В стремлении – жить!

Анатолий Полишко, 2022

Потрясающая по своей искренности и правде книга. История жизни молодого паренька, практически мальчишки, попавшего в самое горнило Великой Отечественной войны. Плен, побег, штрафная рота. Награды и звания. Смерть товарищей, голод и холод. И на фоне этого ада – первое нежное чувство… Каждое слово повествования пронизано любовью к Родине и своей семье. И каждое мгновение жизни посвящено высшей цели – быть человеком. Если вы хотите узнать настоящую правду о священной Отечественной войне – эта книга для вас!

9

В январе 1942 года стрелковый полк, пополнившийся свежими подразделениями, прошедшими боевую подготовку, полностью укомплектованными штатными единицами вооружения, готовился вместе с другими частями и соединениями Юго-Западного фронта к проведению задуманной вышестоящим командованием фронтовой операции по освобождению территории Харьковской области.

В одном из этих прибывших недавно на фронт подразделений находился рядовой Иван Полуэктив.

Четырёхмесячная боевая учёба придала молодому бойцу больше уверенности в своих силах, во взгляде и фигуре вырисовывались мужественность и уже неподдельная взрослость.

Когда их рота прибыла на передовую, вместо подразделения, отправлявшегося на отдых и переформирование, последовала команда занять уже подготовленные окопы, осмотреться и приступить к маскировке и улучшению занимаемых позиций. Напротив, за рядами колючей проволоки, на небольшой возвышенности виднелось село, занятое немцами. Оно носило смешное название Длинненькое.

Основной массе бойцов повезло, так как не надо было долбить замёрзшую землю, строить землянки. Но отделению бронебойщиков пришлось оборудовать позиции своих двух расчётов, поставленных на флангах роты, так как у заменщиков ещё не было противотанковых ружей. Начались так уже хорошо знакомые Ивану земляные работы. Только теперь было понятно, что если как следует не зароешься в землю, не замаскируешь позицию, не подготовишь запасную, то вряд ли долго проживёшь. Бронебойщики с ожесточением начали долбать землю, с некоторой завистью поглядывая на сослуживцев, пришедших на готовенькое. Но когда командир роты старший лейтенант Макаренко, пройдя по всем траншеям и окопам, приказал взводным дать команду на улучшение всех позиций, занимаемых ротой, и все бойцы начали копошиться, углубляясь и маскируя свои огневые точки, бронебойщики заметно ожили, так, словно получили подмогу и дополнительную силу. При этом они подшучивали друг над другом, пытаясь по мере возможности хоть как-то отвлечь своё тело от тяжести выполняемой работы.

— Ну что, Ванька, что пыхтишь и пускаешь пар, как паровоз? Смотри, чтоб задний клапан не открылся, а то придётся противогаз надевать, — кричал, махая сапёрной лопаткой, Кривошеин.

— Не бойтесь, товарищ младший сержант, клапан не откроется, давно уже уголёк прогорел, — несколько неожиданно для себя ответил Полуэктив, намекая на отсутствие запаздывающей где-то полевой кухни.

— Да, действительно, кишка к кишке уже прилипла и хочет от горя задавиться. Пора бы и пожрать.

Постепенно позиция бронебойщиков приобрела привычные очертания, как и весь передний край, занятый окапывающимися или уже окопавшимися боевыми подразделениями.

Наконец появилась полевая кухня с долгожданным обедом. Через некоторое время последовала команда на приём пищи. Как-то сразу подобрели лица бойцов, радостно расправлявших усталые руки и плечи.

Весело забрякали ложки и котелки, как будто напевали несуразную и немелодичную, но всё же чем-то приятную песню.

Потом было три относительно спокойных дня, когда можно было немного расслабиться.

Иван, как и все другие новички, постепенно привыкал к периодическим перестрелкам с обеих сторон, осветительным ракетам, зависавшим над немецкими окопами, далёкому урчанию немецких танков и другой техники. Но на четвёртый день что-то стало меняться: забегали связисты и посыльные, потом к ротному были вызваны командиры взводов. К вечеру уже все бойцы негласно знали, что завтра начинается наше наступление. Смысл этого слова — наступление — не сразу дошёл до Ивана. Но потом вдруг он со всей ясностью понял, что завтра у него первый бой, который может стать и последним в его короткой жизни. Как-то сразу накатилось волнение, а сможет ли он не испугаться, сможет ли перебороть страх, но давнее мальчишеское, а теперь уже почти взрослое сознание говорило о том, что главное — не опозориться, а значит, стиснуть зубы и преодолеть этот подлый, предательский страх, сказать себе: «Я мужик, я смогу!» Он много раз как будто перекручивал плёнку мыслей, возвращая и возвращая всё в исходное положение.

