Не завтра жизнь кончается

Ангелина Маркина

«Неужели моя жизнь все время будет скучной и монотонной? И никогда не случится ничего особенного, яркого?» – спрашивает себя Лиза, героиня романа «Не завтра жизнь кончается». Казалось бы, у офицерской жены есть все – она любима, желанна, благополучна во всех отношениях. Но не хватает страсти – такой, чтобы за милым хоть на край света! Такой, какая влекла в Сибирь жен декабристов, любимых Лизиных героинь. Душа человеческая постоянно ищет что-то самое главное. Ведь пришли мы в этот мир не ради обыденности… Но что именно самое важное?

Если человек чего-то очень настойчиво хочет, причём во вред себе, Господь долго и терпеливо, через людей и обстоятельства жизни, отводит его от ненужной, пагубной цели. Но, когда мы неуклонно упорствуем, Господь отходит и попускает свершиться тому, что выбирает наша слепая и немощная свобода…

Архимандрит Тихон, «Несвятые святые»

— Ты знаешь, у меня была сумасшедшая любовь с офицером из нашей части, — сказала Арина, глядя на Лизу чуть прищуренными глазами, тёмными, как маслины, красивыми и загадочными в наступивших сумерках. — И к тому же это был сослуживец моего мужа.

Лиза опешила от неожиданной обнажённости этого признания подруги, понимая, что уже в следующую минуту та может пожалеть о своей откровенности.

Арина не была легкомысленной, совершенно нет. Её умные и проницательные глаза, чуть раскосые и тёмные, всегда скрывали что-то неприкосновенное и тайное, когда она отрешённо смотрела, словно в никуда или в свои мысли, сидя иногда на педсовете и явно не слыша выступавших и не участвуя ни в каких разговорах. Лизу притягивала эта загадочность, восхищала сдержанность и даже замкнутость Арины, теперь вдруг так неожиданно раскрывшаяся.

Сколько же лет она прожила со своим Олегом? Наверное, столько же, сколько и Лиза с Ильёй — лет пять, может, шесть, не больше. И за это время уже такое потрясение? Хотя, согласно статистике и выводам знающих психологов, это как раз и есть самый опасный период в жизни большинства семей: первые пять лет, а потом первые пятнадцать-двадцать, когда вырастают и разлетаются дети, и уходит, обычно, мужчина в поисках второй молодости и новой любви.

Нет, ей, Лизе, это не грозило. Она была уверена в своём Илье больше, чем в себе самой. Она считала, что нормальные и уважающие себя люди должны жениться и выходить замуж только раз в жизни. Раз и навсегда, несмотря на сумасшествие некоторых любителей перемен и ложной свободы, несмотря на веяния времени и моды.

Тёплый и свежий сентябрьский вечер мягко кутал дома в синеватый кадильный дым, стелившийся по уснувшим садам и огородам. Осенние костры из сухих трав и листьев, догорали и покрывались сизой золой, наполняя всё вокруг сладко волнующим запахом увядания и осени, лёгкой грусти за уходящим или предчувствием неизвестного и ещё не встреченного. Милый и тихий городок неспешно задрёмывал, готовясь ко сну.

Они стояли возле опустевшей после вечерних занятий школы. Они были тогда молоденькими учительницами, жёнами офицеров, им было лет по двадцать пять — двадцать семь. И, если судить с высоты их теперешнего возраста, а с тех пор прошло более тридцати лет, то это были годы только начала более — менее осмысленной молодости, только первое время выхода из студенческой беспечно-восторженной юности, и, хотя обе они уже были жёнами и матерями, в их взглядах и отношениях к самой жизни было ещё много очень по-девчоночьи романтичного и даже наивного.

Теперь Лиза знала, что взрослеет, набирается опыта, тяжелеет под его грузом и стареет только тело и разум. Но не стареет и остаётся всегда молодой душа.

Услышав неожиданное признание подруги и стоя с ней возле здания опустевшей вечерней школы, Лиза сдержанно молчала, всё ещё немного обескураженная такой откровенностью.

— Ты, конечно, удивлена, что я выболтала тебе такую тайну, — сказала Арина, лёгким и красивым движением поправляя прядку густых, коротко подстриженных волос. — Я и сама удивлена.

— О ней никто и никогда не узнает, — пообещала Лиза.

Арина задумчиво посмотрела на неё и спокойно и сдержанно ответила:

— Я не сомневаюсь в этом.

Кивнув, она красиво и загадочно прищурила глаза, подумав, добавила:

— Что-то в тебе такое есть, располагающее к доверию. Ты похожа на прилежную отличницу.

Лиза улыбнулась, чувствуя облегчение от перемены темы разговора, и легко ответила:

— А я именно такой и была.

— И учителя тебя любили, — продолжила Арина.

— Наверное. Я же отлично училась, всегда всё прилежно выполняла, никогда не нарушала дисциплины и никому не создавала проблем.

— Подлиза и зубрилка? — сощурила глаза Арина.

Подумав, Лиза просто и откровенно возразила:

— Нет. Мне легко давались почти все предметы, и нравилось учиться. Я ведь вообще не была во втором классе. Учителя с моей мамой решили попробовать, как я буду справляться, если меня после первого класса перевести сразу в третий. И я закончила его так же отлично, как и первый. У нас были очень хорошие учителя, и мы любили школу.

— А любимый предмет? Математика?

— Ты угадала. Особенно тригонометрия. Но больше всё-таки твой предмет: русский язык и литература. Мы все были влюблены в нашу «русачку», как мы её называли. И я мечтала преподавать литературу, как она. Но потом наша «немка» вместе с родителями переубедили меня и теперь два иностранных языка — мой хлеб. Хотя я никогда не пожалела о том, что передумала тогда. Иностранные языки — это тоже очень интересно.

Подальше от школы темнело озеро, в самой зелёной и живописной части городка — Гарбарке. На берегу озера отрешённо и величаво стоял костёл, отражаясь серыми и заброшенными каменными стенами в неподвижных зеркальных водах.

— Ты права. Тем более, что нашим мужьям не сегодня завтра предстоит перевод в Германию. Я выбалтываю тебе почти военную тайну, хотя в военгородке все давно знают, что эта воинская часть здесь, в Белоруссии, нечто вроде перевалочной базы для перевода за границу.

— Я этого не знала, — сказала Лиза.

— Значит, тебя это обрадует. Там все хорошо зарабатывают и оттуда привозят много хороших вещей, особенно посуды. Знаменитые столовые сервизы"Мадонна"стали, по-моему, чем-то символическим для семей наших офицеров в Германии.

— Ну, нет. Только не ради барахла ехать в Германию, — поморщилась Лиза.

— Почему так пренебрежительно о хороших вещах? — удивилась Арина.

Лиза отрицательно покачала головой:

— Никогда этим не болела. И мне кажется, ты тоже.

Арина кивнула:

— Ты права. Но всё-таки: к чему ты питаешь слабость? Красивая одежда, золото и драгоценности?

— Ни к чему такому. Люблю хорошие книги.

— Как настоящая отличница и прилежная ученица. А что ещё?

Лиза подумала и призналась:

— Люблю хорошие духи.

Арина рассмеялась:

— Надо же — такое совпадение. Это и моя слабость тоже. И твой муж, конечно, балует тебя и покупает всё, что тебе нравится?

— Конечно, как, наверное, и твой.

Арина помолчала и, вдруг возвращаясь к прерванной теме, сказала:

— Ты знаешь, а я ведь тогда чуть не ушла от мужа.

Не ожидая продолжения признаний, Лиза осторожно спросила:

— Он узнал о твоём романе?

— Ну что ты, как можно? Никто ни о чём не догадывался, ни одна живая душа, а тем более Олег.

Замершая тишина, затаив дыхание, прислушалась к сокровенной тайне, когда Арина добавила:

— Это было такое чувство и такой человек… такое наваждение…, что я хотела оставить Олега.

Она стояла освещённая луной, вся сияющая в ореоле своих признаний.

— Ты меня осуждаешь? — спросила она вдруг.

— Ничуть, — так быстро ответила Лиза, что Арина улыбнулась той поспешности, с которой она это сказала.

— Но ты бы так не сделала. Нет? — спросила она.

Лиза колебалась, не решаясь сказать правду, и всё же честно ответила:

— Влюбиться в сослуживца мужа? Нет, никогда.

Ещё немного подумав, уверенно повторила:

— Никогда.

Улыбнувшись, Арина проговорила:

— У мусульман в Коране или в молитвах есть такая мудрость: «Если человек уверенно заявляет или клянётся что-то не делать, тогда сам дьявол оставляет все свои дела, чтобы заставить человека сделать именно это».

Лиза промолчала и Арина продолжила:

— Ах ты, положительная и правильная отличница. А тебе никогда не приходило в голову, что есть чувства, которыми просто невозможно управлять?

— Такого быть не может, — уверенно возразила Лиза.

Арина удивлённо посмотрела на неё и с интересом спросила:

— Как же не может? А большая любовь, захватывающая все мысли, все желания, когда двое не могут жить друг без друга, как Ромео и Джульетта? Разве такого не бывает?

— Думаю, что это слабость, простительная только им, Ромео и Джульетте. Ведь они были подростками, а в этом возрасте многие максималисты во всем. Взрослый человек, а тем более, связанный семьёй, может и должен управлять своими чувствами.

Арина насмешливо улыбнулась:

— Это не чувства, если ими можно управлять.

— Но можно утверждать и обратное: это ещё не человек, если не может управлять своими чувствами, — ответила Лиза.

Арина помолчала, глядя куда-то в тёмное пространство над деревьями, и задумчиво проговорила:

— Мне бы очень хотелось, чтобы с тобой это случилось.

— Что именно?

— Чтобы ты влюбилась так, что не смогла бы управлять этим чувством и совершила бы какой-нибудь безумный поступок.

Лиза улыбнулась, легко и уверенно ответила:

— Исключено.

— Ты так уверена?

— Абсолютно. И это моё убеждение. Мой жизненный принцип.

— Неужели? И ты никогда не влюблялась в школе, в институте?

Подумав, Лиза откровенно призналась:

— Ещё как влюблялась, мечтала и очень страдала. Но никогда не доходила до безумных поступков. А тем более до состояния, когда не могла бы управлять своими чувствами.

Арина посмотрела куда-то вдаль на всё ещё светлеющее у самого горизонта небо.

— Ведь ты тоже смогла справиться с этим чувством, если осталась с Олегом, — заметила Лиза.

— Значит, ты осуждаешь любовь Анны Карениной? — спросила Арина.

Лиза отрицательно покачала головой:

— Нет, я не осуждаю её. Каждый волен поступать так, как считает нужным. Но эта глупая и взбалмошная барынька не вызывает у меня никакого сочувствия, а тем более, восхищения. Запуталась в своих страстишках и ревностях до такой степени, что забыла не только о муже и долге, но даже о ребёнке. Разве это женщина?

— 0-о! — Арина повернулась к Лизе, не находя слов от изумления и, запинаясь, проговорила: — Не женщина? А какой, по-твоему, должна быть женщина?

Лиза подумала, пожала плечами:

— Во всяком случае, не такой, как Анна Каренина, или ещё эта Катерина из"Грозы". Разве это идеалы женских образов? Ну, скажи честно, забудь, что ты учительница русской литературы. Ты считаешь их жизни достойными подражания?

Арина улыбнулась и кивнула:

— Не считаю. А кто, по-твоему, может служить идеалом женщины?

— По-моему, жёны декабристов, — уверенно ответила Лиза. — Но в школе почему-то изучают Катерину да Анну Каренину, которые, задрав юбки, бегали от мужей к любовникам и сходили с ума от страсти.

— От любви.

— Нет, именно от страсти. Любовь, по-моему, долготерпелива, сдержанна и даже жертвенна. Как у Кати и Саши в «Двух капитанах». Она ничего не требует, может длиться годами, всю жизнь, и над ней не властно время. Настоящая любовь, как бы это сказать, самодостаточна. Она непоказная, живёт даже без взаимности, в разлуке, без всякой надежды на счастье. Она ни от чего не зависит, всё выдерживает и терпит. А страсть безудержна, жадна, бесстыдна и недолговечна. Это временное помешательство, похожее на болезнь. Да и любовники у этих героинь полные ничтожества по сравнению с их мужьями.

— Так тебе нравится Каренин больше, чем Вронский?

— Конечно. Каренин умный и благородный человек. А кто такой этот красавчик Вронский? Поиграл в любовь, удовлетворил свою страсть и начал остывать. Только такая глупышка, как эта Анна Каренина, могла попасться на его сладкие речи и ухаживания.

От неожиданности Арина не нашла что возразить, но потом спросила:

— Хорошо. А как же Наташа Ростова?

— Ну и что же особенного в этой Наташе? Не так ли она предала благородного Андрея Болконского с ничтожеством и мотом, каким был этот Анатоль Курагин? Меня восхищает судьба Натальи Долгорукой и жён декабристов, княгинь, оставивших все блага, роскошь, высокое положение в обществе, титулы и ставших простыми крестьянками из любви и даже чувства долга. Хотя большинство из них всё-таки ради любви. Ты ведь знаешь историю Екатерины и Сергея Трубецких, Никиты и Александрины Муравьёвых, Давыдовой и Пущина, да всех их. Разве это когда-нибудь перестанет восхищать? Какими должны были быть мужчины, чтобы вызвать такую любовь у женщин? И какими должны были быть женщины, способные на такую любовь и верность?

Они обе помолчали и Лиза снова сказала:

— Я недавно читала заметку наших туристов, побывавших зимой там, в Сибири. На могиле Александрины до сих пор горят на снегу кем-то поставленные свечи и лежат свежие цветы. Почти через двести лет после её смерти. Представляешь? Кто так помнит её? Неужели её потомкам удалось выжить в этом сумасшествии революций, а потом войны? Неужели не все уехали за границу, не были расстреляны или заморены голодовками? А если не они, то кто же так помнит её через двести лет?

Арина кивнула и улыбнулась:

— Теперь я понимаю, почему у меня возникло такое доверие к тебе и я выболтала свою самую опасную тайну: ты чем-то похожа на этих декабристок.

— Перестань, — поморщилась Лиза. — Их воспитывали с детства. Каждое движение, каждый жест, манеру говорить, ходить и даже думать — всё прививалось и становилось образом жизни. Прибавь сюда наследственность, окружение и врождённое благородство. На это уходит жизнь нескольких поколений. А мы?

— Всё равно, что-то в тебе такое есть.

— Спасибо. А в тебе что-то есть от татарской княжны.

— Да что ты? — Арина рассмеялась и добавила: — Что это мы с тобой завели?"За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха?"

–"За то, что хвалит он кукушку", — закончила Лиза, и обе рассмеялись.

— Кстати, я давно хотела спросить: что это за имя тебе дали родители? Почему именно Арина? В честь Арины Родионовны, няни Пушкина?

— Так звали мою бабушку, маму моего отца и ему очень нравится это имя. Так я стала Ариной.

— Мне тоже очень нравится это старинное русское имя. Если бы у меня была дочь, я бы тоже назвала её так. Или Василисой.

— О, Василиса — это прекрасное имя из русских сказок. Мне оно тоже очень нравится.

— Господи, — засмеялась Лиза. — О чём мы с тобой болтаем?

— О всякой чепухе, — согласилась Арина. — А всё потому, что вечер замечательный и погода стоит чудесная.

С тех пор прошло более тридцати лет. А тогда…

Тогда Лиза с Ильёй уже два месяца жили в том маленьком и тихом белорусском городке окружённом вековыми грибными лесами и синими озёрами В этой мягкой осени, в этом уютном, приветливом и милом городке с необычным названием Поставы было что-то такое же романтичное и нежно-сокровенное, как в неожиданном и тайном признании Арины.

Она стояла рядом, задумчиво смотрела себе под ноги. Чуть улыбаясь и перебирая ниточку жемчуга на шее, тихо сказала:

— Это было такое наваждение… Я никогда не думала, что со мной может такое случиться.

— Здесь, в этом городе? — осторожно спросила Лиза.

— В этом городе, — повторила Арина чуть слышно, словно уходя мысленно в прошлое и, было непонятно, переживала ли она всё, или пыталась от него освободиться. В её тёмных глазах была то ли скрытая грусть то ли сожаление, но глубина пережитого делала её ещё более красивой и таинственной. Боясь что-нибудь нарушить, Лиза не отважилась больше ничего спрашивать и промолчала.

