Жизнь прожить – не поле перейти. Книга 3. Семья

Анатолий Крикун

Роман-эпопея, семейная сага, основанная на истории моих предков. Главный герой романа – георгиевский кавалер, участник Мировой войны, Революции и Гражданской войны. Удивительная история его биографии проходит на фоне важных событий истории России с участием главных действующих лиц и простолюдинов. Роман – попытка осмысления исторического пути России в первой половине 20-го века.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Свадьба гудела на два села два долгих тёплых летних дня. Весенний сев остался позади, до осенних хлопот было

далеко, пора сенокоса не пришла и мужик получил

передышку. Война откатилась на восток за Урал, где битые красными полки Колчака ждали суровые сибирские мужики, сбившиеся в партизанские отряды для защиты своих хозяйств от экспроприаций и грабежей оголодавшей и ослабевшей Сибирской армии. Массовое дезертирство рядовых мобилизованных солдат доконало эту армию, которую катил по железной дороге и вёл по бескрайней тайге адмирал и покоритель северных широт, влезший в большую политику «Верховный правитель России», так и не осознавший, как другой лидер белого движения — генерал Деникин, в чём сила большевиков. Ошибка эта стоила бесславного конца его армии и его личной трагедии.

Невзгоды войны и страхи, на эти дни, выветрились из сознания людей, отвыкших от простых житейских

праздников. Широкие столы, стоявшие во дворе, были

накрыты, не хуже, чем в подзабытые довоенные времена в

не бедном и разросшемся селе. Дружкой со стороны

Степана на свадьбе был Пётр, с которым вновь сошёлся Степан, забыв все недомолвки и временные расхождения. Прижимистые крестьяне, как-то, исхитрялись уберечь

часть своих трудов и явили щедро их плоды в общий котёл по такому долгожданному случаю. Мать упросила Степана одеть все награды, отстирала и отгладила его привычную военную одежду; другой у него не оказалось. Зато

подружки, уже воспитывающие детей — подростков,

обрядили Марию так, что и городским барышням стало бы завидно. И откуда это всё взялось! Когда её вывели в наряде невесты, под фатой, в белоснежном платье, с высокой

причёской и передали в руки принаряженного и развесёлого Данилы, тот присел от удивления. Степан увидев Марию в наряде невесты, ошалел от неожиданности. В таком виде он никогда не представлял её. «Краше, чем дамы на

полковом балу» — всплыло в сознании Степана. Бесконечно долгие десять лет — от первого взгляда, брошенного на

берегу зелёноглазой речки Дёмы на русалку, до дня, когда она предстала перед ним в подвенечном платье, остались позади. Позади остались и многие страсти и переживания. Для новобрачных открыли в Боголюбовке и церковь в будний день и отыскали священника. Степан предстал при полном параде с царскими наградами и серебряными

часами что тоже красовались на груди. Молодость ушла, казалось бы безвозвратно, но заглянув в глаза друг друга, оба увидели тот огонёк рождественского костра, что разжёг в их сердцах пожар, запылавший вновь от не затухавшего костра любви у которого грелись души в самые холодные дни жизни. Ни долгая разлука, ни страшная война не смог-

ли потушить его.

Два дня заливались гармошки, дрожала от топота ног земля, от песен качались ветви сирени. Мутный самогон развязывал языки и веселил тех, кто был охоч выпить

горячительного. Данила с Фёдором сидели в обнимку и трезвыми глазами смотрели на веселье, вспоминали о своей молодости. Данила испустил слезу, когда вспоминал, как Алёна желала и ждала этой свадьбы. Меланья отирала платочком глаза, любуясь парой новобрачных, чинно

восседавшей на почётном месте и исправно исполнявшие настойчивую команду — «Горько! «В их сердца вливалась радость и сладостное ожидание того мига, когда закончатся

обязательные на этот случай церемонии и, наконец,

новобрачные останутся наедине со своими бурлившими чувствами. Мужики лезли к Степану целоваться и пытались заводить разговоры о царе, большевиках и ещё о чём — то, что пролетало мимо его ушей. Степан целовался, но в разговоры не вступал, ловко избавляясь от собеседников. Склонившись к Марии, на ухо сказал в свадебном веселье:

— Сколько жизнью отмеряно — всё наше и радость и горе. Нам любви нерастраченной на сто лет хватит! Рожай мне детишек сколько бог пошлёт! Всех на ноги поднимем!

Мария с гордостью отмечала, что муж пользуется

уважением у возрастных мужиков. Большинство

одногодков Степана — кого не унесла война и не разбросала жизнь, уже имели семьи и воспитывали детей. Ребятишки сновали по обширному двору и полисаднику прибранному и разукрашенным зеленью и цветами. Осмелевшие дети,

подсаживались к родителям, повеселевшим и

добродушным. Меланья угощала их сладостями и

вкусностями со стола. Один повеселевший папаша налил своему мальчику сладенькой кислушечки, что была для женщин, и дал глотнуть своему дитяте. Тот попробовал и поперхнулся, а папаша получил от Меланьи подзатыльник. Беседы за столом два дня заканчивались далеко за полночь. В излишних возлияниях и дебошах никто не отличился. Гости знали, что и Данила и Фёдор с Меланьей этого не терпели и, уважая их, знали меру. Мария сидела прижав голову к груди Степана и слушала как отсчитывают ход серебряные часы деда Евсея, что принесли ей суженого и счастье. С ними Степан не разлучался и хранил у своего сердца. Слышала Мария и как бьётся сердце Степана. На душе было светло и казалось, что это счастье будет длиться вечно. Мария не замечала вокруг никого и ничего и была глуха. Она погрузилась в иной мир, где всё её сознание и её плоть поглотил Степан, терпеливо переносивший шум и суету этого самого счастливого дня. Прижавшаяся к нему жена стала и его сознанием и плотью без которых он уже не мыслил своего дальнейшего существовния. Голова

кружилась от сознания близости любимой. До его сознания дошло, что все обещания и клятвы и присяги царям и властям не стоят верности своей земле, где лил пот и кровь, своим родным людям, что взростили его, своей

единственной верной и любимой женщине и своим

будущим детям, которые должны стать его продолжением. Эту простую житейскую мудрость он в полной мере

осознал только сейчас. И множество гостей явившихся на свадьбу, по приглашению и без него, и, на время забывших о бедах и горестях, веселившихся от души и вспоминавших за столом свои счастливые, памятные, радостные и смешные случаи из своей суматошной жизни, укрепляли Степана в его мыслях. « А много ли человеку надо? От жизни можно взять всё чем она богата, но если тебе не с кем поделиться своим богатством души и нет людей которые тебя искренне любят и нуждаются в тебе, то и жизнь не окрашивается тем, что называется счастьем, — пусть, даже сиеминутным. Василий с Петром

хозяйничали на свадьбе и своими гармошками гнали развесёлых мужиков и девиц на пляски. Пётр, теребя гармонь, отплясывал так, что

болели ноги и прогибалась земля, но в глазах радости не было. Ночью, когда деревня спала, его гармонь выдавала страдания, а по щекам текли слёзы, что не встретил такую как Мария. И хотя отбою от невест не было, глаз не

останавливался ни на одной из них. В роще пели соловьи. Степан и Мария засыпали на заре, проваливаясь в

беспамятстве, и крепко обнявшись, в утреннюю прохладу, словно входя после жаркого солнца в свежесть реки.

