Романтическая океанология

Анатолий Сагалевич, 2018

НОВАЯ КНИГА прославленного исследователя морских глубин, Героя России, академика Российской академии наук, участвовавшего в сотнях сложнейших научных экспериментов на глубоководных обитаемых аппаратах и в съемках популярных фильмов, в том числе «Титаника» Джеймса Кэмерона, которому он подсказал сам сюжет легендарной ленты. Анатолий Сагалевич не только конструктор практически всех отечественных научных подводных аппаратов, но и их первый пилот-испытатель, создатель искусства управления обитаемыми мини-субмаринами. Он погружался на разные глубины почти во всех океанах, в общей сложности проведя под водой более 4 тысяч часов, покорял склоны и вершины подводных гор, видел, как выглядят рифтовые трещины, расколовшие земную кору на океанском дне, исследовал поля подводных вулканов и затонувшие корабли. «Я вижу в иллюминатор нос «Титаника»: он как будто вырастает из покрывающего дно осадка. Когда-то гладкий, сверкавший свежей краской корпус сейчас, по прошествии многих десятков лет, покрыт толстым слоем ржавчины – она сползает сверху вниз, подобно сосулькам толщиной до тридцати сантиметров». «Впервые в истории человек увидел дно Северного Ледовитого океана в точке географического Северного полюса! Увы, ничего выдающегося: лишь желтовато-бурый осадок, ровный, без углублений и холмиков. Втроем садимся перед телекамерой, и я сообщаю наверх: «12 часов 11 минут. Аппарат «Мир-1» сел на дно океана в точке географического Северного полюса на глубине 4261 метров».

Часть I

Эпоха Монина

Я пришел в Институт океанологии 6 октября 1965 года. Андрей Сергеевич Монин — 25 сентября того же года. Вопрос о моем приеме в Институт решал прежний директор — Владимир Григорьевич Корт. Администрация Института и большинство научных подразделений находились в Люблино — в старинном дворце на берегу пруда, а также во вновь построенном здании вблизи дворца. Старинный дворец (графа Дурасова) и примыкающий к нему парк создавали необычную и, я бы сказал, романтическую атмосферу. Я начал свою работу в Отделе морской техники, которым руководил Борис Васильевич Шехватов — хороший инженер и порядочный, добрый человек. Мы располагались на улице Бахрушина, в старом двухэтажном здании, в котором в прежние времена находилась женская тюрьма. В этом здании располагались лаборатории технического сектора и частично геологи, биологи и химики. Здание было старое, мрачное, и каждый выезд в Люблино воспринимался как праздник, т. к. мы попадали совершенно в другую атмосферу. Прекрасный парк, старинный дворец на берегу пруда создавали атмосферу некоторого романтизма. Встречи и беседы с людьми, с которыми я успел подружиться, радовали и побуждали к научным «подвигам». В то время в Институте была прекрасная самодеятельность. Коллектив энтузиастов ставил классные спектакли, сценарии для которых писались сотрудниками Института. Актеры также были из числа молодых и уже маститых ученых. Поскольку я играл на гитаре, то сразу влился в творческий коллектив, в котором подружился с Львом Москалевым, Ильей Краушем и другими талантливыми людьми. Первый спектакль, в котором я принимал участие, «Освещение храма», был посвящен 20-летию со дня основания Института. Там были и папа римский (Лев Москалев), освещавший Дворец, и кардинал (Илья Крауш), и, конечно, группа анархистов, в которой был и я, с гитарой и песнями. Папа римский, Лев Москалев в рясе, говорил первые слова:

Шел я верхом, шел я низом

Вас найти не мог никак.

По подвалам, по карнизам

Шастал старый я чудак.

Посетил сперва Владимирский проезд,

Побывал я на Миуссах и окрест,

А потом приехал на Бахрушина,

А в Бахрушине-то все полуразрушено!

А как стало во глазах моих темно,

Привезли меня таксисты в Люблино.

