптур и уходящих к небу ступеней открывается на площади «Стоявших насмерть». В процессе подъёма между стен композиции «Ни шагу назад» на подсознательном уровне создаётся ощущение тяжести и сложности пройденного к Победе пути. А ещё и не видна ни композиция «Площадь Героев», ни «Зал Воинской Славы». Андрюха не сразу нашёл точку самого крутого обзора. Пришлось перемещаться то к центру аллеи, то к площади «Стоявших насмерть». Она открывала грандиозный вид из сочетания скульптуры «Ни шагу назад» на переднем плане и «Родина-мать зовёт!» на заднем. Андрюха долго стоял, пытаясь запечатлеть увиденное в памяти. Ни цифровых мыльниц, ни смартфонов не было даже в фантастике.

Народу гуляло много, но казалось, просторов здесь хватит на в разы больше. Поднялся по ступеням на «Площадь Героев», стал обходить водоём и рассматривать композицию. Громада «Родина-мать» уже не хотела покидать бокового зрения и пыталась произвести впечатление, казалось, нависая именно над Андрюхой. Словно говорила: «Посмотри, какие грандиозные вещи до тебя создавали люди! Они не только победили в самой трудной войне, а ещё и создали всё, что ты здесь видишь, включая меня. А ты, придурок, находишь время, чтобы роптать на жизнь, проводить её в дурацких дискотеках и размазывать сопли по поводу неприятностей в личной жизни! При этом даже не можешь выучить историю как надо и оценить ту жертву, которую принесли предки, чтобы сделать возможным твоё жалкое существование!» Покосившись на статую, Андрюха с опаской, но всё же стал подниматься в её направлении.

В «Зале Воинской Славы» удалось запечатлеть смену почётного караула. Хоть людей было и много, но хорошее место для обзора найти удалось. Побродив с открытым ртом по музею, Андрюха стал подниматься далее к статуе. Слово «круто» тогда не существовало ещё, и в голове напрочь застряло «офигеть!». Покидать столь сногсшибательное место не очень хотелось, да и «Родина-мать», казалось, смирилась с ползанием в её окрестностях столь жалкого червя. Но время было ограничено. Вниз спускался по аллеям вне основных композиций, но сделать это быстро не представлялось возможным. Не позволяли скульптуры и композиций второго плана. Всё было выполнено оригинально и заставляло остановить не только взгляд, но и движение.

Курсу удалось собраться в установленное время с трудом. Немного ошалевшими были все. Ну, или почти. День закончился на вокзале за обсуждением впечатлений и дурачествами в рамках дозволенного. Поезд, и через несколько часов — Кап-Яр. Небольшой, очень спокойный и очень зелёный оазис в начале астраханских степей. Ожидание мотовоза (так называют небольшой поезд на всех военных и космических объектах), и прибытие в расположение части.

Погода в астраханской степи ещё не монгольская, но уже специфичная. Если, когда прибыли, повседневной была объявлена форма два (с голым торсом), такая стояла жара, то через две недели выход на улицу без шинели был верным способом околеть.

Личный состав учебки имел традиционные градации: солдаты-новобранцы и командующие ими старослужащие сержанты. Статус бойца в геометрической прогрессии зависел от срока службы. Новобранцы летали как веники, следуя указаниям сержантов. Старшина был невысоким, но с крутым нравом. Мог запустить в строй табуреткой на поверке, если что не понравится.

В программе подготовки курсантов были занятия с личным составом со всеми вытекающими последствиями, от написания планов-конспектов до проведения самих занятий. Но в части, удалённой от цивилизации, не было принято сходить с ума, следуя установленному порядку и методикам работы с бойцами. Основное обучение проводилось по изучению матчасти и вождению МАЗов. Задумка провести другие занятия, вместо постановки личному составу задач по уборке территории или строительству, воспринималась как дикость. Но по незнанию, даже строевой подготовкой пытались заниматься.

Авторитет курсанта, измеряемый по солдатским меркам, уходил в бесконечность. На этом построил все взаимоотношения с личным составом Витька Макагонов. Пока народ думал, как относиться к приехавшим ни сержантам и ни офицерам, невысокий шкет Витька Макагонов с сержантскими курсантскими погонами вышел перед строем и попытался изобразить вид злее старшины. В течение одной минуты он выдал объясняющую всё теорию. Спросив на выбор у солдат, сколько они служат, и получив ответ, варьирующийся от нескольких недель до пары месяцев, Витька задал второй запланированный вопрос: «Сколько служит старшина, являющийся для вас Богом?» При упоминании о старшине в глазах солдат отражался ужас. Кто-то из самых смелых ответил: «Полтора года». «Как вам такой срок? — продолжал вводную Витька — Заоблачно? Дожить — как до Луны долететь? А теперь угадайте срок службы мой и моих однокурсников! — и выдержав небольшую паузу: — Два года и два месяца!» В глазах солдат отразилось понимание, сопровождаемое отвисшими челюстями, и вопрос был закрыт.

На «Южном полигоне» было много интересного. Прежде всего — посещение исторических Королёвских мест, главным из которых был памятник Р-1. Андрюха будет хранить эту выцветшую никакого качества фотографию группы на фоне ракеты. Практически им удалось прикоснуться к одной из величайших реликвий — посетить место первого маленького шажка человечества в направлении космоса. По Андрюхиным меркам, здесь творили самые счастливые люди в мире. Заниматься столь интересным и важным делом и полностью посвятить себя ему — что может быть привлекательнее? И даже понимая, что во все времена были проблемы, мешающие жить воплощением идей, и куча нечисти пытается отравить жизнь, заставляя создавать не «благодаря», а «вопреки», со стороны чужая ситуация всегда кажется более радужной.

Андрюха ранее не читал исторической информации и воспоминаний Королёва, но пытался представить, как они тут жили, работали, творили, не спали ночами, и как оно свершилось. И какие были впечатления, реакция… «Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?». Что будут помнить об этом следующие поколения? Найдётся ли место чему-то достойному среди пафоса и лицемерия следующего века? Только стихи неизвестного происхождения скупо подтверждают, что всё это было:

В бескрайних степях Астраханской земли,

Где кружат парящие в небе орлы,

Где Солнца палящего катится диск,

Там первой ракеты стоит обелиск.

Прочие достопримечательности астраханской степи не были столь яркими и важными. От скорпионов и арбузной бахчи с ягодами высочайшего качества до снующих везде МАЗов-543, которые за пределами площадки использовались как маршрутки. Меньшая техника была в дефиците.

По выходным было тоскливо. Без того писклявые громкоговорители выдавливали писклявого Сарычева и шедевры Альфы, личный состав растворялся по каким-то дырам, а сотни километров окружающей степи, казалось, подползали к самому плацу. Закат навевал традиционную грусть, вспоминалась Татьяна, но в целом всё не очень угнетало и было предпочтительнее насыщенному училищному дурдому. А потому продолжали «ловить момент» для относительного «оттяга».

Обратный путь, ко всеобщей радости, делал огромный крюк через Москву, так как Волгоград — Краснодар нужного количества билетов не было. Двое суток в поезде дополнили «курортное» настроение.

Опять «родная» казарма, курсантские будни, учебные занятия, наряды. Но вскоре ещё одно мероприятие заняло несколько дней в расписании и называлось оно инженерной подготовкой.

Очередное утро конца осени началось на пару часов раньше обычного. И началось с подъёма по тревоге, получения оружия, полной экипировки и убытия в учебный лагерь в Саратовской. Казарменный комфорт сменился на палаточный. Погода была уже совсем не июньской, но всё ещё краснодарской. И это означало, что палатки хорошо было бы и топить. Для просушки мокрой одежды оставался единственный вариант — на себе. Но скучно не было. Начинали с занятий по минированию и подрывным методикам. Как-то всегда близко было это дело душе раздолбаев, выросших в советские времена. Андрюха хорошо помнит период своего детства, когда взрывали всё, что теоретически могло бахнуть. Достать карбид проблем не было. А с ним и понеслась веселуха.

