Аргентина. Локи

Андрей Валентинов, 2018

…Европа 1937. Герцог Виндзорский планирует визит в Германию. В Рейхе назревает конфликт между Гиммлером и высшими чинами Вермахта. Отельный воришка Хорст Локенштейн по прозвищу Локи надеется вытащить бриллианты из сейфа, но ему делают предложение, от которого нельзя отказаться. Надеешься выжить – представь, что ты король. Леди Палладии Сомерсет осталось жить не больше года, ей надо успеть многое. Главное – выполнить поручение дядюшки Винни. Без остановок, без пощады, без раскаяния. Как подобает солдату Его Величества. Британский лев на охоте, смертоносные снаряды в подвале, пуля в затылок. Фарта нет, жизнь сломала мне хребет…

Глава 2

Короли и шпионы

1

В детстве маленькому Хорсту приходилось слыхать от отца, человека взглядов прогрессивных, голосовавшего за социал-демократов и читавшего Дарвина, что люди идут на преступления по вине общества. Вор, обокравший в рождественскую ночь лавку на соседней улице, сделал это, потому что был очень беден. Секретарь бургомистра, пойманный на взятках, бедностью не страдал, но все то же общество испортило его, толкнув на кривую дорожку. Локенштейн-младший отцовскую мысль оценил и принял к сведению, сделав, однако, из нее вывод во вполне прогрессивном духе. Человек — частичка общества, один из миллионов и миллионов. Значит, жизни видней, чего с него требовать, и спорить с судьбой незачем. Как объяснил любимый отцом Дарвин, такие попытки ничем хорошим не кончаются. Общество плохое и несовершенное? Так с чего сыну начальника почты быть совершенным?

Вором же будущий Локи стал не от плохой жизни, а, напротив, от очень хорошей. Берлин, куда довелось попасть, ничем не напоминал скучный провинциальный Тильзит. Здесь было все, чего только можно пожелать, причем совсем рядом, протяни руку. Так почему бы и не протянуть? Если с умом, если не делать глупостей…

Посыльных в «Курфюрстендаме» часто ловили на мелком воровстве из номеров. На место такого, с великим позором уволенного, Хорст и попал — и сразу же от подобного зарекся. Первые свои полновесные послеинфляционные марки заработал, приторговывая «коксом», причем не в своем отеле, а в соседних, от греха подальше. Не понравилось: беготни и страха много, доходов же — не очень. Парня его лет, коллегу по «бизнесу», зарезали даже не ради денег, а просто так, после лишней понюшки. Хорст, подумав, решил от дела отстать, но полезные знакомства сохранил. И когда один из его постоянных клиентов по кличке Блиц предложил немного подзаработать, отказываться не стал. Невелик труд постоять в коридоре на стреме, пока Блиц с подельщиком шуруют по номерам. Риску — всего на десять минут, недаром его будущего наставника прозвали Молнией.

Начало было простым, позже, уже самому, довелось проворачивать дела куда более сложные. Среди подельщиков Локи слыл везучим, но сам себя таким не считал. Осторожность, шило в животе — совсем другое. И деньги не тратил по-глупому, ни на казино, ни на тот же «кокс». Кое-что припрятывал, кое-что пытался пускать в оборот, однако Великая Депрессия разом превратила купленные акции в труху. Урок не прошел даром, и Хорст зарекся играть в азартные игры со столь несовершенным обществом. Тогда же оценил неясное ему доселе воровское правило — не заводить семью. Одному легче выжить, а случайная подружка всегда найдется.

Иногда Локи подумывал о том, чтобы сменить род занятий. Парню не приходилось жаловаться на внешность, он был говорлив, остроумен и неплохо пел баритоном. При гостиницах постоянно кормились смазливые «альфонсы», можно было пристать к свите очередной модной певицы или даже попытаться выйти на эстраду. Но все это — лишние хлопоты и, конечно, потеря столь ценимой свободы. Деньги не главное, их много, они всюду, подбирай и не ленись.

Однажды довелось задуматься и о шпионском ремесле. Причиной стал поход в кино с новой подружкой, на этот раз совсем не случайной. Симпатичную горничную из «Отель де Ром» следовало прикормить и умаслить. Много денег не требовалось, провинциалка из Тюрингии очень любила американское кино. Так почему бы и нет?

— Хочу про шпионов!

Можно и про шпионов.

«Шпион с моноклем» режиссера Грегори Ратоффа подошел в самый раз. Горничная была в восторге, да и сам Локи заинтересовался. Шпион на экране не только носил монокль, он был силен, красив и храбр, хорошо одевался, пил шампанское с устрицами, проводя время в ресторанах и казино, причем исключительно за казенный счет. Его славили, награждали и щедро одаряли любовью. Работа же оказалась привычной: в пустую комнату заглянуть, нужный портфель найти… Локи даже прикинул, как бы он сам поступил на месте героя. Авторы сценария знали дело вприглядку, Хорст все провернул бы куда проще и быстрее.

Однако к концу фильма очарование рассеялось. Шпиона ловили и после долгой погони, поймали, потом били, потом приговорили к виселице. В финале, он, конечно, спасся, но Хорст такому не поверил. Вместо привычного «The End» на экране явно вырисовывалась петля.

Шпионом Локи быть расхотел. Когда над Германией повеяли новые ветры, он старался держаться подальше от всего сомнительного — коричневой формы, шумных сборищ, горящих книг и нелегальных листовок. К счастью, отели по-прежнему работали, и можно было легко скользить по жизни, от дела к делу, пока не поймают.

Поймали!

Поймали и записали в шпионы. Может, хотя бы не повесят?

2

— Как замечательно, что ты приехала, Пэл, дорогая!..

Тетя Клементина, тщательно прицелившись, больно ударила в щеку сжатыми сухими губами, словно пыталась укусить, но в последний момент передумала.

–…К сожалению, я очень плохой человек. Я тебе рада не только потому, что всегда любила и люблю тебя, Худышка, а, увы и ах, из чистого эгоизма.

Следующий и к счастью последний поцелуй ударил в подбородок.

— Да-да, я страшная эгоистка, думаю прежде всего о себе и нашей семье, такая уж выросла. Пэл, милая! Повлияй на своего дядю! Это же невозможно! Невозможно!..

Сквозь желтые кроны с трудом пробивается неяркое осеннее солнце. Узкая, засыпанная гравием аллея, белые астры по сторонам, чуть дальше — беседка, увитая плющом. Пэл всегда с удовольствием приезжала в Чартуэлл. Одно из немногих мест во Вселенной, где ей действительно рады.

— Твой дядя превратил наше имение в запасной правительственный центр! Это не я придумала, так сказал бедный сэр Роберт Ванситaрт, которого дядя заставляет приезжать сюда, словно на службу и делать доклады. И, представь, кричит на него, если тот опаздывает.

Даже воздух в Чартуэлле вкусный, не в пример лондонскому. Пэл на малый миг до боли позавидовала хлопотливой тете. Вот так бы прожить жизнь!

— Это не страшно, тетя. Сэр Роберт — всего лишь государственный секретарь. Вот если бы он кричал на сэра Энтони!..

— Он и на сэра Энтони кричит! А позавчера даже кинул в него сигарой и чуть было не попал. Какой ужас, Пэл! Ну почему бы твоему дяде не заниматься живописью? У него же прекрасно получается!..

Пэл не выдержала — улыбнулась. К тетушкиным жалобам она уже давно привыкла. С должностью коменданта запасного центра та справлялась без особого труда и явно этим гордилась.

— Вот и сейчас! Он даже не вышел тебя встретить, Худышка. Только ладонью махнул, мол, встреть сама и приведи. А знаешь почему? Он c самого утра терзает нашего гостя. Тот, конечно, итальянец, но это не повод часами допрашивать человека.

— Не повод, — вновь улыбнулась Пэл. — Это, тетя Клемми, причина. Боюсь, мне даже придется ему помочь.

— Только недолго, — наставительно молвила родственница. — А то обед простынет. Ну, иди, а то дядя кричать начнет. И… Пэл!

Закусила губы, стерла улыбку с лица.

— Потом мы с тобой поговорим наедине. Ты мне, конечно, запретила, но я нашла одного врача. Очень хорошего врача…

Пэл лишь покачала головой. Еще один врач! Какой смысл? Диагноз она помнит наизусть.

Тетины пальцы клещами вцепились в локоть. Темным огнем вспыхнули глаза.