Данила, давно приготовившийся к тому, что останется один в своём большом доме, на свадьбе дочери сошёлся с симпатичной вдовой-переселенкой на которую ещё раньше положил глаз. Война забросила её из Белоруссии на Урал. Муж сгинул на войне, немцы сожгли деревню, брошенную людьми. Судьба-злодейка забросила одинокую женщину, оторвав её от родной земли и близких людей, и бросила в бурлящий поток, как щенка в реку в весеннее половодье. И сколько было таких в лихое время когда рушился привычный мир! И благом было, когда такие щенки находили опору и пристанище. Батрачка, годная и жадная до всякой работы, и сама отличила рассудительного и непритязательного Данилу. Мария, в первый же день свадьбы, куда отец пригласил свою симпатию для помощи, отметила перемены произошедшие с отцом и, когда тот,

смущаясь от расцветшей нежданной любви, попросил у дочери совета, она только обняла отца и кивнула головой одобрив выбор и радуясь произошедшему. Глядя на отца, она почувствовала сердцем, что отец нашёл ту половинку, что успокоит его душу. Да и с первого взгляда, внимательно брошенного на избранницу отца, она, ждавшая долго своего суженого, определила женским чутьём, что эта связь нужна обоим. Два одиночества искали и нашли то, что залечит душевные раны и даст новый смысл жизни.

Оставшиеся дни, быстро пролетевшего отпуска, Степан провёл ни на час не расставаясь с женой. День он, вместе Василием и отцом, проверял хозяйство и инвентарь. Отбил две косы и сообщил, что с Марией отправляется на покосы. Корова, лошадь и мелкий скот ещё были в хозяйстве. Руки и душа истосковались по знакомой с детства работе к которой не прикасался добрый десяток лет. Когда только начинало светать Степан с Марией, по холодку, взяв косы, брусок и две корзинки с едой и питьём, отправлялись на покос к реке. Утренняя заря сменялась восходящим из за леса диском солнца, начинавшего согревать землю. Трава вдоль дороги, вобравшая за ночь соки земли и утреннюю росу, сверкала на солнце как малахит. На луговине и опушке леска разнотравье вытянулось по пояс и мешалось с полевыми цветами. Густой запах мёда щекотал ноздри. Привычное с детства место, в тени деревьев и кустарника, где разводился костёр, ставился шалаш и отдыхали, почти не изменилось. Всю дорогу новобрачные вспоминали события свадьбы где заприметили массу разных событий и никак не могли наговориться. Степан на плече нёс две косы, сверкавшие на солнце как отточенные клинки несущие смерть живым цветам и траве. Степан уже опробовал косы, срубив бурьян на конце о города и за баней. Мария в левой руке несла корзинку. За плечами Степана висел армейский вещмешок — постоянный спутник солдата. Свободные руки сцепились

в объятие не желая хоть на миг расстаться. Два взрослых человека, как шаловливые дети, смеясь и пускаясь

вприпрыжку, радовались и солнышку, и мягкой траве, и своему счастью. Жизнь представлялась безоблачной, как синее небо над головой и вечный фонарь, что и ночью отражённым светом луны будет освещать дальнейшую жизнь как, слепящее глаза, дневное солнце в зените. Отдохнув под берёзой, ветви которой опускались до земли, прислонив спины к прохладному белому стволу и, впитав через дерево внутренние силы земли, Степан с Марией принялись за дело. Данила, за имением двух своих дочек приучил их и к мужским

хозяйским делам и Мария управлялась и с вилами и с косой. Степан подшутил:

— Ты мне, милашка, пятки не отстриги, а то я давно косу в руки не брал.

— А ты, милой, поспешай и на меня не оглядывайся, небось не забыл на войне, как с ружьём бегать. Если голова кругом пойдёт, так я угляжу. Не гонись, оставь силушку на ночь!

Оба расхохотались. Пели птицы, свистели косы, ровным рядком ложилась скошенная под корень трава,

испускавшая на солнце сладковатый запах. Степан затянул походные песни под свой шаг. Мария одно время не

отставала от мужа и подгоняла его частушками. Мерно

колыхались плечи, пот пропитал белые рубахи тёмным

пятном на спине. Пройдясь вдоль опушки, где росла самая высокая трава, местами в рост Марии, и, отметив что жена запыхалась, Степан скомандовал:

— Отдых!, — подхватил её на руки и отнёс в тень берёзы.

— Ты уж не томись за мной гнаться. Видишь сил у меня хватит. Твоё главное дело теперь — детей рожать, ты уж не девчёнка. Мне от тебя и сынов и девок надо. Истосковался я по работе.

Степан принёс начавшую подсыхать траву, пьянящую пряным запахом, расстелил под берёзой и уложил Марию. Осторожно гладил разгорячённое тело. Мария, закрыв

глаза, с улыбкой на алых губах дождалась нежного

прикосновения губ. Лицо окрасилось в пунцовый цвет. Ей вспомнилось, как на свадьбе она ощущала это

прикосновение под хохот и пожелания с присказками

подвыпивших гостей, и стариков и молодух, сыпавших

советами, и тогда это казалось ей неприличным и лицо оставалось бледным. Её чувства были скованы на людях, как бочка железным обручем. Сейчас же она раскрыла все свои чувства и так прижалась к любимому, что у того на спине расползлась рубашка залежавшаяся на дне сундука.

Когда солнце достигло зенита и стало жечь нестерпимо, положив косы в тень, сходили к реке, поплескались и

остудили тело. Набираясь сил, самую жару перетерпели

под берёзой после обеда. Степан растянулся на траве, сон сморил его. Радужные круги мельтешили в глазах, а потом темнота погрузила в сон, где пели райские птицы и в поле ходила, в длинной рубахе, с ромашковым венком на голове, его Мария. На устах, храпящего во сне, блуждала улыбка, а у его груди сидела Мария и отгоняла назойливых слепней. Когда она бросала взгляд на плечо мужа и видела синий шрам от куска металла, у неё по телу пробегал холодок.

После обеда прикатили на телеге отец с матерью и Василий с пышногрудой девицей, которая так отплясывала на свадьбе, что удивила всех. У неё на хуторе скрывался от мобилизаций Василий. Там прижился и сошёлся. Запылал костёр где Наталья (так звали подругу Василия) затеяла чай с супом. Отец, по-хозяйски, осмотрел покос и остался доволен увиденным — травы были высокие, в соку и не полегли от ветров. Василий натаскал из рощицы сухостоя. Каждому нашлось дело. Степан отбил ещё две косы. Фёдор подошёл к Марии:

— Как, дочка, не утомилась? Эвон сколько навалили!

— Привычная я, да и день сегодня первый как за косу

взялись.

Тут и Василий слово вставил: — Ты шибко не налегай и

для муженька поберегись.

— А ты, родственничек, свою кралю побереги. И откуда ты такую выкрал? Никак как в бегах был, так в лесу и встретил. Что — то раньше я её не замечала. У неё то сил в избытке. На свадьбе так отплясывала, что тебя шатало. Смотри, как бы тебя не свалила.

— Вот так отбрила, — засмеялся Фёдор и Меланья растянула на лице улыбку.