Теперь всё было серьёзно. Изучали от простых толовых шашек до МОН-50, различные виды детонаторов и технологии минирования. И теоретические знания закреплялись на практике. Дружно крутили цепи, вставляли детонаторы в шашки, тянули провода, крутили индукционный пульт и бахали. Потом вкапывали сухостой на пустыре и бахали с применением запальных детонаторов. Всё по старинке.

Повозились и с колёсной техникой. И что было особо круто — каждому дали погонять по лесной дороге на МАЗ-543. Учебная техника представляла собой ещё агрегаты мобильного комплекса «Пионер». Но и она впечатляла. Занятия проходили по развёртыванию и маскировке пусковой, освоению машины дизельных электростанций и других агрегатов комплекса, охранных систем.

МАЗ-547 с 53-й ракетой на бездорожье впечатлил. Казалось, специально нашли топь, в которой легко можно остаться без сапог. Пусковая и МДЭСка стояли увязшими по торсионы. Вытащить такую хреновину ни у одного трактора нет шансов. Зажужжал насос подкачки масла, кнопка стартера и пятисотсильные дизеля заурчали, насыщая лес едким выхлопом.

Изначально зрелище выглядело жалким. Казалось, что пусковая провела предыдущий день в попытках вырваться из грязевого плена, увязла всеми шестью осями и сдалась. Только хитро усмехающийся инструктор за рулём беспечно болтал о чём-то с преподавателями.

Команда отойти. Небольшой тычок ознаменовал включение первой передачи в планетарке и установку связи дизеля с мостами через гидротрансформатор. Инструктор плавно надавил на газ. Рёв дизеля в сопровождении сизого дыма, пусковая уверенно погребла всеми 12 колёсами, проделывая колею в топи, и стала выбираться на твёрдый участок как ни в чём не бывало. За ней проследовала и МДЭСка.

Погода иногда прояснялась, но ненадолго. «Лишнее» время не тратилось бесцельно. На курсе давно были выявлены два фаворита в учёбе: Олег Левик и Димка Шикунов. Полные отличники, участники всех научных мероприятий, они имели авторитет, и занимались прогрессивными темами. Хотя до дипломных проектов было ещё далеко, но все курсанты уже закреплялись за кафедрами и вели какую-то научно-исследовательскую деятельность. Левик и Шикунов активно осваивали всё, что касалось микропроцессорных систем.

В училище монтировалась ЭВМ-динозавр ЕС-1036, и Андрюха с нетерпением ожидал начала выделения машинного времени и возможности пощупать программирование своими руками. Кафедра N1 «Вычислительной техники» была любимой, и он намеревался делать курсовой именно там. С подачи первого научного руководителя — полковника Кондратьева, послужившего для Андрюхи образцом порядочности, интеллигентности и ответственности, занимался теорией «Систем массового обслуживания».

Уже давно прошёл курс программирования на PL-1, но практические занятия сводились к написанию простейших алгоритмов, переводу всего в перфокарты, отправке перфокарт в шифровальное училище, где ЭВМ уже была, вводу и распечатке листинга с алгоритмом, результатами и ошибками.

Всё, что касалось микропроцессоров и персональных ЭВМ, казалось несерьёзным по сравнению с огромными монстрами, занимающими залы. Но два вундеркинда держали руку на пульсе и своим примером не оставили равнодушным к теме и Андрюху. И вот в часы неполной загрузки мероприятиями он уговорил Левика изложить ему основы этой темы. К удивлению, даже не понадобилось что-то чертить. Информация в голову загружалась в устном виде и с полным восприятием. От перечня основных компонентов (шины, памяти, процессора, контроллеров периферии) до архитектуры примитивного процессора (регистров, ядра (АЛУ)…) и пошагового выполнения программ с типовыми командами на уровне ассемблера.

Первое впечатление — насколько всё просто. В мире уже несколько лет выпускались x86-е процессоры, ставшие прототипом для большинства “камней”, используемых в настоящее время. СССР ещё пытался конкурировать, и менталитет России нулевых ещё не зарождался. У поколений рождённых в СССР ещё было время броситься с головой в захлестнувшие разум прогрессивные идеи и мечты создавать круче всех в мире и делать этот мир лучше. Но вырулить из штопора гонки вооружений стране не будет суждено. И настанет время, когда создавать что-то, а, тем более, создавать что-то круто, будет объектом презрения и уделом лохов-неудачников, неспособных «подниматься» и «стричь бабло».

Тенденция будет мировой. Но для прилипшей к нефтяной трубе России она достигнет катастрофических размеров. Насколько всё имело ценность тогда, и насколько всё до омерзения дёшево и продажно сейчас. Никто ни во что не вкладывает душу. Ну, может, за редким исключением. Браво, Илон Маск! Позор, Microsoft! Где, спросите вы, Россия? Да за тем пустырём и кучей дерьма, про которую рассказывал комендант Нестеров.

Очередные «развлечения» в Саратовской подошли к концу. Погода так особо и не баловала. Возвращаться пришлось своим ходом на электричке. Мелкий промозглый дождь, конец краснодарской осени. Усталый, но непобеждённый, курс в мокрых шинелях выходил по бетонке из перелесков предгорья Кавказа. Но сила его уже и не пыталась растечься усталостью по мелким погодным неприятностям и заморочкам военного лагеря, будь то жалкий дождь или камни с неба. Это уже давно было боевое подразделение, способное решать немалый перечень задач.

Перед зимним отпуском у Андрюхи была пара залётов. Первый — Саныч поймал его за кручением Запада на дискотеке и объявил минус два дня отпуска. Второй — в процессе уборки территории вне училища Андрюха не потребовал от своих курсантов завязать зимние шапки и сам этого не сделал. Проходящий мимо замначальника училища полковник Гольтяев, на счастье, оказался без пистолета. Кончилось всё криками на всю Северную и объявлением Андрюхе трёх суток гауптвахты в дни отпуска.

И вот все разъехались. Осталась пара-тройка залётных. От гауптвахты Саныч отмазал. С ним по-прежнему никто из командования не захотел сцепиться. Но дни гауптвахты были заменены на дни отпуска. Итого — 5.

Как-то Балаконенко, следуя по казарме в направлении непонятных звуков, открыл каптёрку и обнаружил там Андрюху лежащим на куче плащ-палаток с гитарой и воспевающим «Клён ты мой опавший». Настроение было паршивым, и, увидев капитана, Андрюха решил не прерывать своё занятие. К чести Балконского, он не только понимающе усмехнулся, а ещё и пошёл к Санычу и уговорил выкинуть узника за забор училища. Вероятно, у Саныча и курсовых были свои планы на ближайшую пару недель, и они выпроводили всех залётных в отпуск. Итого отсидеть пришлось всего пару дней.

Заканчивалась зима третьего курса и казармы. Незаметно промелькнул короткий отпуск. Андрюха так и не решился показаться Татьяне, хотя она и не выходила у него из головы. Что толку от устного попросить прощения? Какая цена слов, которые ты уже однажды нарушил, и в которых не уверен сам? Тащить Татьяну в неизвестность, ничего не обещая и не имея конкретных планов? Что глупее можно придумать? Месяцы разлук без телефонов и возможности приехать в любой момент? Месяцы морального прессинга, небольшие встречи — и опять за забор за полторы тысячи километров?

Были на курсе отважные, решившиеся на такое. Не все женились на местных. Кто-то привозил жён с родины. Хорошо если были родственники. Кто-то снимал квартиры. Хорошо если были деньги. А кого-то ждали на родине. Далеко не всех дожидались. Но всё-таки чаще разбегались те, кто горел ярко, сходя с ума друг по другу. И разбегались врагами.

Пока ничего этого в принципе не укладывалось в голове Андрюхи. Да о какой вообще семейной жизни может идти речь, когда находишься за забором дурдома? О чём вообще разговор?

Андрюха начинал ёжиться, когда с отпущенными вожжами мысли завозили его в эту тему. Наверно, всё-таки важна для него была Татьяна, раз он не мог перестать думать о ней. Но кто может измерить, и где нормы и эталоны той важности, привязанности, силы чувств, которые должны испытывать двое друг к другу? Где те требуемые уровни для принятия того или иного решения? Не всегда ли безумству сопутствует безответственность? А осторожности — холодность? Нет. Ну, это на фиг всё! Лучше пробегать всю жизнь с автоматом по горам, чем всё это касаемо семьи и женщин. Чем не воля?