— Леди Палладия Сомерсет! Как старшая в семье я запрещаю вам впадать в отчаяние и думать о смерти. Это неправильно и недостойно сословия, к которому мы принадлежим. Слышите? Мы нужны нашим мужьям и Матери-Англии. Когда крестоносец уходит в поход, кто-то должен защищать замок!..

Закусила губы, смахнула слезинку с глаз…

* * *

«У тебя есть враги? — молвил как-то дядя Винни, будучи в прескверном настроении. — Значит, в своей жизни ты что-то когда-то отстаивал. Прятаться и молчать нельзя! Когда орлы молчат, болтают попугаи».

За себя дядя мог быть спокоен, врагов у него — видимо-невидимо. Неудивительно! Дядя никогда не молчал и постоянно что-нибудь отстаивал, главным образом себя и собственное единственно правильное мнение. Такой человек, как он, мог быть только первым, никакой иной номер его не устраивал. Дядю считали грубым, непереносимым и циничным, и он таким действительно был. Немалый возраст ничуть не пригасил пыл, ибо власть, как считал он сам, самый страшный наркотик. Кто попробовал хоть раз — отравлен навсегда.

К власти дядю Винни давно уже не подпускали, но он не падал духом. «Теперь я могу позволить себе роскошь — быть безответственным, — отвечал он тем немногим, кто ему сочувствовал. — На войне вас могут убить лишь раз, в политике убивают постоянно. Но я превзойду доктора Франкенштейна. Сейчас у власти люди с гибкой спиной, но скоро настанет мой час!»

Этот час для посвященных не был тайной. В 1932 году правительство Великобритании решило не возобновлять «правило 10 лет»^[10] и начало подготовку к неизбежной войне. Пик готовности должен быть достигнут в апреле 1939-го. Дядя зачеркивал дни на календаре и собирал свой будущий кабинет — «кабинет войны».

А еще дядя Винни много пил, курил кубинские сигары «Romeo y Julieta» и постоянно ругался.

Пэл его очень любила.

* * *

— Наконец-то, дорогая Пэл! Коньяк мы уже допили, и Скалетта решил, что это повод удрать от меня подальше. Но я его не отпустил, ты с ним обязательно должна познакомиться. Скалетта, идите сюда!

Посреди садовой беседки — круглый стол под белой скатертью. Зеленая бутыль, хрустальные рюмки и простая глиняная пепельница. Три плетенных кресла, одно место пустует. В воздухе — сизый сигарный дым.

Дядя из кресла выбрался, хотя и не без труда. Сигара в зубах, жилет расстегнут, морщины на лбу. Косолапо шагнув вперед, обнял, отведя руку с сигарой в сторону.

— Очень рад тебя видеть, Пэл! Ты — единственная из Спенсеров, кто не боится со мной общаться. Тебя за это проклянут, но ты не обращай внимания. Герцога Мальборо тоже все проклинали… Скалетта!

Тот был уже рядом. Пэл оценила контраст. Бочонок-дядя и его гость… Швабра? Нет, скорее удочка, изящен больно. Сразу видно — итальянец. Вот только волосы на голове — торчком, словно у дикобраза.

— Очень рад, леди Палладия! Ваш дядя не догадался, поэтому отрекомендуюсь сам.

— Это лишнее, — улыбнулась Пэл, оценив легкий и приятный акцент, — Я знаю, кто вы, князь Алессандро Руффо ди Скалетта. Ваша фотография была во вчерашней «Таймс» на второй странице…

— Но не на первой, — угрюмо буркнул дядя. — Намекают, что вам, Скалетта, не очень рады. И когда вы следующей осенью уйдете в отставку…

Князь Руффо покачал головой.

— Весной, вероятно в мае.

Рука с сигарой взметнулась вверх.

— Не вздумайте, Скалетта! До весны вы ничего не успеете, а вам надо раскидать весь тот хлам, что остался от Муссолини. Так вот, в отставку уходите, но будьте готовы. В 1939 году правительство Италии возглавите именно вы, иначе вас непременно втянут в войну, причем явно не на стороне победителей.

И, не слушая, возражений, ухватил гостя за руку.

— Идемте, насчет коньяка я пошутил, там еще осталось. А ты, дорогая племянница, присоединяйся, посиди со стариками. Без тебя я слишком часто ругаюсь.

Пэл зябко поежилась, без особого доверия поглядев на бледное осеннее небо. Все-таки октябрь, а она в легком пальто.

— Согреешься! — пообещал Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль, косолапо подходя к бутылке. — А вы, Скалетта, не глядите сочувственно, Пэл слеплена из того же теста, что и я, только замес погуще. Кстати, она хотела задать вам несколько вопросов, так что будьте готовы.

Племянница своего дяди присела к столу, опершись о скатерть локтями, и не удержалась — взглянула в глаза человеку, который сверг Муссолини. Ради предстоящей беседы она и поспешила в Чартуэлл. Князь Руффо готов. А она готова?

Готова!

* * *

— Мне скоро предстоит поездка в Рейх, князь Руффо. Какая именно, дядя, уверена, вам уже рассказал. Что вы посоветуете?

— Для начала, леди Палладия, хотелось бы услышать ваше мнение. Что сейчас происходит в Германии?

— Думаю, Гитлер затеял какую-то… Какую-то перестройку. Не по сути, но по форме. Его очень напугало свержение Муссолини, и фюрер хочет уверить мир, что нацизм становится более гуманным, что с Рейхом можно иметь дело. Пытается поладить с церковью, выпустил часть заключенных, а главное хочет как-то решить еврейский вопрос. Без этого ему не договориться с теми, кто правит в США. Евреев освобождают из тюрем, облегчены условия эмиграции, но у фюрера в запасе имеется…

–…Сильный ход, леди Палладия. «Starke Bewegung» — есть такое немецкое выражение. Скорее всего, он предложит создать национальный еврейский очаг в Палестине. Государство Израиль!.. Уинстон, не рычите, я же не виноват, что ваши соотечественники не додумались до этого сами… А для того, чтобы иметь свободу рук, Гитлер постарается спрятать подальше главное пугало — Гиммлера с его СС. В этом фюреру охотно поможет Геринг и верхушка НСДАП. Рейхсфюрер нажил много врагов… Венец всего — визит в Вашингтон и нормализация отношений с Соединенными Штатами. Рузвельт на это никогда не пойдет, но он не вечен, и Гитлер может еще подождать. А без Соединенных Штатов никакая Антигитлеровская коалиция невозможна.

— И в самом деле, сильный ход. А у Гитлера получится?

— Неизвестно. Гиммлер уходить не захочет, а его возможности очень велики. В Рейхе уже неспокойно. Позавчера «Свободная Германия» сообщила о гибели Теодора Эйке. Он был инспектором всех концентрационных лагерей и правой рукой рейхсфюрера. Якобы погиб в автомобильной катастрофе. Эйке — только начало. Думаю, обстрел немецких цеппелинов тоже как-то с этим связан. Вы едете в серпентарий, леди Палладия.

— А с какой гадюкой проще будет договариваться?

— Ни с какой — пока Гитлер у власти. Шансы, что его свергнут, мизерны, но они постепенно растут. Если же не выйдет — плохо…

— Война?

— Война!

3

Унтер возмущенно дернул носом, без особого успеха попытавшись принять грозный вид:

— Где ваша форма, гефрайтер?!

— Ее нет, — честно сообщил Лонжа.

Все воинские части одинаковы. Был в одной, считай, посетил и остальные. Плац, казармы, караульные будки, склады и, конечно же, канцелярия с ее обитателями. Этих явно в одной печи обжигали и только потом раскрасили согласно уставу.

— А вы знаете, что бывает с военнослужащим, который утерял казенное обмундирование?

— Конечно, знаю, — удивился новоиспеченный гефрайтер. — Ему выдают новое.

Крепость Горгау Лонжа сумел увидеть, только оказавшись внутри и выбравшись из грузовика. Первый взгляд не слишком вдохновил. Зеленые крыши, здания в серой известке, в разрывах между ними, как и ожидалось, стены, но какие-то невысокие, причем явно помнившие лучшие времена. Всюду глубокие трещины, кусты у подножия, а вот и деревце, вцепившееся корнями в разлом.

За серыми домами — высокая зубчатая башня. Одна. И тоже деревья между зубцов.

Ближе к воротам, через которые въехали, картина более понятная: плац, полосатая будка охраны, стальной флагшток, несколько авто возле стен. Народу же не слишком много, сходу и двух дюжин не насчитать. Часть в привычной зеленой форме, однако, некоторые почему-то в белом, словно мукой обсыпаны.

