Хроники Центрального Континента. Книга 3. Стражи Пылающей Ямы

Андрей Акимов

Третья книга из серии «Хроники Центрального Континента» рассказывает о стражах пылающей ямы – жутких палачах загробного царства. Они проникают в мир живых людей в поисках беглянки, воскрешенной одержимым хозяином блуждающего цирка. Сбежавшая из мира мертвых принцесса пытается совершить судьбоносный для всего континента переворот. Методы решительно настроенной девушки коварны и беспощадны. В ее жестокую игру вовлекаются персонажи, которые способны пошатнуть устоявшийся баланс этого мира.

Глава 2

В Виндоре начинался третий день траура. Сегодня должно было состояться погребение умершего короля. Дариус Дэрольф скончался в более чем почтенном возрасте. Последние два года жизни он провел практически, не поднимаясь с постели. Старческие хвори и моральный груз проблем его бедствующего народа серьезно подкосили правителя Монтина в последние годы жизни. Но, возможно, они же и не давали ему спокойно уйти в мир иной столь долгое время.

При жизни Дариус старался быть достойным правителем своего сурового края. В чем-то ему это удавалось, но по большей части скалистые земли всегда были в состоянии запустения. Ресурсов для торговли с соседями было не много, какими-либо разработками Монтин так же не славился. Условия жизни в горном краю испокон веков оставляли желать лучшего. Все основные тракты, которых было не так то и много вечно заваливало осыпающимися камнями и буреломами, что существенно осложняло транспортировки сырья, товаров, а так же передвижения патрульных отрядов и простых путников.

На этих же трактах нередко орудовали мелкие и крупные банды грабителей. Но они хотя бы не отваживались нападать на поселения, как ненавистные Кочевники, которые предпринимали свои вылазки, похоже, исключительно в Монтин. Было ли это связано с их какой-то личной неприязнью к Дэрольфу, или же просто селения ослабленного королевства являлись более доступными мишенями, чем в окружающих краях, покойному правителю так и не довелось выяснить. Теперь же наряду с титулом, дворцом и тучей всевозможных привилегий одному из наследников достанутся и накопившиеся проблемы, которых было ощутимо больше.

Правитель при жизни не мог иметь собственных детей в силу физиологических причин, а потому наследников было несколько. Младшая сестра Дариуса по имени Алика, а так же брат и сестра его покойной жены Мастон Рэлс и Ирла Рэлс. Следующими коленами являлись их дети, среди которых Лэнсон был предпоследним по возрастному критерию. Лэнсон был сыном покойного Долтона Дэрольфа — младшего брата Дариуса.

Из общего количества двоюродных внуков Дариуса Дэрольфа младше него был только сын Мастона Рэлса — Кастор. Сам Лэнсон никогда не желал участвовать в этой гонке и мог видеть себя у руля Монтина разве что в ночном кошмаре. На пороге своего совершеннолетия он жил беспечными мечтами о доблестных подвигах во имя любви или памяти об отце. Отец — великий воин, один из самых именитых офицеров при дворцовой гвардии — был убит год назад во дворе их собственного дома. Эта трагедия легла тяжелым отпечатком на становление личности Лэнсона.

Долтон безусловно являлся авторитетом для своего сына, но Лэнсон в своем пылком и вольнолюбивом возрасте уделял подражанию отцу не слишком много времени. Все думал, что на это потом еще будет время, а на юношеские подвиги и сердечные дела — нет. Пропадая в затяжных загулах, Лэнсон не успевал в должной мере почерпнуть отцовских знаний и умений. И когда эта возможность исчезла вместе с оборвавшейся жизнью Долтона Дэрольфа, долго и беспощадно корил себя за это.

Из лап почти пожравшей его живьем депрессии ему помогла вырваться Мария. Девушка целиком посвятила себя Лэнсону в тот тяжелый для него период. Она была терпелива и нежна. Всегда умела смолчать или, наоборот, сказать вовремя нужные слова. Одна лишь ее естественная красота порой могла приглушить, а то и вовсе разогнать неприятные мысли. А когда она дарила ему свои ласки, Лэнсон начинал вновь ценить жизнь и думать о том, как прожить ее во имя этой прекрасной девушки.

