Особый порядок

Андрей Артёмов, 2022

В данную книгу вошли произведения художественной прозы: роман «Особый порядок», повести «Лунные рассветы» и «Близкие подруги», а также избранные рассказы.

© Артёмов А. Г., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Особый порядок

Предисловие

Удивительное дело — писать предисловие ещё далеко до того, как окажется завершённым само произведение, и вместе с тем после того, как уже сказано много. Потом же, в продолжение работы, переписывать, исправлять и оставаться недовольным: сомневаться, что сказано не так, как хотел, и не то, что думал. Несмотря на это, мне как автору довольно-таки ясно видится, для чего тратится столько времени и сил. Писательский труд сам по себе требует, тем более для большого произведения, и сосредоточенности, и усидчивости, и последовательности.

Трудно теперь, если возможно вообще, наделить одного литературного героя всеми пороками или достоинствами нынешнего общества, которое так многослойно и разнообразно, что невозможно уловить в нём всех метаморфоз, и в нём всего столько, что никак не может уместиться в одном человеке. Это раньше являлось возможным, чтобы одно лицо могло отображать действительность общества…

Итак, что представляет собой «Особый порядок»? И самому же приходится отвечать. Прежде спешу вас разуверить: это произведение пишется не в жанре детектива, что особенно модно в наше время и писать, и читать. Но я, увы, старомоден. А значит, оно пишется не столько для современников, сколько для потомков (вероятно, тем я неосознанно сам с собой лукавлю). Не подумайте, что у меня к современникам нет доверия, — просто потомки более внимательны к своим предшественникам.

Как мало теперь назидательного, то есть нравственного и поучительного, в нашей новой литературе, она отчасти развлекательная. Также заранее вас уведомляю, что это произведение пишется не ради развлечения; простите, если оно окажется скучным… Вам, наверное, теперь захочется отбросить эту книгу в сторону, так и не узнав, что я хотел вам сказать, — это ваше право. Но думаю, что это решение далеко не правильное, так как любая книга пишется для того, чтобы её читали — пусть бегло и невнимательно, но всё-таки непременно читали. Мне не столько важна кульминация в произведении, сколько важны причины случившегося и его последствия; важно не внешнее проявление, а интересно внутреннее состояние не только одушевлённого предмета, но и даже абстрактного проявления.

Но спустимся на землю. Материальность в наше время ставится выше духовности. Как жаль!.. В социальном обеспечении наша жизнь во многом не обустроена, однако это не даёт права усугублять её лишь ради собственного обустройства. Признаюсь, сказано банально, но любая банальность со временем становится серьёзной и даже пророческой вещью, а значит, и поучительной.

У каждого есть свой выбор. Я никого не думаю осуждать за пагубные привычки, будь они врождённые или приобретённые (сам состою из них), я только пытаюсь предостеречь вас от необдуманности.

И последнее. Быть может, здесь мои читатели увидят самих себя в лице того или иного героя, как бы увидев себя со стороны. Чудное зеркало — книга вообще!.. А со стороны, будьте уверены, видится гораздо лучше.

Глава первая

I

Андрей Иванович Карлин гулял, бродил по городу. В глазах Андрея Ивановича читались печаль и радость — перемешались они в нём. Он мысленно прощался с чужим городом, к которому привык и который даже полюбил, в котором прожил четверть века. Его несказанно радовало новое, предстоящее будущее: он внутренне готовился к дальнему переезду.

А пока стояло удивительное тепло из-за горячего майского солнца. От обильного тепла черёмуха начала цвести раньше времени. Однако ждали холода, дождя со снегом, а ничего из того и не было. И это как-то подозрительно удивило; привыкли уже: на цветущую черёмуху всегда приходил холод. Итак, повсюду и радостно, и светло! Дружно появлялась листва на деревьях, молодая трава, только что пробившаяся из-под земли, быстро тянулась кверху. Небо же чистое, синее. Радость самой природы передавалась людям. Одним словом, удивительное дело — весна! Новая жизнь, новые надежды, предстоящее будущее — всё это неизвестное и меж тем интересное.

Одинаково радостные чувства и состояния самой весны и души Андрея Ивановича как бы собирались воедино. Удивительное единство природы и человека необходимо для отрадной жизни — и Карлин находился в упоении, которое его внутренне молодило. Он чувствовал, что настоящая жизнь только и начинается.

«Ах, весна! — торжествовал Андрей Иванович. — Наконец-то свобода!..»

II

Скорый поезд свободно катился по рельсам, монотонно постукивая колёсами, убаюкивая пассажиров. Катился поезд уже целые сутки. Среди пассажиров в купе вагона находился и Андрей Иванович. На днях ему исполнилось пятьдесят лет. Правильные черты строгого его лица придавали ему неподдельную привлекательность, а его задумчивые зелёные глаза были особенно выразительны: в них отражался некий запечатлевшийся отпечаток скорби, и вместе с тем они казались невероятно добрыми, но ничуть не смиренными.

В вагонах стояла духота, даже открытые окна в коридоре не спасали от неё. Две молодые женщины с пятилетней девочкой, ехавшие в одном купе с Андреем Ивановичем, видимо с трудом переносившие жару, мучились, жаловались, изнывали. Сам же Андрей Иванович, легко переносивший дискомфорт, чувствовал себя удовлетворительно: он просто-напросто не заострял на том внимания. Карлин сидел за столиком и читал книгу. Изредка отрывался от неё, пристально всматривался в окно, разглядывая движущиеся живые картины природы.

С приходом вечера жара стала спадать. В вагоне становилось свежо, окна в коридоре вагона оставались по-прежнему открытыми.

Пассажиры, обе женщины, облегчённо вздохнули:

— Кажись, жара спадает…

— И слава богу…

Они искоса поглядывали на попутчика, думая, не заведёт ли он с ними разговор. А ему было не до разговора: он погрузился в себя. Поняв, что с ним особенно не разговоришься, женщины тихо продолжали говорить между собою. Девочка же, которой не уделялось внимание, начала капризничать, и женщина, вероятно родственница девочки, раздражённо заговорила:

— Успокойся, деточка. Видишь, вон серьёзный дядя читает книгу. Не мешай ему, успокойся.

Деточка испуганно и непонимающе посмотрела на дядю, который не обращал на неё никакого внимания, затем успокоилась на какое-то время, но эгоистическая детская психика, известно, вещь хрупкая — девочка вновь начала капризничать и плакать. Это не могло не раздражать женщин. В них отсутствовало педагогическое начало: терпение или выдержка и понимание. Как ужасно выглядят негодование и недоумение, вместе взятые, точно так же ужасно видеть милых молодых женщин, когда они приходят в то самое состояние. Девочка закатила истерику…

Андрей Иванович, физически не переносивший подобные детские выпады, вышел из купе и долго в него не возвращался, а когда вернулся, было уже тихо: нервно измотанные женщины безмолвно сидели вместе на нижней полке, а девочка, закрыв глаза, лежала на другой, противоположной.

Андрей Иванович забрался на своё место и улёгся, но спать ему не хотелось. Вместо сна перед глазами его стали образно вырисовываться картины прошлого. Особенно ярко вырисовывалось само детство, отчего он загрустил — выступали на глазах слёзы, стекая на подушку, и ему было стыдно, что плакал. Едва ли он мог вспомнить, когда ему плакалось в последний раз…

А завтра, рано утром, когда ещё будут спать женщины и девочка, он сойдёт с поезда в своём городе, в котором родился и вырос.

III

Итак, Андрею Ивановичу Карлину, как уже было сказано выше, на днях исполнилось пятьдесят лет, однако выглядел он моложе.

Ему светило повышение по службе, он мог бы занять освобождающийся кабинет начальника и тем самым дослужиться до полковника милиции, а он, к удивлению руководства и своих подчинённых, подал рапорт на увольнение. Его, разумеется, отпускать не хотели, но Андрей Иванович был настойчив и неумолим в своём решении. Уволился со службы в звании подполковника милиции, уволился совсем недавно, в апреле.

Ровно двадцать лет Андрей Иванович занимался криминалистикой. Он находил следы и прочие вещественные доказательства, оставленные на местах преступлений, изымал их, а впоследствии проводил по ним исследования и экспертизы, устанавливая отношение к преступлениям или личности преступников. В главном управлении он считался одним из лучших криминалистов в области. Всё, что ни делалось им, делалось по привычке, как само собою разумеющееся; действия были доведены до автоматизма, хотя делалось всё с интересом, особенно поначалу. Последние годы всё чаще чувствовал он физическую усталость, которую, боясь, скрывал от других. И чаще теперь ворчал, становился недовольным, что именно его отправили на осмотр места происшествия, хотя в наряде, на дежурстве, стоял не он, а совсем другой эксперт. Первые годы службы он таковым не был; вероятно, его таковым сделала служба. А в милицию Андрей Иванович (не удивляйтесь) пришёл из школы. Все, знавшие его как учителя, удивлялись тому поступку — казалось, необдуманному и неправильному. Поражались: как это он мог оставить любимое дело, которое знал превосходно, которым только и жил. Андрей Иванович слыл учителем строгим, педантичным, что особенно свойственно математикам, а нисколько не словесникам.

В двадцать три года он женился по любви на красивой, но гордой и капризной особе. Вскоре у них появилась девочка. Преподавая в старших классах литературу, Андрей Иванович, на радость ли себе, на беду ли свою, вдруг обратил внимание на ученицу — кареглазую, смуглую и привлекательную (боюсь сказать — красивую). Она была самой живой в классе. Ко всем была открыта душой, а ведь раньше в ней этого не было, по крайней мере не обнаруживалось. Раньше она казалась серой мышкой, да и звали её за глаза не иначе как мышкой. Порою её поведение походило на повадки этого зверька… Шло время, и между учителем и ученицей стали развиваться чувства, поначалу скрывающиеся, а вскоре — выплёскивающиеся. Коллеги отговаривали Андрея Ивановича, предупреждая о последствиях. Слухи не могли не дойти и до жены, она не верила им, но вскоре сама в них убедилась. А убедившись, капризная и гордая, в один день собрала все личные вещи, пятилетнюю дочурку (не претендуя больше ни на что) и ушла, тихо закрыв за собою дверь. А на прощание с досады, без зла, сказала:

— Хороший ты учитель, мой дорогой, но плохой семьянин, и не быть тебе ни с кем никогда и нигде.

Андрей Иванович даже и возразить не успел. Ушла к родителям. Как он переживал, мучился; переживала и мучилась ученица — нет, не за себя, а именно за него. Но одно хоть как-то утешало учителя: это она, ученица, любовь к ней.

Хаос в его личной жизни ничуть не сказывался на уроках, которые он проводил. Поразительная выдержанность, холодная строгость, узнаваемая педантичность удивляла не только коллег, но и самих учеников. Обычно люди в таких обстоятельствах теряются, путаются и не знают, как поступать вообще. Андрей Иванович же в действительности прежде всего был учителем и оставался таковым, несмотря ни на что.

А вскоре произошло непредвиденное, случилось неутешное горе: ушедшая от Андрея Ивановича жена и девочка погибли. Какой-то таксист не справился с управлением автомобилем — он на большой скорости при обгоне на повороте трассы ушёл в сторону, на обочину, а затем вниз, несколько раз перевернувшись. Девочку достали из машины уже мёртвой, а женщину, обезображенную и разбитую, повезли в больницу — по дороге, не приходя в себя, и она скончалась. Вот тогда, узнав об этом, Андрей Иванович ужаснулся и не знал, как теперь быть. Коллеги и родственники со стороны умершей помогли ему похоронить жену и дочь. Вследствие трагических обстоятельств Андрей Иванович несколько изменился. Он замкнулся в себе, мучительно испытывая вину. Вместе с тем и ученица видела в нём изменения, напугавшие её. Он потерял её из виду, не замечал её, не слышал, что она говорила. Бедняжка, как она мучилась, как она исхудала! Но время наконец утешило его.

— Да, да… Был я плохим семьянином, а теперь и вовсе никакой, — сказал он сам себе однажды, находясь в исступлении. — Не знаю, что лучше? — задумался он.

А вскоре прозвенел последний звонок, там начались экзамены, и, наконец, состоялся вечер — выпускной бал, на котором они отсутствовали. На следующий день она уехала, и уехала в каком-то безысходном настроении, так и не встретившись и не простившись с ним. Больше они не виделись.

Учительствовать Андрей Иванович начал в двадцать лет — как видите, совсем молодым. С первого раза вошёл он в класс уверенно и торжественно. Прибыл издалека. Годы учёбы прошли на далёкой родине, куда теперь он и возвращался.

Семья, в которой вырос наш главный герой, была достаточно дружной и относительно большой — многодетной. Брат нашего героя, двумя годами старше, всегда оставался за старшего, когда находились в школе (учились все в одной школе) или дома, когда мать и отец были на работе. Старший брат рос весёлым, иногда озорным, непоседливым, — одним словом, живым ребёнком, но всегда слушался родителей и поступал правильно, как поступили бы сами мать и отец. А вскоре у старшего стали проявляться способности к рисованию. Всё более увлекаясь тем занятием, он всё меньше уделял внимания младшему брату и сестре. В принципе, они уже и сами достаточно подросли и не особенно нуждались теперь в опеке старшего брата.

Сестра, родившаяся через три года после появления второго ребёнка в семье, явилась абсолютной противоположностью своему старшему брату: тихая, усидчивая, но капризная (каприз в ней был скрытным, потому никогда нельзя было точно разгадать, чего ей хотелось). Мать и отец лишь своим родительским чутьём могли предугадывать, что ей нужно было. Разумеется, старший брат пошёл в отца, а сестра походила на мать. Когда отец пребывал не в духе, своё негодование изливал на дочь, а когда мать оказывалась недовольной, то недовольство матери покорно выслушивал старший. До среднего доходило лишь эхо, но и того оказывалось достаточно, чтобы болезненно испытывать на себе. А в общем (или таким образом), средний в семье оказался не просто серединой — золотой серединой!

Что касается самих родителей, известно, что они выходцы из крестьян, из деревень разных областей и переехали по воле обстоятельств в один город, став тружениками, рабочими (тогда это было почётно). В этом городе они встретились, а вскоре поженились, получили жильё от завода, стали растить детей… Сколько уже времени прошло с тех пор? Конечно много!

IV

А пока поезд безостановочно мерно катился, лениво постукивая колёсами и покачиваясь. В состоянии душевного волнения и переживания, навеянном воспоминаниями, Андрей Иванович скоро уснул. Спать ему пришлось недолго.

Рано утром поезд прибыл в родной город, и пассажир с ощущением радости вышел из вагона. Карлин, постояв на перроне какое-то время, направился на привокзальную площадь. Здесь же находились камеры хранения…

На площади не так уж и многолюдно ввиду ещё раннего часа. Пахло утренней прохладой, не совсем приятной, пропитанной городской загазованностью. Но и в этом запахе городского утра улавливалось то родное и милое, что ещё больше приводило Андрея Ивановича в волнение. Едва заметная счастливая улыбка блуждала на его губах; глаза блестели тем счастьем, будто в них никогда и не было скорби. Казалось, он помолодел; жизнь только началась — так и хотелось воскликнуть: «Ах! Чёрт побери, как здорово!..» (я, автор, это знаю по себе). Он помнил, что от вокзала до дома около часа неспешной ходьбы. Андрей Иванович не определился, бежать ли домой или прогуляться по городу; ему хотелось и того и другого.

Город начинал шуметь, и шум нарастал: оживлялся городской транспорт, народу на улицах становилось всё больше и больше. Андрей Иванович всматривался в лица горожан, и ни одно лицо ему не было знакомо. Транспорт теперь весь расписной, с рекламой (не то что несколько лет тому назад). Зато дома узнаваемы; те же улицы — нет, не совсем так: некогда С-я стала Ямской, К-ой переулок переименовался в Поперечный…

Но вот улица, где он жил когда-то, осталась прежней — Арзамасской. Улица эта старая, ещё с добротными, но понемногу отживающими свой век деревянными домами. Она всегда была зелёной, с душистыми липами во время цветения, с тополями, с ужасным тополиным пухом. Случались пожары, когда поджигали лежащий на земле пух. От обилия зелени улица была тенистой, и хорошо было прятаться на ней от летнего зноя. Андрей Иванович уже шёл по той самой улице.

Вот и родной дворик, мало изменившийся, потому настолько узнаваемый. Узнаваемыми стали и изменившиеся за годы лица — прохожие как-то подозрительно всматривались в него, а присмотревшись, едва улыбались. Улыбался и Андрей Иванович, оглядываясь на них и думая, не обознался ли он. А те, в свою очередь, проходили, оглядываясь и сомневаясь.

Что происходило внутри Андрея Ивановича, когда входил он в родной дом, в котором последний раз находился бог весть когда? Кто испытывал чувства расставания или встреч хоть единожды, тот теперь знает, что это такое, и тот может его понять, представив себя на его месте. А не испытавшим того душевного беспокойства, стало быть, и знать ни к чему: всё равно не понять. Если же я начну подробно описывать, то, боюсь, вызову иронию или осуждение за чрезмерную чувствительность у столь серьёзного взрослого человека…

Итак, Андрей Иванович вошёл в дом, и сердце защемило. Почувствовав вдруг слабость в ногах, он опустился на высокий порог прихожей. Несколько минут просидел на пороге, через который некогда, в самые ранние детские годы, с трудом перебирался либо на улицу, либо в дом. У порога стояло несколько пар обуви, среди которых была маленькая пара — детская. В доме царствовала невероятная тишина. Дверь за спиной вдруг отворилась, и раздался возглас, испуганный и насторожённый. Андрей Иванович поднялся, обернулся и увидел во многом изменившиеся, но легко узнаваемые черты лица сестры. Он улыбался, находясь в волнительном исступлении и в нерешительности. Простояв какое-то мгновение в неопределённости, в замешательстве, брат приблизился к сестре. Она обняла его и стала целовать, как целовала своих детей, по-матерински.

— Господи, Андрюшенька! Надо же, приехал всё-таки. И сколько же тебя не было?..

Андрей Иванович понемногу возвращался в прежнее состояние, спокойное и осознанное, а когда пришёл в себя, заговорил:

— Ох, много. Кажись, лет десять… Нет, Леночка, я не приехал, а вернулся.

— Вернулся?! Вот как!

Они вместе прошли в зал. Андрей Иванович заметил, что комнаты в доме изменились: стены недавно оклеены новыми обоями, мебель поменялась; таким образом, комнаты стали более светлыми и просторными. Вдруг дверь детской комнаты распахнулась, и из неё вышел только что поднявшийся с постели мальчик лет пяти. Он увидел незнакомого человека и, искоса поглядывая на него, подошёл к тёте, которой стал что-то тихо наговаривать. Через минуту он и тётя вместе скрылись в той самой комнате, из которой минуту тому назад вышел мальчик. Пробыли они там недолго. Мальчик вышел первым и уже одетым, а вслед за ним вышла тётя. Он подошёл к незнакомцу, теперь радуясь и улыбаясь, и хотел что-то сказать, но, видимо, забыл, что нужно было говорить, смутился и вопросительно посмотрел на тётю, которая также оказалась в смятении.

Андрей Иванович быстро сообразил, что произошло, взял мальчика за руки и взглянул ему в глаза, затем посадил его себе на колени и стал спрашивать:

— Как звать-то?

— Димкой!

— А чей будешь?

— Ивана Карлина сын.

— Вон оно как?.. А я и не знал даже… Ивана Карлина сын, стало быть?

— Да.

Андрей Иванович вопросительно смотрел на сестру.

— Если внук брата, тогда кем он мне приходится?

Она не знала, как точно ответить, и, пожав плечами и разведя руки в стороны, вышла из зала.

«Значит, внучатым племянником будет», — подумав, решил для себя Андрей Иванович и поинтересовался:

— А где папа?

— Дома остался.

— А сколько уже дней ты здесь?

Племянник выставил перед собой худенькие бледные ручки и стал, считая, сгибать пальчики, но, сбившись со счёта, опустил их.

— Много, — сказал он.

Андрей Иванович улыбнулся.

— А ты мне родным дядей будешь, да? — спросил мальчик. — Мне так тётя сказала.

— Конечно, родным дядей, — ответил Андрей Иванович и, поцеловав племянника, опустил его на пол. — Пойди умойся, потом поговорим.

Племянник выбежал из зала. Андрей Иванович остался в комнате один. Он открыл дверь детской, где у стены стояла совсем другая детская кровать с незаправленной постелью, а на полу оставались разбросанные игрушки. Затем он заглянул в другую комнату, некогда родительскую, — и в ней обнаружилось мало прежнего…

Охваченная радостью, Елена Ивановна забыла, что давно нужно было отправиться на работу, а когда опомнилась, забеспокоилась и позвонила на работу подруге, чтобы та сегодня поработала вместо неё, разумеется объяснив ситуацию. Так Елена Ивановна сегодня не пошла на работу, и они втроём остались дома. К полудню у ребёнка пропала охота резвиться. Он ушёл в детскую и, немного поиграв на полу игрушками, на полу же и заснул. Андрей Иванович и Елена Ивановна уединились наконец и рассказали друг другу о многом: о минувшем, о планах на будущее.

V

Последний раз Андрей Иванович бывал здесь, дома, как бы гостем лет десять тому назад, когда ещё не было в стране великих потрясений, но они стремительно надвигались. А когда надвинулись, то потрясло всё — непонятно было, куда покатилась жизнь, которая теперь, как говорится, не стоила и ломаного гроша. А между тем (или вопреки тому) жизнь была; жить ещё было можно благодаря выживанию — вот инстинкт самосохранения! Выживая сами, женщины рожали детей — вот где необратимый процесс! Тот самый инстинкт и этот процесс — двигатели жизни. И что бы там ни говорили наши, выбранные нами, верховные правители, внизу всегда оставалась своя политика жизни, резко отличающаяся от той, что наверху… Эх, куда меня, автора, занесло! Но довольно: я пишу всего лишь роман, где герои нравственны или аморальны в силу тех или иных жизненных обстоятельств.

Поговорим же теперь и об иных героях нашего произведения. Итак, последние годы для Ивана Ивановича, отца Андрея Ивановича, складывались неудачно по причине нервозной ситуации в обществе. В нём скапливалась желчь, и в семье не хотели его раздражать лишний раз. Однажды, когда Иван Иванович ремонтировал свою автомашину и у него что-то не получалось, а это всегда выводило его из терпения, стал приставать к нему какой-то в алкогольном опьянении мужчина со своими разговорами. И это отца Андрея Ивановича наконец взбесило, и случилось так, что отец не выдержал и хотел кулаком въехать ему, а получилось, что с размаху тяжёлым гаечным ключом, которым работал, ударил приставшего, невзрачного на вид человечка по голове, причинив тем самым тяжкий вред здоровью. От причинённого вреда тот скончался в больнице. Разумеется, отца по настоянию прокурора обвинили в преднамеренном причинении тяжкого вреда здоровью, повлёкшего смерть, и суд дал ему большой срок — как-никак это стоило жизни какому ни есть, но человеку. А через год домой пришло извещение о смерти отца. Телесных повреждений на теле покойного обнаружено не было, а вскоре узнали из заключения судебно-медицинской экспертизы, что смерть наступила от сердечной недостаточности.

Что испытывало то самое сердце? О чём оно говорило? Что оно слышало? Что так трогало и беспокоило? Что лежало на сердце — обида? негодование? ненависть? смирение?.. Откуда уж нам это знать. Но одно верно: что-то было на сердце, если повело оно себя таким образом.

Что касается матери, то и у неё дальнейшая жизнь протекала натыкаясь на искусственные препятствия, в особенности после того, что произошло с Иваном Ивановичем. На мать пришла тоска, грусть. Она, затворившись, переселилась в однокомнатную квартиру где-то в самом центре города. Лишь временами она приходила домой, чтобы побаловать маленьких внуков. Мать состарилась: морщины на лице удлинились и углубились, губы сжались, а сама сделалась ворчливой. Бабушку-старушку дети боялись и любили, она это прекрасно понимала и чувствовала.