В сумерках слабо освещённой улицы тускло отсвечивали большие и тёмные окна школы. Свет в здании был уже везде погашен и только в глубине коридора на первом этаже слабо и сонно светилась лампочка в комнате сторожа. Почти полчаса тому закончились занятия в вечерней школе и все быстро разошлись, спеша домой, а они остались вдвоём, продолжая разговор перед тем, как расстаться.

С тех пор прошло более тридцати лет. Но всё было по-прежнему так живо и дорого, словно не лежала между всем этим пропасть времени и событий. Теперь Лизе оставались только воспоминания и книги. Она выискивала их в интернете, скачивала, печатала некоторые на принтере или просто читала онлайн, жила и сопереживала с ними всё. Теперь можно было добраться до самых сокровенных и редких книг, которые раньше были недоступны. Теперь она читала глубоко трогательные и смиренные страдания юной княжны Натальи Долгорукой, почти триста лет тому последовавшей в ссылку за своей первой и единственной любовью, своим мужем, князем Иваном Долгоруким, разделив с ним все тяготы и невзгоды жестокой ссылки, пережив тяжкую разлуку, а потом и смерть его.

Все, о ком Лиза теперь читала, казались такими понятными и близкими, словно были её современниками. Она жила в мире юной Натальи, дочери знаменитого генерала Шереметьева, прославившегося при разгроме шведов в полтавской битве, друга и соратника Петра Первого, о котором упоминал Пушкин в поэме «Полтава». Царь Пётр настолько ценил Шереметьева, что стал крестным отцом его дочери. В 16 лет юная красавица, воспитанная в скромности и христианской вере, впервые появилась на балу и поразила молодого и блистательного придворного офицера, Ивана Долгорукого, выходца из такого знатного рода, что он был допущен быть близким другом самого царевича, будущего императора России. Любовь Ивана и Натальи была взаимной, их счастью, казалось, не будет конца и предела, но ещё не наступил день их великолепной свадьбы, как внезапно умер Пётр Первый и всё изменилось. Над родом Долгоруких нависла опасность опалы. Все родственники Шереметьевых(её знаменитого отца к тому времени уже не было в живых) уговаривали Наталью не выходить замуж за представителя рода, на который сразу же обрушились жесточайшие гонения со стороны новой правительницы России. Близкие отвернулись от девушки, когда она осталась верна своей любви, решив разделить с тем, кого любила, все беды и лишения. И, несмотря ни на что, они были, пусть горько и недолго, но необыкновенно счастливы. Их разлучили, Иван был казнён, а она продолжала любить его всю жизнь, оставив краткие воспоминания о своей люби и жизни. Её сын издал эти записки матери уже после её смерти и они стали любимой книгой молодых девушек следующего века. На этих воспоминаниях выросли и воспитались будущие жёны декабристов.

И уже через сто лет после этой любви и верности, декабрист князь Сергей Трубецкой писал своей жене, княгине Екатерине Трубецкой: «Любовь и благодарность моя к тебе горят в сердце моём чистейшим огнём, который с жизнью моей не угаснет. Сей пламень не есть чувство телесное и не может истлеть с телом нашим».

Истинно так. Часть бессмертной Вселенной не может быть смертной. С уходом тела из этой жизни и этого отрезка времени не заканчивается жизнь человеческого духа, сгустка космической энергии, монады в бесконечной, вечной и непознаваемой Вселенной. Из вечности приходит и в вечность уходит вечная душа, унося с собой всё, что узнала и пережила на этой Земле, а превыше и прежде всего — щедрый и бесценный дар, непознаваемое и необъяснимое благословение Бога — любовь. А может, и частичку самого Бога, если, как говорят мудрые, Бог — это любовь, а любовь — это Бог? И связь Творца и творения — только через способность творения любить? Ведь мы так мало знаем о многом тайном и сокрытом. И в наши дни Ваенга и Малинин поют:

Две души, гуляя по небесам, говорили в тишине по душам.

О Земле говорили, ничего не забыли из того, что пережили там…

Юная жена декабриста Никиты Муравьёва Александрина писала своему мужу в Петропавловскую крепость: «В течение почти трёх лет, что я замужем, я не жила в этом мире, — я была в раю…»

Более чем через сто лет Лиза прочла об этой необыкновенной любви и рассказала о ней своим взрослым ученикам в вечерней школе. А потом узнала и пережила её сама. Невозможную, запретную, недопустимую и горькую, но такую счастливую любовь, о которой мечтают и которую ищут все.

С тех пор прошло более тридцати лет, но она их почти не ощущала.

Тогда, более тридцати лет назад, до переезда в Белоруссию, они жили в небольшом военном городке в Молдавии, возле похожего на большую деревню городка Арцыз. Хотя это была Одесская область и земля эта относилась к Украине, почти ничего украинского там не было и жили везде в основном русские, молдаване и болгары. Они особенно одевались, везде звучала их непонятная речь, по-русски они говорили со своим особенным мягким акцентом, коверкая слова, а их красивые, похожие на цыганок женщины молчаливо поглядывали из-под чёрных бровей диковато страстными глазами.

Жизнь в военном городке была однообразной и тихой, но это только казалось. Всё-таки это была особенная жизнь военных в одинаковых типовых пятиэтажных домах, стоявших в ряд. Жизнь городка, где все жители были молоды и объединены особым положением военных среди невоенного окружения, была по-своему интересной. Именно эта объединённость, как принадлежность к одной семье, легко и быстро сближала всех.

Когда Лиза с сыном приехала в тот военный городок, Илья уже жил там больше месяца. Ей пришлось на это время остаться в Прилуках, где Илья служил до перевода в Арцыз. Она преподавала немецкий язык в вечерней школе, была классным руководителем выпускного десятого класса и уступила просьбе директора школы остаться ещё на месяц, чтобы провести через госэкзамены своих учеников, среди которых были и такие, что годились ей чуть ли не в отцы. Но это обсудили не только на педсовете в школе, а на семейном совете с Ильёй и Лизиными родителями, где было твёрдо решено, что подводить людей нельзя, что относиться к работе нужно серьёзно и ответственно, а потому на новое место службы Илья уехал один, а Лиза осталась доводить своих учеников до выпуска и писать характеристики.

Почему она так легко расставалась с мужем? Потому ли, что с самого начала их семейная жизнь была сплошными расставаниями и встречами, пока она ещё целый год училась в институте в Киеве, а он оставался в Прилуках и прилетал к ней каждые выходные, если она не могла оставить занятия и приехать к нему? Или потому, что с самого начала их отношения сложились именно так, как она считала правильным: мужчина должен быть всегда немного больше влюблён в женщину, чем она в него. Она не должна проявлять своих чувств к нему так, как он, даже если она его жена. Он никогда не должен быть уверенным, что полностью покорил и завоевал её, даже если он её муж. И только при таких отношениях семья может быть прочной и долговечной. Это было её убеждением.

Илья в полной мере отвечал её понятиям и требованиям. Даже больше того, о чём можно мечтать. Но это не спасло их семейные отношения.

В Арцызе она тоже пошла работать в школу. Не потому, что им нужны были деньги, — Илья получал их столько, что она не знала, куда их девать. Но она считала, что должна обязательно работать, а не превращаться в домашнюю клушу и мещанку, занятую только заботами о муже, сыне, кухне и своей внешности. Она поступала так, как считала правильным, а он всегда молчаливо и мягко соглашался, зная, что она никогда не допустит ничего неправильного. И всё же это ни от чего их не спасло.

Из-за частых болезней маленького Алёшеньки ей пришлось оставить работу. Она каждый день гуляла с сыном по пустынной дороге, выложенной большими бетонными плитами и ведущей куда-то в молдавскую степь, в саму сущность воинской части, которую не было даже видно. Где-то там был военный аэродром и какие-то потаённые подземные сооружения, в которых работали их мужья, но которых никогда не видели жёны. У мужей часто болели поясницы и они молча отлёживались.

— Чем вы там занимаетесь, что у вас болят спины? — спросила однажды Лиза.

— Меньше будешь знать, лучше будешь спать, — отшутился Илья, и она больше никогда ничего не спрашивала о его работе и службе, не особенно задумываясь над этим.

В горячей молдавской степи росла сизоватая полынь и сиренево-лиловые цветочки с сухими невянущими, как у бессмертника, лепестками. Они пахли нагретой солнцем степью и пыльным ветерком, а с высокого белесо голубого и безоблачного неба лилась нескончаемая трель жаворонка.

«Неужели так и пройдёт вся моя жизнь?» — думала Лиза, гуляя с Алёшенькой и наклоняясь, чтобы сорвать лиловый цветок. «Неужели я пришла в эту жизнь только для того, чтобы получить достойное образование, выйти замуж, вырастить ребёнка или даже нескольких детей, чтобы вот так изо дня в день выполнять одну и ту же работу, или ничего не делать, а просто гулять, как сейчас? И так пройдёт вся моя жизнь, благополучная, обеспеченная и устоявшаяся, ровная, как заводь? Неужели в ней не случится ничего особенно важного, никакого потрясения, что испытало бы на прочность и заставило пережить что-то необыкновенное?» То, что пережили декабристы и их жёны, что пережили люди во время войны на фронте, партизаны в тылу, их связные и разведчики, что пережили её родители, когда их послали работать в западную Украину при бендеровцах.

Мужья приезжали домой из воинской части к пяти часам дня, обедали и отдыхали. Покидать военгородок без особой надобности не рекомендовалось. Чаще всего все собирались на спортплощадке, где играли в волейбол. Почти всегда к ним присоединялись и жёны, реже для участия в игре, но в основном как зрители и болельщики. Жизнь текла размеренно, спокойно и однообразно. Иногда бывали вечера с концертами самодеятельности, в которых участвовала и Лиза. По субботам — танцы. Раз или два в месяц в магазин военторга привозили невероятной красоты товары, часто заграничные, и тогда все женщины спешили тратить заработанные их мужьями деньги.

Пообедав в один из таких дней, Илья мягко поблагодарил:

— Спасибо. Всё было, как всегда, вкусно.

Он перешёл в комнату, лёг на диван и позвал её:

— Иди ко мне, полежим.

Она остановилась у двери и ответила:

— Не хочу. Я не устала.

Алёшенька мирно спал в своей кроватке. Лиза подождала, что скажет Илья, но он промолчал, и она продолжила:

— Целый день я привязана к этой комнате. И ничего не меняется, даже когда ты возвращаешься. Давай хотя бы пойдём поиграем в волейбол, что ли.

— Мне хочется отдохнуть, — ответил Илья.

— Хорошо, отдыхай. А я пойду, — сказала она и ушла.

Через время он пришёл на площадку и она уступила ему своё место в команде, присоединившись к болельщикам. Он играл так же спокойно, как делал всё. Ни азарта, ни стремления к победе, ни криков, замечаний или подбадривания напарников. Ни, тем более, малейшего желания покрасоваться, поиграть мускулами или понравиться, как это проявлялось у многих других под взглядами наблюдавших за ними женщин.

— У твоего Ильи красивая фигура, — сказала стоявшая рядом с ней Ольга, соседка по квартире. — Он очень правильно и пропорционально сложён.

— Нормально, — ответила Лиза.

— И он красиво играет.

— Нормально, — повторила Лиза и пошла домой, чтобы посмотреть, не проснулся ли Алёшенька.

С тех пор прошло более тридцати лет. А может, даже больше? Страшно подумать — почти вся жизнь…

То лето было мягким и тёплым. И через несколько недель они уже ехали в поезде на новое место службы Ильи, в Белоруссию, в этот маленький и милый, тогда ещё неизвестный им городок — Поставы.

Ах, Поставы, милые и добрые Поставы, сколько всего пришлось пережить им здесь, если бы они тогда знали…

Жизнь семьи офицера не привязана к одному месту надолго, но переезды не тяготили их и не надоедали. Илье только недавно присвоили звание капитана и у них ещё прибавилось денег. Хотя она и с прежними не знала что делать и на что их тратить. За пять лет жизни с Ильёй она никак не могла привыкнуть к его большим деньгам, к своему положению замужней женщины, к тому что у неё был сын, любопытный и умненький мальчик со светлыми волосиками и серьёзными внимательными глазами. Сейчас он спал, а она сидела у окна вагона и, казалось, ни о чём не думала. Спать не хотелось, а спать днём она не любила вообще, жалея терять время. В жизни было так много интересного и важного, так много хороших, ещё непрочитанных книг, столько интересных идей и мудрых мыслей, которые хотелось узнать, записать, запомнить, прочувствовать, пережить.

Радостно летели навстречу и легко проплывали мимо весёлые деревья и кусты, мягко стелилась трава, удивлённо провожали поезд любопытные цветы, не понимая, почему с ними так легко и просто расстаются.

Впереди была Белоруссия, позади оставалась Молдавия, военгородок среди жаркой южной степи, типовые пятиэтажные одинаковые здания — ДОСы — дома офицерского состава.

Первый год их семейной жизни они почти весь прожили врозь, потому что она заканчивала пятый курс института иностранных языков в Киеве. Два следующих года прошли на Украине, в Прилуках, ещё два в Молдавии. Почти пять лет в общем спокойной, размеренной, установившейся жизни.

Поезд легко и стремительно летел сквозь залитые летним солнцем перелески с редкими просветами между деревьями.

Лиза смотрела на мужа, склонившегося над газетой, и думала, что он спокойный, добрый и красивый. И так же спокойно подумала о том, что не любит его. Пять лет назад, когда они подали заявление в загс, и он приехал к ней в институт, ей казалось, что она влюблена. Девочки в общежитии засматривались на него, а Лиза, с удивлением поглядывая на стройного офицера, которого год тому назад еще совсем не знала, не могла поверить в то, что через месяц он станет её мужем. На всю жизнь. Тогда ей шёл двадцать первый год, а ему двадцать третий. Сейчас ей захотелось, чтобы он тоже вспомнил то время. Она сосредоточенно посмотрела на него и даже чуть пошевелила губами:

— Илья…

Но он не услышал и ничего не почувствовал. Нет, биотоки на него не действовали, в этом она давно убедилась. Он продолжал читать, или просто смотреть в газету, безучастно и невнимательно и его красивое лицо не выражало никаких эмоций. Через время он потянулся, отложил газету, прислонился к спинке дивана, закрыл глаза и задремал. Она продолжала смотреть на него, вспоминая слова, которые сказала ему недавно на перроне. Обидные, колкие, даже презрительные. А он ничего не ответил не только словами, но даже взглядом. И теперь спокойно дремал. Он мог заснуть в любых условиях, словно по приказу. Наверное, это привычка или умение военных. Иногда это ее раздражало. Как сейчас. Как он мог спать после тех обидных и непростительных слов, которые она сказала?

Что-то подобное уже случилось однажды раньше. Тогда его перевели в Молдавию, и они собирались переезжать туда. Она не успевала всё собрать и упаковать сама, а его всё не было. Когда он пришёл, перед домом уже ждала машина с контейнером и солдатами, присланными помочь грузить вещи. В квартире был полный развал, Алёшенька капризничал и не хотел есть, а Илья смотрел вокруг пустыми хмельными глазами и не мог, не умел помочь ей ни в чём.

— Господи, какой ты беспомощный и ни на что не способный! — сказала она тогда таким тоном, что сама в душе испугалась этого. Но он только удивлённо глянул на неё и ничего не ответил. Не обиделся, не наговорил грубостей и даже не рассердился. Тогда ей казалось, что это из-за его врождённого благородства и любви к ней. Позже она стала думать, что это слабоволие и бесхарактерность. А скорее всего то, что пьянея, он становился совсем другим человеком. И этого человека она не могла не только любить, но даже уважать.

Тогда это случилось впервые и, она почти сразу пожалела, что не сдержалась. Мучило сознание вины за обидные слова и, раскаиваясь, она подошла к нему просить прощения и пообещать, что никогда больше не позволит себе так распускать нервы. Она подошла, но он сидел на диване и вот так же, как сейчас, безмятежно спал. Это так потрясло её, что она расплакалась. Он открыл глаза, удивленно поднял красивые брови и спросил:

— Ну что ты, рыжик, что случилось?

Она еще больше расплакалась и, закрывая лицо руками, проговорила:

— Ты меня ничуть, ни капельки не любишь.

Как часто мысль кажется непреложно правильной и ясной лишь до тех пор, пока не облечётся в слова, интонацию голоса и жизнь. Но вот она прозвучала, потеряла всю свою убедительность и правду, и стало стыдно за глупость этих слов. Хуже всего было то, что он тоже понял это и, тихо засмеявшись, ласково проговорил:

— Что ты, роднулька, что тебе приходит в голову? Перестань и успокойся.

