Чистые

Ангелина Смурова, 2022

Что, если в один день испугаться странной тьмы в стене и сбежать из дома? Наша героиня поступает именно так, вступив в опасную и полную приключений жизнь. Её путь пролёг не только по карте королевства – прежде всего это путь к себе и людям, лежащий через сложный выбор.Как быть с тем, кто предал? Оставить ли в беде или спасти? Простить или ненавидеть? Как принять страшную правду о своей семье?Эти и многие другие вопросы волнуют Сиршу, и она ищет на них ответы. Пойдём с ней?

Часть первая. К Оку

Глава 1. Лучи в ладонях

Сирша проснулась в комнате, показавшейся ей незнакомой, и испугалась. Она озиралась в недоумении по сторонам, пытаясь понять, где находится, пока взгляд наконец не сфокусировался. Узнала привычные детали и успокоилась. Оказывается — это её комната, ставшая всего на пару мгновений чужой. Глубокий и несколько огорчённый вздох прогнал остатки сна, всколыхнув висящие под потолком листы с текстами для зубрёжки.

Листы давно покрылись тонким слоем пыли из-за ненужности, но причин снимать их не было, а потому они оставались висеть на стене, грустно нахмурившись пожелтевшими углами. Девушка лениво пробежалась по приевшимся столбцам текста, который когда-то требовалось выучить, и нахмурилась, припоминая виденное во сне. Ей вновь снилась другая жизнь, совершенно отличная от нынешней, жизнь, где она что-то значила и умела. А оказывается она всё же тут, в этой крохотной пыльной комнатке…

Взгляд упал на руки. Вот они поднимаются, вращаются, перегибаясь в кистях, слегка хрустят не разогретые суставы, руки переплетают солнечные лучи, превращая их в косы, играют на них, словно на струнах. Пальцы словно чужие, не желают двигаться, как того хочется Сирше. Но придётся им слушаться: впереди ещё целый день, который нужно пережить, и там их помощь очень понадобится.

Сирша потянулась, подражая одной из ленивых привычек своей пушистой любимицы — Мары. Вообще полностью Мару звали Тамаркой, но то ли от лени произносить длинное для кошки имя, то ли исходя из соображений, что оно слишком человеческое для миниатюрной версии демона, Тамарку сократили до более звучного и короткого имени. Да и шло оно больше для чёрной медлительной кошки, от которой веяло спокойствием и уютом.

Стоило чуточку пошевелиться, как Мара подала короткое и ласковое «мр-р-рык», перешедшее в привычную утреннюю песенку-мурчалку.

— А-а-а, и тебе доброе утро, Маруш, гляжу, ты в настроении, — улыбнулась Сирша. Приветствие подружки донеслось откуда-то слева, с другого края постели: Марка любила спать в ногах хозяйки, существенно мешая при этом ворочаться во сне, ведь Сирша боялась случайно столкнуть или ударить кошку.

Мысли не спешили появляться в голове, напоминая сонных с зимы пчёл, которые вроде и приступают к работе, но медленно, ещё не стряхнув тяжесть зимнего сна со своих крылышек. Они лениво перебирали своими лапками, словно плыли в медовой реке — движения были крайне медленными и вялыми. Ровно такими и были мысли в голове Сирши.

В воздухе, наполненным золотом солнечного света, мерцала лёгкая искрящаяся дымка. В детстве казалось, что это пыльца фей, и вот-вот появится сама обладательница этого сияния. Сейчас Сирша прекрасно знала, что это всего лишь пыль, но насколько приятнее было видеть мир именно таким, полным радостных мелочей! Тогда всё становилось совершенно иным, наполненным волшебством, загадками и магией, которые живут во всех сказках. Сирша счастливо улыбнулась, пожимая и пропуская меж пальцев мех мурчащей и разомлевшей Мары, перебравшейся под правый бок хозяйки.

Вставать совершенно не хотелось, веки вновь начали приятно наливаться тяжестью, медленно опускались на глаза тёмной шторой. Но сдаться так просто было неинтересно, и взгляд Сирши лениво перебегал по комнате, цепляясь на секунду-другую к какой-нибудь вещи, чтобы возродить связанные с ней воспоминания.

Такие догонялки сна и памяти были некой традицией у Сирши в те дни, когда не намечалось крупных и важных дел. Тогда можно было позволить себе лежать в постели долго-долго. Ощущать своё тело в пространстве удавалось именно в такие моменты: ничто не мешало отдаться ленивому ощущению веса конечностей на ткани простыни; ничто не заставляло разрушить ощутимую границу между прохладным воздухом снаружи и сонным теплом внутри барьера-одеяла. Даже шевелиться в такие моменты могло быть опасным: обстановка резко вздрагивала, обретая из мягких черт — резкие, чётко обозначенные и неприятно реальные. Мысли перетекали в состояние работы и обычной жизни, ускорялись и требовали действий. А этого Сирше сейчас вовсе не хотелось, и она рассматривала узоры занавесок, ища в них новые образы: часто старые линии размывались, соединяясь во что-то ещё необнаруженное. Сегодня это был образ короля: выгнутые линии рисовали сердито сдвинутые брови, острый нос казалось может уколоть, а ниточка рта выходила из складки тюля, придавая всему выражению ещё и презрения. Брр-р-р, какая сегодня неприятная фантазия… Сирша повела взгляд перекатываться по предметам дальше. Сухие розы, растрёпанная памятная кукла из трав, подаренная мамой, какая-то доска… Доска? Что ещё за доска?

От удивления Сирша приподнялась на локте, рассматривая странную находку — сон мигом стащил пелену размытости с её глаз, и мир стал резким, неприятно настоящим.

Доска. Раньше Сирша не замечала этого прямоугольного монстра, но сейчас, при золотистых рассветных лучах, он чётко проступал сквозь голубую, с бронзово-розовыми переплетениями цветов, бумагу стен, чётко выделяясь по контуру. Сирша протянула руку и легонько нажала на доску. Ничего не произошло, как и ожидалось: дерево ответило непроницаемой твёрдостью, даже не подав намёка на тайник. Ждать какого-то ответного действия от доски, как это бывает в захватывающих дух историях о магии, не приходилось. Но Сирше было интересно играть в эту игру — мало ли что, вдруг этот случай отличается от других, поэтому проверить всегда стоило. И она, следуя этому своему принципу, не сдавалась. Насторожившись, девушка легонько простукивала дерево, перемещаясь по всей длине рёбер доски. Та тут же глухо отозвалась сухим звуком, словно недовольная старуха, которую потревожили ни с того ни с сего.

Сирша заинтересованно прищурилась. Фантазия рисовала ей тайники и тайные заговоры, древние манускрипты и много подобных вещей, покрытых толстенным слоем махровой пыли. Но она тут же сама рассмеялась своим мыслям: дом был построен около сорока лет назад бродячими артистами. Он задумывался как временное пристанище, а потому был сложен из кривых досок и прочего бросового материала. Потом дом облагораживался год за годом её родителями, поселившимися там. Речь о каких-то тайниках, а тем паче волшебных, идти не могла. К тому же Сирша помнила, что было тут вместо стены: мама рассказывала, что когда-то на этом месте был дверной проём, с течением времени оказавшийся неудобным и ненужным, поэтому его и забили досками, сделав стену сплошной. Но сплошной она только казалась, ведь внутри была чернота, рвущаяся наружу и сдерживаемая лишь двумя тонкими слоями досок по бокам.

Девушка резко вскочила с постели, вспугнув при этом уже вовсю храпевшую Марку:

— Эге-гей! С добрым утром! — она подхватила недовольную сонную кошку и стала кружиться вместе с той. — Мара, нам пора вставать, иначе придётся остаться без завтрака! Айда умываться и готовить!

Бережно опустив повеселевшую при упоминании еды Мару на пол, Сирша наклонилась к куколке и осторожно коснулась её губами.

— Не беспокойся, мама, я теперь всё сама делать умею. Но с тобой учиться этим мелочам было бы значительно легче… — она поспешно отошла от полки, чтобы не дать воли подступившим слезам. — Марка! Уже убежала! Как о еде заговоришь, так сразу шустрой становится.

Сирша повращала руками, разминая затекшие со сна плечи, и этим движением словно раскрутила шарманку нового дня.

Глава 2. Багровая сказка

Дел было немало. Сирше казалось, что день только начался, как за всем сделанным оставался позади длинный хвост прошедших часов и событий. И что делать, когда ты одна и совета толком спросить не у кого?

Всё решалось методом проб и тыков: авось да получится, а нет — начнём по новой. Так даже за одним делом мог пройти весь день, если Сирша ни разу не занималась подобным ранее.

Изредка навещала девушку соседка-старушка. Обычно Сирша ставила чай, бабушка Лада затягивалась старыми песнями и сказками, которые хоть и не помогали Сирше разобраться и окрепнуть в ведении хозяйства, зато позволяли отвлечься на очередную странную, смешную или вовсе пугающую историю.

Вот и сейчас старушка, соскучившись, пришла к девушке, затянув старую сказку о Звонаре. Сирша поморщилась: она наизусть слышала эту историю про добродетели правителя, что почему-то совсем не совпадало с реальностью. Но уютный поскрипывающий голос Лады успокаивал, и Сирша прильнула головой к коленям старушки, закрыв глаза. Тут же тёплым мягким обручем опустились старые руки на голову девушки, осторожно поглаживая волнистые чёрные пряди. Это был единственный человек, с которым позволяла себе Сирша расслабиться, которому могла довериться. С Ладой дружила покойная бабушка Мирана, потому с детства девушка была знакома со старушкой, и между ними установились дружеские отношения. Лада заменила Сирше всех поочерёдно ушедших родных, став всем.

— Слушай, золотко, слушай милая. Был король, всем королям король! После жестокого смутного времечка взял он правление в свои руки, и возрадовался народ наш!

— Да как же так, баб Лада, Звонарь совсем не такой же! Вот сколько раз уже ты рассказываешь, какой он хороший был правитель. Так почему же не остался он таким?.. — Сирша потянулась вверх подбородком, косясь на старушку и хмурясь.

— А ты слушай, слушай милая. Не всегда был он таков, каким ты его видишь сейчас. Когда-то светлы были его очи, и думы его были о счастье нашем. Много хорошего сделал он в те годы, да пошло всё прахом, когда пришла к нему запятнанная болезнями старость. Не хотел наш король умирать и делиться плодами своей работы с другими. Кинул клич по всем целителям — никто не мог помочь ему, никто не мог подсказать, как продлить жизнь. Король наш омрачился и заперся в башне.

Никто не мог сказать, как долго он был там, только народ стал уже и забывать, что над ними кто-то стоит. Многие опустились, чувствуя свободу и вседозволенность. Только стал народ чёрными метками покрываться от своих грязных поступков. За каждый грех стало тело мараться пятнами, смердящими и чёрными, чернее болотной жижи. Только детки малые, не знаючи зла намеренного, оставались чистыми и светлыми.

Сыпаться над королевством стал чёрный снег — запыхали сажей трубы выросших, неизвестно когда, высоких башен. Не удивляло только почему-то это народ. Уж настолько сами были люди черны, что не видели за сыпавшимся пеплом этих чёрных исполинов, и те оставались смущать одно лишь небо да крохотные остатки незапятнанных своими несуразными вытянутыми фигурами и чёрным зловонием.

И как задышали смогом трубы, вышел к народу Звонарь. Но не узнали его поначалу: высокий статный молодой человек явился к ним, каким был король в молодости. Только глаза были его черны, словно два бездонных омута. Даже у вдовьих птиц взгляд милее, чем его прожигающий своей пустотой.

Объявил он тогда, что всех врачевателей и целителей требует вновь явиться к себе. Только тогда никто из пришедших так и не вернулся. И народ стал пропадать на улицах, всё больше тот, что менее запятнан чернотой. Зато появлялись приближённые царя, скрывавшиеся под плотными богатыми тканями да масками. Никто не желал показывать, насколько низко пал он, и только знати хватало средств это скрыть. А люди всё чернели, пока полностью не осклизали в один момент чёрной мазутной лужицей прямо посреди улицы…

Сирша сидела возле ног старушки, как мышонок. Всегда концовка этой истории заставляла её пугаться и замирать и сердцем, и умом, и телом. Слыша страшную историю с детства, всё делала девушка, чтобы не отмечаться чёрными страшными метками. И немногих видя людей, считала их отметины, ужасаясь, что практически все они — запятнаны.

Содрогнувшись, Сирша вскочила на ноги.

— Баб Лада, да куда же пропали все врачеватели? И неужто нельзя как-то излечиться от этих отметин?

— Да как же ты милая смоешь с себя дурные поступки-то? Только искуплением, очищением изнутри меняется человек. Долгий и тернистый путь должен он пройти, прежде чем раскается, примет свои поступки, а потом и исправит их, если это в его силах… А без этого никакие лекарства не помогут, милая, ему. А целители… Не знаю я, чадушка, так давно случилось это… Только Звонарь помнит, ведь он по сю пору живёт, как по сю пору чадят и плюются искрами чёрные трубы…

Старушка закряхтела, поднимаясь с кресла-качалки, в котором всегда сидела, когда приходила.

— Что ж ты, бабуль, уходишь уже? — Сирша огорчённо метнула взгляд на окно и ахнула: багровой полосой разлился тусклый закат, растеряв свои краски.

— Поздно уже, Сиршенька, пока-то я дойду к себе, ой!.. — беззубо улыбнулась старушка и махнула рукой — дескать, долго идти. — Ты лучше завтра сама приходи ко мне, заварим твои любимые чай да пирог сделаем.

Сирша с благодарностью и резвостью молодой лошадки подскочила к старушке и крепко её обняла. В такие моменты она ощущала себя по-настоящему счастливой, несмотря ни на что.

— Спасибо за сказку, бабуль!..

Только кто же знает наверняка, где больше правды: в жизни ли, или в сказке?.. Может и незаслуженно присвоили мы им такие понятия, не по их содержанию…

Глава 3. Пролом

Новый день нёс новые заботы: очередные дела в доме находились так внезапно, как кем-то случайно обронённая монета на улице — вовсе не ждёшь такой находки, а она происходит, удивляя неожиданностью.

Спокойная ночь без снов наполнила молодое тело новыми силами. Так после ночной грозы стекают ручейки со всех сторон в более крупные, чтобы затем слиться в единую могучую реку.

Работала Сирша всегда легко и весело. Летние работы приносили разнообразие и занятие в её жизнь, в отличие от длительных зимних вечеров. Дела не позволяли скучать.

Сегодня Сирша собирала ягоды, которые всячески запасали они с Ладой на зиму. Обоим был удобен такой симбиоз: лёгкой и проворной девушке не составляло труда носиться с тарой по полям, болотцам и кустам, в отличие от тяжело передвигавшейся старушки. Зато уж та знала толк в сохранении ягод в разных видах: и сушить, и варить, и засахаривать умела она их так, как никогда не удавалось в одиночку Сирше.

Вот и сегодня принесла Сирша несколько громадных корзин ароматной земляники, чтобы запасала её Лада для них обоих.

Лада вертелась у кухонного стола, нанизывая алые бусины ягод на длинную нить, чтобы после увешать ими, как праздничными гирляндами, потемневшие от времени бревенчатые стены обветшалого домика. Одиноко жила Лада долгую, почти столетнюю жизнь, безропотно перенося все волнения жизни на своих уже старческих плечах как могла, как умела. И только дружба с бабушкой Сирши да с самой девочкой скрасила жизнь старушки на склоне лет, заражая молодостью и силами.

Сирша с усердием повторяла действия Лады, но несмотря на преимущество юности, не так ловко спорилась у неё заготовка, как у старушки: сморщенные пальцы привычно низали ягоды так скоро и аккуратно, что Сирше не удавалось заметить, когда они загребали новые ягоды из корзин. У девушки же ягоды от торопливости и нетерпения сминались в сладкую липкую кашицу, сок стекал к локтям ароматной жижицей. И чтобы не запачкаться, приходилось Сирше облизывать руки, подхватывая быстро катящиеся капли на лету, от чего совсем скоро лицо девушки оказалось в розовом соку. Наконец, Лада не выдержала, и, обтерев руки о чистый передник, от всей души раскатилась скрипучим старческим смехом. Сирша посмотрела на старушку и стала звонко сыпать той в унисон.