В этих строчках упомянуты названия улиц Москвы, на которых располагались различные научные подразделения Института, прежде чем в 1976 году они объединились в одном здании. Второй прекрасный спектакль назывался «Живые души» — почти по Гоголю». В центре сюжета Чичиков (Илья Крауш) — ученый, который решил построить батискаф. И он обходил различные структурные подразделения Института в поисках поддержки и единомышленников. Далее была «Женщина в океанологии» и другие постановки. Эта небольшая театральная жизнь также создавала атмосферу романтизма, дружбы, раскованности и в какой-то степени сплачивала коллектив ученых Института. Некоторые персонажи были прообразами отдельных ученых. Все понимали юмор, не было никаких обид, а только желание продолжать это интересное дело. И конечно же, свободно и с энтузиазмом делалась наука. Институт уже прочно встал на путь проведения научных исследований в Мировом океане. Конечно, главным техническим средством проведения исследований являлся легендарный «Витязь», который совершал по 2–3 экспедиции в год, потрясая мир своим величием и большим объемом получаемых научных данных. Экспедиции на «Витязе» были мечтой каждого ученого. Это было первое крупное исследовательское судно, открывшее путь ученым в открытый океан. Оно позволило проводить исследования на больших акваториях, отбирать пробы и проводить измерения на всех глубинах, вплоть до максимальных. Я все это описываю для того, чтобы читатель понял, какая атмосфера царила в Институте до того, как директором стал А.С. Монин.

Гораздо позже я эту обстановку описал в стихах в «Балладе об Институте», выдержки из которой привожу здесь.

Я помню старый Институт,

Все очень мило было тут,

И все ходили на работу, как в кино.

Был старый дом, прекрасный парк,

Напротив пляж, как зоопарк.

Все это находилось в Люблино.

Был домик на Бахрушина,

Где все полуразрушено.

Была там раньше женская тюрьма.

Сидели там ученые,

Идеей окрыленные,

Крутилась там науки кутерьма.

Тогда корабль был один —

Большой научный исполин.

И рейс был, как космический полет.

Науку делали легко,

Хоть и ходили далеко.

Что приносили, знали все наперечет.

Была прекрасная пора,

Какие были вечера!

От смеха даже лопался паркет.

А раз Архангел Гавриил

К нам с поднебесья соскочил

И с той поры его на небе нет.

Моей по настоящему крупной приборной разработкой явилась система непрерывного сейсмического профилирования с электроискровым излучателем («спаркер»). В отличие от других аппаратурных комплексов такого типа, эта система предназначалась для работы в глубоком океане. Основой комплекса была мощная энергетическая установка и оригинальная система обработки принимаемых сейсмических сигналов аналоговым способом. Первые испытания этого комплекса состоялись в 1968 году на Черном море в Южном отделении института. Как раз в то время в отделение приехал А.С. Монин. Он пришел на судно «Сергей Вавилов», с которого мы работали, дотошно расспросил об устройстве комплекса, посмотрел записи, остался доволен. И после этого довольно часто упоминал в своих выступлениях эту разработку, как одну из самых успешных в нашем институте. Затем он обязал меня оборудовать этой аппаратурой все крупные суда Института. Таким образом, на НИС «Академик Курчатов», «Дмитрий Менделеев», старый «Витязь» были поставлены мощные сейсмопрофилографы, которые затем в течение нескольких лет успешно работали. В этих своих новых контактах с Андреем Сергеевичем я понял масштабность его мышления, умение расставлять акценты на главном при решении проблемы. Символично, что на приход в Институт Монина пришлось появление новых научных кораблей «Академик Курчатов» (1966) и «Дмитрий Менделеев» (1969). Появление двух новых крупных судов обусловило расширение экспедиционной деятельности. Вместо 2–3 рейсов «Витязя» теперь три судна способны были совершать по 8–9 рейсов в год. Два новых судна были построены в Германии (ГДР, г. Висмар) и были оснащены комплексом хорошего научного и навигационного оборудования. Правда, некоторые аппаратурные комплексы уже морально устарели и требовали замены на более современные. Мне пришлось участвовать в этом процессе, поскольку в 1968 году я был включен в состав приемочной комиссии НИС «Дмитрий Менделеев» и принимал научное оборудование. Во время этой работы я близко познакомился с И.Д. Папаниным, который был председателем комиссии. Необходимо отметить, что вскоре после прихода Монина в Институт перешел из Акустического Института Игорь Евгеньевич Михальцев. Сначала он был заместителем директора по Тихоокеанскому Отделению, а затем переведен в Москву и занял место зам. директора по технике. Он сыграл большую роль в становлении техники исследований океана. По его инициативе было создано ОКБ океанологической техники. Работа отделов и лабораторий технического сектора приобрела направленность на создание самых современных приборов. Были приняты в Институт новые сотрудники с хорошей инженерно-технической базой. В Отделе морской техники, где я работал, помимо сейсмопрофилографа были созданы локатор бокового обзора (Ю.И. Ломоносов), гидрофизический зонд «Аист» (О.Г. Сорохтин, В.И. Прохоров), частотный батитермозонд и термоградиентометр (Э.В. Сувилов) и другие приборы. Причем этот прогресс был сделан в течение двух лет. Такому успешному и быстрому развитию Отдела морской техники в значительной степени способствовало то, что работы велись в тесном контакте с одним из крупнейших геоморфологов Глебом Борисовичем Удинцевым, практически определявшим те задачи, которые необходимо было решать в плане создания приборов. Я ходил в экспедиции, руководимые им, и считаю его одним из своих учителей. Г.Б. Удинцев имел широкие контакты за рубежом, много ездил и привозил свежие идеи, которые и внедрялись нашими инженерами в практику. Во втором рейсе НИС «Академик Курчатов» я познакомился с Ж.И. Кусто. Судно зашло в порт Момбаса, где в это время стоял «Калипсо» с ныряющим блюдцем «Дениза» (рабочая глубина 600 м) на борту. Я слазил внутрь «Денизы», полежал там, посмотрел в иллюминатор и подумал: «Вот оно — будущее исследований океана» Появилась мечта, которой суждено было сбыться позже…