Однако Сильвия, мать Лэнсона, не разделяла глубокой симпатии сына к Марии. Ее материнское чувство собственности не давало ей одобрить ни одну пассию своего ненаглядного чада. Ей казалось, что ни одна из выбранных ее сыном девушек не была достойна и его мизинца. На этой почве у нее с сыном неоднократно случались конфликты, во время которых Лэнсон, как правило, был вынужден из уважения всегда оставлять последнее слово за матерю. Позднее он просто перестал ставить ее в курс дел своей личной жизни, решив, что таким образом избежит лишних поводов для скандалов.

Но Сильвия по своей сути была неугомонной и дотошной женщиной, потому она всегда знала об очередных контактах сына, приставляя к нему невидимые хвосты, которые, как он не пытался, ни разу не смог рассекретить или укрыть что-либо от них. Такое положение дел, естественно, раздражало Лэнсона, но он был вынужден научиться жить и с этим. Пришлось выработать в себе массу терпения и вести себя так, чтобы матери не хотелось задавать лишних вопросов. А когда эти лишние вопросы все же вспарывали скорлупу молчаливого всеведения Сильвии, сын забрасывал мать усмешками по поводу трещин в ее могуществе, что почти всегда одинаково верно разоружало ее пытливые настроения.

В последние месяцы в редкие минуты их встреч главной темой почти всех бесед Сильвии являлась, разумеется, Мария. Любой разговор в итоге сводился к тому, что эта юная похотливая бездельница хочет лишь воспользоваться доверчивостью и беспечностью Лэнсона. Мать была уверена, что эта девица хотела улучшить свое материальное положение и повысить свой статус на фоне толпы таких же никчемных грудастых дурочек из купеческих кварталов, которые только транжирят родительские деньги и раздвигают ноги перед каждым, кто способен зарифмовать три слова и нарвать охапку ромашек из уличных клумб.

Конечно, Лэнсон не понаслышке знавал о таких девушках и, по большому счету, мог рассказать намного больше матери, да еще и во всех подробностях, чем занимались эти юные дамы. Но Мария была не из их числа. Ему казалось, что сам Незримый послал ему ее, чтобы он не сбился с курса настоящих, искренних ценностей и чувств, остающихся в этом жестоком мире. И он был бесконечно благодарен судьбе за такой уникальный дар, как эта девушка.

Уже незадолго до кончины Дариуса Дэрольфа в арсенале матери появился новый предмет неоднократных обсуждений: опустевший трон. Все время, пока король был прикован к постели, но оставался в живых, Сильвия уже говорила о нем в прошедшем времени. Это, конечно, было в ее стиле, она всегда разбирала детально самые наихудшие варианты развития событий. Если кто-либо из их окружения находился в состоянии какого-либо тяжелого недуга, она непременно высказывала свои самые сокрушительные и некорректные прогнозы друзьям и родственникам несчастного при любом удобном случае. При этом она считала, что рассуждает о вполне нормальных и правильных вещах. Все же когда-то умирают.

Но разговоры Сильвии о возможном унаследовании трона ее сыном при живом правителе и целом отряде старших претендентов казались Лэнсону пустым сотрясанием воздуха. Он не любил эту тему в принципе. Его мысли о будущем ни как не вязались даже с намеками о претензиях на трон Монтина. И эти разговоры заставляли его еще более тщательно избегать общения с матерью. Свою судьбу он мечтал связать с военным делом, как отец (правда, пока ничего для этого не делал). Он грезил о титуле одного из великих стратегов в истории скалистого края. Его мнением и советами наверняка будут дорожить, как сокровищем, данным великому королевству по праву. Ну а опыта понабраться — это никогда не поздно.