Так веселились они, подшучивая друг над другом, и пока готовили пирог из оставленных для этого ягод, и пока пили вместе чай. Распрощавшись, с лёгкой горчинкой грусти в этой сладкой дружбе, уходила Сирша домой, жалея, что не хочет Лада поселиться с нею в одном доме, оставаясь верной своему ветхому обиталищу, полному дорогих воспоминаний…

* * *

Уже дома, Сирше стало казаться, что что-то не так. Не давало покоя неопределённое, но носящееся в воздухе. Все важные дела были выполнены, в этом Сирша была совершенно убеждена, но какое-то маленькое забытое обстоятельство кололось подобно занозе, которую лишь чувствуешь, но не видишь из-за её малости. В растерянности девушка бродила по комнатам, маялась, пыталась понять, что не так, и не понимала.

Мара крутилась у ног хозяйки, пытаясь напомнить о своём присутствии и о противоположном — отсутствии — вкусностей в миске. Но Сирша не внимала очевидным требовании кошки, лишь машинально погладила её, проведя небрежно рукой по чёрной горбатой спинке. Мара обиженно вильнула хвостом и, так и не дождавшись еды, отправилась восвояси, размышляя, какие иногда всё-таки эти люди странные и непослушные, раз не могут выполнять простой команды о пище. И кто только придумал таких глупых кошачьих слуг?

Сирша не знала, как унять гнёт растущей тревоги. Взгляд неожиданно упал на комод с зеркалом. Когда-то он принадлежал маме, и она сидела возле зеркала, расчёсывая длинные волосы перед сном, напевая что-то нежное, как перезвон колокольчиков…

Сирша тряхнула головой, прогоняя видение, и бухнулась на ветхую табуреточку. От неожиданности та вскрякнула и подогнула ножки, стараясь изо всех сил не сломаться от такой грубости. Девушка посмотрела в зеркало. Волосы, растрёпанные от работы, выбились озорными прядками из-под тугой повязки. Короткая мальчишеская стрижка была бы удобнее и практичнее, но длинные волосы было легче собрать в тугой хвост или узел, чтобы затем на долгое время забыть о прядях, лезущих в глаза при работе. Сирша в задумчивости занялась причёской. Черные волнистые пряди ложились на белые плечи, создавая удивительный контраст. В зеркало за летавшей туда-сюда расчёской наблюдали из-под тени ресниц фиолетовые задумчивые глаза. Мамины. Но взгляд был затуманен, обращённый больше к мыслям, чем к внешнему миру.

…Доска, эта внезапная странная доска. Слишком уж сильно выпирала она, и с ней что-то нужно было сделать. Сирша, даже не замечая, стала тарабанить пальцами по деревянной поверхности подзеркальника, в такт какому-то импровизированному ритму. Зачем трогать старую деревяшку? Девушка не могла найти рационального объяснения своему назойливому желанию, но любопытство всё же брало верх, подначивая найти лом, которым можно было бы подцепить доску.

Желание порождает действие. Искать долго не пришлось: продолговатая железяка соперничала по грозности с таким же массивным молотом в старой покосившейся сараюшке, за домом. Правда, пришлось пройти через разверзнутую пасть чернеющего подвала, но это уже не пугало Сиршу так, как в далёком детстве. Однако хладное и влажное дыхание чёрной дыры не позволяло забыть о ней, омрачая мысли своим смрадом: что-то гнилое, уже разложившееся хотело заявить о своём присутствии любым способом.

Судорожно сглотнув, пытаясь вернуть влагу в пересохший рот, Сирша отвела взгляд от манящей черноты и перепрыгнула её как можно скорее. Нельзя всматриваться в тьму, иначе она начинает становиться твоей частью.

Не так сложно было отыскать нужный инструмент, как решиться его применить. Что-то останавливало, пытаясь достучаться сквозь любопытство тревожной дробью сердца. А вдруг, а вдруг, а вдруг?..

…Она всё же набралась решимости, вздохнула и просунула лом в промежуток между этими чёртовыми досками. Если там ничего нет — то она просто испортит стену, но тревога по поводу этих досок её сжирала. С ними было что-то не так. Они бы не говорили с ней, не звали, не пели скрипучими голосами в её голове, не просили убрать их с того места, к которому они совсем не шли и не были там нужны. КРАК! — доски обиженно взвизгнули от такой возмутительной выходки. КРА-А-К! — она отогнула их, со страхом стараясь не смотреть вовнутрь. КРА-А-А-К! Последний край доски был вырван, что называется, с мясом: кусочки штукатурки, бумаги и бетона остались на доске. Сирша с сожалением, словно извиняясь, дотронулась до выдранных частей стены: ведь они уже успели с ней срастись, несмотря на то, что к ней совсем не подходили. И всё же, ради чего она это сделала? Девушка осторожно заглянула в зияющую в стене неровную дыру, напоминающую загнившую, незаживающую рану. Оттуда пахнуло плесенью, сыростью, мерзкий запах был до тошноты невыносим. Сначала Сирше не удавалось ничего рассмотреть, столь темно было внутри этого отверстия. Однако она упорно продолжала вглядываться. Наконец глаза несколько привыкли к скудному свету и…

Непроницаемая мгла кишела чем-то склизко-чёрным, и вся эта липкая мазутная субстанция ринулась из стены, вытягивая своё вязкое мажущееся чёрным вещество наподобие щупалец. Послышался тихий грохот — девушка выронила лом и упала без сознания.

Глава 4. Бегство

Очнувшись, Сирша долго не могла понять, отчего на улице так темно, и почему так сильно болит голова. Пыхтя и тихонько ругая всех чертей, она приподнялась на локте. Комнату свернуло спиралью, затрясло мелкой дрожью. Девушка старалась смотреть в одну точку, чтобы успокоить это землетрясение, происходившее у неё перед глазами. Она ожидала, когда же эта мясорубка в голове перестанет работать, остановит своё тошнотворное вращение. Перед глазами скакали цветные кружочки, отдалённо напоминая те, что в праздник разбрасывают по улицам дети, называя монетками. И правда, словно какой-то из этих озорников пробежал мимо Сирши, взорвав хлопушку прямо у неё над ухом. И от этого радужного хлопка в ушах девушки стоял оглушительный звон, как будто действительно сыпались прямо ей на макушку тысячи монет.

Наконец, комната усовестилась перед своей обитательницей и перестала ходить ходуном. Сирша сделала усилие, села и отползла к стене, прислонившись к её приятно холодному, услужливому боку спиной.

«Почему так темно? Неужели после чая разморило, да уснула днём?» — крутились в голове Сирши уже вполне чёткие вопросы.

Но ответы на них дать некому было. Девушка небрежно хлопнула по выключателю, зажигая свет. В сферических склянках под потолком, мягко шипя, засветились огоньки, наполнив комнату слегка желтым светом.

— Ещё и Мара куда-то запропастилась… а с утра была здесь…

Сирша осеклась, её глаза округлялись и темнели от нарастающего ужаса всё больше и больше, по мере того, как она вспоминала предыдущие события.

Страх отнял постепенно всё тело, начиная с ног: даже повернуть голову сейчас казалось опасно, смертельно опасно! Оставалось лишь удивляться, как ещё продолжает биться, да ещё с такою силою, сердце, а лёгкие — так часто-часто гонять суда-сюда воздух.

Девушка очнулась, когда на руки, уроненные на колени, упала капля ледяного пота, давно уже мелкими каплями рассыпанного по лбу.

Она шумно выдохнула и напряжённо, заранее приготовившись к бегству, повернула голову в сторону пролома в стене, который сама же и выгрызла увесистой железякой.

Света не хватало, чтобы просочиться за ломаные края бездны, развернувшейся в стене. Наоборот, казалось, что дыра только разрастается, очень незаметно для наблюдавшей, однако крайне властно захватывая всё больше и больше пространства на стене, поглощая скупой, почему-то позеленевший свет лампы.

Если бы бездна могла улыбаться, то её улыбка была бы подлейшей ухмылкой насильника, предвкушающего добычу: он уже всё придумал в голове, всё, что сделает с жертвой, и уже только этого зрелища в сознании ему довольно для мерзкой удовлетворённой гримасы губ.

Оцепенение резко спало, и Сирша с визгом подскочила в воздух, словно все законы гравитации были не для неё. Не помня ни о чём: ни о важном, ни о пропавшей куда-то Маре, ни о причинах страха, Сирша выскочила из дома с той резкостью, с какой отскакивает натянутая и отпущенная в момент высшего сопротивления пружина.

«Бежать! Уехать от пожирающей бездны!» — билось набатом вместе с пульсом. Она с грохотом и треском выдрала из хлама сарая детское увлечение — двухколёсный турик. Несмотря на панику, прочла выжженное на потемневшем дереве имя быстрого друга — Серафим. Это несколько отрезвило и успокоило, напомнив весёлые поездки в детстве, когда даже после самых болезненных падений турик оставался цел и был готов нести свою хозяйку в любые дали по её пожеланию. Сделанный на вырост, сейчас он был в самый раз девушке. Она вскочила в кожаное седло, крутанула педали, и те, приведя в действие застоявшиеся пружины, отозвались с готовностью лёгким скрипом, заставляя лёгкие колёса развивать всё большую скорость.

Сирша неслась в самое безопасное место, которое могло подсказать её воспалённое сознание — заброшенный дом бабушки.

Прохлада ночного воздуха освежала девушку, мысли перестали играть в чехарду и пошли спокойнее, более размеренно, в такт вращению педалей. Вернулось внимание к миру, до этого глушимое животным страхом. И только сейчас Сирша поняла, что её напрягало всю дорогу, оставаясь незамеченным в горячке паники. Тишина. Никаких звуков или движений. Не чирикали ночные пташки, не дул ветер. Мрак и полное безмолвие замершего мира. Будто ожидающий удара ребёнок, не знающий за собой вины, мир сжался и затих, словно чувствуя наступление чего-то ужасного.

Только тяжёлое дыхание Сирши да шуршание колёс Серафима разбавляли глухую ночь.

Глава 5. Чёрная трава

Пресный запах угля исходил от обгоревших камней равномерно, что совсем не присуще воздуху окраин: если воздушные массы привыкли находиться в постоянном движении, хаотично перемещаясь рывками на все 360 градусов, то этот угольный воздух не был таким.

Его необъятная и тяжёлая масса плотным слоем разлеглась по земле, затхлая, недвижимая ни в какую сторону. Почва, местами потрескавшаяся и почерневшая, расходилась кружевным вдовьим платком во всю ширину предоставляемого ей пространства — вплоть до самого горизонта улеглась осиротевшая земля. Тишина. Ничто не смеет тревожить траур, никто не смеет издать звука в бесконечно длящейся минуте молчания. Это траур по человеческому состраданию и милосердию, по чистоте человеческих душ…

Но вот на горизонте показывается слегка нахмуренное лёгкое облачко, совсем крохотное и пушистое, напоминающее крольчонка. Оно словно крадётся в сторону обгорелой беззвучной пустоши, боясь случайно разбудить её раньше времени. Облачко приближается, ширится и растёт, напитываясь чернотой земли. И вот оно не выдерживает весь несомый груз печали от увиденного: разразившись громкими рыданиями, не облако — туча орошает землю живительною влагой сострадания. Земля, словно пробудившись, жадно хватает потрескавшимися губами сладкие крупные капли и тихо вздыхает, начиная дышать и воскресать. Только нескоро затянутся её страшные раны, нескоро перестанут болеть огромные пятна ожогов, нескоро перестанет стонать земля по погибшим своим детям, нескоро хватит ей решимости принять их обгорелые останки обратно в своё живородящее трепетное чрево…

Симус шёл по узкой тропинке, с тревогой всматриваясь в потемневшее небо — низко повисшие грузные облака грозили сильной бурей. Мальчишка громко высморкался. Поморщившись, вытер пальцы о короткую синеватую траву и побежал. Деревья каруселью проносились мимо него с бешеной скоростью, сливаясь в одно, играющее зелёными оттенками, пятно.

Наконец мальчонка выдохся и остановился, уперевшись ладонями в колени, в попытке восстановить дыхание. Внезапно глаза его округлились от ужаса, и, затаив дыхание, он уставился на ближайший низкий куст с кроваво-красными ветками. Внутри, лишь слегка прикрытое ветвями растения, гудело, предупреждая об опасности, разросшееся гнездо шершней. Огромные металлические насекомые, почти в мизинец, совершали вокруг своего форта танцы в воздухе, полные свирепства. Они кружили, накручивая круги и спирали, а то и вовсе пикировали вниз на всей скорости, чтобы вслед за тем вновь подняться выше над своими владениями. Красные ветви, словно изгородь диковинного замка, огораживали их несокрушимую гнездовину и сигналили прохожим ярко-красным: «Не подходи!»

Симус с осторожностью миновал опасное место, практически ползком передвигаясь по дороге, усыпанной мелкими камешками. И лишь тогда позволил себе спокойно вздохнуть, когда оставил опасную зону далеко позади. И хоть его колени были исцарапаны безжалостно острыми камнями, мальчишка был рад, что избежал неприятного приключения. Ведь зазевайся он хоть на секунду, и его пробежка могла не закончиться, а лишь начаться, превратившись в бегство от разъярённых зверюг.

В конце тропинки уже маячили очертания городка, куда он и направился. Блеск гладких стёкол в зажиточных домах на закатном свете, косые силуэты деревянных лачуг, построенных ещё первыми поселенцами, только тронь — и всё, словно по волшебству, обратится в труху и пыль, разнесётся ветром. Такой неоднородный и поражающий своей контрастностью пейзаж выплывал перед мальчуганом, медленно и величаво разворачивая свои края, укладывая их по берегу реки, подобно парящей птице, распластавшей свои крылья по воздушному течению.

Симус шагал всё ещё бодро, с усилием выстукивая по тропинке под ритм своих мыслей. Но ноги уже покалывало от утомления, мальчик ступал всё более и более неуверенно, пошатываясь из стороны в сторону. Внезапный прилив сил оказался кратковременным и был лишь побочным эффектом от испуга. Но действие страха прекращалось, и постепенно силы оставляли мальчика. По прошествии ещё получаса он уже не шёл — плёлся, едва переступая израненными босыми ногами по каменистой дороге. Казалось, до города ещё слишком далеко, но каково было удивление малолетнего бродяги, когда он обнаружил себя окружённым со всех сторон узкими и смрадными улочками неизвестного ему городка. Неизвестного, но такого желанного…

Симус вновь воспрянул духом: здесь люди, ему наконец-то помогут!

— Эй! Откройте! Э-э-эй! — стучал он в попадавшиеся ему на пути двери, со священным страхом обходя стороной роскошные дома, которые впору было назвать дворцами. Ребёнок понимал, что богачи обладают всем, но только не для других, а потому он даже не стал и пробовать просить там помощи.

Но двери нищенских халуп не спешили объять Симуса дружелюбием и впустить внутрь: и жителям бедным лачуг есть чего опасаться при встрече с бродягами, а потому не спешили выказать они своё гостеприимство. Во многих городах были распространены грабежи с участием детей: те ходили по домам и всячески старались вызвать жалость, чтобы хозяева впустили сиротку в дом. Но за спиной малютки внезапно вырастало несколько рослых мужчин лезвиями, оказывающимися возле глоток этих немногих сжалившихся, сохранивших доброту людей. И даже если те отдавали последнее, что имели, жизнь сохраняли отнюдь не всем.

Мальчуган ничего не знал о грабителях и из последних сил волочил ноги по пыльной и пустой улице. С угасающей надеждой он начал стучать подряд во все двери без разбору, желая получить лишь кусок хлеба и, если повезёт, ночлег. Но двери домов были крепко заперты, а окна плотно занавешены. Неизвестный город крепко спал, равнодушно накинув на себя занавесь свалившейся ночи.

Симус дотащился до центральной площади, проплутав ещё около получаса. Никто не откликнулся на его просьбы, и ничего не оставалось другого, кроме как смириться. Мальчишка устроился, свернувшись калачиком, на бортике фонтана со скульптурой, возвышавшихся в самом центре площади.

Нетрудно было догадаться, что в скульптуре был запечатлён первый — и единственный — правитель Громбурга, Звонарь. Гигантская левая рука держала колокол, украшенный резьбой. Целую историю мог прочитать знаток по этим значкам, что, в какой части страны и в какое время добывалось или находилось. В некоторых местах колокола были вставлены драгоценные камни, сиявшие даже в полной темноте.