В этот же год, как только Андрей Иванович надолго уехал из родного дома, старший брат Александр влюбился в милую девушку. Несколько бессонных ночей, казалось, чуть не свели его с ума. Вскоре они начали встречаться. Стали складываться серьёзные отношения. Когда она собралась вернуться домой, в соседнюю область, брат последовал вместе с нею (замечу: не вслед за нею). Вскоре, как и полагалось, они поженились, и родился у них сын, названный Иваном. Шло время. Когда Ивану едва исполнилось восемнадцать лет, он сблизился с одной девчонкой, школьницей, которая и родила ему мальчика, Диму. Родители той школьницы-мамы бранили свою непутёвую дочь, упрекали, даже терроризировали. От сына она отказалась, подбросив ребёнка отцу: он оказался для молодой мамы нежелательным. Родители Ивана ужаснулись, но приняли дитя. Приняв, вскоре поступили ещё мудрее: всё чаще стали оставлять его у тёти. Тем более Иван женился на другой особе, серьёзной и деловой, которая теперь находилась в положении.

Елена Ивановна (напоминаю: сестра Андрея Ивановича), некогда стройная и высокая, теперь располнела, и полнота эта великолепно шла к её телу, к её русской натуре. Она была доброй, отходчивой, мягкой и впечатлительной. Она стала матерью троих детей: двух сыновей и дочери — Ирины (о ней речь пойдёт позже). Уже повзрослевшие дети вели свою жизнь и всё менее зависели от матери, в особенности сыновья. Они учились в военной школе и готовились стать офицерами, а служба в армии в нынешнее время была непрестижным делом. Но куда было деваться? Дочка же готовилась к выпускным экзаменам и думала поступать в педагогический институт. Мать ей не препятствовала, однако думала иначе. Много чего вообще происходило иначе, а то и жизнь была бы скучной.

Муж Елены Ивановны жил довольствуясь домашним уютом. Он и она — два сапога пара, или, если хотите, муж да жена — одна сатана. Как видите, насколько приемлемы для них сравнения, насколько они схожи друг с другом по характеру, по поведению. Муж её уходил рано, а приходил поздно: работал за троих. На работе его любили, но за работу за троих платили ему… впрочем, несоответственно. Добродушный и смиренный муж, Сергей Петрович Репнин, возвращался домой с работы всегда разбитый усталостью, но, пролежав на диване час-полтора, вновь оживлялся, усталость исчезала. Раньше, когда дети были маленькими шалунами, он уделял им времени гораздо больше. Теперь, когда сыновья уехали, а дочь стала взрослой, он всё больше времени проводил на диване и потому начал толстеть. И этот процесс уже никак нельзя было предотвратить. Такова уж природа русской лени; как сладостна та праздная напасть, и тем она губительней для самих же. Справиться с этим не было возможности.

VI

Андрей Иванович и Елена Ивановна сидели в комнате, и между ними шёл разговор.

— Вот видишь, Леночка, — как бы убеждал Андрей Иванович, — вроде бы из одного теста все мы сделаны, а насколько мы разные, и как у нас, у каждого, всё по-разному сложилось. Решительно мы разные.

— Верно, Андрей. Тесто, может быть, и одно было, да в разное время нас состряпали, потому-то мы и разные. — Вот слово-то — «состряпали», — с иронией заметил Андрей Иванович.

— При чём тут это?

— Интересно ты выразилась, а главное, правильно.

— Разумеется… — хотела возразить Елена Ивановна, но сказала: — Никак невозможно в точности сделать что-либо дважды.

— Это как нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

— Или так сказать можно, ведь жизнь-то самая что ни на есть река.

— Да ещё какая!..

— Хоть мы и близкие, совсем рядом находимся, а на самом деле оказываемся на противоположных берегах; да хоть, к примеру, возьми тебя и брата… Редкий бывает тот случай, когда оказываетесь на одном берегу, и уж тем более рядом.

— Как она нас меняет! Вот и разберись, кто бывает правым, а кто виноватым.

— Нет, Андрей, река течёт сама по себе лишь в своём русле, а у человека есть выбор, потому и случается быть ему виноватым. Вот ты долгое время занимался криминалистикой, по долгу службы выявлял преступников, а интересовался ли, что их толкало на преступление?

— Нет, Леночка, моей задачей было лишь установление принадлежности к преступлению объекта или лица, а вот что двигало его, лицо, пойти на преступление, о чём оно думало тогда, в том разбиралось следствие, то есть выявлялся мотив преступления, его умысел.

— А когда выясняли — что дальше?

— Известное дело, что дальше… Ведь у него было право выбора.

— А если жизнь его на то подтолкнула?

— Ну, знаешь, она и нас всё время куда-то толкает, так и норовит унести по течению, порою вынуждая плыть против него.

— Бывает, когда вдруг оступаются случайно, по неопределённым обстоятельствам, по неопытности. Это как стоишь на берегу — и вдруг под ногами проваливается берег, подмытый водой.

— Сколько угодно, и в таких случаях тем более предоставляется право выбора… Хотя по опыту знаю, отчасти человек сам себе становится врагом, переходя безопасную черту. Таков особый порядок нашего бытия.

Елена Ивановна тяжело вздохнула, как бы соглашаясь с тем, но ничего не сказала. Наступило молчание. Вдруг хлопнула входная дверь. В дом вошла дочь Елены Ивановны и, увидев родного дядю, вдруг вспыхнула радостью, подбежала к нему, обняла и поцеловала его. Андрей Иванович смотрел на выросшую племянницу.

— Ну, дорогая моя племянница! Неужели это ты?!

— Конечно, дядя!

— Какой красавицей выросла!

Андрей Иванович последний раз видел её, когда ей не было и восьми лет. Помнил её длинной, худенькой; помнил её с каким-то острым взглядом зелёных больших глаз; помнил её с длинными волосами, собранными в косичку, похожую более всего на крысиный хвост. Теперь же она удивительно хороша; волосы, теперь густые и ещё длиннее, гладко причёсаны и подобраны сзади; но прежний, тот самый, острый и любопытный взгляд больших зелёных глаз. Андрей Иванович с радостью любовался родственницей, выросшей и похорошевшей, а как рада была она! На шум из комнаты вышел заспанный Дима.

— Димочка! — обратилась племянница. — Смотри-ка, к нам дядя приехал.

— Знаю, сестрёнка.

— Уже, братик?!

Сразу, с первого дня появления Димы в доме, между ним и племянницей установились родственные отношения, какие складываются между сестрой и братом. Такое удивительное родство давало только положительное развитие, рост малыша, исключая социальное или родственное неблагополучие.

— Доченька, Ирочка…

— Что, мама?

— Да разве накормишь соловья баснями?

Ирина поняла намёк матери, переоделась в пёстрый домашний халат из фланелевой материи. Халат придавал ей милый вид и домашнюю прелесть. Переодевшись, она ушла на кухню, где уже хлопотала мать…

Поздно вечером пришёл Сергей Петрович, он увидел Андрея Ивановича, и они тепло, по-приятельски обнялись. — Уж больно ты изменился, — сказал Андрей Иванович, разглядывая его.

— А тебя, друг, годы не берут, — с замечанием говорил Сергей Петрович. — Нисколько даже не изменился; видать, натура у тебя такая.

— Натура как натура, и сколько всего в ней переменилось, ушло невозвратно, а вот в тебе осталось всё прежним. Не так ли?

— Не знаю, не знаю, — отговаривался Сергей Петрович, тяжело и лениво уходя в другую комнату.

Не изменяя своей привычке, Сергей Петрович не спеша переоделся, удобно разместился на диване, давно ставшем излюбленным местом, и быстро впал в сладкую дрёму. Его в такие минуты никто в доме не беспокоил — не то чтобы не смели, а просто-напросто не хотели. Не беспокоили его и сегодня. Но вскоре, проснувшись, Сергей Петрович оживился, а вместе с ним оживилось всё в доме… Только далеко за полночь всё утихло и свет в доме угас.

VII

На следующий день Андрей Иванович забрал оставленные в вокзальной камере хранения вещи, а вечером разложил и развесил их в шкафу, раздарил привезённые с собой подарки. Кроме того, на следующий день он купил компьютер и привёз его домой. Для Андрея Ивановича он был некогда на работе необходимым предметом, а для других — ещё дорогой и не для всех доступной вещью, но так хотелось его иметь у себя.

Андрей Иванович никого не стеснил в доме: была очищена от ненужного накопившегося хлама никем не занимаемая маленькая комната. Вымыт потолок в ней, очищены и оклеены новыми светлыми обоями стены, выдраен пол, а после в неё занесли необходимую мебель.

Комната эта была с небольшим окном, потому казалось в ней сумрачно, но это ничего, даже нравилось Андрею Ивановичу. В ней находилось всё под рукой; всё, что необходимо, обставлено по его вкусу. Сергей Петрович в неё не заходил. Ирина заглядывала время от времени. Димочка иногда забегал и просил, чтобы дядя включил компьютер. Но совсем другое дело Елена Ивановна: она часто заходила и порой подолгу оставалась наедине с братом — они разговаривали, беседовали, философствовали. Без этого она не видела смысла жизни: профессиональная болезнь, в положительном смысле этого слова, с годами развилась, но не обострилась, как обостряется с годами телесная, физическая боль, а это значит, что рассудок довольно здоров и трезв. Елена Ивановна работала старшим сотрудником по истории в научной библиотеке.

Глава вторая

I

Вскоре Ирина поступила в институт. К Диме недавно приезжал отец. Приезжал и брат Андрея Ивановича; как они были обрадованы, увидев друг друга! Иногда приходила мать. В поведении Сергея Петровича мало что изменилось, он оставался прежним, ленивым в доме. Елена Ивановна, несмотря на свой философский склад ума, на всё в доме смотрела просто, без каких-либо умозаключений, не беспокоилась по пустякам: она их попросту не брала во внимание. Она просто была заботливой хозяйкой дома.

Андрей Иванович сделал несколько телефонных звонков своим друзьям, некогда коллегам, и сердце его затосковало. А не позвонить было бы невежливо с его стороны — так он полагал.

Был вечер, за окном шёл небольшой дождь. В комнату Андрея Ивановича заглянула Ирина и застала его в кресле с раскрытой книгой.

— Дядя, не помешаю тебе?

— Нет.

Ирина прошла в комнату.

— Мне хочется с тобой поговорить.

— Хорошо.

Ирина знала, что будет говорить Андрею Ивановичу, но не знала с чего начинать. И книга послужила ей лишь удобным поводом.

— Дядя, а какую ты книгу читаешь?

— Преотличную — Достоевского!

— И чем же она отличная?

— А ты разве не читала?

— Ну, как сказать; уж очень мудро и сложно у него написано.

— Путано, Ирочка, потому, что ты читала так, отрывками. А книга эта действительно сложная и мудрая.

— Дядя, скажи мне просто, в чём в ней мудрость?

— Мудрость, знаешь, само понятие очень сложное, а ты хочешь, чтобы я сказал тебе о ней просто… Ну ладно, вот скажи: все ли добрые и злые дела совершаются по совести, по справедливости, как вот в этой книге?

— Ну, дядя, ты сравнил с мудростью.

— А как же ты думала?

— Этого в принципе невозможно.

— Вот как раз-то в принципе и возможно.

Племянница посмотрела на дядю.

— Сколько совершается в мире зла, скажем так, по совести — ради добра или во имя его? — продолжал он. — И совершивший зло по совести должен быть наказан, потому что это такое же преступление, которым руководила алчность. И страшнее оно потому, что оно выношенное, обдуманное.

— Ой, как всё сложно.

— Вот именно, что сложно. А в общем-то, перечитай Достоевского: тебе его полезно знать как будущему педагогу.

— У Достоевского не только об убийстве по совести или по справедливости говорится, но и о любви, — наконец-то начала свой разговор Ирина.

— Это верно… Ты хочешь со мной поговорить о любви? Я правильно понял?

— Да, — улыбнулась она.

— Это светлое и меж тем мучительное счастье, поверь мне; я это знаю наверняка. Ты хочешь поговорить о любви? Но лучше я воздержусь от разговора о том… Вижу, ты любишь, — и люби; и пусть тот, кого выбрало твоё сердце, будет достоин твоей любви. Надеюсь, он хороший. Да?

Ирина улыбнулась и отвечать дяде не стала. Она быстро вышла из его комнаты.

Наконец в доме установилась тишина. За окнами была уже глубокая ночь. Андрей Иванович лежал в постели и слушал шум усиливающегося дождя — окно в его комнате было приоткрыто. Карлин чему-то вдруг улыбнулся — и с улыбкой полежал какое-то время, затем перевернулся набок и вскоре заснул.

II

Здесь, в старом районе города с деревянными домами, как в деревне. А в деревне, известно, всё на виду и все обо всех знают, потому скрыть что-либо невозможно. Зато, случись вдруг беда у кого-нибудь, узнав про то, непременно помогут советом, делом или утешат добрым словом.

На другой улице недалеко от дома, в котором теперь обосновался Андрей Иванович, жили два друга. Как говорится, друзья с детства, если даже, осмелюсь выразиться, не с колыбели. Они жили в разных домах, но дома их были расположены друг против друга по соседству, через дорогу-улицу, что широкая и длинная. Одного друга звали Одовцевым Николаем, а другого — Мудриковым Ильёй. Друзья эти разные, противоречащие во многом друг другу, но меж тем была у них, вернее в них самих, одна-единственная напасть, которая их так единила, — это некое братство, чуть ли не родство; об этом чуть дальше и по порядку.

Уже пришла осень. После коротких дней бабьего лета, как обычно, застили дожди, моросящие, наводящие тоску. Улицы быстро размокли, стало грязно, как в деревне. Из-за холодной промозглости дня, да ещё с ветром, не было охоты лишний раз выходить на улицу. Деревья обнажались — срываемая ветрами пёстрая листва редела. Итак, дело ясное: осень… холод… Дома теперь отапливались, из печных труб то здесь, то там тянулся дым. Некоторые дома (улицы), куда ещё не был проведён газ, отапливались дровами, отчего запах на улице был особенно ощутим.

Несмотря на холод, Андрею Ивановичу нравилось прогуливаться по старым улицам и переулкам, дышать здешним воздухом, придающим ему бодрости. Нагулявшись, нет-нет да и зайдёт к кому-нибудь знакомому и засидится у него.

III

Пожалуй, следует начать разговор с самого Одовцева. Родился Николай лет двадцать тому назад. Он, высокий и стройный, поддерживал в себе гордую осанку — не каждому то давалось; всегда аккуратен и чист; одежда на нём всегда выглажена. На красивом лице лежал лёгкий загар. Да и вообще, лицо его имело больше женских черт, нежели мужских. Гладкий, без морщин, высокий лоб. Едва улыбающиеся узкие губы. Глаза, серые и большие, добрые и жизнерадостные; однако в последнее время в них стала проявляться некая тревога. Ухоженные короткие тёмно-русые волосы гладко причёсывались. Николай был рассудительным, сдержанным, спокойным. Случалось, срываясь, выходил из себя. Когда происходил срыв, страшно было на него смотреть, он становился неузнаваемым и неуправляемым. За считаные мгновения превращался он в существо, совершенно чуждое ему, проявлялась в нём вторая натура, ужасная и гневная. И задержись она в нём немного дольше, то обязательно гнев погубил бы саму добрую натуру Николая. К счастью, случалось оно нечасто, а случившись, быстро исчезало — это как вспышка. Немногие знали вспыльчивый нрав Николая, этот нрав передался от матери.

Мать Николая, Татьяна Тимофеевна Одовцева, души не чаяла в своём первом ребёнке. Она сразу, после рождения его, почувствовала всем своим существом, а впоследствии и увидела, что он абсолютно вышел в неё и ничуть не было в ребёнке отцовского. Это обстоятельство отца сильно взволновало, и, вероятно, потому он первое время недолюбливал сына. Отец заревновал. Мать видела в нём не ревность, а нервозность. Он очень хотел девочку и ждал её появления, а получил мальчика. Ну что здесь поделаешь? Природа как-никак! Татьяна Тимофеевна скоро успокоила мужа и, не зная почему, пообещала, что следующим ребёнком обязательно будет девочка. Ведь есть же женская интуиция!

Татьяна Тимофеевна сумела сохранить себя, и по-прежнему она выглядела молодой и довольно привлекательной женщиной.

Татьяна Тимофеевна, в девичестве Отраднова, несколько лет тому назад, сразу после школы поступив на первый курс, появилась в коридорах и аудиториях университета и своей манерой держаться обратила на себя внимание. Как ей шла гордость, порою надменность! Особенно удивительно проявлялось в ней то, что напыщенность, казавшаяся многим поддельной, была в действительности естественной, от природы. Одним такое её поведение не нравилось: задевало их самолюбие; другим было абсолютно всё равно, как она выглядела и что собой представляла; некоторым, разумеется мужчинам, заметившим её, нравилось. Стали заводить с ней дружбу, оказывая знаки внимания.

Воспитанная бабушкой в строгих старых правилах, Отраднова держала всех почитателей на расстоянии, однако ни в коем случае ни с кем не теряя дружбы. Только на последнем курсе она выбрала себе человека, которого полюбила, которым оказался Одовцев. Учился он тоже на последнем курсе, хотя на другом факультете. После окончания университета они сразу обвенчались (венчание проходило в храме), и муж перебрался жить к жене. Дом, в котором жила и бабушка Татьяны Тимофеевны, был большим, просторным, светлым. Одовцеву дом молодой жены сразу пришёлся по душе (ещё бы не пришёлся!), и в нём молодой человек быстро прижился. В общем, совместная их жизнь пошла, как говорится, в совете да в любви. Хотя и выдался в их жизни один нерадужный период, чуть было не испортивший их взаимные отношения. Тем периодом было время, когда у них появился первенец.

Одовцевы жили в достатке, зарабатывали довольно хорошо. Они состояли на государственной службе значимыми чиновниками, а какой чиновник, спросите себя сами, у нас не зарабатывает?

Когда в семье появился первый ребёнок, Николенька, все хлопоты взяла на себя добрая, милая старушка — бабушка; иначе никак и быть не могло: обычное это дело. Затем появилась обещанная девочка.

Зато дочка Анечка вышла в отца. Какое удивление было, каким счастливым оказался отец, когда ощутил и увидел своё не только по крови, но и по духу родство в девочке! Вот когда ярко проявились отцовские чувства, самые нежные и заботливые. Отец оказался настолько заботливым, что дочка стала расти капризной, а этого он не выносил. Мудрый отец поступил по-хитрому — и каприз любимой дочки исчез.

Нельзя было утверждать, ибо это глупо, что мать менее занималась дочерью, нежели отец, и наоборот — что отец вовсе не занимался сыном. Конечно, иногда проявлялись ревнивые чувства то у одного, то у другого, однако это нисколько не сказывалось на их совместной жизни… Едва Анечке исполнилось три годика, а Николаю уже было шесть лет, как умерла бабушка, и дом Одовцевых, казалось, наполовину опустел.

IV

Вечер. Было ещё светло, когда Андрей Иванович, нагулявшись, решил заглянуть к Одовцевым, тем более Татьяна Тимофеевна его однажды настойчиво звала в гости.

«Нынче воскресенье, и наверняка все будут дома», — подумал Андрей Иванович и вошёл в дом.

Гостя никто не ожидал. Увидев его, Одовцевы приятно удивились. Неожиданное появление Андрея Ивановича в доме Одовцевых внесло некое оживление.

Карлин хорошо знал Татьяну Тимофеевну, знал её с детства. Когда-то они вместе ходили в школу, возвращались из неё — учились в одной школе. Самого Одовцева и детей Андрей Иванович знал лишь по разговорам; в свою очередь, и они так же знали его. Потому, видно, какое-то время дети, хоть и взрослые, чуждались гостя, но с открытым любопытством и радостью посматривали на него. Самого Одовцева в доме в данное время не оказалось.

— Как мы рады, Андрей Иванович, — говорила, улыбаясь, Татьяна Тимофеевна. — Ну наконец-то.

Он снял с себя верхнюю одежду и повесил её в прихожей.

— Проходите сюда, — предложила хозяйка.

Гость, пройдя прихожую, вошёл в комнату, которая, как и в те годы, служила залом. Комната просторная, большая, в три окна, отчего светлая. В ней стояла мягкая мебель, большой раздвижной стол, стенка, набитая книгами и другими предметами, а также разная мелочь — ничто в ней не было лишним, ненужным.

— Как вижу, — начал Андрей Иванович, — у вас в доме произошли перемены.

— Да, произошли кое-какие.

— Нет, много чего переменилось.

— Подумаешь, оклеены стены новыми обоями, мебель сменилась кое-какая…

— Не стоит перечислять, — перебил он её, — я и так всё вижу, что теперь здесь не так. Мне почему-то представлялось, что я, войдя в дом, обязательно увижу прежнее… Почему? Откуда мне знать почему…

В комнату вошла девушка, милая и, как показалось гостю, робкая.

— Это дочь моя — Анна.

Девушка улыбнулась и, взглянув коротким ясным взглядом на гостя, тихо сказала:

— Добрый вечер!

Она хотела ещё что-то сказать, но некое робкое чувство помешало ей, и вдруг залилась едва заметным румянцем. Анна постояла на месте несколько секунд и ушла в другую комнату.

Они, Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна, удобно расположились на диване и стали беседовать, расспрашивать: что да как, какими судьбами и так далее.

— Когда же я здесь был последний раз? — задумался Андрей Иванович и самому себе ответил: — Давно… Как давно!

На Карлина нахлынули воспоминания. Проявился образ сначала маленькой девочки, затем школьницы. Виделось ему, как он с нею играл, как провожал её то в школу, то из школы. Как захаживал домой к Отрадновым, где всегда было радостно и светло. Как Танечке помогал делать уроки, так как сам был старше её. Он ей казался умным, всезнающим. Как Танечка радовалась очередной полученной пятёрке. Живо образно предстали и сами Отрадновы: родители и бабушка — добрейшие люди… Насколько, оказывается, возможно, чтобы в памяти человека за какие-то мгновения вдруг перелистались страницы, как живой книги, давней невозвратимой жизни.

— Да расскажите хоть, чем занимались, как жилось? — спрашивала Татьяна Тимофеевна. — Любопытно ведь нам знать. Сколько времени прошло-то!

Андрей Иванович улыбнулся (улыбка получилась печальной), взглянул в глаза Татьяны Тимофеевны, которые блестели радостью, едва прослезившись, и начал своё повествование, нехотя и тяжело… Рассказал о том, как учительствовал, как сходил с ума из-за любовной напасти, как овдовел.

Татьяне Тимофеевне стало грустно, она печально-задумчиво глядела в никуда.

— Да ладно уж грустить, — успокаивал Андрей Иванович. — Когда это было? Давно как всё успокоилось.

— Разумеется, давно… Однако вы ещё не всё о себе рассказали.

Он вопросительно взглянул на неё.

— Да, да, — настаивала хозяйка. — Как-то однажды у вас дома я видела фотографию, на которой вы в мундире с офицерскими погонами.

— Служил в своё время в милиции, занимаясь криминалистикой. Но мне не хотелось бы о том распространяться.

— Понимаю вас: ныне люди в форме сотрудника милиции — люди, не уважаемые обществом…

— А сами-то хоть как? — спросил Андрей Иванович, желая перевести разговор в другое русло. — Не всё же о себе рассказывать.

— А у меня, друг мой, сложилось всё просто: после школы университет, после него замуж вышла, потом пошли дети — растут вон они, слава богу… Родителей давно схоронила.

В доме тихо; было слышно, что кто-то вошёл. Татьяна Тимофеевна поднялась с дивана и пошла посмотреть…

— Это мой муж — Михаил Михайлович, — сказала она, войдя в зал вместе с ним, и, показывая на гостя, продолжила: — А это Андрей Иванович.

— Мы знакомы уже, — ответил Михаил Михайлович. — Добрый вечер, Андрей Иванович! — последовало рукопожатие. — Виделись мы уже несколько раз, да и жена мне за это время все уши прожужжала. Как давно зашли?

Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна одновременно посмотрели на часы, висевшие на стене в зале, и хозяйка, опередив гостя, быстро ответила:

— Больше часа.

Михаил Михайлович задумался.

— Давай-ка организуем что-нибудь, — предложил он Татьяне Тимофеевне.

Она сообразила, что имел в виду муж, и была уже готова выйти из комнаты.

— А где Анна и Николай?

— Дома, — ответила она мужу и пошла на кухню.

— Вот и ладно.

После чего он тоже ушёл, оставив гостя одного, и тот удобно расположился вновь на диване и заскучал. Скучать, правда, пришлось совсем недолго.

— Добрый вечер, — был чей-то голос.

Гость обернулся и увидел молодого человека, только что вошедшего в комнату, стоявшего возле дверей. Андрей Иванович быстро поднялся с дивана.

— Николаем зовусь, — продолжал молодой человек. — А вы, вероятно, Андрей Иванович?

— Да.

Андрей Иванович вновь расположился на диване. Видя нерешительность в молодом человеке, который хотел о чём-то спросить, сам поинтересовался:

— Чем занимаешься: работаешь или учишься?

— Да, занимаюсь, то есть учусь, — ответил тот, садясь в кресло.

— Где и на кого?

— В университете, на юридическом.

— Стало быть, где и родители?

— Да, да не совсем: мать училась на историческом, а отец — на экономическом.

— А чем в свободное время занимаешься? Полагаю, его у тебя предостаточно. Не так ли?

— Так. Бывает, провожу по-разному: то с однокурсниками куда-нибудь ходим, то с другом, а то и просто сижу дома.

Вдруг Андрея Ивановича будто осенило.

«Что это я с ним как на допросе, — подумалось ему. — Вот где привычка — поистине дурная натура. Нет, наверное, мне от неё никогда не избавиться».

На лице у него проявились досада и смятение.

— Что-то не так, да? — спросил Николай.

— Всё так. Мне просто вдруг подумалось совсем о другом.

Нависло молчание. Николай выдвинулся из кресла, поднялся и, направившись к выходу, сказал:

— Я посмотрю, что там делают другие.

Андрей Иванович невольно бросил взгляд на окна. За окнами темнело. Гость медленно поднялся и подошёл к шкафу. Он открыл длинную стеклянную створку и вынул из плотного книжного ряда книгу. Как только она оказалась у него в руках, в зал вошла Татьяна Тимофеевна. Она попросила его пройти в другую комнату — и книга быстро оказалась на прежнем месте. Другой комнатой оказалась большая кухня, одновременно служившая и столовой, посередине её стоял большой стол. На столе было уже выставлено различное кушанье.

— Вы что, дорогой наш, предпочитаете, — спрашивала хозяйка, — вино или водочку?

— А без разницы.

Все собрались к столу. За столом разговор складывался не сразу, вяло. Разумеется, когда было выпито несколько порций вина и водки (Татьяна Тимофеевна и Анна, недавно вернувшаяся от подруги, пили вино, а мужчины — водку), стало непринуждённо, весело, и разговор оживился…

За весёлым разговором, как обычно, время шло неудержимо быстро. Андрей Иванович, погостив ещё часок, простился с добрым гостеприимным семейством Одовцевых, пообещав, что непременно будет заходить чаще. Карлин вышел на улицу и медленно пошёл к себе домой.

V

На улице темно, дул сырой, холодный ветер. Как хорошо было на душе у Карлина — легко и светло; давно он себя таким не ощущал. Встреча навеяла ему светлые молодые воспоминания, смешные и наивные. А что ещё мог, скажите, испытывать человек, побывавший в гостях, где было ощутимо доброе прошлое, где определился новый круг друзей, где была им выпита водка, разогнавшая в крови гормоны радости. И больно оказалось бы, если бы радость вдруг исчезла, сменившись на мрачность. А омрачить человека гораздо проще, уж так устроена его натура, впрочем человеческая вообще.

Улица, по которой Андрей Иванович шёл домой, освещалась лишь местами и тускло. Идя по улице, он не заметил, как перед ним оказались два человека, а разглядеть их не было возможности.

— Закурить не будет?

— Нет, не курю, — ответил Андрей Иванович.

— Спортсмен, значит.

— Обидно как-то здоровеньким помирать.

— Нет, здоровеньким жить, — возразил им Карлин, — а помирать-таки — как бог даст.

— Ну, тогда будь здоров, папаша, и не помирай.

— Благодарю!

— А не за что.

На этом и обошлось — они разошлись.

Андрей Иванович вошёл в дом и быстро проследовал в свою комнату. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь его видел, ему хотелось побыть одному. Карлин оставался в ней один немного больше получаса.

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошёл Дима с вопросом:

— Дядя, а ты где был?

— Гулял.

— А ты возьмёшь меня с собой в другой раз?

— Куда?

— Гулять… Ой, дядя, а чем это ты пахнешь?

— Иди-ка лучше в свою комнату и не мешай мне, устал твой дядя, — улыбаясь, возмутился Карлин. — Ишь ты какой, пахнет от меня!

Дима ушёл, нисколько не обидевшись. Напротив даже, обрадовался: ему стало интересно, отчего это дядя сегодня совсем не такой и весело-странный. И с этой радостью побежал к тёте, надеясь, что она ему, бестолковому, растолкует. Андрей Иванович знал свою сестру — она-то точно растолкует, и знал, что она после обязательно захочет поговорить с ним. Он стал её дожидаться, но пришла Ирина.

— Ты чем-то расстроен, дядя, да? — заискивая, спросила племянница.

— С чего это ты взяла? Нет, наоборот даже.

— А к кому ты ходил сегодня?

— К Одовцевым.

Ирину вдруг всю передёрнуло, будто сквозь неё прошёл электрический разряд. Она на какое-то время даже забылась. Резкое изменение в племяннице удивило дядю.

— Что с тобой?

— Со мной?.. Да так… Ничего.

Андрей Иванович подозрительно посмотрел на Ирину, которая, не дожидаясь, что ещё скажет дядя, быстро ушла. Он хотел последовать за нею, но передумал.

Известно, что всем пребывающим в хорошем настроении трудно усидеть на одном месте, тем более одному, да притом в замкнутом пространстве. Трудно было усидеть одному и Андрею Ивановичу. Он направился к дверям; на выходе столкнулся с Еленой Ивановной, которая хотела зайти к нему. Карлин вернулся на прежнее место, а она проследовала за ним и остановилась у окна комнаты.

— Слушай, Леночка, Ирина какое-нибудь имеет отношение к Одовцевым?

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Потому что у меня возникли некоторые подозрения.

— Да какие могут быть отношения?.. Разумеется, никаких, если не брать во внимание одно обстоятельство… — И какое?

— Неужели ты до сих пор не знаешь, не увидел?..

— Привычка, Леночка: мне нужно лишь уточнить, услышать от тех, кто убеждённо знает. Ты ведь знаешь? — Наша Ирина влюблена в Николая.

— Прекрасно!

— Что прекрасно?

— Что влюблена она, — улыбнулся Андрей Иванович.

— Ты к Одовцевым ходил сегодня?

— Ну, ходил.

— И что? Как там они?

— Живут хорошо, в мире и согласии. А когда ты у них была в последний раз?

Елена Ивановна задумалась и ответила:

— Не помню…

— А кстати, встречаются ли они? Я ведь не видел.

— Николай с Ириной?

— Ну.

— Встречаются… Впрочем, Ирина не любит, когда ей напоминают о нём.

— Отчего? — удивился Андрей Иванович.

— Не любит, когда вмешиваются в её чувства. Это её личное дело.

— Разумеется, её. Нынешняя молодёжь предпочитает не слушать нотаций взрослых, а учиться на собственных ошибках. Тем самым как раз-то они очень заблуждаются. А попробуй поучить их. О!..

— Но всё равно хочется им помочь.

— Откуда нам знать, что им надо: чужая душа — потёмки. Они лучше нашего знают, что им нужно. Потому будет разумнее, если они сами разберутся в себе.

Елена Ивановна не возражала ему, хотя была убеждена, что родители знают лучше, что нужно их детям. И Карлин же был готов во многом согласиться с нею, но много чего оставил при себе. Несказанное или само недосказанное порождает сомнения, а за сомнениями следуют мучения — прародитель страданий, как ниспосланное наказание.

Глава третья

I

Удивительно по-разному складываются судьбы людские: удачные и неудачные, или менее, или более — это уж кому как повезёт. Но всё ли зависит от везения? И как известно, ничего случайного не происходит в природе, а ведь сама человеческая жизнь — мысли, поступки — по сути и есть природа. Всё закономерно и даже, если хотите, обусловлено природой, предписано всё уже наперёд. Но человеческая натура противоречива по природе, но страшнее то, что человек сам себе противоречит, ищет чего-то, хотя то уже у него имеется опять-таки по природе. Так, одни ловят удачу, другие её ждут. Некоторые умудряются даже родиться вместе с нею — вот уж кому повезло так повезло. Однако удача — слепая штука, возьмёт да пройдёт мимо. И говори потом: вот уж кому не повезло так не повезло… Ну да бог со всем этим. Поговорим лучше о другом, например о Мудрикове.

Первое, что сделал Андрей Иванович, когда впервые услышал такую фамилию, — непроизвольно улыбнулся. Почему-то она на слух ему показалась смешной, но положительно доброй. У Карлина за годы жизни сложилось твёрдое убеждение, что фамилия, если она соответствует лицу, невидимыми своими корнями проникает глубоко в саму суть натуры человека и что фамилия — буквально единым словом — может в полной мере охарактеризовать его. Впрочем, поживём — увидим.

Мудрикову Илье около двадцати лет. Год, как его могли бы призвать на военную службу, да законы ныне другие: он единственный у матери, считался её кормильцем. Илья не знал, кто его отец, мать растила его одна. Рос Илья здоровым, болел совсем редко — редко его брала даже элементарная простуда, несмотря на то что, бывало, одевался не по сезону: на улице холодно, а Илья в лёгкой одежде. А в здоровом теле, известно, здоровый дух. И так ли уж дух у него был здоров?

В Илье, в восприимчивом мальчике, не могли не происходить явления — чувства обиды, возникшие по причине социальной неустроенности и, по его представлению, несправедливости.

Учителя школы, в которой учился Илья, находили в нём способности, расширялся и углублялся его интерес к знаниям, к новому. Иногда можно было услышать от учителей искреннюю похвалу: «Умён не по годам». Несмотря на способности, отличником он не был и совсем точно не относился к разряду неуспевающих, он сам себе выбрал ту середину, которая устроила всех, — золотую середину!

Илья жил и рос, всё больше замыкаясь в себе. По мере взросления он всё меньше делился своими переживаниями с матерью. Зато безошибочно, сердцем, нашёл себе друга. Так единственным другом у Ильи оказался сосед — сын Одовцевых.

Мудриков жил в небольшом деревянном доме. У него имелось несколько книг, занимавших одну-единственную, но длинную полку. Книги на полке стояли плотным рядом. Илья читал их и перечитывал, ему всё равно было, что читать, лишь бы только читать. Такой напасти у матери никак не проявлялось, а значит, она от отца; это Илья сообразил скоро. Но очень походил на мать внешне.

Илья дорос до среднего роста, немного выше матери, тело сложилось плотно. Временами причёски он никакой не имел: стригся наголо; иногда отращивал волосы, но чаще его можно было видеть аккуратно стриженным — тогда короткие светлые волосы придавали ему привлекательный вид. По лбу параллельно проходили длинные извилистые морщины. Глубоко посаженные серо-синие глаза отражали если не грусть, то, вероятно, некое недовольство. Округлённое лицо имело загар, всегда было выбрито, ухоженно. Одежду носил аккуратно, хотя она и была застирана.

Недавно Илья устроился на работу и стал приносить домой деньги, которые практически никак не могли обеспечить достойное проживание.

Давно известно, что не кто иной, как дети, — продолжатели своих родителей. По различным явным или неявным обстоятельствам дети следуют по родительским стопам. Чтобы познать в большей степени Илью, следует попробовать проследовать по пути уже проторённому, то есть узнать, кто, собственно, такая Анастасия Алексеевна Мудрикова, мать Ильи.

Всегда сложно начинать с чего-либо и куда сложнее приступать к логическому началу. Нам, пишущим людям, хочется, чтобы было всё правдоподобно, просто и понятно. Но всегда ли это возможно?

II

Анастасия Алексеевна Мудрикова — довольно милая женщина, сохранившая в себе многие черты деревенской прелести. Родилась она лет сорок тому назад в деревне, что в тридцати с небольшим километрах от города.

Анастасия — так пока будем её именовать — была четвёртой девочкой и, как оказалось, последней, вернее крайней (сказано так будет по суеверию). Естественно, жила и росла в крестьянской семье. Родители её крестьяне; они, как повелось, уходили из дома рано утром, а возвращались поздно. Мать работала на ферме дояркой, а отец — механизатором. Настеньке, как самой младшей, доставалось всё лучшее, что было в семье; до неё лучшее доставалось третьей девочке — начинались такие привилегии уже с первой. Сохранившая за собой привилегии, она меж тем капризной не сделалась, так как деревенская жизнь в многодетной семье давно и негласно установила свои нормы поведения.

Вскоре сёстры повели Настеньку в школу. Учиться, как оказалось, она не любила. Работала в меру: и не много и не мало, когда старшие сёстры и учились неплохо, и работали порою не зная отдыха. Жизнь шла своим чередом: дети взрослели, а родители старели.

Затем сёстры, одна за другой, стали выходить замуж. Их новая семейная жизнь складывалась поначалу как нельзя лучше. Потом менялась в сторону не лучшую: мужья со своими жёнами не церемонились. Анастасия всё это видела, и это её пугало, ведь в семье отец никогда не поднимал руку на мать. Видя, что происходит с сёстрами, она решила, что после школы ни за что не останется в деревне. Уедет в город, получит образование, станет работать — словом, станет городской. Тем более из года в год Анастасия видела, что в деревне становилось делать нечего — нищала деревня, разваливалось сельское хозяйство.

Анастасия тогда для себя твёрдо решила, что уедет из деревни, но надо было ждать ещё целый год, чтобы окончить школу.

Наконец прошёл год, долгим он показался ей — в ожидании чего-либо время всегда идёт медленно. Анастасия, окончив школу, поехала в город, сдала в приёмную комиссию документы. На период сдачи экзаменов ей, как иногородней, определили место в институтском общежитии. Обрадовалась она, наивная и деревенская, такому обстоятельству. Начались вступительные экзамены. На первом же экзамене Анастасия и провалилась; экзамен был письменным: сочинение. На нём проваливаются многие. Ей, не поступившей в институт, не хотелось возвращаться обратно в деревню. Не подумайте, что от стыда, — так у неё уже было задумано. А родители всё думали, что их дочь образумится и вернётся домой. Но нет…

За несколько дней пребывания в городе она сошлась со сверстницей, ставшей подругой. Она также пробовала поступать и также провалилась на первом экзамене. Но в отличие от Анастасии, новая подруга проживала в городе. Они до того сдружились, что Анастасия стала жить у неё дома. Вскоре подруги устроились на работу, на предприятие, дававшее продукцию всей стране. Анастасия, прижившись в доме подруги, окончательно прописалась у неё. Жили они вместе как сёстры два года, и бог весть сколько ещё прожили бы, не случись вдруг беда.

Однажды поздно вечером, когда стемнело, подруга Анастасии возвращалась с работы со своим кавалером, появившимся у неё недавно; он решил её проводить до дому. По дороге к ним пристали несколько парней. Стали о чём-то говорить. Не договорившись, они стали угрожать кавалеру. Та, предчувствуя ужасное, с дикой яростью стала защищать друга. И всё произошло быстро. Случилось так, что ей самой нужно было оказывать скорую медицинскую помощь. Холодный клинок ножа обжёг ей грудь изнутри. Пострадал и её друг. Она скончалась на месте, до приезда врачей, а друга удалось-таки спасти. Анастасия осталась жить одна, печально и скучно жилось ей одной.

Человек — такое создание, что привыкает если не ко всему, то ко многому. Вскоре она свыклась с тем, что случилось. Но человеческая натура отчасти противоречива, женская в особенности — никогда не успокаивается, такова в ней суть природы. Хотелось Анастасии иметь ребёнка. Иметь его — дело не мудрое, но вот от кого? Совсем иное дело: здесь подумать наперёд надобно. Подумала да решила привязаться к одному хорошенькому и миленькому, он уже был у неё на примете. Стала теперь к нему навязываться так умело, так хитро. Хорошенький и миленький оказался не промах. Но что-то вдруг пошло не так, и она в нём разочаровалась.

К тому времени у Одовцевых недавно появился мальчик. Между ними, мужем и женой, происходило недоразумение из-за мальчика. Некоторое время Одовцев находился в раздражении, подозревая жену в неверности. Тут-то, разумеется тайком от жены, и обратил внимание Одовцев на Анастасию, в которой нашёл особенную прелесть красивой деревенской молодой натуры. И та, ещё совсем глупенькая, обрадовалась.

Начался у них роман, закончившийся быстро, искромётно, что никто не успел узнать. Продлись он немного дольше, непременно знали бы другие. Вот был бы скандал в семье Одовцевых! Закончился их роман так, будто между Одовцевым и Мудриковой ничего не было. А у Одовцевых обстановка тем временем налаживалась. Зато сама Анастасия неистовствовала, но вскоре смиренно успокоилась.

Шли дни. Прошло несколько месяцев. Анастасия стала поправляться — рос живот. Конечно, первое время люди особенно строгих нравов за глаза стыдили её: как это она, незамужняя, так могла. Но когда родился у неё мальчик, вдруг те люди строгих нравов забыли о своих нравах, ибо родившийся ребёнок у такой милой мамы казался ангелочком. Даже те самые люди стали приносить ей для ребёнка одёжку, оставшуюся у них теперь без надобности и завалявшуюся в комодах и шкафах. Одёжка была ладной — и на этом прекрасно. На молодую маму теперь свалился груз тяжёлых обязанностей, и вместе с тем она была счастлива как мать. Счастье счастьем, а забота есть забота; мать выбивалась из сил.

Когда пришло лето, Анастасия закрыла дом на замок и вместе с ребёнком уехала в деревню, чтобы повидаться с родителями и сёстрами да непременно им показать ребёнка — всё же родной, кровный. Ехала она с ребёнком на руках и чего только не передумала. Боялась, что её, выбранив, прогонят. Но не выбранили и не прогнали, приняли её с ребёнком. Обрадовались даже. А как удивительно обрадовался её отец: ребёнок был единственным мальчиком — у всех сестёр Анастасии появлялись одни девочки. Стоит ли объяснять, что значит тот мальчик-внук, когда у него появлялись лишь дочери да внучки.

Анастасия вновь нашла приют в родном доме, где она, как ей казалось, ещё недавно была сама ребёнком, где родители и старшие сёстры следили за ней и лелеяли её. А теперь сама она стала матерью.

Стоит особенно сказать об отце, то есть о дедушке. Глаза его блестели. Брал внука на руки с особым трепетом. Когда брали мальчика на руки бабушка или сёстры, ребёнок начинал плакать, кричать, и успокоить его было невозможно. Зато когда подходил дедушка, младенец успокаивался. И смотрели на дедушку выразительные круглые глазки. Такой заботливостью и нежностью дедушка не отличался, даже когда был отцом. Случается ведь такое?

Анастасия внутренне успокоилась. Стала вести хозяйство в доме уже не в меру, а серьёзно, основательно, будто намеревалась здесь остаться. Родителей это радовало. Они не подозревали, что дочь вернулась лишь на время. Быстро прошло лето, началась осень, но стояло ещё тепло. Анастасия надумала вернуться в город вместе с подросшим ребёнком. Так и ахнули родители, услышав об этом. Анастасия, прожившая в деревне, ощущала себя уже городской, и она вернулась в город. Загрустили, затосковали старики-родители; дом будто опустел. Но в деревне всегда было чем заняться.

Случалось, что родители и сёстры заезжали к ней в город, чаще заезжал отец. Он привозил богатые гостинцы, какие можно было привезти из деревни, и баловал внука. А на последнем рейсовом автобусе уезжал обратно в деревню, и тогда его охватывала тоска, скука. Так и сложилось: то городские приезжали в деревню, то деревенские заезжали в город.

Ребёнок рос, и всё яснее проявлялись на его лице черты матери. А ему, Илюше, по мере взросления хотелось видеть отца, а его отчего-то не было. Мать толком ничего объяснить не могла или не хотела, или не понимал всего того ребёнок.

III

Ночью выпал первый снег. На улице от обилия белого цвета было светло. Больше света стало и в домах. От всего этого как-то радостно становилось на душе. Избыток хорошего, радостного настроения всегда благоволит доброму и откровенному разговору. Николаю, пребывавшему в таком состоянии, очень хотелось высказаться и поделиться радостью, а это он всегда мог сделать лишь с одним человеком — Ильёй.

Настала суббота. Николай вошёл в дом Мудриковых. Его приходу обрадовались Илья и Анастасия Алексеевна, готовившая на кухне обед.

— Добрый день, Анастасия Алексеевна.

— Здравствуй, Николай, — ответила она. — Ох! Какую свежесть и прохладу ты занёс нам в дом!

Илья и Николай, пожав друг другу руки, прошли в другую комнату. Дом Мудриковых состоял из двух жилых комнат: спальни и зала, а также из небольшой кухни и длинной узкой прихожей; налево от прихожей — кухня, направо — спальня, а пройдёшь прямо — попадёшь в зал. Друзья прошли прямо. В зале светло.

— Слушай-ка, а давай на улицу выйдем, там так здорово, — предложил Николай.

— Хорошо, на улицу так на улицу.

Друзья вновь оказались в прихожей. Илья стал одеваться. Мать, заметив, что сын одевается, спросила его:

— Ты куда?

— На улицу.

— Только недолго: обед скоро будет готов.

— Ладно, — ответил Илья.

Друзья вышли во двор, а потом на улицу. Уже выглянуло солнце. От белого ослепительного блеска в глазах точно резало, и нужно было время, чтобы привыкнуть к свету.

— Нынче так светло, — начал Николай, не зная с чего завести разговор.

— Я-то вижу у тебя хорошее настроение.

— А у тебя разве плохое?

— Нет, но отчего оно должно быть и хорошим?

— Ну, хотя бы оттого, что…

— Что на улице светло и это поднимает настроение, — прервал Илья друга. — Так, да?

— Разумеется.

— Тебе хорошо, должно быть, тебе сама природа создаёт радостное настроение.

— Если бы это только так и было, — возразил Николай.

Последовало молчание. Друзья молча шли по улице, то осматриваясь по сторонам, то глядя под ноги. И тот и другой испытывали внутреннюю скованность, неуверенность. Светило солнце, и веяло теплом, чувствовалось таяние снега.

— Завтра снега уже не будет, — заметил Илья с каким-то сожалением.

— Да, не будет, — тупо сказал Николай.

— Значит, завтра у тебя будет совсем другое настроение?

— Вероятно… Не знаю… То будет завтра, а сегодня есть сегодня.

— Николай, я-то ведь тебя знаю хорошо, ты чего-то недоговариваешь.

— Нет, Илья, просто-напросто я не знаю, как и с чего начать.

— А начни тогда с какой-нибудь ерунды.

— С какой ерунды? — удивился Николай.

— С любой.

— Как скажешь… Ты любишь кого-нибудь?

— Наверное, — притворяясь, сухо ответил Илья.

— Вот ты наверное, а я наверняка.

— А в чём разница между этими словами?

— В степени самой уверенности: ты в сомнительной, а я в убеждённой. Не отвлекай пустяками… Да вот не знаю, как мне к ней подойти.

— Подойди к ней да и скажи: вот, так и сяк, милая, я люблю тебя.

— Нет, Илья, это несерьёзно.

— Тогда не знаю, а начинать всё равно с чего-то надо будет.

— Эх, только бы знать с чего.

— А кто она такая?

— Кто она?.. Ирина…

Илья не дал ему договорить.

— Репнина? — прозвучал его вопрос.

— Да, она, — ответил Николай, не замечая изменившее настроение друга.