Тот рейс 1967 года был первым в моей научной практике. В Индийском океане мы сделали много заходов на острова, в начале пути у острова Сокотра встретились с «Витязем». Причем в Индийский океан мы вышли через Красное море и Суэцкий канал, а возвращались в Калининград, огибая Африку, т. к. Суэцкий канал был закрыт, там началась война. Весь ход той экспедиции я описал в песне, написанной на мотив утесовской мелодии «С одесского кичмана», поскольку судно выходило из Одессы.

С Одесского причала

Отправился «Курчатов»,

Отправился в Индийский океан.

Хотел зайти в Карачи,

Но вышло все иначе:

Что делать? Мы имеем гибкий план.

У острова Сокотра

Собою очень гордый

Он «Витязь» в океане повстречал.

Развесил свои флаги, достал со спиртом фляги,

И встречу эту бурно отмечал.

Потом пошла работа,

Хоть нету эхолота.

На все плевать: учебный полигон,

А после у Дероша,

Когда был день хороший,

Создали вновь бокалов перезвон.

Товарищ, товарищ!

Взрывай свои бомбы,

Взрывай свои бомбы в глубоке.

Одна саданула,

Другая тряханула,

И трещина открылася в боке.

Потом протухло мясо,

Отправились в Момбасу.

Смотрели там на антилопу гну,

Оттуда очумело

Рванули на Сейшелы

Двойным кокосом удивить страну.

И вновь пошла работа,

Но это скучно что-то,

Я лучше расскажу вам за коралл:

О том, как на атолле,

Сжав челюсти от боли,

Я ото дна кораллы отдирал.

Потом, помыв кораллы,

Спускать мы стали тралы,

Устроили последний полигон.

А чтоб науку двигать,

Зашли мы на Родригес,

Оттуда мы зашли на Реюньон.

Товарищ, товарищ!

Суэц перекрыли.

Пришлось нам вокруг Африки идти.

Хоть не попали в Аден,

Грустить о том не надо.

Зато зашли в Гибралтар по пути.

Товарищ, товарищ!

А что ты скажешь шефу,

Когда ты возвратишься в Институт?

Скажу, что для успеха мне надо вновь поехать:

Я полюбил морской суровый труд.

В этой песне отражена хронология экспедиции, использованы оттенки одесского юмора. Песня имела большой успех у участников экспедиции.

Я также обязан Удинцеву своей первой крупной командировкой за рубеж. В августе 1968 года я в составе небольшой группы ученых Института вылетел в Японию. Со мной были А.Ф. Береснев и В.М. Ковылин. Поездка в Токио, Киото, Саппоро была очень интересной, но ее украшением было наше участие с Сашей Бересневым в работах с сейсмопрофилографом с пневматическим излучателем. Мы провели десять дней на японском китобое, арендованном учеными, и получили ничем не заменимый опыт проведения работ с этой прекрасной аппаратурой, выпускавшейся малыми сериями фирмой «Ниппон Электрик».