— Скоро ли на твоей свадьбе гулять придётся, братишка? — подключился к разговору Степан.

— Вот если от армии сбегу и война кончится, то и у меня попляшите, — отшутился Василий.

После обеда, Фёдор, принявший командование на себя, распределил всех по работам.

— Часа через два, как солнышко остывать начнёт, так и пластать начнём. Ты, Степан, забойщиком. Васька жиру в лесу нагулял и за тобой поспевать будет, а я в погонялах за вами. Девицам в переменку часа два за мной идти, а потом к граблям пристрою, а мужики пусть поглядывают чья краля покраше, да по работящей. Свою молодуху поберегу — у костра посажу, пусть косточки погреет, чтоб меня ночью согреть.

Меланья шутку не восприняла и ответила:

— Смотри старый охальник, как бы граблями не зашибла.

— Вот и хорошо, будешь нас граблями подгонять. Завтра дочки — командирши со своими мужиками и детишками обещались подсобить. Зря что ли на свадьбе артачились. Так что, дня в четыре, траву с ленцой свалить успеем такой артелью. А если так, как Степан с Марией завелись, то и за три дня управиться сможем; лишь бы дождь не зарядил — сухую то траву убрать полегче будет. Отдыхайте пока. А к тебе, Степан, разговор есть. Пойдём на бережок, может

раков наловим. Они, говорят, ещё не перевелись. Возьми в телеге сетку и крошеное мясо.

У берега спустили сетку в воду и присели на траве. Степан примостился рядом в ожидании разговора и

терпеливо ждал когда отец его начнёт.

— Как дальше жизнь свою строить думаешь? Может что-то подсказать смогу? Девки — те отрезанный ломоть. Они за мужьями определились и детишками обзавелись. Василий женихается, видно, скоро ещё одну свадьбу играть — тебе, уж, под тридцать лет. Род наш крестьянский и земли сейчас на всех хватает — только трудись. Да и в тебе, я знаю, мужицкая закваска. Долго ещё лямку солдатскую тянуть будешь?

— Это, отец, пока не мне решать. Пока война идёт, я как Васька, по лесам бегать не собираюсь. Сам знаешь, что за это может быть. Явится любая возможность — я на землю вернусь. Ремесло военное тяжёлое и всякой власти необходимое. Только мне оно на душу не легло, хоть и обучен и кормит оно. Крови хлебнул и сердце ожесточил, а сейчас к жене, к земле и детишкам прилипнуть хочу. За меня, отец, не беспокойся. Всё что надо мужику — ты, мне с матерью дал. Спасибо вам за это. Ваську жени и хозяйство ему доверь, а я свою жизнь построю. Не знаю как она

повернётся, но сделаю всё, чтоб ни вы, ни Мария нужды не знали. В город меня не тянет. А дом срубить и хозяйство завести сил хватит, да и Мария не белоручка. Она у Данилы и Алёны всем работам обучена сызмальства. Война, видно, к концу скоро придёт. Не одолеть белым простого люда. Мужик к большевикам шатнулся, как распознал за что белые воюют — за единую и неделимую Россию с поляками,

финнами и азиатами. Мне одной России вдосталь, а если кто с нами мирно жить захочет, то я не против. Мировая

революция мне не к надобности — пусть, кто хочет, тот и

творит её — хоть японец, хоть француз. Работа мужицкая

вечная и самая нужная. Должно вскорости полегчать!

Сколько ж это можно терпеть! Я и царю и власти кровь свою лил, а теперь и за себя постоять хочется. Жизнь она мозги на место должна ставить.

— Хорошо, коли так думаешь, сынок. Вот и мать

успокоится, что к дому тебя тянет. Сходи, ка, посмотри,

может раки наползли.

С десяток раков в сетке обосновались и шевелили

длинными усами.

— Вот, не зря и посидели, передохнём и к ночи ещё травы навалим.

Когда вернулись, Василий уже сооружал из жердей,

ветвей и сена обширный шалаш. В четыре косы работа

заспорилась. Мария с Натальей шли за Фёдором и менялись на ходу. Через полчаса они подотстали на длинных покосах и слышался только их смех, видно, быстро сдружились и нашли о чём говорить. Фёдор махнул на них рукой и отправил к граблям. Там они из трав повыбирали зверобоя и душицы, чтобы заварить чай и переворачивали с Меланьей подсохшую траву. Мужики, молча, сосредоточенно и медленно, как лодки против течении, плыли по зелёной глади луга. Степан вёл этот караван с остановками. Утирали рукавом пот со лба, звенели бруском по лезвию косы и вечером, по холодку коса, со свистом валила траву на тёплую землю. Надоедливые слепни в жару липли на мокрые спины и испытывали терпение и волю мужиков. Из под фуражек по лицу бежал пот. Обожжённые солнцем шея и плечи ныли от боли. Ничего не поделаешь — страда! Роздых будет зимой. Меланья кипятила второе ведро коричневого, крепко заваренного травами чая. До темноты два раза после обеда садились у костра подкрепиться под развесистой берёзой. Трава наполняла воздух запахами лета. Суп, мясо, раки и снедь, что осталась после свадьбы, утрамбовывалась в желудках. «Не полопаешь — не

потопаешь!» — вспомнил Степан солдатскую мудрую

присказку. По полчаса, после трапезы, мужики лежали в теньке, закрыв глаза. Наталья щекотала травинкой

храпящего Василия. Мария сидела молча у изголовья

Степана, накрыв его лицо платком, и понимала, что был разговор с отцом касавшийся устройства дальнейшей

жизни. Степан ей уже намекнул, что, возможно, придётся переехать в город и это тревожило её. Оторваться от

привычной жизни было нелегко, хотя сестра расписывала преимущества городской жизни, где не нужно было вставать спозаранок и до вечера заниматься хозяйственными делами. Если у мужа есть денежная работа и паёк, то жене можно и поспать и забот поменьше. Степан чувствовал её тревожные ожидания и успокоил её ещё на свадьбе сказав на ухо: «Как только в городе обустроюсь и определюсь и решим как быть. Я без тебя никуда».

По окончании отпуска Степан явился к военкому, который встретил его как старого знакомого. Без всяких предисловий вручил ему две бумаги. Одна была приказом на назначение инспектором по военной боевой подготовке, а другая — ордером на получение жилища на предъявителя. Сказал, чтобы в финансовом отделе получил месячное

денежное содержание и документы на продовольственный паёк. Объяснил где отыскать предоставленное жильё и кому предоставить ордер. О предстоящей работе сообщил, что для Степана, как кадрового военного с большим боевым

опытом, дело посильное — организовать и инспектировать боевую подготовку в милицейских частях, вооружённой

охране и запасных воинских частях на территории губернии и новообразованной республики от Камы до Урала. Все бумаги лежат в кабинете; будет у него и телефон и

секретарь. Подчиняться будет непосредственно военкому. Командировки и средства на это — по приказу.

— Вот тебе ключи от кабинета и от дома, знакомься с

людьми, читай приказы на доске объявлений, со всеми вопросами ко мне без стеснений. Как свадьбу справил?

— Весело!