— Одобряю твой выбор, друг. Уже время — мать, должно, давно приготовила обед. Пойдём ко мне, пообедаем вместе.

— А пойдём.

Друзья вернулись домой. Анастасия Алексеевна, давно приготовив обед, дожидалась их возвращения. Она была недовольна ими.

— Долго вас, друзья, где-то носило, — сказала она, упрекнув их.

— Пришлось, — возмутился Илья.

— Ну ладно, проходите сразу на кухню.

Кухня, куда они все втроём прошли, жарко натоплена, и долго в ней находиться было невыносимо. Быстро и сытно отобедав, Николай простился с Мудриковыми и ушёл домой. А Илья с Анастасией Алексеевной перешли в зал, где было свежо и светло.

— Я рада за тебя, сынок, — сказала мать и, помолчав недолго, добавила: — Вы с Николаем точно братья.

— Вот именно, мы как братья.

— Неродные, случается, лучше даже родных, сынок, — с осторожностью заметила ему мать.

— Наверное. Но этого я утверждать не могу, так как родного брата у меня нет. А может быть, это даже и к лучшему. Так ведь?

— Что?.. — встрепенулась Анастасия Алексеевна. — Что ты спрашиваешь?

— Ничего я не спрашиваю, просто говорю… Просто мысли вслух.

— С тобой что-то случилось?

— Со мной? — переспросил Илья.

— Мне кажется, ты чем-то встревожен, и голос у тебя изменился.

— Какой?

— Язвительный.

— Какой?.. Мама, говори понятно и просто.

— Я и говорю… Чем ты так встревожен?

— Ничем.

Анастасия Алексеевна, помолчав, поднялась со стула и вышла из зала. Илья остался сидеть на диване. Затем он улёгся на спину и закрыл глаза. Полежал немного таким образом, повернулся набок, лицом к спинке дивана, и так оставался лежать долго.

Илья услышал сегодня нечто ужасное для себя. Ведь его самого особенно беспокоила в последнее время Ирина. Он совсем не ожидал услышать откровенное признание друга, который был больше чем другом — был братом. Но человеческая близость, даже близость таких двух друзей, мало что решает в столь спорных вопросах — обязательно происходит столкновение. Но как не допустить столкновения и возможно ли это вообще? А невозможного, как известно, ничего нет. Илья, оставаясь на диване неподвижным, перебирал в голове возможное и невозможное. Он пока неясно себе представлял, как отнесётся к нему самому Ирина, возможно любившая другого. А это как раз Илье не давало покоя. Теперь он сам, как и его друг, не знал, как поступить, что ответит Ирина в случае его признания ей в любви. Илья боялся быть отвергнутым.

IV

В ночь на первый день зимы выпало много снега. Стояли слабые морозы. Давно замечено, что на многих людей зима действует как-то по-особому: она своим холодом словно остужает пылкие, горячие нравы, приводя тем самым в благоразумное состояние. Случается и другое: некоторые оказываются упрямы, своенравны, что окати хоть ледяной водой, хоть кипятком — всё едино будет. И Бог им судьёй становится. Эх, попробуй разгадать сразу, кто из нас какой.

Друзья, Илья и Николай, встречались как прежде, подолгу вместе находились, разговаривали между собой, строя планы на будущее. Вот они снова вместе.

— Я слышал, ты встречаешься с Ириной? — поинтересовался Николай.

— Ну да, случалось иногда.

— И как она?

— В каком смысле?

— В том смысле: как живёт, как учится, — пояснил Николай. — Ведь вы о чём-то говорили?

— В принципе, ни о чём. Так себе, встретимся, поздороваемся, потопчемся на месте и расходимся.

— И всё?

— И всё.

— Слушай, — переводя разговор на другую тему, спрашивал Николай, — а как думаешь встретить Новый год? Уже декабрь, время-то быстро идёт.

— Как всегда, с матерью в деревне. Если хочешь, можешь поехать вместе с нами, — предложил Илья. — Знаешь, как здорово будет! Ну как?

— Посмотрим, пока есть время подумать.

— Но имей в виду, я тебе предложил первым. Это я к тому, чтобы ты не строил на этот счёт иных планов. А то сколько лет мы дружим, а у стариков нас вместе ни разу не было.

— Ничего, как-нибудь побываем.

— Прекрасно! Познакомишься с моими родственниками. Чýдные они люди, добрые, и убедишься сам в этом, надеюсь скоро. Сколько я им о тебе рассказывал…

— Вот что ещё интересно, — прервал друга Николай, — ты меня зовёшь к себе в деревню, а сам, живя через дорогу, ни разу не зашёл к нам.

Илья задумался и хотел уже ответить, но что-то его вдруг заставило промолчать. Тем разговор их и закончился. Они разошлись… Темнело…

Вечером следующего дня Илья, выждав, когда закончатся занятия в институте, встретился с Ириной.

— Добрый вечер, Ирочка.

— Здравствуй. А ты с чего это здесь?

— Тебя дожидаюсь.

— Меня? — удивилась она.

— А кого же ещё?

— И собираешься меня проводить до дому?

— Разумеется.

— Ну проводи, если так хочется.

Они пошли молча, они не знали, о чём начать разговор.

— Как твой друг? — спросила наконец она. — Почему-то его в последние дни мало видать. Что с Николаем, ты не знаешь?

— С Николаем?.. С ним ничего. А что?.. Я его тоже теперь реже вижу. Из университета приходит поздно: сессия на носу — готовится к ней.

— У меня тоже сессия скоро, готовлюсь вот. А времени правда не хватает, — призналась Ирина, как бы оправдывая друга Ильи.

— Хорошо мне.

— И чем тебе хорошо?

— А тем, что отработал своё время — гуляй смело, занимайся чем хочешь.

— Так уж чем хочешь, — усомнилась Ирина. — Ну и чем занимаешься в свободное время?

— По-всякому. Например, сегодня с тобой встретился.

— А завтра с кем?

— А завтра? — задумался Илья, спрашивая, и продолжил: — А завтра, если мне захочется, после работы снова буду тебя встречать.

— Если мне захочется, — повторила она тихо небрежно сказанное Ильёй. — А вот и не получится: завтра воскресенье.

— А тебе хочется?.. Я всё о том, чтобы мы встречались. Да?

— Не знаю я… Ну если только встречаться — и не более того.

— Что ж, как пожелаешь, — согласился Илья, скрывая досаду.

Подошёл маршрутный городской автобус, и они в него вошли. Ехали молча. Проехав несколько остановок, Илья и Ирина вышли из автобуса. Тихо (под ногами скрипел снег), не разговаривая, они прошли какое-то расстояние. Илья проводил Ирину до дома и простился с нею, пожелав всего доброго.

— Хорошо, и тебе того же, — в ответ пожелала она и добавила: — Увидишь Николая, передавай ему привет от меня.

Илья больше ничего не сказал. Пошёл к себе. Ирина вошла в дом.

Стояла вечерняя мгла. На небе бесчисленное количество звёзд и ясная луна. Морозно. Ах, какое удовольствие в такую пору беззаботно находиться на улице!

Глава четвёртая

I

Время! Как его отчасти не хватает, но порою не знаешь, чем и заняться. А пребывая в безделье, вдруг обнаруживаешь, что времени, оказывается, всегда предостаточно. И тогда возникают закономерные вопросы: куда торопиться? к чему суета? Так бывает поначалу, а после наступает тяжёлое томленье от безделья, именуемое никак иначе, как ленью.

Андрею Ивановичу, когда он находился на службе, времени на личную жизнь не хватало, потому в дальнейшем свою личную жизнь он обустроить не смог — может быть, и не хотел. Дневное время — само собою, разумеется, тут не пожалуешься. Было и другое. Часто случалось ему выезжать в вечернее время, после основной работы. А сколько было беспокойных, тревожных ночей, выходных, праздничных… Всего не упомнить. Мечтал Андрей Иванович о спокойствии: находиться по вечерам дома и спать в тёплой постели — и вот, когда оно настало (ему теперь с трудом верилось), не мог свыкнуться с долгожданным спокойствием. Организм его за годы службы выработал именно тот определённый режим времени. Теперь же, когда находился на заслуженном отдыхе, когда хоть сутками из дома не выходи да спи сколько угодно душе и телу, оказалось вдруг не так.

Андрей Иванович то ложился довольно поздно, то ложился слишком рано. Поднимался с постели тоже то слишком рано, то довольно поздно — это для него давно стало привычным, нормальным явлением. Такой разброд режима Андрея Ивановича уже привыкли видеть в доме.

Нравилось Ирине долго засиживаться с Андреем Ивановичем и вести беседы на разные темы, иногда даже спорить — соглашаться или не соглашаться. Но во многом их мнения совпадали — можно сказать, были они единомышленниками.

Странное поведение — отцовская ревность, она иногда проявлялась у Сергея Петровича. Происходили неясные беседы между Андреем Ивановичем и Сергеем Петровичем. К счастью, их разговоры далеко не заходили, так как все сразу, даже Дима, заступались за Андрея Ивановича. И Сергею Петровичу оставалось только выругаться двумя-тремя словами, махнуть на них рукой и смириться, не тая ни обиды, ни злобы. Ей-богу, смешно было бы видеть его таковым.

Уже ночь. Дима давно как спал. Елена Ивановна с мужем о чём-то тихо говорили в своей спальне, а Ирина и Андрей Иванович до сих пор находились в зале, где у них шёл тихий разговор.

— Дядя, а Илья сегодня предложил мне встречаться.

— Хорошее дело, скажу.

— Хорошее-то хорошее, но…

— Не хочешь с ним встречаться?

— Нет, я не о том.

— Понятно, ты ведь боишься, что подумает Николай.

— Вот именно, боюсь.

— Они хорошие друзья и поймут друг друга.

— Они-то понимают. Да вот поймут ли они меня? Не знаю…

Андрей Иванович с жалостью посмотрел на племянницу и улыбнулся.

— А у меня ни с кем никогда настоящей дружбы не было, — признался он. — Были, конечно, товарищеские отношения, которые ничем не обязывали. Не повезло мне не только в дружбе…

— И в любви тоже?

— И в любви, как видно.

— А я знаю кое-что, — радостно проговорила Ирина, будто именно от неё теперь зависело некое важное обстоятельство.

— Мне это нужно знать?

— Думаю… Не знаю точно.

— Ирочка, не томись ты, говори.

— Я сама точно, правда, не знаю. Было как-то дело, пару раз обратила внимание, как она на тебя глядела.

— О ком ты?

— Нет, дядя, я не уверена…

— Хорошо. Когда будешь уверена, тогда и скажешь. Договорились?

— Ладно.

— А как ты думаешь, в понедельник будет ли тебя встречать Илья?

— Может быть… Мне всё равно… Только он друг Николая.

— Значит, дело именно в Николае?

— Ой, дядя! Ну нравится он мне!

— Вот и встречайся с ним, а не прячься от него.

— А как?

— Эх, глупенькая ты.

— Дядя, подскажи.

— И чего здесь подсказывать? Увидишь его, подойди, поздоровайся с ним — да ступайте вы вместе. Заведи с ним какой-нибудь умный разговор.

— Ой…

— Вот потом и будет тебе ой… Хватит на сегодня. Поздно. Засиделись мы.

Они разошлись по комнатам. Андрей Иванович посмотрел на настенные часы: полночь.

Давно уже лежал в постели Андрей Иванович, но заснуть никак не мог. Вертелся он с бока на бок, даже бока устали. Надоела ему эта бессонница. Карлин поднялся, оделся и вышел из своей тёплой комнаты. Накинул утеплённую куртку, надел меховую шапку и вышел на улицу. Стояла тишина, хрустальная и звенящая. Жгло холодом — морозец. Карлин поднял голову вверх — а там звёзды да звёзды и луна, одна-единственная, круглая и ясная.

«Почему так: луна — холодная и далёкая, никого не может обогреть, вместе с тем она удивительно манящая. Сколько людских взоров к ней было устремлено? Сколько их ещё будет? Сколько поэтов и художников посвятили ей свои произведения. Удивительно! Почему так? — думалось Андрею Ивановичу, когда прогуливался он по улице. — Почему?.. Да потому, что это единственный свет в ночной мгле! Вот он, ответ! А что звёзды? Красиво! Они ещё дальше и ничуть не дают света, лишь радуют. А что человеку нужно? Свет да радость…»

Погуляв около часа, Карлин тихо вошёл в дом и прошёл к себе. Он чувствовал в себе ту лёгкую приятную усталость, которая непременно благотворно влияла на его здоровый сон.

II

Привычка, ей-богу, вторая натура. Она, говорят, и глупая, а к умному глупое так и пристаёт. Всё состоит из противоположностей, составляющих единое целое: как нет добра без зла, нет любви без ненависти, или что-то в этом роде.

Привычка наблюдать, изучать, сравнивать и сопоставлять — вот критерий познания, по которому делается умозаключение. Любому эксперту-криминалисту (и пусть даже бывшему) без этого никак нельзя. Привычка! Волей-неволей этим потом занимаешься всю жизнь. Криминалисту всегда интересен непосредственно предмет, небезынтересна даже маленькая деталь, способная рассказать о многом. «Как это так?» — спросите вы. «Всё очень просто, — будет ответ, — да непросвещённому в этих делах, боюсь, будет скучно». Но не об этом сейчас разговор. Не только есть привычка. Андрей Иванович был человеком творческим, мыслил образами — непременное дело (так и хочется сказать — дело рук) гуманитарного образования. Умение мыслить образами и видеть отдельные предметы как единое целое даёт возможность безошибочно определять целостность сложного предмета. «Видеть частное в общем и общее в частном», — Карлин, как эксперт, знал и помнил это высказывание.

Видение привычек сложной человеческой натуры позволяет определяться в нравственных или безнравственных сторонах человека. Криминалист относится к человеку как к объекту, если, разумеется, он, человек, интересен для изучения, исследования. Так объект уже представляется не только в видимой оболочке, физиологической натуре, но и обретает душевную форму, всегда противоречивую, в зависимости от обстоятельств. Это как один и тот же предмет при необычном для себя обстоятельстве может выглядеть совсем иначе. Возьмём, к примеру, монету или медаль: у той или другой есть лицевая и оборотная стороны, на которых имеются рельефные изображения и надписи, представляющие информационную ценность. Есть и третья сторона — грань, и она может нести кое-какую информацию. Это всё при обычных обстоятельствах. Но если раскрутить (это уже другое обстоятельство) ту самую монету или медаль — плоские предметы, то непременно увидишь тот самый или иной предмет уже в совершенно другом, сферическом, виде. Разумеется, прочесть что-либо на том или ином предмете, находящемся в таком состоянии, едва ли удастся — это только надо знать уже заранее. Так бывает и в круговерти жизни. Уже зная обстоятельства, можно предвидеть и поведение человека.

Таким образом хотелось узнать Карлину натуры двух друзей: Николая и Ильи, которые уже сами по себе казались ему людьми интересными.

Воскресный полдень. Карлин откуда-то возвращался, шёл по улице медленно. Его лицо выражало спокойствие, хотя внутренне он был недоволен.

— Добрый вечер, Андрей Иванович, — увидев его, сказал Одовцев, выйдя из дома на улицу. — Хватит мёрзнуть, заходите к нам.

— А-а, Михаил Михайлович! Здравствуйте. Что ж, и зайдём.

Карлин вновь оказался в большом светлом зале, где находился Николай и читал книгу.

— Добрый день, Андрей Иванович!

В глазах Николая блеснула радость; в его глазах — открытость и наивность. Карлин протянул ему руку.

— Андрей Иванович, — вдруг обратился Михаил Михайлович, — мне нужно на часок исчезнуть. Вот-вот должны будут подойти Татьяна Тимофеевна и Анюта.

— Прекрасно! А мы с Николаем пока здесь побудем.

Одовцев вышел. Сразу после его ухода в доме по полу прошёлся холод.

— Ну, дорогой, как делишки идут у тебя?

— Да вот, к сессии готовлюсь.

— Хорошо, — сказал Андрей Иванович и, подумав, продолжил не без умысла: — Ирина тоже готовится.

Николай не знал, что сказать сразу. Андрей Иванович выждал паузу.

— А как она вообще-то?

Карлину этого и нужно было: чтобы он сам первым заинтересовался, переборов в себе нерешительность. И это было лишь началом. А начало развязалось — завяжется и конец.

— А тебе действительно интересно знать?

— В общем, да.

— Если в общем, то тогда не помешало бы и чаю попить для начала.

— Хорошая идея.

Через несколько минут уже в другой комнате они за чаем продолжили разговор.

— Итак, — продолжал Андрей Иванович, — если в общем…

— Я так, образно сказал «в общем».

— Ну ладно, будь по-твоему, — как бы извиняясь, принял во внимание Карлин и спросил: — А чем конкретно она тебе кажется интересной?

— Умная, скромная, добрая…

— О, это достаточно хорошие качества.

Николай улыбнулся и отпил горячего чая, а после продолжил:

— Только мне кажется, она боится…

— И кого или чего?

— Меня, — невнятно проговорил Николай.

— Нет, это не так, то есть не совсем так.

— Как же?

— Любой человек чего-то да боится. Она боится не тебя. Боится твоего… как бы выразиться, — и Карлин задумался, — твоего решения, что ты ей скажешь.

— Я ничего плохого ей сказать не смогу.

— Прекрасно! У единого живого организма всегда имеются две особенности стати, две противоположности, притягивающиеся друг к другу. Так и липнут, так и норовят стать целым. В вашем же случае имеются решительность и робость. Как ты думаешь, чего больше в тебе: решительности или робости?

Николай задумался. Сделал снова глоток чая и неуверенно ответил:

— Думаю, что я могу принимать нужные решения.

— Это хорошо, когда после обдумывания принимаются решения. Главное, принимать их не только правильно, но и вовремя… А Ирина какой тебе кажется?

— Ну, Андрей Иванович, она ведь трусиха такая, — заметил Николай. — Она, вернее сказано будет, такая нерешительная, — уточнил он.

— И всё-таки ты правильно заметил. Мне вот что хочется ещё у тебя спросить: как вы стали такими хорошими друзьями?

— С Ильёй?.. Точно теперь не помню. Как-то нас сразу друг к другу потянуло. Я не знаю, что нас так связывает. Бывает такое.

— Вы совсем разные. И о чём вам удаётся говорить? Ты, как я вижу, парень открытый; поговоришь с тобой — и ты как на духу. А Илья замкнутый, но, вероятно, общительный, раз вы так друг к другу привязались.

— Вы сами только что говорили о двух противоположностях.

— Ну да…

Пришли Татьяна Тимофеевна и Аня.

Увидев Андрея Ивановича, хозяйка воскликнула:

— Боже, какой у нас гость!

— Гость как гость…

Николай и Андрей Иванович вскоре перешли в зал. Николай после разговора с Карлиным за чаем чувствовал в себе ту лёгкость, которая бывает после исповеди. Теперь Андрей Иванович виделся ему не тем строгим стариком, каким казался до знакомства. Молодой человек теперь точно знал, что строгая внешность старика лишь видимая ширма, за которой кроется самая обыкновенная простота, человеческое добродушие. И как это Николай мог так ошибаться? Ничего, такое случается со многими.

Татьяна Тимофеевна вошла в зал и, присаживаясь на диване возле Андрея Ивановича, сказала, чтобы завести разговор:

— Поговорили уж.

— Да, не молчать ведь нам было, — ответил Карлин.

— Я знаю тебя, — не замечая для себя, перешла она на «ты», — тебе обязательно нужно с кем-нибудь поговорить. Никак не можешь без этого.

— Такая во мне потребность.

— Раз такая потребность, так давай и мы побеседуем.

— Это будет прекрасно.

Николай ушёл в соседнюю комнату.

Долгий их разговор носил в большей степени конфиденциальный характер, потому, я полагаю, да простят меня читатели, не следует о нём распространяться. Есть всё-таки неприкосновенные вещи, закреплённые законодательством и, если хотите, нравственностью.

За эти два дня Андрей Иванович уяснил-таки для себя одно немаловажное обстоятельство, он знал по опыту: невозможно, чтобы две разные личности могли столь долго находиться рядом. Такое затянувшееся явление грозит возможному столкновению, в котором одному несдобровать. Но как кому-то третьему своевременно и незаметно вмешаться в обстоятельство, грозящее неприятным столкновением, скандалом, вмешаться так, чтобы не дать возможному случиться? Андрей Иванович находился в том затруднении, когда опускаются руки. Как хорошо было бы, если б он ошибался. Говорят, человек предполагает, а Бог располагает. Что ж, положимся на волю Божью.

III

Ирина рано возвращалась из института. А у Татьяны Тимофеевны время обеденного перерыва, она всегда обедала дома. Обстоятельство привело Ирину и Татьяну Тимофеевну встретиться в городском автобусе. Завязался между ними разговор. Одовцева пригласила Ирину отобедать вместе с нею, у неё дома. Приглашение принято. Вскоре автобус остановился, и они вышли.

Путь от автобусной остановки до дома Одовцевых занимал не более трёх минут — для серьёзного разговора, разумеется, мало. Стало быть, начинать его лучше дома.

Они вошли в дом. Татьяна Тимофеевна сначала хотела отправить Ирину в зал, но поступила иначе.

— Ирина, помоги мне, пожалуйста, приготовить обед. Вдвоём быстрее будет.

И вдвоём стали хозяйничать. Обед приготовлен быстро и вкусно…

Татьяна Тимофеевна увидела в Ирине старательную и хозяйственную девушку. Увидеть это ей было очень важно: ведь как-никак подруга Николая. За обедом, за разговором прошло время.

— Мне на работу пора собираться, — объявила Татьяна Тимофеевна и спросила: — А тебе куда?

— Мне домой.

Ирина оделась, вышла из дома и быстро направилась к себе. И без того трудно читать чужие мысли, но особенно трудно разгадывать их, когда в голове они беспорядочны, хаотичны. Беспорядочно думалось Ирине о хорошем или скверном? Зачем она была звана в дом Одовцевых? Что это значило? Что от неё хотели? Ей показалось, что прошла вечность. Однако Ирина дома оказалась за считаные мгновения. Она, как мышка, проскользнула в свою комнату. Её даже не заметил Дима, мимо которого она проследовала. Он же увлечённо сидел за компьютером.

Наступил вечер. Только что вернулись с работы родители Ирины. В доме все оживились. Особенно весёлой казалась Ирина. Никто не мог понять, чем это было вызвано. Впрочем, Андрей Иванович догадывался.

Прошёл вечер. Прошла ночь…

Ирина уходила на занятия в одно и то же время: в восемь часов утра. В это же время уходил и молодой Одовцев. Сегодня сложилось немного иначе. Николай отправился сразу не на автобусную остановку, как обычно, а к дому Репниных. Подходя к дому, он увидел выходившую из него Ирину. Она не сразу его приметила: стояли ещё утренние сумерки.

— Доброе утро! — сказал Николай.

— Здравствуй! — машинально ответила Ирина и так же машинально спросила: — Это ты, Николай?

— Да.

Ей хотелось сказать «Ты меня ждёшь?», а получилось еле внятное:

— Что ты здесь делаешь?

— Надумал вместе с тобой доехать до центра.

Институт, в котором училась Ирина, находился в центре города. Недалеко, впрочем, находился и университет. Быстро добрались они до центра.

— Не знаю, получится ли у меня встретить тебя после занятий: я буду допоздна, — с досадой сказал Николай.

— А не думай ты! — шутя объявила она. — Теперь есть кому меня провожать.

— Правда? Я как-то забыл про это.

Николай знал, что уже несколько раз его друг встречал после занятий Ирину и провожал её до дома. Ирина посмотрела на него удивлённо.

— Тогда я спокоен, — улыбнулся Николай.

— Вот именно, будь спокоен. Пока, до вечера!

Николай вновь улыбнулся. Они разошлись счастливыми. Ириной и Николаем лекции сегодня воспринимались с трудом: другое им приходило на ум. Ох уж эти романтики, влюблённые!..