На следующий год Г.Б. Удинцев организовал покупку этого сейсмопрофилографа, и люди его Лаборатории во главе с А.Ф. Бересневым работали с этой аппаратурой в рейсах нашего Института, а несколько позже в экспедициях других организаций. Я с большим теплом вспоминаю те времена, когда я работал с Г.Б. Удинцевым, и мне очень жаль, что он ушел из Института. Институт потерял прекрасного ученого и хорошего, доброго, вдумчивого человека. Однако он вписал важную страницу в историю развития нашего Института.

С приходом А.С. Монина начали происходить заметные сдвиги не только в технике исследований, но и в науке. Он поставил цель путем преобразований создать один из лучших институтов по исследованию океана в мире. В Институт пришли новые крупные ученые — такие как Л.П. Зоненшайн, О.Г. Сорохтин, Г.И. Баренблатт, А.С. Саркисян и другие. В середине 60-х годов в мире уже получила признание теория литосферных плит. Ученые по-новому начали смотреть на строение Земли, разрабатывать методики по изучению океанского дна в свете новой теории. В этом плане приглашение в Институт Л.П. Зоненшайна и О.Г. Сорохтина было очень важно, т. к. они были большими энтузиастами и серьезно занимались разработкой нового строения Земли, основанного на теории литосферных плит. Благодаря созданию сильного коллектива ученых Институт стал одним из лидеров в этом направлении морской геологии в мире. Для проведения детального изучения дна океана не хватало подводных обитаемых аппаратов.

Создание аппаратов «Пайсис»

В конце 60-х годов А.С. Монин посетил Океанографический институт в Монако, директором которого был Жак-Ив Кусто. Он убедил Монина в том, что для дальнейшего развития Институт должен иметь подводные обитаемые аппараты. В то время в мире применение обитаемых аппаратов приобретало масштабное значение. Это было вызвано как первыми результатами научных наблюдений под водой, серией глубоководных погружений батискафов FNRS-2 и 3, «Архимед» и «Триест», так и гибелью подводных лодок, аварии которых было нечем исследовать.