В другой руке правителя был жезл, нет, скорее изящная драгоценная палочка, также покрытая множеством символов. Он словно готовился стукнуть по колоколу: вот-вот с силой опустит жезл на обод, и тот заходит из стороны в сторону, запоёт тягучим мерным басом, возвещая о былом единстве народа и его короля. Но фигура правителя смирно стояла, не трогаясь с места. Две руки были раскинуты в стороны, словно пытались объять всё государство — жест, покоривший людей при коронации настолько, что именно его сохранили в памятнике. Мальчик некоторое время рассматривал скульптуру: в темноте казалось, что глаза Звонаря с добродушным любопытством следят за Симусом, искрясь смешинками. Но наваждение прошло, и мальчик тяжело вздохнул, протянув руки под голову. Сейчас ему ничего не оставалось, кроме как попытаться уснуть, чтобы завтра продолжить свой путь неизвестно куда.

Ночная сырость пробирала до костей, убивая малейшую возможность хоть капельку согреться. Сон не шёл, и Симус рывком сел. Всё кругом зашаталось: вот уже как четвёртые сутки он практически ничего не ел. Лишь день назад наткнулся он на поросли диких ягод, которые и съел. Они оказались вкусны, хоть мальчик даже не знал, можно ли их есть. То ли судьба хранила его для каких-то своих целей, то ли ещё по стечению каких-то факторов, но ягоды оказались съедобными. Удивительно, что он, идя столько дней и натыкаясь на множество опасностей, оставался цел, если не учитывать царапины и синяки, голод и холод, которые ему приходилось терпеть. Но он был жив, и это было главным. Был жив и шёл, надеясь на помощь. Но где найти эту самую помощь? Симус не знал. Не знал, но верил, что сможет отыскать её. Он ещё не знал, что в людей верить стало безнадёжно опасно.

Мальчик лёг на спину. Звёзды ласково перемигивались в своей недостижимой высоте, явно шепчась о нём. Только они и слышали его надежды, которые изредка выражал он им, поражённый торжественною красотою неба. Ему слышались их тихие голоса, сплетавшиеся в кроткую песню. И он, вняв ей, доверчиво и горячо рассказывал о своей погибшей семье, стараясь незаметно стереть катящиеся слёзы с запылённых щёк:

— Ведь, понимаете, я поссорился с ними, в лес убежал — единственное место, не тронутое огнём. И уснул там на поляне, на согретой солнцем земле. Там меня всегда успокаивало одно место: густая сочная трава, в которой прячется сладкая земляника, сонно пчёлки жужжат. И я заснул. А проснулся, — он всхлипнул и вновь утёр лицо замызганным рукавом рубашки, — уже солнце садится. И не знаю я, сколько так проспал, но когда очнулся — кругом была только пожухлая съёжившаяся от жаркого воздуха трава. Я вскочил, побежал домой, потому что испугался такой перемены, да… А там вокруг всё было чёрным и уже еле тёплым, остывающим. Всё закончилось, и никто из деревни не спасся. Кроме меня…

И он плакал уже не скрывая слёз. Звёзды понимающе смотрели на Симуса, не в силах помочь. Но ему хватало и их безмолвного понимания.

Через несколько минут он, наплакавшись вдосталь, спал крепким сном тяжело больного человека. Во сне он видел каких-то людей, которые обнимали его и просили жить дальше, обещая светлое будущее.

Симус улыбался.

Глава 6. Четыре полосы

Сны бежали резвыми щенятами, сменяя друг друга, словно в догонялках. Симусу было очень хорошо и тепло во сне. И уходить не хотелось. Впереди его ждало гигантское старое дерево, светящееся своими медовыми цветочками. Медовыми? Да… Мальчик скорее знал, чем ощущал тяжёлый пленительный аромат, слышал мерное гудение трудящихся в ветвях пчёл. Дерево ласково кивало курчавой кроной, подзывая к себе. Симус уверенно побежал, зная, что так нужно, и никак иначе. И вот его впереди уже ждёт… постой-постой! Не дерево! Простёрла к нему ласковые руки маленькая аккуратненькая старушка, чьё лицо лучится добротой и заботой. Мальчик побежал скорее, протягивая в ответ ручки к пожилой женщине.

— Бабушка!..

Но старушку резко заволокло тяжёлыми тучами, страшный холод скрутил всё тело так, что нельзя было шевельнуться, откуда-то нёсся злой пургой игольчатый снег, разрезывая кожу словно миллионами крохотных ледяных лезвий. Набат бил в голову тысячами тяжёлых ударов. Симус вскричал, подскочил как резиновый мяч, сбрасывая остатки сонного оцепенения.

Снегом из сна оказались капли включенного фонтана, на чьих холодных плитах умудрился уснуть он вчера. Ёжась и сопя, Симус отскочил от зловредного сооружения с не менее зловредным правителем. Мальчуган скорчил ему рожу, и, довольный собой, шатнулся вдоль улицы, но остановился. Куда идти? У кого просить помощи?

Он вновь подошёл к фонтану. От вредной постройки всё же была польза малолетнему бродяге: он смог умыть лицо, сразу взбодрившись. После напился, чувствуя, как какие-то крохи сил собираются воедино в последний раз.

— Если мне никто не поможет, — с простотой понимая и принимая свою участь прошептал мальчик, смотря в глаза равнодушных домов, — я умру.

Город обступал его со всех сторон, но звуков жизни не доносилось ниоткуда. Жители давно уже забыли, как когда-то по утрам распахивали ставни, приветствуя соседей, а после — запевали семейную песню, начиная день весело и также его кончая. Это было в прошлом. Теперь каждый прятался, таясь и стараясь скрыть своё лицо и тело. И даже лица людей стали меняться: посеревшие, с вытянутыми худыми носами, они стали напоминать крыс, не решающихся выйти на свет. Вокруг царил нестерпимый запах разложения.

Многие горожане, ожесточившись или обеднев, оставляли питомцев на улице, не помня, для чего вообще держали их. И то, когда-то обласканное и живущее в достатке животное, либо погибало через несколько дней от неумения добывать пропитание, либо становилось злобной уличной зверюгой. Это существо ненавидело предателей-людей, и бросалось на них при первой возможности. Доверие люди потеряли не только даже к самым близким, но и к своим любимцам. И те, и другие платили взаимностью. На бродящих объявили охоту, заклеймив как опасных для жизни. Улицы были завалены разлагающимися трупами, которые никто не спешил убирать — платили за убийство бывших друзей, но не за уборку их тел.

Симус брёл, не сворачивая. Сил петлять по проулкам у него совсем не оставалось, и он надеялся только на случай. Он боялся смотреть по сторонам, только утром заметив трупы и исходящую от них вонь. Попадались человеческие тела: некоторые были словно уплотнённая болотная жижа, а те, что сохранили какую-никакую плоть — были обглоданы то ли животными, то ли живыми… Человеческие трупы Симус с ужасом обходил, лишь издали пробегая по ним испуганным взглядом. Раз мальчик попытался закопать крохотную певчую птичку, но голод резко перекрылся тошнотой от запаха мертвой плоти, спазма сдавила горло, и он в ужасе пошёл прочь, укоряя себя за слабость.

«Откуда все эти трупы?! Почему их никто не уберёт, не даст им покоя? За что их так?!» — разрывалось сердце Симуса от горя, которому он не был виной, но казалось — стал соучастником. И тем сильнее это казалось ему, чем больше видел он бездыханных телец, которые приходилось просто оставлять, стыдливо отворачиваясь.

Сил не было. Поражённый городской картиной смерти, Симус осел на землю в тупике. В нём, прямо посреди крохотной загогулины двора, росло большое дерево, покрытое цветами.

«Вот и всё. Откуда в таком городе — такое дерево?.. Какие красивые цветы. Прямо как жизнь. Жалко, что придётся её оставить вот так, без пользы. Даже животным помочь вернуться к матери-земле не смог… Зато теперь увижусь с Миртой…И Калисс… Все они там… и я должен быть…»

Мысли путались, скакали, становились всё бессвязнее и бессвязнее.

Какой-то громадный чёрный силуэт возник возле него, но Симус никак не отреагировал — он уже не различал ясно, где явь, где бред, смирился и ждал.

Силуэт явно был человеком, что-то громогласно вопрошавшим над самым ухом, оглушая, как труба. Четыре черных полоски удалось отметить угасающему сознанию Симуса. Мальчик поморщился и закрыл глаза: его раздражал гремящий голос и мелькание полос силуэта, всё, чего он сейчас желал, так это тишины и покоя.

Последнее, что он почувствовал, как его куда-то, мерно покачивая, понесло по воздуху.

Глава 7. Встреча

Шарахаясь каждой тени, Сирша неслась вдоль дороги, иногда ускоряясь и жмуря глаза. Но ни людей, ни животных не попадалось. Только воздух, несущийся навстречу, играл, то бросая на лоб, то, наоборот, откидывая с него чёрные пряди волос.

Страх постепенно разжал свои цепкие липкие пальцы, и Сирша катила по старой песчаной дороге уже не скомковавшись на седле, а выпрямившись. Только одно пока тревожило её: тишина, в которой звуки турика казались неприятными и неправильными. Дорога услужливо прыгала шероховатой поверхностью под колёса, словно не турик гнал по ней, а она подхватывала его широкой могучей спинкой, изредка промахиваясь и ловя его ухабами проступающего хребта. Тогда Сиршу подкидывало в воздух, и на мгновение ей начинало казаться, что не едет — летит она над дорогой. Почти так и было — разогнавшись от страха с самого начала, девушка механически не сбавляла хода.

Мир стал виднеться из-под зеленоватой вуали утреннего света, от чего выцвел и стал серым. Контрасты смягчились, всё вокруг виднелось словно через намыленное стекло.

Деревья с любопытством переглядывались друг с другом, удивлённо покачивая курчавыми головками, словно переговариваясь меж собой:

— Кто этот ранний ездок?

— А куда он едет?

— И почему так скоро?

— Зачем нас так рано разбудили, когда ещё сама природа зорюет?..

Сиршу трясло мелкой дрожью, и только теперь вспомнила она, что выскочила из дома в чём была. Комбинезон и рубашка были теплы и удобны днём, но никак не в предрассветные часы, когда сырость и мгла забираются под кожу, забиваясь в каждый уголок и складочку, где сохранялось хоть немного тепла.

Дорога стала постепенно сужаться, пока вовсе не раздвоилась земляными колеями, наезженными за долгие века жителями и до сих пор не стёртыми густой порослью трав, возвышающейся по бокам, в то время как посреди дороги виднелся только колючий зелёный ёжик, словно специально выстриженный. Сирша на секунду засомневалась, но тут же рывком съехала на ту полосу земли, что шла правее.

«Право, значит, правый, правда», — почему-то флажком воспоминания махнуло старое суеверие.

Словно чуя близкий отдых, турик пошёл ровнее и быстрее по уплотнённой земле. Сирша скорее закрутила педали — желание оказаться в безопасности и отдохнуть придало сил.

Выскочив крохотными грибами из-за травы, как из-под мха, показались крайние дома, но зрелище не приносило большой радости. Порена несколько десятилетий стояла заброшенной сиротой.

Омертвелые глазницы окон мутно смотрели на мир, не надеясь вновь осветиться изнутри счастливым огнём пылающих жаром печей.

Полуистлевшие и заросшие лишайником бока домой светили рёбрами брёвен. Прогнившие, пробитые дождями и градами, сожжённые солнцем, разодранные ветрами и метелями, как нищие в лохмотьях, стояли бывшие убежища людей. Грустно хмурились треугольные брови их крыш.

Трубы больше не дышали над тёплыми очагами, не вдыхали ароматы готовящихся кушаний, не слышали счастливого смеха или горького рыдания. Осиротелые, вызывали они лишь чувство гнетущей тоски и мысли о прошлом.

Наполненная этим впечатлением, Сирша сбавила скорость и сама как-то затихла, несмотря на то, что и до этого ехала практически бесшумно.

«Что-то сталось с бабушкиным домом? — возникло новое опасение. — Стоит он до сих пор, или как и эти…»

Она с тревогой отмахнулась от этих мыслей. Куда ехала она, зачем? На что надеялась, зная, что деревня уже много лет как брошена? Но страх сделал своё дело, замутив рассудок и согнав её сюда.

Знакомый высокий частокол, завитый дикой фасолью, за ним прилёг состарившийся и распавшийся на отдельные, усохшие прутья плетень. Когда-то ухоженная клумба между ними заросла дикими травами, перемешавшимися и переплётшимися с прежними хозяевами. Они одичили их, сделав колючими и высокими, дали защиту, которой те были лишены без людей. И эта дикая забота вырастила более выносливые и красивые цветы.

С болью и радостью узнавания, с любопытством всматривалась Сирша в перемены знакомых вещей. Ещё сильнее стала эта смесь чувств, когда надвигающийся на неё всей массой дом оказался прямо перед нею. Он, как и раньше, могуче возвышался надо всем в Порене, а казалось — в целом мире.

Что может так привлекать человека в определённое место? Только ли его обстановка? Нет, вовсе нет. Нас так влекут некоторые места, потому что хранят дорогие воспоминания и образы, либо обещают, что в будущем они здесь появятся. Вот та тонкая, но такая крепкая незримая нить, что тянется от сердца человека к месту, отпуская его ненадолго, но каждый раз рывком заставляя вернуться.

Помните это ноющую боль в груди, когда надолго покидали дом? Так знайте: так зовёт он обратно, не желая отдавать вас новым местам, не желая стать сиротой. Дёрг! И натянутая до предела ниточка уже рвёт сердце, требуя возвращения, чтобы унять боль. И таких нитей может быть так много, что они напоминают паутину, в которой человек, равно как гигантский паук, что несётся по её дрожанию в отмеченную точку. И тем страннее в сравнении с такими пауками те, у кого одна, а то и вовсе никакой нет нити. Но кто же лучше, вернее своим нитям?..

Сирша, сколько же нитей хранит твоё сердце?..

Девушка затормозила у повисшей на одной петле калитки. Дерево уже начало возвращаться в лоно матери-земли, врастая в него всё крепче. Как решиться сдвинуть с места уже вросшую в землю деревянную махину? А ведь когда-то она легко распахивалась: стоило лишь снять потайной крюк и легонько потянуть на себя, как резная дверца с приветственным скрипом открывала путь во двор.

Но теперь было лишь два выхода, точнее, входа: пытаться сдвинуть с места сгнивший кусок дерева, что было непосильным для одной Сирши, или карабкаться через него.

Осторожно прислонив Серафима к шатающемуся забору, Сирша полезла через калитку.

«Только бы не свалиться, только бы не…» — дробь повторяющейся мысли прервал громкий «Кр-р-руп!», сопровождаемый коротким взвизгом и грохотом. Сгнившее за много лет дерево не выдержало живого натиска Сирши и сломалось, сбросив с себя неожиданного наездника.

— Ушх! — девушка зашипела от боли. — Так ведь и знала, что рухнет, а нет, всё равно полезла. Так мне и надо! — обиженно крикнула она на калитку, явно считая виноватой в произошедшем только ту.

Девушка с осторожностью села, пощупала голову. Крови не обнаружилось, хоть удар был неслабым. Но земля и высокая трава смягчили падение, поймав хулиганку в свои мягкие объятия. Зато из порванных штанин на Сиршу ухмылялось кровавым пятном колено, рассечённое в падении о ржавый гвоздь. Подлая железяка торчала из той самой доски, которая с хрупом отошла от других, скинув при этом девушку. Ссадина была неглубокой, но причиняла жгучую боль при движениях.

— Надеюсь, здесь есть мази… и вода… — Сирша, волоча пораненную ногу, заковыляла к исполину-дому.

Глава 8. Тайна светлицы

— Да что вы копаетесь?! Я вас самих сейчас туда запихну!..

— Но, ваше…

— Молчать! Кто позволил тебе возражать мне?!

— Прошу простить мою дерзость, ваше величество…

— Почему вытяжка ещё не выполнена? Я ведь приказал! — высокий молодой мужчина, обтянутый строгим чёрным мундиром, нервно зыркнул на толпу испуганных мудрецов. Те молчали, лишь с ужасом следя за королём.

Королём? Этот юнец — и уже король? Ведь на вид ему не больше двадцати… уж не ошибка ли тут?

Нет. Никакой ошибки не было. А его величеству — вовсе не двадцать…

— Король Звонарь! Мы старались, но сейчас стало слишком мало чистых. А целителей — вы ведь знаете, что их и вовсе не отмечали уже давно наши маяки…

— Меня не волнует, кого мало или кто там не отмечен. Вам был дан приказ, который вы не выполнили. Что было в прошлый раз? — Звонарь прищурил злобно сверкнувшие глаза.

Пять в чёрных номерных масках, и одной белой — Первого — рухнули на колени, воя и скуля! Словно не мудрецы, а избитые псы, ползали они в ногах неумолимо жестокого человека.