Утро было туманным и малоприветливым. Похоже, этим днем Диску в очередной раз не суждено было побаловать прямые линии города, венчавшего самую высокую гору Спящего Хребта своими ласковыми теплыми лучами.

— Останешься сегодня у меня, Лэнни? — положив голову ему на плечо, спросила Мария.

В ее голосе проскользнули нотки ласкового каприза, которые никогда не оставляли его равнодушным к звучащим просьбам. Но этой уменьшительно-ласкательной производной от его имени называла его в детстве мать, а мысли о матери в такие моменты он не любил.

— Я просил не называть меня так, — он отвернул голову к маленькому боковому треугольному окошку мансардного этажа ее дома.

— Не совсем понимаю, но больше не буду, — заверила Мария.

— Это я уже слышу не в первый раз.

— Сегодня — все, — она шутливо подняла ладонь, — клянусь, мой не названный принц! Больше ты не услышишь это… это… а что же именно? Вот видишь! Я уже позабыла это навсегда!

Он улыбнулся, повернул к ней голову и взглянул в ее голубые глаза, которые сужались и наливались игривой хитринкой. Ее красивые губы расползались в манящей улыбке, а рука тем временем скользила вниз по его животу к едва успевшему восстановиться после недавнего бешеного соития инструменту. Лэнсон поначалу не стал препятствовать ее не в меру похотливым действиям, но затем вежливо отстранил Марию. Мысли о предстоящей похоронной процессии больше не давали ему сосредоточиться на ласках девушки.

— Устал? — будто не веря в подобную чепуху, невинно спросила она.

— Не знаю, — буркнул он, поднимаясь с расстеленных прямо на полу шкур диких зверей, небрежно покрытых измятыми в порывах страсти простынями и покрывалами. — Сегодняшний день обещает быть непростым.

— Но ведь он закончится! А я буду ждать тебя прямо здесь, прямо в таком виде.

Она раздвинула свои стройные ножки и запустила меж них руку, показав ему причину, по которой он должен был вернуться сюда после тягот грядущего дня. Он облизал губы, не сдержав довольную ухмылку. Но уже через мгновение сосредоточился на натягивании штанов и туфлей, обдумывая при этом все возможные варианты и причины по которым можно было бы сократить свое пребывание на обещающей затянуться надолго процессии.

Мария тоже была обречена на символическое прощания с королем, ибо все жители Виндора должны были сегодня выйти на улицы и скорбным молчанием проводить бывшего правителя в последний путь. Но если жители были вольны расходиться по домам, после того, как гроб с Дариусом Дэрольфом минует их квартал, то члены семьи и представители дворцовой знати обязаны были находиться с уходящим в иной мир королем от начала церемонии и до конца.

Одевшись, Лэнсон подошел к центральному ромбообразному окну мансарды, выходящему на улицы города. Слабый просачивающийся с улицы свет осветил его силуэт на фоне окна. Ростом он был около шести футов. Скроенный по самым современным фасонам обтягивающий костюм подчеркивал его далеко не атлетическую, даже щуплую фигуру. Не расчесанные волнистые каштановые волосы спадали на плечи, неряшливо обрамляя еще совсем юное (и обреченное быть таковым, похоже, еще очень долго), совсем не наделенное даже зачатками черт брутального мужчины лицо.

— До скорых встреч, моя несравненная, — открывая ромб створки, почти пропел юный кавалер своей даме.

Мария потягивалась, демонстрируя волнующие изгибы прекрасного молодого тела.

— До вечера, любимый! — промурлыкала она.

Лэнсон взобрался на толстую ветвь могучего дуба, по которой можно было добраться до заветного окна, не обладая какими-либо сверхъестественными способностями. Спускаясь к основанию дерева, Лэнсон едва не сорвался вниз, вызвав завороженный вздох у подобравшейся к окну Марии. Она прикрыла ладошкой рот, распахнув глаза, но он собрался, обернулся и улыбнулся ей. Остальную часть пути он проделал, словно неуклюжая белка. Очутившись на земле за забором дома Марии, он отряхнулся и в последний раз взглянул на центральное мансардное окно. Она улыбалась ему. Лэнсон помахал ей рукой, а она шутливо покачала руками свои прелестные груди, подмигивая парню. Он зашагал прочь не в силах подавить довольную улыбку. Он бы с величайшим удовольствием вернулся сюда вечером, но здравый смысл подсказывал ему, что это произойдет, только если дворцовый двор со всеми строениями и обитателями обрушится сегодня в пропасть раз и навсегда.

