Овернский клирик

Андрей Валентинов, 1997

Бывшему крестоносцу, а ныне скромному монаху из знаменитого аббатства Сен-Дени, отцу Гильому де Ту, менее всего хочется заниматься расследованием странного происшествия, связанного с пропажей рыжей девушки в маленьком городке недалеко от Тулузы. Тем более в это дело оказываются замешаны местные власти, косматые демоны, катары, благородные разбойники и Римская Курия. К тому же пропавшая девушка вскоре вернулась, правда, не одна, а… целых две. Есть ли среди них настоящая? Действие историко-детективной фантазии Андрея Валентинова происходит во Франции XII века накануне второго крестового похода. Овернский клирик пытается сделать все, чтобы не запылали костры Инквизиции.

Авентюра вторая

О том, кого можно встретить по пути из Тулузы в Памье

1

Я послал брата Петра на рынок за припасами — и сразу же понял, что допустил ошибку. Конечно, в зелени и рыбе он разбирается, но еще при въезде в Тулузу мы решили купить кувшин хорошего вина, чтобы, как скромно выражаются в Сен-Дени, прочистить горло от дорожной пыли. В рвении Пьера я не сомневался, равно как и в том, что на тулузском рынке можно купить вино лучших виноградников Окситании. Но откуда нормандцу знать, какое вино хорошее, а какое — нет? Представляю, что они там пьют возле Руана! Здешним торговцам дай только почувствовать слабину — мигом обдурят, будь ты хоть самим архиепископом.

Мы с братом Ансельмом расположились неподалеку от рынка, где местные крестьяне выгружали подводы, и, присев на какие-то мраморные обломки, уже успевшие врасти в землю, с нетерпением ожидали Пьера. Конечно, можно было завернуть в ближайшую харчевню, но отпугнула грязь и запах лука, который преследовал нас от самой Луары. Без лука в Окситании не готовят, по-моему, даже знаменитый медовый напиток. Иногда к запаху лука добавляется аромат чеснока — и тогда воздух Окситании становится поистине целебным.

— Эх! — наконец не выдержал я. — Надо было самому идти!

— Помилуйте, отец Гильом, — отозвался Ансельм самым невинным голосом. — Брат Петр прекрасно разбирается в луке…

Я чуть не подавился, поскольку на лук уже смотреть не мог, а вдыхать его аромат — тем более.

— Если он принесет лук, брат Ансельм, и если вино окажется скверным, я наложу на вас епитимью — семь луковиц в день вперемежку с чтением «Светильника».

— А меня-то за что? — невинно моргнул парень, и я мысленно увеличил число луковиц до дюжины.

Пьер появился вовремя, ибо я уже собирался начать экзекуцию над Ансельмом, заставив его читать вслух очередной раздел из Гонория Августодунского. На эту душеполезную книгу итальянец уже не мог смотреть без содрогания. Конечно, «Светильник» в больших дозах невыносим, но я твердо знал, что брату Ансельму следует научиться смирять гордыню, а брату Петру — подтянуть латынь. Для обеих этих целей книга вполне годилась.

Брат Петр довольно ухмылялся, а я не без содрогания ждал, что он выложит на старую холстину, заменявшую нам скатерть. Жареная рыба, сыр, хлеб, кажется свежий, зеленые листья салата… Лука, хвала Святому Бенедикту, нет. И вот, наконец, кувшин. Я вздохнул:

— Брат Петр, пробовали ли вы вино, прежде чем купить?

— Да, отец Гильом.

Прозвучало не особо уверенно. Я вновь не смог удержать вздоха:

— И… как вам оно?

— Лишь аббат с приором, двое, пьют винцо — и недурное, — печально отозвался нормандец, — но иное, но худое грустно тянет братия…

— Как?!

Успехи в латинском языке были очевидны. И раньше Пьер любил всякие присказки, но теперь отмачивал их не на нормандском наречии, а на языке Вергилия.

— Языку и чреву благо, где твоя излита влага…

Не выдержав, я схватил кувшин и осторожно нюхнул. Затем попробовал. Потом еще раз попробовал…

— А мне можно, отец Гильом?

Ансельм, вероятно, уже почувствовав что-то, нетерпеливо подсел поближе.

— Да… — сказать было нечего. Нормандец продолжал удивлять. Но если латынь и латинские присказки еще можно отнести на счет брата Ансельма, то такое вино…

— Землячку встретил, — лапища Пьера уже тянулась к рыбе. — Она тут все знает. Ейный отец…

— Ее отец, — механически поправил я, и тут до меня наконец дошло: — И сколь юна эта ваша землячка, брат Петр?

Нормандец отдернул руку и застыл, сообразив, что сказал лишку:

— Она… Девица… Юница сия… С отцом… Она вино показать… Ее отец торговать скот…

— Паствой резвою своей правила пастушка, и покорно шли за ней козлик да телушка, — вполголоса прокомментировал Ансельм. — У пастушки, как пожар, на лице румянец… Вдруг навстречу ей школяр…

— О Святой Бенедикт! — воззвал я. — Ну что мне с вами делать, братья?