— Пощадите! Мы найдём, найдём чистых! Только дайте ещё, ещё хоть пару дней!

— Да, да! Мы отыщем! Почти уже нашли! — маленький и усохший старик сорвал маску и с мольбой скосил глаза на короля — смягчится ли тот?..

Юноша презрительно скривился, отступил от извивающихся на полу мудрецов. Он молчал, не выказывая никаких признаков раздумья. Его чёрные глаза холодно наблюдали.

Несчастный отчаянно уронил голову, потеряв надежду остаться в живых. Звонарь сделал несколько шагов к выходу.

— Почти нашли? Так почему выжимка до сих пор не выполнена? — король зло оскалился, даже не повернул головы. Но его голос отчётливо отобразил его выражение, как эхом, искривив голос.

— Ва… ва… ва… — челюсть перепуганного, увенчанная козлиной бородкой, тряслась как у деревянной куклы-говорунчика, повторяя её стуканье.

— Что? Не слышу! — король еле сдерживал смех, в то время как старик расплакался, униженный и распластанный у ног правителя.

Высокий мудрец, единственный в белых одеждах и белой маске, когда остальные были во всём чёрном, молча поклонился. Снятая маска открыла его холодные бесцветные глаза.

— Говори, Первый — коротко бросил Звонарь.

— Наши рассыльные нашли неподалёку от Громбурга две деревни, в которых ещё не было обысков: Тива и Порена. Скорее всего мы сможем найти не только чистых, но и уцелевших целителей. Всё на это указывает. Потому мы просим вас простить наше промедление, и…

— Довольно. Я услышал главное, — король, наклонившийся над стеклянной колбой, делал вид, что поправляет толстую бахрому золотых эполет с вензелями.

Первый, до этого ползавший рядом с другими, стоял ровно, не выказывая ни намёка на сомнения или страх. Его спокойствие заразило остальных. Они тихо поднялись, стоя на почтительном отдалении от вперивших друг в друга взгляды правителя и Первого.

— Король Звонарь, позвольте нам восстановить ваше доверие, — советник вперил в короля взгляд, полный убеждения. Под сказанным скрывалось что-то ещё, непроизносимое вслух, но ясное для короля. Тот смотрел на подданного, открыто скучая, словно зная наперёд каждое слово.

— Позволяю. Два дня, иначе… — он ухмыльнулся и ткнул в металлическую конструкцию, увитую трубками-змеями. — Иначе отдадите остатки своих гнилых огней Светлице.

— Мы благодарим вас, — белый отступил на два шага и вновь поклонился. Остальные поспешили повторить за ним.

Звонарь слегка наклонил голову и вышел из мрачного помещения. Мудрецы, выждав, пока он уйдёт, облегчённо выдохнули. Им только что удалось миновать грозы над их беззащитными перед правителем головами, получив небольшую отсрочку. Но какой ценой?..

— Первый! Как тебе удалось убедить его? — с любопытством покосился на того старик с козлиной бородкой. Под маской оказалось лицо, высохшее, как завалявшийся сухофрукт. Лысая макушка блестела, словно кто-то наполировал её маслом.

— Друг мой, Четвёртый, — с нарочитой поучительностью выдохнул Первый, — в этом нет большой мудрости. Побеждает тот, кто больше всего желает победы. Ровно так же и с убеждением. Нельзя, для начала, сомневаться самому. Нашему королю нужны рядом понимающие его и уверенные люди.

Четвёртый слушал, нахмурившись от сосредоточенности, отчего ещё больше походил на сморщенный пыльный фрукт. Первому стоило больших сил, чтобы не рассмеяться от тупого внимательного заслушивания своей речи. Он продолжил с ещё большим нарочитым упоением:

— Пустая безынициативная покорность, лебезящая льстивая речь, напоминающая блеянье стада паршивых овец, не помогают в принятии важных решений и не придают правителю ощущения твёрдой опоры под ногами. Это может привлечь только самоуверенных деспотов. Умение принять верное решение, а после — и ответственность за него — вот, что нужно нашему монарху.

— А ведь верно… — Четвёртый насупился, поскрёбывая до мерзкого скрипа морщинистую лысину. — Как это я сам не додумался…

— Ты знал, но забыл, — Первый снисходительно улыбнулся. Ему было приятно осознавать, какую моральную подачку он только что скормил Четвёртому.

Чувствуя своё превосходство над остальными номерами, Джадис единственный стоял практически вровень с королём, являясь его советником. Его спокойствие, проницательность и выдержка привлекали Звонаря. Но только ли это?..

Четвёртый закивал с задумчивым видом, проглотив очередной крючок с наживкой.

«Если он возьмётся вдруг судить своим умом хотя бы в малых вопросах, — весело подумал Джадис, следя за реакцией своей жертвы, — то этот крючок, вытаскиваемый им собственноручно, раздерёт все его сложившиеся взгляды в кровавое месиво, попутно вырвав при этом сердце. О, как это ожесточит, образумит его! Но тогда ему останется только смерть, потому что свои мысли он не успеет отделить от чужих, насаженных в его голове колючим кустарником. Слишком тяжело будет продираться, уже окровавленным, ещё и через эти смертоносные заросли. Так пусть живёт в неведении, жалкий глупец!»

Мудрецы же, успокоенные отсрочкой, разбрелись по своим местам.

Второй с прищуром глядел из своего угла на Светлицу, посасывая леденец.

— Интере-е-есно… — протянул он, перекатив конфету за другую щеку, из-за чего его голос прозвучал глухим бульканьем.

— Что там тебе так интересно, Второй? — Первый повернулся к тому, хоть и собирался уходить и уже был возле тяжёлого железного заслона.

— Как думаете, что чувствует человек, когда его огонь… ну… забирают ТАМ?.. — Второй виновато опустил глаза на узлы подагрических пальцев, словно он устыдился, что задал вслух тот наивно страшный, вертящийся у всех в голове вопрос.

— Не сделаешь через два дня вытяжку — проверишь, — сладко протянул Джадис, отвернулся и зашагал к занавесу, скрывая улыбку от ошарашенного возможной перспективой Второго. Первый стукнул по металлу — один короткий и четыре с небольшими паузами прозвучали глухой дробью.

Роллетная дверь бесшумно потянулась наверх, словно гигантское животное прятало язык.

Джадис шагнул в проём, и занавес, поднимавшийся так плавно и тихо, с лязгом гильотины упал вниз, отрезая оставшихся в светличной от ушедшего.

Глава 9. Спаситель с номером

— Подойди-ка, милый, у нас немного времени, — старушка ласково обняла подбежавшего Симуса. — Экой ты уже большой!

— А вы… разве знаете меня?.. — Симус округлил глаза и уставился в лицо женщины.

— Я знаю всех, дитя моё. Но не об этом сейчас. Меня зовут Аполлинария, но ты можешь звать бабушка Липа, — старушка пригладила лохматые волосы мальчишки. — Сейчас ты в руках очень опасного человека.

— Вы про что? — мальчик озадаченно потёр лоб, пытаясь понять, что к чему.

— Ты спишь, я — твой сон. Когда ты окажешься вне сна — беги что есть сил. Но не дай увидеть, что ты догадываешься, что это за человек. Тот, что спас тебя. Если он поймёт, что ты собрался бежать — ты пропал, — старушка прерывисто вздохнула и заглянула в ясные голубые глазки мальчугана. — Иди к краю города, в ту сторону, где является первый свет. Там, в заброшенной деревне, ждёт тебя родная кровь.

— Но у меня нет родных! — Симус вскипел, отталкивая Аполлинарию. — Ты лжёшь?! — одновременно спрашивая и утверждая вскрикнул он, даже не зная, какой ответ старушки для него будет благоприятнее.

— Ты ещё многое не знаешь о своей семье, милый, не торопись настраиваться против меня. Со временем вся правда откроется тебе, ляжет на раскрытую ладонь без усилий. А пока найди девушку с фиолетовыми глазами. Сестра она тебе.

Мальчишка запустил руку в чёрные патлы и хорошенько взъерошил их, разрушая видимую приличность волос, устроенную Липой.

— Всё равно! Почему я должен вам поверить? И как я сплю, если я — вот он, стою, говорю, вижу?

Мальчишка озорно прищурился, улыбаясь кривоватой улыбкой. Бабушка Липа громко расхохоталась, и сквозь старческую хрипотцу слышался молодой голос шаловливой девчонки с рыжими косками.

Симус удивлённо смотрел на неё, не замечая, что образ отходит всё дальше и дальше, размываясь и исчезая…

Мальчик таращился в закопченный чёрный потолок, ещё видя отблеск сна на его шероховатой поверхности.

— Э, мелочь! Ты живой?

От испуга Симус рванулся, чтобы бежать. Но слабость и недавний сон в непривычно удобной постели настолько размягчили его тело, что оно совсем не желало слушаться. С грохотом рухнул он с кровати, закутанный в кокон одеяла как гусеница.

— Куда несёшься, блошка! — над его головой раскатился басовитый смех.

Симус выбрался из сковывавших его одеяльных цепей. Весь взъерошенный, он напоминал зашуганную пташку, попавшуюся в ловушку.

Он был слишком сконфужен, чтобы испугаться вновь, увидев перед собой чёрную маску с чернеющими прорезями для глаз, носа и рта. Тело неизвестного было обесформлено полами чёрной тяжёлой мантии, водопадом спускающейся с его широких плеч на пол. Только его приглушенный маской голос помогал понять, что сидящий — мужчина. На маске значился номер 361.

— Ты кто?! — ошалело зыркая глазами завопил мальчик. — Где я?!

— Успокойся и говори рассудительно, — приказал триста шестьдесят первый. — Я помог тебе, иначе ты так бы и издох на улице. Либо тебя бы сожрали. Не животные, так люди. Народец сейчас и не на такое способен, — номерной снял маску, вытер мокрое от пота лицо полой мантии и весело подмигнул замершему в изумлении Симусу. Под маской обнаружилось четыре чёрных полосы, напоминающих шрамы, но ими не бывшие. Словно въевшаяся жирная сажа уродливо темнели они на его лице.

«Так вот что я видел, теряя сознание».

— Ну, что уставился? Человек я, просто пожалел тебя. Оденься, да умой лицо — сядем за еду.

Недоверие Симуса росло, не угасая, особенно после предупреждения Аполлинарии из сна. Но упоминание о еде разом согнало все сомнения на второй план: сон и тревога не были материальными, в отличие от пустого вот уже как несколько суток желудка.

Симус поднялся, пошатываясь подошёл к сидящему.

— С… спасибо вам, — он с любопытством оглядывал обмундирование человека, стараясь не пялиться на чёрные полосы, рассматривал его редкие рыжие усики, длинный хвост причёски с бритыми висками.

«Совсем не страшный. Ничуть. Ха-ха-х! Он даже смешной! Вон, усики какие! И… он явно богат…» — успокаивал себя Симус, с восхищением осматривая одежды спасителя.

— Благодарить рановато. Надень, — он что-то взял со стола и швырнул Симусу. — Давай, чего встал? Не девка вроде, чтоб стесняться, — он похабно гоготнул и уставился тёмно-зелёными глазами на мальчика. — Живее!

Подхватив разворачивающийся в воздухе комок серой ткани, Симус поспешно развернул его. Оказалось, что в узел была заключена плотная серая рубашка со стоячим воротником чёрного цвета. Кокетка, полочки и кромка также были чёрные. Зато пуговицы, начищенные до серебряного отлива, отражали свет короткими всплесками, подобно капле, на миг схватившей солнечный луч. Повернувшись спиной к незнакомцу, Симус скинул свои лохмотья, выцветшие и посеревшие от грязи. Он быстро осмотрел рубашку и забрался в неё. Рубаха доходила до середины бёдер, свисая с его исхудалых плеч свободной драпировкой.

К длинной рубашке прилагался черный пояс, который Симус крепко стянул на хилом тельце, не получающем достаточного количества необходимого питания.

— А штаны мне на тебя натягивать? — усмехнулся спаситель.

Симус покраснел, сел на кровать и натянул штаны из той же материи, что и рубаха. Они были значительно тяжелее её, потому что в довершение к плотной ткани имели тёплую подкладку. По бокам штанов были пришиты серебристые широкие лампасы, по которым шёл узор в виде крохотных чёрных огней. Такие же огни шли по кромке рубашки, клапану кармана и рукаву, отличаясь только цветом серебра.

Штаны спадали. Истощённость Симуса пугала. Было неясно, как этот мальчишка вообще выжил, а не рассыпался косточками прямо на месте.

361-ый кинул ему посеребрённый кожаный ремешок.

— Так и думал. Как ещё твой… агрх-крх-крх! — наигранно закашлялся он. — А впрочем, это не важно, — бодро продолжал он. — Сапоги! — его палец указал под кровать.

Симус, успевший затянуться ремнём, осторожно наклонился. Голова безумно кружилась, и он боялся упасть.

Свалившее его с кровати одеяло мешало, и он отодвинул его рукой.

— Подними, — железные нотки, явно сдерживаемые, всё же просачивались в его голос. Власть.

Симус торопливо поднял одеяло, стараясь не запутаться, застелил им постель. Рыжий одобрительно сверкнул хитрыми глазами, молча указал вниз. Симус понял.

Через несколько секунд на его ногах сидели ладные сапоги из чёрной лакированной кожи. Их короткие голенища крепко держали ноги мальчишки, будто шились специально для него.

— Как долго копошишься. А вроде один шёл, скорость должна быть звериной.

Рыжий подошёл к мальчику, взял его за ухо и, крутанув так, что то, хрустнув, покраснело, повёл Симуса к стоящему на табуретке тазу с водой.

Мальчик понял, что сопротивляться не имеет смысла, и потому шёл покорно, стараясь повернуть голову так, чтобы ухо болело меньше. Не выходило. Несчастный хрящик горел от неестественного положения, бил пульсирующими сигналами в голову, заявляя о своём возмущении таким обращением.

Триста шестьдесят первый подтащил мальчика к тазу и стал умывать одной рукой, другой ещё сильнее стискивая и выкручивая ухо. Намочив лицо Симуса, который не успел задержать дыхание и фыркал, хлебнув воды, мужчина стал яростно мылить физиономию и волосы спасённого. Наконец, завершив пытку, он вылил на голову Симусу кувшин ледяной воды, пустив её тонкой струёй. В завершение он отпустил ухо подопечного и накинул ему на капающие волосы полотенце.

Симус, боящийся новых неожиданных выходок спасителя, поскорее вытер лицо и волосы, зачесал их назад протянутым гребнем.

«Даже такая простая вещица у него — из серебра… И камушки, вон, блестят какие-то…» — вновь поразился Симус богатству, кажущемуся сказочной выдумкой.

Они сели за тот же стол, за которым ждал его рыжий. На поцарапанной деревянной столешнице уже дымилась принесённая незаметной служанкой похлёбка.

«И когда только успела? Наверное, пока меня простирывали в тазике… — сообразил Симус, покраснев от стыда за перенесённые унижения. — Надеюсь, она ничего не видела…»

На деревянном широком блюде развратно развалились куски вареного мяса, сочившиеся жиром, приглашая вцепиться в их плоть. На том же блюде улеглись стройной птичьей галкой куски нарезанного хлеба.

— Ешь, — коротко полуприказал, полуразрешил 361-ый и сам принялся за еду. Он ел жадно, заглатывая большие куски, почти не пережёвывая их.

Симус же, несмотря на страшный до одурения голод, ел мало и осторожно, с тревогой посматривая на мужчину.

«Не отравлено, сам ест, — облегчением пронеслось в голове. — Зачем же он это всё делает?..»

— Малец, я уйду по делам, ты побудешь здесь, — задумчиво начал спаситель. — Отдыхай пока, ешь, тебе это нужно. Потом вернусь — обсудим, что с тобой делать, — Симус уловил в голосе говорящего какую-то опасную ноту, и в очередной раз убедился в необходимости бежать.

— Хорошо. А как… как вас зовут? — несмотря на то, что он уже продумывал пути побега, ему хотелось поблагодарить того, кто помог.

— У меня нет имени. Только номер. Что за глупый вопрос? — Рыжий подозрительно прищурился, осматривая лицо поперхнувшегося от внезапности Симуса. — Что бледнеешь? Ты, не здешний, видать?

— Я… я издалека… — пролепетал мальчишка, когда его отпустил кашель.

— Триста шестьдесят первый. Хотя… можешь звать просто Рыжий. Тебя-то как звать? Номер? — говорящий выжидательно наклонился к мальчугану так, что тот чувствовал на своей щеке его дыхание, отдающее жирным запахом съеденной пищи. Мальчик сглотнул комок, начавший мешать в горле своей готовностью вызвать рвоту.