IV

Скоро Новый год: через неделю, а там — нешуточное дело! — пойдут новогодние каникулы, которые продлятся до самого Рождества. Начались активные приготовления к празднику. Только одно само приготовление к нему уже создавало праздничное настроение.

В углу зала дома Репниных стояла высокая искусственная ёлка, её только что собрали, и от неё шёл специфический, создаваемый ароматизаторами, лёгкий запах. Разумеется, не сравнится с настоящей, живой ёлкой, но зато пушистая, не оставляет мусора, а на следующий год её опять можно будет собрать и нарядить. Ёлка эта — новогодний подарок Андрея Ивановича. Завтра пойдут по магазинам выбирать ёлочные украшения.

Опять ночь, в доме тишина. Андрей Иванович и Ирина в зале вели между собой разговор.

— Значит, ты говоришь, — спрашивал Андрей Иванович, — Николай вместе с другом Новый год встречать будет в деревне?

— Николай мне так сказал. Об этом они договорились заранее.

— Если они уже договорились, значит, так и должно быть… Значит, без тебя Николай встретит Новый год… Ну, не расстраивайся…

— Я и не расстраиваюсь.

— А помнишь наш недавний разговор? — продолжал Андрей Иванович. — Ты мне на днях что-то хотела сказать… Или ты до сих пор не определилась?

Ирина задумалась. Ей вспоминался недавний разговор. И вспомнила.

— Ну да, дядя, теперь я уверена.

— Уверена?

Она немного помолчала и утвердительно ответила:

— Уверена.

— Тогда я слушаю. Ты меня заинтриговала.

— Я?

— А кто же?

— Мудрикова, — последовал быстрый ответ.

— Кто? — будто не расслышав, спросил Андрей Иванович.

— Анастасия Алексеевна.

— Растолкуй мне, старику.

— Дядя, а как она тебе?

— Ой, племянница! Вижу, ты хитришь.

— Я просто не знаю, как сказать, — Ирина вздохнула и, собравшись с духом, объявила: — Она тебя любит!

— Кто? Анастасия Алексеевна? Мудрикова? — спрашивал Карлин. — Тебе, подозреваю, это сказал Николай? — Ну, он.

— А ему сказал, конечно, Илья?

— Наверно. А кто же, кроме него?

— Вот она где, цепная реакция.

— Я правду говорю, дядя. Она выследила тебя из окна своего дома, когда ты стал ходить к Одовцевым.

Карлин задумался. Наконец сказал:

— Прекрасно, когда кого-то любят!

— Прекрасно! — согласилась с ним Ирина.

— А чем чёрт не шутит? Вот возьму да женюсь на ней и перейду жить к ней, — сказал Андрей Иванович и улыбнулся.

— Шутишь, дядя? — рассмеялась племянница.

Карлин в лице переменился: лицо сделалось серьёзным и задумчивым. Андрей Иванович взглянул на племянницу. Ирина не знала, что теперь и говорить.

— Шучу я, шучу, хорошая моя.

— Эх, дядя, шутки у тебя.

— Согласен, такими вещами не шутят. Слушай-ка, тебе Николай случайно не проговаривался, есть ли у Ильи подруга какая-нибудь?

— Нет.

Но это был неуверенный ответ. Андрей Иванович вновь задумался.

— Хотя вот был недавно случай один, — продолжила она. — Однажды он с Аней находился на улице…

— Подожди, кто — он? Николай или Илья? — спросил Андрей Иванович, перебив её.

— Кто?.. Николай. Так вот, они находились на улице недалеко от своего дома и разговаривали между собой. Разговор вдруг завёлся об Илье. А сестра, не думая долго, ляпнула: «Он не в моём вкусе». Как раз в это время сзади подходил Илья — был близко, и не услышать нельзя было. А услыхав, он вдруг переменился в лице и неодобрительно фыркнул.

— Между ними есть что-нибудь?

— Ничего, — ответила Ирина.

— А тебя он по-прежнему встречает и провожает?

— Кто? Илья?

— Он.

— Иногда встречает.

— Смотри, как бы чувства твои не повеяли в другую сторону, — улыбнулся Андрей Иванович.

— В какую сторону, дядя?

— В сторону Ильи.

— Ну вот ещё… — не договорила она.

Андрей Иванович оказался в нерешительности, он не знал, о чём теперь говорить. Вот умница Ирина!

— Дядя, а из любви правда бывают убийства? — спросила она, думая, что спрашивает какую-то ерунду.

— Это ты откуда взяла?

— В книгах написано.

— Начиталась-таки… Бывает, конечно.

— А ты часто выезжал на убийства?

— Хватало. И зачастую происходили ночью. Как известно, тёмные делишки творятся в тёмное время… Всякое бывало: кто из любви, по ревности своей, кто по глупости. Всякое бывало… Вот случай был один. Помнится, я учительствовал тогда, был ученик у меня с длинным языком — пакостный на язык. Как-то раз я разозлился на того ученика во время урока: достал он меня своей наглой болтовнёй. А уже по школе ходила молва про меня, что у меня паршивый язык: если я что скажу, то обязательно случится. И сказал я ему на уроке, а этого никак делать не следовало: «Знаешь, друг, у кого язык длинный, у того жизнь короткая. Точно я тебе говорю, что напорешься на кого-нибудь со своим языком». Он изменился в лице, правда ненадолго, но долго на меня злился. На язык оставался он по-прежнему пакостным. Через год я оставил школу. Стал служить в милиции криминалистом. Так вот, через год после моего ухода из школы он вышел из неё, сдав кое-как выпускные экзамены. Шло время — прошло ещё два года. И каково было моё удивление, когда мы со следственно-оперативной группой прибыли на место происшествия и обнаружили труп молодого человека — того самого, которому я некогда напророчил короткую жизнь. Нашли его зарезанным: глубокая рана была в боку. Мучился какое-то время бедняга, напоровшись на нож. Нашли и преступника скоро. Стали разбираться, и выяснилось, что виной был того самого пакостный язык: не стерпел убийца оскорбления.

— Эх, — вздохнула Ирина и процитировала поэта: — «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…»

— Как это верно, — согласился Андрей Иванович. — Надо прежде думать, а потом только говорить или делать. Такова вот мораль… Однако «и нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать», — закончил он цитирование.

На этом они разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи.

Андрей Иванович разобрал постель и нырнул под одеяло, точно ребёнок. Какое-то время оставался лежать на спине.

«Значит, Мудрикова? Женщина, в принципе, премилая; я бы даже сказал больше… Эх, понесло меня, старика! Что ж, Анастасия Алексеевна, ждите меня завтра у себя. Обязательно приду. Ведь надо наконец-то познакомиться лично», — сказал он мысленно самому себе и повернулся на бок лицом к стене. Таким образом он любил засыпать.

V

Чудесный выдался день. Как там у нашего классика? «Мороз и солнце; день чудесный!..» Звонко под ногами скрипел снег. Андрей Иванович шёл к Мудриковой. Он испытывал юношеское волнение перед предстоящим свиданием. Кто его знает, что оно даст? Однако следует сказать, что Андрей Иванович не имел при себе какого-либо плана, о чём станет с ней говорить. Он полагался на обстоятельства: пусть будет так, как пойдёт само собою. Такое попустительство было чем-то новым, несвойственным для него.

Карлин вошёл в дом. Хозяйка была восторженно удивлена, когда увидела гостя. Ей сразу захотелось с ним заговорить, но вдруг почувствовала, что не может говорить.

— Никак не ждали меня? — неуверенно спросил он, и одновременно в нём проявилось некое нахальство. — А я вот, как видите, заявился. Здравствуйте, Анастасия Алексеевна.

— Да, — наконец непонимающе и чуть слышно произнесла Мудрикова.

— Что «да»? — спросил гость, снимая с себя верхнюю одежду.

— Здравствуйте, Андрей Иванович, — сказала хозяйка, когда пришла в себя.

Карлин стоял в прихожей, он не мог решиться, куда ему проходить — в зал или на кухню. Куда предложит пройти хозяйка? И она предложила в зал.

Долго между ними разговора не получалось. Наконец он решился спросить:

— Слышал, что Илья Новый год встречать будет в деревне.

— Будет в деревне, вместе с Николаем поедут.

— А вы?

— Я тоже. Только позже. В самый последний день.

— И как долго там будете?

— Буду дня два: в доме печку кому-то топить надо.

— А Илья с Николаем?

— О-о-о, — махнула она рукой, — долго они будут, до самого Рождества. Вы же ведь знаете, какие они друзья. — Разумеется, — продолжал Карлин с некой завистью. — А хорошо в деревне.

— И не думайте, Андрей Иванович: мало чего там хорошего теперь, скажу я вам.

— Почему так?

— Сразу не ответишь. Пожить там нужно, чтобы узнать.

— А я пожил бы.

Хозяйка жадно смотрела на гостя и, казалось, была если не счастлива, то, вероятно, в радостном настроении. Замечу, что слова «счастье» и «радость» не всегда одинаковы по значению. Андрей Иванович, мало-помалу разговорившийся, по-прежнему испытывал внутреннюю скованность и неуверенность, мешавшие ему оставаться последовательным. Отчего разговор получался незавершённым, ломаным. А Мудрикова видела, как Андрей Иванович от того мучился. Трудно объяснить мне, мужчине, почему женщине так важно, когда мужчина пребывает в смятении, когда мучается он. А вместе с тем как она умеет успокоить и утешить его! Может быть, им этого и нужно.

— Вы, Андрей Иванович, что любите — чай или кофе?

— Без разницы. Если кофе, то только с молоком.

— Будет кофе с молоком, — сказала она и, поднявшись со стула, ушла на кухню.

Андрей Иванович стал осматривать комнату. Она казалась простой, бедноватой, зато в ней было тепло, светло и даже уютно. Окна комнаты глядели на улицу, можно было свободно наблюдать за прохожими. А от скуки иногда можно и понаблюдать; уверяю, время проходит за таким занятием незаметно, быстро. Ни один прохожий не похож на другого — это как раз и увлекательно, и развивает наблюдательность.

— Вы, Андрей Иванович, где будете пить кофе? — спросила хозяйка на пороге комнаты.

— А вы где?

Анастасия Алексеевна улыбнулась, ничего не ответила и ушла. А через пару минут они пили кофе в зале.

— Когда Илья возвращается с работы? — поинтересовался Карлин.

— Обычно в пятом часу вечера, но в последнее время — поздненько что-то.

— На работе задерживается?

— Нет. Ирину, племянницу вашу, дожидается. Знаете, наверное?

— Есть такое дело. Только я сомневаюсь, стоит ли ему…

— Я ему тоже об этом сколько раз говорила.

— И что же он?

— Что же?.. Отвечал мне: «Не твоё, мать, дело. За своим счастьем я сам себе охотник и буду охотиться».

— Вот даже как!

— Да.

— А как же тогда Николай? Они-то ведь друзья? Нехорошо будет…

— Друзья?!

— Вы что-то этим хотели сказать, Анастасия Алексеевна?

— Не всё объяснимо в жизни.

— Это верно.

— А как быть, Андрей Иванович? Вы мне помочь сумеете?

— Я? И как? — удивился он.

— Если бы знать самой. Он же упрямый у меня, но добрый, как отец…

— А кто отец? — вырвалось изнутри Андрея Ивановича.

Анастасия Алексеевна улыбнулась и едва покраснела. Она испытала стыд, какой случается у совсем молодых особ. Мудрикова отвечать ему не стала…

Давно уже выпит кофе. За окнами начинало темнеть. Гость собрался уходить.

— Приходите ещё, Андрей Иванович, я буду вас обязательно ждать.

— Обязательно приду. До следующего раза, Анастасия Алексеевна, — простился он и вышел из дома, плотно закрыв за собой дверь.

Ай да Карлин! Удивил-таки и осчастливил-таки несчастную бабу, ой, простите, — женщину. Порадовал-таки Мудрикову, или, если хотите, Анастасию Алексеевну, своим скромным, неожиданно-нежданным посещением. Как мало, оказывается, нужно женщине для радости, а может, даже и счастья.

Андрей Иванович шёл домой. Скрипел снег под ногами более звонко, нежели днём. Пребывание его в доме Мудриковой оставило в душе и в сознании в общем приятные впечатления. И всё было бы ничего, если бы не одно услышанное: «За своим счастьем я сам себе охотник и буду охотиться».

— Интересно, каким это образом? — спросил сам себя Карлин вслух и посмотрел по сторонам.

Андрей Иванович вошёл в дом. Он застал всех домочадцев за работой, они наряжали ёлку.

— Наконец-то, пришёл, — сказала Елена Ивановна, — не дождались тебя.

— Что случилось?

— Не хотелось наряжать ёлку без тебя, но не вытерпели: страсть как хотелось Диме её скорее нарядить.

— И наряжали бы без меня.

— Дядя, дядя, — голосил Дима, — пойдём скорей вместе с нами ёлку наряжать.

— Дай разденусь только.

На всех лицах светилась радость предстоящего скоро праздника. Ирина, наряжая ёлку, поглядывала на Андрея Ивановича и пыталась уловить в нём какую-нибудь особенность. Не знаю, умела ли она, как дядя, улавливать в лицах особенности, хорошо спрятанные под притворной маской. Нет, вероятно, не умела.

Вскоре, когда ёлка осталась наряженной, Ирина подошла к Андрею Ивановичу — ей не терпелось знать.

— Дядя, как она? Ну? Ну, говори.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Не знаю.

— Посидели, поговорили, кофе попили. Что ещё надо? Ты хочешь, чтобы всё делалось скоро? Так только в глупых книгах да фильмах происходит.

Ирина быстро ушла в свою комнату, чему-то радуясь.

Глава пятая

I

Шло время… На улице уже стемнело, когда рейсовый автобус остановился возле обозначенного места. Обозначенным местом являлась остановка, где стояла частично деформированная металлическая конструкция, походившая больше на открытую будку. А для ожидающих автобуса и то было ладно: лишь бы было где спрятаться от дождя или холодного ветра. А ветрам здесь одно раздолье — поля да сквозные леса.

Из остановившегося автобуса вышли двое: Илья и Николай. Дул ветер, а ветер в мороз, как-никак, ужасное и нестерпимое дело — даже зимняя одежда казалась сквозной. Хорошо, что деревня находилась рядом.

Что представляла собой деревня, трудно было сейчас сказать. Что можно увидеть в темноте, когда светило всего-навсего три уличных фонаря? Да и не до того сейчас: скорее бы в тепле оказаться.

— Проходи, проходи первым, — предложил Илья другу, как только они оказались в сенях дома.

Друзья вошли в большой дом.

Он состоял из узкой, но длинной прихожей, в которой оказываешься сразу, войдя из сеней, и двух больших половин — комнат, что по левую и правую стороны от прихожей. Левая половина дома служила хозяйственной; здесь, в этой комнате, служившей и кухней, и столовой, стояла выбеленная большая русская печь. Правая половина дома служила горницей, комнатой отдыха.

Николай, войдя в дом, первым делом ощутил сухой печной жар, который сразу тяжело стал действовать на его восприимчивый организм. К жаре в деревенском доме Николай привыкал тяжело, отчего он казался вялым и несловоохотливым. Создавалось впечатление, что он был не рад своему пребыванию в гостях. Этим встревожились старики, хозяева.

— Он у нас городской, к деревенскому быту не приучен, — сказал Илья старикам и спросил: — Так ведь, Николай?

— Так, так. Просто у вас тут очень жарко натоплено, а я жару переношу плохо.

Тревога, необоснованно появившаяся в стариках, скоро сменилась на спокойствие и прежнее радушие.

— Вот ты каков, — говорил старик, дед Ильи, когда собрались все за столом. — Илья-то про тебя нам все уши прострелял. Вот, значит, каков друг Ильи.

— Чем я такой особенный? — спросил Николай и пробормотал: — Друг как друг…

— А не скажи ты мне, — не дал договорить ему дед, — за такую дружбу можно и многое отдать без сожаления.

Николай улыбнулся. Илью охватила вдруг смущённая гордость. Не знаю, что в том важно: смущение или гордость? Чем вызвано его смущение? Или смятение? Бог знает, не своя душа — потёмки. По крайней мере, оно ничего не значило для стариков, которые, собственно, и не заметили во внуке той кратковременной особенности.

Трудно, а порою даже невозможно улавливать человеческие метаморфозы, тем более когда вовсе не умеешь читать написанные, проявившиеся вдруг выражения на лицах.

Давно как пришла ночь; хотя трудно объяснить, когда она вообще приходит зимой: темнеет довольно рано. В доме потушен свет, все на ночном покое.

Старики перешли на хозяйственную половину дома, на печку, откуда через открытые двери комнат доносился храп старика. Храп время от времени то затихал, то возобновлялся.

Друзья же находились в другой половине. Илья спал, как спит дитя в колыбели. Николаю не спалось. Впервые ему пришлось оказаться на новом месте и уж тем более не в своей постели. Почему Николаю не спалось? Мне довольно трудно объяснить: физиологическое ли состояние или психологическое — наверное, и то и другое, вместе взятое. Я не физиолог и не психолог, но знаю по себе: на новом месте, в зависимости от физического и душевного состояния, засыпается плохо, а мысли так и путаются в воображении.

«Зачем я только согласился сюда приехать, — путалось в голове у Николая. — Для чего?.. Что мне здесь делать?.. Завтра же вернусь в город. Нет, нехорошо так; нехорошо я поступлю с другом. И подвернулась мне эта поездка некстати. Эх, знал бы раньше — не лежал бы здесь мучительно… Ирина!.. Ирина, хотелось мне встретить Новый год вместе с тобой, — ему вообразилось, что они встретились. — Как далеко мы оказались друг от друга ныне… Боже, что же со мной? Это просто наваждение. Ещё одна такая ночь, и я точно сойду здесь с ума… Почему мы раньше никак не могли решиться подойти друг к другу? Почему?.. — спрашивалось ему. — Какой я дурак!.. Наверное, в нас ещё не было любви? А может, она именно так и приходит. Боже, любовь!.. Какой я глупый. Ну почему же так?..»

Николай вертелся с бока на бок, измучился и не заметил, как наконец заснул.

II

Пришло утро, но ещё не рассвело.

Николай не понимал, что настало утро. Он не имел понятия, что в деревнях просыпаются рано, в особенности у кого ведётся хозяйство, кто держит скот. А здесь держали скотину: корову, свиней, несколько овец да целых два десятка кур и несколько гусей в придачу. Голодная скотина во дворе, в стайках, всегда ревёт, и в доме это хорошо слышно. А есть тварь ненасытная, и ревёт она независимо от того, накормлена или нет. У добрых хозяев всегда скотина кормлена, в стайках наведён порядок. Добрыми хозяевами были и эти старики. Им помогали по хозяйству их старшие дочери, оставшиеся жить в деревне, но вылетевшие из родного гнезда, давно свив свои гнёзда.

Только что проснувшийся Николай пошарил глазами по комнате. Скажите, а что можно увидеть в темноте?

— Илья, — тихо сказал он.

Последовало молчание.

«Спит, значит», — подумал Николай.

Но Ильи в комнате не было, он помогал во дворе деду управляться с хозяйством. Николай что-то невнятно сам себе пробормотал и укрылся с головой одеялом. Подремав ещё часок-другой, он откинул одеяло и поднялся с постели.

— Как спалось-то на новом месте? — весело спросил Илья.

Николаю хотелось ответить, что на своём месте гораздо лучше. Но быстро опомнился, что в данном случае откровенность неуместна, она лишь может разочаровать стариков и самого друга, потому ответил:

— Нормально… Хорошо.

— А я чудесно.

— Это ты… Ты-то своё место давно уже облюбовал и отлежал.

Илья не стал ни возражать другу, ни соглашаться с ним, а повёл его показывать место, где можно привести себя в порядок после сна.

После всех привычных утренних процедур обитатели дома вновь собрались к столу за ранним завтраком. Откушав парного молока с горячей выпечкой, приготовленной хозяйкой, друзья ушли на правую половину дома.

Они включили телевизор и от нечего делать стали смотреть развлекательные передачи, часто и беспорядочно переключая каналы с помощью дистанционного пульта управления. Делать им действительно было нечего — хоть с ума сходи… Да ладно уж так, не всё так плохо в деревне, если найти чем занять себя. А заняться в деревне всегда есть чем.

На улице рассвело… Послышалось, что кто-то вошёл в дом. В прихожей началось оживление, оттуда доносились весёлые женские голоса.

— О, начал собираться народ, — сказал Илья и вышел в прихожую.

— А племянник-то уже здесь, — обрадовалась женщина и звонко поцеловала его.

— Чего только с дочерью пришла? — спросил Илья.

— С кем мне ещё быть?

— С мужем, наверное.

— У него свой праздник, — отвечала тётя. — Он со своим собутыльником уже как целую неделю празднует.

Она с Ильёй пришла на половину, в которой оставался Николай.

— Вот мой друг, — сказал Илья. — Много раз про него я тебе говорил.

— Николай?!

Она разглядывала его, улыбаясь и как бы оценивая.

— Рада наконец-то познакомиться с таким человеком. Меня звать Мариной, или Мариной Алексеевной. Зови как хочешь.

— Хорошо, — неосознанно сказал Николай, и на его лице появилась улыбка.

— Что хорошо?

— Да это я так.

— Катя! Катька! Иди-ка сюда, — звала Марина Алексеевна, заглядывая через дверной проём, выходивший в прихожую.

В комнату чуть ли не вбежала девушка лет семнадцати, весёлая, скорее всего озорная, но довольно милая. Лицо её разрисовано россыпью мелких веснушек.

— Гляди, доченька, кавалер тебе как раз впору. Тот самый Николай.

Девушка взглянула на него с любопытством.

— Опоздала, — улыбаясь ехидно, предупредил Илья, — уже есть у него.

— Вот беда-то, — ничуть не расстроилась Марина Алексеевна, — можно и переманить. Не так ли, Катя?

Катя, кокетливо покрутившись возле Николая, быстро поскакала в прихожую.

— Эх, коза! — заметил Илья.

— Сам-то… посмотрел бы на себя, — последовало незамедлительно от неё.

Николай улыбался, предчувствуя веселье. Настроение у него поднималось.

— Подожди, — уведомлял друг, — вот когда соберутся остальные, тогда веселее будет. Привыкай, друг.

А деваться теперь некуда, привыкать приходится; назвался груздем — полезай в кузов. Кузов-то большой, тесно не будет. Имеется в виду, что в доме тесно не будет, места всем хватит. А не хватит — не беда; как говорится, в тесноте, да не в обиде. Так и живут в деревне. В праздники и подавно.

Состоялся второй завтрак, сытный, со спиртным. После него намного стало веселей.

— Пойдём по деревне прогуляемся, — предложил Илья другу.

Николай охотно согласился. Вышли они на улицу.

Деревня как деревня, ничего особенного в ней. Таких деревень сколько угодно. Есть и бревенчатые дома, старые и новые. Есть и каменные строения из кирпича или блоков.

Старые деревянные дома засыпаны снегом под самые окна. Дым, выходящий из печных труб над крышами, вырисовывал длинные дуги, концы которых призрачно исчезали на голубом фоне неба. Низкое солнце было жёлтым, но не тёплым.

— А это кто здесь хоромы такие возводит? — спросил Николай, увидев большой, но недостроенный, из красного кирпича в два этажа дом, обнесённый высокой железной изгородью.

— Да это всё понты, — начал Илья, небрежно махнув рукой. — Здесь какой-то новый русский строится. Я его не знаю. Приезжал как-то пару раз летом, видел его лишь мельком.

— А ему что, больше негде было строиться?

— Не знаю. Ведь у них, у новых русских, уже всё поделено.

— Ну, так уж и всё, — возмутился Николай.

— И поделили бы всё, да не успели, видать.

— Почему?

— Время другое пришло.

— Да уж, время…

— И не только, — подумав, загадочно добавил Илья.

Прогулка по морозу Николаю пошла только на пользу. Организм его будто очистился от вредных веществ, кровь омолодилась, разогналась в жилах. Щёки его образовали здоровый, румяный вид. Известно, воздух в деревне, особенно зимой, чистый и звонкий, не такой, как в городе. Так бы и не заходил в дом, да вот только мороз, окаянный, своё дело делал — загонял в тепло. Друзья вернулись домой.