Но в один прекрасный день Андрюха нежданно-негаданно получает письмо от Татьяны. Она пишет, что скоро в Краснодаре будут соревнования, она приедет и хотела бы посмотреть на него. Что значит «посмотреть на него», так и осталось загадкой. Хотя постоянно об этом думал, но как себя вести, так и не решил. Татьяна приехала, Саныч отпустил его в увал до утра, и они встретились.

Встретились всё так же с осторожностью и непонятным ожиданием чего-то друг от друга. Незримый барьер предательски оставался стоять между ними, подпираемый чувством вины с его стороны и холодностью обиды с её. Она так и не намекнула, что решать что-то нужно именно сейчас. Он так и не понял, что это не начало долгого пути прощения, и нужно было во всём разобраться и к чему-то прийти.

Долго гуляли по Краснодару. Забрели на какую-то стройку и еле вылезли оттуда. Она ещё понятия не имела, с кем связалась. Остаток ночи в «Кавказе». Разговоры ни о чём. Он так ничего и не понял. Она сделала какие-то выводы. Наутро Андрюха ушёл назад «на войну», Татьяна завалила соревнования. Чужой Краснодар так и остался равнодушным к судьбе этих двоих. Не проявил участия, не залил солнечным светом и не обрадовал весенней погодой. Не заставил оттаять душами и забыть о разделяющих их обстоятельствах вполне преодолимой силы. Странные тревожные чувства так и не покинули до конца семестра.

Последние полгода в казарме традиционно прошли в упорных труде и учёбе, нарядах, караулах, залётах, выездах на стрельбище, чистке оружия… Ещё и эпидемия краснухи прокатилась. Несколько дней с высокой температурой пришлось поваляться в каптёрке и Андрюхе.

Грандиозно прошли майские праздники. Сами тренировки парада для курсантов уже были праздником. Ежедневно курсы выдвигались в начало Красной у краевой библиотеки. Стояли в ожидании, проходили торжественным маршем. Обратно в училище с дальнейшей отточкой фирменных строевых песен, под приветствия гуляющих людей и в созерцании живущего предпраздничной жизнью Краснодара.

Увольнения были уже чаще, но не столь восторженно воспринимались. Компанию собрать было сложно. У всех свои дела. В основном разбегались по жёнам и подругам, ну или куролесить. Местные — по домам. Андрюха переодевался у родителей Олега Немирова и любил погулять по центру города. Но Краснодар по-прежнему был чужим. Резкий контраст нахождения на виду и под постоянным прицелом в училище с никому ненужностью и бездомностью в увольнении сказывался, когда оставался без компании себе подобных. Все, кто ему был дорог, были за полторы тысячи километров. Да и были ли они вообще? Или всё было во сне?

Частые свадьбы создавали другую крайность. С алкоголем и разгулами перебирали. Тут всем было что вспомнить. И Андрюхе. Но, отрезвившись в последний год уходящего тысячелетия, он очень не любил вспоминать о своих похождениях. Все думали, что доставляют Андрюхе удовольствие, рассказывая, как от него пьяного, схватив с его головы шапку, убегали встреченные на улице полковники. Без шапки через КПП идти было нельзя. Лезли через забор. Наутро шапку приносили из комендатуры с требованием расстрела хозяина, но уже подполковник Бабков показывал зубы. Андрюха же от этих рассказов испытывал почти физическую боль.

Нелёгкая сессия завершалась. Успешно её сдавшие проводили дни на хозработах. Лето, казалось, настало так давно, что его и не застать в запоздалом отпуске. Стоя на построении у старого учебного корпуса, Андрюха с грустью наблюдал, как листья на деревьях стали желтеть, а отдельные — и опадать. Типичное для начала жаркого августа явление, казалось, было придумано именно для того, чтобы утяжелять падающими листьями рвущуюся на волю душу курсанта, прошедшего к этой воле столь трудный и долгий — в полгода — путь. И когда наступает этот столь жадно и столь долго вожделенный момент, предательская апатия полностью нейтрализует светлую радость. Нужна хотя бы пара дней, чтобы всё осознать. Помогали четыре полоски в шевроне на рукаве. Особенно это радовало Андрюхину мать.

На начало летнего отпуска у троих одногруппников были конкретные планы. Виталик Комов пригласил Витьку Макагонова и Андрюху к себе в гости в Бухару на недельку половить рыбу. «Бухара» на местном наречии есть станица Брюховецкая, находящаяся на севере Краснодарского края, недалеко от лиманов многочисленных рек, впадавших в Азовское море.

Андрюха никогда не был на рыбалке. Непреодолимая жадность к жизни сведёт эту жизнь к бесконечной гонке без выходных, отпусков, пенсии, рыбалок и отдыха. Если только не улететь куда за тысячи километров. Но компьютер всегда будет рядом, а провести целый день на пляже — преступно расточительно. Эта несовместимость темперамента с основной массой населения превратит в муку любую поездку по российским дорогам, где этой основной массе обывателей некуда спешить. Слишком древняя мудрость: «Человек в своей жизни должен сделать три вещи: посадить дерево, построить дом и вырастить сына» для настоящих буйных давно сменила цели на: “спасти мир”, “получить Нобелевскую Премию” и “слетать на Луну”. И это никак не сочеталось с рыбалкой.

Первая и последняя, и, в то же время, неординарная рыбалка была у Андрюхи в отпуске после третьего курса. Выезжали с утра на жигулях отца Виталика. Вечером привозили полный багажник рыбы. Всё в рамках разрешённого. Никаких сетей, электроудочек, гранат и прочего извращения.

Начало отпуска получилось интересное. Покуролесив с однокурсниками на свадьбах и просто в разгулах, Андрюха добрался в Брянск к концу второй недели.

Брянск встретил не очень жаркой, но и неплохой погодой. Пообщался с друзьями. Объявился старший товарищ по дискотекам — Витька Минаков. Они с хозяином самой крутой в районе дискотеки «Диско» в начале 80-х часто брали на подработку Вову и Андрюху. Ездили и по «халтурам». Так хозяин «Диско» — Юра Калиничев — называл свадьбы и дискотеки в районах. Всяких чудных воспоминаний хватало. Было как-то, и добирались до подшефной Радицы на пойманной подпитым Калиной мусорной машине в обнимку с магнитофонами. Опоздали, но толпа оценила и встретила овациями.

Витька был вторым человеком в «Диско» и совладельцем. «Диско» к третьему Андрюхиному отпуску распалось, но халтуры продолжались, и Андрюха взялся помочь. Намечалось несколько «халтур» и свадьба в Бежице у другого старого товарища — Мишки. И как-то всё закрутилось без отдыха, что и времени на расслабление не осталось.

Душа давно рвалась к Татьяне. Ни о ком другом думать не мог, хотя Вова и пытался периодически подсовывать вполне достойных кандидаток на замену. И никак не мог решиться позвать Татьяну прокатиться с ним по дискотекам. Да не может ей не понравиться. Даже её подружка, с которой она была на познакомившем их дне рождения Вовы, умудрилась съездить с ним в Радицу на одну из халтур. Но, как душа не рвалась, ноги от страха не шли. Ещё и останавливало понимание, что придётся объясняться и что-то решать.

Это непонятное «что-то» просто кипятило мозг неразрешимой задачей. Ведь уже ясно, что он не сможет её забыть и не сможет сблизиться с кем-то другим. В конце концов, уже ни дискотеки и ни разгулы в голову не шли. Там всё заполнял август двухлетней давности и первый его отпуск, который, без сомнения, можно было назвать «их» отпуском. И вот он решился.

Та же знакомая дверь. Открывшая мать не выразила эмоций, что вполне устраивало Андрюху. Только обычно безучастный к её делам отец, отвернувшись, слегка усмехнулся. Та же комната. Та же Татьяна. Где-то в углу должен быть кассетник, но Лоза уже не пел свой «Плот». Татьяна не была столь приветлива, хотя и не выказывала желания оттолкнуть или прогнать. Банальные слова ни о чём. Особо разговор не сложился. Андрюха кратко изложил то, что и так было видно: он в отпуске, не смог не прийти, ну и всё такое. Всем видом продолжал показывать, что есть полный придурок, но не может её забыть. Татьяна сидела и подшивала тюль. Казалось, ничего не изменилось и она просто в раздумье, как ей вести себя с ним дальше.