Репродуктор над входом в одно из зданий и еще один — возле караульной будки.

Особо присматриваться Лонжа не стал, еще успеет. Одно ясно — не «кацет». Даже крысы канцелярские, хоть и скалят зубы, но не кусают.

— Прочитайте и распишитесь. И здесь распишитесь. И здесь!

То, что он по-прежнему Рихтер, Лонжа окончательно понял, оказавшись пред хмурым ликом некоего майора, к которому и подвел его Столб сразу же после выгрузки из машины. Представил, показал пакет с документами. Тот лишь кивнул и махнул рукой, документы смотреть даже не стал. Лонже почему-то показалось, что о его прибытии знали заранее, во всяком случае, в канцелярии, куда он попал после встречи с майором, если чему и удивились, то лишь тому, что новоприбывший в штатском. Лонжа с интересом узнал, что служит в Вермахте с весны 1937-го, взысканий не имеет, а вот благодарности в наличии, равно как звание гефрайтера, присвоенное в августе, то есть сразу после окончания боев в Белоруссии. Где служил прежде, пойди пойми — в бумагах лишь номера частей.

Все в мире кончается, даже бумаги. Лонже вернули солдатскую книжку и отправили с глаз долой. Вторая рота, второй взвод, как и было обещано.

На плацу его встретил мелкий холодный дождь. Пауль Рихтер, гефрайтер второй саперной роты, поднял повыше воротник штатского пиджака и усмехнулся. В Губертсгофе тоже был дождь. И ничего, вырвался!

Ведь мысли — что бомбы:

Засовы и пломбы

Срывают подряд:

Нет мыслям преград!

* * *

— Сам ты белый, — возмутился курильщик. — Цвет называется «старая соль», такую униформу только нам носить позволено. Ты что, с неба упал?

— Без парашюта, — согласился с ним второй, годами постарше. — Чего к парню пристал? Видишь — новенький. Это рабочая форма, ну, и когда учеба, такую тоже надевают. Мы, саперы, ею гордимся, учти!

Лонжа пообещал учесть и больше не путать. С белым цветом вышел определенный конфуз, но в курилку, обнаруженную прямо за углом крайнего здания, он заглянул не зря. В канцелярии ничего толком объяснять не стали. «Свободен!» и «Кру-у-угом!» Столба найти не удалось, словно сквозь землю провалился господин обер-фельдфебель. Как свою роту найти, спросить у кого? Ясное дело, в курилке.

Место оказалось удобным еще и потому, что мимо постоянно проходили люди. За первым рядом зданий прятался второй, где столовая и склады. Парни в форме цвета «старой соли» пообещали, что если увидят кого из второй роты, непременно укажут. В казармы идти нет смысла, там в этот час лишь дневальные.

— Ротным у вас гауптман Эрльбрух, — сообщил тот, что постарше. — Но к нему лучше сейчас не подходить, он после обеда обычно нравом суровеет. Его заместителя сейчас в крепости нет, уехал. Тебе, парень, нужно к кому-нибудь из фельдфебелей…

— Если трезвого найдет, — без особого пиетета добавил другой. — Вторая рота — она, можно сказать, особая. Без намордников и покусать могут…

Его сослуживец поморщился.

— Лишнего-то не болтай! А ты, парень, смотри. Вон трое идут, самый высокий — твой. Как раз командир второго взвода.

— Спасибо!

Лонжа поправил мокрый пиджак и шагнул из-под навеса — прямо навстречу. Двоих он уже успел рассмотреть. Обычные парни, только форма зеленая, без соли. Третий же, тот, кто и был нужен, смотрел в сторону — разговор вел. Высокий, плечистый, на погоне — широкий серый кант и серебряная звездочка. Лонжа стал прикидывать, как ловчее привлечь внимание начальства, когда фельдфебель внезапно обернулся…

…И крепость исчезла, растаяв в белесом лесном тумане. Густые кроны над головой, палая листва под мокрыми сапогами. Восемь человек, восемь карабинов. Он — девятый, «Суоми» с пустым магазином и шведский «Наган» у пояса. Пять патронов в барабане, пачка в запасе…

«Камрад Лонжа! Камрады! Ни к русским, ни к полякам идти нельзя».

Встретились прямо посреди асфальта — рослый фельдфебель и невысокий парень в штатском. Секунду-другую молчали, наконец, губы смогли шевельнуться.

— Дезертир Лонжа!

— Дезертир Запал!

* * *

До курилки дошли молча, плечом к плечу, благо, там было уже пусто — ценители «старой соли» выбежали под дождь, спеша по своим делам. Лонжа только и успел, что в очередной раз поразиться происходящему. Почему все так? Случайность? Если и да, то у нее есть имя и майорское звание. Но сам ли «серый» такое придумал? Пространство, внезапно став плоским, обратилось гигантской шахматной доской. Две пешки переходят из клетки в клетку. Замки предусмотрительно сняты. Незачем, сами доберутся по назначению. Игрок же терпеливо ждет, прихлебывая кофе из чашки…

— Курить будешь?

Фельдфебель достал папиросы, но Лонжа покачал головой.

— Я — только после боя.

Негромко щелкнула зажигалка. Дезертир Запал, глубоко затянувшись, кивнул:

— Помню, мы тогда последние раскуривали, по одной на двоих.

Помолчал немного и взглянул прямо в глаза.

— Ты за нами, командир?

Следовало, конечно, ответить «нет». Куда там «за нами»! Он — такая же пешка, в чужой игре, ни о чем не спросили, сделали ход и ждут. Но… ведь он может двигаться и сам. И он — не пешка!

«…Принимаю престол своих предков в тяжкий для Отечества час. И да будет моя королевская клятва залогом того, что не имею я забот иных, чем счастье моего народа и моей земли…»

Не может — должен!

— Я — за вами! — твердо ответил король.

Бывший шарфюрер штурмовых отрядов резко выдохнул и внезапно улыбнулся.

— Наконец-то! Связь у нас работает, то, что ты — представитель Германского сопротивления, мы знаем. И не только знаем — готовы! Помнишь, Лонжа, после Губертсгофа мы голосовать хотели, а Столб нам запретил? А теперь не побоялись, и «черные» и «красные»…

Оглянулся на миг, заговорил шепотом:

–…Учитывая сложившую политическую ситуацию от сотрудничества на уровне партийных ячеек по-прежнему воздерживаться, но с руководством Германского сопротивления установить контакт и действовать совместно. Единогласно!.. Сейчас не время, но вечером все подробно доложу…

Лонже почудилось, что игрок за доской, довольно улыбнувшись, отхлебнул кофе. Фигурки двигались сами, без понуканий — из одной стальной клетки в другую. «Серому» только и осталось, что наблюдать, пока все не станут, как задумано и объявить «мат».

А если иначе?

Август, Первый сего имени, сошел с шахматной доски и присел напротив. Партнер не заметил нового игрока, слишком в себе уверен. Значит, пока делать свой первый ход.

Е2-Е4!

Лонжа стряхнул капли воды с мокрого пиджака, стал по стойке «смирно».

— Осмелюсь доложить! Гефрайтер Пауль Рихтер прибыл для прохождения службы!.. Только, господин фельдфебель… Что это за крепость такая?

Командир второго взвода, приосанившись, повел плечами и рыкнул от души:

— Вопр-р-росы следует задавать только по р-р-разрешению вышестоящего начальства, гефр-р-райтер! Еще раз повтор-р-рится — отправлю чистить Sitzungssaal, пр-р-ричем зубной щеткой!..

И, вновь, оглянувшись, добавил, уже без рыка.

— По сути же вопроса, гефрайтер, могу доложить, что вы попали на двухуровневый объект. Наземный уровень, который вы наблюдаете, есть не что иное, как огромная куча отборного дерьма… Можете задавать вопросы.

Гефрайтер Рихтер преданно взглянул на начальство:

— Покорнейше благодарю, господин фельдфебель! Уж просветили, так просветили!.. А-а… А что на нижнем уровне?

— Еще бóльшая куча отборного дерьма!

4

Локи застегнул пуговицы нового пиджака, поглядел в зеркальце…

Ужас!

Сразу видно, что из магазина готовой одежды. Размер его, а рост не подходит, брюки коротки, запястья из рукавов торчат. Цвет — испуганной мыши, а уж крой… В таком рубище в серьезный отель зайдешь, швейцар в шею погонит. И девиц в кафе не пригласишь, засмеют.