А что было делать? Наверное, и сам Святой Бенедикт растерялся бы…

— Благословите трапезу, отец Гильом, — как ни в чем не бывало предложил Ансельм, и я, вздохнув в третий раз, последовал его совету.

В славном городе Тулузе мы оказались даже быстрее, чем я предполагал. Признаться, дороги Королевства Французского не располагают к быстрому путешествию. Они вообще не располагают к путешествию, если, конечно, вы не сеньор, который может себе позволить портшез и сотню латников конвоя, или не скромный монах, знающий, что такое «клюнийская тропа».

Земля французская с давних веков богата монастырями, но после того, как два века назад братья из Клюни начали основывать обитель за обителью, пожалуй, трудно найти район, кроме диких пустошей Бретани, где один монастырь отстоит от другого дальше чем на дневной переход. После этого смиренным братьям не требуются больше столбовые дороги. «Клюнийская тропа» охватывает практически все Королевство Французское, и бенедиктинцы, клюниийцы, равно как и братья иных орденов, получили возможность путешествовать со всеми удобствами, причем с гарантированным ночлегом, ужином и, если требуется, соблюдением тайны. По «клюнийской тропе» легко обойти большие города или замки, где поджидают нежелательные знакомства. Более того! Наши уставы, включая и устав Святого Бенедикта, не рекомендуют братьям ездить верхом. Им положено следовать примеру Апостолов, что мы и делаем, но… Но почти всегда, когда выходишь поутру из ворот монастыря, встречаешь повозку, идущую в нужном направлении, хозяин которой никогда не откажется подвезти путешествующих братьев. Кто-то окрестил этот способ путешествия «стой-телега». Название, несмотря на жуткий вульгаризм, быстро прижилось.

Так, пешком, а чаще «стой-телегой», мы быстро и без проблем добрались до Осера, затем до Везеле, Ла Шарите и Совиньи. В Клюни заходить не стали — место слишком людное, а мне не хотелось вызывать лишние пересуды.

От Совиньи путь вел к обители в Муассаке, но меня все время тянуло свернуть налево. Там, всего в паре переходов, начиналась Овернь, моя Овернь, где знакома каждая тропинка, где небо кажется более голубым, а вода из горных ручейков — сладкой, как мед. Но я сдержался. В замке Ту давно хозяйничает мой младший брат, с которым мы никогда не ладили, да и что делать под родным кровом? Я не был там слишком долго, и стены фамильного замка покажутся мне сводами склепа. Меня забыли — и жаль, что я ничего не забыл…

И вот Тулуза, откуда рукой подать до Памье. Но прежде чем ехать к предгорьям Пиренеев, предстояло кое-что выяснить в столице графства. Кто знает, не отсюда ли тянется паутина, в которой запутались мирные обыватели из Артигата?

Чтобы брату Петру жизнь не показалась слишком легкой, я заставил его после трапезы прочитать благодарственную молитву, причем вслух и с выражением. Заметив ошибку — прямо скажем, не особо существенную, — я велел прочитать молитву еще трижды, а затем — также вслух — просклонять никак не удававшееся ему слово. Несколько удовлетворив свое чувство справедливости, я решил заняться братом Ансельмом, дабы тот не обучал наивного нормандца тому, чему не велено, но нахальный парень опередил меня, поинтересовавшись нашими дальнейшими планами.

— Брат мой! — ответствовал я, соображая, чем бы озадачить излишне жизнерадостного Ансельма. — План ваш состоит в том, чтобы смиренно — слышите! — смиренно исполнять приказы отцов ваших духовных.

— Истинно так, отец Гильом. — Парень лицемерно вздохнул. — И да будет воспитуемый, словно труп, в руках воспитателя…^[20]

Меня передернуло.

— Брат Ансельм, где вы слыхали подобную мерзость?

На его лице появилась кривая усмешка:

— В Риме, отец Гильом. От одного испанского кардинала. Он был весьма недоволен недостатком почтительности к отцам духовным… Кстати, графа нет в Тулузе.

Наверное, вид у меня стал весьма ошеломленный, поскольку негодник Ансельм вновь улыбнулся, на этот раз своей обычной улыбкой, и пояснил:

— Я услыхал это у ворот, пока мы ждали, когда откроют. Один стражник сказал другому… Граф два дня как уехал на охоту, его ждут не скоро.

У парня оказался острый слух и вдобавок умение вовремя вставить нужное слово. А вообще-то мог сказать и сразу, умник!

— Точно нет, — поддержал Ансельма нормандец. — Я на рынке узнать… узнал. Мне это сказала… торговец скотом…

— Сказал торговец скотом, — поправил я, сделав вид, что ничего не заметил. — Итак, Его Светлости нет в городе.

— Вы пойдете к архиепископу? — негромко поинтересовался Ансельм.

Отец Сугерий, человек предусмотрительный, снабдил меня письмом не только к графу, но и к Его Преосвященству, но я невольно задумался.