Решив давить помалу, Андрюха робко спросил, — может, ему прийти завтра, и они куда-нибудь сходят? «Ну, приходи», — ответила Татьяна. Скромно удалившись, Андрюха выдохнул за воротами. Она его не прогнала. Душа стала загораться ожиданиями. Надеждой вернуть потерянное счастье, всё исправить и пойти вдвоём гораздо дальше и, главное, не совершая ошибок. Хотя что конкретно делать и как совместить это светлое будущее с царством Бабкова, он ещё не придумал. Ближайший план был взять её завтра с собой на свадьбу к Мишке. Но заранее сказать об этом побоялся.

Вечер и половина следующего дня прошли в счастливом полузабытье. Жизнь вновь обрела потерянный смысл, и трудное счастье, оправившись от отчаянья и восставши из пепла, в слезах радости ожидает уже на выходе из дома. Позже, как ни силился Андрюха, так и не мог вспомнить, не припёрся ли он тогда ещё и с цветами?

Дверь открыла незнакомая женщина. «Вы к Татьяне? — спросила она. — А её нет. Она на свадьбе». Идиотское исступление на физиономии у Андрюхи явно говорило об его ошарашенности, и она добавила: «Татьяна замуж выходит сегодня!»

Вспоминая произошедшее через годы, Андрюха так и восклицал про себя: «Это было круто!» Лучшего варианта заставить ощутить себя полным придурком придумать было трудно. Браво, Татьяна!

Обиды не было. Ни на мгновение и ни на грамм. Это было её решение. И для этого было достаточное основание. Всё правильно! Но всё затмевало нарастающее, как чернейшая туча, постепенно осознаваемое чувство утраты. И на него накладывался ужас от невозможности предсказать, до каких размеров эта туча будет расти, и способен ли он будет вообще вырваться из её власти. Осознание непоправимого обрушалось на мозг вёдрами ледяной воды, скандируя: «вариантов нет», «не лечится», «приговор окончательный и обжалованию не подлежит»… Казалось, на тысячи километров окружающей ледяной пустыни уже не найти чем согреться.

В таком придурковатом состоянии его и обнаружил Витька Минак. Пора было ехать на свадьбу к Мишке. Всё на автомате. Подключили звук, свет, понеслось. Народ веселится. Витька принял пару стаканов и стал сильнее домахиваться — что с Андрюхой? В конце концов тот не выдержал натиска и выдал Витьке, но больше, чтоб отстал: «У меня девчонка сегодня замуж выходит». Увидев неподдельный восторг в глазах Витьки, Андрюха запоздало спохватился:

— Смотри не говори никому!

— Да! Да-а-а! — заверил Витька и удалился в толпу.

«Кому я, блин, рассказал!» — схватившись за голову, простонал Андрюха. Неприятности с многочисленными девчонками, которые он лично наблюдал, для перевалившего тридцатник Витьки уже давно перестали быть трагедиями.

Результат Витькиного молчания начал сказываться через пять минут. Андрюха стал «гвоздём программы». Только что автографы не раздавал. Каждый участник торжества считал неприемлемым не пропустить лично с Андрюхой рюмку по поводу его сегодняшней трагедии, а то и не одну. Ледяная тундра в душе поплыла. Поплыл по волнам и Андрюха.

В эпоху «Диско» Андрюхе приходилось притаскивать находящегося в беспамятстве Витьку домой с халтуры. На следующий день он покупал по дороге пиво и будил Витьку, поднося открытую бутылку к его носу. Тот, как питейщик со стажем, сначала выпивал бутылку, а потом просыпался. Сейчас от запаха пива из тыкаемой в нос бутылки проснулся Андрюха. Реальность возвращалась не сразу. И приходящая с ней душевная боль затмевала физическую. Андрюха был дома. Перед ним радостный Витька Минак, в предвкушении второго дня свадьбы, и сильно обеспокоенная Андрюхина мать, с неподдельной надеждой вопрошающая: «Виктор! Вы же старший товарищ! Пожалуйста, проконтролируйте его! Не позвольте ему опять потерять контроль с алкоголем!» «Да-а-а! Да-а-а! — уверял гад Витька. — Я прослежу за ним! Не сомневайтесь!»

Вспоминать остаток отпуска Андрюха даже и не пытался. Это было абсолютно бесполезно. Поезд мчал его в реальность, в которой ждал всегда готовый на штурм любых высот и крепостей доктор Бабков с заготовленными методиками реанимации неизлечимых и воскрешения мёртвых. Всё, что нужно было сделать, даже если ты мёртв, — попасть к нему в строй.

Предисловие о никчёмности кислых рож, которые не нужны даже девкам, от которых их оторвали, и предстоящем очередном годе «веселья» было кратким, но ёмким. И с особым удовольствием Саныч выдал, что в этом году курс внепланово попадает не под войсковую, а под министерскую проверку по физподготовке. А это означает, что побеждать им придётся рязанское ВДВ. И тренировки, об интенсивности которых они даже не подозревают, начинаются безотлагательно и до потери сознания и пульса. Могли ли посмеяться боги больше, чем столкнув лбами Бабкова и всё рязанское ВДВ, и сделав заложником этой катастрофы его курс? Август переставал быть томным.

Тяжесть возвращения в реальность немного сглаживал факт окончания трёх лет казармы и переезд в общагу. Нахождение в комнатах по 2–3 человека уже так не давило казёнщиной, как это делала казарма. Не было огромных площадей для натирания «машкой», был третий этаж, меньше проверяющих стремилось прийти и погонять наряд, да и сами четверокурсники уже “пуганые”. Залёты становились более тяжкими — всё больше по самоволкам и пьянкам на свадьбах. Наряды по столовым кончились, увольнения в выходные стали обыденным делом, ну и другие мелочи свидетельствовали о повышении статуса.

При всей интенсивности бабковской терапии тяжесть событий минувшего августа не хотела отпускать и коварно нападала по вечерам. К тому же Татьяна прислала письмо из несколько слов: «Прости! Давай останемся друзьями». Модерн Талкин в голове играл уже ближе к траурному маршу. Огни дискотек удалялись в какую-то чужую, сладкую, но не его жизнь. Осознание необратимости потери грызло душу с другого края. Помогал вывернуть её наизнанку и поющий в каптёрке Хоралов: «Без тебя проходит день как год, а год — как длинный день.…» Образ Татьяны тёплым августом на берегу Десны в его первый летний отпуск так и останется нечужим, смотрящим приветливо и доверчиво, и свершившиеся в реальности факты не смогут с этим ничего сделать. Грусть уже не уйдёт. Она просто поменяет цвет и станет светлой. А на смену тяжести утраты придёт благодарность за то, что с ним это когда-то было. Блокировка в сознании сработает ещё через месяц, и большими усилиями он перестанет вспоминать. Но в памяти останется то, что должно остаться. И пусть оно так. «Всё в кайф!»

Подполковник Колесников получил полную власть над курсом на предстоящий год, потому как в его непосредственной ответственности было доведение физического уровня этого курса до возможности конкурировать с рязанским ВДВ. У него были в помощь другие преподаватели физподготовки — капитаны, но сам он лично посвящал этому делу всё своё время. Обращение «товарищи курсанты» им практически не использовалось. Колесников нашёл более краткое и более эмоционально окрашенное определение.

Никакого пафоса типа «Бойцы!» Все попадали под определение «Евреи». «Ну что, евреи, ползаете ещё после нашей утренней встречи? Присели и по кругу марш!» В первые дни после упражнений из рациона ЗК ходили как на протезах, а о строевой подготовке думать было бесполезно. Последствия сотен метров на корточках главный Еврей устранял десятком подъёмов бегом с ускорением на новый мост через Кубань. Занимались 2–3 раза в день до потери пульса. Перед курильщиками стал выбор: сдохнуть или бросить. И многим, в том числе и Андрюхе, пришлось почти на год бросить курить.

