Купчино, бастарды с севера

Андрей Бондаренко, 2012

Санкт-Петербург, мой любимый город. Купчино, мой любимый район. Реальные люди. Реальные события. Вы, уважаемые читатели, вправе не поверить, но всё, описанное ниже, произошло на самом деле. Ну, или почти всё. Процентов, скажем, на сорок пять. Что, согласитесь – по нашим непростым и мутным временам – совсем и ни мало. А конечная подоплёка этой запутанной истории прояснится только в Эпилоге. Там же будут озвучено, как и полагается, имя Главного злодея…

Глава третья

Гид в погонах и деревня Зайцево

Сомов, позабыв про собственную свадьбу, с головой ушёл в воспоминания.

«И с чего это, вдруг, Тощего бастарда тогда растащило на слюнявое благородство? То бишь, торкнуло? Реально не захотел трогать Дозор? Это, конечно, правильно и дальновидно. Мол, себе дороже. Пристрелят вмиг, даже с женского трепетного тела, бьющегося в серийном оргазме, слезть не успеешь. Но, тем не менее… Остался какой-то нехороший осадок. Вернее, смутные предположения, что благородство не имеет к данной ситуации никакого отношения. Ну, не малейшего… Что-то другое Назаров имел в виду. Что конкретно? Хрен его, морду чукотскую, разберёт…

На ресторанной сцене — под бурные аплодисменты и восторженный девичий визг — вновь появились «Биллис бенд».

Рыжик — уже привычно — выдал виртуозное гитарное соло, а Новик, картинно терзая толстые струны контрабаса и хитро улыбаясь, неожиданно затянул:

Над седой волною — солнце ярко светит.

Над вчерашней лужей — ветерок свистит.

Почему так грустно — жить — на этом Свете?

Почему — так тошно? Кто мне объяснит?

Почему так грустно — жить — на этом Свете?

Почему — так тошно? Кто мне объяснит?

Дальняя дорога — снова в Путь позвала.

Дальняя дорога, трудная стезя.

И играл оркестрик — на краю вокзала.

И хмельно орали — вслед — мои друзья.

И играл оркестрик — на краю вокзала.

И хмельно орали — вслед — мои друзья.

А тебя там не было. Вот, такая песня.

Жёлтый лист — доверчиво — тихо прошептал,

Мол, не быть вам, голуби, никогда уж вместе.

Семафор — в поддержку — красным замигал.

Мол, не быть вам, голуби, никогда уж вместе.

Семафор — в поддержку — красным замигал.

Я вернусь — однажды. Старым и усталым.

Я прорвусь — сквозь тернии. На закате дня.

Глупым и доверчивым. Веря несказанно…

Веря, что однажды — ты простишь меня.

Глупым и доверчивым. Веря несказанно…

Веря, что однажды — ты простишь меня.

А вагон уж тронулся. Небо раскололось.

На стекле повисла — дождика слеза.

И мелькнули — звёздами — на краю перрона

Серые, как омут, милые глаза.

И мелькнули — звёздами — на краю перрона

Серые, как омут, милые глаза…

«Что это Билли, мечтатель хренов, творит?», — всерьёз забеспокоился Пашка. — «Грусть-печаль, музыкальный прохиндей, навевает… К чему, интересно, такие многозначительные навороты? Ей-ей, неспроста… Неужели, отпуск накроется медным тазом? Совместно с медовым месяцем? Прямо сейчас бежать в турагентство и сдавать путёвки в солнечный Таиланд? Или погодить слегка?».

И Александра — в противоположном конце ресторанного зала — почувствовала, судя по всему, нечто аналогичное. Сделала «большие глаза» (сердитые-сердитые такие), и призывно махнула рукой, мол: — «Греби сюда, охламон окольцованный. Причём, без задержек и проволочек. Если, понятное дело, желаешь вкусить — уже ближе к рассвету — сладкого супружеского секса. А настоящий супружеский секс, чисто для информации, это не какая-нибудь там досвадебная ерунда. Супружеский — он круче всех прочих. На порядок, а может быть, и на целых два. Тут всё от меня, нежной и трепетной, зависит…».

— Уже иду, — тихонько пробормотал Сомов. — Практически лечу…

— Куда это? — язвительно уточнил Тургаев. — К законной супружнице? А с этими как быть? — чуть заметно кивнул головой в сторону.