В конце концов, уже устав от надоедливо повторяющихся в мозгу слов, он решил: «Должен смочь! Я ведь не трус!» Но тут же червячок сомнения как будто шепнул: «Кажется, не трус?!»

Наступление началось на рассвете 18 января с нашей массированной артиллерийской подготовки. Иван, прижавшись к стенке окопа, наблюдал за фонтанами подбрасываемой взрывами земли на немецкой стороне. Ему казалось, что вздрагивание земли передаётся в каждую клетку организма, заставляя его тело вибрировать и трепетать. Вдруг в голове возникла злорадная мысль: «Вот вам, гады, получайте, фрицы паршивые!» Он думал, что теперь-то они легко возьмут это смешное Длинненькое, после такого мощного артналёта.

Расчётам бронебойщиков было приказано во время атаки оставаться на своих местах, выявлять огневые точки противника и своим огнём подавлять их.

Артиллерийская подготовка закончилась. Едва замолкли пушки, последовала команда ротного Макаренко:

— Рота, в атаку, цепью, вперед! За Родину! Ура-а-а!

По мере того, как бойцы, покидая окопы и разворачиваясь в цепь, начинали полубежать-полуидти, «Ура!» превращалось в отчаянное и надрывное «А-а-а-!», которое прекратилось, когда с немецких позиций последовал шквальный огонь.

Этот немецкий огонь вызвал у Полуэктива такое удивление и внутреннюю оторопь, что когда Кривошеин выстрелил, он только после свирепого окрика сержанта «Ванька, мать твою, патрон!» пришёл в себя и начал действовать, как тому учили, хотя он, как ни пытался, не понимал, куда стреляет его командир, цели он не видел.

Тем временем, не пройдя и половины расстояния до позиций противника, рота залегла. Немцы не давали даже поднять головы, без передышки поливая огнём из пулемётов и пехотных миномётов.

Кривошеин пытался вычислить огневые точки и стрелял, с остервенением матерясь и ругаясь на себя и заодно на Ивана за промахи, за то, что немецкие пулемёты всё били и били, не жалея боеприпасов, поднимая полоски брызг снега и земли в рядах наших бойцов.

Младшему сержанту было понятно, что надо менять позицию, зайти с фланга и лупануть по этому проклятущему пулемёту, точнее, по пулемётным позициям, но без команды это он сделать не мог… приходилось ждать. И когда к ним в окоп спрыгнул посыльный от командира взвода, Кривошеин с облегчением подумал: «Наконец-то!» Задание было получено именно такое, как и предполагал и о чём думал наводчик. Он даже мысленно возликовал своей прозорливости, сказав самому себе: «Соображаешь, Тихон Матвеевич!»

Иван, услышав эти тихо произнесенные слова, недоумённо спросил:

— Кто это — Тихон Матвеевич?

— Дед Пихто. Дурень ты, малой. Своего командира надо знать наизусть и понимать наскрозь, понимать даже, когда он хочет пёрнуть, а когда по шее дать, — как всегда язвительно ответил Кривошеин. Но это слово «малой» в его устах смягчало всю остальную колкость и грубость, брошенные своему второму номеру. Кривошеин ясно понимал, что сейчас и ему, уже понюхавшему все прелести войны, и вот этому, по сути, мальчишке предстоит выполнить трудную, может быть, смертельную, но такую необходимую работу. А Иван был удивлен и этому парадоксальному обстоятельству, и самому себе, что за эти месяц-полтора он впервые узнал, как звать-величать Кривошеина, который был до этого только командиром расчёта, или младшим сержантом, или наводчиком, или первым номером, или в его мыслях просто Кривошеиным, но никак уж не гражданским «Тихоном Матвеичем».

— Полуэктив, будешь следовать за мной в двухтрёхметрах. Без моей команды не высовываться. Одним словом, поперёд батьки в пекло не лезь, а то отшибёт головёнку-то и не заметишь, куда она пропала, — это было сказано так яростно и убедительно, что как-то сразу внутренне мобилизовало Ивана. Он почувствовал, как его организм настраивается именно на тяжёлую работу, а мандраж страха смерти превращается в мандраж нетерпения: начать эту, теперь уже неизбежную, боевую работу.