Никогда не унывающий, с неизменным чувством юмора Колесников старался воодушевить и передать каждому хоть часть скопившегося в сильных теле и душе заряда и воодушевления грандиозностью цели. Все подколки он воспринимал на ура и без малейшего негатива, но не оставлял никому и намёка на надежду схалтурить или получить снисхождение. Особо ушлые просто находили возможность задвинуть тренировку. Но попавшим в поле гравитации Колесникова вариантов не оставалось.

На него злились. Кто-то срывался. Непробиваемому «главному Еврею» было по барабану. А уж такие мелочи, что при вызове из строя курсанты докладывали «Еврей такой-то по вашему приказанию прибыл!», воспринимались как абсолютная норма. Опыт у Колесникова был огромный. И именно этот опыт, возможно, позволил спасти здоровье, а может, и жизни. Особенно в дни самой министерской проверки.

Веселье начиналось с утра, и эти утра чередовали десяток ускорений в подъёме на мост через Кубань и «трёшку», которая на предыдущих курсах приводила в ужас раз в месяц. Вечером пробежать трёшку было обязаловом. Быстрее всех мчался Виталик Комов. Невероятно выносливый Ком так рационально рассчитывал силы, что держался всю дистанцию чуть позади фаворитов и выстреливал метров за четыреста. Андрюхе так ни разу и не удалось с ним посоперничать, хотя на разряд эту трёшку он уже бегал стабильно. Автоматизм был доведён до совершенства, и казалось, что сами сапоги, в которых бы гражданский спортсмен умер через несколько сотен метров, несли теперь к финишу.

Вторым полем боя стала качалка и снаряды на спортгородке. Обязательными для сдачи были: упражнение на брусьях, десять подтягиваний и упражнение № 9 на перекладине, а именно: подход, заскок, подъём переворотом, мах дугой, подъём разгибом (склёпка), оборот назад, мах дугой, соскок. Всё в сапогах, и ноги кривоногих временно должны были стать прямыми. Заняться в лишнее время курсу определённо было чем. Более того, сержанты, как всегда, головой отвечали за успеваемость по физподготовке вверенного подразделения. Сотня часов, проведённых Андрюхой со своими орлами на перекладине, как показывал предыдущий опыт, не могла не дать результатов. И в конце концов чудо происходило. Выполнять упражнение № 9 могли все. Молодость!

Следующей развлекухой был марш-бросок на 10 км с полной выкладкой. Ходили слухи, что данные мероприятия в войсках запрещено проводить при температуре выше 25 градусов. Но где было взять температуру ниже 25-и на Кубани? Разве что по утрам. Брали вещмешки, шинели, автоматы и каски. Всё, чем должен быть укомплектован боец при смене места дислокации. И со всем этим бежали 10 км. Андрюха никогда не переживал по поводу данного мероприятия. Ну, беги себе и беги. Не нужно выкладываться и сдыхать как на трёшке, а только уложиться в отличный норматив. Но для многих это было главным кошмаром.

И последним в меню имелся «обезьяний спорт». А именно, полоса препятствий. 108 секунд умирания. Если умирать будешь дольше, то незачёт. Полоса препятствий очень изматывала. После неё приходилось «отходить» и ждать, когда остановится пульс, и станут работать ватные руки и ноги.

Поднятием морального духа успешно занимался и Бабков, проводя ежедневные внушения всему курсу, отдельно сержантам и залётным. Месяцы столь интенсивных тренировок не могли не дать отдачи.

Проверка проходила весной, когда уже стояла жара в 35. По всем дисциплинам отстрелялись очень удачно. Много разрядников, и даже КМС-ы получились. Начали с гимнастики. За брусья особо никто не переживал, да и сами упражнения, казалось, были для рахитов. Силовую часть также сдали без эксцессов. Нервозно всем было перед сдачей девятого упражнения на перекладине. Никто не знал, насколько придирчиво проверяющие будут относиться к оттянутым носкам и чистоте выхода на подъёме разгибом. Нервы давали себя знать, и не всем удалось сделать этот элемент без применения силы. Но всё обошлось, и незачётов не было.

Трёшку также пробежали пятьдесят процентов на разряд.

Много волнения принесла и полоса препятствий. Завал или нечёткость на любом из элементов приносили губительные секунды, а даже доли их имели значение. Бежать полосу повторно в тот же день и дать ожидаемый результат было очень рискованно. Но месяцы тренировок сработали, и всё прошло без облажаний.

Все осознали, что требования Колесникова были умышленно завышены. Проверяющие понимали, что перед ними не сборная страны по спортивной гимнастике, а обыкновенный, даже не ВДВ-шный, а ракетный курс. И оценили они результаты трудов этого курса по достоинству.

Наступал последний этап — марш-бросок 10 километров в полном снаряжении. День выдался небывало жарким. В тени вместо лимита в 25 градусов было выше 35. Те, у кого имелись проблемы с данной дисциплиной, приготовились умирать.

Забег проводили за Затоном. Старт и финиш начинались в парке, а трасса проходила в направлении выезда в сторону Афипского. Курс получил экипировку, автоматы, прибыл на место забега и ожидал своей очереди. Бежали по группам. В парке дежурили скорые, и одна каталась по маршруту забега. Несколько человек с уже пробежавших курсов увезли, но всех откачали. Предстартовый мандраж действовал по-разному. У Андрюхи он не был таким, как в первые годы перед трёшкой, но всеобщее волнение не могло не захлестнуть. Кто-то тупо и истерично шутил. Но основная масса молчала.

И вот он — старт. Команда «бегом марш» прозвучала для третьей группы, и веселье началось. Мокрыми уже не становились так быстро, как в начале тренировок. По настоятельной рекомендации почти никто не завтракал. Это было заведено перед забегами, и особо напоминать не приходилось. Хотя нашлись и нарушившие. Солнце палило с явным намерением выпарить из мозга остатки силы воли. И кто знает, может, ему это и удалось бы, если бы не главный Еврей.

Заранее всё просчитав и спланировав, подполковник Колесников загрузил в свой старенький москвич канистры и курсировал, выжимая из машины все силы, от колонки с водой до просчитанных точек на маршруте, где его не могли увидеть проверяющие. Вылезая из кустов с громкими ободрениями вперемешку с матюками, главный Еврей поливал всех из канистр водой, стараясь не оставить никого пропущенным. И уже готовые умереть воскресали. В этот момент главному Еврею неподдельно радовались даже те, кто готов был вцепиться в глотку на тренировках. Казалось, вода кипела на касках и автоматах.

Вторую часть дистанции прошли в полузабытьи. Бежавшие впереди сержанты всё больше беспокоились о слабых звеньях. То и дело оглядываясь, Андрюха обнаруживал своё отделение изнеможённым, но без намёка на сдачу, и с волнением наблюдал, как наиболее выносливые взяли двумя ремнями и тащили почти бесчувственного Юрку Ящинского, который к тому же нарушил запрет и позавтракал, выдав это тем, что его вырвало на середине дистанции. Но Юрка смог продержаться, и третья группа, как и весь курс, дошла до финиша без потерь.

Победа была одержана. И даже без скорой помощи. Больше всех был в восторге подполковник Колесников. Казалось, ещё немного — и старый еврей кинется в индейский пляс вокруг своего выжившего курса, воспевая хвалебные еврейские песни индейским богам. И его счастье было неподдельным. А может, у других просто не было ни малейших сил выражать своё.

Интересных тем прибавилось на четвёртом курсе. Жаждой создавать и способностью возгораться идеями обладали несколько человек, встретившихся Андрюхе в жизни. К сожалению, редко у кого этот дар сочетался с наличием требуемой выносливости. Приводило это к трагическим результатам. Было горько терять людей, зажёгших тебя интересными проектами, но не способных на самореализацию. Терять полностью. Кто-то уходил из жизни, пытаясь утопить сжигающее изнутри пламя в алкоголе. Для кого-то заканчивалось инфарктами и шунтированием.