— Архиепископ Рене — не тот человек, к которому стоит…

— Брат Ансельм! — Я предостерегающе поднял руку. — Я, кажется, уже просил вас не высказывать подобные суждения о князьях Церкви…

— Грешен, отец Гильом… Вы, конечно, правы — монсеньор Рене — пастырь, ведомый всему миру своей неподкупностью, нежеланием приближать своих родичей к управлению епархией и, главное, любовью к ближнему своему.

— Ну и хорошо! — удивился Пьер, уловивший какое-то несоответствие в словах и тоне, которым они произнесены. — А то я слыхал, что он с этими… отроковицами…

Я еле удержался, чтобы не ухватить их обоих за уши. Впрочем, мне самому приходилось слышать о монсеньоре Рене и нечто похуже.

— Неподкупность Его Преосвященства, — осторожно начал я, — увы, мало чем отличается от неподкупности иных, весьма достойных иереев. Его родичи… К сожалению, и это встречается часто…

— А! — понимающе кивнул Пьер. — Эта, как ее? Содомия!

Ансельм моргнул и, не удержавшись, рухнул на траву, задыхаясь от смеха. Пьер недоумевающе уставился на корчившегося в конвульсиях итальянца и повернулся ко мне.

— Не содомия, а симония, брат Петр, — пояснил я как можно спокойнее. — От имени Симона Мага, который пытался купить у Апостолов Духа Святого. А содомия — от названия города…

— Ну, да… — растерялся нормандец. — Я думать… думал, что они в Содоме этим и занимались…

— Не надо! — выдавил из себя Ансельм, тщетно пытаясь встать. — Умру!

Новый приступ смеха опрокинул его на траву.

— А чем они в Содоме занимались? — начал было Пьер, но мне пришлось пресечь его законное любопытство, дабы не погубить достойного брата Ансельма всеконечно. Отсмеявшись, тот наконец вновь принял вертикальное положение и долго вытирал слезы.

— Так вот, о Его Преосвященстве, — продолжил я. — К сожалению, его… гм-гм… любовь к ближним действительно хорошо известна. Более того, известно и другое…

— Что он тайный катар, — уже без всякого смеха заметил Ансельм.

Пьер широко открыл рот, затем нахмурился и придвинул ближе свой «посох», до этого мирно лежавший в стороне. Я покачал головой:

— Скажем осторожнее — он не особо радеет о борьбе с этой богопротивной ересью. Но церковная субординация требует, чтобы мы представились монсеньору Рене. Кроме того, у нас в Тулузе есть и другие дела. Надо получить деньги у ломбардца и выяснить, где сейчас находятся арестованные. Они давно должны быть здесь.

— Для этого незачем ходить к архиепископу, — возразил Ансельм. — Деньги получить надо, а все остальное я могу узнать сам.

— Точно, — поддержал его Пьер. — Я тоже сходить… схожу на рынок и поспрашивать…

— У торговца скотом, — кивнул итальянец.

Брат Петр вновь смутился и принялся сосредоточенно приглаживать свою отросшую за последние недели рыжеватую шевелюру.

— Итак, идем к архиепископу, — заключил я. — Отец Сугерий просит его в письме ознакомить нас с обстановкой в графстве. Округ Памье до недавнего времени считался спокойным, там даже катары никак себя не проявили.

— Так чего к архиепископу идти? — удивился простодушный Пьер. — Надо у этих катаров и спросить!

Я поглядел на брата Петра, после чего тот покраснел, затем начал бледнеть. Уже собираясь высказаться, я вдруг поймал себя на мысли, что нормандец в чем-то прав.

— Я бы не отказался, брат Петр. Но едва ли их вожди захотят со мной встретиться.

Нормандец при этих словах облегченно вздохнул, и его физиономия постепенно приобрела естественный цвет.

— Ну, а мы их попросить! — бодро заявил он и погладил свой «посох».

…Это незатейливое изделие уже сослужило нам неплохую службу. На дороге из Везеле в Ла Шарите к повозке, на которой мы ехали, подошли четверо мрачного вида оборванцев, поджидавших своего часа в дорожной канаве. Хозяин повозки уже собирался убегать в лес, спасая свое бренное тело, но брат Петр достал «посох» и несколько раз покрутил им над головой. Этого хватило — поднялся ветер, мгновенно сдувший незваных гостей с дороги…

— Отец Гильом, вы в самом деле хотите поговорить с руководством катаров? — негромко поинтересовался Ансельм. Спрашивал он столь серьезным тоном, что я невольно помедлил, стараясь правильно подобрать слова.