— Вот и хорошо! Дом сегодня же посмотри и жену перевози, работу мы ей подыщем. Каждый день сбор у меня в кабинете. Да, зайди к интенданту и подбери для себя соответствующую форму. Колчак в Москву шёл на парад, а трофеи все у нас теперь.

Степан осмотрел запылённый обширный беспризорный кабинет, проверил телефон, глянул на гору бумаг с которыми предстояло разбираться. Получил деньги и довольствие, подобрал форму, так чтоб не ударить в грязь лицом и принять начальствующий вид. Выбор был большой. Ситца в стране не производилось, а вот защитной военной формы еще при царе была запасено и прислано союзниками на многомиллионную армию, которая разбежалась и была ликвидирована. Красной армии и белой было чем поживиться. Одних войлочных шлемов как у

средневековых рыцарей названных «будёновками» — горы. Переобмундировался в кабинете. Телефон пока не звонил. Пообедал в столовой и в благодушном настроении сел в

скверике на скамью. Глянул на часы и решил передохнуть, прежде чем отправится на поиск жилища и подумать о произошедших в его жизни переменах. К нему подсели два франтоватых парня с бидончиком пива и принялись медленно тянуть его. Потом достали потрёпанную колоду карт и принялись играть в «очко», комментируя свои удачи. В Степане проснулся дремавший азартный инстинкт и интерес, появившийся в лейб-гвардии полку от безделья, и где Степан был весьма удачливым игроком. У нижних чинов он постоянно был в выигрыше и почитал себя мастером. Карты давно в руки не брал, но, как оказалось, тягу к ним не утратил, стоило лишь их увидеть. В кармане у Степана находились советские денежные знаки имевшие ограниченное хождение и вялая торговля ещё местами теплилась. В новоявленной Башкирской автономии

торговля по договору с Российской Федерацией была

разрешена и туда торговцы летели, как мухи на мёд. Уфа ещё не входила в состав Малой Башкирии и деньги здесь имели значение больше символическое, хотя тайком

торговля шла. Парни, заметив интерес Степана и, отметив серебряные часы, что он им продемонстрировал когда

сверял время, стали его подначивать сначала на игру в «фарт» без «интереса», а потом соблазнили и на «интерес». Степан согласился, но только с новой колодой. Парни согласились и из недр большого кармана достали две

колоды нераспечатанных карт и предложили Степану

самому распечатать любую колоду. Степан вытащил пачку малополезных денег. Парни переглянулись. Один быстро

сбегал ещё за пивом, видно знал местных торговок. Принёс и три кружки. Один из парней, что был покрупнее, заявил что язва замучила, а другой пил и всё больше веселел и постоянно подливал Степану. Игра пошла на деньги и Степану всё фартило. Весёлый парень проигрывался

постоянно и чертыхался. Чем больше пива оседало в животе Степана, тем меньше стало везти. Пачка денег истощилась, а азарту добавилось. Голова кружилась и росла злость. Крепкий парень предложил сыграть на часы, Степан

отказался, но в кармане почувствовал ключ от нового жилья и предложил сыграть на квартиру,

продемонстрировал ордер и бросил его на кон.

Удостоверившись что есть документ, и, взяв на кон ключ, выгребли из необъятных карманов все свои деньги, что обнаружились, и, кроме денег, поставили на кон два

перстня. Гора денег и сверкание камней, которые стоили больше приданого Марии, которым он не захотел

рисковать, а вот гора ценностей на фоне бумажки с ключом разожгли страсть. И карта пришла хорошая. Тощий объявил перебор и тяжело вздохнул. Степан открыл свои карты и с нетерпением ждал что вскроет, так и не представившийся, крепко сбитый с бегающими цепкими глазами парень. Медленно, одну за одной, с равнодушным видом, он выложил карты на доску столика в сквере. У Степана по спине побежал холодок, как перед атакой из окопа, и зашумело в голове. «Бывалый» картёжник сгрёб всё лежащее на столе. Ключ и ордер уплыли вместе с камушками и ворохом дензнаков в кожаный саквояж. Планы, которые только что строил Степан, рухнули и виноват в этом был он сам. Всю ночь он просидел в сквере. Город был безлюден. Раза два где-то протрещали выстрелы. Милицейский патруль один раз проверил документы. « Неужели всё рухнет и ему не оправдаться! Что делать?».

Два следующих дня Степан провёл в командировке в Чишмах. Когда вернулся то ему сообщили, что в его отсутствии в дом проникли два известных неуловимых грабителя и устроили там гулянку. В результате,

купеческий дом, со всем содержимым, предназначенным по ордеру Степану, сгорел дотла с тяжёлыми последствиями. Два, с трудом опознанные трупа, большая опорожнённая

бутыль самогона и обгоревший саквояж с камнями и

золотыми николаевскими монетами были обнаружены на пепелище. Что послужило причиной пожара выяснять не стали: пьянка, не затушенная лампа, папироса или

умышленный поджог, никого не интересовало. Милиции, избавившейся от одной из проблем было только облегчение Когда это сообщили Степану он только криво улыбнулся и на предложение получить новое жильё в кирпичном доме, сбежавшего с Колчаком чиновника, попросил выделить резвую лошадь которую будет держать в деревне. До места службы два часа рысью и к девяти часам будет на службе как штык, а при командировках за лошадью присмотрят. Да и жене в деревне будет спокойнее. На том и согласились. И Мария такому решению была рада. С сослуживцами Степан сошёлся быстро. Его трудовое происхождение и геройство у Ворошилова и Чапаева и, даже у царя, о которых тоже прознали, помогали в делах. Работа не тяготила и успешно двигалась. Вечером Степан уже бывал дома, где его с нетерпением ждала Мария, которая расцвела и стала

округлять фигуру. Степан не придавал значения этому, пока жена не сообщила, что к весне будет на сносях. Степан подхватил её и так поднял на руках вверх, что испугал

Марию и сам испугался. Потом долго успокаивал Марию, прикладывался головой к животу. Мария только

смеялась:

— Больно скорый ты! Хочешь услышать как ножкой бьёт, так рано ещё.

Урожай по осени выдался знатный, но большую часть зерна выгребли по продразвёрстке, а торговать было

запрещено. Оставили на прокорм семьи и посев. Зато сена заготовили в достатке, но его только скот ест а не комиссары. Огород с садом оказались тоже урожайными. Пайка денег и аттестата хватало чтобы жить безбедно. Да и хозяйство три мужика ладили исправно. К весне Степан ждал первенца в семье. Мария располнела и её оберегали от тяжёлых работ и Меланья её поругивала за чрезмерное усердие и не чаяла души в снохе.

Степан, надолго оторванный от родных мест,

вернувшись, отметил те изменения, которые произошли за восемь лет с его земляками и с его землёй, где он рос. Тысячи переселенцев, сорванных с разных мест где гремела мировая война, нашли убежище на Урале. Сёла разрослись и появились новые. Черниговку, Боголюбовку, Богомоловку и другие русские сёла пополнили беженцы из Украины, Белоруссии, Прибалтики. Устраивались и вписывались в новую жизнь не без труда, на скорую руку и несли новые проблемы. Но тогда, война грохотала вдалеке и возвещала о своём присутствии похоронками, увечными воинами и растущии налогами. Война же гражданская, внутренняя, перепахала этот центральный край огромной России,

перевернув всю жизнь, как пласт целины при весенней пахоте. В 1917 году, после переписи населения, когда с

фронта срывались сотни тысяч солдат наплевавших на всякую власть, чтобы успеть к очередному переделу земли. Большевики оседлали это стихийное движение

направленное на всеобщий «чёрный передел», оттеснив

спешным «Декретом о земле» выразителей интересов

крестьян — партию народников социалистов

революционеров, создавших самую массовую

политическую партию в России.

