Чары Медузы Через Призму Искусства, Мифа И Легенды

Андреа Пьянкастелли

Два анализа: один – художественный, другой – исторический, – поведут нас разными маршрутами; каждый маршрут увлекателен, каждый наделен символическими и психологическими смыслами, но оба они в конечном счете сходятся в одном: ужасная горгона скрывает в себе первобытную тайну. Посмотрим, какую. Таинственная фигура с волосами в виде змей и взглядом, заставляющим окаменеть, продолжает очаровывать своей двусмысленностью и загадкой: очерк по мифологии исследует символичность горгоны Медузы, концентрируясь в художественно-историческом анализе, в основном, на античном мире. Неожиданный флэшбэк ведет читателя в предшествующие времена, а в них раскрываются альтернативные толкования. […] ”Не смотри на то, что видишь, кроме своего отражения в зеркале”. Это говорит Персею Афина. В переносном смысле, не смотри на всю полноту вещей, не думай о ней, – в том числе, не думай и о себе, – в их совокупности, потому что ты можешь умереть от того, что увидишь, особенно от того, что видишь внутри себя; и пока ты не погружаешься в свое отражение, ты способен себя защитить. Это приятное путешествие в глубь эпох и одновременно научный очерк, подкрепленный историческими, художественными и литературными источниками; следующий через символы, мифы, истории и далекие воспоминания, связанные с таким мифологическим персонажем, как Медуза; охватывающий период от доисторической эпохи до наших дней.

3. Война Медузы: за пределами ужаса

Но роль Медузы в гомерическом эпосе этим не исчерпывается. В “Илиаде” декорации становятся воинственными. Медуза фигурирует на эгиде Афины и на щите Агамемнона.

Находясь на другом фронте, когда Гектор, неся в схватке смерть, заставляет коней во всех смыслах кружиться, “его взор подобен Горгоне”. В данном контексте, Горгона воплощает еще и могущество ужаса. Но этот ужас, выраженный внешне и мало-мальски побуждающий к действию, не нормален; он не связан с особой ситуацией опасности, когда он может возникнуть. Это ужас в чистом состоянии, ужас как измерение сверхъестественного. Действительно, подобный страх не мотивирован, как и тот, что вызван осознанием опасности. Он первобытный. С самого начала и сама по себе Медуза производит эффект страха, потому что возникает на поле боя как нечто из ряда вон выходящее: чудовище в форме ужасной и отвратительной головы — с лицом, чьи глаза ужасны; с кошмарным взглядом. Глаза Горгоны и маска функционируют в четко определенном контексте: они появляются, взаимодополняя друг друга, на военном снаряжении, в мимике, в самой гримасе воина, охваченного ménos — военным экстазом; они выражают могущество смерти, которую сеет повсюду личность воителя, готового бросить ей вызов на поле брани. Молнии во взгляде Медузы рифмуются с блеском сверкающей бронзы доспехов и шлема, чей ослепительный свет поднимается до самых небес и распространяет панику. Распахнутая пасть чудовища напоминает страшный крик войны, трижды изданный Ахиллом перед сражением[1][i]:

Сколь поразителен звук, как труба загремит, возвещая

Городу приступ врагов душегубцев, его окруживших, —

Столь поразителен был воинственный крик Эакида.

— и этого “трубного голоса” из уст Эакида оказывается достаточно, чтобы заставить трепетать от ужаса вражеские ряды[2][i].

В действительности страшное изображение на горгонейоне делает его излюбленным украшением военных доспехов, в особенности, щитов: на древнейших из них голова Горгоны занимает всю поверхность.

Рис. 9

Щит с горгонейоном, чернофигурная вазопись, Самоубийство Аякса работы Эксекия, Замок-музей, Булонь-сюр-Мер.