В 1963 г. в США погибла атомная подводная лодка «Трешер» на глубине 3800 метров. Единственным техническим средством, которое могло работать на этой глубине, был громозкий и маломаневренный батискаф «Триест». Через два года гибнет другая атомная лодка — «Скорпион». Конгресс США принимает решение о выделении 800 млн долларов на создание подводных обитаемых аппаратов, рассчитанных на различные глубины. В течение нескольких лет на разных фирмах создается несколько десятков подводных аппаратов. Однако острота момента с гибелью лодок прошла, а созданные аппараты требовали применения. Наиболее правильным было их применение для научных исследований океана. Так в Вудсхольском океанографическом институте появился «Алвин» (1963 г., 2000 м), в ИФРЕМЕРЕ (Франция) — «Сьяна» (3000 м), в Джамстеке (Япония) — «Шинкай 2000 м», в Институте Харбор Бранч — два аппарата «Джонсон СиЛинк» (600 м). Убеждения Кусто и общая ситуация в мире заставили Монина понять, что Институту действительно необходим обитаемый аппарат. Вернувшись из Франции, он поручил своему заместителю по технике И.Е. Михальцеву проработать вопрос о покупке аппарата за рубежом, ибо он понимал, что в данной ситуации — это наиболее рациональный путь. Проведя исследования, И.Е. Михальцев сначала остановил свой выбор на аппарате «Star 2» (глубина 400 м), который владелец хотел продать. Однако кроме владельца существовал военно-морской флот США и эмбарго, не позволявшее в то время поставлять в соцстраны любое оборудование, предназначенное для работ на глубинах более 300 метров. Дело оказалось не таким простым, ибо все понимали, что обитаемые аппараты могут использоваться как для решения научных задач, так и стратегических. Коллега и друг Монина в Канаде Роберт Стюарт порекомендовал Андрею Сергеевичу провести переговоры с молодой канадской фирмой «International Hydrodynamics» (HYCO) в Ванкувере. Михальцев слетал в Ванкувер и в принципе договорился о создании для АН СССР обитаемого аппарата с рабочей глубиной 2000 м. Это был 1970 год, и фирма уже построила 3 аппарата «Пайсис» с рабочими глубинами 400 м, 800 и 1200 м. Аппараты предназначались для проведения операций, главным образом, в коммерческих целях. В случае достижения взаимной договоренности нам предстояло строить в Канаде первый научно-исследовательский аппарат. Для меня настало время подготовки диссертации. Уже был проведен большой объем научных исследований с помощью мощного сейсмопрофилографа «СП-68», опубликовано несколько статей по техническому устройству профилографа и результатам исследований. Я уже приступил к оформлению диссертации и делал иллюстрации в МВТУ им. Н.Э. Баумана, в фотолаборатории. Это был февраль 1971 г. Там меня разыскал по телефону И.Е. Михальцев и сказал, чтобы я срочно ехал в Люблино, где нас обоих ждет Монин. Я приехал в Люблино, Михальцев ждал меня. Мы пошли в кабинет Монина. Монин сидел в кресле развалившись и смотрел в потолок. Перевел взгляд на меня и сразу выпалил: «Толик (так он меня звал), мы хотим тебя послать в Канаду строить подводный аппарат». И вопросительно смотрит на меня. Для меня это было как гром средь ясного неба, ибо я ничего об этом не знал, и Михальцев мне ничего не рассказывал. Я сразу ответил: «Я даже не мог об этом и мечтать!» «Помечтай и собирайся, а остальное тебе расскажет Игорь» (Михальцев). Аудиенция была закончена. Пошли в кабинет Михальцева, и он рассказал мне, что в Москву приезжали президент фирмы HYCO Дон Сорте и вице-президент (он же дизайнер «Пайсисов») Мак Томсон. Были проведены переговоры с объединением «Судоимпорт», в результате которых был подписан контракт на поставку подводного обитаемого аппарата «Пайсис IV» с рабочей глубиной 2000 м. «Детали обсудим позже, а сейчас найди литературу по подводным аппаратам, входи в курс дела. На днях начнем оформление выезда в Канаду. Я поеду с тобой на месяц или на два, а потом ты останешься один» — сказал Игорь Евгеньевич и добавил: — Тебя ждет очень интересная работа. Аппарат будет строить небольшая фирма: всего тридцать человек вместе с административным аппаратом. Это — мозги и руки. Там есть чему поучиться». Эти пророческие слова были очень точным выражением того, что меня ждет: работа на фирме HYCO была для меня высшей школой создания подводных обитаемых аппаратов, положившей начало большого пути.

Разумеется, защита кандидатской диссертации была отложена, началась подготовка к новому направлению в моей работе. Конечно, в Канаду надо было приезжать с возможно большими знаниями об устройстве подводных аппаратов, о научных исследованиях и специальных подводно-технических работах, проводившихся с их помощью. В середине августа был оформлен выезд, получены канадские визы. В 20-х числах августа И.Е. Михальцев и я вылетели в Канаду: сначала визит в посольство в Оттаве, а затем — в Ванкувер через всю Канаду с востока на запад. Мое пребывание в Ванкувере было и полезным, и приятным. Я разбавил международный коллектив сотрудников фирмы русским присутствием и сразу вошел в команду, как равноправный ее член. На фирме работали, главным образом, канадцы и американцы, но были и немцы, и финны, и англичане, и швейцарцы, и итальянцы. Но коллектив был небольшой: численность составляла 35 человек! Действительно мозги и руки. Три с половиной месяца, которые я проработал на фирме HYCO, стали для меня хорошей школой создания подводных обитаемых аппаратов. И.Е. Михальцев пробыл в Ванкувере 2 месяца и улетел в Москву. Между тем уже шла сборка аппарата «Пайсис IV». Доставленные из Англии четыре прочные сферы (обитаемая и три балластных) были прикреплены к связующей раме, крепился плавучий материал — синтактик, мягкие балластные танки из стеклопластика и т. д. Проводились испытания насоса высокого давления, других гидравлических агрегатов.