Большевистский узаконенный передел отдал всю землю в руки крестьянских комитетов, изъяв всю землю у тех, кто на земле не трудился лично. Это одна из главных причин того, что большевики, при всех грехах и насилиях во время войны над трудовым крестьянством, удержались у власти. Земля досталась тем, кто хотел и мог обрабатывать её на справедливой, по мнению крестьян, основе. Извечная мечта о своей земле для всех тружеников обернулась кровавой междоусобной войной, стиравшей с лица земли целый класс помещиков-дворян, бывших долгое время

опорой монархии во главе которой стоял главный помещик. Была посеяна надежда на быстрое избавление от бедности и нищеты значительной части деревни. Опора же на бедноту — сельских пролетариев, породила невиданные ранее потрясения в самой деревне. Крестьяне же в ходе

Гражданской войны убеждались, что истинными хозяевами земли и их труда является прожорливая власть во всех её видах. И власть советская и белая власть, и власть разномастных атаманов и демократических правительств, и бандитов хотела есть и пить — и все власти мужик должен кормить не обещаниями, а ситным хлебушком и маслицем. Хуже всего, когда власть эта колеблется и неустойчива и к каждой надо приспособиться. В головах мужиков крепла мысль, что только власть мужицкая и сможет понять их, но как до такой власти дойти толком не знали, а такой власти не являлось, а махновщина только плодила новые безумия.

За время Гражданской войны в Уфимской губернии

много раз менялась власть, двигались фронты, гремели сражения, лилась кровь. Все старые противоречия и обиды и родившиеся новые, порождали страшные эксцессы. Со времён пугачёвщины в достославные времена"матушки Екатерины» земля эта не видела подобных потрясений. Русская смута прошлась по краю страшной косой под которой ложились жизни, труды, надежды. 7 февраля 1920 года в селе Новая Елань Троицкой волости Мензелинского уезда крестьяне, вооружённые вилами и топорами,

выступили против продотрядов. 10 февраля отряд

крестьянской самообороны истребил Уфимский отряд из

35 человек. Заполыхал весь край. Председатель

Революционного Военного Совета РСФСР Лев Троцкий, находившийся рядом, в Екатеринбурге, слал телеграмму Реввоенсовету Туркестанского фронта: «Сдача Белебея невооружённым бандитам представляет собой факт неслыханного позора… Предлагаю виновников казнить как изменников и предателей.» Восставшие, растущие числом, как снежный ком, создали штаб в селе Бакалы и захватили Мензелинск. В Уфимской губернии число восставших

достигло 15 000 человек, а всего по краю, с Малой Башкирией, доходило до 80 000 человек. 1 марта Уфу и губернию объявили на военном положении. 4 марта 10 000 повстанцев, в пешем и конном строю, при 152-х винтовках и 2-х пулемётах, с вилами, косами, топорами и дубинами двинулись на город Бирск, славный яблоками и купцами. Они хотели объединиться с другими отрядами у Чишмов и идти на штурм Уфы. Эта «Война вил», как её назвали исследователи и в народе, а поздние историки — восстанием «Чёрный орёл», смертельно угрожало власти. Военных

частей в крае было мало. Туркестанский фронт бил белых в Азии. Для усмирения края был направлен уполномоченный

Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Сергеев А. Ф.-соратник Ленина больше известный под псевдонимом Артём. ВЧК по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом имела право применять и чрезвычайные меры. «Чёрный орёл» расправил свои крылья над краем и летал уже здесь на знамёнах Емельяна Пугачёва полторы сотни лет назад. Только не явилось того вождя и той организованности, что удалось безграмотному донскому казаку, что напугал победоносную императрицу с её умелыми полководцами. Пушки, отлитые рабочими Урала, громили и солдатские полки, а ватаги воинов — башкир брали города. Кончилось та война казнью Пугачёва на Москве, а его верных атаманов в Уфе, отсечением голов. Крестьянская стихия и анархия смели местные большевистские власти, требуя малого — не грабить и вернуть свободную торговлю. По агентурным

данным, повстанцы в количестве 25 800 человек, при 1208 винтовках (20 винтовок на 1000 человек) и 2-х пулемётах, стояли в 20 километрах от Уфы. Все, кто мог из органов милиции, частей вооружённой охраны (ВОХР), частей Запасной армии, со штабом в Самаре, и снятые с Туркестанского фронта полки, составили карательные части в 6 700 штыков, 816 сабель при 63-х пулемётах, 6-ти орудиях, 2-х бомбомётах с воздуха и одном бронепоезде, были брошены на усмирение. 7 марта был создан Полевой военный трибунал. В заложники брали целые деревни. Всех захваченных с оружием в руках расстреливать могли на месте.

Степана прикомандировали к отряду внутренней охраны, из недавно набранных из крестьянских парней

бойцов, в помощь ретивому молодому командиру и

комиссару для организации боевых действий. Военком отправил отряд под Чишмы в знакомые с детства места. Со смутной тревогой Степан принял это назначение. Мария была на последнем месяце беременности. Степан понимал, что мужики настроены в большинстве против власти, за нежелание твёрдо определить налоги и прекратить

развёрстку. Отряд в сотню штыков при 2-х пулемётах был направлен в место, где Степан в юности в лесах бродил с ружьём и знал дороги и тропинки. Приказ был прост — при отказе сдаться жесточайшим образом подавить

выступление. С началом восстания Степана перевели на казарменное положение и он не мог отлучиться домой.

Сердце рвалось к Марии, волновался за родных и

односельчан, которые как и большинство башкирских,

русских, украинских, латышских и иных мужиков стояли заодно и были в числе тех, кто поднял вилы на власть.

Деревни, через которые проходил отряд, выглядели как

мёртвые. На улицах никто не появлялся. Знали, что берут в заложники семьи тех, кто пошёл в отряды повстанцев. По снежному насту можно было легко определить

местоположение повстанцев ушедших из деревень, чтоб не подвергать деревни обстрелам. Остаться в холода без жилья никто не хотел. Ранней весной в лесу спасения нет.

Безоружным оборону построить невозможно. Надежд на победу мало. Что это было — жест отчаяния, когда терпеть уже нет сил или — надежда на чудо?

Все крестьянские бунты и войны были окрашены в красный цвет пожарищ и крови и не решали вопроса, что единственным хозяином на земле должен быть тот, кто её пашет. «Земля божья — вот и весь сказ и на ней все равны. Кто как трудится — тот так и должен жить.»