Прибыв домой, он застал там кромешный хаос. Прислуга судорожно начищала до блеска каждый квадратный дюйм особняка выстроенного отцом. Сегодня здесь должны были остановиться на ночь какие-то достопочтенные гости из соседних королевств. Мать ждала его в глубине холла у камина, обвитого с двух сторон ступенями лестницы, подбоченившись и сощурив глаза. На ней было атласное платье темных тонов с зауженным на достойной для ее возраста талии лифом. Плечи покрывала ажурная черная накидка.

— Сегодня такой день, а ты даже не удосужился привести себя в порядок! — нарочно громко, так, чтобы слышали все слуги, прогремела Сильвия.

Лэнсон сдержал прилив раздражения и молча проследовал по лестнице вверх, пройдя мимо кипящей от гнева матери и намереваясь попасть в свою комнату.

— Опять развлекался со своей недоделанной шлюхой? — услышал он, когда поднимался по ступеням.

Лэнсон приостановился и чуть было не вступил в словесную схватку с матерью, но в последний момент одернул себя и просто последовал дальше.

— Даже не потрудилась привести тебя в надлежащий вид! Подстилка на ночь! — донеслось ему вдогонку снизу.

Войдя в свою комнату, он обнаружил сразу двух женщин, тщательно вычищавших его постель. Все было прибрано на каком-то остервенело-соревновательном уровне. Такой свою комнату Лэнсон не видел со времен отцовской строгости. Прогнать изнуренных суетой и гнетом Сильвии женщин у него не повернулся язык, потому он, не проронив ни звука, развернулся и покинул свою комнату. Сегодня он чувствовал себя здесь чужим, как никогда.

В одной из уже убранных гостевых комнат он нашел в шкафу чистый, аккуратно сложенный рядом с женским мужской костюм. Сильвия наряду с диктаторскими качествами имела еще и ряд положительных черт характера. В частности, что касалось гостеприимства, у нее всегда было все на высшем уровне. Но здесь, наверное, преобладало рвение выделиться на фоне остальных знатных особ Виндора, чем желание со всей душей разделить с гостями их настроение и нравы.

Облачившись в классический костюм, больше подходящий для людей куда более зрелого возраста, Лэнсон прилег на кожаный диван цвета лесного ореха. С улицы доносились отрывистые завывания трубачей. Они означали, что все жители должны были начинать заполнять улицы Виндора. Мать отыскала сына в его нехитром убежище.

— Тебе не идет серый цвет, — разглядывая его развалившегося на диване, заметила Сильвия.

— А с чего ты взяла, что тому, кто должен был остановиться в этой комнате этот цвет подошел бы?

— Серый — универсальный цвет, но в твоем возрасте и с твоей фигурой тебе стоило бы надеть что-то более выразительное. Хотя, учитывая, куда мы направляемся, так, наверное, будет и лучше.

— Сколько все это продлится? — недовольно поинтересовался Лэнсон.

— Сколько продлится? Что тут сказать. Когда на твоем веку в последний раз хоронили короля?

Ответом ей было молчание сына и его взгляд в пустоту.

— Вот и мне еще не доводилось присутствовать на подобном мероприятии. Одно могу сказать наверняка: мы с тобой должны присутствовать до самого конца, как бы то ни было.

На самом деле юноше это было ясно и без ее слов. Но разыгрывать из себя расстроенного до глубины души племянника при многочисленной дворцовой публике абсолютно не хотелось. А поскольку делать это придется в любом случае, то главным при подобном раскладе могло оставаться лишь желание как можно меньше времени ломать эту комедию.