Пашка посмотрел в указанном направлении — бастарды, занимавшие дальний столик, отчаянно жестикулировали, мол: — «Греби сюда, парнишка! Срочно! Дело есть…».

Причём, Тощий бастард жестикулировал откровенно вяло, словно бы стесняясь чего-то. А Толстый, наоборот, проявлял барственную настойчивость.

— Ну, и что надумал, юный молодожён? — заинтересовался генерал-лейтенант. — Кого выберешь?

— Жену, конечно, — легкомысленно передёрнул плечами Пашка. — Святое дело, как ни крути. Бастарды приходят и уходят, а кушать и заниматься сексом хочется всегда.

— Молодец, майор! Не подгадил. Надо будет задуматься на досуге — о твоём досрочном повышении по службе. С секретаршей, например, посоветоваться. Катенька, она девушка мудрая…

Сашенция встретила мужа приветливо, только слегка пожурила:

— Правильное решение принял, муженёк. Только чего так долго раздумывал? На автомате всё должно быть. Мол, жена — превыше всего и вся. Охламон…

— За Пашку-охламона, нашего отважного майора! — провозгласила очередной тост тётка Зинаида, обладавшая отменным слухом. — Наполняем, гости дорогие, рюмки, фужеры и бокалы! Активней, дорогие граждане и гражданки! Пока водка не выдохлась!

— За Павлика! — поддержали гости. — Будь здоров, бродяга!

— За майора и майоршу! Горько! Горько! Горько! Раз, два, три…

На счёте семьдесят семь, с явной неохотой оторвавшись от горячих женских губ и наспех восстановив дыхание, Сомов прошептал в нежное супружеское ухо:

— Санечка, отойду я на пару-тройку минут. Поболтаю с бастардами. Пока не разгневались.

— Отойди, конечно, любимый. Строгое начальство — лишний раз — обижать и злить не стоит…

— Поздравляю, Сомов, — вальяжно протянул руку для приветствия Толстый бастард, он же — заместитель Главы администрации Фрунзенского района, Бокий Николай Фёдорович. — Поздравляю, понимаю и одобряю. Прессу, в наше бурное время, необходимо тщательно контролировать и вдумчиво курировать. То бишь, держать в узде… Гы-гы-гы!

— Присоединяюсь, майор, к поздравлениям коллеги, — вяло промямлил подполковник Назаров, он же — Тощий бастард. — Желаю долгих лет счастливой семейной жизни, детишек, денег, карьеры и так далее. Тут, понимаешь, Павел Сергеевич, такое дело…

— Очередной отпуск, вместе с медовым месяцем, отменяется? — расстроено нахмурился Сомов. — Вот же, как чувствовал! А всё Билли с его печальными песенками. Сглазил, ворон купчинский.

— Не отменяется, а, всего лишь, переносится, — равнодушно улыбаясь, поправил Толстый бастард. — На неделю. Может, на две… Ты же путёвки в Таиланд приобретал в «Розе ветров»?

— В ней, конечно.

— А где находится офис этого турагентства? Правильно, они арендуют две комнатушки в здании нашей районной Администрации. Так что, никаких проблем не возникнет. Позвоню — как миленькие поменяют, майор, тебе путёвки и авиабилеты. Причём, с радостным громким писком и искренним восторгом… Договорились?

— Разве у меня есть выбор? — обречённо вздохнув, поморщился Пашка. — Я имею в виду, дельный и достойный?

— Нету, Павел Сергеевич. Нету, родной.

— Могу я узнать, чем вызван… м-м-м, такой поворот событий? Намечается важное и ответственное мероприятие?

— Намечается, — чуть заметно вильнув взглядом, подтвердил Тощий бастард. — На среду выдано официальное разрешение на проведение митинга. Ну, против строительства офисно-развлекательного Центра на берегу пруда Кирпичного завода.

— И только-то? — удивился Сомов. — Я-то думал, мол, что-то по-настоящему серьёзное…

— Поверхностное и легкомысленное отношение, майор, здесь нежелательно и неуместно, — сурово свёл мохнатые брови к переносице Николай Фёдорович. — В заявке инициативной группы сказано, что на грядущем митинге будет присутствовать порядка полутора тысяч человек. Ожидается нешуточный наплыв районной и городской прессы. Два телеканала пришлют съёмочные бригады. Есть предположения, что и представители… э-э-э, бунтарски-настроенной молодёжи почтят данное мероприятие своим внимание. Так что, возможны всякие гадкие казусы… Надо, Павел Сергеевич, провести митинг идеально. Без дурацких накладок и непредвиденных сюрпризов. Иначе, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, головы и погоны могут полететь — во все стороны… Понимаешь меня? Проникся?