— Пожалуй, да. Я уверен, что катары — не разбойники и не убийцы. Они не захотят, чтобы в округе Памье и во всей Окситании запылали костры. Но едва ли они пожелают говорить с посланцем кардинала Орсини…

2

Архиепископский дворец находился на главной площади Тулузы, буквально кишевшей разнообразной публикой. Монсеньор Рене еще не принимал, и двери его обиталища оказались запертыми. Довольно быстро я выяснил, что желающих попасть туда немало и мне придется ждать своей очереди до вечера, если не до завтрашнего утра. Конечно, со мной был пергаментный свиток, открывавший любые двери, но я не спешил показывать документ, врученный Его Высокопреосвященством. Дабы братья Петр и Ансельм не изнывали от скуки, я отправил их прогуляться, посоветовав зайти в знаменитый собор Святого Константа, известный своими прекрасными мраморными статуями. Пьер охотно согласился, но направился почему-то в сторону рынка. Куда пошел брат Ансельм, я так и не сумел заметить — парень мгновенно растворился в шумной толпе.

Время шло медленно. Я держался поближе ко входу во дворец, прислушиваясь к певучей окситанской речи. Иногда так можно узнать немало любопытного, но на этот раз мне не повезло. Те, кто ожидал приема у монсеньора Рене, толковали о разных мелких делишках, а также о том, сколько придется заплатить секретарю за встречу с Его Преосвященством. Как я понял, в последнее время цены выросли. Слушать такое неприятно, но в этом отношении секретарь архиепископа поступает вполне в духе традиции, и хорошо, если берет лишь за прием, а не за что-то более существенное. В общем, становилось скучно, и я начал жалеть, что отослал молодых людей. Самое время проверить, как они усвоили очередную главу из «Светильника»…

Внезапно толпа зашумела. Вдалеке послышался резкий звук охотничьего рога. Застучали копыта, люди начали быстро подаваться в стороны, освобождая проход. Над толпой мелькнули перья — несколько всадников рысью мчали к ступеням дворца. Меня оттеснили в сторону, я смог заметить лишь цветные шапки и загорелые бородатые лица.

По толпе прошелестел вздох удивления, затем посыпались громкие фразы на «ланг д'ок». Уже через минуту я понял, что всадники в шапках — ловчие графа Тулузского, которые привезли от Его Светлости подарок Его Преосвященству. Еще через минуту я узнал причину всеобщего любопытства. Подарок оказался необычным — здоровенный волк, которого охотники изловили живьем и теперь волокли на цепях пред светлы очи монсеньора Рене. В последние недели, несмотря на то, что стояло лето, окрестные волки изрядно обнаглели, и охотничий успех графа вызвал всеобщий энтузиазм.

Поскольку иных развлечений не намечалось, я, ведомый греховным любопытством, принялся пробираться поближе, дабы взглянуть на трофей. В нашей Оверни полно серых разбойников, и мой отец неоднократно брал меня на охоту. Одну волчью шкуру — огромную, необычного черного цвета — я захватил с собой в Палестину, а после подарил атабеку Имадеддину, чем вызвал у него настоящий восторг. Атабек — заядлый охотник, но черные волки водятся только в Оверни.

Пробираться через толпу пришлось долго, но наконец я оказался во втором ряду и осторожно заглянул через плечо здоровенного верзилы, что-то громко говорившего своему соседу. Кажется, он жаловался на все тех же волков, утащивших прошлой зимой его овец.

Вначале я заметил всадников. Их было четверо, они красовались на своих крепких жеребцах, переговариваясь с толпой. Ловчие расположились квадратом, к центру которого вели тонкие железные цепи. Очевидно, там и находился пленник. Я вытянул шею, привстал на цыпочки — и отшатнулся.

Это был не волк. То, что стояло на четвереньках в железном ошейнике, к которому тянулись цепи, выглядело страшно, жутко — но это существо никогда не было зверем. Спутанные волосы, разорванная ударами бича кожа, безумный взгляд остановившихся глаз, пена на искусанных губах… Человек! Вернее, это существо когда-то было человеком. Теперь «это», чему я не мог подобрать имени, стояло на четвереньках и тихо выло, поматывая головой. Я заметил на глазах у несчастного слезы, но не слезы боли или обиды — так мог плакать только безумец…

Я перекрестился, провел ладонью по лицу и вновь взглянул. Нет, не привиделось. «Это» стояло совсем близко, и я заметил на его шее почти скрытый длинными спутанными волосами нательный крест.

Толпа вокруг шумела, меня несколько раз крепко пихнули желающие протиснуться поближе, но я не реагировал, пытаясь понять, что происходит. Кто-то безумен — или я, или все окружающие. Я вижу несчастного в ошейнике, они…

— Простите, добрый человек, — я наконец-то обрел дар речи и тронул за плечо стоявшего передо мной верзилу.

— Чего? — буркнул он весьма недружелюбно, обернулся — и тут заметил мою ризу. — Простите, отец…

— У вас часто встречаются такие… звери?..

— А? — парень мгновенье раздумывал. — А чего! Они того… И встречаются. Вот давеча…

Он повернулся в сторону всадников и внезапно замер. Я услыхал сдавленное: «А-а-а-а…»

— Что случилось?.. — начал я, но верзила тыкнул рукой вперед и выдохнул:

— Кровь Христова! Оборотень!