— Нам пора выдвигаться, — скомандовала Сильвия в своей повелительной манере. — Постарайся выглядеть достойно на фоне остальных наследников.

Лэнсон недовольно покосился на мать; ее было не переделать.

Тем не менее, он все же старался отыгрывать полагающуюся скорбь на протяжении всей затянувшейся процедуры. При жизни Дариус Дэрольф любил с пафосом прокатиться по городу, так, чтобы все знали о его передвижении. Когда он возвращался из длительных путешествий, всегда посылал вперед гонцов, которые трубили о прибытии короля и вытаскивали честной народ на улицы, чтобы все могли запечатлеть и возликовать по поводу прибытия правителя в столицу. И надо было отметить, что в Виндоре очень многие искренне любили Дариуса, поскольку жили в мире и достатке, в отличие от жителей множества остальных поселений сурового горного края. На протяжении всех времен столица Монтина жила своей обособленной практически беззаботной жизнью, в то время как окрестные селения пахали для ее блага, а отдаленные пытались выживать без ее явно выраженной поддержки.

Гроб с покойным королем, водруженный на открытую повозку, провозили зигзагом, стараясь охватить каждую из главных широких улиц города. Мощные жеребцы тянули огромную повозку со скоростью человеческого шага, поскольку следом за ней шла делегация родственников и приближенных покойного правителя. Все дороги города были осыпаны лепестками цветов. Их насыщенный аромат не слишком гармонировал с гнетущей атмосферой траурного дня.

Когда все улицы от главных ворот и до самого дворца были пройдены, гроб с Дэрольфом проследовал в храм Незримого, расположенный неподалеку от дворцового комплекса. Такого наплыва прихожан, как сегодня в храме не наблюдалось со времен эпохи Рубежных Турниров. Когда по королю отслужили панихиду, его повезли на захоронение. Местом для его покоя была выбрана северная часть города, где у городской стены в рекордный двухдневный срок была возведена полая башня, на вершине которой располагался небольшой, но искусно выполненный склеп. Чтобы соорудить всю эту конструкцию, было задействовано несколько сотен строителей, сработавших на редкость слаженно и профессионально.

Гроб поднимали наверх с помощью лебедок вдоль остова башни. Внутри шла винтовая лестница с прямыми углами, по которой возможно было подняться максимум с корзиной или небольшим сундуком. По смыслу в этом возведении Дариус должен был упокоиться прямо под небом, под которым всю свою сознательную жизнь пытался вывести скалистое королевство на уровень всех остальных, невзирая на все невзгоды и тяжбы, подбрасываемые местным климатом и ландшафтом.

Когда гроб был внесен и закреплен в воздушном склепе, и все возможные почести были оказаны, родственники и члены придворных семей отправились в самый огромный трапезный зал дворца, чтобы помянуть короля за уставленными довольно скромными блюдами столами. Здесь то и развернулись основные события этого скорбного дня.

Оглашая давно всем известное содержание завещания, верховный советник покойного короля подчеркнул, что до коронации приемника, которым должен был стать старший из ныне живых кровных родственников бывших правителей, должно пройти две недели. В течение этого времени правление должно производиться группой главных советников, которые перейдут впоследствии в полное подчинение нового правителя.

По смыслу оглашенного завещания получалось, что первой претенденткой на трон являлась младшая сестра Дариуса — Алика Дэрольф, которая, даже выйдя замуж за именитого управителя королевскими кузнями, оставила себе девичью фамилию. Однако среди присутствующих на траурной церемонии и поминальном обеде ее не было. Ее муж, а так же сын и дочь сидели за отдельным столом с взволнованными и озадаченными лицами. По всей видимости, они не имели ни малейшего понятия, куда подевалась Алика, и что могло такого случиться, чтобы она пропустила прощальную церемонию.

