Цицерон. Между Сциллой и Харибдой

Анатолий Ильяхов, 2020

Рим середины I века до н. э. Успешный политический деятель Марк Туллий Цицерон, известный своим ораторским даром и любовью к справедливости, оказывается перед трудным выбором. Убит «диктатор» Юлий Цезарь. Между Марком Антонием и Октавианом Августом начинается кровопролитная война за власть, поэтому каждый политик Рима вынужден выбирать, к которой из враждующих партий примкнуть. Это не просто вопрос политических пристрастий. Выбрав «не ту» партию можно почти наверняка лишиться жизни, но Цицерон не хочет просто сделать ставку на наиболее вероятного победителя. Признанный борец за справедливость примкнёт к тому, кто более достоин управлять Римом. Данная книга является продолжением романа «Цицерон. Поцелуй Фортуны», ранее опубликованного в этой же серии.

Глава первая. Растревоженный Рим

Лукуллов пир

Для Помпея дела на Востоке складывались настолько удачно, что о возвращении в Рим думать не приходилось. В затянувшейся военной кампании Рима против Митридата он получил то, чего давно желал — верховное командование армией. А первую победу одержал в военном лагере Лукулла, куда прибыл с посланием Сената о низложении полководца с должности командующего. Лукулл, получив распоряжение Сената, не мог понять, в чём его вина, упорствовал, грозил поднять мятеж верных легионов. Слава богам, вскоре покорился — но не молодому сопернику, а воле сенаторов, среди которых имел друзей.

Встреча Помпея с Лукуллом завершилась бурной пирушкой. Расстались без ожидаемого громкого скандала. Отставленный от командования армией на Востоке и в Малой Азии военачальник отбыл в Рим в сопровождении охраны, но унижения от Сената не забыл. А по отношению к «преемнику» чувство несправедливости тоже осталось, поскольку Гней Помпей незаслуженно отнимал у него все военные достижения, которых немало у Лукулла за восемь лет войны с Митридатом Понтийским.

И всё же полководец надеялся, что Сенат позволит римскому народу оказать ему триумфальные почести, поскольку он за это время присоединил к Риму огромные территории в Азии, переслал в казну бесценные трофеи! Но благодарности не дождался.

Причина скрывалась в противостоянии двух политических группировок. Для народной партии, популяров, он оставался ставленником Суллы Кровавого. К тому же не все военные трофеи отдавал в казну. Многое укрыл для личного обогащения, следовательно, прежний командующий — преступник, ему вместо триумфа положено уголовное преследование. Часть сенаторов требовала наказания Лукулла за ошибки в командовании, повлекшие ряд поражений в войне с Митридатом. В противовес оптиматы — сенаторы из аристократов — настаивали, чтобы Лукуллу позволили отпраздновать триумф.

На споры в Сенате и всяческие разбирательства в судебных комиссиях ушло почти три года, решения Лукуллу пришлось дожидаться в собственном имении за пределами Рима согласно заведённому предками порядку. И только в консульство Марка Цицерона на исходе третьего года неопределенности проблема для Лукулла разрешилась. Он получил согласие на триумфальные мероприятия.

Тысячи жителей с любопытством наблюдали за проездом боевых колесниц, захваченных войском Лукулла в сражениях с понтийцами. В цепях провели сотни плененных военачальников Митридата и союзных ему царей. По улицам Рима «плыли» на катках сто десять кораблей с металлическими носами. Чёрные рабы-силачи несли на руках золотую статую Митридата и осыпанный жемчугом его щит, ещё тридцать носилок с серебряной утварью и ещё тридцать две — с золотыми чашами, оружием и монетами. Завершали шествие сто сорок мулов, нагруженных кожаными мешками с золотом, серебряными слитками и монетами. С наступлением сумерек город озарили факельные шествия, а народ заторопился к столам, накрытым на всех площадях. Триумфатор не пожалел «ста тысяч амфор заморских вин».

И всё-таки торжества от такого «всеобщего народного праздника» Лукулл не испытал — приятно то, что своевременно.