Витька Макагонов обладал этой способностью — возгораться и зажигать других. Именно Витька каким-то образом очутился на кафедре не своего факультета и попал в область тяготения неординарного преподавателя, продвигающего перспективные и интересные темы. Майора Сидоренко не все в коллективе воспринимали без раздражения. Вероятно, за его способность зажигать курсантов и гореть вместе с ними. Такая популярность некоторых “цепляла”. Но Валентин Иванович к таким неприятностям был абсолютно равнодушен, сносил всё молча, без оправданий и ответных выпадов.

Витька долго пытался перетащить Андрюху к Сидоренко. Но тот упирался, проявляя преданность первой кафедре, полковнику Кондратьеву и теме. В конце концов Витьке постепенно, но удалось загрузить информацию о теме в Андрюхину голову. И в благоприятной среде, помимо воли, стали зарождаться идеи — как всё можно реализовать. Андрюха загорелся. Потом Витьке удалось притащить его к Валентину Ивановичу. Понеслись дискуссии и обсуждения планов и путей реализации. В конце встречи Андрюха озвучил основную проблему — он должен поговорить с Кондратьевым, и от его решения будет зависеть переход на другую кафедру. Сидоренко согласился безусловно. На том и порешили.

Как не хотелось идти с данным разговором к Кондратьеву, Андрюха долго не затягивал. При всём уже имеющемся уважении к текущему научному руководителю полковник Кондратьев сумел удивить. Он попросил кратко рассказать о новой теме, и в процессе изложения Андрюха замечал скрываемые огоньки азарта и заинтересованность. Решение было без промедлений и всяческих намёков на претензии. «Без сомнений! С моей стороны никаких “против”. Тема очень интересная и перспективная. Не думай ни о чём и занимайся своими идеями», — таков был ответ. В итоге дипломный проект принимала комиссия, в которой присутствовали два уважаемых Андрюхой преподавателя: Кондратьев и Сидоренко.

Тема станет круто украшать выписку из диплома: «Разработка алгоритмов обработки информации оптического блока подсистемы астрономической коррекции перспективной системы управления межконтинентальных баллистических ракет». Она перестала быть секретной в первом десятилетии нулевых. Позже все характеристики ракеты «Серп» SS-25, или 15Ж58 по внутренней аббревиатуре, станут доступны в Интернете. В те времена всё закрывалось наглухо, а сам термин «астрокоррекция» не допускалось произносить. Для восприятия темы необходимо иметь базовые знания в баллистике и регламентах боевых режимов межконтинентальных мобильных ракетных комплексов. Сейчас всё открыто и находится в интернете, хотя некоторые ТТХ остаются искажены или завуалированы.

Если максимально кратко, то идея астрокоррекции подразумевала захват оптическим блоком системы управления ракеты любых трёх звёзд в конце активного участка, идентификация их по угловым расстояниям в каталоге и привязка к ним. Цель — сократить время предстартовой подготовки и повысить точность стрельбы.

Всё это совпало с вводом в эксплуатацию ЭВМ ЕС-1036 на первой кафедре. Машинное время распределялось за неделю и было на вес золота. Для Андрюхи оно превратилось в зависимость. Он даже задвигал увольнения, если они совпадали с выделением машинного времени, приводя в ступор такой дикостью однокурсников. Машина работала со сбоями и часто зависала. Находящиеся у мониторов счастливые обладатели её времени шутили: «Кто там сегодня педали крутит? Почему цепь так часто соскакивает?»

Андрюха не имел возможности выяснить, насколько далеко ушло человечество в области работы с данными, и ринулся в бой с намерением написать всё самому. Он даже не подозревал о сложностях алгоритмов сортировки и о том, что самые эффективные уже придуманы и могут сэкономить уйму времени. Но именно тогда Андрюха осознал, что программирование есть наиболее эффективный способ удовлетворения жажды что-то создавать и наслаждаться, хоть промежуточными, но «плодами дел своих».

В краевой библиотеке раздобыл «Каталог ярких звёзд Йельской Обсерватории» с актуальностью 60-х годов и соответствующей точностью координат. На то время в каталоге было около двух тысяч звёзд. Загнал его в отдельный файл, и погрузился в написание кода. Максимальную угловую величину должен был выдать Витька Макагонов, исходя из характеристик разрабатываемого им оптического блока.

Мозг кипел. И всё это на ЕС-1036 и на PL-1 в отведённые полчаса в день. Больше потом приходилось рисовать и чертить на бумаге. В конце концов Андрюхе удалось написать программу генерации каталога трёх угловых величин из исходного каталога звёзд, и обратную программу идентификации. Именно эти листинги и были в основе дипломного проекта.

Валентин Иванович публиковал научные труды в соответствующих закрытых изданиях. Соавторами были Андрюха и Витька. А иногда ездил и на закрытые научные конференции. Витька с Андрюхой с энтузиазмом работали над подготовкой материалов. Иногда ошалевший от неожиданности дежурный по училищу, обнаружив в два ночи включённый в одной из аудитории свет, находил в ней полусонных Витьку и Андрюху, ползающих по огромным плакатам с рейсфедерами в зубах. Материалы доклада майора Сидоренко на конференции в Ростове нужны были к утру. Всё было до жути интересно, и будущее сияло. В итоге в соответствующий НИИ поехали те, кому билеты были заказаны наверху. Продолжали они там труды Нагирадзе или просто служили — неизвестно.

Дискотеки на четвёртом курсе прекратились. Энтузиазм у продвигающих эту тему пропал. Многие из активных женились и ночевали дома. С увольнениями особых проблем не было, потому и «на свободу» уже тянуло не так сильно. Посмотреть телик после отбоя оставшимся в общаге редко кто мешал. Шли времена Перестройки, и начинались годы программы «Взгляд». В советский эфир стал пробиваться и запрещаемый Бабковым Запад. Именно в телике на курсе и увидел Андрюха ролик, который будет считать лучшим из лучших всю жизнь. Мортен Харкет превращался в орла, затем в акулу и во льва. «Hunting high and low» — супершедевр от A-Ha.

В личном плане никем не загорался. Были кандидатки, готовые всей душой стать спутницами, но ответного огня не зажигали. И ничего, кроме вины и неловкости, из этого не получалось. Лишний раз почувствовать себя придурком было уже не такой большой проблемой, но вот горечь от осознания, что не проявились ответные чувства, напрягала. Утешало то, что они просто не понимали, от какого идиота их отвела судьба. На нестандартные же, сложно завязанные истории тянуло — как муху на мёд. Если уж ляжет душа к кому, то возникает минимум четырёхугольник. Но, даже заведомо зная никакой исход истории, было в кайф пообщаться и дать волю чувствам. Так и получилось с Ольгой — лаборанткой со второй кафедры. В целом было прикольно, и вспоминать интересно. Небольшое место в душе у Андрюхи для неё нашлось, и он надеялся, что всё там распуталось и сложилось как надо.

В списке учебных дисциплин преобладали прикладные. Было интересно. Но были там и ужасы из разряда научного коммунизма. И задвинуть вариантов не предоставлялось, так как по нему предстоял госэкзамен. В голове подобная хрень ну никак не имела шансов зацепиться и осесть в памяти.

Страна находилась в непонятном состоянии остывания былых идей и в ожидании грандиозных новых. «Гроза Американского Империализма» оставались далеко от всего этого. Решаемых повседневных задач хватало. Но ещё и находили время погонять в футбол перед ужином, кто не свалил в увольнение. Иногда происходили стычки с адыгейцами. Те даже, бывало, подкарауливали возвращающихся из увала поодиночке. После этого остатки курса могли сорваться через забор в поисках врага. Но, как правило, враг успевал исчезнуть.

Нелёгкий учебный год подходил к концу. И перед самым отпуском намечались две грандиозные свадьбы в одном кабаке. Женились сразу Левик и Шикунов. Народ был отпущен в отпуск. Андрюха за какие-то очередные залёты этого права оказался лишён. Саныч даже не хотел отпускать его на свадьбу. Активисты поднажали, и Бабков выписал увольнительную. Но сделал он это зря. Уж больно грандиозным был размах мероприятия, и сочетался он с тяжёлым Андрюхиным настроением. Означать это могло только одно — после перебора с алкоголем он стал буйным.

В этот раз чужих полковников искать не пришлось. Еле стоявший на ногах Андрюха рвался выяснять отношения с Бабковым. Его пытались дружно держать, но Андрюха добрался до Саныча и наорал на него сполна. Хорошо, что держали.