А как раз в том случае, если с ней приключилось что-либо недоброе, картина пустующего трона автоматически заполнялась иным персонажем, а именно старшим братом давно отдавшей Незримому душу супруги Дариуса. Этим человеком являлся некий Мэстон Рэлс. Он всю жизнь пробыл стражем границы, дослужившись на этом посту до командира смены. Это был мужчина в солидном возрасте. Невысок ростом, но широк в плечах, с квадратным лицом, короткими седыми волосами и такой же бородой. Ему, конечно, были чужды премудрости правления королевством, однако весь его вид выражал то, что если судьба вдруг подбросит ему корону Монтина, отказываться от нее Мэстон не будет ни в коем случае.

Зал оплела достаточно напряженная атмосфера. Отсутствие Алики Дэрольф ставило под сомнение мирное настроение наследников. Очень многие понимали, что если Алику накануне намеренно устранили, то это было не чем иным, как открытым началом чьей-то битвы за корону. Разумеется, личность, решившая завладеть троном, никоим образом не выдаст себя. Но если вдруг поползет череда смертей цепочки кровных наследников, и совершенно неожиданно к назначенному сроку коронации остановится на ком-то конкретном, не придется ломать головы и нанимать вещунов, чтобы понять, чьими руками была устроена резня. Это понимал даже Лэнсон.

Он попытался заглянуть в возможное мрачное будущее. После Мэстона Рэлса в списке наследников по крови и возрасту шла его сестра — Ирла Рэлс. Это была младшая сестра давно покойной королевы. Весьма странная женщина, мужа у которой не было, но, тем не менее, была дочь, которую она воспитывала в одиночку и никогда не отпускала от себя ни на шаг. Ее дочь — Бэтси Рэлс — значилась следующей в цепочке претендентов. Она была старшей из всех детей остальных кровных наследников. Бэтси славилась при дворе еще большей чудачкой, чем ее мать. Такую жену или даже подругу можно было приставлять к кому-либо в наказание за грехи. И, как рассудили бы многие, лучше было бы вынести годы заточений в темнице, чем хотя бы ночь близости с Бэтси Рэлс.

Следующими по списку шли дети отсутствующей Алики Дэрольф. Старшему сыну по имени Том было двадцать пять, а младшей дочери Даре — двадцать три. Они оба прослыли изнеженными детишками богатеньких родителей. Помимо того, что их отец был управителем королевских кузней, сама Алика имела в собственности несколько ювелирных лавок. Соответственно, в материальных средствах ограничений у их детей практически не было. В результате Дара выросла, хотя и очень красивой, но наивной и неприемлемо надменной девицей, замеченной в распутных связях исключительно с пожилыми состоятельными мужчинами. Том тоже ушел не далеко. Про него ходила молва, что он увлекся каким-то зельем, внедренным в королевство бандой Кочевников, и превратился из образованного человека, имеющего перспективы стать придворным советником, в безвольного и безразличного ко всему простака.

После детей Алики шел сам Лэнсон. Через две с половиной недели ему должно было исполниться восемнадцать, близилось совершеннолетие. Младше него был только Кастор Рэлс — сын Мастона Рэлса. Кастору восемнадцать должно было исполниться лишь через полгода. И если он не намеревался сесть на трон, рубя головы направо и налево, то Лэнсону опасаться было, наверное, нечего. Хотя юный Рэлс в своем возрасте уже полтора года, как обучался и проживал на территории военной академии Виндора. Он мечтал стать великим воином и, в отличие от Лэнсона, шел к своей цели, пренебрегая всеми радостями юности. Он, конечно, мог проявить свои бойцовые качества и, возможно даже в чем-то преуспел бы. Но, насколько знал его Лэнсон, Кастор не интересовался правлением, он был в чем-то похож на него самого. Только беспечности в Касторе было минимум, а мужества и упорства, на зависть юного Дэрольфа, в стократ больше.

Однако все эти прогнозы пока могли быть лишь домыслами закоренелого параноика, к коим Лэнсон себя никогда не причислял. Все претенденты, кроме Алики Дэрольф находились ныне в трапезном зале в добром, либо посредственном здравии души и тела. О чем размышляли все эти люди, Лэнсон не хотел, ни думать, ни знать. Он хотел только чтобы все это поскорее закончилось.