И ничего об обиде и о тех словах, которые вырвались у неё. То, что он мог забыть их, что они совершенно не задели его, было почему-то обиднее всего. Раскаиваясь, она пообещала себе, что больше никогда не обидит его.

Но вот это снова случилось. То, что она сама решила никогда больше не допускать, всё-таки повторилось и, хотя и расстроило её, но уже не так, как раньше. Её поразила мысль, что она не любит этого красивого, доброго и даже благородного человека. А это значит, что жизнь её не удалась.

Теперь она смотрела на мужа и думала о том, что же всё-таки не сложилось и почему. Только ли из-за его повторяющегося пьяного безволия или было всё-таки что-то ещё? Она посмотрела на красивое лицо спящего мужа, на его аккуратную фигуру, собранную позу и ей стало обидно и больно от своих мыслей. Уже не впервые за пять лет их жизни, она поняла, что ей не надо было выходить за него замуж. А теперь не надо было ехать с ним на его новое место службы. Не представляя, где и как она могла бы жить дальше без него и даже не решаясь ещё думать так далеко и определённо, она почувствовала себя виноватой оттого, что ей пришла в голову такая крамольная мысль. Хотя почему крамольная? Она и раньше понимала, что никогда не была влюблена в него так, как об этом пишут в романах или показывают в кино. Всё держалось на его любви к ней. Илья никогда не говорил ей о своих чувствах, не хвалил её и не восхищался, словно догадываясь, что она не любит ничего такого, считая всё это слащавым сюсюканьем и даже мещанством. Она была уверена, что о настоящих чувствах не нужно и трудно говорить. Его терпеливая преданность и готовность всегда и во всём соглашаться с ней доказывали всё больше всяких слов. Она знала, что он любит её больше, чем она его, и от этого ощущала некоторое превосходство и власть над ним. Так и должно быть, потому что женщина во всём благоразумнее мужчины, а он никогда не должен быть уверен, что до конца и полностью узнал и покорил её, даже если она стала его женой. Он должен всегда бояться потерять её. И только при таком соотношении чувств возможен по-настоящему прочный и нормальный брак — это было её убеждением.

Она снова отвернулась к окну и стала смотреть на зелёные кроны деревьев и телеграфные столбы, пролетавшие мимо в непрерывном танце, то опуская, то поднимая нитки растянутых как бусы проводов. В памяти звучали милые женские голоса её любимой песни: «На речке, на речке, на том бережочке…» и под её разливную мелодичность вели хороводы летевшие мимо леса. Во всём было лето: в богатой и вольной щедрости зелени, в разнотравье и яркости цветов, в жарком солнечном свете, в глубине тёплого лазурного неба. А в её душе иногда возникали иголочные уколы недовольства жизнью. Такой уверенной и благополучной, такой устоявшейся и обеспеченной, что сам собой возникал вопрос: а что же дальше? Неужели это всё, что ей отпущено в этом мире, и не произойдёт ничего более важного, что испытало бы её на прочность и запомнилось навсегда? Неужели вся её жизнь пройдёт вот так же ровно и спокойно, без настоящих событий, таких, какие пережили когда-то декабристы и их жёны? Неужели в её жизни не будет ничего даже похожего?

Она повернулась и снова посмотрела на мужа. Да, он возмужал и стал ещё красивее, чем был пять лет тому назад, когда они поженились. Boобще-то, она была уверена, что внешность в мужчине не имеет значения. Важнее его доброта и сдержанность. Для нормальной семейной жизни этого достаточно. Хотя важнее всего всё-таки стойкость и верность. Лиза считала, что именно таким и должен быть её муж. Стойким и верным, как настоящий мужчина. Она считала это элементарным и непреложным условием брака.

Глядя на спящего мужа, она подумала, что в его внешности, манерах и поведении всегда было какое-то врождённое благородство, словно он всегда, даже во сне, как сейчас, контролировал даже движения. Он никогда не сидел и даже не спал, развалившись, ничего, не делал небрежно и как попало, никогда не говорил непродуманных и пустых слов. Но не умел пить.

Отвернувшись к окну, она подумала, что ничего уже не изменить. Замуж выходят один раз в жизни. Развод — это доказательство полного провала, неудачи в самом главном, признание собственной неполноценности и даже умственной ущербности. Повторные браки — это стремление залатать прохудившийся сосуд семейного счастья, заменить уродливую часть его тела протезом. Нет, никого уже не обманешь. Развод — это катастрофа, жизненное банкротство и проигрыш. А все разведенные — ущербные неудачники. Поэтому она никогда не будет в их числе.

Он пошевелился, открыл глаза и чуть улыбнулся ей. Она задумчиво смотрела на него, решая, спросить ли то, что её мучило, но продолжала молчать. Подумав, сделала именно то, что ещё минуту назад решила не делать, и спросила:

— Ты не обиделся на меня?

Он улыбнулся и отрицательно покачал головой:

— Нет.

— А почему? — снова спросила она.

Он мягко и добродушно пожал плечами, снова улыбнулся и ответил:

— А за что обижаться?

— Ты считаешь, что не за что?

— Нет, — так же мягко и просто ответил он и, расправив плечи, снова улыбнулся.

Она тоже улыбнулась и пообещала себе больше никогда не обижать его, а быть сдержанной и благоразумной.

Поезд мчался с такой скоростью, что, казалось, летел. А за окном уже были зелёные леса Белоруссии, сочные травы, волнующий запах грибов и загадочных лесных цветов.

Илья снова безмятежно задремал. Нет, его, очевидно, никогда не мучили такие мысли, как одолевали её. Но как же можно жить, если не знать, зачем и ради чего ты приходишь в этот мир? Неужели только для того, чтобы вырасти, повзрослеть, выйти замуж, родить детей, вырастить и воспитать их, потом внуков, всё время работая, а потом состариться и уйти из этой жизни? Неужели это всё, ради чего даётся эта жизнь? Неужели ради того, чтобы приобрести или построить дом, обставить его дорогой и удобной мебелью, красиво и модно одеться, купить машину, вкусно есть, пить и вдоволь спать, пусть даже лучше и слаще, чем другие, пусть поездить по миру, чтобы восхищаться тем, среди чего обыденно и привычно живут другие? Разве в этом смысл этой жизни? Не может быть, чтобы такое сложное и разумное существо, как человек, было создано природой только ради таких никчемных и примитивных целей. В чём же тогда истинная суть и цель этой жизни? Говорить о таких мыслях с Ильёй бесполезно. Его, как и всех мужчин, не занимает такая философия жизни. Мужчины сильные существа, но только физически. Во всех остальных вопросах они примитивнее женщины, и даже слабее в своих пристрастиях, — это она знала давно.

Вечер мягко заполнял улицы маленького городка, сгущаясь тёмными тенями под деревьями и за углами домов, но небо всё ещё светлело на западе, словно не желая расставаться с уходящим светом дня.

Как хорошо и удачно началась тогда их жизнь в том маленьком и романтичном белорусском городке! Всё так ладилось и так легко складывалось, что Лиза удивлялась добрым переменам в их жизни, объясняя это появлением свекрови, которая по просьбе Лизы переехала к ним жить.

Но именно в тот год всё и началось. Именно там, в этом маленьком и уютном городке.

С тех пор прошло более тридцати лет, но они были всё время вместе. И уже никто, и ничто не могло больше никогда разлучить их. Он всё время ходил за ней, что бы она ни делала. И смотрел на неё так же, как раньше, тем же задумчиво восхищённым взглядом, полным любви и удивления. Она всё время чувствовала этот взгляд и чуть улыбалась, продолжая делать всё по дому и во дворе. Она делала всё это для него, красиво и неторопливо, плавно двигаясь, всё время, чувствуя его присутствие и его влюблённый и удивлённый взгляд. Он всегда так смотрел на неё — восхищаясь и словно удивляясь, что можно так любить и быть такими счастливыми.

Маленький радиоприёмник стоял под навесом, из него тихо и ласково звучал молодой и нежный мужской голос:

Я с тобой…

По городу автобус пустой,

Он так же, как и я, за тобой

Спешит догнать и крикнуть:"Постой"…

Я с тобой…

Она знала, что это пели не по радио. И приёмник здесь не при чём. Это снова пел ей он, это были его слова и его мысли, потому что он был рядом и она это совершенно точно знала:"Я с тобой"… Конечно, он был с ней и только с ней. Так было всегда, всю жизнь. Они никогда по-настоящему не расставались, даже когда были далеко друг от друга."Да, теперь ты со мной и уже никто и никогда больше не разлучит нас" — думала она и улыбалась ему.

Он ласково дотронулся до её плеча, сидя рядом в тени, пока она отдыхала. Не поднимая головы, не глядя на него и даже не открывая глаз, она знала, как он сейчас смотрел на неё и какое нежное восхищение было в его глазах, когда он пел ей мягким голосом Николая Баскова:

Отпусти на небеса любовь…

Да, именно так она тогда и сделала. Так надо было сделать. Отпустить любовь, чтобы она сохранилась счастливой и чистой, не замутнённой ничем недостойным её, ничем земным, временным и несовершенным.

Он смотрел на неё с прежней преданной нежностью и пел:

На небесах звёзды с тобой нас венчали,

На небесах всё было так решено.

На небесах… Только тогда мы не знали,

Что нам суждено…

Да, тогда они не знали, что им предстояло пережить. Они были бездумно и безмерно счастливы и уверены в том, что так будет всегда. Но в любви так никогда не бывает. Именно об этом и пел сейчас Малинин.

…А под луной плачет река,

От нашей любви серебром откупаясь…

Голос Малинина не похож на голос Баскова, Димы Билана, Хулио Иглесиаса или Сергея Лазарева:

…Даже если ты уйдёшь, всю пустоту миров

Мысли о тебе одной заполнят

Ты закрыла в сердце дверь, оставив там любовь

Даже если ты уйдёшь, она всегда с тобой…

Но ей кажется, что их голосами поёт ей он и только его она слышит. Как тогда, когда он пел ей вечером прямо на улице, при свете фонарей, старинную украинскую песню.

Песни сменяли одна другую, и приёмник уже стоял на солнце. Оно обошло дом и теперь ослепляло, заливая всё вокруг полуденным зноем средины южного лета. Надо было убрать приёмник в тень, но ей не хотелось вставать. Не хотелось прерывать и нарушать его присутствие именно сейчас, когда он был совсем рядышком. Теперь всё снова было хорошо. Всё хорошо, несмотря на то, что им пришлось пережить. Теперь всё плохое было в прошлом и уже не имело своей прежней силы, не могло причинить прежнюю боль. Всё было в прошлом, даже он сам. Если она сейчас перестанет думать о нём, он уйдёт. Бесшумно, невесомо и тихо уплывёт из её сознания и растает в воздухе, возвратившись туда, откуда приходит как только она подумает о нём. Теперь он там, где нет ни прошлого, ни будущего, а только вечное настоящее. Там есть всё и всегда, только всегда. Там Наталья Долгорукая и её Иван, там Александрина и Никита Муравьёвы, там Сергей Трубецкой и его Катя, и слова его письма: «Любовь и благодарность моя к тебе горят в сердце моём чистейшим огнём, который с жизнью моей не угаснет…» Да, именно так. Теперь она знала об этом. Она смотрела на безоблачное жаркое небо, слушала и пыталась вспомнить, как всё начиналось тогда, почти тридцать лет тому назад.

Слушаю, и набегают слезы

на глаза, отвыкшие от слез…

Всё очнётся в памяти невольно,

отзовётся в сердце и крови.

Станет как-то радостно и больно,

будто кто-то шепчет о любви.

Было ли больно вспоминать об этом? Нет, теперь уже не было ничего прежнего. Ни боли, ни той счастливой молодости, ни заливающей и затопляющей всё вокруг звенящей радости, от которой заходилось сердце. Теперь было только мягкое и тёплое прощение и прощание. Тихое и ласковое, как последние, тёплые дни уходящего лета. Ничего острого, ничего сильного. Просто признание и прощение. Не в этом ли главная истина всего происходящего и высшая точка познания всего сущего? Как преддверие бесстрастия, как первая ступенька приближения к Высшему Совершенству, свету и любви? Бесстрастие как состояние доверия, любви и веры. До самоотречения, до отказа от собственной воли и собственного Я. Не это ли высшая степень видения и понимания себя и всего мира? И приближение к осознанию присутствия совершенства, не имеющего ни начала, ни конца, и проявляющегося только как бесконечная вечность света, любви и счастья, присутствия Бога, Творца, Нирваны, слияния с ним и растворения в этом…

Теперь, больше, чем через тридцать лет, зной жарко томил и плавил всё вокруг. Головки цветов с полным доверием и восторгом смотрели на солнце. Почему они не боятся, что оно может сжечь их? Потому, что любят и верят. Вера и любовь создали мир, движут им, спасают и дают жизнь всему. Любовь Творца, вера и любовь творения.

Теперь был жаркий летний полдень. И над меловыми горами, над кудрявыми деревьями правого берега Северского Донца, над его низинным левым берегом, над утопавшим в лесах маленьким городком разносился благовест колокольного звона, возвещавшего начало вечернего молебна в монастыре. На высоком берегу реки золотилась куполами лавра, а Святогорск млел от не спадающего зноя, раскалявшего серый шифер крыш, плавившего асфальт дорог, нагревавшего воду в Банном озере. И только вечно и неустанно текущие воды Донца хранили неизменную прохладу глубины. Приходя из лесов и заводей, протекая мимо меловых гор с невесомым Никольским храмом на белой скале, мимо Свято-Успенской лавры и неподвижных деревьев пологого левого берега, река мерно и неторопливо веками несла свои воды к далёкому морю.

Теперь, более чем через тридцать лет, тот вечер в маленьком белорусском городке, казался таким близким и недавним, словно между этими вечерами не было десятилетий и не прошла почти вся жизнь. Душа не принимала прожитых лет, не ощущала их тяжести, не старела от времени, не забывала ничего из того, что затронуло её. И теперь продолжала звенеть и петь тем милым девичьим голосом, который мягко и нежно лился из радиоприёмника:

…Я лечу

словно белое-белое пёрышко

на двух крылышках у судьбы…

О нет, их жизнь не была похожа на полёт лёгкого белого пёрышка, нет. Но их души всегда летели намного легче и выше. На счастливых крылышках их любви.

Теперь он был рядом. После стольких лет и после всего, что они сделали с этой жизнью и как распорядились её щедрыми дарами. Теперь он был таким же, как тогда, в самом начале, более тридцати лет тому назад. С той же молодой, отчаянно смелой и красивой душой, с той же преданностью в глазах и той же горячей готовностью перевернуть ради неё весь мир. Тот же нежный молодой голос, с теми же задушевными бархатными переходами:

…чтобы ты не промокла, я буду твоим плащом,

чтобы ты не сгорела, я буду твоим дождём…

А в тот вечер она рассудительно сказала Арине:

— Ты правильно сделала, что не оставила мужа.

Арина не сразу ответила:

— Кто знает?

Они помолчали, и Арина повторила:

— Кто знает, что правильно, а что нет? Все правила придуманы людьми и, следовательно, несовершенны, как сами люди.

Она повернулась и тень от дерева скрыла её лицо. Когда она заговорила, в её голосе была обида и горечь:

— Да разве это правильно? Убить большое и красивое чувство, отказаться от настоящего счастья ради каких-то придуманных людьми правил? Это преступление.

Лиза отрицательно покачала головой:

— Глупо в наше время повторять судьбу Анны Карениной. Ты правильно сделала, потому что вы не были бы с ним счастливы.

— Почему? — в голосе Арины было то ли желание отстоять свою правоту, то ли убедиться в обратном.

— Вы не были бы с ним счастливы, потому что это невозможно и нереально.

— Почему? Почему же ты так считаешь?

Лиза медлила, как бы давая возможность Арине самой ответить на свой вопрос. Но та, терпеливо ожидая ответа, смотрела на неё.

— Нельзя быть счастливым, зная, что добыл это счастье чьим-то горем и страданиями, — сказала Лиза и, угадав, возражения Арины, тут же добавила: — Нет, нет, я знаю, что есть люди, которые переступят через что угодно и им смешны такие причины. Но ты ведь знаешь, что это правда и этот закон не обманешь. Ни ты, ни он, если он такой особенный, как ты сказала, вы никогда не смогли бы забыть об Олеге. Поэтому ты не ушла от него.