— Я не знаю номер… я… меня… меня Симус, — он покраснел, опустив взгляд, чувствуя, что не знает чего-то обыденного для того мира, в котором очутился, что очень выделяло его от обитателей Громбурга.

— Ин-те-рес-но-о-о… — протянул Рыжий и снова откинулся на спинку шаткого стула. — Ладно! Отдыхай тут, — засуетился внезапно он. — В другой комнате служанка, если что понадобится.

— С… спасибо вам…

— Ага, — 361-ый натянул номерную маску, укутался в бесформенную мантию и вышел, крепко хлопнув дверью.

«Выждать и — бежать!»

Глава 10. Проводница

Из занятий в ожидании Симусу оставалось только рассматривать обстановку помещения, в котором он оказался, и на которое до сих пор не имел возможности нормально взглянуть.

Комната не была большой — скорее, пустой. На дощатых стенах ничего не было — ни картинок, ни заметок — ничего. Дурной знак. Чёрный от часто протапливаемой печи потолок давно не мыли. В углах висели ошмётки старой паутины, собиравшей на себя всю пыль и копоть так, что уже не была невесомым изящным кружевом, а свисала липкими и пачкающими сгустками, каплями тяготеющими от своей грязной ноши.

Стол не был ничем покрыт. Неубранный, он был заляпан пятнами жира и усыпан хлебными крошками. Остатки еды Рыжий закрыл тем же полотенцем, которым вытирал голову Симус.

Комната плыла в полумраке. Скудной полоски света, просачивающейся из маленького квадратного окна, грубо сработанного и без подоконника, совсем не хватало, чтобы разогнать серую мглу помещения.

— Сейчас вообще день? Утро? Вечер? — думая то вслух, то про себя, он посмотрел на улицу. По суете толпы, мельтешащей внизу, мальчик догадался — утро.

«Неужели сутки проспал?.. Или… несколько?..»

Возле окна из стены торчал осколок зеркала. Симус стал на носочки, балансируя, заглянул в него. Из глубины пыльного огрызка стекла на него смотрели голубые глаза. Слегка взволнованные, но лучистые и ясные. Нестриженные волосы высохли, вернувшись в своё любимое состояние хаоса. Чужая одежда шла ему, благородно выделяя его бледность.

«Пора!» — щёлкнула в голове короткая команда.

Взял полотенце, осторожно завернул в него остатки хлеба и мяса, хоть его и воротило при мысли, что он это берёт.

«Он богат, и я ведь беру, только чтобы вновь не голодать, не из жадности. Кроме того, он сам позволил мне есть. Только я сделаю это не здесь, а… дальше», — уговаривал он протестующую совесть.

Симус осторожно приоткрыл дверь, в которую до этого вышел 361-ый.

«Где же служанка? Нельзя ей попадаться на глаза»

За дверью оказался тёмный и сырой коридор без окон. Пахло плесенью и мокрой шерстью. Симус вздрогнул.

В конце светилась прямоугольная рамка двери. Тут и там валялись горы рухляди, давно не используемой и ненужной, но зачем-то накапливаемой: сапог, затерявший свою пару и погрызенный мышью, прогоревшие котлы, гнутые гвозди и ложки, обух от топора, чей конец был измочален в деревянное крошево, куски проволоки и пружины… Всё это смешалось с ржавчиной, пылью и битым стеклом в одну кучу хлама, силуэтом рисовавшуюся впотьмах и лишь изредка показывало отдельные свои части, как змея, сверкающая отдельными чешуйками в сумраке.

Ступая как можно тише, Симус шмыгнул в холодную темноту. Дверь за ним захлопнулась беззвучно. Преодолев в несколько скользящих шагов туловище коридора, мальчик рывком вышел за дверь, тут же плотно притворив её.

На улице было оглушающе шумно и гадливо. Многоногая вошь из человеческих тел ворошилась и извивалась, что-то вопила, визжала, воняла помоями и гнилью.

Единое тело тысяченогого насекомого разбивали островки охраняемых персон — на них были дорогие одежды и маски с номерами, с вытаращившимися на мир своими изгибами. Стражники разгребали перед идущими людскую грязь руками-лопатами, почти не касаясь её.

Это и не было необходимым. Завидев в толпе номерную маску или проблеск цветных тканей, люди сами отскакивали в сторону, иногда льстиво кланяясь по многу раз.

Все лица были исполосованы чернотой. Не одна, не две — множество полос рисовались уродливыми шрамами. Попадались и вовсе полностью чёрные, словно с головой окунувшиеся в сажу. Трудно было оторвать от этих знаков взгляд, перевести его дальше, чтобы разглядеть само лицо, увидеть человека. Так уже издали метили человека его пороки, кричали громче любых слов, перекрывая лицо и голос хозяина.

Многие пытались скрыть лица — толпа пестрила самодельными неуклюжими масками, плотными вуалями и шляпами с большими полями, тень от которых закрывала большую часть меток. Бедняки пытались прикрыться хотя бы рукавом или капюшоном. Но из всей массы таких, сохранивших бледную тень совести, было совсем немного. Да и такие жалкие попытки не исправить, но спрятать свои поступки, мало помогали — человек оставался опущенным и трясущимся за раскрытие причин меток, погружаясь в пучину грязи всё глубже и творя новые метки уже в попытках скрыть старые. Метки множились, проступая через любые преграды, говорили за хозяина всё о нём, вышагивая похоронным маршем вперёд человека.

Симус, растерявшийся на мгновение, вспомнил слова Рыжего о быстроте. Он хотел тут же слиться, вмешаться в эту толпу, чтобы скрыться от возможной погони. Но это ему не удалось.

Завидев чистое лицо и соотнеся его с дорогими одеждами, меченые, охваченные яростной завистью, кричали, открывая его местоположение.

— Богатенький чистюля!

— Серебро на шкурках-то, папаша небось при дворе…

— Что такой неженка позабыл тут-то?

— Маленький ублюдок! Пусть тебя исполосует так, чтоб не узнали и вышвырнули! Посмотрим, через сколько ты подохнешь, как последняя бешеная собака!

— Меток не видать, рожа вон, сияет, намытая. Небось папаша постарался, чистит частенько от грешков, а сам небось вечно в маске.

Злые выкрики не прекращались, становясь всё более страшными и угрожающими. Резкими вспышками мелькали перед мальчиком жуткие злые лица с впалыми глазницами, беззубые и воняющие, с торчащими во все стороны волосами. Толпа норовила сдавить Симуса в своём смрадном чёрном теле, втоптать в свою грязную массу новой частицей, видя, что он совсем один.

Растерянный Симус стоял на улице, давно забыв, что ему нужно бежать. Неловко оттягивающий руки вниз, завис комок с взятой у Рыжего едой. Мальчик не понимал, почему все эти люди с такой яростью накинулись на него, не понимал их воспалённой завистью злобы. Ему совсем было невдомёк, как ревностно относились жители Громбурга к чужим меткам, а тем более — их отсутствию. Свет чистых для них был ослепительнее богатств и довольства, и потому они, подобно насекомым на пламя, слетались на него, стремясь скрыть от всего мира что-то отличное от них, лучше них. Ведь если среди тьмы является свет — невольно начинаешь сравнивать. Сравнение не шло в пользу запятнанных, и они, понимая это, старались не изменить себя, а спешили устранить источник угрызений остатков совести (если таковые ещё сохранялись в них).

Симус понял, что попался в ловушку безликой, но многоглазой, внимательной толпы, которая, ощетинившись, теснила его не только своей тяжёлой массой, но и увеличивающимся презрением и завистью к нему.

Внезапно что-то колючее обхватило его ногу. Симус заорал на радость многоногой вши, шевелящей всеми своими отростками с неистощимой энергией. Не понимая, что могло его уколоть, он резко согнулся, осматривая пораненную конечность.

«Кошка?.. Среди такой толчеи?..»

Да, его ногу сжимала в когтистых объятиях чёрная кошечка, ставшая для этого на задние лапы. Симус присел и погладил животное, на мгновение забыв о толпе, всё ещё кишащей подле него и не собиравшейся отступать от своей добычи.

— Ты ж какая… Пушистенькая… потерялась тут наверное, бедненькая?..

Кошка, мурча, тёрлась о его ноги, иногда уходя в сторону, словно прося мальчика покинуть тесное, сдавленное людскими телами пространство.

Мальчик недоуменно следил за движениями кошки, не понимая её желания.

— Больной, дикую трогает!

— Во-во, пущай ему чернушка гляделки-то повыест!

— Чтобы дикая так ластилась… — единственное логичное замечание из всей толпы утонуло в хоре очередных вскриков и проклятий.

«Следуй за мной. Сделай вид, что догоняешь меня», — кошка в упор смотрела в его глаза.

— Что?.. — Симус уставился на ушастую. Та стояла вполоборота, кося жёлтыми глазами и нервно подрагивая длинным хвостом. И вот она побежала. Словно нехотя, она не сразу перешла на быстрый ход, позволяя себя догнать. Толпа послушно отхлынула перед несущейся сквозь неё странной парочкой, напуганная появлением животного.

Они долго петляли по улицам, которые сужались, становясь всё грязнее и запущеннее.

— Ку… ку… крх-крх-крх! Стой! Куда ты ведёшь меня?.. — Симус, сам еле стоящий на ногах и при этом ещё и тянущий узел с едой, уже спотыкался и еле дышал.

Кошка остановилась, села перед ним и стала вылизываться с невозмутимостью камня. Симус хотел сползти вниз по стене, но, вспомнив о новой одежде, посовестился, боясь испачкать, и стал, уперев руки ладонями в колени.

Постепенно его дыхание восстановилось, и он выпрямился. Кошка, уже давно переставшая вылизываться, сверлила его своими огромными жёлтыми глазищами.

— Ты мне помогла, кошечка. Спасибо тебе… — нерешительно выговорил мальчик и вновь хотел её погладить, но та опять нервно задёргала хвостом.

— Во-первых, не зови меня кошечкой. Звучит до омерзения слащаво, ты ж не с гулящей девкой говоришь. А во-вторых — да, думаю, тебя бы там перетёрли в порошок, если бы не я, — кошка самодовольно зажмурилась, пока глаза Симуса всё больше округлялись, а сам он становился пунцового цвета. — Меня за тобой прислали, предвидя, что будут такие проблемы, — продолжала ошарашивать она его.

— Ты… вы… говорите?.. — сдавленным голосом прошипел Симус, таращащийся на кошку.

— Так, перестань таращиться, на чучело похож, — хвостатая прикрыла правый глаз, смеривая взглядом мальчика. — И не вы, а ты, и вообще — Мара. Конечно я говорю. Ты ведь говоришь, пусть и не складно, отчего бы не уметь это делать мне?

— Ого… — выдохнул Симус, уставший, но не прекращавший удивляться.

— Только впредь не лапай мою шёрстку, если я сама не позволю. Отмывайся потом от вас, — кошка сощурилась, прижав обиженно уши.

— Прости… а я — Симус! — добавил он невпопад.

— Тс-с-с, глупенький! Я твоё имя знаю, зато ты явно не имеешь представления о том, что тут творится! Здесь нет имён, только номера. Ты же не хочешь умереть? — Симус отрицательно закрутил головой. — Запомни: Там, где люди, теперь опасно. Сейчас мы отправимся к избраннице Липы. Если нужно будет что-то сказать — лучше проговори про себя, мысленно. И умоляю, не смей брать меня на руки, я же просила! — Мара, поймавшая мысль Симуса, смешливо наморщила мордочку.

Мальчик опустил глаза, не ожидавший, что она подловит его.

— Я не сержусь, — успокоила она. — Кто дал тебе эту одежду? — резко перешла она к делу.

— Триста шестьдесят первый, Рыжий. Он спас меня.

— А-а-а, тот рассыльный, значит…Его точно насторожило твоё имя… Вовремя ты всё-таки ушёл оттуда. Идём, мальчик, нам предстоит преодолеть немалый путь. Но… — Мара вдруг согнула голову к грудке, рванула на ней пушистый чёрный мех и подбросила в воздух. Плывя по ветру к Симусу, тот стал увеличиваться. Шерсть скручивалась в нити, те ткались, искрясь и переплетаясь между собой.

Мара мяукнула:

— Лови же! Испачкается!

В его руках оказался чёрный плащ с капюшоном. Мальчик накинул его вместе с ним, застегнул серебряный аграф, в котором сияли синие, как его глаза, камни — цвета предгрозовых туч.

— Береги эту накидку. Она меняет одежду, иногда — внешность, но её ненадолго. Чем чаще будешь пользоваться этим — тем хуже удастся перевоплощение, тем меньше будет время существования этой маски. Чтобы преобразиться достаточно тронуть аграф и представить нужный образ, будь то одежда или внешность. С одеждой всё просто, а вот с внешностью… Первый раз новое лицо может существовать сутки, а дальше — с каждым разом на час меньше.

— Спасибо за подарок, но…разве тебе не больно?.. — Симус, нахмурясь, сел на корточки перед Марой.

— Я линяю, почти не чувствую, — муркнула кошка, утаив, что на деле эта магия причинила ей куда больше боли, чем выдернутая шёрстка.

— Тогда ладно, — повеселел Симус. — Куда нам нужно идти?

— Забыл, что говорила Аполлинария? Эх, сомневающийся чудак… — намекнула она про его сомнения в предупреждениях бабушки Липы и притворилась расстроенной.

— Я… Я знаю, помню! Она сказала про первый свет, значит… значит…

— Значит?

— Значит нам в сторону утра!

— Утра? — тут же переспросила Мара, искренне удивлённая таким ответом. — Это ты так рассвет называешь?

— Да… наверное, — вновь засмущался Симус.

— Что ж, хорошо, что ты всё-таки слушал внимательно, пусть и переиначил на свой лад. Идём. Нам нужно скорее покинуть город, пока его не закрыли в поисках тебя.

Глава 11. Старый дом (Часть 1)

Облазав весь дом, собрав на свою одежду несчётное количество застарелой пыли, паутины и каких-то пушинок, Сирша добралась до кладовой. В ней, к радости девушки, обнаружилось немного мёда, пчелиного воска и масло.

— Жалко, что бабулину мазь нельзя уже использовать, — огорчилась Сирша, вертя в руках баночку желтоватого вещества, засохшего и растрескавшегося от времени. — Она стоит тут больше двух лет…

Коленка продолжала напоминать о себе саднящей болью, отвлекая и требуя внимания. Но девушке было некогда: старый, но крепкий дом был пылен и холоден, отдавал резким запахом нежилого, и до вечера нужно было это исправить.

В той же комнате она откопала много необходимых вещей: вёдра, уйму котелков и пару сковород, пестик со ступой из дерева, вырезанные дедом, что-то ещё… Сбегав во двор, наломала голик из свежих веток.

— Чего-то я ещё хотела… не хватает… — увлечённо рассуждала она сама с собой. — Точно! Печь!

Веничком она сняла пыль, скопившуюся на посеревшей от времени махине.

— Гу! — труба глухо ухнула в ответ на её вопль. Сирше становилось весело: вновь начиналась игра, в которой правила устанавливала она.

Схватив вёдра, она побежала за дом, заминая ногами высокую траву. Та ложилась внахлёст наподобие густой косы, и Сирше казалось, что она идёт по голове закопавшегося великана. Тогда она несколько сбавила шаг, чтобы не ступать тяжело и не причинять великану неприятные ощущения.

Трава была влажной от утренней росы, которая, ещё не высушенная солнцем, сверкала и переливалась в его лучах ярким разноцветьем. Штанины тут же пропитались искрящейся влагой, потяжелели и облепили ноги, мешая идти, но для Сирши это было частью новой игры с домом. Ей хотелось видеть его снова живым, как в детстве.

За домом, в глубине разросшегося и одичавшего сада, Сирша отыскала родник. Весело журчала вода, перекатывала крохотные песчинки, переворачивала небольшие камушки, любуясь их гладкостью — своей упорной работой. У больших камней она рассерженно вскипала, не в силах сдвинуть такую тяжесть с места. Ей оставалось лишь, обиженно шипя, потихоньку облизывать их, чтобы хоть по крупицам бороться с глыбами своей мягкой, но верной силой.

Сирша набрала в ведра мокрого песка и воды и принялась яростно тереть их круглые бока. Потемневший металл, от безделья слегка тронутый ржавчиной, начал очищаться, весело поблёскивая под напористыми движениями девушки. И вот оба ведра, вымытые, стоят вверх дном, а неугомонная хозяйка тащит котлы и сковороды, подвергая их той же участи.