Когда же все-таки этот длинный день подошел к концу, и люди разбрелись по домам, оставив дворцовым слугам очередной ворох уборочных хлопот, Лэнсон тоже отправился восвояси. Его последний долг перед двоюродным дедом был выполнен сполна, во всяком случае, сам молодой Дэрольф считал именно так. В городе все еще витал аромат цветов, лепестки которых будут подметать с улиц теперь всю ночь, чтобы к утру ничего не напоминало о сегодняшнем траурном шествии. Где-то еще попадались перебравшие вина жители, причитавшие заплетающимися языками о смене эпохи, канувших счастливых временах и всем подобном.

Не раздавались характерные звуки из мастерских, в которых обычно практичные ремесленники трудились днем и ночью. Все торговцы позакрывали свои лавки еще во время поминального обеда во дворце. Не было слышно песен и стука кружек из окон и дверей трактиров, не толпились воркующие молодые парочки в уютных сквериках возле бань, не сидели на лавочках у домов вечно обсуждающие молодежь старушки, не гонялась ребятня, которую тщетно пытались загнать домой строгие мамочки. Город молчал и скорбел. Под занавес общей унылой картины помрачневшее ночное небо решило пролить слезы по ушедшему из мира живых королю.

Промокший до нитки Лэнсон добрался до дома. Уже очутившись во дворе, он увидел свет, горящий в каждом из окон. В некоторых мелькали тени силуэтов за шторами и гардинами, которыми так гордилась мать. Лэнсон был разочарован собой. Он должен был помнить о том, что в доме ночью будут посторонние люди. Моментально осознав, что там внутри он будет обречен на вконец опостылевшую за сегодня вежливость и учтивость по отношению к малознакомым и неинтересным людям, юный Дэрольф остановился в преддверии заполненного людьми особняка. Мать обязательно начнет таскать его от гостя к гостю и, наравне с рассказами о его, в общем-то, немногочисленных заслугах будет выдавать каждому всякие курьезные и неловкие случаи или факты, о которых сам Лэнсон предпочел бы не рассказывать.

Не прошло и минуты, как он развернулся и отправился обратно в дождливую ночь, подальше от этого скопления лицемеров и лизоблюдов. Он знал, что мать будет ждать его до последнего и, не дождавшись, негодовать в свойственной ей жгучей манере, но в данную секунду он твердо решил для себя, что увидит он это не сегодня. Лэнсон точно знал, где ему будут рады этой ночью, и где свет в окошке горит специально для него. Мария, как он и надеялся, ждала его, как обещала. Она без лишних слов стащила с него промокшую насквозь одежду и развесила у каминной трубы, после чего заманила его на их ложе, чтобы согреть теплом своего тела.

По окончанию жадного акта соития они оба раскинулись на мягких скомканных покрывалах в раскованных позах, и некоторое время разглядывали сводчатый потолок в тишине. Наконец Мария прижалась к нему и нарушила их блаженное молчание:

— Как все прошло?

Лэнсон поморщился и пожал плечами.

— Понятно, — улыбнулась девушка. — Маменька говорит, что теперь все будет по-другому.

Юноша ухмыльнулся и запустил руку в ее волосы.

— А что именно будет по-другому, твоя маменька не говорит?

— Ну, ты же ее знаешь! Ей лишь бы посудачить. А тут еще и такое говорят!

— Какое — такое? — не понял Лэнсон.

— Ну, про Алику Дэрольф, ты что, не слышал?

— Нет, — брови парня съехались к переносице. — Что говорят?

— Ну, как же, — Мария удивленно посмотрела на своего любовника, — маменька все слышала, как есть. И незадолго до твоего прихода рассказала мне, что все только об этом сейчас и говорят!

— О чем? — отстраняясь от девушки, нервно просипел Лэнсон.

— О том, что ее нашли мертвой в сточном рве ее собственного дома!