— Мама ещё не приехала? — спросил Илья, как только вошёл в дом.

— Нет, — ответила ему тётя.

— Значит, вот-вот будет.

Друзья ушли на правую половину дома и долго оттуда не выходили. Поначалу они смотрели телевизор, переключая каналы, затем тихо о чём-то говорили, а потом умолкли.

III

Вечерело. В дом тихо вошла Анастасия Алексеевна. Её не сразу заметили. Перецеловалась она со всеми сёстрами, племянницами и родителями.

— А Илюша где? — спросила она.

— А там, в той половине, — махнув рукой, отвечала одна из сестёр, — вместе с другом дрыхнет.

Анастасия Алексеевна прошла на указанную половину. Она увидела дремавшего в кресле сына, улыбнулась и ушла к сёстрам и племянницам на хозяйственную сторону дома, где кипела работа: готовились различные блюда, кушанья к праздничному столу.

То, как шла у них работа, обещало быть богатому столу. За работой время летело быстро, а для Ильи с Николаем, находившимся в сладкой дрёме, оно вообще не имело значения.

— Эй, сони, хватит спать, Новый год проспите! — будила друзей Марина Алексеевна. — Илюша, Николай, просыпайтесь.

Друзья проснулись, поднялись и перешли на другую половину. А там — будто целый малинник. Николай удивился и не знал, на кого и смотреть. Дед отдыхал на печи.

— Смотри-ка, Николай, — говорил Илья, — сколько их тут, каждому аж без малого по три достаётся.

— Ничего себе, — шутливо возмущалась Марина Алексеевна, — каждому по три. А нас что, в счёт не берёшь?

Все захохотали. Дед, смеясь, закряхтел.

— Эх, тётя…

— Я дам тебе «тётя»! — пожурила она, улыбаясь. — Идите умываться.

— Ладно, уговорили… Пойдём, Николай, нас отсюда гонят.

— Пойдём, если так.

До Нового года оставались считаные часы. Всё было приготовлено. Оставалось только тому самому малиннику привести себя в порядок — это обязательно следует сделать.

Ох, сколько женских секретов обнажилось вдруг в этот вечер перед взором Николая. Как они соблазнительны, чарующи и вместе с тем дьявольски, порочно жестоки. Никто из девиц не стыдился его, а он сам, имея ребяческую совесть, смущался. Смущение молодого человека как раз-то и придавало больше всего девицам то неудержимое нахальство, приводившее его в неимоверную робость. Мамаши больше делали вид, будто стыдили дочек, и лишь ради приличия прогоняли их в другое помещение.

А Илья обнаглел, потерял стыд. Смело, ничуть не смущаясь, поправлял на девушках одежду, особенно с наслаждением поправлял интимные её части. Не каждая ведь, заметьте, позволит подобную выходку кому-нибудь другому. Правильно! Здесь все свои, кровные — чего уж там!..

Наконец женщины и девушки нарядились и стали собираться к столу.

Сколько здесь их — молодых, красивых, милых деревенских барышень и девиц — собралось к праздничному столу… Прошу прощения заранее: не стану я на этот раз рисовать их лица, как бы они ни были милы, не стану раскрывать их имена, ибо, к сожалению, им не суждено принимать участие в дальнейшем повествовании. Пройдут праздничные дни — и прощайте, милые. А пока они здесь, все вместе собрались в родном доме и радуются, поздравляют друг друга, желают здоровья да любви. Итак, с Новым годом! С новым счастьем! Ударились в руках друг о друга глухие, но крепкие стеклянные бокалы, наполненные крепким спиртным. Спиртное быстро выпито… Новый год!

— Деда, — обратился внук, — мы с Николаем пойдём на улицу — отсалютуем из нашей гаубицы.

— Ступай, шалун, ступай, — отмахнулся рукой дед.

Илья достал спрятанное ружьё, названное им гаубицей, взял несколько к нему патронов и вышел на улицу. Вслед за ним последовал Николай.

Раздались ружейные выстрелы — первые выстрелы произвёл Илья. После чего он передал ружьё другу:

— Теперь ты. Стрелял раньше?

— Нет, никогда.

— Когда-то ведь надо начинать.

Стрелял Николай морщась и закрывая глаза. В морозной ночной тишине ружейные выстрелы разносились звонко, далеко и раскатисто. Стрельба в населённом пункте была правонарушением, и нарушителей общественного покоя могло ожидать административное наказание — но этот случай им, нарушителям, сойдёт с рук. Друзья вернулись в дом. Ружьё довольно-таки скоро вернулось на прежнее место.

Время давно перевалило за полночь, а в доме по-прежнему шумно и весело. Старики устали от шума, они отправили всю весёлую компанию на другую половину дома, а сами залезли на печь и, повздыхав тяжело и покряхтев, заснули. Скоро дед захрапел. Старушку храп старика давно перестал беспокоить: привыкла, вдобавок к старости она стала хуже слышать.

Девицы-дочки собрались на улицу, уговорив пойти вместе с ними и парней — Илью и Николая. Собрались живо и ушли. Женщины-матери, сёстры, остались одни. Вдруг в доме стало как-то непривычно тихо. Тишина царила недолго. Между женщинами — подругами или сёстрами — всегда находится разговор за столом. Посплетничав между собой, повздыхав, помолчав, стали вскоре расходиться и они.

— Ладно, Настёна, пока, — прощалась первой Марина Алексеевна. — Заходи и ты к нам.

— И к нам заходи, — подхватила другая. — Всё будет хорошо, вот увидишь.

— Не переживай ты так, — успокаивала третья.

— Спасибо вам, мои сестрёнки.

Все трое поочерёдно поцеловали её и разом вышли из дома. Анастасия Алексеевна осталась одна, и на неё напала вдруг необъяснимая тоска, грусть. Она не знала, чем себя занять. Посмотрела на часы: пятый час ночи, вернее будет сказать утра.

IV

Вернулись друзья под самое утро, когда старики зашевелились, чтобы управляться с хозяйством. Вернулись они весёлыми, но уставшими. Им хотелось только одного — спать.

Анастасия Алексеевна, подремав немного, встала и вышла вместе с родителями во двор. Хоть и городская она давно, но от заложенного в неё с рождения, видно, ей не избавиться. В доме скоро наведён порядок. Можно теперь и поговорить.

— Мама, — начала неуверенный разговор Анастасия Алексеевна, — почему я такая дура?

— Ты, доченька, в город уехала, — сказала старушка.

Анастасия Алексеевна не поняла, к чему это сказано. Она задумалась.

К разговору присоединился отец:

— Ты говори нам напрямик.

— Что мне делать? — спросила она у отца.

— Откуда мне знать, что делать, когда ты ничего нам не сказала.

— Я полюбила одного человека.

— И не знаешь, что делать?

— В том-то и дело.

— Он-то хороший?

— Очень даже.

— Беда с дочерьми одна, — говорил старик. — Чего сидишь, матушка, как немая? Скажи ей.

Старушка-мать вздохнула, махнула рукой и сказала:

— Да ну вас. Ты бы лучше об Илюше думала.

— Расскажи, кто он? — поинтересовался отец.

Анастасия Алексеевна рассказала о нём, что знала. Знала, разумеется, кое-что — не много.

— Увидеть бы его… — заключил он.

Разговор дочери с родителями нисколько её не утешил. А ближе к вечеру, простившись с ними, она вернулась в город.

V

Прошёл день, настал томительный, длинный вечер. Особенно это испытывал Николай. И что с того, если говорится «в гостях хорошо»? Илья как-никак не в гостях, он дома, потому ему лучше.

Илья чистил оружие, именуемое гаубицей. Николай внимательно следил за его действиями. Почистив оружие, тот положил его на прежнее место.

— Дедушка у тебя охотник? — спросил Николай.

— Раньше ходил часто, теперь совсем не ходит: стар уже.

— А ты?

— Я так, балуюсь. Иногда хожу в лес пострелять. Дед позволяет мне. Конечно, это нарушение: у меня нет разрешения на оружие. За зверьём и птицей я не охотник, а по банкам стрелять-то стреляю. Хотя быстро надоедает такая охота, нет ничего интересного в ней.

— Далеко бьёт?

— Хватает.

— Без спроса разрешают брать? — машинально спрашивал Николай.

— Нет, конечно, но раз как-то брал — и ничего. Дед знает, что я умею обращаться с оружием, сам он меня учил. Оружие требует аккуратного с собой обращения. У деда ещё одно есть, стреляет превосходно, но тихо, не то что гаубица, из которой вчера палили. Вот так, дружище.

— Чем вечером заниматься станем?

— Не знаю. Как получится. К тётям по гостям ходить будем.

Случалось, в иные дни они никуда не ходили, тогда приходили к ним другие. Опять собирались за столом, начинались весёлые разговоры.

Последний вечер у друзей сложился совсем скучным.

Николаю хотелось сказать «Наконец-то завтра домой», а получилось:

— Завтра вернёмся домой.

— Завтра вернёмся домой, — лениво повторил Илья.

— Чем ты сразу займёшься, когда вернёшься?

— Не знаю. А ты?

— Перво-наперво я расскажу родителям про наш Новый год…

— А потом?

— А потом встречусь с Ириной, ей тоже расскажу — думаю, интересно будет.

— Но вдруг её дома не окажется? — спросил Илья, чтобы проверить поведение друга.

— Как не окажется? — осенило вдруг Николая.

— Кто его знает, как получится.

— Нет, она дома будет, — улыбнулся Николай.

— Отчего ты так уверен?

— Не знаю.

— Разве у неё нет подруг?

— Есть. Но она больше любит бывать дома. Подруги сами к ней захаживают.

«Знает-таки», — подумал Илья.

— Я слышал, что к вам домой на днях заходил Андрей Иванович. Правда ли? — спросил Николай.

— Слышал от Ирины?

— От неё.

— К вам также заходит, видел не раз. И как он вам?

— Хороший, добрый, умный.

— Всего-то?.. Негусто.

— А ты знаешь его больше меня?

— Нет. Я-то полагал, что ты как раз знаешь больше.

— Тебе хочется знать о нём?

— Не знаю, — неуверенно отвечал Илья, — сам не знаю я, чего мне хочется знать.

— Биографию рассказывать не стану: ни к чему, да и знаю её только в двух-трёх словах. Могу уверенно сказать только одно: в нём есть магическая способность разгадывать в людях намерения. И собеседник он интересный. А в своё время мама, когда была школьницей, была в него влюблена. Думала даже, когда вырастет, пойдёт за него замуж.

— Теперь же моя в него.

— Да?!

— Да, — подтвердил Илья. — Ирина тебе разве не говорила?

— Нет.

— Зато узнал от меня.

— Илья, когда ты повстречаешься с Андреем Ивановичем, то увидишь сам, насколько он интересный.

— Может, он такой интересный, да только я его побаиваюсь. А значит, не доверяю.

— Кому? — удивился Николай.

— Ему, разумеется.

— Отчего?

— Откуда мне знать, просто недоброе предчувствие.

— Тебе так кажется. Я тоже поначалу отнёсся к нему насторожённо и недоверчиво.

— Поживём — увидим, — сказал Илья и предложил: — Давай спать теперь, поздно уже.

Прошла последняя ночь в гостях. На улице рассвело. У Николая хорошее настроение, неплохое настроение и у его друга. В полдень, простившись со стариками, отправились друзья на автобусную остановку, у которой некогда высадились. Вскоре подошёл автобус, и они в него вошли. Вошедшие в автобус поехали в город.

Глава шестая

I

Пришло долгожданное тепло. Апрельское солнце ласково. Быстро на улице таял снег — постоит так ещё несколько дней, и его вовсе не останется. Шумно и весело бежали извилистые ручьи. Развелась на улицах грязь. Дни удлинялись, вечера становились светлыми. Не было теперь ничего приятнее, чем подолгу находиться на улице. Скоро улицы сделались оживлёнными, многолюдными.

Вот и прошёл первый год, как Андрей Иванович уволился со службы. Казалось, можно было бы и подвести кое-какой итог за год. Но кому это было бы интересно? Всё, что оказалось интересным самому Андрею Ивановичу, он для себя уяснил и отчитываться ни перед кем не думал, как бывало раньше: постоянно отчитывался перед своим начальством. Теперь он сам себе и начальник и подчинённый; словом, хозяин — барин.

Карлин частенько захаживал к Мудриковой. Соседи относились к тому с пониманием. А Илья относился к этому всё ещё с подозрением, с явным недоверием, отчего между сыном и матерью возникали иногда недоразумения. Ирина и Николай оставались неразлучными, их часто можно было видеть вместе. Между друзьями никаких перемен не произошло; по крайней мере, так казалось. Лишь однажды что-то между ними случилось: они о чём-то горячо говорили, после чего раздражённо разошлись. Вспылил Николай. На другой день он сам зашёл к другу домой с извинениями. Так через день-другой они успокоились, и вновь можно было их видеть вместе.

Только наивный может без конца полагаться на искренние, добрые отношения товарища. И только наивный и ленивый не обнаружит, что сам себя обманывает. Следует заметить, что в этом также имеются свои плюсы. Из-за наивных людей как раз-то события приобретают непредсказуемый характер, развивается интрига, а это всегда интересно.

II

Оставались последние апрельские деньки. Снега уже давно не было, и высохла грязь.

Николай будто бредил, когда признавался в любви своей подруге, хотя делал это определённо решительно. В последнее время появилась в нём некая уверенность, робость и наивность. Это смешило Ирину, что нисколько не сказывалось на достоинствах любимого человека. Николай сам всё прекрасно осознавал и сам же после смеялся над этим.

Поразительные метаморфозы происходят в глазах влюблённых. Кто не заглядывал в них, тому не понять всех тайных мыслей. Заглядывайте в глаза своих возлюбленных… Ирина! Какие у неё глаза, какой у неё открытый и доверчивый взгляд!.. Я не говорил разве, какие у неё глаза? (В данном случае я не имею в виду их цвет, что было уже сказано.) Нет?.. Простите тогда меня за оплошность. Вы видели когда-нибудь малахитовые глаза? Опять нет? Я тоже не видел. У неё именно такие: не только зелёные — с чёрными хаотичными линиями в виде лучей, исходящих от острых зрачков. Наверное, я обрисовал их тяжёлыми — они, поверьте, далеко не такие, они лучистые, ясные. У Николая глаза матери — напоминаю, серые.

В седьмом часу вечера они прогуливались по улице недалеко от дома Одовцевых. Ирина держала за руку Николая. Влюблённая пара мало на кого обращала внимание и вела свой разговор.

— В последнее время меня Илья стал беспокоить как-то по-особенному, — признался Николай.

— Что значит по-особенному? — испугалась Ирина.

— Я не уверен. Будто я его начинаю бояться, меня он пугает.

— Чем? Как?

— Я не знаю, как это объяснить.

— Если тебе трудно объяснить, значит, в вашей дружбе происходит нечто неясное, подозрительное…

— А вот как раз и он идёт, — сказал Николай, увидев друга, медленно идущего по улице им навстречу.

— Лёгок друг твой на помине, — с иронией заметила она.

Они сошлись. Илья думал что-то сказать первым, но Ирина его опередила:

— Век жить будешь.

— С чего ты вдруг взяла? — удивился он.

— О тебе мы говорили.

— Думаю, хорошее?

Ирина и Николай быстро переглянулись.

— Значит, нехорошее?

— В любом случае не о плохом, — ответил Николай.

— А я знаю и другое: вспомнишь о нём, и оно…

— Не бери дурное в голову, — не дал ему договорить Николай.

— Ладно, не буду, — принял дружеский совет Илья. — Хоть не помешал я вам?

— Нет, — ответила Ирина. — Можешь даже составить нам компанию.

Илья улыбнулся, но в его глазах отсутствовала улыбчивая радость. Они втроём пошли по улице.

— О чём говорить станем? — спрашивал Илья, определяя тему для разговора. — Как трудно поступать в институт?

— Ты надумал поступать в институт?! — удивился Николай.

— А чем я хуже вас?

— В том-то и дело, что ничем и не хуже. Это прекрасно, когда стремятся к познанию. Я и Ирина, если что, можем помочь в подготовке к поступлению.

— Куда именно думаешь поступать? — поинтересовалась Ирина.

— Пока точно не определился. Знаю, будет мне тяжко: надо на что-то жить, мать получает мало.

— Можно и работать, и учиться, — объясняла Ирина. — Есть заочная форма обучения. Многие так учатся.

— Хорошо! — обрадовался Илья. — Это придумано, конечно, умно.

— Вернее, удобно, — уточнил друг.

— Только нужно определиться скорее в выборе, уж мало времени остаётся, — предупредила Ирина.

— Да, да, — подтвердил Николай.

— Но и времени свободного станет у тебя меньше, — продолжала Ирина, вспомнив разговор с Ильёй в начале зимы, когда он впервые встретил её у стен института. — Это ерунда, — небрежно сказал Илья, поняв её, и улыбнулся.

Темнело. Становилось холодно. Ночи в эту пору пока холодные. Гуляя и разговаривая, они дошли до дома, где жила Ирина.

— Ну вот я и дома, — сказала она. — Спокойной ночи, друзья.

Поцеловав Николая, она забежала в дом.

— Ты серьёзно надумал учиться? — всё ещё в сомнении спросил Николай друга, когда они пошли обратно.

— Да.

— А почему именно в институт, а не в университет?

Илья недолго думая ответил:

— Туда поступать легче.

Николай засмеялся.

— Я что-то смешное сказал?

— Нет. Только ты об этом смешно думаешь.

— Разве? — не понял он.

— Что в институт, что в университет, поверь, поступать одинаково: и экзамены, и конкурс на место.

— Ничего, посмотрим, — пробормотал Илья.

Друзья остановились. Поговорив ещё недолго, они расстались — разошлись по домам. В их домах горел свет.

Пришла ночь. Дышало холодом. Самое время, когда легко думалось; холод как бы проветривал сознание, засорившееся за день. Однако не следует забывать: утро вечера мудренее.

III

Наступило утро. Как было только что сказано, утро вечера мудренее. Попробуем проверить свой рассудок, пока сознание не засорено дневными проблемами, или, как говорится, помудрить. Сделаем это вместо Андрея Ивановича, пускай он оставшееся время понежится в постели — не всё же ему… Но замечу, что неблагодарное дело — выполнять не своё дело.

Незаметно для себя люди нравственно меняются: кто в лучшую сторону, а кто в худшую. Что случается чаще, мне неизвестно. Да и на этот счёт нет никакой статистики. Также неизвестно, как быстро происходят изменения. Но верно знаю, что во многом зависит от самой личности. И меняются они ввиду сложившихся обстоятельств. Рассудите сами… Нет, не получается у меня в этот раз быть рассудительным. Стало быть, это занятие оставим Андрею Ивановичу. Или же подождём, когда у меня придёт на то охота, если, разумеется, придёт…

IV

В доме у Андрея Ивановича установилась тишина: все обитатели его, кроме самого Карлина, вышли в город. В праздничные дни в городе особенно красиво, оживлённо, весело. А сегодня тем более — такой день! такой праздник!

Был уже полдень, когда в дом вошла Анастасия Алексеевна. Увидев её, Андрей Иванович немало удивился. Он подошёл к ней.

— Добрый день! — сказала она. — Я вижу, вы дома один?

— Один, все в город вышли.

— А вы отчего не пошли?

— Хотелось остаться одному.

— И я не дала вам такой возможности.

— Ну, ничего страшного, — улыбнулся Андрей Иванович. — Наверное, так к лучшему.

— Что именно к лучшему?

— А что, если и мы выйдем в город?

— Вдвоём?!

— Ну да, прогуляемся. Вон какой день чудесный.

— Прекрасно!

— Вот и я так думаю. Во время прогулки мы и побеседуем. Ведь вы хотели со мной о чём-то поговорить? Не правда ли?

— Правда, — призналась она и спросила: — А откуда вы знаете?

— Знаю я, знаю. Подождите, пожалуйста, я быстро.

Андрей Иванович ушёл в свою комнату, где быстро переоделся в выходной костюм, который приобрёл после увольнения со службы, но ни разу его ещё не надевал. Переодевшись, он вышел из комнаты.

— Что с вами, Анастасия Алексеевна? — спросил Карлин.

Она не ответила, она на какое-то время осталась поражённой. Перед нею теперь стоял совершенно другой человек. Чёрный элегантный костюм — пиджак без лацканов, первые две верхние пуговицы не застёгнуты, отчего верхние уголки полочек пиджака были отогнутыми. Чистая белая рубашка. Красный галстук. Чёрный, белый, красный — вот гамма трёх цветов, что возбуждённо-очаровательно действует на зрение. Новый наряд и цвет не могли не придать Андрею Ивановичу статности и даже молодости, что так поразило Анастасию Алексеевну.

— Какой кавалер! — еле внятно прошептала она.

— Вы что-то сказали?

— Как хорошо сидит на вас этот костюм!

— Спасибо за комплимент.

— Это правда так, — настаивала она. — Только вот я…

Андрей Иванович сразу сообразил, что хотела она сказать, и опередил её:

— Вы и так прекрасно выглядите.

Но она явно выказывала своё недовольство, так как и ей самой теперь хотелось показать себя, и у неё было что надеть, чем поразить, удивить.

— Ну хорошо, мы сейчас к вам зайдём, — решил он успокоить её. — Не расстраивайтесь вы так.

Она улыбнулась. Они вышли из дома. Прошлись по улице; вошли в дом, в котором Карлин уже бывал несколько раз. Андрей Иванович, по обыкновению, прошёл сразу вперёд, в зал. Пошли минуты ожидания, казавшиеся долгими. Наконец Анастасия Алексеевна вышла из своей комнаты. Около минуты Андрей Иванович не мог сладить с собой и произнести хоть слово. Он глядел на неё как на преобразившееся вдруг диво, а дивиться было чему. Строгий тёмно-красный костюм превратил вдруг её, простую женщину, в очаровательную особу. Она стала выше в чёрных классических туфлях с высокими каблуками, стройнее и моложе. Волосы каким-то образом стали волнистыми. Бледно-красные в блеске губки её еле улыбались.

— Как вы преобразились! — удивился Андрей Иванович.

— Я его только сегодня первый раз надела, — радуясь, робко признавалась она. — Конечно, не считая того, когда примеряла.

— И зря.

Анастасия Алексеевна на него вопросительно взглянула.

— Зря вы его раньше не надевали.

— Случай не представлялся.

— Значит, вот он — случай.

— Пойдёмте, Андрей Иванович.

— Пойдёмте.

Они вышли на улицу.

— Можно, Андрей Иванович, я вас возьму под руку? — умоляюще попросила она, когда они шли по улице.

— Разумеется.

Он подставил ей свою руку, и она взяла его под локоть.

— Хочу сделать вам комплимент.

— Какой? — вспыхнула Анастасия Алексеевна.

— Вам удивительно идёт этот цвет.

— Благодарю вас, — почти прошептала она.

— Не стоит меня благодарить. Я тут ни при чём: не я же вас сотворил такой.

— Да, творит нас сам Господь, и творит каждого для кого-то…

— Это намёк? — улыбнулся Карлин и посмотрел на Анастасию Алексеевну.

Лицо её вдруг покрылось стыдом и смущением. Он улыбнулся.

— Но вы правильно заметили, — продолжил Карлин. — И всё же, что этим хотите сказать?

— Сказать?! — удивилась она. — Я уже сказала то, что хотела.

— Правда?

— Хватит вам, Андрей Иванович, иронизировать.

— Хорошо. Но тогда о чём нам говорить?.. Ах да, вспомнил: у вас есть что мне сказать.

— Да, есть…

— И подозреваю, о сыне говорить станете?

— От вас ничего нельзя скрыть, Андрей Иванович.

Вы всё знаете наперёд.

— Далеко не всё. Я только предполагаю. Предположения делаю на основе обстоятельств.

— Тогда какие у меня обстоятельства?

— Это у сына вашего обстоятельства. Вам не о ком беспокоиться, как только о нём.