За семьдесят лет своей жизни Лиза не раз убеждалась в этом. Тогда она знала это из хороших и умных книг. Теперь она знала это из опыта своей жизни и жизней других. Это вечное и непреложное знание было изложено в основных положениях всех религий мира и в самой главной Книге книг — Библии.

— Не знаю, — задумчиво произнесла Арина и вдруг спросила: — А ты сама? Ты никогда не влюблялась в того, в кого по правилам нельзя влюбляться? В своих учеников, например?

Лиза улыбнулась и призналась:

— Было, конечно. Один раз это случилось во время педагогической практики в школе. Маленький городок Васильков под Киевом. Я была на четвёртом курсе, и мне было двадцать лет.

— А ему? Семнадцать?

— Нет. Он был в шестом классе.

Они обе рассмеялись, и Лиза продолжила:

— Ты не представляешь, какой это был чудный маленький мужчинка, нечета многим взрослым: умный, добрый, красивый и настоящий рыцарь. Я просто пожалела, что рано родилась.

— Потрясающе, — проговорила Арина и спросила: — И это всё?

— Ну, не совсем всё, — проговорила Лиза и замолчала, обдумывая, стоит ли вспоминать об этом. Но, решившись, продолжила: — Как-то студентами во время каникул мы работали на стройке. Отрабатывали потраченные на нас государством деньги. Мыли окна, убирали мусор, словом, выполняли всякую подсобную работу. Строители, ты же знаешь, народ простой и не очень ограничивающий себя особыми манерами и даже словами. Женщины тоже. Но вот был среди них один мужчина — что-то особенное, хотя обыкновенный плотник. Нам было лет по девятнадцать, а ему, наверное, уже под тридцать. Такой необыкновенный образец украинского красавца. Только глаза у него были не карие, а зелёные. Такой омут, что смотреть в них было просто невозможно. Все женщины с ним откровенно заигрывали и некоторые навязывались без всяких обиняков. А он только отшучивался. И так умело и умно, что мы восхищались. На стройке все знали, что он женат и любит жену. И никто ему больше не нужен.

Лиза помолчала, стараясь вспомнить и снова почувствовать пережитое там, на стройке, но не смогла. Забылись и размылись, как на старой фотографии черты того лица, но осталось волнующее воспоминание, которое не забывалось.

— Да, глаза у него были невероятные, — почти шепотом проговорила она, словно признаваясь в чём-то запретном. И, совсем решившись, вдруг почувствовав то же потрясение, что тогда, продолжила: — Смотреть в них было — как гипноз, самоотречение и полное, добровольное рабство.

На минуту она задумалась, переживая всё, но, решительно кивнув головой, уже другим тоном сказала:

— А может, это только так казалось. Но я до помрачения страдала даже после того, как мы ушли с той стройки. Мне кажется, он что-то заметил или догадывался. Ты же знаешь эту тайную речь взглядов, которая яснее и сильнее всяких слов. Иногда он так смотрел, что у меня обрывалось и летело в пропасть сердце. Как у Бодлера есть стихотворение:

Я встретил женщину. Средь уличного гула…

Само изящество, — она в толпе мелькнула…

…Увижу ль где-нибудь я вновь твои черты?

Здесь или только там, в потусторонней дали?

Не знала ты, кто я, не ведал я, кто ты,

Но я б тебя любил — мы оба это знали.

Лиза помолчала, изменившимся от волнения голосом сказала:

— Именно так: если бы всё в жизни сложилось иначе, мы могли бы любить друг друга. Мы оба это знали и об этом говорили наши глаза.

— Потрясающе, — прошептала Арина. — Ты была влюблена в женатого человека. Невероятно. И выучила это стихотворение?

— Не тогда. Оно попалось мне гораздо позже и запомнилось. То, что нравится, легко запоминается.

Арина внимательно посмотрела на Лизу и сказала:

— А первая любовь в школе. Была?

Медля и раздумывая, стоит ли вспоминать об этом, она откровенно призналась:

— Конечно, была. Но мой герой был влюблён в мою подругу, которая ничего к нему не питала и ходила с ним только ради меня. Так мы и гуляли всегда втроём.

— И как это закончилось?

— Очень печально, к сожалению. Когда я приехала на каникулы из Киева после первого курса, он вдруг заметил меня, увидел по-новому, что ли. И влюбился. А я, глядя на него, не могла понять, почему так любила его раньше. Всё прошло. Но он решил, что сможет вызвать во мне прежние чувства, если переедет работать в Киев. И переехал. Мы не успели даже ни разу встретиться там потому, что он почти в первые же дни погиб на стройке.

Они замолчали, но через минуту Арина попросила:

— Расскажи ещё что-нибудь о такой же любви.

— О такой же? Разве это повторяется или бывает похожим? Вообще-то было ещё то, что случается, наверное, довольно часто, когда ученики влюбляются в своих учителей. Это произошло перед нашим переездом в Молдавию. Илью перевели туда и он уехал, а я осталась в Прилуках ещё на два месяца. У меня был выпускной десятый класс в вечерней школе и директор упросила не уезжать, пока мои ученики не сдадут экзамены. И там, оказалось, была любовь. Но я о ней узнала только на выпускном вечере.

— И что?

— Да ничего. Среди моих учеников были солдаты, их отпускали из воинской части на занятия в вечернюю школу. И вот два моих солдата, очень толковые и серьёзные ребята, открыли свою тайну, что с первого урока влюбились, признавшись, друг другу: «Если есть на свете девушка, достойная настоящей любви, то это наша классная руководительница».

— Ах, как красиво! — не удержалась Арина. — И что же дальше?

— А дальше они никак не могли решиться подойти ко мне и предложить выбрать одного из них, пока однажды не увидели меня в городе с детской коляской и офицером рядом. И поняли, что очень опоздали.

— И рассказали тебе об этом на выпускном?

— Именно. При всех и под всеобщий взрыв эмоций.

— Потрясающе! — снова воскликнула Арина. — Ну, а если серьёзно?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, роман с учеником, например.

— Чушь. Исключено.

— Почему? Считаешь их на ранг ниже?

— Что-то в этом роде. Разве можно полюбить мужчину, который пришёл к тебе за наукой?

— Почему же нет? Таких примеров предостаточно. Он ведь может быть твоим ровесником или даже старше.

— Вот именно. Тем более ему следовало бы к этому возрасту хотя бы школу закончить, а не бить баклуши и валять дурака.

— Но он может быть опытнее тебя в других вопросах и умнее.

— Не может. Если не удосужился получить вовремя даже школьное образование. Чем же он умнее?

— А ведь ты максималистка. И довольно безжалостная. Разве ты забыла, что даже Гагарин не был отличником, прошёл через ПТУ, но это не помешало ему достичь мировых высот. Так что не всем следует быть только отличниками. И не всем так легко даётся учёба, как тебе.

— Ну и что? Я где-то прочла, что гений — это один процент таланта и девяносто девять процентов пота. И я с этим вполне согласна.

Арина задумалась, серьёзно и внимательно глядя на Лизу. Потом сказала:

— Ах ты, правильная отличница. Скажи честно: списывать двоечникам в школе давала?

— А как же? Безотказно. Я никогда не зажимала знаний. Они мне легко доставались, и я их так же легко раздаривала. А что? Я не вписываюсь в твой стереотип отличницы?

Арина улыбнулась и призналась:

— Не совсем. Ты полна противоречий. Но как же это совмещается с таким пренебрежительным отношением к своим ученикам-вечерникам теперь?

— Ну что ты? Я их очень уважаю и просто восхищаюсь их трудом. Учиться в вечерней школе, а днём работать, да ещё имея семью и детей — это просто подвиг. Но мы ведь говорили совсем о другом: могла бы я полюбить своего ученика, то есть увидеть в нём свой идеал мужчины. Ведь так?

— Допустим. И что же?

— Если именно так, то исключено.

— Не могла бы?

— Никогда. Это невозможно, потому что такого просто не может быть.

Арина улыбнулась и сообщила:

— А ведь в твоём классе появились трое новеньких. Только что вернулись из армии, интересные ребята, очень интересные. Неужели ты их не заметила?

— У меня дня два не было урока в моём классе, — ответила Лиза. — На перерывах я видела их. Обычные, по-моему. И что может быть интересного в бывших солдатах?

— Ум и достоинства не оцениваются воинскими званиями, — улыбнулась Арина. — А ты так говоришь, наверное, потому, что единственным идеалом мужчины считаешь мужа. Угадала?

Лиза вздохнула и не сразу ответила:

— Увы, он не идеал. И я уверена, что идеалов в жизни не бывает.

Она замолчала, снова вспомнив свои мысли в вагоне поезда и кое-что другое, о чём старалась не думать, и сказала:

— У каждого человека есть свои недостатки. Просто надо решить, можешь ли ты с ними мириться. Вот и всё. Ведь все мы с какими-то недостатками и кому-то другому тоже приходится их терпеть. Тем более, что мужской пол — это вообще не настолько более сильные и умные существа по сравнению с женщинами, как принято считать.

Арина прикоснулась длинными пальцами к столбику низкого и старенького штакетика, окружавшего школьный двор, потёрла руки, словно очищая их, и неторопливо проговорила:

— Может быть. И всё-таки в жизни всё очень непредсказуемо.

— Вот и хорошо, — согласилась Лиза. — Иначе у нас не было бы выбора.

— А ты считаешь, что у нас часто есть выбор?

— Не просто часто, а всегда.

— А как же судьба? Ты верить в судьбу?

— Конечно. Вот этот выбор и есть наша судьба. И каждый сам себе её выбирает. Из миллиона вариантов — один. И он становится нашей судьбой.

Арина задумчиво наклонила голову и сказала:

— Интересная теория. Ты, наверное, много читаешь.

— Много и бессистемно. Благо, что есть время и возможность. И знаешь, что я заметила? Нужные книги сами приходят ко мне, это просто мистика. Стоит мне чем-то заинтересоваться или в чём-то запутаться, как эта книга невероятным образом попадает ко мне. Правда, я уже давно не могу найти роман Манфреда «Наполеон». Ни у кого нет.

Арина посмотрела на неё долгим взглядом и проговорила:

— У нас есть. Олег купил, когда учился в Москве в академии.

— Не может быть, — Лиза сложила руки и удивлённо добавила: — Ну, что я говорила?

— А детективы? — спросила Арина.

— Нет, нет. Детективы — это чтиво Ильи. И не могу переубедить его, что это пустая трата времени.

— И напрасно. Я тоже люблю детективы, но настоящие: Агату Кристи, Жоржа Сименона. Они развивают аналитическое мышление и даже учат настоящей жизни. Так что Илья по-своему прав.

— А вон и он сам, — сказала Лиза, увидев вдали знакомую фигуру мужа. Он подошёл к ним и, шутливо взяв под козырёк, спросил:

— Девочки, вам не пора расставаться?

— Пора, давно пора. А то мои мужчины не пустят меня домой, — улыбнулась Арина. — Это я виновата. Устроила вашей жене настоящий экзамен на аттестат зрелости. Но с ней очень интересно говорить.

— Неужели? — Илья, так же шутя, изобразил крайнее изумление.

— Ах ты, притворщик, — в тон ему возмутилась Лиза и взяла его под руку.

— Ну, проводим Арину до автобуса? — предложил он, и они все втроём неторопливо пошли от школы по дорожке через мостик к центру.

Теперь, более чем через тридцать лет, всё вспоминалось до удивительных подробностей, словно жизнь на другой, более совершенной и счастливой планете. К тому же она хранила дневники, которые теперь пора было перечесть и сжечь.

Тёплые осенние сумерки того вечера пахли сладким дымком от догоравших на огородах сухих бурьянов и листьев. По-осеннему гулко звенели в тёплом воздухе далёкие голоса детворы, загулявшейся до темноты возле дворов. Их звали домой к ужину, они отвечали и голоса их слышались далеко и звонко в вечерней тишине. Городок постепенно задрёмывал и затихал после дневных работ во дворах и огородах, кутался в кудрявую и темнеющую тень садов и палисадников. В некоторых домах хозяева, поужинав, укладывались на мягкие перины и выключали свет. В других ещё запоздало занимались посудой после ужина, мыли ноги детям и укладывала их, чтобы поскорее улечься самим.

Она закончила четвёртый курс киевского ин-яза, когда её родители переехали жить в Прилуки, небольшой и красивый городок с авиационной воинской частью. Лётчики-истребители, умные, дружные и весёлые молодые офицеры — мечта всех местных невест, заполонили городок. Верная своим правилам не ходить ни на танцы, ни на вечера или в студенческие компании, Лиза все летние каникулы провела дома, вместе с младшими сёстрами помогая маме в огороде или читая книги. Когда до отъезда в Киев оставалось несколько последних дней, её соседка, тоже киевская студентка, упросила её пойти на танцы просто посидеть и послушать музыку. Они сели в уголке, за группками нарядных девушек, когда на танцплощадку вошли несколько парней в аккуратных костюмах и рубашках с галстуками.

— Это не местные, — шепнула ей соседка. — Это офицеры.

— Ну, конечно, — насмешливо фыркнула Лиза. — И мы тоже будем ждать, не пригласит ли нас один из этих завидных женихов? Пошли домой.

— Мы с тобой так одеты, что нас никто не пригласит, когда вокруг столько расфуфыренных красавиц.

Но именно на этот танец Лизу пригласил один из этих аккуратно одетых парней, симпатичный и стройный, с красиво уложенными волнистыми волосами. Он медленно шёл к ней, то и дело, останавливаясь и переговариваясь со знакомыми. И даже танцуя с ней, продолжал так же отвечать на шутки друзей, небрежно держа её за талию так, словно забывая о ней. Она спокойно оставила его посреди зала и спокойно вернулась на своё место. Он растерялся и опешил, потом подошёл с извинениями и просьбами продолжить танец.

— Нет, — ответила она. — Вы не умеете себя вести.

Несмотря на её неприветливые и даже резкие ответы, он проводил их домой, а на следующий день они пошли на спортивные соревнования в военгородок. Он познакомил её с друзьями, вечером они сходили в кино, а когда пришло время её отъезда, его друзья шутили:

— Илья, осторожно, выравнивай самолёт, а то войдёшь в штопор и погибнешь, — говорил лучший лётчик эскадрильи, Володя-маленький, как называли его друзья, чтобы отличить от Володи-большого, смешливого крепыша из Сибири с пушистыми девичьими ресницами.

— Смотри, Илья, ты не успеешь катапультироваться, — предупреждал друга и Володя-большой.

— А может, я не хочу, — отшучивался Илья.

— Лизочка, что вы сделали с нашим лучшим другом? Он же совершенно выходит из-под нашего братского контроля, — сочным басом ворковал рыжеволосый саратовец Юра Гусев, голубоглазый, крепкий и стройный, как молодой бог.

— Пропал человек для воли и свободы, попомните моё слово, — шутливо сетовал высокий и ладный красавец Виктор Иволгин, комсорг и командир эскадрильи.

— Прекратите разговорчики в строю, — добродушно отшучивался и улыбался Илья.

Через несколько дней Лиза улетела на занятия в Киев, а Илья сразу же прислал тёплое и скучающее письмо. Потом прилетел на выходные и пришёл к ней в общежитие. Девочки восторженно шептали ей:

— Ты где такого нашла?

— Сам нашёлся. Нравится?

— Классный парень. А там есть ещё хоть один такой же?

— Полно.

— Пригласи нас в гости.

— Приезжайте.

Илья сдержанно знакомился с её однокурсницами.

У них началась практика в школе, и она могла на пару дней приехать домой. Потом её жизнь превратилась в непрерывный праздник, в котором всё происходило красиво и неожиданно, поражая её, предвосхищая мечты и желания, одаривая интересными событиями и счастливыми совпадениями.

Они подали заявление, и все друзья пошли с ними в загс, а потом все вместе фотографировались, весело шутили и смеялись, когда старый еврей-фотограф долго рассаживал их так, как ему хотелось.

На октябрьские праздники они сыграли свадьбу и были счастливы. Илья перешёл жить к её родителям, и папа говорил с ним о политике, а мама закармливала варениками и пельменями.

Лиза улетела в Киев уже с новой фамилией Савельевой и у неё началась настолько необыкновенная жизнь, что порой она не могла поверить в её реальность. Привыкнув к скромной и даже скудной жизни на студенческую стипендию, она просто не знала, куда тратить те огромные деньги, которыми муж снабжал её. К этому невозможно было привыкнуть, это смущало и за это было неловко перед подругами, которые, как и она до этого, по-прежнему жили более чем скромно.