Я вздрогнул, но тут же почувствовал нечто похожее на облегчение. Я не сошел с ума. Во всяком случае, не я один. Я убрал руку с плеча верзилы, собираясь вновь перекреститься, как вдруг тот отшатнулся, чуть не сбив меня с ног:

— Волк! Снова волк! Святой отец, защитите!

Я положил руку ему на плечо, надеясь успокоить, но детина уже орал:

— Снова оборотень! Кровь Христова! Оборотень!

И тут я начал что-то понимать. Я вижу человека, остальные — волка. Но как только я касаюсь кого-то…

На всякий случай я отодвинулся подальше, оставив очумевшего верзилу объясняться с ничего не понимающими соседями. Оборотень? Конечно, приходилось слыхать о таком — подобные сказки вам расскажут в любой деревне, но увидеть своими глазами!.. Но тут же я вспомнил — крестик! Даже отец Петр Ломбардский никогда не поверит в оборотня с крестом на груди!

Я беспомощно оглянулся, проклиная себя за то, что отпустил Пьера и особенно Ансельма. Хладнокровие этого паренька пришлось бы очень к месту. Толпа продолжала шуметь, и я понял, что меня попросту не услышат. Да и что я смогу сделать? Подходить к каждому, объяснять, класть руки на плечо?

Мелькнула мысль немедленно идти к архиепископу. Я уже начал пробираться через толпу, нащупывая под ризой свиток, открывающий все двери, но вовремя остановился. «Волка» прислали в подарок — в подарок монсеньору Рене. И прислал Его Светлость — власть светская власти духовной…

Я вновь оглянулся, надеясь, что кто-то из моих ребят уже возвращается, и тут взгляд зацепился за знакомый белый цвет. Белая риза! Я сделал шаг вперед и понял: это не Ансельм, не Пьер — незнакомый монах, уже пожилой, с большим наперсным крестом на груди. Подумав несколько мгновений, я решился и поспешил к нему:

— Приветствую тебя, брат!..

Он тоже заметил меня. У монаха оказался типичный окситанский выговор и характерное для южан «ты» — так они обращаются даже к епископам.

— Рад вас видеть, — я замешкался, подбирая слова на «ланг д'ок». — Я — брат Гильом из Сен-Дени.

— Брат Джауфре… Что-то случилось?

— Мне… — на миг я вновь ощутил неуверенность. — Мне нужна ваша помощь. Вы здешний, брат Джауфре?

— Да, — в голосе окситанца звучало удивление. — Я из монастыря Святого Креста.

Я кивнул — обитель Святого Креста находилась в самом городе.

— Извините, брат Джауфре, вы… Вас здесь знают?

Он улыбнулся:

— Я лишь смиренный раб Божий, как и все мы… Но, надеюсь, кое-кому известен. Я приор нашей обители.

Я скользнул взглядом по наперсному кресту и обругал себя за недогадливость.

— Извините, отче… Наверное, только вы можете мне помочь. Прошу вас, пойдемте…

Окситанец кивнул и, ничего не спрашивая, направился вслед за мною к архиепископским дверям. Перед нами расступались, некоторые склоняли головы, и я понял, что приора Джауфре здесь действительно знают.

Знакомого верзилы на месте не оказалось — вероятно, вид «оборотня» подействовал на него излишне сильно. Нас пропустили в первый ряд. Я быстро взглянул вперед — нет, мне не привиделось. Несчастный был на месте, но уже не стоял, а лежал на мостовой. Нательный крестик валялся в пыли, чуть прикрытый распущенными волосами. По избитому телу пробегала дрожь, в тихом вое слышались какие-то непонятные, странные слова.

— Вы… Отче, вы видите этого волка?

Наверное, мой вопрос прозвучал необычно, поскольку брат Джауфре несколько раз внимательно поглядел на охотничью добычу графа, прежде чем утвердительно кивнуть.

— А теперь… Да поможет нам Святой Бенедикт!

Я легко коснулся его плеча. Послышался сдавленный вздох, рука окситанца дернулась ко лбу, глаза блеснули.

— Вы видите? Вы видите, отче?

— О Господи… Фирмен Мори!

Я отнял руку, и перст брата Джауфре застыл у груди. Тонкие губы сжались и побелели.

— Волк… Брат Гильом, что это значит?

Я вновь коснулся его плеча.

— Я увидел… Если я дотронусь до вас, вы тоже можете увидеть… Фирмен Мори — кто это?

Окситанец минуту помолчал, затем рука вновь поднялась в крестном знамении. Наконец губы дрогнули:

— Фирмен Мори, сын городского старшины… Он давно в ссоре с Его Преосвященством. Тот обвинил его в ереси, а Фирмен заявил, что монсеньор требовал от него мзды, дабы замять дело. Неделю назад этот юноша исчез, его до сих пор ищут…

— Нашли. — Я отпустил его плечо, и брат Джауфре медленно закрыл глаза.

— Спасибо вам, брат Гильом… Говорят, в любом городе всегда найдется несколько праведников. Но в Тулузе их, похоже, не осталось, и хвала Господу, что вы покинули стены Сен-Дени.