Ничего другого, впрочем, не было. Прежний костюм, новый, почти не надеванный, только и годится что на тряпки, полы протирать.

Делать нечего! Хорст, вздохнув, попытался присесть на стул — боком, на самый краешек. Врач-проктолог только головой качал, но лечение все же помогло — хоть и плохо, но сиделось. И вообще, все складывалось не худшим образом. Не бьют, лечат, и решеток на окнах нет.

Комнатка досталась маленькая, пять шагов на восемь. Из мебели только кровать и стул. За намертво забитым окном — незнакомый двор, деревья в осенней листве. Шестой этаж, а то и повыше. Чтобы выйти по надобности, нужно стучать в дверь, и не как попало, а три раза.

Но все-таки не тюрьма. И кормят прилично.

Локи, немного успокоившись, рассудил, что все это ненадолго. Боль и страх отступили, голова работала, и случившееся при всей его мерзости выглядело теперь понятным и объяснимым. Полиция, по-нынешнему «крипо», о Локи-счастливчике, конечно, знала, но прищучить не могла. Зато он, Хорст Локенштейн, понадобился иной полиции, которая «зипо». Почему? А из-за фото, что в кармане у господина Виклиха. «Не слишком и похож». Но все-таки похож! А «зипо» — это контрразведка, «наседкой» в тюрьму не отправит, совсем другой уровень.

Страшновато. Но… Интересно! Если верить фильму, петля грозит только в финале, а до этого можно и в ресторане посидеть с шампанским и устрицами. И в придачу девицы в бриллиантах, тоже, понятное дело, шпионки. Значит, поглядывать нужно, чтобы усыпляющего в бокал не кинули. А еще можно усы отрастить, солидности ради.

Он вновь посмотрелся в зеркало, мысленно примерив новый, с иголочки, костюм. Нет, не костюм даже — фрак! Давно хотел приобрести, но повода не было. А что? Зачем этим из «зипо» шпион в лохмотьях?

Как дверь стукнула, еле услышал. От зеркала отвернулся, одернул горе-пиджак. Унтерштурмфюрер Глист, на этот раз в штатском, не в форме, взглянул кисло.

— Стойте, где стоите, Локенштейн. И рот на замке, пока не разрешат говорить.

Локи немного обиделся, но решил не подавать виду. Господину Виклиху фрак явно не пойдет.

В комнату между тем вошел некто, ростом пониже и в плечах явно не Геркулес. Костюмчик тоже из плохого магазина, главное же — прическа. Не из-под ножниц, из-под машинки. Хоть и отросло, но самую малость.

Что еще?

Молод, его лет. Ликом смазлив до сладости, словно удачливый жиголо. Взгляд же нехороший, будто пакость замыслил.

— Господин Кампо, — негромко уронил Глист. — Субстанцию доставили. Изучайте!

Локи сделал вид, что не слышит. Господин Кампо поморщился, брезгливо втянув воздух ноздрями, словно перед ним и вправду куча… Хосту представилось, как он лупит этого жиголо в ухо. Нет, лучше в нос, чтоб не принюхивался! А потом — ногами!..

Господин Кампо тем временем подобрался ближе, затем, не сказав ни слова, зашел с фланга. Стал рядом, померился плечом.

— Рост подходит, — наконец, решил он. — Но все прочее… Это даже не глина, господин Виклих, это шлак.

«Шлак» сделал очередную мысленную зарубку. Он ничуть не злопамятен, но зла не забывает. И память имеет хорошую.

Глист извлек из кармана знакомое фото, сверился и, наконец, резюмировал.

— Похож! Сделали, что могли, господин Кампо. Я всю полицейскую картотеку пересмотрел. Этот самый подходящий.

Фотографию спрятал, посуровел лицом.

— Работайте!

И вышел, хлопнув дверью.

Локи удовлетворенно вздохнул. В ухо — или в глаз? Может, предложить, чтобы сам выбрал? А потом — ногами, ногами, ногами!..

— Вам обеспечен смертный приговор, — скучно, без всякого выражения молвил гость. — Сочувствовать не стану, сам из «кацета». Тоже шлак, никому не нужен, даже себе. Но жить почему-то хочется. А вам?

Драться расхотелось.

* * *

Стола не было, фотографию пристроили на подоконнике. Вероятно, ту же, что и у Глиста, но уточнять Локи не спешил. Просто смотрел, впитывая в себя чужое лицо. Нет, не похож. Если все стереть и оставить контур с носом и ушами, то он вполне впишется. А вот губы другие, и брови, и, конечно, глаза. Такому не на «дело» идти, а в «следаки» по особо тяжким…

Возрастом подходит, разве что на год-другой старше.

А если все вместе сложить?

Сложил, встряхнул, сложил снова. И не сдержался:

— Выходит, господин Кампо, «зипо» вашего друга ловит? А я, стало быть, наживкой пойду?

Гость и виду не подал, но рука на малый миг сжалась в кулак. Разжалась…

— В дальнейшем — никакого Кампо. Я — Арман, а лучше — дурачина. Вы — куманёк. Потом, когда немного привыкнем, перейдем на «ты»… Так вот, куманёк, друга своего я бы ловить не стал. Увы, поймали без меня. Помочь ничем не могу, равно как и навредить. Жив ли, не знаю, и, честно говоря, не хочу знать. Но умирают, куманёк, в одиночку, спасаются вместе. Как раз наш случай!.. Вы должны им стать — Августом, моим другом. Не только внешне, а целиком — так, чтобы чужая кожа прижилась.

Локи слушал, мотал на ус. Кое-что понял сразу. Дурачину Кампо сломали быстро, может, быстрее его самого. Шлак… А его друг? Во-первых, друг близкий, потому и «дурачина», во-вторых, не ему чета, если «зипо» так заинтересовалось. Наверняка антифашист, из тех, что листовки расклеивают. Получается как раз герой из фильма, красивый и отважный, такого и сыграть не грех.

Сыграть? Нет, прав дурачина, надо чтобы с кожей.

Прикрыл глаза, чтобы чужой взгляд не мешал и перепрыгнул прямо на экран. Не там, где ресторан, а к финалу ближе, где подземелье и цепи. Герой к стене прикован, ему смертью грозят и… И допустим, приводят друга-предателя, такого вот жиголо, как водится, избитого, в лохмотьях и синяках. Сломали! Что ему герой скажет, какими словами проклянет?

Или не станет проклинать? Он — сильный и он — герой.

Открыв глаза, представил, что перед ним не случайный человек, даже не подельщик, а настоящий друг, которого у Локи отродясь не было.

Итак, герой бы сказал…

— Ты не виноват, что его арестовали, дурачина. Бороться с Рейхом — смертельный риск, случиться может всякое. Не виноват! Тебя на этом ловят и ломают. Они нацисты, нелюди, с ними не договориться. Обманут, не спасешься! А помочь ему ты сможешь, если станешь делать, не чего велят, а что нужно. Ты — не шлак. Нельзя сдаваться! Твой друг бы никогда не сдался. Ведь так?

Можно бить и не кулаком. Кампо дернулся, словно от резкой боли, но все-таки справился. Выпрямившись, бросил сквозь зубы:

— Я, знаешь, твоего мнения не спрашивал. Кто ты такой, чтобы судить?

— Меня зовут Хорст Локенштейн. Ремесло мое — воровское, и чужого на горб мне не надо. Но умирать и такому, как я, неохота. Хочешь, чтобы я стал твоим куманьком? Почему бы и нет? Он бы тебе так, возразил, верно?

Арман отвернулся, но все-таки ответил. Нехотя, словно камень жевал:

— Не так. Ему было бы больно, и он просто спросил бы: «Но почему — ты?» Я не совсем правильно выразился… куманёк. Моим другом… Августом Виттельсбахом ты стать не способен — для меня. Но для других — можешь и должен. Там, куда ты попадешь, никто не знает его в лицо. Для них — сойдет. Только не подпускай патетики, уши режет.

Локи сделал в памяти еще одну зарубку. «Куда ты попадешь». Интересно, куда именно? Хорошо бы в Париж, там не только рестораны, там и отели лучшие в мире. Не помешает взглянуть! В Рейхе он уже примелькался, пора искать новые угодья.

Он вдруг понял, что почти не жалеет о случившемся. Париж! Это же венец карьеры!..

Кампо между тем достал из кармана несколько сложенных вчетверо листков машинописи.