Илья не мог прожить и неделю, чтобы не видеться с ней, и почти каждый выходной прилетал в Киев. Он приносил ей в общежитие самые красивые розы и такими же цветами встречал её, если она прилетала в Прилуки. У неё дома и в общежитии появились самые дорогие флакончики, коробки и наборы духов, о которых она раньше даже мечтать не могла. Теперь все девчонки её комнаты и почти всего этажа забегали «подушиться» и благоухали её дорогими духами. У неё появилась красивая одежда, мягкая изящная и удобная чешская обувь, и порой она не могла понять, приятно ли это или наоборот тяготит, вызывая зависть сокурсниц.

Если они ходили с Ильёй по Киеву, и если ей что-нибудь нравилось в витрине магазина, он тут же предлагал это купить. Она с трудом отговаривала его, но очень часто они брали то, что ей приглянулось. Теперь можно было покупать книги, на которые раньше не хватало стипендии, и она стала собирать библиотеку.

Илья постепенно знакомил её с друзьями. Это был необычный для неё мир военных, где все были молодые, дружные и весёлые, внимательно опекавшие и оберегавшие всех жён. Она по-настоящему поняла и оценила это отношение только тогда, когда в военгородке случилось первое горе: разбился самолёт и погибли два лётчика. Остались две молодые вдовы с маленькими детьми, и разбитой жизнью, любовью, надеждами и будущим. Мирно работали и отдыхали Прилуки, а в военгородке с воинскими почестями хоронили двух отчаянных молодых ребят, решивших стать военными лётчиками и теперь сдержанно, и чуть удивлённо смотревших с фотографий с чёрными траурными лентами. А от непривычно затихшего в тот день аэродрома по-прежнему уходило вдаль и колосилось поле пшеницы, лилась с неба трель жаворонка и всё так же тепло и ласково светило солнце.

Горе сплачивало всех в одну семью, о нём всегда подсознательно помнили, с его реальным и отдалённым существованием свыкались и сживались, о нём знали, но не думали, когда уходили на дежурства, отправлялись в полёты, сидели на военных объектах, уезжали в отпуск, отдыхали и смеялись. Она вскоре поняла, что это особенные люди, с особенным отношением к жизни и её ценностям, с особенным умением отделять главное от второстепенного, с готовностью подчинять себя и свои желания более важной цели, приказу и дисциплине.

Главной особенностью военгородка было то, что всё его население было молодым и сплочённым с детьми, не старше школьного возраста. И всё же все были разные. У Лавренёвых была замечательная библиотека. Переезжая в другую часть, они не брали с собой ничего из мебели, но бережно упаковывали, и хранили книги. Они сразу приняли и полюбили Лизу, обсуждая прочитанные книги и радуясь, что их вкусы совпадали. Они часами говорили о Голсуорси и его «Саге о Форсайтах», о Паустовском, Тургеневе, о мемуарах и жизни декабристов, о Симонове и поэзии Отечественной войны, о воспоминаниях дочери Льва Толстого и его трагедии, о Пушкине и поэзии Бодлера, Лермонтова, Евтушенко, Фета, Гёте, Максимилиана Волошина и Якова Полонского, о последнем романе Артура Хейли, о «Трёх товарищах» Ремарка и «Последнем дюйме» Хемингуэя, о романах «Фараон» и «Кукла» Болеслава Пруса, о Лионе Фейхтвангере, Бунине и Чехове. Лиза была в восторге от этих необыкновенных людей.

Сухаревы вели спортивный образ жизни. У них в квартире почти не было мебели, ничего, кроме стола и кровати, но всё было завалено рюкзаками, лыжами и гантелями, а в углу стояли два велосипеда, висели удочки, круги, мячи, надувные матрацы и упакованная туристическая палатка. У окна под открытой форточкой стояла детская кроватка, и в ней дрыгал ножками упитанный годовалый мальчик, посиневший от холода.

— Боже мой, вы же его заморозите и простудите, — ужаснулась Лиза.

— Ничего подобного, он у нас закалённый, мы его приучали к этому с самого рождения, — возразили Сухаревы.

— Но он же синий от холода.

— Ну и что? Он же не плачет, не болеет, и простуды его не берут. Значит, ему хорошо, — отвечали молодые родители, отец привязывал малыша к себе и они шли кататься на лыжах.

В июне Лиза сдала госэкзамены и получила диплом, а в июле родился Алёшенька. Илья каждый день приходил с ребятами к ней в роддом с цветами и конфетами. Стоя под окнами её палаты, они шумно и весело переговаривались с ней, шутили и смеялись.

— Молодец, не бракодел, родил защитника Родины и продолжателя рода, — говорили они, похлопывая Илью по плечу.

— Интересно, кто же всё-таки родил? — спрашивала Лиза.

— Слов нет, Лизочка, ты молодец, — шумно соглашались все. — Ты только поскорее выходи, мы тебе особый праздник устроим.

— Факт, — подтвердил Володя-большой. — Мы это так отметим, что истребители в небе закачаются.

— Смотрите, сами не закачайтесь, — предупреждала она.

— Ну, это само собой, причина ведь уважительная.

Стоя рядом с ней у окна и глядя на них, немолодая женщина — врач сказала:

— Какие замечательные ребята к вам приходят. Просто загляденье. Лётчики?

— Да, — ответила Лиза, не скрывая гордости за них.

— Такие же славные мальчики гибли в войну. Хорошо, что сейчас мирное время.

— Иногда гибнут и теперь, — сказала Лиза, глядя на смеющихся ребят.

— Да, да. К сожалению, — согласилась врач и вздохнула.

Принесли кормить крошечные орущие свёрточки, и Лиза, показывая в окно личико Алёшеньки, помахала рукой:

— Идите, идите, нам пора обедать.

Через несколько дней они шумно и весело приехали за ней с традиционным шампанским, коробками конфет и цветами, а потом ещё несколько дней собирались у них, «обмывая» Алёшеньку. Володя-маленький на спор с рыжеволосым Юрой Гусевым пытался пройти по узенькой доске между мамиными парниками, но всё время, под общий смех друзей, заваливался то в одну, то в другую сторону.

— Нет, это не в счёт, — говорил Володя-маленький и снова пытался пройти по узкой дощечке. — Сейчас я сосредоточусь, спокойно, ну что ты? Я же всё-таки лётчик, ты понял? Я запросто пройду тут, смотри, понял? — повторял он и всё-таки снова валился в парник, а все от души смеялись.

— Фу-ты, что за ерунда? Я же совсем не пьян, ты понял? — сам себе доказывал он, пока Виктор Иволгин, командир эскадрильи, не остановил его:

— Кончай, завтра пройдёшь. А то тебя придётся снять с полётов, понял?

— Понял. А ну-ка ты, командир, попробуй.

Виктор безукоризненно прошёлся по дощечке, и все одобрительно зашумели.

— Как это у тебя получилось? — удивился Володя-маленький.

— А надо было с детства тренироваться. Меня за эти подвиги не раз даже из школы исключали.

— Не раз? — удивилась Лиза.

— Да, милая учительница, представь себе, что не раз. Перед вами ужасный лоботряс. Когда меня последний раз исключили уже в восьмом классе, я залез на трубу школьной кочегарки.

— Боже мой! И что делали твои бедные учителя?

— Именно бедные. Все учителя и завуч с директором стояли внизу и просто умоляли меня слезть.

— И как же тебя сняли?

— Ещё чего — сняли! — возмутился Виктор. — Кто бы им это позволил? Сам слез. Но только после того, как директор при всех пообещал, что больше не будет исключать меня из школы.

— Да, тут выбора нет, — согласилась Лиза. — Как у вас в авиации: если неполадки в моторе, то спасают самолёт или человека?

— Человека, конечно. С земли приказ: катапультироваться, а ты всё тянешь, думаешь, вытяну, вот-вот заработает, не может быть…

— Ну и? — Лиза почти с ужасом смотрела на рассказчика, представляя, как на секунды идёт счёт человеческой жизни.

— И пока выравниваем, как видишь. Самолёта ведь тоже жаль. Дорогая всё-таки игрушка. Пока удаётся, значит, выравниваем. А кому не удалось…

— Ну, о чём ты завёл? Что ты пугаешь? — вмешался Юра Гусев. — Лиз, ты его не слушай. Это он себе цену набивает, хочет героем показаться. А вообще это плёвое дело — летать. Сидишь себе, дышишь в трубочку и смотришь на солнышко, а всё, что тебе надо делать в воздухе, решают за тебя умные люди на земле.

Ребята дружно засмеялись и, переглядываясь, поддержали:

— Точно. Именно так всё и происходит. Это он очень точно описал.

Они были замечательными, эти красивые и дружные мальчики с весёлыми, остроумными шутками и лёгким смехом, ежедневно рисковавшие жизнью.

Дорога от вечерней школы шла к автобусной остановке, куда они проводили Арину, потом через центр на их улицу, где рядом с гостиницей стоял дом, в котором они жили.

К их приезду в военгородке не оказалось свободной квартиры и им предложили пожить пока в городе на частной. Они сняли второй этаж нового и добротного коттеджа в центре, возле гостиницы — три солнечные и просторные комнаты с кухней, а после переезда к ним Валентины Адамовны, матери Ильи, решили вообще не переселяться в военгородок, а остаться жить здесь.

Утром Илья уезжал в часть, а Лиза с Валентиной Адамовной и Алёшенькой шли бродить по городу. Лизе очень нравилась её свекровь, спокойная и выдержанная женщина, чуть полноватая, но всё ещё красивая и статная, дочь чешки и поляка. Что-то в ней было горделиво-достойное и доброе одновременно. Они дружили как подруги и понимали друг друга так, что мама часто даже ревновала Лизу к свекрови.

Гуляя по зелёным и тихим улочкам, они изучали всё новые районы и восхищались всем, что видели. Домики были простые, но разные, и люди в них жили, наверное, по-разному. Где-то радовались счастливые и красивые влюблённые молодожёны, переживавшие лучшие дни своей жизни и молодости, о которых потом, через годы, будут вспоминать. Где-то тихо скучали стареющие и одинокие родители, чьи дети выросли и разлетелись по огромной стране. Где-то умелая и заботливая молодая женщина, привычно и ловко переделав всю работу по дому, приготовив вкусный обед и, развешав свежую стирку на верёвках во дворе, довольная, что со всем управилась и всё успела сделать, ждала возвращения мужа с работы, а детей из школы. Где-то подсматривала за ней её одинокая соседка, в глубине души несчастная и страдающая от ревности, зависти и тайной любви к её мужу. Сколько разных судеб, сколько переживаний и романов скрывалось за каждым из заборов и палисадников, в каждом доме и дворе! Сколько хранилось там неразгаданных душевных тайн, о которых никто и никогда не узнает!

Несколько раз они ходили за грибами вместе с хозяйкой их дома, сдержанной и покорно терпеливой женщиной лет сорока пяти. Они приносили полные вёдра боровиков, удивляясь и не веря такому чуду, фотографировали их и жалели, что приходилось резать их и разрушать такую красоту.

Как-то, гуляя со свекровью и Алёшенькой по окраинной улице, Лиза мечтательно сказала:

— Вот было бы чудо, если бы мне нашлась здесь работа. Хотя бы несколько часов в неделю, чтобы стаж не прерывался.

— А ты попробуй узнать в школе. Может быть, как раз что-то и найдётся, — предложила Валентина Адамовна.

— Вряд ли. В тех местах, где воинские части, всегда переизбыток специалистов. Особенно врачей и учителей.

— А ты всё-таки попробуй, — повторила свекровь, и из уважения к ней Лиза, хотя и без всякой надежды на успех, отправилась в школу.

Вернувшись через час, она почти взбежала по лестнице на второй этаж и, обнимая свекровь, радостно сообщила:

— Невероятно, в это просто трудно поверить, но у меня есть работа, представляете? Они так обрадовались, что я пришла, — это чудо. Сказали, что давно ждут именно учителя немецкого и английского языков. Какая вы умница, что посоветовали мне пойти и узнать.

— Ну, вот и хорошо, — улыбнулась Валентина Адамовна. — Вот и хорошо.

— Правда, это вечерняя школа, и мне сразу же дали классное руководство в десятом классе. Мне везёт на десятые классы, — проговорила Лиза.

— Ничего, — успокоила её Валентина Адамовна. — Это всё для тебя уже не ново. Справишься, я уверена.

От радости, Лиза обняла свекровь и закружилась с ней по комнате.

А в высших невидимых и неощутимых человеком сферах кружились и звучали непрерывные волны радости и счастья обретения, возвышения и восхождения к Высшему, Непостижимому и Предвечному. Совершенные в своей гармонии звуки переливались удивительными мелодиями, не начинаясь и не заканчиваясь, соединяясь и сливаясь с невиданными оттенками и волнами красок. Возникая друг из друга, взаимопроникая и дополняя друг друга, в непрерывной бесконечности и вечности неповторимых вариантов мелодий, красок и ощущений радости и счастья от нескончаемого стремления, приближения и прикосновения к непознаваемой и сокровенной, всегда влекущей Тайне…

— Прими свет её радостной молитвы, — без слов и звуков взошли ввысь от невидимых бестелесных сущностей волны обращения.

— Там нет молитвы, — одними волнами света и переливами красок так же без слов и звуков пришёл ответ, воспринятый совершенными и чистыми сознаниями.

— Там радость Твоего творения. Она изливается из чистого сердца и поёт хвалу всему созданию Твоему. Прими и благослови эту радость и благодарение. И благоволи сохраниться ей в этой любви и чистоте на всю её земную жизнь, — снова поплыли ввысь прекрасные и благозвучные волны.

— Излишни просьбы — всё есть всегда и везде, — расходясь в бесконечности, приплыл ответ радости и света. — Всегда и во всём есть всё… и есть главное: свобода выбора… Свобода выбора — неприкосновенна, незыблема и вечна… Нет ничего превыше свободы выбора, воли действий и любви… Они — превыше всего…

Сияющее сознание со светлой заботой обернулось к оберегаемой им на земле человеческой душе, звенящей и поющей от радости этого мгновения, и обвило её гармонией любви и света, уносясь ввысь…

А сферы плыли и ликовали в бесконечной вселенной…

В субботу на летней танцплощадке Постав, на Гарбарке, разливалась музыка. Тёмное небо таинственно мерцало загадочными звездами, прислушиваясь к молодым сердцам и проникаясь волнением тайных взглядов, украдкой бросаемых из-под ресниц. А над всей Гарбаркой, над парком и озером, над всей притаившейся в темноте зеленью кустов, над сочными и пряно пахнущими травами, цветами купавы и листьями аира, над прохладной заводью в тени звучала то ритмичная, то трогательная, то сладко волнующая музыка.

Прохаживаясь в вечерней прохладе, сюда подходили и взрослые, чтобы посмотреть, как веселится молодёжь. Слушая весёлые влекущие ритмы или разливы вальса, вспоминали свою молодость и свои танцы, взволнованные и скрываемые взгляды, мечты, слезы ревности, разочарования и новой надежды на счастье. Эта танцплощадка помнила немало тайных волнений, а иногда и слёз. Они витали здесь каждое лето, обещая счастье и раздаривая радости.

Потерявшая на фронте мужа и оставшаяся с четырьмя детьми, стояла рядом со своей соседкой Геня Казимировна Копешко. Её постаревшее и сморщенное от горестей и тяжёлой работы лицо разучилось улыбаться, глаза потухли и взгляд из-под выцветших бровей был жёстким и строгим. Теперь дети её выросли, старшая дочь уже была замужем, две младшие работали, а здесь, на танцах был её младший и единственный сын, надежда и тайная гордость.

— Вот ты и Антося сваго дождалась, — сказала соседка, но Геня Казимировна даже не улыбнулась.

— Теперь тебе легчей будет, — продолжила соседка. — Поможение али жёнку приведеть, всё адно легчей.

— Какое там легчей? — с обидой ответила Геня Казимировна. — Погодь еще радоваться. Ему еще учиться надо. Не скоро ещё легчей будет…

Поодаль от них стоял и второй секретарь райкома Иван Михайлович Красиков с женой. Наблюдая за группкой девушек, среди которых была и их дочь, Иван Михайлович поглядывал на ребят в белых рубашках и наглаженных брюках, уверенно стоявших в стороне. Некоторые из них в этом году пришли из армии и он их хорошо знал. Знал их родителей и их семьи, знал многое почти обо всех, так как родился и вырос здесь, в этом городке.