Оставив посуду сохнуть, Сирша потащила в дом воду. Пока она чистила утварь, вспомнила, где взять кремень и дрова. В саду же нашлось множество сухостоя, который был тут же притащен в дом. Вместе с взятым девушка прихватила сухой коры и мха.

Дрова нашлись за печью, словно поджидавшие её прихода. Приготовленные ещё бабушкой, они лишь немного отсырели в закрытом доме, напившись влаги из воздуха.

Всё было уложено в печь таким образом, чтобы сырые поленца были сверху, а в середине — сухие ветки и мох, которые точно сразу займутся огнём. Волнуясь, Сирша зашарила рукой по лежанке. Ничего. Поочерёдно заглянула в тёмные печурки, и вот тут-то повезло: в глубине одной из них, под трубой, нашлось огниво, которое она и искала. Девушка просияла довольной улыбкой: огню быть!

Через несколько минут печь осветилась шаловливыми язычками пламени. Дрова ещё не взялись, лишь дымились, подсушиваясь от набирающего силу пламени. Немного понаблюдав за огнём, Сирша прикрыла окно печи заслонкой.

— Ну вот, теперь огонь выжжет эту противную вонь осиротевшего дома, — пробурчала она под нос, морща его от всё ещё стоявшего запаха нежилого. — А хорошо бы что-то поесть… — заметила она и, взяв из бабушкиного шкафа какую-то книгу, снова вышла в сад.

Освещённый полуденным солнцем, он казался живым существом, что-то тихо шепчущем зелёными устами. Сирша вздохнула: птиц до сих пор не было слышно, и это напрягало.

Взятый травник помогал отыскать съедобные травы и коренья. Составленный заботливой бабушкиной рукой, он разворачивался подробными рисунками и советами по использованию того или иного растения. Вооружившись лопатой, Сирша выкапывала всё новые и новые коренья, оборачивала их громадными листьями и складывала возле сушащихся котлов у ручья. Туда же отправлялись и найденные грибы. В ряд лежали они с лапчаткой, лакричником, пастернаком, одуванчиком и диким луком.

«И питьё, и еда, да даже сладкое у меня будет! Вот вымочу и приготовлю вечером. Пир будет!..»

Стало грустно. Пир для одного человека?.. Сирша вспомнила, какие устраивались совместные с Ладой посиделки, их неугасимое веселье, несмотря на разницу в возрасте, приготовление новых необычных кушаний. Принимала участие и Марка, вертясь возле стола в ожидании угощения.

— Что это я! Сижу, а дел ещё!.. до зари не управиться! — встряхнулась она от грустных мыслей.

Действительно, дел всё ещё не становилось меньше. Девушка поворошила прогоревшие дрова, подбросила новые. Печь начинала нагреваться, пыхтела, раздувая каменные щёки, с треском пережёвывала свою деревянную пищу огненными зубками. Она благодарно гудела свою дымную песенку, аккомпанируя себе ветром в трубе.

Вымытые в ручье коренья, травы и грибы Сирша порезала, замочила в котле.

— Как приберусь — наготовлю вкуснятины! — пояснила она кому-то, поучительно выставив палец.

Окна и дверь были распахнуты настежь, даже небольшие форточки не отворяющихся окон были открыты, и в них волнами врывался свежий воздух, вытесняющий старый. В воздухе стоял туман взметнувшейся пыли. Он золотисто клубился в солнечных лучах, ясно рисуя их, как по линейке, чтобы затем, в сумрачной глубине комнаты, растворить в своём нутре.

Грязные вещи Сирша комом выволокла на улицу.

— Потом постирать что ли… — она отнесла узел к ручью и, подумав, вывернула вещи прямо в воду, придавив камнями. — Пускай промываются от пыли, а потом уж я доделаю оставшееся.

Голик девушка умудрилась насадить на черенок от лопаты, сделав себе ладную метлу, которой она принялась шуршать в доме, наполнив его оживлённой работой.

Подкладывая иногда в печь дровишки, Сирша выскребала все углы от мусора, скопившегося за годы. Она двигала мебель, обметая пыль с её поверхностей, снимала паутину и труху со стен, потолка, подоконников. Метла мелодично шурхала, потрескивали в печи поленца. Сирша затянула песню, слова которой въелись в память каждой буковкой, множество раз петые матерью и бабушкой.

Свет в тебе —

Разгонит мрак.

Не отдай его за «так»,

Не продай за звон монет!

Ты позволь ему гореть;

Он согреет в холода

И поможет, коль беда.

Силами тебя не обделит.

Коль затушишь — аконит…

Стоит только раз упасть —

Разверзает бездна пасть,

Темнота затянет в омут,

Закружат грехов водовороты…

Ты гори, свети, не гасни!

Знай, ведь это не напрасно!

Твой огонь пускай кипит:

Люсдельбена цвет растит…

Сор сгорел в печке так быстро, что Сирша и зевнуть не успела. Она засмотрелась на огонь:

«Вот так года горят, в мгновение, в жарком огне жизни. И не заметишь, как прогорят, оставив только остывшие угольки…»

По порядку вымыла она окна, полки, протёрла мебель и полы. В доме разлился аромат чистоты, гуляющий воздух всё быстро высушил. Сирша прикрыла все окна и дверь, оставив открытой только одну форточку — пусть теперь дом нагревается.

— Ну, теперь тут снова можно жить! — усмехнулась она, любуясь проделанной работой.

Хорошенько отжав занавески и половички, выполосканные, Сирша развесила по ветвям деревьев на просушку.

«Нужно украсить дом цветами. Как праздник чтобы было! Только, чтоб подольше стояли…»

За садом простиралось поле, волнами вздрагивавшее на поднявшемся ветру.

— Вот и ветер! — рассмеялась Сирша, и, расставив руки в стороны, зажмурилась, закружилась, позволяя воздушному хулигану играться с её волосами как ему вздумается.

Ей казалось, что она и ветер, и это поле с пляшущими стебельками трав — единое целое, не было уже отдельного «Я» — была только спиралью ввинчивающаяся в синь вечность.

Ноги сами согнулись, и девушка, упав в объятия ароматных трав, распахнула глаза. Она смотрела в бесконечно высокое небо:

«Вот оно, вечное и доброе, смотрит на меня, вливается в мои глаза, огромное и великое. На меня, такую песчинку, а я — как можно мне смотреть на него вот так просто, с такой наглой бесстыдностью?»

И продолжала смотреть, не ощущая своего тела, слившись в одно целое с держащей её в своих шершавых и тёплых ладонях землёй.

«И правда, великанша, — вспомнилась ей травяная коса. — Но пора…»

Нехотя поднявшись, Сирша отряхнула волосы и комбинезон от налипших травинок.

За полем обнаружился ельник, значительно разросшийся с тех пор, как она последний раз его видела. Он возвышался игольчато-синей массой над широким простором. Внутри ельника было прохладно. Лапы елей, не пропускающие вглубь солнечные лучи, бережно сохраняли зеленоватую тень. Несмотря на желание пройтись по лесу, девушка не пошла далеко, а сорвала несколько больших ветвей с шишками и покинула ельник скорым шагом.

Поле дышало и волновалось, доверчиво тянулось к синеве. На ходу Сирша срывала цветы и понравившиеся стебли.

Солнце уже наливалось румянцем, уставшее и сонное. Свет стал мягче и золотистее, даже скачущий по ветвям деревьев ветер лениво присмирел, тихонько укачивая зелень макушек.

Наскоро разместив высохшие занавески и половики, Сирша принялась украшать дом.

Во всех углах и щелях появились яркие невянущие цветы и еловые ветви. Шишки нашли себе место на подоконниках. Дом, убранный как к празднику, стоял нарядный и благоухающий, живой. Единственная его комната словно стала выше, просторнее и светлее.

«Как невеста или… покойник…» — содрогнулась внезапно Сирша. Странная мысль напугала её.

— Вот глупости выдумала! Кому тут играть свадьбу или умирать?.. — затихшим голосом произнесла она вопрос, который звучал слишком тяжело.

— Нужно готовить! — разрушила она начинавшую стягиваться тишину, вспомнив о собранных запасах.

Стоило поторопиться: растаявшее солнце стекло к горизонту багровой лужицей и грозило совсем скоро ухнуть в своё ложе, залив всё ночной синью.

Глава 12. Старый дом (Часть 2)

Ещё после уборки Сирша набрала огромный чан воды, с трудом взгромоздив посудину на плиту.

— Тут не только на чай, тут искупаться хватит, — усмехнувшись, припомнила она железную ванночку за печью. Вымытая, теперь она стояла у пыхтящей печи, дожидаясь своего часа.

Порезанные грибы, коренья и травы отправились в котелке в печь. Корни лакричника Сирша поставила вариться в отдельном котелке, добавив туда мёда. Девушка помнила, что в сваренном виде этот корень сладок, как морковь, и потому собралась сделать из него сладкое пюре.

Корень одуванчика весь день сушился на горячей печи. Сирша довольно хмыкнула и вооружилась ступой и пестиком.

«Разотру в порошок, будет напиток, почти как этот, как его, у короля… кофе, точно!» — вспомнила она бродящие россказни о дворе и его хозяине.

Она принесла из кладовой несколько свечей: Мирана всегда хранила их большой запас, потому как любила вечерами просиживать над травником.

Дверь была плотно притворена. Сирша, подумав, накинула на петлю крючок и задвинула до упора щеколду. Совершенно не хотелось, чтобы в дом посреди ночи забралось какое-нибудь животное или бродяга. Занавески были задвинуты, чтобы свет из дома не привлекал лишнего внимания.

Звонким тиньканьем пестика корни превратились в коричневатый порошок, который Сирша ссыпала в небольшой тканевый мешочек и завязала, оставив чуть-чуть себе для напитка.

Из огромного чана горячей воды она набрала немного в отдельный котелок, оставив его на плите: пусть будет горячая вода для одуванчая — именно так окрестила она свой будущий напиток.

Ожидая, пока приготовятся коренья, она занялась постелью. В шкафу отыскались подушки и свёрнутые одеяла, увязанные от пыли в громадные мешки. Сморщившись и чихая, Сирша вынула их содержимое, попутно жалея, что не догадалась хотя бы потрясти всё это на улице днём, до уборки. Но уже было поздно, и прощальные лучи солнца, сонно махнув из-под земляного одеяла, погасли, окуная мир в сумеречную сиреву.

Но в согретом воскресшем доме гудела песенки печь, бормоча что-то на своём теплом печном языке. Она была сыта, и язычки огня уже не с таким яростным голодом бросались на дрова, вытанцовывая дрожащими тенями на стене. Зажжённая пара свечей тоже участвовала в танце, но отдельном — спокойной и медленной парой плыли их огни в лёгком сумраке комнаты.

Сирша соорудила себе постель на лежанке печи, уложив туда столько одеял и подушек, что её место для сна вполне могло сойти за надёжное гнездышко. Довольная девушка спрыгнула с печи.

Она опустила ванну перед печью и вылила в неё весь чан горячей воды, разбавив слегка холодной. Но просто ванна была скучной, хотелось усилить атмосферу необычного вечера.

В воду с гулким бульканьем полетели ароматные веточки, оставшиеся у Сирши после украшения дома. Горячая вода высвободила их аромат, а он расплылся мягкой головокружительной волной в воздухе, расслабляя и успокаивая. Возле ванны она поставила заваренный одуванчиковый порошок.

— Сейчас вернусь!

Всё в том же шкафу отыскались огромное полотенце и длинная, до пят, ночная рубашка. На дверце обнаружился детский костяной гребешок Сирши, покрытый резными узорами.

Одежда, скользя и тихонько шурша, упала к её ногам, оголив хрупкое молодое тело. Мягкий свет смазывал все неровности, и в оранжевых отсветах стояло нечто божественно прекрасное, сияющее золотым ореолом.

Девушка, заражённая торжественно-таинственной атмосферой, медленно забралась в ванну.

Горячая вода нежно покусывала, не причиняя боли, но рассыпая по телу приятный бег крохотных мурашек. Сирша осторожно села, подобрав колени: ванна не вмещала её нынешнюю во весь рост. Но это не мешало ей. Она съехала на дно, оказавшись под водой, и, немного погодя, распахнула глаза.

В ушах стоял нежный звон, как от тысяч далёких серебряных колокольчиков: это вода, движимая её телом, терлась о железные бока ванны. Свет, искажённый водой, плыл в глазах золотыми змейками и яблочками. Сирша прищурилась. Змейки закрутили хвостами, поедая яблоки, но вместо тех появлялись всё новые и новые.

Чувствуя подступающую нехватку воздуха, девушка вынырнула, села поустойчивее в скользкой ванне и взяла одуванчай. Горячий напиток приятно отозвался теплом внутри.

На длинных ресницах остались капельки воды, иногда бесшумно падающие в её кружку. Тогда Сирша тихонько смеялась и в очередной раз отпивала.

Оставим её наедине с тем кратковременным спокойствием, которого она так желала. Пусть отдохнёт от тревог, поужинает и уснёт в своём уютном одеяльном гнезде. А нам нужно увидеть ещё одно важное событие, случившееся в самый разгар этой ночи…

Глава 13. Мать

— Я говорил вам, что в Тиве будут чистые? А мы проверили только два дома, — Первый с гордостью в голосе повернул маску на спутников, плетущихся следом за ним.

Пятый нёс небольшую ёмкость с закупоренным отверстием. На его шее как шарф, болтался шланг, один конец которого был подключен к сосуду. Другой напоминал жало: острое треугольное лезвие со стеклянной полой трубкой свешивалось, изредца чиркая по мантии Виллэда.

Лица, как несущего прибор, так и всей группы, были скрыты масками, как и всегда. Никто не должен знать лиц убийц, тем более — под эгидой власти. А жаль. Но убийцы охранялись молчанием стада и обезличивающими масками.

Пять одинаковых бесформенных фигур. Пять масок, различных лишь номерами да цветом у Первого: у всех были чёрные, у него же, как у приближённого короля — белая. Даже рост идущих был одинаков: при дворе каждому подбирали обувь с платформой такой высоты, чтобы по итогу все были одного роста. Так стиралась напрочь личность и её особенности, оставляя голые механические навыки, нужные королю. И тот, кто смел выделяться без особого дозволения — карался…

— Сюда, — коротко бросил Первый, указывая на крохотный голубой домик, осевший и поросший лишайником. Он, казалось, съёжился и присел, не в силах полностью спрятаться от надвигающейся беды в лицах Пяти. Одинокое окно скудно светилось, единственное во всей деревне.

— Лада целый день провела в тревожном одиночестве. После того, как она пришла навестить Сиршу, казалось, прошла вечность, за которую старость ещё сильнее надавила своею безжалостной ладонью на её обычно живое лицо. От это жестокой длани резкими линиями выступила сеть глубоких морщин, лицо посерело, осыпанное пеплом тревоги. За день постарела Лада словно на десять лет.

— Что же это?.. Что случилось с моей девочкой? — беспокойно охала старушка, увидев пустой дом, в котором горел ядовито-зелёный свет, забытый пропавшей хозяйкой. Но больше всего поразила Ладу зияющая пасть пролома, изрыгающая гнилой запах. Женщина почувствовала прилив тошноты и поспешила вернуться в своё одинокое обиталище, пытаясь разгадать тайну исчезновения девочки.

В эту ночь старушке не удавалось уснуть. Она поминутно открывала глаза, ворочалась, пытаясь найти удобное положение затекающим членам, положение, в котором старые кости не будут давить встревоженное сердце. Положение не находилось, и, намучившись, Лада зажгла свечу и стала вязать свитер для Сирши, который уже завершала. Руки механически совершали привычную работу, в то время как перед глазами Лады проносились воспоминания её длинной и горькой жизни: её некогда счастливая семья, страшный день, пропажа единственного сына… к этим горестным воспоминаниям присоединилась и тревога за Сиршу.

Когда на пороге заслышалось громыхание сапог, старушка уже закончила вязать и вслушивалась в движения набирающей силу ночи. Услышав грубый стук чужих шагов, она вздрогнула и горько улыбнулась. Что-то быстро написав на желтоватом листе бумаги и завернув его в свитер, Лада спрятала вещь в первый ящик стола, в то время как Пять выламывали запертую на крюк дверь. Наконец, петли слетели, и дверь пластом рухнула, открыв чёрный проём и белую единицу.

«Значит, судьба моя такова…»

— Вот она, номер отсутствует, — Первый незаметно кивнул Пятому. — Бабуль, ты чего это в поздноту такую не спишь?