— До завтра изучишь. Биография, родственники, предки, знакомые в Штатах… По-английски говоришь?

Сын Фарбаути и Лаувейи невозмутимо кивнул.

— Дюжину фраз могу, даже без акцента. Твою писанину изучу, не беспокойся. Ты вот что скажи, дурачина…

Арман невольно закусил губу. Локи заметил, но виду не подал.

–…Какую он музыку любит? Так настраиваться легче. Если Вагнер — это одно, если Марика Рёкк — другое совсем.

— Музыку? — Кампо явно растерялся. — Ну, джаз любит…

Хорст мысленно одобрил. Наш человек!

— Американское «кантри», новоорлеанский блюз…

— А сам поет?

Арман взглянул изумленно:

— Ты о чем? Разве что в детстве, в школьном хоре… Хотя погоди! Песню он иногда напевает, студенческую. Может, слышал? «Нет мыслям преград, они словно птицы над миром летят…»

Локи хмыкнул:

— «…Минуя границы». Это песня буршей — тех, кого в студенческое братство приняли. Отец мой как раз из буршей, Кенигсберский университет, корпорация «Тевтоника». Лента трехцветная, шапка красная с серебряным вензелем и «альбертусом». Трижды на дуэли дрался! Песню знаю, у нас пластинка была.

Задумался на малый миг, вспоминая, и завел негромким баритоном:

Нет мыслям преград,

Они словно птицы

Над миром летят,

Минуя границы…

Ловец не поймает,

Мудрец не узнает,

Будь он хоть Сократ:

Нет мыслям преград!

— Хватит! — мертвым голосом прервал господин Кампо. — И в моем присутствии, пожалуйста, больше не пой.

Локи не спорил. Драться не пришлось, «дурачина» оказался не слишком твердым орешком. Тр-р-ресь! И готов.

— Как скажешь! И обрати внимание, мы уже давно на «ты». Значит, привыкли.

* * *

Машинописный листок выпорхнул из пальцев, но Локи даже не заметил. Читал стоя, долго сидеть еще не решался. Первую страницу просмотрел бегло, запоминая главное: 23 года, эмигрант, два лета проработал в цирке, родители хотели женить, да не вышло. Все ждал, когда про шпионов начнется.

Дождался.

— Так он же… Так он же король!

Нет, не мерещится. Черным по белому: «Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский…»

Король!

Локи сглотнул, все еще не веря, потом почесал макушку. Король? Это кто король? Он, этот парень из Штатов? Не-е-ет! Так раньше было, а теперь…

Поднял бумажный лист, расправил:

— Я, Август, Первый сего имени, Король Баварский, Герцог Франконский и Швабский, Пфальцграф Рейнский, а также иных земель владетель и оберегатель…

И подмигнул тому, кто взглянул на него из зеркала:

Печалям — ни дня,

Да сгинет забота!

Чертям пусть меня

Поджарить охота.

Не надо бояться,

Шутить и смеяться,

Подумаешь, Ад:

Нет мыслям преград!

5

«Крошка Вилли-Винки ходит и глядит…» Еле слышные шаги в пустом ночном коридоре, густые тени в углах, неяркий желтый свет единственной лампочки в бронзовом канделябре. «…Кто не снял ботинки, кто еще не спит». Ботинки, удобные, светло-коричневой кожи, давным-давно сняты, на ногах — мягкие тапочки с белой меховой опушкой. А вот спать — не спит. Давно пора быть в своей комнате, там ждет няня, но дверей стало почему-то очень много, нужную никак не найти…

Стукнет вдруг в окошко

Или дунет в щель,

Вилли-Винки крошка

Лечь велит в постель.

Няня говорит, что Вилли-Винки похож на гнома, только очень старого. На нем ночной полосатый колпак и синий халат с заплатами, в руках — связка ключей. А еще он очень сердитый, особенно на тех, кто вовремя не ложится спать. С ним лучше не встречаться, особенно когда ты одна, да еще среди ночи…

Леди Палладия Сомерсет редко видела сны. Чаще это были кошмары, бесформенные, гнетущие, от которых приходилось просыпаться, а потом пить воду и долго сидеть на кровати с включенным светом. Дневная жизнь с ее заботами снилась редко, утомляя и портя настроение. Детство — почти никогда, словно отрезало. Песню про строгого старичка Вилли-Винки пела няня, маме же она не нравилась, потому что шотландская. Спенсеры — настоящие англичане, а шотландцы хотя и присмирели, но все равно лучше с ними знаться пореже. Про них даже в британском Гимне сказано, только сейчас эти слова не поют.

Вилли-Винки, не сердись! Я уже почти сплю. Открою дверь, нырну под одеяло, зажмурюсь…

Но это не та дверь! И комната не та!..

Мамина и папина спальня, но никто не спит, мама и папа стоят у окна, на папе военная форма, офицерская фуражка лежит в кресле, а мама почему-то плачет. Папа молодой и красивый, точно такой, как на последней фотографии.

Дверь! Закрыть — тихонько, тихонько… Маме и папе нельзя мешать, им больше не увидеться. С нею, Худышкой, капитан Спенсер уже попрощался, зашел в детскую, поцеловал в лоб…

В коридоре стало темнее, лампочка то и дело мигает, надо быстрее найти свою комнату. Но дверей очень много, они одинаковы, не знаешь, какую выбрать. Тени ползут, приближаются…

— Топ… топ… топ…

Это он, это Вилли-Винки, скорее, скорее!..

Где ты, Вилли-Винки,

Влезь-ка к нам в окно,

Кошка на перинке

Спит уже давно.

Дверь! Может быть за ней — ее комната? Няня там, она защитит, не пустит чужого на порог. Няня из самых верных слуг, ее предки служили их семье еще в допотопные времена, при королях Георгах. Она, конечно, шотландка, что не очень хорошо, но папа ее любит, и даже в завещании отписал маленький домик рядом с их имением. Там няня и умерла. Мама ее не выгоняла, даже просила остаться, но… Так уж получилось.

Дверь! Скорее!.. И — сразу в кровать, можно даже в тапочках, одеяло накинуть на голову…

Нет, комната не та. Это бывшая гостиная. После смерти папы мама не заходила в их спальню и переселилась сюда. Вот и хорошо! Мама строгая, часто сердится, но все равно защитит…

Нет, нельзя… Она уже и так в комнате — стоит у маминой кровати. Траурное платье, в руке сжат платок. Мама не хотела лечиться, уверяя, что это обычная мигрень, нюхала какую-то соль. Когда узнали про опухоль мозга, ничего сделать было уже нельзя. Впрочем, мистер Торренс, очень хороший доктор, рассказал по секрету, что такие болезни не лечатся. Это наследственное в мамином роду, бомба с запалом. Если загорится, ничем не помочь, три года и все. Вначале головокружение, легкая боль в затылке, а под конец не помогают даже наркотики. Бабушке еще повезло, фитиль зажгли, когда ей было за семьдесят…

Девушка в черном платье подносит платок к глазам… Надо закрыть дверь, скорее, скорее!.. И к следующей, бегом, не оглядываясь!..

Спят в конюшне пони,

Начал пес дремать,

Только мальчик Джонни

Не ложится спать!

Да-да, Вилли-Винки, это все мальчик Джонни, а не девочка Пэл! Это он никак не хочет под мягкое и уютное одеяло. Девочка Пэл очень-очень послушная, она даже не стала спорить с мамой, когда та перед смертью завещала ей сразу же после траура выйти замуж. Семьи договорились о браке много лет назад, это очень выгодная партия…

Девочка Пэл послушалась. Ей очень не хотелось оставаться одной в темном коридоре.

— Топ! Топ! Топ!..

Уже близко, на лестнице! Надо скорее открыть дверь и спрятаться. Вилли-Винки — строгий, совсем как ее муж, только не такой старый. Он тоже любит настаивать на своем, даже когда речь идет о том, какие обои клеить в гостиной. И у него много дел — служба, визиты, посещение клубов, игра в вист и криббидж, а еще скачки…

Интересно, у Вилли-Винки есть своя ложа на трибунах в Аскоте?

— Топ! Топ!..

Дверь, дверь! Почему медная ручка такая холодная?

Спряталась! Теперь в кровать!.. Но там занято, там кто-то совсем-совсем взрослый!.. И комната другая, она вовсе не здесь, а в Лондоне, в их новой квартире.

«Мне очень жаль, что все сложилось именно так, дорогая!»