Анастасия Алексеевна взглянула ему прямо в глаза и заявила:

— Ну и логика у вас.

— Какая здесь логика, — быстро возразил он и, выждав паузу, спросил: — Так что в нём вас беспокоит?

— Он сильно изменился.

— Разумеется, мало ли нас таких. Все мы меняемся.

— И ничего было бы, когда б не… В общем, он думает о чём-то ужасном. Это я чувствую.

— Вот это теперь интересно, — задумался Андрей Иванович. — Любопытно знать бы то ужасное.

— Как и я хотела бы знать, — сказала она, испытывая сомнение и ужас одновременно.

— Не беспокойтесь так, Анастасия Алексеевна. Есть большая разница между тем, что думается, и тем, что замышляется.

— А если что-нибудь сотворит?

— Вы полагаете, что с собой?

— Не пугайте, пожалуйста, меня.

— Нет, он с собой ничего не сделает.

— Откуда вы знаете?

— Он не из такого типа людей, чтобы что-нибудь делать с собой, скорее… — Андрей Иванович не договорил. — Утешили вы меня. Но что мне делать?

— Вам нужен только мой совет?

— Ах, если бы только, — вздохнула она.

— Я слышал, что Илья надумал поступать учиться?

— сказал Андрей Иванович после минутного молчания.

— Да.

— Куда именно? На кого?

— Он сам ещё не определился. Николай вчера приходил, пробовал с ним заниматься, да ничего не вышло. Признаюсь, у него нет никакой тяги к учёбе… А читать он любит.

— Не соглашусь с вами, Анастасия Алексеевна, у него просто интереса нет.

— Эх, Андрей Иванович, вот как раз интерес-то у каждого имеется. У каждого свой интерес.

— Тогда какой интерес у Ильи?

— Вы, наверное, станете меня упрекать, но мне неизвестны интересы сына.

— Упрекать?! Вас?! — удивился он. — Вы этого не заслуживаете. В любом случае кто я такой, чтобы упрекать?

Анастасия Алексеевна удивилась и смутилась одновременно. Они спускались по каменным ступеням большой лестницы, ведущей к городскому парку. Было многолюдно, шумно, с разных сторон улавливались обрывки разговоров.

— Тётя, тётя, смотрите! — послышался знакомый детский голос.

Внутри у Андрея Ивановича вдруг что-то встрепенулось, и Анастасия Алексеевна не могла не почувствовать того. Трепет тела Андрея Ивановича, как электрическим током, прошёлся по руке спутницы, которая беспрерывно всю дорогу держала его под руку. Карлин оглядывался по сторонам.

— Тётя, как здорово похож он на нашего дядю! — продолжал детский голос.

Наконец в движущейся толпе неподалёку он увидел Диму, свою сестру и рядом с нею Сергея Петровича.

— Нашли нас, — сказал Андрей Иванович улыбающейся Анастасии Алексеевне.

— А вас и не узнать сразу, — сказала Елена Ивановна, подойдя к ним. — И выглядите вы совсем неплохо.

— Особенно вместе, — заметил Сергей Петрович.

— Так уж и… — начала Анастасия Алексеевна.

— А Ирина разве не с вами? — не дал договорить ей Карлин.

— Сперва ходила с нами, потом отстала от нас вместе с Николаем, — ответила Елена Ивановна.

— Илья с ними? — спросила Анастасия Алексеевна.

— Нет… его не было.

Она задумалась.

Солнце лениво опускалось. Все вернулись домой довольно уставшими, зато счастливыми. Ирина была недовольна тем, что так и не смогла увидеть Андрея Ивановича в образе привлекательного кавалера.

V

После вчерашней прогулки по городу с Анастасией Алексеевной, после разговора с нею Андрей Иванович стал испытывать ощущения неясности и сомнения. Эти ощущения беспокоили Карлина, и это сказалось на его физическом состоянии. Из дома он никуда не выходил.

Через два дня Андрей Иванович чувствовал себя уже лучше, более бодрым, но цвет лица оставался бледным, больным… Он пробыл на улице целый день, и бледность с его лица сошла.

— Ну слава богу, выздоровел, — обрадовалась Елена Ивановна брату, когда тот вечером возвратился домой. — Весёлый, вижу я, загорел даже.

— Вот именно, слава богу, теперь чувствую себя намного лучше, — сказал он.

— Пойдём чаю, что ли, попьём.

— Это кстати, я чувствую голод.

Но дело чаем не обошлось, а вернее, не только им. Сытный ужин сделал Андрея Ивановича ленивым. Он ушёл к себе, попросив, чтобы часок-другой его не беспокоили. Однако не прошло и получаса, как он вышел в зал, где находились Ирина и только что зашедший в гости Николай.

— Добрый вечер, Андрей Иванович, — приветствовал Николай.

— Добрый, добрый, — лениво пробормотал он, усаживаясь в кресло.

— Чем он недоволен? — шёпотом спросил Николай у Ирины.

— Тебе это кажется, — так же шёпотом ответила она.

— О чём вы секретничаете? — поинтересовался Андрей Иванович, едва показывая весёлое настроение.

Они не ответили.

— Как там у вас идёт шефство над Ильёй? — продолжил Карлин.

— Неопределённо, — ответила Ирина.

— Отчего?

— Вообще, он сам ещё не определился.

— А что ему нужно вообще? Хорошие друзья должны знать. Не так ли?

— Должны, — согласился Николай и продолжил: — Даже хорошие друзья не могут знать всего…

— Причём в последнее время, как становится видно, ваша дружба уже не прежняя, — заметил Андрей Иванович, глядя в глаза Николаю.

— Я и сам это стал замечать, — признался тот.

— Конечно, они стали теперь другими, — сказала Ирина. — И всё из-за меня.

— Не соглашусь я с тобой: не из-за тебя, а ради тебя.

— А это что, плохо? — удивилась она.

— Нет.

— Тогда отчего их дружба стала не такой, как раньше?

— Это, хорошая ты моя, совсем другое, — быстро и притворно сухо заметил Андрей Иванович, поднимаясь с кресла. — Будет вам, не грустите. Пойду я прогуляюсь, пока не стемнело.

— Вы к Анастасии Алексеевне? — поинтересовалась племянница и сразу устыдилась.

Андрей Иванович улыбнулся, но отвечать ей не стал. Он вышел из зала, а затем на улицу.

Ах, насколько хороши эти майские вечера! Как они располагают человека к самому доброму, и уж куда как трудно вообразить в себе даже саму скверную мысль. О, жизнь! Как она, оказывается, умеет радовать и баловать. Именно по пустякам как-то особенно радостно бывает человеку. Радовался Карлин, неспешно идя по улице к Анастасии Алексеевне.

— Добрый вечер, Андрей Иванович, — послышалось ему позади совсем близко.

Он оглянулся.

— А-а, Аня! Здравствуй.

— Вы к нам?

— Нет, к соседям вашим.

— Давненько вы к нам не захаживали. Мама уже спрашивала о вас.

— Успокой её: завтра обязательно зайду.

— Хорошо, — и она ускоренным шагом направилась к себе домой.

Андрей Иванович постучался в дверь, чуть подождал, отворил её и вошёл в дом. В доме царила тишина, как будто всё вымерло.

— Кто в тереме живёт? — спросил он, постояв на пороге несколько мгновений.

— Мы, — отозвался голос хозяйки из комнаты; слышно было, как она соскочила на пол.

Анастасия Алексеевна торопливо вышла в прихожую.

— Андрей Иванович, это вы?! — будто она не верила своим глазам.

— Как видите, это я, Анастасия Алексеевна. Не ждали меня?

— Не ждала, — ответила она машинально, — точнее, не ожидала… Проходите вы туда, дальше, — показала она рукой в сторону зала, — я сейчас выйду.

Карлин прошёл в зал, где, лёжа на диване, Илья читал книгу.

Гость поздоровался и спросил:

— Что читаем?

Илья приподнялся с дивана и ответил:

— Так себе… Вы, наверное, к маме?

— Если честно, то к тебе. Поговорить бы с тобой.

Илья удивился и переспросил:

— Ко мне?! Поговорить?!

Однако тут (кстати или некстати, как знать?) вошла Анастасия Алексеевна и сказала:

— Прекрасно, уже нашли о чём говорить.

— С хорошими людьми всегда есть о чём говорить, — быстро ответил Андрей Иванович.

Илья еле сдержал улыбку: он понимал, что это была всего-навсего обронённая ирония и вместе с тем лесть. Впрочем, Карлину нисколько не думалось льстить молодому человеку и уж тем более сколько-нибудь иронизировать. Всякий вправе понимать так, как ему вздумается.

— Посоветовали бы… — хотела продолжить Анастасия Алексеевна.

— Не надо, — прервал её Илья, — я сам разберусь: оно лучше, когда сам.

— Правильно, — поддержал Андрей Иванович.

Пошла между ними беседа, добрая и непринуждённая. За доброй беседой время идёт степенно, но и быстро… Уже начало темнеть.

— Анастасия Алексеевна, — продолжал Андрей Иванович, — если вы не возражаете, то мы, я и Илья, немного побудем на улице.

— Ладно, — она вопросительно посмотрела на Карлина.

Андрей Иванович и Илья вышли на улицу. Веяло уже прохладой, что пробирала лёгкая дрожь, но это ничего; наоборот, даже хорошо: на холоде легче дышится и трезво думается. Они прошли в палисадник, где под окном стояла скамейка, и, расположившись на ней, не сразу начали разговор. Андрей Иванович обдумывал, с чего начать, а Илья пытался предугадать, о чём он станет говорить.

Зажёгся огонь в окнах дома напротив — дома Одовцевых.

— Андрей Иванович, — вдруг обратился Илья, — вы прожили достаточно, чтобы делать молодому поколению, что вроде меня, свои замечания, а также давать советы…

— В которых вы, вероятно, не нуждаетесь.

— Пусть не всегда, — согласился Илья с каким-то сожалением. — Скажите, пожалуйста, вы боролись за своё счастье? — спросил он.

— Кто, я?! — удивился Андрей Иванович, никак не ожидавший постановки такого вопроса.

Илья молчал и ждал, когда он ответит.

— Ну разумеется, — последовал ответ Карлина.

— Вы можете рассказать как?

— Я уверяю тебя, друг, что всё складывалось не так интересно, как тебе кажется.

— И всё же? — настаивал Илья.

Андрей Иванович призадумался: «Но для чего это ему нужно знать? Неужели простое любопытство?»

— И всё же мне об этом говорить как-то не хочется.

— Ладно, если не хочется, тогда скажите другое: во многих произведениях насилие, даже убийство, оправдывается во имя любви… Как это, по-вашему?

— Увы, к сожалению.

— Вот как! И это вы, Андрей Иванович, говорите как литератор, — возмутился Илья. — Ведь на этом практически и построены все шедевры, построена так называемая вечная борьба добра и зла. Куда без этого?

— Вот как раз-то они, шедевры, и вносят путаницу в нашу действительную жизнь.

— Вы говорите так, будто если не разочаровались, то уж точно разуверились.

— Были на то причины, юный друг. Были…

— Причины в любви?

— И в них, к сожалению.

— Почему к сожалению?

— Если бы на это сразу находились ответы.

— Вот что с людьми делает красота, — задумчиво, монотонно сказал Илья.

— С чего ты взял, что из-за красоты?

— Не знаю, Андрей Иванович… А ваша любовь красивой была? Я имею в виду ту, которую вы любили.

— Да.

— Значит, прав тот, кто сказал, что красота — это страшная сила.

— Я ещё знаю, что красота спасёт мир.

— И это так?

— Честно?.. Сомневаюсь.

— Почему?

— Красота, прости уж за мистику, от демона, а демоническое ничего доброго не сулит.

— Тогда, по-вашему, что спасёт мир?

— Согласие и примирение… Хотя, впрочем, кто его знает; я сам сомневаюсь.

— Или смирение? — внутренне злорадно спросил Илья.

— Очень может быть, — согласился Андрей Иванович и взглянул на Илью.

— А как борьба, которая движет жизнь?

— Борьба вносит хаос и безобразие.

— Если мне жить без борьбы, то я рискую остаться один, не познав счастья в любви, и рискую остаться разочарованным, как… — Илья не договорил.

— Как я?

Илья промолчал. Уже стемнело. На звёздном небе светила луна.

— Не скажи, — не согласился Андрей Иванович. — Видишь, вон на небе луна?

Илья поднял голову.

— Ну вижу, — как бы сделал одолжение Илья.

— Она тоже одинокая в своём роде, даже холодная, а меж тем мы любуемся ею, восхищаемся. И что особенно странно, так это именно влюблённые больше всего устремляют на неё свои взоры. Так что и она, одинокая, холодная, далёкая от нас, привлекает нас же и умеет приносить нам радость.

— Это всё философия, Андрей Иванович.

— А жизнь наша и есть философия. Будь она, жизнь, банальной, разве мы сейчас беседовали бы здесь? Теперь слушай, как выглядит банальностью следующее. Я тоже в своём роде одинок: я любил, и меня любили, была у меня жена, был ребёнок, теперь всего этого нет. Однако я чувствую, что кому-то лишь своим присутствием доставляю если не удовольствие, то, верно, радость — вроде той луны. Ради этого, как-никак, стоит жить.

Илья небрежно усмехнулся, подумал: «Это он всё говорит, имея в виду мою маму. Только она не одинокая, как та луна» — и заявил:

— Вы говорите так оттого, что прожили уже предостаточно…

— А как бы ты сказал?.. На это я имею право.

— И у меня есть право быть счастливым, и за своё счастье следует бороться.

— Я, друг, даже не думаю тебя разуверять в обратном: конечно, быть счастливым куда лучше! Безусловно, у тебя есть право, как и у любого — заметь, любого! — быть счастливым.

— И за него я буду бороться.

— Это хорошее дело, — согласился Андрей Иванович и, подумав немного, добавил: — Хотя как знать, мой друг, как знать.

Послышались неподалёку чьи-то голоса. Андрей Иванович и Илья умолкли. По тем голосам они узнали Ирину и Николая, которые, пройдя ещё немного, остановились возле дома таким образом, что падающий из окон свет хорошо вырисовывал их силуэты. Сидевшие под окном на скамейке молча следили за ними. О чём говорили Ирина и Николай, было не разобрать: ветер уносил их говор в сторону. Силуэты соединились… Вдруг окно, под которым неподвижными, насторожёнными оставались Андрей Иванович и Илья, с шумом открылось, и от этого они, испугавшись, вздрогнули.

— Ах, вот вы где, — обрадовалась Анастасия Алексеевна, открывшая окно.

— Да, мы здесь, — ответил Андрей Иванович.

Карлин и Илья одновременно поднялись со скамьи и вышли из палисадника. Илья вернулся домой. Андрей Иванович вышел на улицу. Ирина увидела дядю. Влюблённые быстро поцеловались и простились. Племянница подбежала к дяде.

— Ну что, дорогая, теперь и у тебя нет покоя?

— Ах, дядя! — вздохнула она.

— Ничего, все мы так вздыхали когда-то.

— Ну, дядя, будто…

— Да-да, девочка, ничего не поделаешь с этим…

— А как она?

— Какая ты любопытная, — улыбнулся Андрей Иванович. — Я разговаривал с Ильёй.

— И что?

— Ой, берегись же ты.

— Кого?

— Это я так, к слову. Не беспокойся.

Они вошли в дом, полный тишины, где Елена Ивановна дожидалась брата и дочь.

Андрей Иванович сдержал своё обещание: он вечером следующего дня уже гостил у Одовцевых, мало того — пришёл не один, а вместе с племянницей; гостили они допоздна. Илья видел из окна своего дома, как они пришли, и уследил, как они вышли от Одовцевых.

Глава седьмая

I

Чудесной выдалась весна… зато лето начиналось совсем не доброе — холодное и дождливое. В скверную погоду и выходить из дома не было никакого желания. Впрочем, никто никого и не выгонял на неприютную улицу.

Карлин, оставаясь дома один, большую часть времени тосковал. Нахлынули на него воспоминания, и хандра только усугубилась — он сделался ленивым, небрежным, жалким. Больно было на него смотреть. Днём, когда он оставался с Димой дома, практически не выходил из своей комнаты и валялся на кровати. Становился особенно раздражительным, когда Дима просил, уговаривал его в чём-нибудь. Было замечено, что Андрей Иванович как-то особенно уважительно относился к племяннице и вместе с тем боялся её; она же отвечала ему искренней родственной любовью. Но в эти дни и Ирина не всегда могла на него повлиять. Вскоре сданы были семестровые экзамены, и Ирина стала оставаться дома — это как-то развеяло щемящую хандру Андрея Ивановича. Но на улице всё ещё оставалось холодно и дождливо.

Пришла пора летних отпусков — любимое время трудового люда. Анастасия Алексеевна взяла отпуск и одна уехала на несколько дней в деревню. Лишь второй раз за много лет работы летом в отпуск пошла и Татьяна Тимофеевна. Зато Аня, напротив, окончив десятый класс школы, временно устроилась на работу, хотя не столь высокооплачиваемую и не столь ответственную. Она теперь чувствовала себя взрослой и самостоятельной — вот особенность нынешнего времени и порядка.

Шло время. От нечего делать Андрей Иванович, понемногу придя в себя, вместе с Ириной стал частенько хаживать к Одовцевым, которым доставляло особое удовольствие видеть их у себя.

— Когда же установятся солнечные дни? — спросила Татьяна Тимофеевна.

— Кто его знает, — отвечал Андрей Иванович, — не всё же лето будет таким.

— Хорошо бы, — вздохнула хозяйка, переводя взгляд от окна на Ирину, и спросила: — Как сессию сдала?

— Хорошо.

— Мой тоже заканчивает неплохо; завтра у него последний экзамен… А как Илья? Мне говорили, что он готовится к поступлению в институт.

— Вроде готовится, — ответила Ирина.

— Хотя… посмотрим, — усомнился Андрей Иванович.

Время перешло уже за полдень. Вскоре пришёл Николай, на нём промокший пиджак, который он снял тут же, в прихожей, и повесил на плечики. В доме сделалось оживлённее. Раздался вдруг телефонный звонок, Татьяна Тимофеевна подняла трубку.

Молча выслушав, хозяйка положила трубку на место и объявила:

— Что ж, друзья, Михаила Михайловича на обеде не будет, станем обедать без него.

В дом вошла Аня — как вымокшая курица (прошу прощения за такое сравнение).

— Вот кстати! — обрадовалась Татьяна Тимофеевна. — Чувствует, когда нужно приходить.

— Не то, — возражал Андрей Иванович, — она не чувствует — она убеждённо знает.

Хозяйка ушла на кухню… После они все вновь собрались в зале, где продолжился их разговор.

— Татьяна Тимофеевна, — обратился Карлин, — составь мне коалицию.

— Какую коалицию? — удивилась она.

— Дружескую, конечно. Для поддержки.

— А ты что, собрался устроить спор?

— Конечно.

— И почему именно я?

— Ты, Татьяна Тимофеевна, — объяснял Андрей Иванович, — простите, просто подходишь мне по возрасту. То есть у нас образуются две коалиции: одна наша — взрослых, а другая их — молодых.

Молодые люди пребывали в недоумении, не осознавали пока, что надумал Андрей Иванович. Не понимала и сама хозяйка.

— Дорогой ты наш, разъясни нам, что ты надумал? — попросила Татьяна Тимофеевна.

— Я просто думаю завести с вами один разговор…

— Точнее, спор? — хотела уяснить для себя хозяйка.

— Ну да, правильнее — спор, — поправился Андрей Иванович. — Мне только хочется узнать, насколько наши разногласия окажутся значительными.

— А что, если мы окажемся разными во взглядах, — забеспокоилась Татьяна Тимофеевна, — или, допустим, разными окажутся и они, то есть молодые?

— Вот это как раз интересным для нас окажется, — и он обратился к молодым: — Так я думаю?

Они улыбались, заинтригованные; глаза их блестели. — Посмотрим, — ответила Ирина и повернулась к Николаю.

— Итак, — начал Андрей Иванович, — я полагаю, что ты, Татьяна Тимофеевна, думаешь, что красота спасёт мир?

— Ой, бог с тобой, Андрей Иванович, с чего это ты взял? — удивилась она.

— Я просто делаю предположение.

— И напрасно.

— Стало быть, я не ошибся, — сказал Карлин.

— В чём?

— Что мы вместе составим одну коалицию.

— Дядя, — вступила в разговор племянница, — а красота, говорят, страшная сила. Значит, как сила может повлиять на мир?

— Правильно, — вступился за неё Николай.

— Ты хотела сказать «спасёт», а не «может повлиять»? — уточняя, спросила Татьяна Тимофеевна.

— Вот логика, — удивился Карлин. — Вы случайно не логику сдавали в этом семестре?

Николай и Ирина удивлённо переглянулись, но не ответили.

— Так, Ирочка, и что ты там сказала про страшную силу? — хотелось знать Татьяне Тимофеевне.

— Это не так разве? — будто испугалась она.

— Не знаю, милая, — ласково, точно успокаивая её, ответила хозяйка.

— Но ведь это сказала сама Раневская, — сказала Ирина.

— Какая Раневская? — спросил Карлин.

— Как какая? Которая в кино снималась.

— А-а, вон оно что! Впрочем, это было сказано, а вернее, написано ещё давно до неё Семёном Яковлевичем… — А кто это такой? — перебил Николай.

— Кто это такой? — удивился Карлин.

— Вот именно — кто?! — не терпелось Анне.

— Кто?! — продолжал удивляться Карлин. — Семён Надсон — русский поэт. Удивляюсь, что не слышали про такого…

— А он современник или классик? — поинтересовалась Аня.

— Ты хотела спросить, жив он ещё или нет?

— Ну, как-то так, — смутилась она.

— Нет, живший в первой половине девятнадцатого века, он умер в возрасте двадцати четырёх лет.

— Так рано? — сочувственно сказала Ирина. — Как и Лермонтов.

— Увы, да… «Ах, красота — это страшная сила!..» — процитировал он поэта. — Но парадокс в том, что эта последняя строка — из стихотворения о дурнушке, некрасивой девчонке… Так вот, и сама-то актриса, сказавшая эти слава в фильме, не обладала красотой, даже напротив… — не договорив, заметил Андрей Иванович и продолжил о другом: — Вот вы все здесь: трое молодых, разумеется, красивые — значит, вы сильные, а сила обязательно даётся для борьбы. Вот интересно, если бы вам пришлось применить так называемую силу, то на что и куда она была б направлена?

— Андрей Иванович, — обратилась Татьяна Тимофеевна, — нам бороться теперь не за что: нам бы, дай бог, здоровье собственное теперь сберечь — вот наше главное счастье… Разумеется, после наших детей, — добавила она после короткой паузы.

— Вот именно, нужно бороться за своё счастье, — быстро согласилась молчавшая до поры Аня.

— О каком ты счастье говоришь, деточка? — спросил Карлин.

— Ну, например… — задумалась она, — например, о любви.

— За любовь просто необходимо бороться, — поддержала Ирина.

— У вас, по-видимому, всё просто, — возмутилась Татьяна Тимофеевна. — А у нас ещё проще было: полюбили и женились без всякой борьбы.

— И как ты себе представляешь эту самую, скажем, борьбу? — спросил Андрей Иванович у племянницы.

— Не знаю точно, — отвечала она. — В литературе и в фильмах совершаются даже убийства во имя любви — это, что характерно, оправдывается…

— Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает.

— Оправдывается с нравственной стороны, а с юридической так просто дело не сходит, — заметила Татьяна Тимофеевна.

— А у нас в школе одна история была, — быстро начала Аня. — В прошлом году пришёл к нам в школу новый учитель истории, ещё молодой, красивый такой. Так вот, влюбилась в него вдруг одна его же ученица, она из нашего класса, и завёлся у них роман. Учителя, которые старше, стали травить его. Не выдержав травли, он ушёл из школы. Забросила школу и она. Но тот учитель уговорил её, чтобы она вернулась в школу, — послушалась его. Учителя над нею ехидно, дразня, посмеивались. Это её очень угнетало поначалу, да привыкла потом. Теперь, я знаю (сама видела, и не раз), они спокойно встречаются после школы. Счастливы они! — радостно закончила она рассказ.