Слабое весеннее солнце искрило снег. Степан, с

командиром отряда, на лошадях направляли отряд по

санному пути к видневшемуся вдалеке голому лесу. Следы сапог, валенок и лаптей указывали направление исхода крестьян, а широкая и, хорошо утоптанная, дорога говорила о том, что лес стал убежищем для многих. На двух санях тащились пулемёты и патроны. Хмурые бойцы мерно

шагали, уперев глаза в дорогу, не глядели друг на друга, и молчали. Что происходило в их головах Степан представлял и сам думал о том же: «Как обойтись без крови». Молодой командир шарил биноклем по лесу. На опушке леса появилось тёмное пятно всё более разрастающееся как чёрная туча н грозовом небе. Тысячи полторы повстанцев рассыпались по белому снегу, как брошенная неумелым

сеятелем горсть зерна. Отряд сблизился с повстанцами. Бойцы рассыпались в жидкую цепь и с напряжением ждали команды. Два пулемёта развернулись в сторону леса и пулемётчики, лёжа на санях, через прицел ощупывали

тёмную массу. Комиссар направился в сторону мятежников. Степан взял бинокль у командира и стал рассматривать ряды заматерелых бородатых мужиков с угрюмыми

решительными лицами. Были в их рядах и совсем молодые, безусые парни скрывающиеся от военных мобилизаций.

Огнестрельного оружия Степан не разглядел. Вилы, дубины и топоры — против пулемётов! Комиссар, не доходя шагов сто до мятежников, прохрипел в рупор:

— Предлагаю всем сдать оружие и выдать подстрекателей! Обещаю сохранение жизни и справедливый суд. Жду десять минут. В случае неисполнения открываем огонь и вершим суд военного трибунала на месте по законам военного

времени! Родственники зачинщиков будут репрессированы, а дома сожжены.

В ответ прокричали:

— Обещайте отряды продовольственные распустить и

мужика работящего до советов допустить.

— Полномочий у меня таких нет и обещаний других я

давать не буду… Я всё сказал. Время пошло, — ответил

комиссар.

Десять минут прошло… Двадцать минут прошло.

Противники недвижно, в напряжении стояли друг против друга. Какие мысли мутили головы стоящих друг против друга детей крестьянских — не нехристей, а крещёных в

купели и с крестиками на шее?

Вдруг, как осенний ветер несёт пожухлую листву, тёмную толпу понесло на жидкую цепь бойцов вооружённой охраны. Снег мешал движению. Застучали пулемёты и затрещали выстрелы. Снег окрасился кровью, как ягодами переспевшей калины.

Степан видел как падали мужики, совершенно

беспомощные и обречённые. Желваки заходили на скулах, заскрипели крошась зубы. Степан выхватил шашку из ножен и подскочив к ближайшему пулемёту заорал:

— Отставить! Оглохший пулемётчик, видевший только цель, жал на гашетку. Степан рубанул холодным клинком по горячему стволу пулемёта. Ошалелый взгляд стрелка пронзил Степана. Клинок рассыпался и осколком полоснул по лицу, а лошадь понесла Степана, проваливаясь в снегу,

в сторону повстанцев залёгших в снег. Выстрелы

прекратились. Степан остановил твёрдой рукой

взбешенную лошадь в рядах повстанцев. Кровь заливала лицо Степана. Крепкий мужик с вилами поднялся со снега и двинулся к вздыбленной лошади Степана. Чей то голос разорвал тишину:

— Не трожь! Это Драбок! Он меня от колчаковцев спас! Степан спрыгнул с лошади. Мужики обступили его.

— Что ещё скажешь комиссар? Зачем явился? Смотри, как бы чёрный орёл для тебя вороном не стал.

— Не пугай меня, не таких видывал! Зачем явился спрашиваешь? Вы земляки мои и жизни ваши уберечь собрался, если они вам ещё нужны. Мои руки тоже за вилы и чапиги держались. Армии вам не одолеть. У ней и аэропланы, и пушки, и броневики. Мы на одной земле живём и в неё уйдём. Комиссары крепко дисциплину

держат. К вам побегут солдаты — под расстрел попадут

и им помирать нет охоты. Не лейте кровь понапрасну, не всякая власть вечная, а вы своё вечное дело делайте: детей растите, землю пашите. Если не в моготу, всё одно — жить лучше, чем умереть без пользы. Власть советская и

генералов и иноземцев вышвырнула, а вы власть так

напугали, что ей голову чесать придётся. Послушайте меня земляки! Зла я вам не желаю. Сложите оружие, а уж какая там судьба к каждому обернётся — один бог знает. Христос

несправедливости терпел и верой жил. Кормильца сгубить нельзя, без него жизнь затухнет и дети не родятся. Такой мой сказ вам и просьба моя, а решать вам. Худой мир — лучше войны, а кровь людская — не водица!

Степан прижался щекой к гриве успокоившегося коня и смотрел как снегири клевали алые пятна крови на снегу. По небритой щеке Степана пробивались сливаясь два ручейка — слеза и кровь. Пока мужики совещались, Степан прислонился спиной к толстой берёзе, готовившейся по весне пролить соком кровь земли истерзанной войной, но вечно возрождавшейся из под снега после зимних холодов к жизни и цветению.

Три винтовки — всё что было в арсенале мужиков, если только кто то не схоронил в снегу свою защитницу, и пять трупов погрузили на сани. Понурые мужики, живые и раненые, под охраной, направились с опушки леса на станцию, где заседал революционный трибунал. Теперь, на улицах деревень, через которые проводили пленных, высыпал весь народ и охрана боялась, что растащут

своих кормильцев по домам, но всё обошлось. Зачинщики, добровольно признавшиеся в своих прегрешениях перед властью и взявшие вину на себя, были отправлены в тюрьму для расследования. Остальных распустили по домам, но

занесли в списки. Ни командир, ни комиссар о

самоуправстве Степана не доложились и получили

благодарности за сохранность бойцов и ликвидацию

мятежа. Степан отпросился у военкома на два дня по болезни и семейным обстоятельствам. Тот, глянув на Степана, и, отметив появившийся седой клок волос на голове его, видя его состояние только махнул рукой, но сказал, чтобы он получил новую шашку (видно кто-то по доброте душевной или иной причине, донёс до военкома о том, как вёл себя инспектор).

Лошадь несла Степана по заснеженной дороге к дому, где его ждали с нетерпением и новостями. Не успел всадник соскочить с лошади влетевшей во двор, как из дома

выскочила без платка мать и бросилась к Степану с криком:

— Сынок, родименький, у тебя, Стёпушка, сын родился!

Степан рванулся в дом, открыв дверь запустившую с ним холодный воздух, увидел на кровати у печки сидевшую в исподней белой рубашке улыбающуюся Марию, держащую, у набухшей груди, спелёнутого тёплой белой тканью, краснолицего, пухленького младенца, который оторвался

от груди и искал её, чмокая губками. У Степана

закружилась голова. Мать стаскивала со Степана холодную шинель. Степан сел у печки и стал согревать руки. Мария смотрела на мужа счастливыми глазами влажными и светящимися. Привыкшему брать чужие жизни почти не задумываясь, сейчас предстояло взять в свои руки

крохотное, тёплое, живое тельце своей плоти и крови за которое он теперь отвечал перед богом и людьми. Когда Мария отняла тельце от груди, а тело и руки Степана

согрелись, невесомый комочек перекочевал в его руки. В сознание вошёл неведомый ему раньше страх за эту маленькую жизнь, которая могла прерваться от одного неверного движения. Осторожно поднёс лицо спелёнутого первенца к своему лицу, выискивая в розовом личике свои черты, и ему казалось, что находил их. Сам Степан не помнил своих настоящих родителей. Мать Степана и отец были унесены эпидемией чумы, а Меланья была сестрой кровной матери Степана. Когда, уже будучи подростком, Степан случайно узнал тайну своего происхождения, у него никогда не возникало мысли, что он не истинный сын Фёдора и Меланьи, а приёмыш взятый из милости. Для брата и сестёр своих, как и для приёмных родителей, он был первенцем, любимым всеми.