Муж не ожидал, да и она тоже. Медовый месяц, яркое горячее солнце Неаполя. Мало ли отчего может закружиться голова? А что в затылке болит, так это от лишнего бокала белого «Biancollela d’Ischia».

К врачу сходила сама уже в Лондоне, ничего не сказав мужу. Вначале к обычному, потом к мистеру Торренсу. Тот отправил на обследование в новую клинику на Харли-стрит, но главное уже стало ясно сразу.

Фитиль зажгли…

Времена уже были другие, новые лекарства успешно снимали боль, два года можно прожить без наркотиков. В первый миг отчаяния ей подумалось о ребенке. Она успеет и увидеть, и услышать первые слова. Но тот же доктор Торренс ясно намекнул: в каждом поколении фитиль разгорается все раньше…

«Мне очень жаль…»

Муж не бросил и даже пытался делать вид, что все в порядке, но с каждым месяцем они все реже общались. Леди Палладия не могла винить супруга. Брак был по расчету, свои обязательства она не выполнила.

Два года почти прошли, год с небольшим остался.

Назад! В коридор! В комнате слишком страшно, пусть лучше тени, пусть лампочка мигает и вот-вот погаснет, пусть даже встретится с Вилли-Винки, она ему все объяснит, он поймет!

Крошка Вилли-Винки

Ходит и глядит,

Кто не снял ботинки,

Кто еще не спит.

А где он, Вилли-Винки?

Нет его!

Это же просто сон, самый обычный сон. И в коридоре совсем не страшно. Топот затих, никто не крадется, мягко ступая по ковру. Просто старый дом, просто ночь. А Вилли-Винки — детская сказка, в которую и тогда не очень верилось. И что может быть страшного под родительским кровом?

— Худышка!

Вилли-Винки нет. Есть Смерть. Ей ничто не преграда, Она вошла, непрошеная, чтобы в который раз позвать:

–…Мисс Худышка!..

* * *

Заставка на первой странице ей очень понравилась. Остроносые ракеты в черном небе и небесный город, огромный металлический многоугольник, на фоне обозначенной тонким контуром Земли. Дядя Винни очень хорошо рисует.

Заставка — да, но все остальное…

— Дядя! А зачем это вообще нужно? Почему бы не опубликовать официальное сообщение?

Из соседнего кресла обиженно засопели — кажется, Пэл, сама того не желая, обидела автора. Но ведь дядя хотел узнать ее мнение! Для этого она и задержалась в Чартуэлле, а не уехала с князем Руффо!..

На этот раз устроились в гостиной. Холодный осенний дождь лил с раннего утра.

— И что за название? «Мы не одни во Вселенной» — это же скучно. Хоть бы вопросительный знак поставил! И зачем писать о каких-то пришельцах с Венеры, когда Франция и Рейх вот-вот обнародуют свои соглашения с Клеменцией? Еще бы назвал планету «Аргентиной», как в американских книжонках!

Сопение, загустев, перешло в негромкий рык. Дядя вынул сигару изо рта, покосился недобро.

— Ты как моя Клемми…

Приподнялся, вздернул голову:

— Клементина! Что ты скажешь о моей новой книге?

— У тебя прекрасные картины, дорогой! — донеслось из соседней комнаты.

Дядя, грузно осел в кресло, пристроил сигару в пепельнице.

— Пэл, девочка! Мы с тобой живем в Британии. Если добрым британцам сразу сказать правду, они не поверят. А поверят, еще хуже, начнется паника. Инопланетяне! Уже здесь! Уже у нас под кроватью! Пусть привыкают постепенно. Сначала танго «Аргентина», книжки в ярких обложках, потом то, что издам я. И пусть вначале будет Венера, о ней все знают. Какой с меня спрос, с заднескамеечника? А когда все уже привыкнут, тогда и выступит правительство Его Величества…

Нахмурился. Насупил брови.

— Заодно мою книгу прочтут и в Берлине. Адди и его банда поймут, что их контакты с Клеменцией для нас не тайна. А заодно задумаются, с какой это Венерой мы собираемся дружить, и поможет ли им союз с Клеменцией. Даже джентльмены не всегда называют кошку — кошкой!

Дядя, возмущенно фыркнув, вновь взялся за сигару. Пэл между тем скользнула глазами по очередной странице. Военное сотрудничество с Венерой планировалось начать, прежде всего, в области авиации.

Авиация?

Дядя уже третий год только и говорит, что об авиации! И в парламенте, и перед репортерами, и выступая по радио. У Британии мало самолетов, и те плохи, а Рейх бешеными темпами строит Люфтваффе…

…А еще цеппелины! Как тот, на котором она возвращалась из Нью-Йорка.

Черные стрелы!

— Дядя! Кто атаковал «Олимпию»? Мы — или наши друзья с… с Венеры?

Из кресла послышался негромкий смех. Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль победно улыбнулся.

— Все-таки догадалась! Умница, Пэл, никогда в тебе не сомневался… Нет, самолеты, к сожалению, не наши. А зачем они атаковали цеппелин, ты узнаешь сама.

6

Свернутую в тугую скатку шинель Лонжа водрузил поверх шкафа. Рядом — каска…

— Отставить! — поморщился дневальный, белокурый гефрайтер с длинным, Пиноккио на зависть, носом. — Каску поверх шинели, камрад. И чтобы эмблема как раз в центре. Ротный это любит.

Спорить Лонжа не стал. В центре, значит, в центре. Благо, можно не торопиться, на устройство выделен целый день. Рота на занятиях, казарма пуста, дневальному скучно…

Он открыл дверцы шкафа и покосился на длинноносого. Вроде, все правильно. Справа — форма, четыре комплекта, «старая соль» на левом фланге, ниже сапоги, еще ниже, на отдельной полочке, две пары ботинок. Все прочее, что на складе выдали, слева, тоже на полках.

— Фуражку поправь, кокарда на проверяющего смотреть обязана, — подсказал гефрайтер, — все, камрад, должно быть ровно и единообразно. Иначе из кухни не будешь вылезать, это если господин ротный трезвый.

Продолжения не последовало. Вероятно, нетрезвого ротного вслух поминать было не след, дабы не накликать.

— А сюда, как водится, фотографии, — длинноносый кивнул на левую дверцу. — Только внутри, а не снаружи. У нас все парни соревнуются, кто актриску покрасивей налепит. Или, допустим, певицу. У меня, кстати, Лала Андерсон, которая «Лили Марлен». Цветная! Ну, ладно, побежал, а то позвонить могут.

Лонжа невольно улыбнулся. Достать бы открытку с малоизвестной певицей из польского Позена, которая не ходит безоружной в разведку. И лучше не в эстрадном платье, а в полевой форме с автоматом «Суоми». А еще лучше представить, как он выходит из казармы, подходит к фонарю, тому, что слева…

Обе наши тени

Слились тогда в одну,

Обнявшись, мы застыли

У любви в плену…

Фонари у казарменных дверей действительно имелись, хоть и не светили по дневному времени. А над тяжелыми дверями — каменный прусский орел и четыре цифры: «1747». Когда он удивился, все тот же дневальный пояснил, что здание не слишком старое, очень многое в Горгау куда древнее. Крепость помнила Тридцатилетнюю войну.

За дверями был длинный широкий проход, устланный истертой за долгие годы плиткой. Влево и вправо от него — отсеки, отделенные друг от друга толстой кирпичной стеной. В каждом — койки в два ряда, как раз на отделение. А над всем — потемневший от времени сводчатый потолок. Старая Пруссия… Лонжа ничуть бы не удивился, если из-за угла выглянули усатые гренадеры в униформе Фридриха Великого.

Почему он здесь?

Агроном, он же рейхсфюрер СС Генрих Луйтпольд Гиммлер, прав — Лонжа так и не понял, кто виноват в провале. «Быстро, красиво и эффективно». Аресты прошли по всей цепочке, потом взяли его самого и… И отпустили.

Отпустили?

Во всесилие «серого» майора не верилось. Даже шефу Абвера капитану цур зее Канарису Гиммлер не уступил бы свою добычу. Поговаривали, что в последние месяцы положение вождя СС сильно пошатнулось, но едва ли до такой степени. И что мешало «черным» пристрелить строптивого Виттельсбаха по дороге?

А еще вспоминался патруль, остановивший их грузовик. «Извините за вынужденную задержку, господа. Чрезвычайные обстоятельства!» Побеги из «кацета» случаются редко. Так может он, Август Виттельсбах, и есть это «чрезвычайное»?

