Всегда наготове

Анатолий Шинкин

Как бы автор в своем как бы творчестве рассказывает о как бы жизни. В театре жизни у каждого свое амплуа: один драматизирует; другой в черных, трагедийных, мрачно насупясь, по жизни шагает; третьему повезло проскакать дистанцию легким клоуном, и даже его смерть вызывает у окружающих улыбку.

Живая натура

Вот и надо двигать на рынок лучшее, что у нас есть

Мимоходом

Юмор мудреца с грустью о несбывшемся…

или сбывшемся не так

Мимоходом

Леночка радостно взглянула на рисунок, перевела взгляд на оригинал и прикусила губу. Ее «смелый, точный, карандаш», как характеризовали ее манеру письма преподаватели художественной школы, в очередной раз давал сбой. Оригинал теперь смотрел не прямо на пол, а под небольшим углом.

Упорная девочка, украшение курса и надежда Школы Искусств, стерла рисунок и в шестой раз принялась набрасывать пенис натурщика.

Абсолютно голый Петрович в позе готовящегося метнуть снаряд дискобола изо всех сил напрягал соответствующие мышцы рук, ног и корпуса. В натурщики он попал по протекции. «Поднявшемуся» на ниве ЖКХ другу детства позарез понадобилось устроить в комнатенке, которую Петрович снимал у него, магазин. Выросший при Советской власти Игорь Сергеевич еще не растерял НЗ совести и человечности, и стеснялся выбросить бомжевать на улицу товарища по детским играм. Вызвал в офис и обрисовал ситуацию:

— У меня есть знакомая творческая дура, красивая женщина, замечательная художница и добрейшей души человек. Ей нужен завхоз, сантехник, электрик, плотник, сторож и дворник. Все в одном лице и на полставки, плюс комната при Школе Искусств, как они это называют, — Игорь Сергеевич весело блеснул лысиной. — Твои вещи уже перевезли.

Петрович грустно усмехнулся:

— Черт бы вас побрал, — буркнул вместо благодарности и вышел.

По обычаю увлеченных работой людей, директриса Школы Искусств Изольда Леонидовна, сорокалетняя фигуристая брюнетка, задерживалась допоздна, проверяя работы учеников, составляя планы уроков или работая с документацией. Но однажды перегорела лампочка, и теплый кабинет с портретами художников прошлого на стенах сразу стал неуютным, зябким и жутковатым. В кромешной темноте ожили классики фламандской школы и начали переругиваться с русскими передвижниками, а потом дружно и громко осудили модернистов, кубистов и прочих новаторов. Пабло Пикассо, почему-то по-русски, лениво, снисходительно, небрежно-презрительно отругивался, не выбирая выражения. Изольда Леонидовна в панике схватилась за телефон:

— Петрович, немедленно вкрутите мне новую лампочку.

Разбуженный звонком Петрович машинально взял из ящика стоваттную лампочку и в тапочках и семейных трусах, зевая и покачиваясь, пошлепал по длинному коридору.

— Сейчас все будет, — успокоил от двери.

Свободно ориентируясь в темноте, взобрался на стол, втащил за собой стул и, утвердившись на нем, дотянулся, вывернул сгоревшую и ввернул новую лампочку. Вспыхнул свет.

— О-о-о! — в ужасе показывая пальцем, завизжала Изольда Леонидовна. Над ней на двухметровой высоте реяли семейные трусы и все мужское «хозяйство» Петровича.

— Ну че? Ну че? — бормотал в недоумении Петрович, спускаясь с пьедестала. — Свет горит. Работайте. — И неторопливо зашлепал к своей комнате.

Двойное потрясение заставило Изольду Леонидовну отвлечься от рисунков учеников и задуматься. Наметанный взгляд художника и в перепуганном состоянии, с восхищением отметил рельефную сухую мускулатуру сорокапятилетнего Петровича, без миллиметра жировой прослойки, которая никак не могла появиться при редких, беспорядочных, во многом случайных приемах пищи. А школе срочно: вчера, сегодня, завтра и всегда, как воздух, как голодному кусок хлеба, как сухим полям вода, как Амурским тиграм защита Гринписа, требовалась живая мужская натура.

Жизнь Петровича стала налаживаться. Полная ставка, четыре тысячи рублей, по мнению правительства, достаточна и избыточна, чтобы сделать счастливым любого из россиян. Теперь Петрович занимался хозяйственными работами после полудня, а с утра до обеда «стоял в позе», работал «нуде моделью». Дословно, «голый образец», изображая отпускающего тетиву лучника, рубящего саблей всадника, финиширующего бегуна; мужчину, напрягшего мышечные и душевные силы для достижения результата. Юные художницы, вертлявые смешливые болтушки из хороших семей, старательно пытались передать «движение и напряжение».

— Остановить мгновение и показать, как оно прекрасно, — недостаточно, — убеждающе вещала Изольда Леонидовна. — Покажите, как оно продолжается и обещает стать еще ярче.

Особенно нравилась Петровичу поза Роденовского «Мыслителя». Подперев кулаком подбородок, переносился Петрович в свое недавно благополучное и начисто разрушенное рыночными отношениями прошлое. Работяга по жизни после сокращения с завода еще пытался некоторое время трепыхаться, разыскивая работу и зарплату, но сначала покинула дом и затерялась в столицах дочь, следом укатил на Севера сын. Супруга нашла себя и свое новое счастье в торговых рядах, стала средним классом, и, наконец, объявила Петровичу, что он разведен и свободен, без права на жилплощадь. Спасибо, Игорь Сергеевич, друг детства, не дал пропасть. В этом месте Петрович, скрипнув зубами, отчетливо выговаривал: «Блин!», но голос заглушал звонок с урока, и Петрович шел курить.