— Но что делать? — поторопил я. — Сейчас этого несчастного отведут в зверинец.

— Не отведут. — Глаза окситанца были вновь открыты, во взгляде блеснула сила и уверенность. Рука неторопливо сняла с шеи наперсный крест.

— Брат Гильом, будьте рядом…

Я кивнул, пытаясь догадаться, что он задумал. Брат Джауфре мгновенье помедлил, затем шагнул вперед, поднимая крест.

— Дети мои!

Голос прозвучал неожиданно громко, и на мгновенье настала мертвая тишина. Окситанец обвел взглядом толпу и уверенно продолжил:

— Дети мои! Я — смиренный брат Джауфре из обители Святого Креста За Стенами. Вы узнаете меня?

Толпа зашумела, люди удивленно переглядывались.

— Отец приор! Отец приор! Приор из Святого Креста!

Окситанец удовлетворенно улыбнулся, но тут же лицо его вновь стало суровым.

— Дети мои! Слушайте меня и делайте, как я велю! Положите руки на плечи друг другу или возьмитесь за руки…

Я начал понимать. Тулузцы, не подозревавшие ни о чем, стали удивленно переглядываться, послышались смешки, но авторитет приора из обители Святого Креста был велик — люди повиновались. Через минуту толпа стала походить на танцоров, готовых начать весенний хоровод. Наверное, эта мысль пришла в голову не только мне.

— Отец приор! — крикнул кто-то. — Музыкантов звать?

— Музыкантов! — послышался хохот. — Спляшем волчью пляску!

— Не спешите! — брат Джауфре взмахнул крестом. — Не время для плясок! Дети мои, взгляните на того, кого вы считаете зверем!

Окситанец взял за руку стоявшего рядом с ним горожанина, а я, окончательно сообразив, что он задумал, коснулся его плеча. Теперь оставалось узнать, не ошибся ли я и не ошибся ли он. Несколько мгновений стояла мертвая тишина, и вдруг послышался сдавленный женский крик. Еще миг — и всеобщий вопль покрыл все вокруг:

— Оборотень! Оборотень! Святой Альбин, спаси нас! Оборотень!

Кто-то бросился назад, упал, над ним колыхнулась толпа.

— Стойте! — Брат Джауфре вновь поднял вверх крест, и люди мгновенно стихли. — Свершилось злое дело! Вы узнаете Фирмена Мори, сына досточтимого Барнабе Мори?

— Да! Да! — эхом откликнулись люди. — Фирмен Мори! Проклятый оборотень! Оборотень!

— У него на шее крест! — крикнул окситанец, и голоса недоуменно стихли. Ловчие, непонимающе глядевшие на толпу, слезли с коней и, сообразив, в чем дело, тоже взялись за руки. Через мгновенье один из них, самый молодой, закрыл глаза руками и с криком упал на мостовую.

— Мы отведем несчастного в монастырь, — продолжал брат Джауфре. — Наши братья смогут ему помочь и провести экзорцизм, дабы вернуть ему людской облик. А потом мы накажем виновных!

— Вот они! Вот они! Колдуны!

Вокруг испуганных ловчих сомкнулась живая стена, но резкий крик монаха остановил самосуд.

— Не карайте слуг! Они не ведали, что творили! Делайте так, как я велю. Пусть они сами отведут несчастного в обитель!

Толпа подчинилась. Охотники, испуганно переглядываясь, взялись за цепи. Старший — пожилой ловчий в богатом кафтане, снял шапку:

— Святой отец! Добрые люди! Не вините нас, ибо этот оборотень не только видом волк, но и вел себя по-волчьи. На наших глазах вцепился он в горло коня и разорвал руку молодому Альберту, пажу Его Светлости…

— Свершилось злое дело! — повторил брат Джауфре. — Святая Церковь накажет виновных и поможет тем, кто пострадал!

— Слава отцу Джауфре! — крикнул кто-то. — Чудо! Он совершил чудо! В монастырь! В монастырь!

— Дети мои! — воззвал окситанец, но толпа уже валила с площади, окружая ловчих, волочивших на цепи несчастного «волка». Брат Джауфре повернулся ко мне:

— Извините этих людей, брат! Как только мы придем в монастырь, я привселюдно объявлю о том, кто спас беднягу. Вы действительно совершили чудо!

Я хотел ответить, но в висках шумело, и все вокруг начало казаться чем-то нереальным, происходящим не со мной. Я не совершал чуда, это неправда!

— Отче! — наконец выговорил я. — Во имя Святого Бенедикта, никому не говорите обо мне! Пусть слава достанется Святой Церкви и вашей обители.

— Но почему? — брови окситанца удивленно взлетели вверх. — Ваш подвиг прославит Сен-Дени…

— Нет! — сознание уже работало, и я знал, что надо делать. — Никто не должен знать, что меня видели в Тулузе, брат Джауфре. Никто! Молчите обо мне во имя славы нашего ордена и… — я перевел дух, — безопасности Королевства Французского!