— Что ж раньше времени явился, меня не дождавшись, — неожиданно спросил — то — ли в шутку, то — ли всерьёз Степан.

— Видно божий свет и папку хотел быстрее увидеть и сон дурной мне приснился, будто беда с тобой случилась. Откуда у тебя белый клок на голове появился?

— Ты бы, любушка, легла. Тяжело, небось, ещё?

Подошла Меланья и взяла малыша из рук Степана.

— Сынок, соседке бабушке Матрёне, подарочек снеси. Мы с ней роды нежданные принимали, а жена твоя даже по бабьи не покричала. Как нового мужика называть будете? В святцы глядеть будете или сговорились уже?

— Уговору не было и святых угодников тревожить не будем. Я в императорском полку книг начитался из истории русской. Там имён знатных рассыпано, как пшеницы из дырявого мешка. Вот мы с женой и подумали, что там искать сподручнее, чем в святцах Матрён и Епифаниев в имена брать. Ты, Мария, согласна на Александра? И святой Невский, и три императора, и Македонский с Суворовым имя славное носили и на часах, что от деда Евсея, Марией мне дареных, имя это стоит и я его при себе носить буду. Чем наш сын хуже таких особ!?

Мария подошла к Степану, закивала головой что согласна и, водя руками по волосам мужа, повторяла:

— Сашенька, Сашок!

Что у тебя белый волос вылез, — опять спросила Мария и подвела Степана к зеркалу. У правого виска пробилась

седина. Мария наклонила голову Степана и прильнула губами к виску, ощущая как сердце гонит кровь по венам. Степан вдыхал запах материнского молока, телом ощущал груди Марии и сознанием провалился в далёкое детство, когда он мальцом сидел на руках матери и смотрел как отец чинил бредень или подшивал валенки, а мать пела тихие убаюкивающие песни. Голова кружилась от ощущения счастливого полёта в который отправила его Мария.

На следующий день: бабка-повитуха, соседи и друзья отметили за столом появление нового черниговца. Данила, со своей пригожей и светящийся довольством женой, словно сбросил годков десять и выглядел молодцом. Явился с бубенцами, с поздравлениями и подношениями. У него

появился ещё один наследник по мужской линии. На этот случай он заколол кабанчика. Мужики со Степаном не

боясь заводили разговор о восстании. Василий с Петром вместе с несколькими мужиками исчезли из села. У Петра была винтовка. Отец непотребно ругал Василия, но

поддакивал мужикам, когда те ругали власти. Степан

отмалчивался, но когда его допекли вопросами — чего он к этой власти пристал, то отрезал, не на шутку разозлившись:

— На иконы молитесь и Писание святое чтите, а там сказано, что всякая власть от бога. Так вы — либо богу

молитесь, либо терпите, а лучше сговоритесь и власть

научитесь выбирать. Вам царь не угодил — вы за него не держались и скинуть позволили. Ни временные, ни

большевики, ни колчаки — не милы. Каждый за своё

хозяйство держится, о своём брюхе заботу имеет, а дойти своими мозгами до общей пользы не можете. Когда вам плохо — то у власти защиты и помощи ищите, когда вам

хорошо — то и власти вам не к надобности — каждый сам себе хозяин. Вот сейчас в довольстве одни бандиты живут — они и власти порушат и землю запоганят. Чтоб народу поумнеть, много крови ещё литься будет. А пока народ в смятении:

кто Емельку Пугачёва кличет, кто за Ленина бьётся, кто к попу бежит, кто в избе или лесу сидит и на люди нос не

кажет, кто с Колчаком до Китая дошёл. Лучше твёрдая власть — чем смута. Тут на селе меж вами миру нет, а что о

громадной стране говорить? Не у всех даже в своём доме порядок есть. С женой лаетесь и власть поделить не можете. Когда в семье порядок и разум правит, то и в деревне, и на заводе, и в казарме, и в дворце царском порядок можно навести. Человека жадность губит, ему всё больше хочется и малым довольствоваться не желает, а богатства свои разумно распределить не может. У одних мыши из дырявых мешков зерно точат и всё из рук валится, а другой пирог пшеничный печёт и как сыр в масле катается. Так и в государстве — если в мозгах худо, то и в брюхе — пусто. Свои глупости и грехи легко на власть взваливать. Мне власти, как и вам, тоже хвалить шибко не в чем. Одно я усвоил, что вякая власть людям помогать должна, тем кто трудится, да только к власти много проходимцев да жуликов липнет. Ну бог им судья — он всё должен видеть и за всё судить, а на земле праведный суд трудно сыскать. Не могут люди все одинаково мыслить.

Мужики кивали и качали головами, но понять что у них происходило в голове было трудно, а языки распускать по

нынешним временам было не безопасно. Каждый был сам себе на уме.

Ночью, когда Степан с Марией, устроив младенца

между собой, и, ощущая близость крохотной своей плоти, вели тихий разговор о дне сегодняшнем, с его заботами и мечтаниями о будущем, в окошко послышался тихий стук. Проснувшийся Фёдор подошёл к окошку и долго всматривался в темноту ночи. Затем, шаркая в чувяках по полу, вышел в сени отворить дверь. Несколько минут в сенях слышался приглушённый разговор. Степан встал с постели и вышел босой в сени. Там отец отчитывал одетого в полушубок и треух Василия.

— Погодите шуметь — дитя разбудите. Пусти в дом

партизана, пусть согреется, а поутру на свежую голову и поговорим, — прервал разговор Степан.

Вышла Меланья и повисла на шее Василия. Фёдор оторвал её и подтолкнул Василия в горницу. Василий сбросил полушубок у печки и поставил валенки сушиться. Лёг на полу на полушубок. Мать принесла из сеней тулуп и холодную подушку и соорудила на полу постель. Когда приготовила наспех поесть, то Василий уже спал крепким сном. Мать в темноте посидела рядышком на табурете, повздыхала и поплакала. Степан всю ночь так и не смог заснуть. Когда закрывал глаза, то на снегу снегири клевали красную калину.