«Я создаю собственное подполье. И у меня найдутся мои ручные монархисты с претендентом на престол», — сказал Генрих Гиммлер. «Хватит и того, что некий Агроном задумал провернуть с…» — намекнул майор, чья матушка родом из Баварии.

Дважды два — четыре. Никто его никуда не отпускал…

— Эй, камрад, ты Рихтер? Пауль Рихтер?

Длинноносый вернулся. Лонжа только и успел, что закрыть дверцы шкафа.

— Рихтер. А что, позвонили?

* * *

Нужный кабинет обнаружился на втором этаже соседнего корпуса. Дежурный при входе на его вопрос ответил сразу, но посмотрел странно. Дверь же самая обычная, в белой краске, посреди эмалевая табличка с цифрой «15». Ручка медная, фигурная, сама же дверь приоткрыта.

— Разрешите войти?

Ответили, но как-то невнятно. И голос почему-то показался знакомым.

За дверью — невеликая комнатка под высоким сводчатым потолком. У входа — деревянная стойка, за нею стол и большой сейф. Некто в офицерских погонах, стоя спиной к двери, перелистывал бумаги в картонной папке.

— Герр гауптман! Гефрайтер Рихтер по вашему приказанию…

— Вам привет от Гроссштойсера, Рихтер. Впрочем, все пароли отменены, и вы наверняка это знаете.

Карел Домучик бросил папку на стол, обернулся.

— Никак не могу понять, почему Гиммлер вас отпустил. Поделитесь соображениями?

Лонжа подошел к деревянной стойке, постучал по ней ногтем.

— Оказывается вот она, граница между подпольем и тайной полицией!

* * *

Кофе оказался скверным, почти как та бурда, которой их потчевали в Губертсгофе. Это настраивало на нужный лад. Последний раз Лонжа видел бывшего лагерного нарядчика на аэродроме возле Пиллау, когда их отправляли в СССР. Домучик был в штатском, но стоял среди офицеров в «фельдграу».

Опять дважды два — четыре.

— Не думал, что сотрудники Абвера выискивают измену в «кацете».

Домучик невозмутимо отхлебнул кофе.

— Не пытайтесь казаться наивнее, чем вы есть, Рихтер. Лагерное начальство осведомляют блокфризеры. Кстати, своего вы так и не вычислили. Официально я находился в командировке в связи с подготовкой операции в Вайсрутении, присматривался к кандидатам в исполнители. Но главной моей задачей была и остается координация действий подполья. Зачем Абверу подполье? А вы догадайтесь!

Лонжа поглядел в окно, за которым темнел контур старой крепостной башни. Он подозревал, что и у «черных», и у «красных» не слишком много шансов. Но теперь понял, что дела намного хуже.

— Хотите взять оппозицию под контроль? И эмиграцию, и тех, кто в Рейхе?

Домучик бледно улыбнулся.

— Считайте, уже взяли, точнее, поделили с Генрихом Гиммлером. Потому я и поддался на ваш шантаж. Губертсгофом занимается Служба безопасности рейхсфюрера СС. Я, можно сказать, влез в чужие охотничьи угодья… А теперь будьте добры ответить на вопрос. Итак, почему Гиммлер не возражал против передачи вас в наше ведомство? И не говорите «не знаю». Знаете!

Лонжа вдруг понял, что ему очень хочется закурить, как после боя. Всезнающий Домучик определенно не в курсе его разговора с серым майором. Интересно выходит!

А если выложить карты на стол?

— Гиммлер задумал операцию, как-то связанную с королем Баварии Августом Первым. По его собственному выражению — «мерзость». Я почему-то нужен ему именно здесь, а не в «кацете». Может, потому что я назначен специальным представителем Германского сопротивления на переговорах с подпольем.

Домучик неспешно вышел из-за стола, отвернулся, хрустнул кулаками.

— Господин Рихтер, вы меня очень обяжете, если сообщите цель этих переговоров.

Лонжа тоже встал.

— Пожалуй, пока воздержусь. Quid pro quo, не забыли?

Прошлый раз он разбил излишне любопытному нарядчику очки.

* * *

— Очень не люблю ругаться, Рихтер, меня за это в детстве по губам били. Поэтому просто скажу: вы ошиблись. Надо было сразу, еще в Губертсгофе, признаться, что вы представляете баварских монархистов. Теперь все ясно, вас, конечно же, послали готовить коронацию! А если учесть, что вас вызывал Гиммлер, вы — не обычная пешка. Глупо, Рихтер, глупо! Не поняли, почему?

— Абверу нужны монархисты?

— Не Абверу, мы лишь структурное подразделение Вермахта… Вы что, верите в успех подполья? В народную антифашистскую революцию? Не думаю, что вы, Рихтер, настолько наивны. Единственная сила, способная свергнуть Бесноватого — армия. Но руководство Вермахта не поддерживает заговорщиков. Не из любви к нему, а потому что не видит цели. Не Веймарскую же республику реставрировать! Монархия — совсем иное дело, под это знамя станет большинство старшего командного состава. Вам нужно было вести переговоры не с подпольем, а со мной! Но еще не поздно. Что бы там не задумал Гиммлер, вы попали именно туда, куда нужно… Я ответил? Quid pro quo!

— Целью переговоров является создание Германского национального комитета, который бы представлял все антифашистские силы, как в эмиграции, так и в Рейхе. В перспективе — Правительство в изгнании… Кстати, об этом сообщила еще две недели назад радиостанция «Свободная Германия». Радио иногда полезно слушать, господин Домучик… Теперь моя подача? Вопрос самый простой. Как я понял, где-то поблизости находится концлагерь?

* * *

Горгау — шестиугольник, считай, звезда Давида. Вершина каждого луча — выложенный камнем бастион. А есть еще форт, единственный, хотя его называют Новым. Если нижний луч — ворота, то он рядом с тем, что левее.

Год назад армия передала форт ведомству Генриха Гиммлера, а через три месяца туда привезли первых заключенных. Лагерь не имел ни номера, ни официального именования, даже не числился в списке «кацетов». Просто — объект.

Новый форт.

7

К ночи эйфория схлынула без следа, оставив после себя грязный, дурно пахнущий осадок. Даже спать не хотелось. Локи, еще раз бегло пересмотрев машинопись, присел бочком на кровать и загрустил. Влип, влип, влип — и не по уши, по самую макушку! Хорошо быть королем — в детской сказке. А в жизни? Тех, что в Германии правили, штыками с тронов попросили в 1918-м. В России — хуже того. И во Франции, если фильму про Марию-Антуанетту верить. Чему обрадовался? Блиц, его наставник, часто повторял: «Каждый свое делает. А наше дело — воровское, чужого нам не надо».

И кто на трон его сажает? «Зипо»? С такими пропадешь без всякой гильотины! Какой там к дьяволу Париж? Может, двойник только и нужен, чтобы привселюдно прикончить для пущей наглядности? Дабы ясно всем стало: был король — и нет короля.

Неизвестного ему парня по имени Август Локи был готов возненавидеть. Не смог даже сгинуть, честный, чтобы прочих непричастных за собой не потянуть! «Меня не запрут подвальные своды»! А вот его, Локи, за чужие грехи заперли. Нет, каждый свое делать должен. Решил с Гитлером бороться — борись, но он-то, Хорст Локенштейн, на такое подписку не давал!

Не по понятиям!^[11]

В таком настроении и на кровать завалился — в одежде, как был, лишь пиджак на пол скинул. Лежал, глядя в темный потолок, только уже не грустил, выход искал. Чужую кожу напялить можно, только сдерут вместе со своей. Как он Арману-дурачине сказал? «Бороться с Рейхом — смертельный риск». Только не он это сказал — Август, который Виттельсбах. Он, Хорст Локенштейн, иначе бы совсем выразился. Риск? Да просто самоубийство! Вроде как выбить сейчас окно и с шестого этажа, вниз головкой. И все равно не так опасно.

А выход есть? Получалось, что отправили его от Смерти к Смерти. Одно утешало — долгая она, дорога, всякое случиться может. Значит, пока жив и не в цепях, тропинку нужную искать следует, чтобы от Смерти прочь увела. Сейчас же соглашаться во всем, роль учить и по сторонам посматривать. Однажды он уже ошибся — в коридоре «Адлона», когда живот заболел. Назад не повернул, выгодным делом прельстился. И совсем недавно, когда королевскому чину возрадовался.