— Так точно. Проникся. Понимаю.

— Вот, и молодец… Кстати, Купчино так названо, наверное, потому, что тут раньше, в годы царского Самодержавия, проживали зажиточные купцы? А торговым людям, как известно, легкомыслие не свойственно…

— Купцы, в данном историческом аспекте, совершенно не при делах, — усмехнулся с лёгкой философской грустинкой Пашка. — В семнадцатом веке здесь, на берегу реки Волковки, располагалась маленькая шведская деревушка — «Купсино». Что в переводе на русский язык означает — «Зайцево». Лесных зайчишек водилось — видимо-невидимо — на тутошних мшистых болотах.

— Как это — шведская деревушка? — задумался Тощий бастард. — На невских берегах — в семнадцатом веке — существовали шведские поселения? Шутишь, майор?

— Ни капли. Среди обывателей, конечно, принято считать, что Пётр Первый заложил Санкт-Петербург в диком, заброшенном и не обустроенном месте. Мол, сплошные топкие болота, миллионы голодных комаров и гранитные скалы, поросшие разноцветными мхами и лишайниками. Но это совсем не так. В устье Невы всегда, начиная с четырнадцатого века, было многолюдно. И русские часто, причём, с великим удовольствием посещали эти земли, и шведы, и датчане, да и чухонцы финские. Как же иначе? Места здесь были очень уж рыбные. Осетры ловились — волжских да азовских ничуть не хуже, лосось знатный водился, сиг озёрный, жирный, минога, хариус, корюшка… Когда Пётр впервые вступил на этот берег, в устье Невы насчитывалось порядка тридцати пяти деревушек и поселений, не считая хуторков и зимовий. Возьмём, к примеру, знаменитый Васильевский остров. Там самой крупной считалась деревня под названием — «Рыбные тони». Действительно, стационарные деревянные запруды существовали — Александровские и Олфёровские. Первые рыбацкие тони, как утверждают маститые археологи, возвели на этом месте раньше 1500-го года… Километрах в четырёх от Рыбных тоней, прямо на стрелке Васильевского острова, было заложено крепкое финское поселение — «Хирвисари». И на Петроградской стороне мирно соседствовали две деревни: русская — «Мишкино», финская — «Коргиссари». В Мишкино была даже выстроена православная часовня, которая потом — во время воинских баталий — сгорела дотла. А Коргиссари славилась — на всю округу — своими коптильнями. Причём, там коптили не только различную рыбу, но и птицу — в основном гусей, казарок и лебедей, а утками брезговали. Дело в том, что раньше в невском устье — весной и осенью — останавливались на отдых огромные птичьи стаи. Практически бесчисленные. Всё вокруг кишмя кишело. Гогот стоял, прямо-таки, оглушительный… Потом всю эту вкусную копчёность увозили торговыми кораблями в западные страны. Естественно, не забывая про бочки с красной и чёрной икрой, а также про ценный нерпичий жир, из которого потом делали отличное мыло. Даже из Копенгагена и Амстердама, говорят, сюда регулярно приплывали пузатые бриги и трёхмачтовые фрегаты.

— Удивительное дело! — восхищённо покачал головой Толстый бастард. — И то, что ты, Павел Сергеевич, рассказываешь. И, вообще… Первый раз общаюсь-разговариваю с таким образованным и гуманитарно-подкованным майором российской полиции…