— Да, молодость, что и говорить, — с лёгкой завистью проговорил он и чуть нахмурился, заметив, как их дочь решительно и свободно подошла к группе ребят и один из них, повернув к ней голову, удивлённо улыбнулся и, взяв её за талию, через минуту увёл в танце в гущу молодёжи.

— Это кто же такой? С кем она танцует? — спросил Иван Михайлович, недовольно хмурясь, хотя отлично знал того, о ком спрашивал.

— Да это же Антон. Вон и его мать стоит, любуется, — ответила жена.

— Какой Антон? — не поворачиваясь, спросил Красиков.

— Копешко. Только что вернулся из армии. Чем не жених?

Иван Михайлович ничего не ответил, строго наблюдая за танцующими.

— Ну, чем они не пара? — снова спросила Ольга Васильевна.

— Ты бы поговорила с ней, что ли, — Иван Михайлович недовольно передёрнул плечами.

— О чём? — не поняла Ольга Васильевна.

— Ну, о том же, что видела. Не годится девушке самой к парню подходить и на танец звать. Что это за блажь?

Ольга Васильевна примирительно улыбнулась и ответила:

— Так она в него с детства влюблена, ты же знаешь. А теперь уже совсем взрослая, студентка ведь.

— Ну и что из того? Мало ли что в детстве было, а сейчас надо знать себе цену. Пусть он за ней бегает, а не она за ним.

Ольга Васильевна помолчала, потом задумчиво проговорила:

— Кто его знает, как лучше. Девчонок вон сколько подросло за эти годы. Невест хоть отбавляй.

— И женихов не меньше. Вон высокий с ними разговаривает. Кто такой?

— Кажется, Палевский.

Иван Михайлович недовольно фыркнул и насмешливо проговорил:

— Ну да, женихи. Ни работы ещё, ни специальности, ничего за душой, а женихи.

— Не ворчи, — мягко одёрнула его жена и, помолчав, добавила: — Сам разве не так начинал?

Некоторое время они оба молча наблюдали, как беззаботно и легко танцевала их дочь с тем, кто, очевидно, казался ей сказочным принцем.

— Ты бы устроил его на какую-нибудь нормальную работу. Пусть растёт и продвигается. Он хлопец толковый, — проговорила Ольга Васильевна.

— А что он здесь до армии вытворял, ты забыла? — недовольно возразил Красиков.

— Ну и что? То было до армии. А после неё все становятся совсем другими, — мягко вступилась Ольга Васильевна. Но Красиков снова передёрнул плечами и неопределённо ответил:

— Посмотрим, посмотрим. Где в этом городке толковую работу найти?

— Найди уж где-нибудь. Он ведь всё равно к тебе придёт.

— Посмотрим, — снова задумчиво повторил Иван Михайлович, не в силах оторвать взгляд от того, о ком они говорили, — столько было в нём смелого, весёлого и бесшабашного задора и удали, уверенности в себе и умения в каждом движении, свободном, чуть небрежном и лёгком.

— Да, золотое времечко, — снова задумчиво проговорил Иван Михайлович. — Молодость, что и говорить. Всё по плечу и всё под силу. Кажется, мир можно перевернуть, если захотеть. Золотое времечко.

— А пара из них всё-таки замечательная, — так же задумчиво ответила Ольга Васильевна.

— Никакая они не пара, — отрываясь от воспоминаний, возразил Иван Михайлович. — Ей ещё учиться надо, а не о паре думать. Ты обязательно поговори с ней. Если что случится, с тебя спрос больше, чем с неё, не забывай…

Ольга Васильевна ничего не ответила, но подумала, что поговорить с дочерью действительно надо. Такой парень обнимет, так у неопытной девчонки сердце зайдётся, и всякое может случиться…

На перерыве в учительскую вошла директор вечерней школы, старая и сутулая седая женщина в свободной темно-синей юбке и такой же вязаной кофте, потерявшей форму и цвет. Она внимательно оглядела затихших учителей и подошла к Лизе. Она говорила очень тихо и даже как-то несмело, но в учительской сразу наступила тишина, и все перестали разговаривать.

— Там у вас новенькие ученики в классе, Елизавета Сергеевна, — сказала она очень тихо. — Вот я написала вам на бумажке. Это Палевский, Копешко и Заграва. Копешко ещё не принёс все необходимые документы, и вы пока не записывайте его в журнал. Но пусть он уже учится, как слушатель пока, чтобы не пропускал уроки. А документы принесёт позже. Вы меня поняли?

— Конечно, — ответила Лиза и добавила: — Я всё поняла, Роза Марковна.

Роза Марковна отошла от неё, подошла ещё к нескольким учителям и, хотя она говорила с ними так же тихо и несмело, её внимательно слушали.

Когда она вышла, Арина, наклонившись к Лизе, сказала:

— Не обращай внимания на её внешний вид. Когда я впервые увидела её, я подумала то же самое, что и ты сейчас: какая неаккуратная старая еврейка. Но это очень добрая и мудрая женщина, справедливая и очень терпеливая. На ней и на её умении всё понимать и улаживать держится вечерняя школа и порядок в коллективе. Ты в этом ещё убедишься.

— Но разве она не на пенсии?

— Давно, но продолжает работать, и её не трогают.

— Почему? Это неправильно. Надо уступать место молодым.

Арина помолчала и, подумав, ответила:

— Она пережила страшное горе. Во время войны почти на её глазах немцы расстреляли всю её семью: родителей, мужа и троих детей.

— Боже мой, — еле проговорила Лиза. — Как это можно пережить?

— Наверное, работа в школе спасает её от дум и воспоминаний. И просто удивительно, откуда у неё берётся терпение улаживать все неурядицы и конфликты в школе. У неё сейчас второй муж, такой же старик, как она, тоже потерявший своих близких в гетто. Когда они уходят вечером домой, я не могу смотреть на их скорбные и одинокие фигуры. Пустая старость без детей и внуков. Что может быть страшнее?

Лиза задумалась, глядя в одну точку, а Арина, прикоснувшись к её плечу, заметила:

— Не надо так задумываться, это опасно.

— Почему?

— У меня брат капитан дальнего плавания. Они уходят в море на восемь месяцев, и если на судне бывают новички, то за ними все присматривают, чтобы не задумывались, уставившись в одну точку. Некоторые именно так начинают потихоньку съезжать с катушек, как они говорят, от постоянной и бескрайней водной пустыни перед глазами.

Лиза улыбнулась:

— Хорошо, что здесь не пустыня, а то я бы тоже съехала — не люблю такого количества воды.

— Не любишь море?

— Не люблю. Мои предки, наверное, древляне. Я люблю лес и речку.

Арина взяла её за локоть и сказала:

— Пойдём постоим в коридоре, а то здесь не поговоришь.

Они вышли в коридор, но там к ним сразу же подошёл один из тех новеньких, о которых говорила Роза Марковна. Высокий, стройный, чистые и ясные, голубые глаза, красиво очерченные брови, прямой римский нос, припухшие, как у девушки, губы, аккуратный подбородок, густые русые волосы.

— Простите, Елизавета Сергеевна, — проговорил он, чуть улыбаясь красивыми губами. — Я ваш новый ученик, моя фамилия Палевский и я хотел узнать, что ещё нужно из документов, чтобы меня записали в журнал.

— Больше ничего, — ответила Лиза. — У вас всё в порядке с документами и я вас сегодня же запишу.

Он посмотрел на неё с вежливой признательностью, снова улыбнулся, и, слегка кивнув, отошёл.

— Славянин в лучшем варианте, правда? Иван-царевич из сказки, — сказала Лиза.

— Не говори. Красивый парень. И что замечательнее всего, — ведёт себя так, словно даже не подозревает о своей красоте.

— Ему бы в кино сниматься где-нибудь в столице, а не жить здесь в провинции, — согласилась Лиза. — Но наш кинематограф, словно специально, выискивает такую серую посредственность, что просто удивляешься, как они могут сниматься в кино да ещё играть положительных героев.

— Ты права. Просто непонятно, кто сменит Столярова, Тихонова, Самойлова, Медведева. А женщины? Ушли Орлова, Ладынина, Серова, Целиковская, а вместо них приходят какие-то бабочки-однодневки. Ни внешности, ни таланта, ничего.

— Ты видела старосту моего класса? — спросила Лиза.

— Таню Мацкевич? Да, конечно.

— Вот пара Палевскому, правда? Такая стройная и милая, а эти её русалочьи зелёные глаза — просто очарование. Я не могу от них оторваться.

— А как тебе твои новенькие вообще?

— Ты имеешь в виду ребят? По-моему, ничего. Серьёзные и собранные. Но сейчас ещё рано делать выводы.

— И они, по-моему, сегодня задались целью не дать нам поговорить, потому что вот идёт ещё один с новым гениальным вопросом.

Копешко был ниже Палевского, но ладно сбитый. Крепкие плечи, тренированное тело, как у всех после армии. Смело и без тени смущения он, чуть улыбаясь, спросил:

— Елизавета Сергеевна, вы не могли бы записать меня в классный журнал?

Он свободно стоял и так же свободно говорил, глядя на молодых учительниц как на равных, весёлыми, всё знающими глазами в тёмных густых ресницах.

— Непременно запишу, — сказала Лиза. — Как только вы принесёте все документы и заявление. А до этого побудете просто вольным слушателем.

Он чуть снисходительно, даже ласково улыбнулся, опустив ресницы, отчего в его красивых глазах с припухшими нижними веками появилось выражение нагловатого всезнайства, словно говорившего: «Ты для меня не учительница, а всего лишь хорошенькая девчонка. И знаю я вас всех, и умею вертеть вами так, как захочу. Но так и быть — подыграю тебе». Глядя с той же насмешливо-ласковой снисходительностью, он улыбнулся и мягко, но наставительно поправил её:

— Вы меня не поняли. Я принесу заявление вместе с документами позже. А пока вы всё-таки запишите меня в журнал.

Она с интересом посмотрела на него, и, подражая его насмешливой снисходительности, но ещё более настойчиво подчёркивая, что будет не так, как настаивает он, а как решит она, спокойно возразила:

— Это вы меня не поняли. Нужно принести заявление и недостающие документы. И я вас сразу же, без промедления запишу в журнал. А пока будет именно так, как я сказала.

В его чуть прищуренных глазах была умная уверенность мужчины, хорошо знающего женские слабости и прощающего их своей молоденькой и неопытной учительнице.

— Хорошо, тогда я принесу их прямо завтра, — с мягким послушанием проговорил он и кивнул. Она тоже кивнула, вежливо отпуская его и понимая, что уступает он ей сейчас только как учительнице, соблюдая внешние приличия, хотя насмешливо-ласковые глаза его говорили совсем другое. Когда он отошёл, она повернулась к Арине и с той же насмешкой спросила:

— Ну, как тебе нравится этот самоуверенный зазнайка?

Арина с иронией передёрнула плечами и они обе посмотрели вслед уходившему ученику.

Совершенные бестелесные сущности, купаясь в невидимых сладостных волнах и мелодиях света, то поднимаясь ввысь, то опускаясь почти до земли, играли и светились, наслаждаясь плавно льющимися и никогда не прекращающимися волнами радости и счастья. А внизу, у самой земли, так же невидимо и неощутимо для человеческих существ, клубились и перекатывались серовато-синие до темно-фиолетовых и почти чёрных оттенков волны, перемежаясь с более светлыми, окутывая, всё и особенно сгущаясь вокруг живых и движущихся созданий. Вдруг силой светлого желания и внезапно возникшего каприза, сияющие сущности высших сфер послали к земле красочный светящийся поток неземной гармонии, любви и счастья. Он устремился вниз, пронзая серость тяжёлых и тёмных сгустков, рассеивая их непреодолимым светом добра, чистоты и сияющей всесильной радости. Рассеиваясь и горя, переливаясь и вращаясь, он рассыпался мелкими искрящимися волнами света, случайно захватив два человеческих существа, попавших в сияние их невидимых лучей, проникающих сквозь сердца и души…

Он отошёл от них той же лёгкой и самоуверенной походкой, а они некоторое время с нескрываемой насмешкой продолжали наблюдать, как он шёл по коридору, каким привычным жестом поправил волосы, чуть наклонив голову, как что-то лёгкое и удачное сказал проходившим мимо девочкам и те восторженно засмеялись, устремляясь к нему. Он мягко и красиво обнял одну из них, она смущённо прильнула к нему, но он тут же и так же мягко отпустил её и подошёл к ребятам. Они перебросились несколькими словами и, обернувшись, все трое посмотрели на стоявших у окна и наблюдавших за ними учительниц.

— Ну, что ж, — проговорила Арина. — Он абсолютно точно знает, что ему нужно, и уверен, что получит от этой жизни всё, что захочет.

— Особенно в этой вечерней школе или после неё, — насмешливо возразила Лиза и, подумав, добавила: — Очень светлая перспектива для этого зазнайки.

Арина задумчиво сощурила глаза и возразила:

— Он неглупый и напористый. И поэтому всё еще может успеть.

— Ничего он не успеет, — сказала Лиза. — Не переношу таких зазнаек и выскочек. Их надо одёргивать.

— Именно это ты сейчас и сделала. А ему так хотелось пообщаться с нами на равных, как взрослому молодому мужчине, а не ученику.

— Значит, он не такой умный, как тебе показалось. Вот Палевский действительно умный. А этого, я думаю, ещё не раз придётся ставить на место. Особенно, если он снова посмеет говорить со мной на равных.

Повернувшись, Арина ещё раз посмотрела на отошедших учеников и задумчиво проговорила:

— Но что-то в нём есть. Очень притягательное, мужское, не могу понять что.

— В Палевском?

— Нет, именно в этом зазнайке. Что-то в нём такое есть, особенное.

Не поворачиваясь, Лиза недоумённо пожала плечами.

Палевский и Заграва ждали, пока подойдёт Копешко, и Заграва спросил:

— Ну, как наша классная?

Копешко пренебрежительно щёлкнул пальцами и ответил:

— Ничего особенного. Обычная офицерская фифа.

— Ну не скажи, — возразил Палевский. — Если не знать, что она замужем, то можно вхлопаться. Классная девчонка.

— Вернее, женчинка, — по-белорусски поправил Копешко и хвастливо добавил: — Да я раскрутил бы её как пропеллер, если на то пошло…

Палевский задумчиво покачал головой и возразил:

— Этот орешек не по твоим зубам. И смотри, чтобы она не проучила тебя. Она ведь оттянула тебя сейчас на все сто. Хотя мы видели, как ты на неё смотрел.

— Ничего подобного. Я вёл себя как послушный и примерный ученик, но мы ещё посмотрим, кто и кого проучит, — уверенно и загадочно ответил Копешко и, обернувшись к группе девушек, стоявших возле их класса, разводя руки в стороны, шутливо проговорил:

— Девочки, милые, кто меня сейчас пожалеет и обнимет, на той женюсь.

Вся стайка девушек со смехом бросилась к нему, а он в притворном игривом ужасе отступил:

— Не все сразу, ласточки. Мне не нужен гарем.

Легко обняв за талию зеленоглазую красавицу Таню, он на минуту привлёк её к себе, что-то прошептал на ушко и отпустил.

— А нас? А нам тоже что-нибудь скажи по секрету, — засмеялись девушки, но тот весело отшутился:

— В следующий раз, милые. После Танечки сегодня больше никому и ничего.

— Ах, обманщик, — засмеялись девушки — Знали же, что обманщик.

— А если знали, то зачем верили? — лукаво спросил Копешко и шутливо-наставительно добавил: — Не верьте, девочки, ребятам, они в беду вас заведут.

Повернувшись, он снова ловко обнял Таню и, оглянувшись на стоявших у окна и наблюдавших за ними учительниц, вошёл вместе со всеми в класс.

— А ведь он всё это проделал тебе в отместку, — вдруг сощурила глаза Арина. — За то, что ты его так одёрнула.

— О, я просто сражена наповал, — насмешливо ответила Лиза.

— И всё-таки в нём что-то есть такое особенное, что притягивает женщин. Ты заметила, как все девочки вьются вокруг него, хотя есть другие, красивее.

Отвернувшись к окну, Лиза проговорила:

— У немцев есть такое слово: «киндерштубе». Это значит «детская комната». Они уверены, что упущенное в развитии и воспитании в раннем детстве не восполняется уже никогда. Ни в каком возрасте.

— По-моему, немцы ошибаются, — возразила Арина.

— А, по-моему, нет. Какой бы умный и самоуверенный не был этот заносчивый хвастунишка, он уже никогда не догонит таких, например, как мы с тобой. Хотя, мы почти ровесники, ведь так?