Хватит, больше не повторится! Он — Локи, сын Фарбаути и Лаувейи. Его обманули, а он их всех втрое обставит. Только осторожно, осторожно…

С тем и уснул.

* * *

— Леопольд Иосиф Мария Алоиз Альфред, на престоле — Людвиг III. Это дедушка. Мария Терезия Генриэтта Доротея, бабушка, эрцгерцогиня дома Габсбург-Эсте. Их я почти не помню, потому как померли, когда был я в самом нежном возрасте.

Господин Кампо поморщился.

— Не тараторь, куманёк. И не торопись. Короля ты должен помнить, он умер в 1921-м. Тебе… Ему, Августу, было уже семь лет.

Локи сделал поправку на возраст. Куманёк двумя годами старше.

— Так я про своего дедушку расскажу. Борода табаком пахла, кашлял много, меня любил, только один раз подзатыльником попотчевал. А перед обедом рюмку яблочного шнапса выпивал. Я и про бабушку могу. В карты играть любила и патефон слушать. А больше мне и не вспомнить, мал был.

Арман, встав со стула, окинул «друга» внимательным взглядом.

— Не годится, куманёк. Память у тебя хорошая, и наглости хватает, только этого мало. И правильные слова про долг и честь не помогут. Ты не предо мной лицедействовать станешь. Я-то Августа всякого помню, но для остальных он — король. Его Величество, понимаешь? А настоящий король это тот, что и у расстрельной стенки остается королем. Там, куда ты попадешь, в тебе должны узнать монарха, а не шута в короне.

Намек насчет «стенки» Локи пропустил мимо ушей. Если и станут, то с дурачиной рядом, не так обидно будет. А вот насчет прочего задумался. Вот, скажем, ему нужно в том же «Адлоне» знакомство свести. Дело нетрудное, костюмчик правильный надел, в ресторане нужного человечка подкараулил. «Разрешите отрекомендоваться! Я — граф де Ха-ха!» И что? А то, что может сходу и не поверить, несмотря даже на костюм. Те, у кого кровь голубая, они особые, и жесты другие, и мимика, и голос. Их с колыбели дрессируют. Хорошо, что ему все больше с жульем общаться приходилось, пусть даже во фрак одетым. И с дамами — тех иным расположить сходу можно.

— Посмотреть бы на кого похожего, — наконец, решил он. — Только не у расстрельной стенки, а чтобы к трону ближе.

Господин Кампо только плечами пожал.

— В данный момент это несколько затруднительно, куманёк. Но я подумаю. Для начала дам тебе одну книгу, она у меня сейчас в комнате. Перелистай, может, что-нибудь сообразишь. А сейчас о другом расскажу. Мой друг… Нет, ты — именно ты! — надеялся на помощь подполья и эмиграции. Сам я знаю далеко не все, но он… ты тоже знаешь немного. Итак, подполье в Рейхе существует и действует, но оно расколото. Есть Черный фронт Штрассера, есть компартия, они между собой на ножах. Но самая заметная сила сейчас — Германское сопротивление. Его возглавляет товарищ Вальтер Эйгер…

Невидимая спица воткнулась в живот. Локи едва не застонал. Только не это, ни к чему вору такие тайны! Он вдруг понял, что свалить и связать господина Кампо не составит труда. Дверь вроде бы не заперта, значит можно выйти в коридор. И — к выходу. Вдруг там замок простой, американский? Эх, была бы с ним отмычка!..

Сдержался. Унтерштурмфюрер Глист кто угодно, но только не дурак. Не дадут сбежать, не позволят.

–…Самого товарища Эйгера ты не знаешь, его никто не знает. Но с начальником штаба, скорее всего, знаком. Его зовут Харальд Пейпер…

* * *

Первую страницу он прочитал со всем вниманием, а дальше начал просто перелистывать, причем без малейшего интереса. Прошлый век, никому не нужная древность. И взялся-то Локи за книгу только для того, чтобы о «политике» не думать. Слишком смертью пахло и в животе начинало колоть. Спятили эти подпольщики, что «черные», что «красные»! Да в Рейхе каждый второй на каждого первого стучит, а кто не стучит — тот начнет, как только о таком услышит. Кому в «кацет» охота? Август, который куманёк, свой интерес, конечно, имеет, ради короны и рискнуть можно. Но остальные-то чем соблазнились? Милость королевская еще когда будет, а «стапо» — оно уже тут, в дверь колотит. Подполье — чепуха, там не каждый второй завербован, каждый первый. Арман-дурачина только намекнул, но он-то понял. К самым верным людям приехал господин Кампо, и пароль был правильным, и отзыв. И где оказался? Не с теми тягаться вздумал!

Вот и взялся Локи за книгу. Вольфганг Тилль «Людвиг II, король Баварии», издано пять лет назад. Скучная, и читать трудно. На каждой странице — по десять новых персонажей, все «фоны» с гирляндой имен. Только и понял, что дед Людвига, тоже Людвиг, по дурости престол потерял. Увлекся девицей и все королевство прогадал. Лучше бы в карты просадил, все толку больше! А Людвиг, который внук…

И тут Локи осенило. Девицу звали Лола Монтес, она была танцовщицей… Так он уже это знает! Не из книги, понятно, при его ремесле про древности читать некогда. А вот в кино захаживать приходилось и фильмы смотреть не только про шпионов. Правда, давно дело было, еще в Тильзите, Хорст тогда в гимназию бегал. После уроков в кино и собрались, чуть ли не половиной класса. Мало радостей в этом Тильзите, а тут новый фильм…

Вспомнил! Даже актера, что короля играл. Вильгельм Дитерле — он его потом в других фильмах видел. Конечно, не все вспомнил, а вроде как картинками, кадрами, если по-киношному.

…Вот, Людвиг, который внук и тоже король, с невестой общается. И что интересно, она ему про любовь, а он глаза пучит и даже любопытства не проявляет. А потом с тем же выражением наблюдает, как невеста целуется с кучером. Хоть бы нахмурился, гнев обозначил! Нет, смотрит, не мигает даже.

А вот в лодке плывет. Лодка штучная, в форме лебедя сделана. И не по озеру плывет, а в бассейне, который на крыше. Хорст тогда едва глазам поверил. Лодка! На крыше! Сквозь воду фонарики светят, а на лице у Людвига по-прежнему ничего, вроде как в маске он, особой, королевской. Что чувствую, думаю что — никому не узнать. Весь я — внутри, какой именно — не ваше дело.

И снова лодка, но другая, на этот раз не на крыше, а на реке. Некая заезжая графиня к королю интерес имеет, но тот и бровью королевской не ведет. Тогда графиня лодку по-хитрому накренила, а когда оба в воде оказались, Людвигу на шею повесилась. А он поглядел, словно на вошь, и этак сквозь зубы: «Не сметь прикасаться к королю!»

Но больше всего запомнился другой кадр, к концу фильма ближе. Людвиг на этот раз в замке, что сам и построил. Вышел на стену, а тут гроза на все небо. Молнии, гром, ливень вовсю лупит, а Людвиг смотрит, и лицо его совсем иным становится. Словно друга встретил, товарища равного себе.

Локи встал с кровати, в окошко поглядел. Ничего не увидел, только вечернее небо в тучах. А если представить, что гроза? И не Людвиг, а он, Хорст Локенштейн… Не Локенштейн, нет! Он, Август Виттельсбах, в глаза молниям смотрит? Его арестовали, били, заперли, но он все равно — король. Когда допрашивали, лицом не дрогнул, другу-предателю лишь прощальную фразу подарил. «Но почему — ты, дурачина?» И все, нет дурачины, есть мерзкий предатель Кампо. И, наконец, гроза, словно свидание в тюрьме сквозь двойные решетки. На малый миг можно сбросить маску пред ликом Того, Кто равен Тебе. Улыбнуться, словно давнего приятеля встретил.

И даже песню запеть. Нет, не запеть, задышать в такт словам.

Я мыслю о том,

Что мне интересно,

О том, что кругом

И мне неизвестно.

Невидное глазом

Постигнет мой разум,

Не зря говорят:

Нет мыслям преград!

Примечания

10

Правило гласило, что военные ведомства должны составлять свои бюджетные заявки, исходя из принципа, что «в следующие 10 лет большой войны не будет». Уинстон Черчилль, предложил, чтобы «правило 10 лет» автоматически возобновлялось каждый год, если только оно не отменялось специальным распоряжением правительства.

11

По-немецки: «Heisst Gesicht zu verlieren!» или просто «Ist entehrend!»