Когда начало светать, мать затопила печь и принялась за извечные хлопоты — как накормить мужиков, которых в доме уже стало четверо. Несколько раз она подходила к кровати где спали Мария с младенцем и лежал, с закрытыми глазами, её старшенький Степан ставший отцом. Младенец во сне посапывал уткнувшись в грудь матери. Степан, размежив ресницы, с нежностью смотрел на личико

младенца и лицо Марии, по которому во сне блуждала

блаженная улыбка. Во сне она казалась ему ещё более прекрасной, чем когда-либо ранее. Василий, покашливая, поднялся с пропахшего дымом костров полушубка и

осторожно вышел во двор. Кряхтя, за Василием встал отец и вслед вышел во двор. Степан, растянув своё тело,

сбросившее усталость, нежился в тепле. После недавних потрясений душа нашла успокоение. Так бы лежать и

лежать, как в детстве на жарком солнце на берегу реки — беззаботным и весёлым. В печке трещали дрова, в печной трубе ветер затянул свою песню и за печкой трещал

сверчок. Миром, спокойствием и теплом веяло в отчем доме. Все заботы и тяготы суетной жизни, казалось,

растворились в тепле натопленной горницы и робком

солнечном весеннем лучике, что улыбчиво заглядывал в окошко. Тепло и запах человеческих тел, излучающая тепло белёная русская печь, с духом берёзовых крупно колотых дров, настраивали мысли Степана на мирные житейские заботы. На крыльце кто-то затопал по доскам отряхивая снег с обуви. Быстрые шаги протопали по доскам в сенях. Отворилась дверь. Клубы холодного

воздуха вползли через порог в нагретый дом. В дверях

появилась с непокрытой головой Наталья. Растрёпанные

волосы, раскрасневшееся лицо, расхристанный чёрный

жакет говорили о спешке и волнении. После свадьбы Степана она прибрала нерешительного в любовных делах Василия к своим хозяйским рукам и зачастила в гости к Дробкам, которые смирились и думали о складывающейся новой семье. Все дети остепенились, пришла пора

зрелости. Наталья уже готовилась к свадьбе, а Василий, сговорившись с мужиками и в паре с начальствующим над ними Петром, в небольшом отряде ушёл в лес, не спросивши отца на помощь повстанцам. Увидев рано утром одного из повстанцев, опасливо крадущегося вдоль полутёмной улицы, она поначалу не сообразила к чему бы это, а придя домой и посидев, вдруг взвилась и понеслась как гусь, махая руками как крыльями, вдоль улицы к дому

Фёдора. Наталья ворвалась в дом. Меланья выскочила с кухни и замахала руками:

— Т-с-с! Не буди дитя! Твой шармач с отцом где-то во дворе. Наталья осторожно прикрыла дверь и быстро слетела с крыльца. Василий с охапкой дров стоял у бани с

виноватым видом. Наталья с налёту боднула его головой в грудь. Дрова посыпались ей на ноги, а Василий сел в

сугроб. Наталья стала бить его кулаками в грудь, а потом рухнула на него и заревела, как малая девчушка на весь двор. В сарае подпевая ей замычала корова. Из сарая вышел Фёдор с вилами, с крыльца спускался, накинув на плечи шинель, Степан.

— Цыц!, — рявкнул Фёдор. — Хватит голосить! Живой дурень и слёз твоих, Наталья, не стоит. Сядемте на время, разговор есть, а ты, Наталья, в дом иди скорей к бабам, а то

застудишь задницу. На мальца взгляни, да не сглазь. Я твои глаза знаю, Ваську как телка водишь, а он — не мычит и не телится. Когда Наталья скрылась в доме Фёдора, тот присел на крыльце и пригласил сыновей сесть с двух боков. Степан сел по правую руку, Василий, с опаской присел, слева — знал что рука у отца тяжёлая. Достал из кармана полушубка кисет с табаком, но Фёдор так зыркнул на него глазами, что тот быстро отправил его назад в карман.

— Это кто тебя обучил табаком греться да по лесам шастать? Бросай баловство! Скажи ка лучше, что тебе в

доме не сидится? Теперь, поджав хвост, как битый пёс,

прибёг, а нам за тебя ответ держать?

— Сам отвечу, коли придётся перед властью, а от мужиков отстать не хотел, за дело общее шёл. Помнишь, батя, как продотряд у нас после Колчака по нашим амбарам

прошедшего, то что успели схоронить, всё подчистую

выгреб, как ты проклятья сыпал. Власти говорили, что

продотряды отменили и продразвёрстку ввели, только нам

от того не полегчало. А Лёшка Лешак к нам и чехов водил да свой зад от отца родного повредил, а теперь в бедноту записался и в комитет выбился и активисты вышел. А за хлебушком когда пришли, Лешак всё что вынюхал, лазя по дворам, и выложил. Всех крепких мужиков, гнида, разорил и к нам заглянул. Много с той поры у тебя, батя, хлебушка осталось?… Молчишь! Лешака сейчас нечего бояться. Сгинул он не без нашей помощи. Если хочешь отыскать, то в лесу на осине он болтается. Только ждите по осени опять явятся комитетчики и опять песни запоёте под их ружья-балалайки. Они с наших хлебов кормятся, так как ни лошади, ни своего хлебушка у них нет, зато их власть советская и голубит. Деревня наша не безбедная и мимо нас их телеги не проедут. В городе сколько чинов-

прихлебателей развелось, да в армии красной, пишут, скоро пять мильонов будет. А других армий сколько развелось:

и белые, и интервенты со всего мира, и лесные разбойники,

и городские бандиты. У царя столько не было! Заводы

стоят, торговли нет, а всем кушать подай. У Степана, вот, ещё один рот появился и его кормить надо. Так что, нам на них задарма батрачить? Мужики в лесу решили, что если развёрстка не отменится, землю пахать, чтоб не

надрываться для того чтоб досыта есть этой власти, а чтоб семье на прокорм хватило, а если они у мужика всё заберут и его изведут, то через год и сами сдохнут.

— Экие мудрецы — экономисты, — прервал его отец. — Хотите власть на колени поставить! А не боитесь, что она вас подомнёт и по миру пустит и от мудрствований ваших только пшик и выйдет и самим хуже станет! Всё у вас загребут: и земельку и инвентарь и лошадок и беднякам в артели передадут и в ваши дома заселят, а вас на выселки в Сибирь упекут и на пустом месте бросят. Земли там край непочатый и ежели жить захотите, то и там для комуннии землю распашите. У бедноты то брюхо, не как у тебя устроено. Они и потерпеть могут и нужду знают. А ты, хоть один годок на Урале голодный помнишь? Молчишь? Нет у тебя на памяти этого. Блины со сметаной за столом не

переводились — вот и привыкло твоё брюхо к сытости и не ты брюхом командуешь, а оно тебя в лес водит. Мать тебя молоком силком поила, а ты пряничка из лавки ждал. Если власть не глупая, то дойдёт до понимания, как смерти своей избежать. Самый грозный царь — это голод. Он всех на место поставит и мозги вправит. Так что не гневите бога,

перетерпите. Авось да небось не спасут от беды, от беды спасут — труды. Сам помирай, а поле засевай. Тебе,

Василий, вот моё решение — если власти в тюрьму не

сгребут, то через неделю, чтоб с Натальей сошёлся. Она тебя в руках удержит и дурь из головы выбьет. Дом у неё пустой, а землю вам выделят. С весны, чтоб всё засеял; в хозяйство, что на первый случай надобно, выделим, пора жить своим умом. Нам с матерью пора внуков нянчить

насколько хватит сил. Тебе Степан советов давать

надобности нет — своя голова на плечах. Служба службой, а земля тебя ждёт. Мы со старухой не вечные и хозяйство тебе с Марией доверю. Дом с тобой рубили, места всем хватит, да и Марии будет надёжнее у нас. Пусть Данила со своей молодухой хозяйствует, а ты с Марией и их не

забывай, в случае чего, поможете. А теперь за стол — бабы

заждались.

К севу большая часть мужиков — повстанцев занялось мирным трудом.