Позировал Петрович, привыкший к скромности и чуждый новаторству, всегда в трусах. И только под давлением Изольды Леонидовны, сменил свои «семейники» на купленное директрисой белоснежное «нечто», с запАхом и серебристой пуговицей на ширинке. Тем не менее, Изольда Леонидовна не оставляла попыток представить Петровича ученицам в одежде античных героев. Горячо убеждала в красоте и гармоничности человеческого тела вообще и крепкого жилистого мышечного скелета Петровича в частности, популярно указывала на неполноценность и незавершенность картин, в которых отсутствует образ напряжения становых мышц нижней поясничной области, малого таза и бедер. Исчерпав аргументы, директриса достала из сейфа бутылку водки и «набулькала» почти половину фужера.

Петрович «сломался» и стал дискоболом-метателем.

— Обратите внимание, — Изольда Леонидовна победно оглядела класс, — как отчетливо проявилась мускулюс глютеус: верхняя ягодичная мышца. — Кончиком указки она обрисовала поглаживающим движением на теле Петровича нужный участок. — В момент наибольшей концентрации тело и разум объединяются для мощного броска. Мозг расслабляет, отключает, почти прекращает подачу крови в органы и ткани, не участвующие в совершаемом действии.

Кончик указки задел пенис натурщика, и пребывающий в состоянии легкого опьянения мозг Петровича не смог сосредоточиться и перенаправить весь ток крови в мускулюс глютеус. Часть ее, спровоцированная кончиком указки, перетекла в пенис, и тот потихоньку начал набухать и выпрямляться, обретая силу и размеры фаллоса. Хихикающие ученицы, не доверяя собственному мастерству художников, торопливо достали мобильные телефоны.

— Подняться до высот модернизма и сюрреализма, — радостно разливалась Изольда Леонидовна.

Как бы отвечая на ее сентенцию, пенис Петровича, нет, теперь уже фаллос, выпрямился во весь рост, поднялся над реальностью, снисходительно осмотрел пожирающую его глазами девчоночью аудиторию, усмехнулся и остановил взгляд на зрелых округлостях преподавателя.

Леночка, едва не до слез уязвленная собственным неумением «ухватить» ускользающую натуру продолжала раз за разом стирать и набрасывать вновь разбухающий и выпрямляющийся предмет. Увы, всякий раз получалась только застывшая форма, действительная только в короткий промежуток времени. Сама того не ведая, девочка подходила к открытию в искусстве живописи.

Изольда Леонидовна, заметив, как изменился вектор внимания аудитории, обернулась за взглядами учениц и, с трудом сохраняя самообладание, попыталась взять ситуацию под контроль.

— Для художника не может быть скрытых или смешных частей тела, — продолжая говорить, она развернула стоящее на подиуме кресло к доске и, взяв за руку, усадила в него Петровича. — Весь человек, включая интимные части и потаенные уголки души, является частью искусства. Леночка, немедленно в туалет. Намочите салфетки холодной водой и принесите. Урок не закончен. Рисуем по памяти, особо обращая внимание на крутизну абриса мускулюс глютеус…

Класс, разочарованно вздыхая, принялся рисовать по памяти мускулюс глютеус. Вспотевшая от волнения Изольда Леонидовна бережно обкладывала фаллос Петровича, который в полный рост вовсе не выглядел «смешным», холодными мокрыми салфетками. Салфетки тут же нагревались и высыхали. Леночка челноком металась между классом и туалетом. Петрович, укутанный клубами водяного пара, не выдержал:

— Больше мне делать нечего, как салфетки вам сушить. Блин!

Неприличное слово заглушил звонок с урока и разрядил неловкую ситуацию.

Изольда Леонидовна смолоду не была дурнушкой, а к сорока расцвела совершенно. Нестандартный учебный день принес волнение, возбуждение; на щеках директрисы разлился акварельный румянец, и Петрович, строгим голосом в телефоне приглашенный «на ковер», лишь растерянно перебирал ногами, не в силах отвести глаза от притягивающей красоты.

— Вы, хотя бы понимаете, что сорвали занятия, нарушили поурочный план? — Изольда Леонидовна, пытаясь быть строгой, повышала голос. — Учебная программа и процесс подготовки молодых художников-новаторов поставили своим безответственным поведением, — она машинально схватила со стола указку, пропустила ее сквозь кулак сверху донизу и закончила, — на грань срыва. Чему вы улыбаетесь?

— Радуюсь, что сейчас не тридцать седьмой, — Петрович взялся левой рукой за пояс брюк, а правой потянул застежку «молнии». — После таких обвинений меня бы уже к вечеру расстреляли…

Леночка вышла из студии, обернулась на пороге и сильно запустила стирашкой в античную гипсовую голову. Не порадовавшись точному попаданию, понуро побрела по коридору. Сверхурочные занятия, когда она бесконечно рисовала и стирала нарисованное, снова убедили ее в безнадежности попыток «ухватить» движение.

Конец ознакомительного фрагмента.