Бабков был первым, кого Андрюха увидел наутро, открыв глаза в своей комнате в общаге. Саныч смотрел, ухмыляясь, и, убедившись, что тот возвращается в реальность, приказал чесать в канцелярию на разговор, как только будет в состоянии. О чём шёл разговор в канцелярии, Андрюха не помнил. Действительность была тяжела. Помнил только, что после продолжения отсыпания обнаружил перед носом отпускные документы.

Пятая шпала в шевроне укрепила статус. Почти офицеры. Непонятная пустота в душе после резкого завершения эпопеи с проверкой по физо и нелёгкого учебного года, и когда вдруг все разбежались, опять вносила тревогу и обеспокоенность. Но адаптация в отпуске — дело пары дней. Не сравнить с возвращением. Именно этот период будет видеть Андрюха ещё не один десяток лет в тревожных снах. Когда казалось, что моральные силы иссякли, а впереди остаётся целый год. И непонятно, что потом. А ещё, даже в 55 будет сниться кошмар, в котором по каким-то неведомым причинам он второй раз попал учиться к Бабкову, и настал “курс Сурка”.

Последний летний курсантский отпуск не предвещал грандиозных событий. Встреча с одноклассниками, разгулы по различным поводам. Пробиться в ресторан удавалось, отстояв очередь, но к тому времени пиво в нём могло и закончиться. В один день так и получилось. В «Центральный» ресторан прорвались, но смогли застать только по паре бутылок. Явно было мало. Одноклассник Серёга стал докапываться до официантки, будучи уверенным, что всегда где-то есть заначка. Та отпиралась. Андрюха не любил пустословить и предпочитал дело. И, как правило, оригинальные пути решения проблем.

В мозгу довольно быстро сработало, что пытать официантку не имеет смысла, а просто нужно выявить возможные места заначки и просканировать их. В углу сектора ответственности стояли штабеля с пустыми ящиками. Вероятно, с подсобками была проблема, а может, для сокращения беготни всё выделенное на сектор пиво складировалось поодаль от столиков. Андрюха зажёг зажигалку и стал обследовать штабеля пустых ящиков. И вот оно — кто ищет, тот всегда найдёт! Самый нижний ящик в одном из штабелей оказался полным. Подозвали официантку и нешумно поставили на вид. Та, искренне удивляясь, продала пол этого ящика Андрюхе с Серёгой. Естественно, те были уверены, что нашли именно заначку. Но Светка так и будет всю жизнь отпираться, став через год Андрюхиной женой.

В тот вечер всё не закончилось мирно. С пивом был перебор, переросший в драку на площади у ресторана. Отведя немного душу кулаками и получив также незначительно в ответ, Серёга с Андрюхой попёрлись провожать Светку, у которой всё это происходило на глазах, и которая ещё пыталась разнимать. Уставший Серёга уехал домой на такси, а Андрюха, проболтав с будущей женой до двух ночи у её подъезда, попёрся 10 км домой по ночному городу. Отпуск опять подходил к концу. Удалось ещё пару раз прогуляться после Светкиной работы. Потом Андрюха ещё и в форме припёрся по дороге из комендатуры. Дальше намечался год переписки.

С необычным настроением и ожиданиями вступили в пятый курс. Впереди полгода учёбы, потом войсковая стажировка, подготовка к диплому и госам. Ожидалось относительное спокойствие и интересные мероприятия. Но, с другой стороны, это был ещё целый год. Никто не отменял статус курсанта, наряды, порядок в общаге и всё, что связано с нахождением внутри училища. А если начинать задумываться “что потом”, то тревоги на душе резко прибавлялось. И через привычность неспокойного бытия пробивалась состарившаяся, но не потерявшая напористость мысль: “неужели это всё на всю жизнь?“

Занимались в основном тем, что касалось специальности и перспективного «Тополя». В рамках заключённого РСМД стоящий на вооружении «Пионер» подлежал снятию с БД. Часть учебной программы ещё основывалась на данном мобильном комплексе, но к 89-му учебные «Тополя» начали поступать в училища. Практические занятия проходили на новой современной базе, которая непрерывно наращивалась. За 4 года училище прошло огромный путь развития. Достраивались учебные корпуса «пентагона», в центре которого, как пятое здание, и планировалось разместить пусковые. Суперсовременные аудитории уже не были в диковинку, а вот техника и придавала масштаб и солидность всего проекта под названием КВВКИУРВСН.

У Андрюхи Занятия перетекали в фанатичное развитие идеи астрокоррекции и уже часы за дисплеем ЕС-1036. Всё было очень интересно и увлекательно. По крайней мере для него, Витьки Макагонова и множества других курсантов, способных оценить перспективы и не обращать внимания на вероятность их реализации. Да и какая разница, куда удастся распределиться, — всё и так жутко интересно. Хотя не совсем всё. Это ещё был СССР. Существовала КПСС. А значит, и такие дисциплины, как «История КПСС», «Политэкономия капитализма», «Политэкономия социализма» и «Научный коммунизм.

Развлекух в виде тактической подготовки уже не было. А приятно вспоминались выезды на стрельбище в Горячем Ключе в прошлые годы. Да и просто «игру в войнуху» в полях за Кубанью. Современный пейнтбол, может быть, и круче, но не столь громко. На калашниковы прикручивали компенсаторы для стрельбы очередями холостыми, забивали рожки и выдвигались в поле. Делились на две группы, докладывалась боевая обстановка, ставились задачи — и понеслась пальба. Было очень весело. Впечатление не мог испортить даже последующий месяц чистки оружия, да потеря слуха на несколько часов после того, как поджидавший врага в одной из воронок вместе с Андрюхай Кеша в азарте разрядил очередь вплотную к его уху.

Время фактически последнего учебного полугодия и последней сессии, хоть и не спешило лететь, но всё-таки прошло. Последний курсантский отпуск. Брянск, зима, поездки в троллейбусе со Светкой по каким-то гулянкам, прочие обрывки воспоминаний об уходящем трудном и ярком этапе жизни. Вот и всё. В курсантской форме домой бабковцы уже не заявятся.

После возвращения из отпуска занятий фактически уже не было. Пара недель подготовки к войсковой стажировке — и опять в поезд. В этот раз не в южные регионы. И не осенью. Стоял февраль, и наполовину кубанский курс направлялся на север Урала — под Нижний Тагил. Дивизия в числе первых получила «Тополя». Пара дней пути традиционно прошла в расслаблении. За окнами поползли пейзажи уже не предгорий Кавказа, а зимнего Урала. Небольшая прогулка в радиусе пары километров от Свердловского вокзала — и опять в поезд на север.

Нижний Тагил встретил 27-градусным морозом и сплошными облаками морозного смога, которым местные заводы плотно заполняли всё небо, не давая солнцу ни единого шанса. Согреться в шинелях для краснодарцев было большой проблемой. Местные же, как ни в чём не бывало, уплетали мороженое. В Тагиле ждали относительно долго. Сумели пройти центр вдоль и поперёк, а потом традиционной компанией любителей бань, а именно с Ефимом, нашли нужное заведение. Баня понравилось, и первоочередное мероприятие, при посещении нового города, было выполнено. Тагил перестал быть чужим, и нашествие курсантов его уже не беспокоило.

К вечеру прибыли в жилой городок дивизии, группы распределили по площадкам (полкам), и стали разъезжаться. По прибытии полк группу распределили по дивизионам. Для проживания выделили переоборудованные одноэтажки служебных корпусов, в кабинеты которых просто поставили солдатские кровати. На этом внимание к курсантам со стороны офицеров полка фактически закончилось. Полк находился на опытном БД, и забот у всех хватало. Курсанты должны были сами проявлять инициативу в деле получения практических навыков.

Доступ в техзону был разрешён, но вот дальше — только в сопровождении офицеров. Технику периодически выгоняли из «Крон». В сами «Кроны» также была возможность попасть и присутствовать при различных процедурах.