Как и ожидалось, были проблемы с приобретением научного и навигационного оборудования для оснащения аппарата, хотя большинство аппаратуры было канадского производства. Часть оборудования, такое как система сбора данных, гидроакустическая система навигации с донными маяками, подводная связь, делалось в Ванкувере, измерительные датчики поставлялись фирмой из Торонто, локатор кругового обзора — фирмой «Весмар» из Сиэттла (США). В комплект поставки входил малогабаритный компьютер фирмы «Hewlett Packard», который должен был использоваться для обработки научных и навигационных данных. На стене в сборочном цехе висел график работ. Окончание сборки и заводских испытаний аппарата было назначено на конец апреля 1972 г., далее морские испытания и приемка аппарата в июле месяце. График работ был очень плотным и сроки выдерживались очень точно. Мак Томсон и президент Дон Сорте время от времени летали в Оттаву. Мак обычно возвращался озадаченным, но на мои вопросы отвечал с долей юмора и с улыбкой, говоря по-русски: «Все хорошо!». Но я чувствовал, что что-то не так. И в конце ноября грянул гром! Мак зашел в мой офис и сказал: «Поехали в бар, надо поговорить». После пары коктейлей он мне сказал: «Все, конец. Американцы заставили канадское правительство отозвать экспортную лицензию на поставку «Пайсиса IV» в СССР. В то время все понимали, что глубоководные аппараты — это техника двойного назначения и они могут применяться как для решения научных задач, так и в стратегических целях. Значительно позже, в 1990 г. я погружался в «МИРе» с Пьером Трюдо, бывшим премьер-министром Канады в 70-е годы прошлого века. Он рассказал мне, что в 1971 году адмирал Рековер специально прилетал в Оттаву, чтобы заставить канадское правительство отозвать лицензию на поставку «Пайсиса IV» в СССР. На этом моя работа в Ванкувере закончилась. Я переехал в Оттаву, где решались юридические вопросы завершения контракта с канадской фирмой HYCO. Вернувшись в Москву, я снова занялся работой с сейсмопрофилографом и подготовкой защиты диссертации. Но мы не забывали о строительстве обитаемого аппарата за рубежом. Тем более что фирма HYCO была заинтересована в новом контракте, дружественные отношения с М. Томсоном сохранялись. Продолжалась переписка по факсу, И.Е. Михальцев периодически встречался с Томсоном за рубежом. Однажды, вернувшись из поездки, он мне рассказал, что на HYCO большие перемены. Президент Дон Сорте исчез в неизвестном направлении, похитив на фирме большую сумму денег. К руководству фирмой пришли новые люди, которые ищут новые контакты на поставку «Пайсисов».

Я описываю процесс создания первых подводных обитаемых аппаратов, поскольку Монин был инициатором этого процесса и пристально следил за тем, как идут дела в этом направлении. Он очень расстроился, когда контракт с фирмой HYCO в 1971 году не состоялся, и требовал от Михальцева продолжения начатого дела.

В апреле 1973 г. состоялась защита моей кандидатской диссертации, а в июне я уехал на Балтийское море, где проводил работы с маломощным сейсмопрофилографом, разработанным мною специально для проведения работ на шельфе. Осенью в Москву приехал Мак Томсон с новым президентом фирмы HYCO Диком Олдекером. Он пришел на HYCO с английской нефтедобывающей компании P&O. Это была первая ознакомительная встреча. Новый президент очень хотел подписать контракт, но не был проработан вопрос гарантий поставки, который бы исключал повторения первого опыта. Была встреча с Андреем Сергеевичем, который однозначно сказал, что пока не будет гарантий, контракта не будет.

Несколько месяцев фирмой HYCO велась работа в направлении разрешения ситуации с обеспечением безопасности поставки «Пайсиса» в СССР. С нашей стороны были подключены некоторые силы государственного плана. Так, директор Института США и Канады Г.А. Арбатов встречался с Госсекретарем США Генри Киссенджером и обсуждал с ним вопрос о том, чтобы американцы не вмешивались в ход нашего контракта с фирмой HYCO. Я об этом знаю из личных встреч с Арбатовым. В результате была достигнута договоренность о том, что первый «Пайсис» должен быть построен не на американском континенте, а где-нибудь в Европе. Руководство HYCO прорабатывало проект сборки аппарата в Швейцарии на фирме «Зульцер» в небольшом городке Винтертур, недалеко от Цюриха. Прочные сферы уже изготавливались в Англии, на фирме «Vickers», а все комплектующие части должны быть доставлены в Европу из Канады на судне. Весной 1974 года Дик Олдекер с вице-президентом фирмы Дэвидом МакДональдом вновь приехал в Москву. Три дня ушло на согласование текста контракта с в/о «Судоимпорт», и контракт был подписан. Я вновь начал оформление выезда в Канаду, но на сей раз с женой и двумя маленькими сыновьями.