У Андрея Ивановича пробудились воспоминания, и он сделался задумчивым.

«Тот, вероятно, не упустит своего счастья, как некогда… — думалось ему. — Правильно, к чему придерживаться предрассудков, когда чувства сильнее?..»

— О чём ты, Андрей Иванович, так задумался? — спросила Татьяна Тимофеевна.

— Задумался, какая у нас волевая и умная молодёжь, — ответил он.

— Да, — согласилась Татьяна Тимофеевна. — Но всё-таки куда ей без нас.

— Однако поздно уже, — сказал Андрей Иванович и подошёл к окну. — Господи, что за погода… Что-то твой, Татьяна Тимофеевна, задерживается сегодня.

В дом кто-то вошёл.

— Вот и папа, лёгок на помине, — обрадовалась Анна.

— Ну-ну, — говорил он в прихожей, — я знаю и другое — что вспомнишь, и оно…

— Будет вам умничать, — улыбнулась хозяйка и спросила: — Ты чего так долго?

— Отчёт готовил за полугодие, завтра отчитываться.

— Понятно. А мы тут без тебя разговорились.

— А чего вам ещё делать? Давай чаю горячего — отогреться бы. Пойду переоденусь пока…

Андрей Иванович и Ирина вернулись к себе домой, когда начало темнеть. А когда холодно и пасмурно, как было сегодня, темнеет раньше.

Карлин находился у себя в комнате, ему не спалось. Он открыл окно. Ночь дохнула сыростью и холодом. Андрей Иванович посмотрел наверх, но, кроме тьмы, ничего не увидел. Постояв молча какое-то время у окна, он вдруг испытал на себе быстро пробежавшую дрожь от холода. Карлин закрыл окно…

II

Последние два дня Ирина испытывала смятение и внутреннее беспокойство. Что её могло так беспокоить? Мучительнее всего в ней оказалось то, что она не понимала, отчего это происходило. А между тем мало кто обратил внимание на сказанное Андреем Ивановичем Ирине в гостях у Одовцевых: «Ты говоришь как Илья; по крайней мере, так и он думает». Сама-то она сообразила это не сразу, а вспомнив, более прежнего забеспокоилась.

«Не может быть, — не верилось ей, — чтобы я думала так же, как Илья. Мы разные, мы абсолютно разные…»

Она поймала себя вдруг на мысли, что жалеет его.

Наконец-то на несколько дней установилась солнечная и тёплая погода, что позволяло выходить в город, тем самым развеяться, переключиться на другие дела. Лица наших героев стали весёлыми — пускай не все; и ясно солнышко всех не обогреет, как говорится. Потом дни испортились: опять похолодало и пошли обильные дожди. Возобновились частые хождения по гостям. И надумала Ирина навестить Илью.

«Поди-ка, скучает: один как-никак остался», — думала она.

Только как-то особенно сомневалась, одной идти или с Николаем, — и пошла одна, не сказав никому.

Илья в это время был дома, скучая, сидел возле окна. Увидев Ирину, свернувшую к нему во двор, он засуетился. Постучалась она в дверь и вошла. Илья её встретил возле порога.

— Добрый день, — сказала она.

Илья приветствовал её улыбкой. Они прошлись по прихожей вперёд и оказались в зале.

Ирина поинтересовалась:

— А мама надолго в деревню уехала?

— На этой неделе должна уже вернуться.

— Понятно. А чем ты занимаешься?

— Когда чем, а в особенности ничем.

— И не знаешь, чем заниматься?

— Не знаю, — улыбнулся Илья.

Они на какое-то время умолкли, не зная теперь, что спрашивать и о чём говорить. Такое безмолвие всегда тяжёлое, гнетущее.

Илья предложил чаю. Она не хотела его, но ради приличия вынуждена была согласиться. Через несколько минут они вдвоём пили чай. За чаепитием разговор их возобновился.

— Я слышала, — начала Ирина, — что ты передумал… Я имею в виду насчёт учебы.

— От кого слышала?

Отвечать она не стала, но в свою очередь настойчиво спросила:

— Это так?

Илья не ответил и направил разговор в иное русло.

— Он, конечно, у тебя сообразительный, — говорил Илья о Карлине. — Как хотелось бы мне, чтобы и у меня был кто-нибудь подобный. Он всё понимает, он всё видит у тебя. Побеседует он, и о тебе уже знает, как будто прожил с тобой бок о бок десяток лет. Даст какой-нибудь дельный житейский совет.

— Потому что Андрей Иванович прожил уже не десяток лет, — заметила Ирина.

— Ну да, конечно, не то что мы с тобой.

— Рано ли, поздно ли и до нас дойдёт мудрость. С годами, думаю, все становятся такими.

— Да ну, о старости говорить, — и он отпил глоток чая.

Ирине эта небрежность не понравилась, она спросила:

— Тогда о чём?

Илья повёл бровями, как делают многие, когда не знают, что и сказать. Ирина это поняла. Дальнейший разговор их продолжался с переменным успехом: то оживлённо, то вяло, но с каким-то напряжением — и напряжение нарастало.

Илья крадучись пододвинулся к Ирине ближе (они сидели на диване), закинул левую руку на спинку дивана и какое-то время оставался в таком положении недвижимым. Он дышал так, что, казалось, его возбуждённая грудь испытывала недостаток воздуха. Илья, как хищник, вот-вот должен броситься на жертву, но, видимо, ужасная сила его ещё удерживала. Ирина сидела, затаив дыхание, она ясно представляла себя жертвой. В таких обстоятельствах особенно проявляется инстинкт выживания (или самосохранения, как хотите).

Её вдруг осенило — она быстро поднялась с дивана, чего Илья никак не ожидал, и сказала:

— Ладно, я пошла.

И она быстро направилась к выходу и только тогда облегчённо вздохнула. Илья, соскочив с места, последовал за нею. Обогнал Ирину в прихожей, остановился у дверей, перегородив ей выход.

Нужно было только видеть некий неописуемый испуг на её лице. Отчаяние овладело ею. Ей хотелось кричать, но крик точно застрял где-то в ней самой, в глубине груди, потому и получилось тихо, не столь убедительно:

— Если ты со мной что-то сделаешь, я наложу на себя руки, и тогда…

Она не договорила. Илья вдруг испугался, лицо его сделалось бледным. Он не знал, как вести себя дальше. Тем замешательством и воспользовалась Ирина — она выскочила за дверь. Оказавшись во дворе, убедилась, что её не преследуют, и перевела дух. Постояла, успокоилась и вышла со двора на улицу. В напуганной Ирине внешне будто ничего не происходило: она, притворяясь спокойной, отправилась домой.

Никуда больше в этот день Ирина не ходила. Никто, даже проницательный Андрей Иванович, не мог обнаружить на её лице пережитого страха за саму себя — впервые за себя.

III

Два дня сидел дома Илья, копивший в себе неизъяснимую злобу к другу. Вернулась из деревни Анастасия Алексеевна. Она увидела, насколько он внутренне переменился. Мать повздыхала да умолкла: сама когда-то была измучена, что саму себя не узнавала. Вот такая штука — любовь, тем более неразделённая.

— Отцу было плохо, боюсь, что ему… — Анастасия Алексеевна не договорила, полагая, что этим сможет заставить говорить сына.

Но разговора особенного не было. Отвечал он односложно: «нет» или «да», «посмотрим» или «сделаем», «наверное» или «как получится». А получилось у него как-то скверно. И мать не выдержала, разбранила сына. Потом ушла в свою комнату, откуда долго не выходила, где тихо плакала.

Это было вечером в воскресенье. А в понедельник следующего дня Анастасия Алексеевна вышла на работу, где ей обрадовались. Особенно обрадовались подруги, успевшие по ней соскучиться. Илья же, зная, что мать вернётся с работы поздно, после её ухода запер дом на замок и отправился на автовокзал… Не прошло и двух часов, как Илья оказался в деревне.

— Илюшенька! — обрадовалась старушка.

Старик услышал радостный голос своей старухи и, кряхтя, слез с печи. Обрадовался и он.

— Надолго? — спросил дед.

— Нет, вечером обратно.

— Неужто?

— От матери слышал, что тебе плохо стало, вот я и…

Старик махнул рукой и недовольно прокряхтел:

— Эх, бабы всегда так…

— Да не слушай ты старого дурака, Илюшенька, — советовала старушка.

Старик не стал ей возражать, как-никак знал бабью натуру. Однако Илья лукавил — он приехал не столько проведать стариков, сколько совсем по другому делу. Илья выбрал момент, когда остался один, без присмотра стариков, незамеченным достал мелкокалиберный охотничий карабин и тихо вышел во двор.

«Оружие это бьёт тихо, почти бесшумно, и убойность у него хорошая, — думал он нервно. — В самый раз для дела, что надо!»

У него был в мыслях уже заготовлен ответ на случай, если он всё же будет уличён стариками с оружием. Но это не понадобилось. В кладовой Илья вытащил целую пачку старых газет, изгрызенных мышами, и стал тщательным образом заворачивать в них карабин, затем свёрток перетянул белой капроновой бечевой.

«Теперь вряд ли у кого возникнет подозрение, что находится под бумагой», — подумал Илья.

Он вернулся в дом, вытянул нижний ящик комода, где залежались боеприпасы, взял патрон, подумав, взял ещё два — так, на всякий случай. В принципе, и всё…

Уже вечерело. Пришла пора прощаться. Простился Илья с изумлёнными стариками и отправился на остановку. Стал дожидаться рейсового автобуса, крепко прижимая к себе весомый свёрток.

Этот охотничий карабин некогда перешёл к деду после спора: прежний владелец (царствие ему небесное) проиграл пари. Оба они были некогда заядлыми охотниками. И тот ненароком похвастался, что его оружие бьёт лучше, точнее. Устроили соревнования по стрельбе. Дед стрелял из обычной двустволки, а другой из доброго охотничьего карабина. После условились, что проигранное оружие будто бы окажется утерянным — вот голь на выдумку хитра! А вечером того же дня сам проспоривший принёс домой деду и оставшиеся боеприпасы: ни к чему они теперь ему. Посидели вместе, выпили водки и разошлись прежними друзьями.

Подошёл автобус, Илья вошёл в него и поехал в город. Вернулся домой, на дверях висел замок. Затем Илья забрался на чердак, где и запрятал свёрток. Спустился вниз. Отпер замок. Вошёл в дом.

Вернулась с работы Анастасия Алексеевна. Илья показался ей спокойным, что удивило и обрадовало её.

— На завтра объявили штормовое предупреждение, — сообщила мать сыну.

Он отнёсся к этому сообщению преспокойно. Безмятежными бывают люди, когда убеждены, что скоро — завтра — должно всё непременно закончиться.

IV

Утро. Солнце. Чистое небо. Ничто не предвещало бури. Анастасия Алексеевна только что ушла на работу, а Илья оставался лежать на диване. Полежав какое-то время, он поднялся и отправился на кухню, где дожидался его приготовленный матерью завтрак, который успел остыть. Мудриков умылся, съел холодный завтрак, после чего оделся и вышел на улицу.

Дул влажный ветер. Илья прошёлся по улице. Он обратил внимание на то, что створка окна дома напротив распахнута.

Стояла духота. Низко издали надвигалась огромная туча, надвигалась она на город. Ветер утихал. Но время от времени он врывался. Гнулись деревья, трещали длинные антенные мачты, поднималась дорожная пыль.

Илья завернул к себе, но в дом заходить не стал. Он прошёлся по двору, пройдя за дом, и забрался по лестнице на чердак, где поначалу ему казалось темно, потом, когда глаза привыкли к сумеркам, стал ориентироваться. Пол чердака равномерно засыпан толстым слоем опила. Солнце успело нагреть кровлю крыши, отчего на чердаке стояла жара. Илья открыл низкое, чуть ли не до насыпи опила, маленькое окно фронтона (входная дверца была не закрыта), и повеяло сквозняком. Через то самое окно хорошо просматривался дом Одовцевых.

Илья взял в руки свёрток, подержал его в раздумье и стал развязывать бечеву. Развязал, развернул и отложил в сторону бумагу. Илья отвёл назад затвор карабина, достал из правого кармана дрожащей рукой патрон, ввёл его в патронник и закрыл затвор. Оружие было готово к производству выстрела, то есть к совершению преступления. Мудриков опустился, сел на слой опила, вытянул ноги перед собой и ссутулился. Оружие лежало перед ним на коленях, а ствол оружия был направлен в сторону окна фронтона, в сторону дома Одовцевых.

Находясь на чердаке, как в духовке, Илья стал чувствовать, что как бы весь его организм печётся, то есть становится ленивым, расслабленным. Он сам себе казался абсолютно спокойным, но спокойствие было обманчивым: потупленные глаза выдавали его внутреннюю тревогу.

«Почему я не должен быть счастливым? — думалось ему. — Почему именно я? Это ведь несправедливо. Меня и без того счастье обошло, я и так уже наказан. Я ведь тоже хочу, чтобы и меня любили. А как я умею любить, умею быть преданным! Если надо, могу быть и ручным… Как несправедливо устроен этот мир: почему одним всё, а другим ничего?.. Если судьба сама не даёт, значит, нужно брать самому. Боже, как всё несправедливо. Нет, сто раз нет… Почему он, мой лучший и единственный друг? Почему не я? Отчего я такой несчастный? — бредил Илья. — Надо решаться: либо сегодня, либо никогда… Но что?.. Смириться?.. Согласиться с тем, что уже есть у меня? А что у меня есть?.. Пока ничего. Вот этим ничем нужно пожертвовать. Что мне друг — ничего, когда он лишил меня счастья в любви… Боже, какой бред… Нет, я не могу, я не знаю, как это…»

Вдруг ударил гром над самой его головой. Илья испугался, вздрогнул, и одновременно с тем палец руки, вольно лежавший на спусковом крючке карабина, нажал на него. Разумеется, самого выстрела Илья не слышал: грохот неба заглушил тихий шум выстрела. Между тем он интуитивно и испуганно передёрнул затвор, и оттуда выскочила стреляная гильза. Илья повернулся к окну фронтона.

На улице было сумрачно: огромная туча нависла над городом. Подул ветер, и с шумом окно захлопнулось. Участился ветер с порывами. Крупные капли дождя падали на кровлю крыши. Дождь усиливался, а вместе с тем усиливался и шум кровли.

— Нет, нет, — пробормотал Илья и засуетился.

Он дрожащими руками снова завернул оружие в бумагу, свёрток перевязал бечевой и поставил его в углу. Затем спустился вниз и зашёл в дом.

Ветер бился в окна. Быстро уходила туча. Всё быстро успокоилось — стало тихо, небо прояснилось. На улице свежо, хорошо. Одно удовольствие после такого раската находиться на свежем воздухе. Но на улицу Мудрикову выходить теперь отчего-то не хотелось, он почему-то неосознанно боялся выходить из дома.

V

Дождь застал Андрея Ивановича и Татьяну Тимофеевну в городе. Они не спешили возвращаться домой, несмотря на усталость. Прогуливаясь по мокрым от дождя улицам, они разговаривали. О чём разговаривали? О былом, настоящем и предстоящем.

— А что, если Ирина и Николай заявят нам, что завтра женятся? — сказал не без иронии Андрей Иванович. — Ну и что? — ничуть не удивилась Татьяна Тимофеевна. — Этого следует ожидать…

— Это произойдёт когда-нибудь.

— И обязательно произойдёт, Андрей Иванович, — сказала она, как бы испытывая сожаление.

— Непривычно будет…

— Нет, дорогой Андрей Иванович, я не о том думаю.

— Разве?

Татьяна Тимофеевна улыбнулась, еле усмехнувшись, и украдкой взглянула на спутника. Казалось, она испытывала зависть и вместе с тем горесть. Такое происходит, когда понимаешь или осознаёшь, что, оказывается, сложилось не так. В результате досада — не более того. Дальше, полагаю, они шли бы молча, думая о своём, если бы не повстречалась с ними Анна.

— А вот и я, — сказала она, подойдя к ним сзади.

— Откуда ты? — испугалась Татьяна Тимофеевна.

— От подруги… и представляете, скоро её старшая сестра выходит замуж. Меня на свадьбу пригласили.

— Представляем, — одновременно сказали Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна.

— О как! — удивилась Анна. — Счастливо жить будете!

— Почему? — спросили опять же одновременно Андрей Иванович и Татьяна Тимофеевна.

— Примета такая, когда вместе говорят одно и то же.

— Эх, эти ваши приметы, — отмахнулся Карлин.

— Да-да, Андрей Иванович, — говорила Татьяна Тимофеевна, — именно приметы.

— Вот и разбери вас, женщин, когда вы всерьёз, когда вы лукавите.

— А мы всегда всерьёз лукавим. Правда, мама?

Татьяна Тимофеевна посмотрела на неё с удивлением, но промолчала.

Анна испуганно спросила:

— А что?

— Красиво ты сказала, — заметил Андрей Иванович, — а главное, как нельзя правильно.

Анна тем была польщена, приняв за комплимент. Татьяна Тимофеевна же осталась сдержанной, хотя и довольной. За разговорами они, не заметив, дошли до дома. Андрей Иванович с ними простился и пошёл дальше, к себе домой.

Глава восьмая

I

Никто не предугадывал, не предчувствовал беды — её никто не ждал, её неоткуда было ждать. А она уже случилась, пришла в дом Одовцевых. Татьяна Тимофеевна с дочерью вошли в дом. В доме стояла мёртвая тишина, которая никогда раньше здесь не устанавливалась.

— Михаил, ты дома? — спросила с порога Татьяна Тимофеевна.

Тишина.

— Папа! — громко позвала Анна.

Татьяна Тимофеевна заглянула в зал — никого не было. Дверь в зале, что вела в другую комнату, где чаще всего работал Михаил Михайлович, приоткрыта. Татьяна Тимофеевна вошла в неё. Непонимание и ужас одновременно охватили Одовцеву.

— Мама, — обратилась Анна из другой комнаты, — папы и здесь нет.

Татьяна Тимофеевна, ещё не поняв, что, собственно, произошло, быстро вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь. В зал вошла Анна.

— Что, мама? — испуганно спросила она, увидев бледное лицо матери.

— Сходи за Андреем Ивановичем, — пробормотала она.

— Что-то случилось, мама?

— Сходи за ним, — напряжённым, но едва сдержанным голосом повторила Татьяна Тимофеевна.

— Ладно, — испугалась Анна и недовольно быстро вышла из дома.

Татьяна Тимофеевна опустилась на диван, она не соображала, она нашёптывала сама себе что-то невнятное и нервозное. То глядела на дверь той самой комнаты, в которой почему-то оставался недвижим её муж, то с испугом от неё отворачивалась. То ей вновь хотелось в неё войти, то вообще бежать из дому.

Встревоженный Андрей Иванович быстро вошёл в дом, затем так же быстро прошёл в зал. Татьяна Тимофеевна соскочила с места, подошла к нему и не знала, как и что говорить. Вышло так, что она молча показала ему на дверь. На лице Андрея Ивановича, помимо тревоги и испуга, появилось и ужасное удивление — попробуйте прочитать такое лицо… Карлин толкнул дверь рукой, она открылась, и он вошёл в комнату. Раздался крик за его спиной. Андрей Иванович от того крика вздрогнул, повернулся и едва успел удержать Анну, которая стала биться в истерике. Карлин вывел её в зал.

Андрей Иванович сообщил по телефону в дежурную часть милиции о случившемся в доме Одоцевых. Сообщив, он вывел Татьяну Тимофеевну и Анну во двор дома, где и стали они вместе дожидаться приезда следственно-оперативной группы.

Небо чистое, нет ни единого облачка. Солнце спускалось медленно — скоро оно непременно скроется. Стояла затаённая тишина. Тихо плакала Анна, прижавшись к Андрею Ивановичу. В иступлённом состоянии находилась Татьяна Тимофеевна. Как разнообразно проявление горя: смиренно и возмущённо, тихо и бурно, внутренне и внешне, скрытно и явно, со слезами и без слёз, но всегда одно неизменно — неутешно. И только время способно лишь успокоить.

II

Скоро на место происшествия прибыла следственно-оперативная группа, впереди её следовал молодой человек — специалист, который нёс с собой увесистый криминалистический чемодан. Следом за специалистом шёл следователь прокуратуры, в синем мундире. Лицо его Карлину вдруг показалось отчего-то знакомым, но не время было вспоминать, где и когда виделись. За следователем тянулась остальная часть группы — ещё пять человек: кто в форме, кто в штатском.

— Кто здесь будет хозяйкой? — привычно сухо спросил следователь.

— Я, — ответила Татьяна Тимофеевна.

— Понятно, — продолжал следователь привычным тоном. — Так что у вас здесь произошло?

Она попыталась объяснить человеку в синем мундире, но не сумела: заплакала. Зарыдала и Анна.

— Давайте-ка я вам лучше всё объясню, — предложил Андрей Иванович.

— А вы кем будете? — спросил следователь, всматриваясь в лицо Карлину, которое в свою очередь ему так же вдруг показалось знакомым.

— Другом… Ну, скажем так, соседом.

— Хорошо. Говорите, что у вас тут произошло, заодно и понятым будете.

— Тогда пройдёмте в дом, — предложил Карлин.

Они прошли в дом. Андрей Иванович провёл следователя и криминалиста в комнату, где на полу лежало бездыханное тело Михаила Михайловича. Под его головой на полу была всего-то лужица крови.

— Теперь сами определяйтесь, — сказал Карлин и вышел в зал.

В зале на диване, прижавшись друг к другу, сидели Татьяна Тимофеевна и Анна. Андрей Иванович подсел к ним. Следователь вышел из комнаты и представился им, назвав свою должность, чин и фамилию: Моисеев Александр Константинович.

Итак, начался осмотр места происшествия. Эксперт-криминалист (при осмотрах он выступает в качестве специалиста) в первую очередь стал производить фотосъёмку. Начал он в той комнате, где был обнаружен труп. Зафиксировав тщательным образом положение трупа и обстановку в комнате, вышел в зал. Попросил всех выйти на минутку из помещения, что и было сделано. Специалист произвёл фотосъёмку в зале. Карлин и Одовцевы вернулись на прежнее место, а специалист прошёлся по другим комнатам. Сделав первое своё дело в помещении, вышел на улицу.

Вскоре он вернулся в дом, прошёл в комнату, где другой эксперт, патологоанатом, осматривал труп. Криминалист что-то тихо сказал следователю, который, как показалось Карлину, остался чем-то недовольным. Но специалист знал своё дело. Он обратился к Одовцевым и попросил, чтобы те ему помогли определиться в некоторых обстоятельствах; вернее, он интересовался обстановкой в доме. Одовцевы не понимали, что от них хотят, и Андрей Иванович сам вызвался оказать помощь специалисту.

— Тогда приступим и начнём оттуда, — сказал криминалист, указав на злополучную комнату.

— Обстановка в комнате не нарушена, все предметы находятся на прежних местах, — уверенно и ещё не отвыкшим, как оказалось, тоном сказал Андрей Иванович.

Криминалист и следователь одновременно с любопытством взглянули на него.

Карлин, не обращая на них внимания, продолжил:

— Шторы отдёрнуты. Оконные рамы и стёкла повреждений не имеют. Внутренняя рама окна отсутствует (её выставили ещё весной). Створки окна закрыты и имеют запорные устройства — внизу и наверху створки. Запорные устройства в виде однотипных шпингалетов. Верхний шпингалет находится в положении «открыто», а нижний — в положении «закрыто». Ригель нижнего шпингалета глубоко утоплен в отверстие нижнего основания оконного блока.

— Грамотно, детально вы описываете, прямо как… — не договорив, заметил специалист.

Андрей Иванович не обратил внимания на похвалу. Ему очень хотелось проверить, насколько свободно работают запорные устройства, но он удержался от соблазна: в данном случае он является не специалистом, а всего-навсего понятым, роль которого в удостоверении случившегося, самого факта.

Конец ознакомительного фрагмента.