— Наверное, но почему ты считаешь, что не догонит?

— Ну, хотя бы потому, что пока он бездельничал и не хотел учиться в школе, мы с тобой вовремя и отлично усвоили все знания. Ни после вечерней школы, ни тем более после заочного института он никогда не сравняется с такими, как мы.

Арина медленно покачала головой и возразила:

— Неверное утверждение. Он может всё усвоить и даже лучше, чем мы с тобой. Потому что мы всё учили на неосознанном уровне, а у него сейчас есть мотивация. Ты ведь помнишь силу мотивации в педагогике? Он знает, зачем учит, а мы это делали ради оценок и стипендии.

— Допустим. А если у него и сейчас вся мотивация сводится к получению не знаний, а только бумажки и диплома для продвижения вверх и карьеры? Разве ты не поняла, какой он? И пока он маршировал строевым шагом в армии, мы с тобой учились в столичных вузах, общались с умными преподавателями, бегали в библиотеки и театры.

— А он приобрёл настоящий, жизненный опыт, в то время как мы с тобой остались начитанными романтиками и смотрим на жизнь сквозь розовые очки, что не очень полезно.

— Ну и что? Зато так приятно, — улыбнулась Лиза. — Разве есть в жизни что-нибудь лучше, чем остаться романтиком до самой старости? Нет, я не хочу смотреть на жизнь сквозь серые очки прагматизма. И постараюсь всегда остаться романтиком.

— Я тоже. И как тебе вообще новый коллектив? — спросила Арина.

— Кажется, нормально. Мне всегда труднее сживаться с учителями, чем находить общий язык с учениками.

— Удивительно, что мы с тобой так похожи, — мне тоже.

Прозвенел звонок и они разошлись по своим классам.

— Слушай, так можно прокиснуть, — сказала в пятницу Арина. — Давайте куда-нибудь оторвёмся, как говорят наши ученики. И наших мужей немножко проветрим. А то они сами что-нибудь предпримут и совсем не то, что нам понравится. Ведь впереди два выходных.

Подумав о неумении Ильи пить, Лиза спросила:

— И что ты предлагаешь?

— Ну, что здесь можно предложить, кроме танцев в доме офицеров? Все наши туда бегают. Может, сходим?

— Никогда не любила ходить на танцы. И наши мужья не согласятся.

— Чего же мы стоим, если не сможем уговорить их? Итак, завтра в шесть мы у вас. Посидим и пойдём потанцуем. Что с собой принести?

— Ничего не нужно, у нас всё есть. Мы с мамой всё приготовим, приходите.

Арина удивлённо посмотрела на Лизу:

— Ты называешь свою свекровь мамой?

— Конечно. А ты свою?

— Я — нет. Не могу.

— Это надо делать сразу. Мне тоже сначала было нелегко и непривычно, но я ведь стала женой её сына. Нельзя обижать её, называя как чужую по имени и отчеству. Она очень хорошая и добрая женщина.

— И у тебя с ней никаких недоразумений?

— Совершенно никаких. Мы с ней как подруги. Моя мама даже ревнует.

— И свекровь всегда жила с вами?

— Не всегда. Она работала главным бухгалтером в воинской части в Туркмении, хотя уже вышла на пенсию. А я уговорила её переехать жить к нам.

В субботу вечером по шумному разговору на лестнице на второй этаж, Савельевы поняли, что Лавровы идут не одни, а через минуту пришедший вместе с ними красивый и высокий капитан уже обнимал Лизу.

— Серёжка, это просто судьба, от тебя никуда не деться, — говорила она и объясняла всем: — Нас второй раз переводят вместе в одну часть. Вы можете в такое поверить?

— Действительно невероятно. С военными это очень редко случается, — удивился Олег. — Вы уже, можно сказать, родня.

— Точно, — подтвердил Сергей. — А всё потому, что я люблю эту женщину.

Поглядывая на Илью, он добавил:

— Вот жду, когда она его бросит.

— Ну, как вам нравится такой враг семьи? — добродушно отшутился Илья. — Проходи, вечный соперник и родня, проходи и прекрати обниматься с моей женой, а то вызову на дуэль.

— Всё, всё, понял. А где мой любимчик и будущий лётчик Алёшенька? Я принёс тебе шоколадку.

— Никаких шоколадок детям, — заявила Лиза. — Сколько раз говорить? Он после шоколада как вы после пива. И плохо спит.

— Так не давать? — спросил Сергей.

— Как же теперь не давать? Но больше не приноси.

— Бу сделано, никогда больше, ты понял, Алексей?

— Бу сделано, — ответил Алёшенька то, что ему сразу понравилось и запомнилось.

Его глаза возбуждённо и радостно сияли от множества гостей. Лиза с Ариной пошли на кухню помогать Валентине Адамовне, готовить всё на стол.

— А где вы встретили Серёжку? — спросила Лиза.

— Олег сказал ему на работе, что мы идём к вам и на танцы, и он напросился с нами. Ты бы знала, как у нас в городке все женщины словно с ума посходили за этим Серёжкой.

— Вот так всегда в каждой части, куда нас переводят. Они сами к нему домой бегают.

— Так женщины сами портят и балуют мужчин, — проговорила Валентина Адамовна.

— Женщины балуют и портят только тех мужчин, которые сами этого хотят, — решительно возразила Лиза. — Но Серёжка, между прочим, славный и добрый. Коренной москвич, у него там осталась бабушка, которая его вырастила.

— А почему нет традиционных стихов Олега? — спросила Лиза, когда они вернулись в комнату и расселись за столом.

— Сейчас будут, — с готовность отозвался тот и сразу посыпал:

Не допускай обмана в сердце,

Туман соблазна одолей

И страсти сладостный напиток

Низринуть в бездну не жалей.

Он передохнул, словно давая возможность прочувствовать магию этих слов и вникнуть в их затаённый смысл. Потом снова продолжил:

Не верь в их ложные обеты

И наслаждений их мираж —

Всё преходяще. Канет в Лету.

За всё сторицею воздашь.

Он снова остановился, но все молча слушали и ждали продолжения.

А если призрачное счастье

Коснётся вновь крылом любви,

Цветы в мелодии вплетая, —

Ты прикоснися, но беги…

Багряный сладостный напиток

Не допивай до дна. Разлей.

Папирусный прадревний свиток

Сожги и по ветру развей.

Забудь слова, касанья, ласки, —

Пусть уплывут в закат, в рассвет,

Пусть миражом кружатся краски

И тихо льётся нежный свет.

Пусть жизнь вся соткана из мук

Без радости познанья Бога,

Как в вечности плывущий звук

И в бесконечности — свобода…

— Что за декадентская поэзия? Я ничегошеньки не понял, — сказал Сергей, когда Олег сделал паузу, чтобы передохнуть.

— Ты просто не дорос, — заметила Лиза.

— Я уверен, что Илья тоже не врубается, но молчит, — возразил Сергей.

— Вот и молодец. Олег, дальше, пожалуйста, — попросила Лиза.

Олег кивнул и прочёл:

Непостижимость не лови,

Пусть сокровенность возродится

И с таинством большой любви

В Небесном Царстве обручится.

Некоторое время все молчали и даже Сергея пронзили последние слова. Арина задумчиво повторила:

И с таинством большой любви

В Небесном Царстве обручится.

— Что за дивная магия слов? Кто так чудно сплёл их? Потрясающе. Почему ты никогда не читал этого стихотворения? Чьё это?

— Какая разница, чьё? Я не помню, — ответил Олег.

— А можно и я ещё одно? — спросила Лиза. — Оно в чём-то созвучно, но другое:

Две царевны, бледны, русы,

У воды лежат.

Их кокошники и бусы

Точно отблески жар-птицы.

Опустив свои ресницы,

Две царевны будто спят.

Олег чуть приподнял руку, останавливая Лизу, и продолжил:

Осень, сняв венок и платье,

Косы подобрав гребенкой,

Плещется чуть слышно у скалы.

— Олег, ты просто умница, — с восторгом проговорила Лиза. — Откуда ты знаешь даже это стихотворение? Я не помню, где нашла его и даже не знаю, кто автор.

— Вера Инбер, маленькая женщина, о которой её муж сказал, что её губы пахнут малиной, пороком и Парижем, — с пафосом произнёс Олег и все даже захлопали.

— Потрясающе, — произнесла своё любимое определение Арина и повторила: — «Её губы пахнут малиной, пороком и Парижем…» — невероятно.

Через час они весело спускались вниз по лестнице, отправляясь на танцы.

Почему люди бывают так безоглядно беспечны? Почему не ценят каждую минуту, каждый день счастья, уверенные в том, что так будет всегда? Почему не думают, что за безоблачным везением и добрыми дарами судьбы непременно наступит совсем другое время, порой совершенно противоположное? И тогда или судьба всё заберёт и разрушит, или они сделают это сами, подчиняясь незыблемому закону свободы выбора и, кто часто, а кто почти постоянно ошибаясь в нём.

Перечитывая теперь приговорённые к сожжению дневники того времени, она снова переживала все милые и забытые мелочи тех счастливых дней и жила в них так, словно между понятиями «тогда» и «теперь» не было прожито нескольких десятков лет.

Когда они весёлой и шумной гурьбой вышли на улицу, вечер окружил их ласковой теплотой. Стояли задумчивые осенние дни, пронизанные свежестью приближающихся, но всё ещё далёких холодов, едва заметно подступавших к ночи. Тихие улицы мягко освещались редкими фонарями. Изредка медленно плыл и падал с дерева уснувший листок, мечтательно и долго, словно растерянно удивляясь, кружил в воздухе, опускаясь на землю, и пропадал, исчезая в темноте.

Они неторопливо шли по улице, и Лиза сказала:

— Какая чудная осень!

— И как здесь хорошо, — поддержала её Арина.

Олег внимательно посмотрел на них и спросил:

— Девочки, а не спеть ли вам песенку мышонка из мультфильма:

Какой чудесный день!

Какой чудесный пень!

Какой чудесный я

И песенка моя.

Все весело засмеялись, и Арина с деланной укоризной проговорила:

— Ты разбаловался от счастливой жизни. Тебе надо было жениться на сварливой и жадной бабёнке и ты завидовал бы тем, у кого весёлые жёны.

Олег серьёзно посмотрел на неё и ответил:

— А может быть, я и сейчас сам себе иногда завидую. Откуда ты знаешь?

— Слушайте, прекращайте в присутствии холостяка объясняться в любви, а то я умру от зависти, — вмешался Серёжка и все снова рассмеялись.

Зачарован невидимкой,

дремлет лес под сказку сна,

— прочёл Олег и Лиза повернулась к нему:

— Откуда у тебя столько дивных стихов? И каждый раз всё новые.

— Академия. Всё это Москва и академия, — ответила за мужа Арина. — Он там днями пропадал в библиотеке. Переписывал, запоминал, рассказывал мне потом и декламировал.

— А вот Илья не захотел ехать учиться в академию, — сказала Лиза, и было непонятно, одобряет она это решение или осуждает и сожалеет.

— До академии надо дорасти и дозреть, — Илья назидательно поднял указательный палец. — А я не дозрел и не дорос — вот в чём вопрос.

— Да ты заговорил стихами, — заметил Сергей.

— Рыжик, разве тебе мало тех денег, что я приношу? — спросил Илья, поворачиваясь к Лизе.

— Нет, мне их предостаточно. Я просто не знаю, куда их девать и на что тратить, — в тон ему ответила она.

— Значит, тебе хотелось бы быть женой генерала?

— Нет, я не тщеславна, — она, улыбаясь, посмотрела на мужа.

— Тогда зачем нам академия? — спросил Илья, и она снова в тон ему ответила:

— Нам не нужна академия.

Из громкоговорителя на площади вдруг полился плавный и волшебный вальс Штрауса, заполняя и завораживая всё вокруг празднично счастливым кружением. Илья вдруг церемонно обнял жену за талию, она положила руку ему на плечо, и он закружил её в вальсе по дороге.

— А мы? — воскликнула Арина. — Подождите, сделаем «восьмёрочку», это же замечательно, здесь столько свободного места!

И они с Олегом закружились тоже, то сходясь, то расходясь с Савельевыми, рассчитывая движения и длину шага.

— Осторожно, не задень крылом, а то снесёшь фюзеляж, — очень серьёзно проговорил Олег, предупреждая Илью, и все сразу рассмеялись, сбились с такта и остановились.

— Нет, вы только посмотрите на него, — удивилась Арина. — Сколько сил я потратила, чтобы уговорить его идти на танцы, а теперь, он кружится даже посреди улицы.

Олег обнял обеих женщин и тихо проговорил:

— Девочки, пошли немедленно, пока мы не передумали.

— Нет, это невыносимо, — простонал Сергей. — Глядя на ваши семейные идиллии, я преждевременно и неудачно женюсь, а вы будете в этом виноваты, только вы.

А вальс всё звучал и лился над небольшой площадью, над тёмными крышами домов, над деревьями и мягко освещённой улицей, как сладкие волны счастья. И они действительно были тогда очень счастливыми, даже не сознавая это.

Танцевальный зал дома офицеров был уже в меру заполнен и ярко освещён. Наступила небольшая передышка между танцами, и в зале царил мягкий приглушенный говор.

Группа ребят стояла на своём излюбленном месте справа от входа, выделяясь безоглядной уверенностью молодости и сплочённости связывающей их дружбы. Трое из них недавно вернулись из армии и учились в вечерней школе, один приехал на выходные из Минска, где заканчивал университет, ещё двое жили и работали здесь. Они родились и выросли в этом городе, знали друг друга с детства, были связаны той крепкой и верной мужской дружбой, которая редко слабеет с годами. Самый высокий среди них был Стас Палевский. Янек Заграва и Антон Копешко, оба ниже Стаса, но крепкие и самоуверенные, стояли рядом, в отглаженных рубашках и брюках. Янек тоже чуть улыбался, разглядывая стоявших поодаль девочек. Его рыжеватая и чуть вьющаяся шевелюра отливала золотом. В тёмной глубине карих глаз таилась задумчивая замкнутость, когда он осматривал зал, стоя в своей любимой позе, чуть расставив крепкие ноги, как часовой на посту. Заметив это, самый старший из них, Коля Мацик проговорил:

— Янек, вольно, ты не на посту, можешь расслабиться.

Все улыбнулись, а Дима Ясневский заметил:

— Отличник боевой и политической подготовки. Чувствуете?

— Ладно вам, кончайте травить, — отшутился Янек, мягко улыбаясь, и спросил: — А чья сегодня «чёрная»?

Все переглянулись и посмотрели на миловидную черноволосую женщину лет тридцати, танцующую с высоким и долговязым офицером, неловко и неуклюже двигавшимся по залу.

— Моя, — неохотно ответил Коля Мацик и, чуть покашливая, добавил: — Только я сегодня пас. Иду спать, устал.

— Слабеешь, старичок, — засмеялся Антон и, наклонившись к нему, тихо спросил: — Тогда, может, я вместо тебя?

— Иди, — разрешил Коля.

— А может, сегодня я нырну? — спросил Янек, глядя на Антона.

— Или я? — повернулся Дима.

— Завтра, — решительно ответил Антон. — А сегодня вы зевнули, место забито. Иду я и только я.

— Смотрите, кто пришёл, — проговорил Коля, и все повернулись к входу в зал.

— Красавица Эллка. Она теперь работает в райисполкоме. Власть, что ни говори, — насмешливо заметил Янек.

— Твоя? — обращаясь к Антону, спросил Стас.

Антон пренебрежительно прищёлкнул пальцами и отрицательно покачал головой:

— Была.

— А что так? — Дима продолжал смотреть на стройную и со вкусом одетую девушку, о которой они говорили.

— Надоела, — отвернулся Антон.

— Вот чёрт лукавый, — ухмыльнулся Янек. — Как это ты их так сразу уламываешь, а потом бросаешь?

— Научить? — небрежно и хвастливо спросил Антон и, пробегая глазами по залу, добавил: — Только учти: обучение платное. А если для всех сразу, то три коньяка и распиваем вместе.

— Идёт, — согласился Янек и заметил: — А вот и наши педагоги.

Все разом обернулись и посмотрели на входивших в зал Арину и Лизу, за которыми шли их мужья.

— «Русачка» просто класс, — проговорил Дима, чуть прищуривая глаза.

— Ну, не скажи, — возразил Коля. — «Немочка» наша тоже ничтяк. Стас уже вхлопался с первого взгляда, все заметили.