Щит — это инструмент войны с защитной функцией, он рождается как заграждение для обороны, но не для атаки. Но голова Горгоны преобразует его в наступательное оружие и усиливает его первоначальную предупредительную функцию. Горгона должна устрашить врагов посредством невыносимого яркого сияния головы и глаз, в ослепительном ярком блеске оружия еще раз проявляется своего рода перевоплощение: ужасное лицо Медузы передает ярость кровопролития во время боевых действий[3][i]. Так в “Илиаде” описывается щит Агамемнона:

Поднял, всего покрывающий, бурный свой щит велелепный,

Весь изукрашенный: десять кругом его ободов медных,

Двадцать вдоль его было сияющих блях оловянных,

Белых; в средине ж одна воздымалася — черная воронь;

Там Горгона свирепообразная щит повершала,

Страшно глядящая, окрест которой и Ужас и Бегство[4] [i] .

Но не только щиты воспроизводят маску Горгоны. Бронзовый простернопидион — нагрудник, служащий для того, чтобы защищать и украшать грудь лошади, датируемый примерно началом VI в. до н. э., представляет в центральной части в качестве украшения рельефный горгонейон[5][i]: на лбу грива формирует множество завитых локонов, а по их краям находятся уши; над глазами — косыми, — находятся брови, намеченные серией мелких резных штрихов на верхнем веке; из губ, застывших в злой усмешке, между четырьмя клыками вываливается масса языка из слоновой кости; от подбородка до ушей лицо окаймлено крыльями. Если присмотреться, глазное яблоко и радужная оболочка сделаны из слоновой кости, что подчеркивает зловещий и сверхъестественный характер взгляда Горгоны.

Рис. 10

Простернопидион, бронза, слоновая кость; начало VI в. до н. э., Неаполь Национальный Археологический музей Неаполя, инв. № 5715.

Интересна также ассоциация Медузы с конской сбруей: действительно, связь между этими двумя понятиями гораздо теснее, чем можно было бы предположить. Если принять во внимание анализ Вернана, в самом описании лошади, — в словесных обозначениях ее поведения и ее собственных качеств, — могло передаваться тревожное присутствие сил преисподней, которые проявляли себя в образе животного: в нервозности лошади, в ее предрасположенности к неожиданной горячности, возникшей вследствие внезапного ужаса, который доводит ее до иступленного и дикого состояния. В лексике относящейся к лошади, слово “gorgòs”[6][i] приобретает почти технический смысл. Действительно, в отношении этого животного “gorgoumai” означает “бить копытами”. Ксенофонт отмечает в книге “Об искусстве верховой езды”, что лошадь нервная и буйная, так что на нее “страшно посмотреть” (“gorgos idein”), что расширенные ноздри делают ее “gorgòteros”, что лошади, когда объединяются в табун, — с их стуком копыт, ржанием, фырканием, усиленным от большого количества, — кажутся более “горячими”, “пламенными” (“gorgòtatoi”[7][i]). Кроме того, к лошадиному элементу отсылают и другие аспекты мифа: когда Персей отрезает голову Горгоны Медузы, из ее шеи выскакивает чудесный конь Пегас. Сам Посейдон, полюбивший Медузу, часто ассоциируется с лошадью, и известна история, в которой этот бог, соревнуясь с Афиной Палладой, подарил людям первую лошадь.

Рис. 11

Пластинка из обожженной глины, представляющая Персея на лошади, который держит отрубленную голову Медузы, 490 — 470 до н. э., найдена на о. Мелос, Британский музей, Лондон.

[i] [1] VERNANT, J. P. La mort dans les yeux. — Paris, 1985[i] [2] ГОМЕР Илиада, песнь XVIII, ст. 214 — 221. / Гомер. Илиада. Одиссея. — М.: Слово/Slovo, 2010[i] [3] VERNANT, J. P. La mort dans les yeux. — Paris, 1985[i] [4] ГОМЕР Илиада, песнь XI, ст. 36. / Гомер. Илиада. Одиссея. — М.: Слово/Slovo, 2010[i] [5] http://www.sbvibonese.vv.it[i] [6] gorgos (с др.-гр.) — страшный, грозный, ретивый; gorgòteros (с др.-гр) — несущий ужас. (Прим. переводчика)[i] [7] КСЕНОФОНТ О верховой езде, 10 — 17. — Сыктывкар, 2005

Конец ознакомительного фрагмента.