Напутственное слово Андрея Сергеевича: «Ну, Толик! На этот раз «Пайсис» нужно привезти обязательно».

В Ванкувере нас разместили в квартире-кондоминиуме в километре от фирмы HYCO. Дали автомобиль «Шевроле-Вега» красного цвета. В это время на фирме шла сборка аппарата «Пайсис V», который строился по заказу английской компании P&O. С моим приездом начались работы по изготовлению, а затем испытаниям комплектующих для нашего «Пайсиса VII», который должен был собираться в Швейцарии. Одновременно И.Е. Михальцев пробивал финансирование на второй «Пайсис». В контракте с HYCO была заложена поставка научного и навигационного оборудования в двойном комплекте, а оборудование тянуло 30 % финансирования. Это существенно облегчало задачу получения финансов на второй аппарат. И это удалось гораздо раньше, чем был построен первый аппарат — «Пайсис VII». В мои обязанности, как и при создании «Пайсиса IV», входило наблюдение за изготовлением узлов аппарата, участие в их заводских испытаниях и в сборке отдельных блоков. На мои плечи легла еще одна большая работа: фирме было поставлено условие, что «Пайсис VII» поставляется в СССР в коммерческом варианте, т. е. без научной и навигационной аппаратуры. Это решение было принято под давлением американцев позже, чем был подписан контракт. Поэтому комплект научного и навигационного оборудования должен был поставляться отдельно от аппарата, так же как и все детали и узлы, необходимые для его установки на аппарат. Решение проблемы по подбору вводов в прочные сферы, кабелей, разъемов для оборудования, согласование изготовления кронштейнов и других узлов для установки легло на мои плечи. Но эта задача решалась несколько позже, когда стало ясно, какое оборудование будет поставлено. Ведь существовало эмбарго, и было много проблем с поставкой наиболее современного оборудования, особенно фирмами США. Но пока стоял вопрос о строительстве «Пайсиса VII».

В ноябре 1974 года в Швейцарию были поставлены 4 прочные сферы (обитаемая и три балластные), изготовленные в Англии, на фирме «Vickers». В это же время из Ванкувера на транспортном судне были отправлены в Европу основные комплектующие: связующая рама, насос высокого давления, блоки синтактика, кабельная и гидравлическая оснастки, аккумуляторы, манипуляторы и другие узлы и компоненты. Несколько позже самолетом отправили локатор кругового обзора высокого разрешения «Весмар Марин», подводную связь фирмы «Мезотек», радиосвязь, внутренние панели и другое. Я лишь один раз в марте 1975 г., когда сборка аппарата шла к концу, слетал на неделю в Швейцарию с целью ознакомления с тем, что сделано, и подписи некоторых технических документов, одобренных регистром ABS (American Beaureau of Shipping). А затем, уже в начале мая, я вылетел в Италию, в Геную, где предполагалось проводить морские испытания аппарата. Туда же прилетели члены приемочной комиссии во главе с Андреем Сергеевичем Мониным, а вместе с ними группа предполагаемых пилотов из Отдела В.С. Ястребова с целью прохождения краткого курса обучения устройству «Пайсиса» и работе на нем. Из шести человек, приехавших в Италию, в команде «Пайсисов» осталось лишь двое — В.С. Кузин и А.М. Подражанский; остальные после Италии продолжали заниматься инженерными делами по профилю прежней работы. В приемочную комиссию входили А.С. Монин, И.Е. Михальцев, В.С. Ястребов, В.П. Бровко (все ИО РАН) и я как представитель в/о «Судоимпорт». Все поселились в небольшом курортном поселке Варацци вблизи Генуи в отеле «Аристон». Монин сразу поставил условие, чтобы у приемочной комиссии была машина. Я переговорил с менеджером нашего контракта с HYCO Дагом Тэйлором, и мне дали «Фиат-132» на 5 мест, включая шофера, т. е. меня. Посмотрев аппарат и ознакомившись с положением дел, Монин сказал: «Пусть пилоты вместе с канадцами занимаются подготовкой аппарата к погружению (там оставалось работы на 3–4 дня), а мы (т. е. члены комиссии) поедем в путешествие по Италии. Наша поездка была организована тем же Дагом Тэйлором, который заказал нам гостиницы во Флоренции и Венеции и выдал мне под отчет некоторую сумму денег. Вся поездка составила 4 дня. Мы были во Флоренции и в Венеции. Походили по Музеям, покатались на гондоле, и, конечно же, я получил огромное удовольствие от поездки на машине по прекрасным дорогам. В то время таких дорог у нас практически не было. Я сидел за рулем, рядом И.Е. Михальцев, а сзади — А.С. Монин и В.С. Ястребов. На автостраде обычная скорость 140–150 км/час. Михальцев шутил: «Летишь, как ракета, директора угробишь». Монин отшучивался: «Ты спереди сидишь, ты и будешь первым!»