— Да, я-то что, — засмущался Сомов. — Это всё Александра. Следит, так сказать, за моим общим культурным уровнем. Книжки всякие и разные заставляет читать… Пару слов про удивленье. В исторических архивах сохранились письменные свидетельства современников о том, что и Пётр Первый, первый раз плывя по Неве на чухонской одномачтовой фелюге, испытывал сходное чувство. Мол, первозданная природа вокруг, очередной крутой поворот невского русла, и на речном берегу, вдруг, обнаруживаются обгоревшие развалины небольшого дворца. Ну, или там шикарного господского дома. «Что это такое?», — вопрошает поражённый царь. — «Откуда здесь, посредине речной дикости, взялись эдакие хоромины?». А ему и отвечают, мол: — «Это Ваше Величество, бывшее «Весёлое поместье» высокородного шведского графа Стенбока. Очень, уж, любил сей чудаковатый граф это местечко: сил и денег не жалел, обустраивался на века. А в несчастливом 1691-ом году было здесь наводнение великое, все строения и смыло высокой водой, жители потопли, один только Стенбок и спасся. Но после этого несчастья полностью разлюбил граф своё «Весёлое поместье» и уехал из невских краёв навсегда. А само место тут же и переименовали — в «Чёртово поместье»…». Чухонская фелюга, тем временем, плывёт дальше. Смотрит Пётр направо и медленно впадает в полную фрустрацию — на высоком береговом обрыве обустроен симпатичный хуторок самого, что ни наесть, европейского облика: домики из светло-бежевого кирпича под тёмно-малиновыми черепичными крышами, идеально-подстриженные газоны, аккуратные гравийные дорожки между фруктовыми кустарниками, на заливном лугу пасётся приличное стадо, состоящее из красно-пегих породистых коров и белоснежных лохматых коз. «А эти диковинки откель взялись?», — интересуется царь. — «Неужели коз, коров и цветную черепицу не поленились привезти из самой Европы?». «Эта ухоженная деревенька называется — «Конау». Так как, принадлежит шведскому ротмистру Конау», — вежливо отвечают подданные. — «Коров и коз, действительно, доставили морем из славного Стокгольма. А черепица — местного производства. Её изготовляют в селе Спасское. Вон, виднеются его крыши. А само село, оно очень старинное, основанное русскими староверами ещё в далёком 1450-ом году…». «Кого тут только нет», — недовольно пробормотал под нос Пётр. — «Староверы, понимаешь, чухонцы, шведские графья и ротмистры. Плюнуть некуда. Разогнать надо будет — со временем — всю эту братию…». И, понятное дело, разогнал. Причём, шведов, ёлочки пушистые, в первую очередь. Так шведское — «Купсино» и превратилось в русское — «Купчино… Вообще, в те легендарные Времена умели давать населённым пунктам красивые и поэтические названия. Вот, послушайте: Старухина деревня, Таракановка, Коломердово, Первушкино, Обозовщина пустошь, Новинка, Кукушкино, Гришкино, Максимовка, Вигора, Каменка, Лигово, Старая деревня.

— Спасибо, Павел Сергеевич, за столь познавательный и интересный рассказ! — поблагодарил подполковник Назаров. — Ты, братец, настоящий гид-экскурсовод.

— Гид-экскурсовод в майорских погонах, — довольно хохотнул Толстый бастард. — А слово — «купчинцы», получается, если зрить в корень, переводится как — «зайчатники»? Или же — «зайцы»? Гы-гы-гы! Надо будет попросить Билли Новика, чтобы сбацал знаменитую никулинскую — «Песенку про зайцев». А ещё потом можно будет провести общенародный референдум — на предмет присвоения этому нетленному музыкально-песенному произведению высокого ранга-статуса — «Купчинский гимн»…

Александра встретила известие о переносе поездки в Таиланд достаточно спокойно. Слегка погримасничала, расстроено — пару-тройку секунд — пошмыгала носом, а потом заявила:

— Знаешь, милый, может, оно и к лучшему. В том плане, что не пропустим всякие интересные события.

— Какие ещё события? — нахмурился Пашка.

— Всякие, — интригующе усмехнулась вредная Сашенция. — Что тебе говорил Толстый бастард про предстоящий митинг? Мол, не исключается вмешательство бунтарски-настроенной молодёжи, сопровождаемое всякими гадкими казусами? В журналистской среде, как раз, ходят аналогичные слухи… Паша? Эй! О чём задумался?

— Не могу понять, зачем Толстый бастард валял дурака.

— Это в каком, интересно, месте?

— Когда завёл пространные разговоры на историко-географическую тематику. Я же, как-никак, опытный сыщик. Следовательно, пусть краешком, но и психолог. Некоторые вещи и моменты просекаю сразу. Почему-то присутствует железобетонная уверенность, что уважаемый Николай Фёдорович знал про историю «Зайцево — Купчино». Знал, но предпочёл прикинуться незнающим. Мол: — «Мы не местные. Просветите, пожалуйста…». Зачем ему это? Загадка…