Глаза окситанца потемнели, он на мгновенье задумался.

— Да будет так, брат мой. Но знайте — наша обитель и я, грешный, всегда готовы помочь.

Я хотел поблагодарить, но окситанец уже смешался с толпой, покидавшей площадь. Я вытер со лба холодный пот. Надо успокоиться. Еще ничего не кончилось, все только начинается…

— Отец Гильом! — Пьер спешил ко мне сквозь поредевшую толпу, сжимая в одной руке «посох», а в другой — надкушенный калач. — Отец Гильом, что тут происходить?

— Происходит, — привычно поправил я. — Ничего не происходит, брат Петр. Волка привезли, вот люди и собрались.

— А-а-а! — задумался парень. — А кричали: оборотень!

— Оборотней не бывает, — вздохнул я. — А где брат Ансельм?

— Тут! — итальянец появился, словно из-под земли, тоже с калачом в руке.

— Мир вам, братья! — Пора было перехватывать инициативу. — А с чем это у вас калачи? Не с мясом ли?

— Э-э-э-э, — в один голос протянули молодые люди. Я многозначительно кашлянул и, взяв их под локотки, отвел в сторону. Здесь народу было поменьше, и нам никто не мог помешать. Пока мы шли, калачи умудрились каким-то образом исчезнуть, оставив меня без того, что в Кодексе Юстиниана называется «корпусом улик».

— Ну, брат Петр, — начал я, сделав вид, что ничего не заметил, — видели ли вы скульптуры в храме Святого Константа? Понравились ли они вам?

— Ум-м-м… — нормандец, судорожно проглотив последние остатки «корпуса улик», быстро вытер рукавом ризы лоснящиеся губы. — Скульптуры… Они понравились… Они красивые!

— Хорошо, — кивнул я, соображая, сколько «Верую» и «Радуйся» придется прочесть парню перед сном.

— Только я их не видел! — возопил Пьер. — Я не быть… не был в соборе! Я был на…

Слово «рынок» никак не вспоминалось, и нормандец наконец выдохнул:

— Торжище!

— «И войдя в храм, начал выгонять продающих в нем и покупающих, — бесстрастно прокомментировал Ансельм, — говоря им: написано: «Дом Мой есть дом молитвы…»^[21]

— Брат Ансельм, — предостерегающе заметил я. — Я вас предупреждал: не судите! Ибо и у вас могу спросить, понравились ли вам изваяния в храме Святого Константа?

По лицу итальянца мелькнула пренебрежительная усмешка:

— По-моему, скульптор работал исключительно зубилом. Богоматерь слева от алтаря еще ничего, а вот Святого Петра он ваял, похоже, со своего соседа-мясника. Я уже не говорю о Святом Луке в нише справа…

Я вздохнул. Брат Ансельм неисправим, но в соборе явно побывал.

— Ладно, братья, — подытожил я. — Да воздастся вам за грехи вольные и невольные, причем в ближайшее же время. Что слышали?

— Ну, это… — Пьер, видимо, окончательно успокоился. — Говорят, в Памье нечисть это… гулять. Разгуляться…

— Очень глубокое наблюдение, — согласился я. — А что еще?

— Ну, ловят этого… жинглера.

— Жонглера, брат Петр, — поправил Ансельм. — Какого-то Тино Миланца, который обокрал ризницу в соседней деревне. Только не ловят, а уже поймали. Ищут его дочку Анжелу…

— Знаю я этих жонглеров, — Пьер махнул ручищей. — Первые воры! Вот в нашу деревню пришел как-то раз один…

— Помолчи! — перебил разговорившегося нормандца Ансельм, и тот послушно умолк, не досказав своей поучительной истории.

Я уже давно заметил, что итальянец уверенно взял командный тон в разговорах с Пьером. А ведь добродушный северянин старше его лет на десять! Но в брате Петре до сих пор жив крестьянин, привыкший безропотно сносить обиды от господ. А вот брат Ансельм…

— Отец Гильом! — начал он, быстро оглянувшись, словно опасаясь неведомого соглядатая. — Арестованных из Памье в Тулузу не привозили. По слухам, монахини из Милана все еще гостят у епископа, а Жанна де Гарр…

— Первая? — уточнил я.

— Да. Она вернулась в Артигат.

— Так…

Происходящее начинало нравиться все меньше и меньше. В Памье и не думают подчиняться распоряжениям папского легата. А в самой Тулузе Его Светлость посылает монсеньору Рене странные подарки…

— Идем в Памье, — решил я. — В Тулузу вернемся после, тогда и побеседуем с графом и Его Преосвященством. Будет о чем…

— Деньги у ломбардца, — напомнил Ансельм, но я покачал головой:

— Нет. Уходим сейчас. И держим языки за зубами.

Ансельм взглянул мне в глаза и кивнул. Мы поняли друг друга — у ломбардца трех братьев из Сен-Дени могут поджидать. Наверняка могут. Должны.

— Как же так, отец Гильом? — воззвал простодушный Пьер. — Без денег?