А вообще с Мониным было очень интересно ходить по городу и, в особенности по музеям. Он очень много знал и об итальянском искусстве, об эпохе Рафаэля, Леонардо и т. д. Поездка доставила всем очень большое удовольствие. Мне особенно понравилась Венеция: это одно из тех мест, которые мне хотелось посетить. И вот оно случилось… По пути иногда останавливались на пикники в живописных местах. В багажнике лежало несколько бутылок вина и некоторая снедь, подаренные нам хозяином гостиницы «Аристон». Монин спрашивал: «А шоферу можно? (вино)». Но там не было ни ГАИ, ни «алкогольных трубок»: свободно и привольно. Лишь изредка встречались знаки ограничения скорости 100 км/час. Михальцев сразу говорил: «Куда летишь? Здесь 100 км». А Монин отвечал ему: «Это нижняя граница! Можно до 200». Наконец, мы вернулись назад, в Варацци. При подъезде Монин начал скучать и говорить, что вот де мы прогуляли несколько дней, а ребята здесь вкалывали. Я ему говорю: «Андрей Сергеевич! Вы здесь для того, чтобы приемочный протокол подписывать». А он мне: «А ты?» «А я свое дело практически сделал: столько уже подписал. Пусть ребята поработают». И вдруг Монин говорит: «А я вот возьму и не подпишу!» Я отвечаю: «Подпишите». «Нет, не подпишу», — уверенно говорит он. Но об этом позже.

На следующий день состоялись глубоководные испытания «Пайсиса VII». В экипаже были два канадских пилота и Виктор Бровко (представитель Заказчика, т. е. ИО РАН). Договорились о погружении на 700 м, т. к. работы производились с небольшой баржи, а глубина 2000 м, на которую был рассчитан «Пайсис VII», находилась на расстоянии 15 миль от берега; 700 м — всего в одной миле. Погружение прошло успешно. Через день должно было состояться подписание приемочного акта. На следующий день прилетели президент HYCO Ричард Олдекер и вице-президент Дэвид МакДональд. И вот день подписания. Собрались все канадцы и все наши в небольшом холле гостиницы «Аристон». Текст приемочного акта готов, ждем Монина. За ним пошел Михальцев. Приходит и говорит: «Он сказал, что подписывать не будет. Что делать?» Я говорю: «Подождите, я схожу». Мне говорили люди из одного ведомства, что есть такая краткая формулировка — «надо», которая работает безотказно в любой ситуации. Поднимаюсь в номер Андрея Сергеевича, стучу в дверь. «Да», — говорит он. Вхожу и смотрю на Монина вопросительно. Он говорит: «Я же сказал: не буду — значит не буду, и не уговаривай». Я говорю: «Андрей Сергеевич! Надо». «Зачем?». Я опять: «Надо». Он думает и спрашивает: «Думаешь, надо?». Я опять: «Надо». После раздумья говорит: «Ну ладно, иди. Сейчас приду». Спускаюсь вниз, все ждут. Я молча сажусь. Гробовая тишина. И вдруг спускается Монин и сразу спрашивает: «А где шампанское?» Общий выдох, и засуетился Дэвид МакДональд в поисках шампанского. Вскоре все появилось. Без слов были подписаны оригиналы приемочного акта. Монину Олдекер подарил редкую ракушку, которую тот выбрал сам в одном из магазинов, а купил Даг Тэйлор. Вечером состоялся банкет. Но на этом процесс приемки «Пайсиса VII» не закончился. Предстояла еще отправка аппарата в Советский Союз на одном из наших грузовых судов, стоящих в порту Савонна.

Конец ознакомительного фрагмента.