Стояла натуральная, снежная, морозная, очень классная зима. Тайга в расположении полка отступила, оставив место более отборным соснам. Андрюха соскучился по такому зимнему лесу. В отпуске как-то не было повода в него попасть. В техзону и из неё катились, как по льду, по утрамбованной дороге. Было весело, и даже краснодарцам это начинало нравиться.

Свободного времени хватало. Андрюха раздобыл в полку солдатские лыжи с завязками вместо креплений. На горках на них, конечно, был вариант убиться, но, при отсутствии лучшего, он был безумно рад.

В окрестностях наблюдалась лыжня. Где можно, Андрюха её подладил и ежедневно стал срываться в лес, испытывая забытый кайф из детства. Поначалу его радостный задор никто не хотел разделять. Краснодарцы не то, что лыжи — некоторые даже снег видели несколько раз в жизни. Но после того, как удалось вытащить в красоты морозной тайги и заставить ощутить неизведанный ранее кайф первого из них, начали проявлять интерес и остальные. Удалось оторвать от гитары и Ефима. А через неделю лыжи освоила вся группа. Некоторые краснодарцы даже стали показывать успехи по съезду на этих лыжах с горок. Но ежедневный фанатичный энтузиазм проявлял только Андрюха.

В выходные удавалось выезжать на «десятку» (жилой городок дивизии) поесть мороженого и сходить в кино. Да и просто выбраться в цивилизацию из тайги доставляло удовольствие. Проблема попутных БМДСов на просторах расположений ракетных дивизий и северного космодрома только начиналась. И начиналась в Тагиле. В кинотеатре посмотрели премьеру лучшей в мире экранизации «Графа Монте-Кристо» под названием «Узник замка Иф».

Не многие советские фильмы могли впечатлить, но этот однозначно попал в число достойных. Рано ушедшие Дворжецкие украшали любой фильм. В этом играл младший, хотя Андрюха больше уважал Владислава. Но молодость Евгения с лихвой компенсировал Виктор Авилов. Фильм очень украсил Градский. Наверно, это был пик его творчества. Конечно, уже была зрелищность и голливудство, и поставить его в один ряд с особо почитаемыми Андрюхой творениями Мотыля по Искандеру под названием «Расстанемся, пока хорошие», и работами Алова с Наумовым было как-то неправильно, но в своём классе это был достойный фильм.

Многие из актёров успеют уйти из жизни до испытания эпохой позора, в которой поразительное их количество обнажило свою сущность мразей и прихлебаев, «славящих царя» и «власть воров». Так и не уложится в голове, как мог игравший Иешуа и Высоцкого на деле оказаться столь омерзительной личностью с мелкой душонкой и просто дерьмом. И как Гоцман смог оказаться образцом тупости и подлости. Да и просто хочется спросить у всех этих горе-лицедеев, создававших на экране образцы правильности, отваги, принципиальности, бесстрашия — хватило бы денег у альфабанков и почтабанков, чтобы купить Высоцкого?

Обратно возвращались через Москву. Пара суток в поезде — и тагильской зимы как и не бывало.

Начались последние месяцы подготовки к диплому и госам. Обстановка была очень спокойной. Бегали по утрам уже самостоятельно. Казалось, полученный от Колесникова заряд не даст остановиться никогда. Андрюха так и пробегает потом всю жизнь. Спина и разбитое колено заставят перейти на спортивный шаг после пятидесяти. Пока же бегали по утрам по Красной в спортивных костюмах и поодиночке. Ясное краснодарское утро заряжало позитивом по максимуму. Всегда подстриженный кустарник сменялся тенистыми платанами, разделяющими аллею на параллельные дорожки. Разворот у «Авроры» — и в обратный путь по ещё не совсем проснувшемуся городу.

Часто пересекались на спортгородке с Олегом Караушем. Делились добытой информацией из области качалки и рукопашного боя. Пробовали разные методики и технологии. Заставлять подчинённых уже не было необходимости, и каждый работал над собой по собственному желанию. Позже начали срываться в спортивной форме через забор (бежать на КПП как-то было уже не солидно).

Бежали на новый мост через Кубань и на противоположный берег. Открывались виды на ещё незастроенные поля, дачи, реку и город на противоположном берегу. Бежать можно было до затона и дальше. В красивых местах останавливались и пытались отрабатывать с трудом раздобытые «като», прочие элементы из ушу и других дисциплин. Спарринги без контакта. Ну, почти. Заниматься на свободе было в кайф.

Полу гражданская жизнь не могла притупить тревогу по поводу скорых перемен. Как оно там сложится в войсках? Куда попадём? Ну и всё такое. Никто ещё даже представить не мог, что в армии до пенсии останутся лишь немногие. Смутные времена напрочь убьют боевой дух «грозы американского империализма», предварительно уничтожив все идеи, на которых держалось общество. Большинство бабковцев уволятся в первые годы, полностью разочаровавшись в армии. Часть перейдёт в силовые структуры, но основная масса — на «гражданку».

Олегу Караушу не суждено будет пережить этот развал идей и моральных устоев. Он окажется в Чечне. Его будет ждать плен, нечеловеческие пытки и смерть. Это станет огромной трагедией в истории бабковцев. Отсутствие информации не сгладит тяжесть на душе. Большинство, как и Андрюха, узнают об этом спустя много лет. И придётся осознать многое. Как тяжело некоторым из них и их семьям пришлось в эти годы разрозненности. Придёт ощущения вины за то, с каким энтузиазмом некогда бывший единым организмом курс ринулся врассыпную добывать подножный корм, променяв нажитые за пять лет ценности на заблестевшие дешёвые перспективы. И никто не старался узнать о возможных бедах вчерашних братьев по оружию и их семей.

Успех карьеры зависел от одного важного обстоятельства — Партия! Офицеры ещё делились на членов КПСС и беспартийных. И всем, отнесённым к числу продвинутых, курсантам предлагалось вступать в Партию ещё в училище. Олег Левик, Димка Шикунов, Витька Макагонов уже сделали это. Андрюха, хоть и нехотя, но воспринял данную процедуру как должную. Необходимо было получить рекомендации, заполнить документы и подготовиться.

С рекомендациями проблем не оказалось. Полковник Кондратьев подготовил безупречную. Благо до него не доходили сведения о разгулах на свадьбах.

Запомнилась процедура заполнение партийных документов. Такой чистоты и аккуратности больше не потребовалось нигде. Позже, когда нужно добиться от кого-то аккуратности в заполнении бумаг, Андрюха говорил: «Как для партийных документов!» Только далеко не всем это было понятно.

Защита диплома прошла, как и ожидалось, “на ура”. Андрюха написал на своём максимальную дату хранения — 5 лет, чем вызвал скептические улыбки окружающих. Но планы по жизни были грандиозные. Не меньше, чем научить мобильные МКР стартовать с марша за несколько минут и повысить точность стрельбы до нескольких метров, что теоретически могло позволить применять ядерные заряды меньшей мощности или вообще отказаться от них. Таким виделось личное участие в претворении в жизнь глобальной идеи «мира во всём мире».

Наступило время государственных экзаменов. «Тактика войск» и «Эксплуатация» были сданы на отлично. С «Общевоинскими уставами» не совсем сложилось, но сдал. Близился экзамен по «Научному коммунизму», и это обещало большое несчастье, если бы не ощущение, что его ради показателей будут тянуть. Но как именно будут тянуть при наличии абсолютно нулевых знаний по предмету? В этом и заключался весь интерес ситуации.

Андрюхе попался билет об основных этапах, закономерностях, движущей силе развития социалистического общества, и перспективах построения коммунистического. Что-то вроде этого. Деваться было некуда, какую-то информацию необходимо выдавать, и Андрюха стал импровизировать. Выйдя к доске, он нарисовал график подъёмов и спадов развития СССР. Первый мощный подъём начинался с 20-х годов, потом кривая роста становилась более пологой, символизируя этапы продразвёрсток и чисток (как он представлял), и наступил обвал в 41-м. Потом новый всплеск резко вверх, и кривая стала почти пологой к 89-му. В голове крутились крамольные фразы типа «общество без тумаков — как без пряников», от которых самому становилось не по себе. Две величайших трагедии в истории не только страны, но и человечества не допускали никакого сарказма по их поводу, но иных идей не возникало.

Конец ознакомительного фрагмента.