— Я, сынок, стара, это молодым сон важен, а мне уж и не в пору, — прошелестела старушка. — Чтой-то вы, голубчики, дверь сломали? Я б и так открыла, нешто нельзя постучать?

— Не для того пришли, чтобы ждать, бабка. Где твой номер?

— У меня есть имя, сынок.

В то время, как Первый и Лада вели странный и бессмысленный диалог, Пятый запустил прибор, пользуясь отвлечённостью внимания женщины. Цилиндр осветился изнутри четырьмя яркими огоньками, светлячками метавшимися в стеклянном сосуде.

— Это нас не интересует. У всех должны быть номера.

— Всех бешеных собак не пересчитаешь, — улыбнулась старушка, прищурясь на Первого. — А огни вас интересуют, это вот я вижу своими, пусть и слеповатыми, глазами.

Первый оскалился от дерзких слов рухляди, который раз благословляя маску, скрывающую всё, что не в силах был удержать он.

— Да как ты…

— Не серчай, милок. Мне уж столько, что и помирать не страшно, наоборот, ждёшь своего часа. Нет мне смысла вам сопротивляться. Лягу я только, да забирайте… — смиренная трескотня старухи и её покорность судьбе изумили Первого, он ощутил странное чувство, будто её голос был ему знаком. Глупости…

— Только просьба у меня есть…

— Говори, — холодно бросил Первый, всё больше погружаясь в странное чувство, тревожившее его своей непривычностью.

— Вы дверь, пожалуйста, поставьте обратно. Негоже дому без неё. Всё равно что молодцу без чести.

Первый ничего не ответил. Лада села на край застеленной постели, мысленно прощаясь с Сиршей и пропавшим сыном.

Пятый ткнул в какую-то кнопку и с размаху всадил острие жала в середину всхлипнувшей груди старушки. Она не вскрикнула, лишь закрыла, вздрогнув, глаза. Её губы беззвучно шевелились. Первый, внимательно следивший за смертью, похолодел, читая по губам: «Джадис, надеюсь, ты жив и стал достойным человеком… А этих людей я прощаю, они итак наказаны…»

По тонкому прозрачному шлангу в цилиндр влетел пятый огонёк. Он заметался среди всполошённых, уже находившихся там, словно узнавая в них знакомых, и вдруг, мерцая, — осел на дно, словно обессилев.

Довольный Виллэд отключил прибор, огоньки потухли. То, что уже не было Ладой, медленно отклоняясь, упало спиной на кровать. Глаза медленно затянуло чем-то чёрным и склизким, такой же чернотой хлынула изо рта густая кровь…

Первого била крупная дрожь. Он закрыл глаза умершей, стараясь не смотреть на неё. Пальцы, с которых он стянул перчатку из белой кожи, ходили ходуном, не желая слушаться.

Первый заторопился. Отдал приказ остальным приладить и закрыть дверь.

— С каких это пор ты выполняешь просьбы дохлых бабок? — съязвил Второй. — Стареешь что ли?

— Заткнись и выполняй! — Джадис не вышел — вылетел из дома, оставив недоумевающих подчинённых, непривыкших видеть его в каком-либо сильном проявлении чувств.

Он вспомнил, откуда он знает эту деревню, этот низкий дом с резными голубыми ставнями, и почему его тянуло в это место.

— Лада… мою мать звали Ладой… — вспоминал он, сняв маску и вытирая глаза. Что это? Слёзы? У безжалостного убийцы и верного пса короля? Какая глупость… — Нет, конечно, просто резко вышел из светлого помещения в темноту, — обманывал он себя, однако ни капли не веря в жалкое оправдание.

Послышался шум шагов остальных членов Пяти. Первый спрятал лицо маской, не желая показать своей слабости.

— Готово. Ну, что, дальше ищем чистеньких? — хищный голос Второго вернул Джадиса в реальность.

— Отлично. Ещё есть четыре дома, остальные — нежилые. Поспешим. До рассвета нужно закончить, — ещё недавно нетвёрдый его голос звучал холодно и жёстко. Второй решил не расспрашивать о причинах внезапной вспышки, не желая нарваться на неприятности.

Остаток ночи принёс ещё шесть испуганных огней, мечущихся в стеклянном цилиндре и не находящих выхода. И лишь один огонёк, словно присев на дно, тихонько мерцал, будто плакал.

На рассвете они уже достигли светлицы, пройдя по подземным ходам, лабиринтами рассекающих Громбург. Джадис, сдав королю отчёт о ночном походе, сказался больным и ушёл, оставив подчинённым сделать вытяжку. От своей доли он отказался, вновь вызвав подозрение Второго. Он вышел из светлицы следом за Первым и, остановив его, зашипел ему в ухо:

— Джадис, не узнаю я тебя. Сначала эта бабка, дверь, теперь странная болезнь и отказ от доли. Не считаешь, что твой отказ нелогичен, тем более, если ты болен? Ты ведь знаешь силу вытяжек, — он хрипел над ухом Первого, злорадно щурясь, и это чувство ядом просачивалось в его слова. — Не боишься, что король узнает об этих несуразностях, и у него появится новый советник?

— Неужели ты? Тебя вопросы начальства не касаются, Лейд, если ты, конечно, не хочешь отдать свой огонь в дополнение к вытяжке. Ты смеешь проявлять неуважительное поведение к старшему по всем параметрам. Советую не забываться. И не сметь меня касаться, — омерзение кривило губы Джадиса, и его и без того ледяной зловещий голос становился ещё страшнее. Он дёрнул ткань белоснежного одеяния, зажатую Вторым между стеной.

Лейд отшатнулся от него и поклонился, мысленно благодаря, что обошлось только угрозой. Благодарен он был и за обращение по имени — большая честь, теперь есть чем щегольнуть перед остальными. Поимённое обращение выделяло из номеров, отмечало особенность, и считалось чуть ли не повышением статуса.

Вернувшись домой, Джадис долго не мог уснуть, вскакивал и бегал по комнате, без конца дымя трубкой так, что помещение залилось сизым туманом, в котором местоположение хозяина отмечалось периодическим вспыхиванием табака.

Перед его глазами летели обрывки всё новых и новых детских воспоминаний, отдельные моменты и детали. Он сел на край смятой постели и вцепился руками в белые волосы.

Часы безжалостно стучали во тьме, отдаляя его от чего-то важного всё сильнее и сильнее. Он глухо застонал.

Глава 14. Маяк

Луна разлилась в серебристый мерцающий туман. Сирша с восхищением шла внутри сияния, движениями заставляя его свиваться в спирали. Что-то впереди вызолачивало серебро тумана мягким жёлтым светом. Девушка уверенно шла к тёплому сиянию. Свет становился всё ярче и ярче. Сирша чувствовала такой густой аромат мёда, что, казалось, его можно пить прямо из воздуха. Слышалось мелодичное гудение, которое могло успокоить даже самую растревоженную душу, заставить её огонёк гореть спокойно и без треска.

В золотисто-серебряной кисее стали обрисоваться извивы и узлы гигантских рук… или всё же ветвей?

«Та великанша!» — трепетно подумала Сирша.

С приближением к силуэту стало ясно, что это не великан, а огромное цветущее дерево.

«Липа… нет, не просто липа — царица всех лип!»

Девушка с восторгом прикоснулась к шершавым изгибам коры, переливающейся еле заметными зелёными искорками. Огромные, доверчиво раскрытые как ладони ребёнка, листья обнимали весь мир. Величественное дерево царило надо всем, кротко качая сияющей кудрявой головою. Живыми украшениями сновали в его ветвях пчёлы и шмели, осыпая светящуюся пыльцу, и она медленно летела вниз, смешиваясь с воздухом, делая золотой траву и всё, на что попадала. Волосы, лицо, руки — вся девушка шла уже освящённая ею, словно причащённая этой пыльцой к чему-то великому.

Она закрыла глаза и прижалась к тёплой коре. Ничего больше не существовало, только эта Липа и таинственные голоса, живущие в каждой её ветви и листочке.

— Здравствуй, Сирша, — чьи-то руки нежно погладили голову девушки.

Страха не было, только ощущение полной безопасности и чего-то родного. Так она чувствовала себя только в далёком детстве, пока бабушка читала сказки…

Она с трудом открыла глаза, чтобы взглянуть на говорящую. В объятиях была маленькая старушка. Мы знаем, кто она, а вот Сирша — ещё нет. Она рассматривала ласковую старушку с нескрываемым удивлением: в её лице словно соединялось множество лиц, и потому образ был призрачным, скользящим, неуловимым. Но несмотря на это, женщина была реальной.

— Кто вы?.. Мне почему-то кажется, что я вас знаю, но… — Сирша растерялась и умолкла.

— Дитя, ты видела меня лишь единожды вживую, тот образ тебе знаком. Я — Аполлинария, но для всех — бабушка Липа.

— Вы прекрасны… — по-детски восхищённо прошептала Сирша, рассматривая женщину. Та уже сменила образ на лицо девушки с ярким, огненно-красным, цветом волос. Её пронзительно голубые глаза смотрели вглубь самой сути человека, и от этого внимательного изучающего взора нельзя было ничего утаить. В её волосах был венец из сияющих липовых соцветий, и с них осыпалась пыльца, покрывая веснушчатый нос девушки тонким мерцающим слоем. Длинные белые одежды с золотой вышивкой словно не имели веса и струились в воздухе даже без ветра.

Аполлинария звонко рассмеялась.

— Мы видим в других то, что есть в нас самих, милая. Послушай, Сирша, тебе нужно дождаться брата, — перешла она к сути. — Он уже идёт к тебе, но ты должна о нём знать, — Аполлинария с интересом смотрела на девушку, ожидая её реакции на новость.

— Брата?.. — Сирша опешила, изумлённо подняв брови.

— Да, именно так. Сейчас очень страшное время, и нам нужна твоя помощь. Сейчас мы в твоём сне, и я не могу рассказать того, что знаю. Вам нужно найти меня.

— Но… почему именно я?.. Откуда у меня брат?.. — сознание девушки отчаянно сопротивлялось, не принимая услышанного.

— Я объясню тебе всё, что смогу, но сейчас важнее, чтобы вы пришли. Возьми это, — она осторожно вынула из волос крупный цветок. — Это маяк, который поможет вам отыскать путь ко мне.

Сирша бережно приняла подарок и вложила веточку за ухо.

— Хорошо… Но как я пойму по нему, куда идти?

— Ты всё поймёшь, не переживай, — Аполлинария мягко улыбнулась, видя напряжённость Сирши. — Сирша, — позвала она.

— Да?.. — та подняла глаза, отуманенные размышлениями.

— Запомни: маяк, появившись в твоём мире, вызовет сильнейший всплеск особой энергии. Именно такие всплески более всего интересны Звонарю. Вам нужно поторопиться и быть крайне осторожными с Симусом, твоим братом, иначе… ох, не хочу думать о том. Не доверяйте никому из людей, кроме друг друга.

— Я поняла, Аполлинария, — Сирша тревожно мяла пальцы.

— Боишься?

— Да… Бабушка Липа… — она осеклась, но всё же продолжила:

— А… что было тогда… в стене?.. Вы ведь точно знаете?.. — надежда в её словах смешивалась с паническим ужасом при воспоминании жуткого пролома и того, что было в нём.

— Ах, да… мне сложно объяснить, что это, но оно много лет было там, запечатанное, замурованное от людских глаз твоей семьёй, потому что тогда невозможно было избавиться от него. Оно проснулось и начало новую охоту, и очень хорошо, что ты вовремя покинула то место. Эта тьма стала оживать, набирать силу от запятнанных, а сдержать её было некому.

— Ох!.. я убежала, но… как же…

— Т-с-с, детка… — лицо Аполлинарии внезапно смялось болью. — Лада… Ты потом всё узнаёшь, дорогая, — оправилась она. — Уже скоро ты проснёшься, нам пора прощаться.

— Хорошо… — уловившая в голосе бабушки Липы некую дрожь, Сирша взволновалась ещё больше.

— До встречи, милая Сирша. Я желаю тебе доброго пути, — бабушка Липа сложила вместе руки и стала медленно отступать, растворяясь в стволе вновь явившегося из тумана дерева.

— До свидания… — голос Сирши эхом разнёсся в сияющем тумане.

Сирша глубоко вздохнула и медленно открыла глаза, в которых стояли крошечные капельки слёз. В её руке светилось огромное соцветие липы.

— У меня есть брат… — прошептала она, глядя в расщелины потолка невидящими глазами.

Глава 15. Найденные

Мара неспроста всю дорогу подгоняла Симуса: Рыжий, хватившийся лакомого кусочка, забил тревогу, подняв свой взвод на поиски беглеца. Ух, как был зол 361-ый! Малец был не просто чистым, у него была странная метка: за человека с такой отметиной король назначил большое вознаграждение, растущее с каждым годом. Ох, как скрипели зубы 361-го, которые он до предела сжимал от злости!

Вполне было понятно, что Рыжий хотел присвоить себе такой сладкий кусок пирога, как несколько мешков золота. О, тогда бы он сразу поднялся в ранге и переехал бы из чёртовой обшарпанной комнатушки. Может, даже во дворец. А может этот малец важен королю настолько, что он приблизил бы его к себе, заместо Первого…

— Чёртов выпендрёжник! — завидуя, он не заметил, что закричал посреди улицы. Это его нимало не сконфузило: объятые священным страхом, люди как от волнореза отхлынивали от него, не смея подать даже намёка на улыбку, тем более — смех.

Тем не менее Рыжий разозлился ещё больше, что позволил себе проявить какую-либо эмоцию в толпе тысячников.

«Глупо, глупо, глупо! Перед простым сбродом паршивых тупиц разорался хуже дикого пса! — он бесился и объезжал город, зыркая по углам и нещадно коля бока чёрного коня острыми концами платформ сапог. — Чёртов мальчишка!»

* * *

А мальчишка шёл следом за хвостатой проводницей. Мара вела его лесными тропами, опасаясь погони. И чего только не увидел он на переплетениях звериных путей! В отличие от людских дорог и поселений, здесь кипела жизнь, шумная и полная своими особыми заботами.

Семья четырёхрогих байманов подозрительно косилась из-за кустов, не забывая пощипывать зеленеющую под их копытцами кашку. В прыгающем пятнами свете цветы кашки светились нежно-зелёным и розовым. Кряхтя и пыхтя переваливались с кочки на кочку мохнатые гудяки. Их хвосты плугами взрывали влажную рыхлую землю, и в получившихся бороздках алыми группками скапливались почвенники — собирали из обнажившихся нор разноцветных червей. Подхватив извивающееся тельце, они вспархивали и, упираясь в землю синими хвостами, тянули червя из его убежища.

Под раскидистыми елями, в глубине их синеватой тени, вспыхивали и гасли сон-грибы. Синий! Фиолетовый! Зелёный! Красный! Тронешь такой — засветится ещё ярче, распыляя облачко спор, которые заставляют незаметно уснуть, пока смотришь прикованным взглядом на светящуюся шляпку. Поплывут перед глазами разноцветные кольца и круги — и всё, ты уже утопаешь в пушистом покрове мха.

— Смотри, Симус, — позвала Мара. Тот перевёл глаза по направлению её взгляда — и обомлел.

Всё в том же ёлочном сумраке светился цветущий куст. Его ветви, словно выкованные морозом из золота, держали на толстых полупрозрачных стеблях огромные, с ладонь, цветы. Их лепестки распускались узенькими розовыми язычками. В серединах густой россыпью росли крохотные малиновые бисеринки, обрамляющие самое прекрасное — венчик. Длинная фиолетовая стрелка находилась в окружении ярко-синих тычинок, похожих на перо из хвоста почвенника. На их твердых стебельках росли невесомые пушинки, колеблемые малейшим движением воздуха, отчего казалось, что середина бутона — синее пламя.

— Что это за растение? Никогда не видел ничего подобного… — мальчик приблизился к прекрасному кусту, желая коснуться его цветов, но Мара, зашипев, прыгнула ему на руки и повисла, вцепившись в кожу.

— Его нельзя трогать! — зашипевший от боли Симус испуганно отшатнулся, вопросительно смотря на кошку, успевшую отпустить его руку. — Это гивинеза, цветок юности. И он даёт силу всем существам этого леса. Ты же видишь, какие они весёлые и сияющие? К нему нельзя прикасаться, иначе он рассыпится в пепел. И лес погибнет, потеряв источник силы. А растёт этот цветок крайне редко, и если всё же возьмётся, то будет расти и набираться сил очень долго…

— Ого… — выдохнул Симус и закашлялся. Наконец, уняв приступ, он продолжил хрипловатым голосом: — Я даже не знал, что такие существуют…

— Поверь, ты ещё многого не знаешь… — Мара грустно усмехнулась и поведала Симусу о том, что делает Звонарь и его люди.