— Да брось ты, — хмыкнул Янек. — Она же ещё даже не выросла, у неё же всё… как у девчонки. А я люблю формы…

— Вот рыжий бесёнок, вы подумайте, — засмеялся Антон. — Уламывать не умеет, а в формах уже разбирается.

— Ну, чего ты? Умненьких я тоже люблю, — отмахнулся Янек.

— Люби, люби, — задумчиво проговорил Антон.

— А у неё язычок неплохо подвешен, а? — проговорил Коля. — Как она тебя оттянула? — он повернулся к Антону.

— А это мы ещё посмотрим, кто кого оттянет, — уверенно проговорил Антон и внимательно посмотрел на ту, о которой они говорили.

— Брось бузить, она же замужняя женщина. К тому же учителей надо уважать, — заметил Стас, чуть поворачивая красивую голову и его голубые глаза стали почти синими.

— Между прочим, Клара была женой полковника, нашего командира. И Антон чуть ли не жизнью рисковал, — сказал Янек.

— Что за Клара? — спросил Коля заинтересованно.

— У нас в части, где мы с Антоном служили.

— Старая? — снова повернулся Коля.

— Скажешь тоже, — насмешливо отвернулся Янек. — Станет Антон со старухами возиться. Да таких красавиц, как она, в нашем городе и похожих нет. Просто кинозвезда. А заносчивая и гордая — не подступись. Настоящая полячка.

Все заинтересованно и с лукавыми улыбками посмотрели на Антона.

— И за сколько ты её… уработал? — спросил Дима.

Антон тоже улыбнулся и не сразу ответил:

— Чуть ли не с первого раза, меньше недели.

— Не заливай, — недоверчиво отвернулся Коля.

— Клянусь, — серьёзно проговорил Антон.

— А потом? — спросил Стас.

— А что потом? — улыбнулся Антон. — Ничего особенного. Всё одна показуха и притворство. Все они одинаковые. Привязалась, как кошка, а побараешься с ней, так хочется руки вымыть.

— Вот чёрт. И долго ты с ней? — с жадным любопытством спросил Дима.

— Нет, конечно, — небрежно отвернулся Антон, разглядывая зал.

— А что так? — снова спросил Дима.

— Надоела, — Антон чуть поморщился. — Хлопотно и неинтересно, надоело рисковать. Не люблю замужних. Со свободными птичками намного легче и проще, если с умом.

— Как это с умом? — снова спросил Дима.

— А вон Стас тебе расскажет, — засмеялся Антон. — Он уже барается с пацанкой из дневной школы, но жениться не собирается. Правильно?

— Отстань, — небрежно отмахнулся Стас.

— Пора бы поразмяться немного, девочки заждались, — меняя тему, проговорил Антон и направился к группе стоявших неподалеку девушек.

Когда они снова собрались вместе после танца, Янек, обращаясь к Антону, заметил:

— Эллка с тебя глаз не сводит.

— Да ну её, — небрежно отмахнулся Антон. — Мне хотелось, чтобы она втюрилась, а она упорная оказалась до чёртиков. Но всё равно, все они рано или поздно сдаются, даже самые упорные.

— И что теперь? — не унимался Янек.

— А ничего. Раб сделал своё дело, раб может умереть, — ответил Антон и улыбнулся. — Нравятся её формы? Хочешь попробовать? Уступаю её тебе.

— Ну да, — с сомнением протянул Янек. — Там сейчас никому ничего не светит, пока она за тобой сохнет.

— А ты попробуй, назло мне она может приголубить кого угодно. Эти кошки от злости могут такого натворить, что ахнешь.

Янек улыбнулся, щуря карие глаза, и спросил:

— А как она вообще?…

Уходя танцевать, Антон повернулся, и с небрежной лёгкостью бросил:

— Зверь! Просто сумасшедшая. Дерзай, малыш, у тебя всё получится.

Янек недоверчиво улыбнулся, глядя, как Антон пошёл приглашать «чёрную».

В зале звучал вальс, и кружились пары, когда они вошли и осмотрелись. Было тепло от плавной и волнующей музыки, от праздничного аромата женских духов, нарядных платьев и юбок, разлетавшихся от лёгкого кружения.

Сергей взял за руку Лизу, Илья пригласил Арину, а Олег удобно уселся на стул, всем своим видом показывая, что ему это нравится намного больше, чем танцы.

Лиза закружилась с Сергеем, легко следуя за его движениями, рассеянно слушая то, что он говорил.

— Лизочка, ты замечательно танцуешь.

— Спасибо, ты тоже.

— Это не комплимент, а правда.

— Я знаю.

— Откуда ты можешь знать?

— Мне легко танцевать с тобой, мы никогда не сбиваемся и не наступаем друг другу на ноги. Значит, мы с тобой хорошо танцуем.

— А я только хотел похвастать, что я столичный танцор.

— Не воображай, ничего в тебе особенного нет. И не хвастай своей столицей.

Сергей вздохнул и с сожалением проговорил:

— Ты одна не находишь во мне ничего особенного. Почему, а?

— Потому, что ничего в тебе такого нет.

— Неправда. Почему же другие женщины что-то находят?

— Спроси у них.

— А ты как думаешь? Меня интересует твоё мнение.

— Оно тебе не понравится.

— Знаю. Но всё равно скажи.

— Я тебе говорила и не раз. Но ты не помнишь и начинаешь всё сначала.

— Ты единственная, перед кем я пасую. И я тебе сейчас всё скажу. Я за тобой давно наблюдаю. И знаешь, почему я не женюсь?

— Знаю. Я за тобой тоже наблюдаю. Ты бабник.

— Ну как ты можешь? Ты же знаешь, что я не такой. И нет в этом моей вины. Ты можешь назвать хоть одну женщину, за которой бы я волочился? Кроме тебя, конечно.

— Надоело одно и то же слушать. Неинтересно.

Он улыбнулся, прошел с ней круг и спросил:

— А хочешь услышать что-то интересное?

— Говори.

— Так вот слушай: из ста особей женского пола, появляющихся на свет, только несколько, пожалуй, меньше десяти становятся женщинами. Все остальные — только разные варианты баб. Так вот ты — истинная женщина, поверь мне. Я их немало повидал, и кое-что в этом смыслю.

Она улыбнулась и посмотрела в его чарующие карие глаза:

— И ты уверен, что вскружишь мне голову этими комплиментами?

— Это не комплимент. Я знаю, что ты их не любишь. Это правда.

— Тогда почему ты не найдёшь себе настоящую женщину, если ты в них так хорошо разбираешься?

— А их не ищут. Они либо встречаются, либо нет. Я вот тебя встретил, но ты замужем. Остаётся ждать, пока разойдёшься.

— Не дождёшься, хищник и предатель.

— Почему предатель?

— Ну что же ты сманиваешь жену у своего брата по оружию? Ты достоин смерти за такое.

— Ничего себе. Ты максималистка?

— И самая крайняя. Ничего не прощаю. Не умею и не хочу. И никогда не буду в числе разведенных, запомни. Что бы ни случилось.

— А вдруг случится такое, что ты не сможешь простить?

— Всё равно для тебя это ничего не меняет.

— Почему?

Она подумала, не глядя на него, ответила:

— Могу сказать, но помни, что ты сам напросился на эту откровенность.

Они очень согласованно двигались по залу, мило улыбаясь и беседуя. Она снова посмотрела в его тёмные глаза и подумала, что он действительно очень красивый.

— Ты красивый и умный, Серёженька, — сказала она.

— Я это знаю. А дальше?

— А дальше вот что: если бы мы с тобой оказались на необитаемом острове, где кроме тебя не было бы ни одного мужчины, то и тогда, Серёженька…

— Но почему? — перебил он её. — Почему ты так верна своему мужу?

— Я верна только самой себе, Серёженька. А это самая верная верность, поверь мне. Человек должен быть чистоплотным во всём. Мужчин это касается не меньше, чем женщин. А ты просто всеядное существо, хотя это очень мягко сказано. И вообще…

— Вот за этим, наверное, кроется самое главное. Так что же «вообще»?

Помедлив, она сказала:

— И вообще я считаю, что вы слабые существа по сравнению с женщиной.

— Вот это новость.

— Нет. Не физически, конечно. Не знаю, как бы это назвать иначе, избегая книжных определений. Скажем так: в морально-нравственном отношении вы слабаки по сравнению с женщиной.

Сергей засмеялся, задорно закружил её на одном месте и весело ответил:

— А тебе не кажется, что для такой слабости мужчины нужна как минимум ещё одна сторона — именно женская? Так почему слабаки мужчины, а женщины нет?

— Потому, что вы ищете как раз таких женщин, как ты сам их определил — баб. Хотя, для некоторого вида баб это незаслуженное оскорбление.

— Лизочка, ты безнадёжно запуталась в теории определений. Но я тебе всё прощаю потому, что люблю тебя, — снова засмеялся Сергей, проводя её по кругу и кружа.

— Болтун.

Вальс закончился и, когда они подошли ко всем. Илья спросил:

— О чём это вы так мило всё время беседовали?

— Разве ты его не знаешь? — пожала плечами Лиза. — Объяснялся в любви. Это у него одна, но пламенная страсть, хобби.

— Лиза, ты невыносима, — простонал Сергей. — Ну что же ты меня выдаёшь?

— А разве это тайна? Ты же всем говоришь одно и то же. Неисправимый ловелас и все это знают.

— Ты безжалостна, но я тебе всё прощаю потому…, — Сергей церемонно наклонился и поцеловал ей руку.

— А вон и наши ученики, — сказала Арина и недовольно поморщилась. — Даже здесь нельзя скрыться от них и забыть, что мы учителя.

— Учитель — это не профессия, а образ жизни, — улыбнулась Лиза, оглядываясь туда, куда смотрела Арина.

— И твой умник тоже здесь, — проговорила Арина, и Олег с интересом обернулся:

— Который из них умник?

— Тот, что пригласил черноволосую девушку. Недавно Лиза классно одёрнула его и поставила на место.

Илья улыбнулся и, удовлетворённо щурясь, сказал:

— О, это у неё отлично получается, уж я-то знаю.

— Кстати, дорогие наши педагоги, — вмешался Олег. — Я думаю, что вам будет интересно узнать, с кем и почему сейчас танцует ваш умник, как вы его называете. Хотите знать?

Лиза переглянулась с Ариной и та небрежно спросила:

— И с кем же он танцует?

Олег пригладил волосы на затылке и, растягивая слова и медля, как-то особенно улыбаясь и щурясь, ответил:

— Это известная в нашем гарнизоне солдатская… как это называется?… Благодетельница и утешительница.

— Не может быть, — не в силах скрыть огорчения, не поверила Арина.

— Почему же не может быть? Очень даже может. Посмотрите на него: это нормальный и здоровый молодой мужчина, самец, только что после армии и солдатской голодовки за женским телом, так что всё абсолютно нормально. Я даже могу предсказать, что будет дальше.

Сергей тихонько засмеялся и, поддержав его, продолжил:

— Через пару танцев, не дожидаясь конца, они исчезнут из этого чудесного зала.

— О, смотрите, мы не ошиблись. Однако он молодец, ему не терпится и они уже уходят, — добавил Олег.

Копешко уходил со своей партнёршей из зала, а Лизе с Ариной показалось, что их обманули, незаслуженно обидели и даже предали.

— Он может не знать, что она такая, — проговорила Лиза и все трое мужчин дружно засмеялись.

— Милые, наивные учительницы, — продолжая смеяться, сказал Олег. — Нет, просто обидно видеть, как вы разочарованы и расстроены. Вы были уверены, что ваши ученики идеальные пай-мальчики или принцы. А они даже не импотенты.

— Фу, Олег, ты говоришь пошлости, — поморщилась Арина.

— Да, говорю, — серьёзно и мягко ответил Олег. — Говорю, чтобы вы сняли розовые очки и не смотрели на жизнь, как на сказку. Всё надо воспринимать реально, иначе потерпите крах.

— А давайте посидим в буфете, — предложил Илья.

— И угостим наших дам чем-нибудь сладеньким, чтобы они не скисали так из-за своих нерадивых и несовершенных учеников, — добавил Сергей.

Они сели за столиком в буфете, мужчины отошли к стойке заказывать, а Лиза с Ариной остались вдвоём.

— Так ты давно знаешь Сергея? — спросила Арина.

— Уже несколько лет, — ответила Лиза. — А что? Понравился?

— Конечно. Уж очень он хорош. И как ты в него не влюбилась за это время?

— Что за чепуха? Как можно в него влюбиться? Он же бабник. Знаешь, в военгородке, где мы в Молдавии жили, у нас был сосед, Виктор. Замечательный парень, киевлянин, закончил академию в Москве, очень серьёзный и симпатичный. Женился уже лет в тридцать и привёз из Киева молоденькую и милую как ангел девочку, только что закончившую десять классов, Асю. И эта девочка так пошла гулять по всем холостякам и даже женатым, что стала притчей во языцех на весь гарнизон. И, конечно, сама бегала домой к Серёжке. Только Виктор в ночь на дежурство, а она к Серёжке. Весь городок это знал, кроме самого Виктора. А он в ней души не чаял. Как-то она мне рассказала, как Виктор пришёл утром с дежурства и спросил её: «Ты где была, когда я ночью тебе звонил?» А она, конечно, была у Серёжки. Но Виктору говорит: «Так это ты звонил? Скажи спасибо, что я не захотела вставать, а то бы я тебе такого наговорила, что мало не показалось бы, чтобы не будил меня по ночам от нечего делать и не проверял”.

— Потрясающе, — проговорила Арина. — Вот какое молоденькое чудовище и с такой милой внешностью, как ты говоришь.

— Как ангел. Белокурое, голубоглазое создание, невинное, как ребёнок.

Вернулись мужчины с пивными бокалами, а Сергей принёс тарелочку с пирожными и шоколадом.

— Девочки, милые, ну оцените моё старание, — проговорил он, и Лиза с Ариной ответили:

— Серёженька, ты вне всяких похвал, это несомненно.

— Я просто счастлив. — Сергей приложил руку к сердцу и чуть поклонился.

После возвращения в танцевальный зал, Лиза сама взяла за руку мужа, Олег пригласил Арину, а Сергей шутливо развёл руки и стал осматривать зал, выбирая, кого бы пригласить.

Танцевать с Ильёй было приятно и хорошо. Он никогда не сбивался с такта, умело уводил её от столкновений с другими парами, чуть улыбаясь и мягко поворачивая, а она легко и чутко улавливала каждое его движение. Нет, ей ни с кем так хорошо не танцевалось, как с ним. Глянув на него, она улыбнулась, зная, что всё у них хорошо и слажено, что на них приятно смотреть, что они красивая, вполне счастливая пара, что жизнь просто замечательна, и что сознавать это очень приятно. И мысли в поезде показались ей случайной глупостью.

В понедельник в школе Палевский встретил её на ступеньках и, поздоровавшись, сказал:

— А я видел вас вчера на танцах.

Глядя снизу вверх в манящую синеву его глаз, Лиза снова подумала, что он необычайно красив, легко ответила:

— И я вас видела.

Высокий, красивый, умный и сдержанный, хорошо воспитанный. Лучший ученик её класса и, наверное, всей вечерней школы.

— Вы замечательно танцевали, — проговорил он с лёгкой улыбкой, и она чуть поморщилась:

— Жаль, что вы сказали именно это.

— Почему жаль? Думаете, это подхалимство?

— Конечно. Как можно судить об этом, если вы меня ни разу не пригласили?

— Я не посмел, — так же улыбаясь красивыми губами, сказал он и спросил: — А можно?

— Конечно. Почему же нет? — просто ответила Лиза, отступая чуть дальше, чтобы не мешать входившим. Он замялся, и она улыбнулась:

— Но только на школьном балу. Мой муж не Отелло, уверяю вас. К тому же вы мой ученик.

— Это как алиби при совершении преступления? — тоже улыбнулся он.

— Нет, скорее, как закон, что учительница, как жена Цезаря, всегда выше всяких подозрений. — Она внимательно посмотрела на него и, проверяя свои догадки и наблюдения, спросила: — Уж не собираетесь ли вы поступать на юридический?

— Это моя мечта, а как вы угадали? — удивился Палевский и тут же добавил: — Хотя, ведь я сам себя выдал, правда?

Ей нравилось говорить с ним. Он умело придерживался той незримой дистанции, которая разделяла их, ученика и учительницу, несмотря на то, что они были почти ровесниками. Ни одним словом, жестом или даже взглядом он никак не переступал этой невидимой грани и это делало их разговор интересным и лёгким.

Конец ознакомительного фрагмента.