— Будем поститься, — усмехнулся я. — Калача вам должно хватить, брат Петр, минимум на неделю. А после перейдете на репу. Она в этих краях, говорят, очень вкусная.

— Надо достать чашу для подаяний, — деловито заметил Ансельм. — Брат Петр, вы умеете петь «Воскресшего Лазаря»^[22]?

Нормандец окончательно сник. Я взял дорожный мешок и кивнул в сторону улицы, ведущей к городским воротам. Уже выходя с площади, мы услыхали громкий голос глашатая. Жители славного города Тулузы извещались о том, что властями духовными и светскими разыскивается Анжела Миланка, дочь жонглера Тино Миланца, обокравшая церковь Святого Фомы. За поимку означенной Анжелы полагалась награда в десять полновесных солидов с необрезанными краями, а также полное прощение грехов…

3

От Тулузы дорога вела на юг, вдоль берегов красавицы Гаронны до Бычьей Переправы, находившейся возле того места, где в Гаронну впадает Леза. Дальше начинались невысокие горы, за которыми и спрятался городишко Памье. Заблудиться сложно, но зато дороги, и без того разбитые, становились все хуже, чтобы у подножия гор исчезнуть, превратившись в тропинки, по которым с трудом мог пробраться мул с поклажей. Конечно, и тут можно путешествовать «стой-телегой», но я решил не рисковать. Лишний день в пути — не беда. Хуже, если остановишь не ту повозку. Наверное, бедолага Фирмен Мори пропал именно в этих местах…

Про то, что случилось на площади, я не стал рассказывать. Делать этого не стоило: брат Петр того и гляди испугается и пожалеет, что не купил предложенный ему талисман с лягушачьими лапками, а брат Ансельм, конечно, попросит пояснений. С этим было туго. Конечно, помрачить разум жителей славного города Тулузы возможно, но, выходит, монах из Сен-Дени оказался недоступным для колдовских чар? Нет, ерунда! Не праведнее же я брата Джауфре! Но все же я увидел, а он — нет…

Оставалось уповать на то, что братья из обители Святого Креста разберутся в этом деле без меня, и думать о ближайшем будущем. В Памье нам не будут рады. Более того, кое-кто вовсе не огорчится, если трое братьев-бенедиктинцев так и не доберутся туда…

У переправы скопились полдюжины повозок, возле которых разлеглись на траве крестьяне-возчики. Кое-кто уже дремал, остальные лениво переговаривались, поругивая паромщика, который отсутствовал уже третий час. Похоже, в этих местах никуда не спешили.

Ждать не хотелось, но и возмущаться не стоило. Я велел расположиться в сторонке и выдал каждому из братьев по ржаному сухарю, посоветовав запить водой из Гаронны. Брат Петр, тяжело вздохнув, принялся грызть сухарь, Ансельм усмехнулся и сунул его обратно в мешок. Я предостерегающе кашлянул:

— Брат Ансельм, прошу вас, отриньте гордыню!

— Вы имеете в виду сухарь, отец Гильом? — поинтересовался тот.

— Именно. Монах, как известно, обязан умерщвлять свою грешную плоть…

Ансельм ухмыльнулся самым наглым образом, и я решил заняться им всерьез:

— Брат мой, извлеките из вашей сумы труд Гонория Августодунского.

— Нет! — Парень побледнел. — Отец Гильом, только не это!

— Повинуйтесь, брат мой!

Ансельм судорожно вздохнул и подчинился. Брат Петр, решив, что его на этот раз миновала чаша сия, довольно ухмыльнулся и с хрустом разгрыз сухарь, но я поспешил вывести его из приятного заблуждения:

— Заканчивайте трапезу, брат Петр, и присоединяйтесь к нам… Итак, брат Ансельм, посмотрим, как вы усвоили четвертую главу этого достославного труда.

Ансельм затравленно взглянул на меня и зашуршал страницами. Я ждал.

— А теперь поясните, в каком обличье ангелы являются людям?

Послышался смешок Пьера, который явно недооценил ситуацию. Я немедленно повернулся:

— Вы желаете ответить, брат Петр? Прошу вас.

Бедняга застыл с открытым ртом, затем покорно вздохнул и начал:

— Они… которые ангелы суть… являются людям в человечье обличье…

— В человеческом обличье, — мягко поправил я. — А почему, брат Ансельм?

— Потому что так написал этот придурок Гонорий! — не выдержал тот. — На самом деле…

— Не тщитесь показать свою ученость, — вздохнул я, — ибо сказано: «блаженны нищие духом».

— И ничего не сказано! — Ансельм возбужденно вскочил и махнул рукой. — И вы туда же, отец Гильом! Вы же прекрасно знаете, что в Евангелии от Матфея это место неверно переведено из-за того, что Святой Иероним не удосужился как следует изучить койне^[23]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

20

В дальнейшем — одно из правил иезуитов.

21

Мк, 19, 45–47.

22

Песня, популярная среди нищих.

23

Разговорный вариант греческого языка.