Симус, напуганный и расстроенный, резко остановился:

— Но так же нельзя! Как можно забирать чужие огни насильно?! Как… как можно быть таким… таким омерзительным!..

Он вдруг расплакался после вспышки гнева. Мара растерянно уставилась на него, никак не ожидавшая такой реакции. Она не знала, как успокоить его и просто ждала, когда Симус утихнет сам. И немного времени спустя всхлипы действительно стали звучать всё реже, пока вовсе не заглохли в груди мальчика странным бульканьем.

— Послушай, Симус. Хорошо, что твоё сердце чистое и полнится светом. Однако однажды тебе придётся столкнуться с тем, что может в секунду очернить тебя. Постарайся не поддаться этому, прошу, — Мара не смотрела на Симуса. Её чёрная шёрстка подрагивала.

— Ничто не заставит меня стать таким! — вновь закричал Симус, распугав крохотные жёлтые пушинки, которые вились у его головы как рыбки. Симус с тоской посмотрел им вслед, тут же успокоившись.

— Ну вот, а про пушинки ты не рассказала…

— Когда кохаи отцветают, его лепестки не опадают один за другим, а целым бутоном становятся подобны шару одуванчика, только живому и жёлтому. Так они ищут себе место, чтобы вновь вырасти.

— Удивительно… — угли злости и непонимания угасли, оставив лишь угарный газ стыда за свою выходку.

— Извини, Мара, я не хотел кричать…

— Я понимаю твои чувства, Симус, и не сержусь. К сожалению, трудности ещё только начинаются…

* * *

Сирша готовилась. На вновь пышущей жаром печи пыхтели котлы и сковороды, сушились новые корни одуванчиков. Девушка тем временем готовила заживляющую мазь: коленка не переставала болеть, да и в дороге такая вещь всегда пригодится.

За ночь собранные предыдущим днём травы высушились у горячей печи, и теперь Сирша, хорошо измельчив их, всыпала в горячее масло.

— Та-а-ак… «четверть стакана масла, две третьих…» так, это уже готово, — она сделала ногтем пометку. — «Четыре ложки пчелиного воска и чайная мёда после трёх часов водяной бани…» — это три часа ждать ещё? О-о-ох… «Процедить и залить в тару».

Она засмеялась:

— Пожалуй, это самая простая часть рецепта.

День запрыгнул на вершину — солнце стояло в самой своей высокой точке, когда Сирша полностью закончила хлопоты. Готовы были кушанья, разлита ещё тёплая и жидкая мазь по крохотным баночкам. Застывая, она густела и становилась желтоватого цвета. Сирша, не дождавшись полного застывания, намазала колено ещё тёплым веществом и села в бабушкино кресло-качалку, покончив с делами.

Задумавшись, она поглаживала гладкое дерево ручек, с удивлением рассматривая их резьбу. Кресло сделал дед, подарив его Миране при сватовстве.

«Я хочу, чтобы это кресло встретило старость вместе с нами!» — сказал полушутя, полусерьёзно он тогда ещё молодой девушке.

— Только вместе оно их не застало. Ещё и пережило обоих… — печаль от тёплых воспоминаний прервал грохот у калитки.

Сирша бросилась к окну: на то же место, что и она вчера, приземлился мальчишка в чёрном плаще, а рядом…

— Мара! Марочка нашлась! — с воплем подбросило Сиршу к двери.

Мальчик, отряхиваясь, стоял на пороге. Кошка, довольная тем, что наконец-то вернулась к Сирше, мурча, прыгнула ей на руки.

Сирша рассмеялась и погладила Мару, та коротко муркнула и указала в сторону. По спине девушки побежали ледяными скачками липкие мурашки, голова закружилась, словно подброшенный мяч.

Девушка повернулась к пришедшему. Их взгляды встретились, и каждый выжидал, не решаясь разрушить тишину, покрывшую тайну новых крепких нитей между двумя юными сердцами.

— Пришёл… это же ты? Ты правда пришёл?.. — Сирша с надеждой и сомнением рассматривала мальчика.

«Брат?.. Неужто и вправду?.. глаза… нет, не мамины… отца?..»

— Как же твоё имя? — напирала Сирша на топчущегося мальчугана.

— Привет! Я Симус! А это, — он указал на кошку, — это…

— Это Мара, моя кошка. И почему она с тобой? — возмутилась Сирша, но тут же осеклась, рассмеялась и неловко протянула руку. — Меня зовут Сирша и, кажется, я твоя сестра. Чего встал-то? — опомнилась она. — Заходи, угощать буду!

Троица расположилась на пледе, уставленном едой, перед печью. Развернулся оживлённый диалог. Сирша рассказала о предупреждениях Аполлинарии, ткнув пальцем в цветок в волосах.

— Вот так. Это — маяк. Он нас должен привести к бабушке Липе, — она задумалась, — только, пока не понимаю, как он действует…

И внезапно заметила, грустно усмехнувшись:

— Знаешь, пока тут бегала, думала, что будет пир для одного человека. И так тоскливо было… Хорошо, что я ошиблась.

— На самом деле, я не понимаю, зачем мы Аполлинарии, — засомневался Симус. — Я вообще ничего не умею, а она говорит о чём-то огромном по значению, опасном…

Мара нервно дёрнула хвостом.

— Кажется, ты слишком наивен. Она сказала, что тебе скоро всё откроется, нечто важное, как и тебе, — она скосила глаз на удивлённую Сиршу. Та недоумевала, ведь до этого момента кошка никогда ничего не говорила.

— Да, я говорю, — со вздохом опередила её вопрос пушистая любимица. — Бабушка Липа не позволяла делать это раньше, но теперь — сложное время.

— Вот какая! А так всё «мяу» да «мяу», догадывайся, чего ты хочешь! — рассмеялась Сирша. — Симус, а откуда ты?

— Ну, знаешь… — он вдруг смущённо почесал в затылке. — Сложно рассказать…

— Давай, до ночи есть время.

Симус согласно кивнул и начал рассказ.

— Если я шёл на север, значит, это место значительно южнее Громбурга, — рассуждал он. — У нас не было постоянного дома, и мы жили в лёгких шатрах, которые можно сложить. Зимой вкапывали их в снег и им же обкладывали. Знаешь, ведь там, где я был, земля… чёрная и мёртвая. На ней ничего не растёт, только редкими островками иногда, возле которых обычно мы и стояли.

— Я, кажется, поняла, где это. Это Выжженные Земли, где раньше жило племя Ингоа, чья плоть — огонь.

— Да?.. Я не знал… И никогда не видел их…

— Неудивительно, — подала голос Мара. — Эти люди были с огненной душой, чище их никого не было. Но…

–… Звонарь?.. — догадалась Сирша.

— А кто ж ещё. Была ужасная бойня, Ингоа, защищаясь, ненамеренно сжигали землю под своими ногами, а с нею — всё живое.

— Подожди, но, если они умели сжигать, почему не победили Звонаря? — спросил Симус.

— Он обманул их. Для народа огня смертельна вода…

— Ох… — вырвалось у Сирши, и она закрыла глаза, догадавшись о дальнейшем.

— Он пригласил их на переговоры. И, как чистейшие, они, желая мира, согласились. Но в зале в потолке встроили систему, которая при включении орошала помещение…

— У них не было и шанса…

— Именно… железный зал мышеловкой захлопнулся с последним вошедшим, а на троне сидел аниматроник, машущий рукой.

— Кто? — Симус не смог даже выговорить странное слово.

— А-ни-ма-тро-ник. Механическая кукла, копия Звонаря.

— Это подло!.. играть на доверии чистых людей… — Сирша в ужасе обхватила колени и закачалась.

— К сожалению, Сирша, в мире много таких вещей, и они разрушают его. Сейчас мы стоим на грани потери всего. Именно поэтому нам пришлось просить вашей помощи.

Мара потянулась и сощурившись глянула на Симуса.

— Послушай, а как ты оказался в Громбурге? Ведь когда я пришла за тобой, ты уже был там, что тебя двинуло туда?

Мальчик вздрогнул.

— Моя семья… В тот день они сказали, что я для них… внезапен.

— Это как?

— Они рассказали, что нашли меня в одной из сгоревших деревень. Я не поверил и сильно вспылил, наговорил кучу гадостей, которых они не заслуживали… а потом… — он захлебнулся воздухом, стараясь прогнать подступивший к горлу ком. — Я сбежал в лес, возле которого мы остановились, уснул там в траве. А вечером… нашёл только пепелище… Я так и не успел извиниться… — несмотря на его усилия, две крохотные слезинки скатились к его подбородку. Симуса трясло.

— Это ужасно… Мне так жаль… Но кто мог это сделать, ведь Ингоа больше нет?

Мара выразительно тряхнула хвостом.

— Ты не догадываешься?

Сирша с пониманием промолчала и обняла брата.

— Ой, Симус, от тебя так воняет! — засмеялась вдруг она. — Давай-ка ты искупаешься, а мы с Маркой поищем тебе что-то из одежды.

Мальчик рассмеялся, забыв недавние слёзы, и покорно согласился.

Когда он вылез из ванной, чистенький и пахнущий травами, его ждала простая одежда — синие штаны и белая толстовка.

— Ты не смотри, что старое, это хорошие вещи, ещё моего деда. Такие трудно износить: их бабуля вручную ткала.

Через полчаса они вышли из дома. Прощаться с ним было трудно. Сирша с грустью гасила огонь в печи, запирала дверь. Храня надежду вернуться, она спрятала ключ на веранде.

— Прощай, друг, спасибо за гостеприимство и уют, — она поклонилась деревянной громаде.

— Мара, нам теперь нужен маяк, верно? — Сирша покраснела: она ещё не свыклась с тем, что её питомица говорит, и спрашивать её наставлений было непривычно.

— Верно, — Марка понимающе прикрыла глаза, чтобы не смущать Сиршу ещё больше.

Та благодарно улыбнулась. Она совсем запуталась, как ей теперь вести с кошкой: отношения хозяйки и питомицы сюда больше не подходили.

— Сирша, я твоя подруга, перестань переживать, — уловила её мысли хвостатая. — Мы равны.

Сумрак обступал троицу со всех сторон, и только цветок липы в волосах Сирши ярко сиял, освещая лица.

Девушка вынула цветок и положила на ладонь.

— Нужно торопиться, пока за нами ещё нет хвоста, — она засмеялась, — кроме твоего, Мара.

Она задумчиво присмотрелась к цветку, думая, что пора в путь. Но как понять, куда идти?..

Вдруг цветок взлетел из её рук, золотой стрелой впиваясь в синь неба. Он закрутился, рассыпая вокруг огненные искры. Хаотичное их падение вдруг умерилось, они стали редки, и каждая искра занимала конкретное место, обращаясь тут же огненным словом. Двадцать четыре искры легли на чёрном бархате неба горящими словами. Восхищенная зрелищем, Сирша вслух прочитала:

Ступай ты к свету,

Путь найдёшь внутри себя,

Попадёшь ты к древу,

Испытание пройдя.

Око видит в мире всё:

Видит и добро, и зло.

Как только она замолчала, надпись свернулась одеялом и осыпалась чёрным пеплом. На землю упал крохотный медальон из позеленевшей меди. На крышке гравировкой красовалось всё то же соцветие липы, а внутри оказалась ещё одна подсказка:

Чтобы око пробудить,

Память нужно взбередить,

Не весельем, но тоской:

Тайну Оку ты открой,

Что тревожит день и ночь.

Покаяние должно помочь.

Сирша, прочитав вслух и эту записку, повесила медальон на шею и спрятала его под рубашку. Мимоходом тронула мамину куколку, с самого начала пути лежащую в кармашке комбинезона.

— Нам снова на восток, — выразила она общую мысль. — Неясно только, что за Око, и как долго туда добираться. И, что ещё за испытание тоской?.. — она озадаченно нахмурилась.

— Бабушка Липа и мне говорила о Востоке, когда я был в Громбурге. Твоя деревня ровно в этом направлении от города.

— Значит, идём в ту же сторону. Сейчас, правда, темно… — Сирша огорчённо осмотрелась.

— Восток там, — указала Мара, добавив для убедительности: — Точно знаю, чутьё.

Сирша, забывшись, подхватила кошку на руки и закружилась с ней, ероша её шёрстку.

— Спасибо, Маруся! Пушинка моя прекрасная!

Симус с ужасом наблюдал за реакцией кошки, но, к его удивлению, она не разъярилась, а сияла счастливой кошачьей улыбкой.

«Вот что значит — вместе всю жизнь. А меня б — когтями…»

Через минуту троица бодрым шагом отправилась в путь, сопровождаемая мигающим ласковым взором звёзд.

Глава 16. Сигнал

— Бадди, ты тоже это видишь?

— Гольд, это слишком высокий уровень. Может, наша система накрылась?

— Быть того не может, Первый только что смотрел наши уровни, и всё было в порядке.

— Первый смотрел наши уровни чистоты? Зачем? — побледнел Бадди от испуга.

— Плановая проверка, не пугайся. Или есть что скрывать? — с ехидцей уточнил Гольд.

— Нет, просто забыл о проверке.

— А-а-а… а вот сигнал странен… будто от…

— От целителя, — подхватил мысль Бадди, одновременно ужасаясь. — Нет, намного сильнее… Зови Первого. Нужно понять, что это, и как нам поступать. Может, что-то от Звонаря перепадёт…

— Держи карман шире, — усмехнулся Гольд. — В качестве награды опять простит какую-нибудь неудачу.

— И то верно…

— Следи, чтобы сигнал не пропал, я за Джадисом, — Гольд, спотыкаясь и кряхтя, помчался в светличную, где Первый наблюдал за выжимкой с крайне скучной миной.

— Джадис! Ты должен это видеть!

— Четвёртый, ты что здесь забыл? У вас какая задача поставлена? — Первый, который был явно снова сердит, вновь удивил Гольда.

— Там слишком сильный сигнал…

— Что? Быть не может, откуда он взялся? Я только что был у вас…

— Мы думали, что ошибка, но система работала стабильно… что если это це…

— Пойдём. Я сам проверю, — Четвёртый не видел, как идущий впереди него Первый устало вздохнул. С дня похода в Тиву что-то в нём неуловимо переменилось, заставляя иногда тяжело вздыхать.

— Ну, показывайте, — он склонился над Бадди и посмотрел на монитор локатора.

На карте стояла ослепительно горящая точка. Её данные не фиксировались, а скакали как вши на голове заражённого ими.

— Что за… — Джадис нажал какие-то кнопки, но ничего не изменилось. Точка внезапно начала движение. — Она движется… — Первый задумался. — Скорее всего, ошибка системы. Я проверю данные, — он снял с шеи информационную пластину, светившуюся лазурным. Загрузив показания, Первый стремительно вышел.

«Если успеть поймать обладателя этого сигнала, то Звонарь окажет такие почести…» — размечтавшись, он шёл, чтобы дать Рыжему приказ выловить будущую награду во что бы то ни стало.

…Быстрее, быстрее, Сирша! Над вами сгущаются чёрные тучи человеческой жадности и честолюбия, над которыми не властна никакая совесть…

— Бадди, тебе Джадис не показался… странным в последнее время?..

— Ты же знаешь, что нам нельзя обсуждать начальство, — суеверно отмахнулся Бадди, пытаясь отогнать саму возможность таких разговоров.

— Да, но всё же… — Четвёртый нахмурился и прямо посмотрел на Третьего. — Сперва та бабка, теперь данные…

— А с ними что не так? — всё-таки заинтересовался Бадди.

— Положим, в той деревне ему просто было плохо, жаловался ведь, что заболел. Может ещё что-то, чёрт его знает. Но когда он увидел карту…

— Ну, не тяни ты! — багровея от внезапной злости вскипел Третий.

— Он изменился в лице, а потом сказал, что это «ошибка». Но сам пошёл проверять данные.

— И что ж тут такого? Удивился просто такому сигналу, как и мы, — пожал плечами Бадди.

— Ты помнишь хоть раз, чтобы Джадис показывал эмоции?..

— Да, это верно. Он всегда был больше похож на ледяную глыбу. Стареет.

— Может быть, — голос Гольда звучал неуверенно. — Ладно, время позднее, пора по домам. До завтра, — наскоро попрощался он и неровной торопливой походкой заковылял к железному заслону, в задумчивости поскрёбывая лысину.

Конец ознакомительного фрагмента.