* * *

Но Лукулл несильно огорчился сдержанностью официальных почестей. Он ведь прошёл в триумфе по улицам Рима, показав народу, сколь выдающимся он был полководцем. Рим увидел отнятые у Митридата богатства — славные свидетельства грабежа владений понтийского царя. После триумфа все ценности и рабов он передал в казну Сената. Или почти всё…

Поначалу друзья из сенатской партии предложили оставшемуся не удел Лукуллу принять на себя бремя их политического лидера. Назрела необходимость оказать противодействие Гнею Помпею в противовес его амбициям, проявленным за счёт популярности в армии и территориальных завоеваний на Востоке. Бывший командующий очень быстро получал опасное преобладание в общественном мнении. Но Лукулл отказался, сославшись на то, что ему чужды подобные устремления. Его пытались устыдить, обвиняли в неблагодарности, а он с достоинством отвечал:

— Не так страшны козни со стороны врагов, как беда, которая исходит от доброжелательства своих друзей. Мои удачи в войне с Митридатом каждый из вас приписывал себе, а вину за неудачи возложили на меня одного. Вы предлагаете мне ещё одну войну, но уже с Помпеем, вашим же ставленником. Нет, мне достаточно одной великой победы: всё остальное не более чем тщеславие!

Лукулл распорядился по-своему годами, отпущенными Небом, — жить в покое, роскоши и неге, ради удовольствия. Богатства он скопил немеряно: жители наблюдали прибытие в Рим личного обоза бывшего командующего: сотни верблюдов и мулов, гружённых тяжёлыми мешками и огромными тюками. Нетрудно догадаться, какое количество ценной добычи в них сокрыто: золота и серебра в монетах и слитках, драгоценных чаш, посуды и камней, восточных ковров, оружия, одежды и другого добра.

Неунывающий Лукулл начал удивлять римлян новым для него образом жизни, исполненным вызывающей роскоши, словно навёрстывал упущенный на военной службе время, своей непредсказуемостью деяния. После скромного походного быта увлёкся роскошью, сделал её частью личной жизни. Покупал имения и перестраивал их под свои затеи, возводил дворцы, парки и сады для развлечений, но, в отличие от других богачей, отставной полководец имел представление о вкусе, знал, на что тратить своё огромное богатство. Говорили, что Лукулл, став исключительным гурманом, для того, чтобы наполнить свои бассейны с морскими видами рыб — муренами, барабульками и прочими деликатесными рыбами, — распорядился прорыть в горных условиях канал от моря до своего имения.

Тем самым не был он похож на других полководцев, имена которых ушли в небытие. Ведь его имя осталось в истории Рима хотя бы даже небезызвестными «лукулловыми пирами»…

По праздникам, которые Лукулл часто сам придумывал, в нескольких обеденных залах просторного дворца выставлялось множество столов с яствами и напитками. Приходили все, кто знал Лукулла, часто без приглашения. Во время пира хозяин возлежал на ложе в одной из столовых, где находились друзья, но обязательно вставал и перемещался по другим залам, чтобы подойти к каждому гостю и полюбезничать, поспевая везде и проявляя ко всем доброе отношение. Все пиршественные ложа у Лукулла застилались тканями, окрашенными в ценный пурпур, что считалось привилегией только императоров и знати.

Цицерон посетил гостеприимный дом отставного полководца при неожиданных обстоятельствах. Лукулл знал, что Марк приложил немало усилий в Сенате, призывая разрешить бывшему командующему почести, положенные по закону, и при встречах источал искреннее радушие, приглашал в гости. На этот раз, уже вечером, они случайно встретились на Форуме; Лукулл возвращался из гостей, как он весело признался, после обильного ужина у старинного друга. Как ни отказывался Марк, Лукулл уговорил присоединиться к нему, отобедать «по-семейному».

В доме Лукулла случилось вовсе неожиданное — кухонные рабы, уверенные, что хозяин «в гостях» и вряд ли захочет «перекусить» на ночь, безмятежно спали. Лукулл сильно рассердился, грозил наказать домоуправителя. Когда же выслушал сбивчивые оправдания, и того больше разгневался:

— Как, ты не знал, что сегодня Лукулл угощает Лукулла?

Дальше он изводил поваров перечислениями блюд, которые следовало приготовить особым способом, по его собственным рецептам, а также какую посуду и приборы при этом выставить на стол. Марк обратил внимание, что гостевые чаши для вина и столовая посуда, искусно изготовленные из золота и серебра, сплошь украшены драгоценными камнями. Глядя на довольное лицо Лукулла, Марк предположил, что он получал удовольствие не столько от пиршества, сколько от распиравшей его гордости — мол, это мне доступно!

Немного погодя подоспели салаты и соусы, соленая и жареная рыба, моллюски и паштет из соловьиных языков, жареная дичь. Вино, прохладные напитки, фрукты и печенье. Марк попытался протестовать, что ему неудобно занимать внимание хозяина. Лукулл с усмешкой ответил:

— Кое-что из того, что достойный Марк Цицерон видит, действительно делается ради тебя. Но большая их часть — только ради самого Лукулла!

Во время ужина хозяин признался, что любит птичек, в прямом и переносном смысле:

— В готовом и живом виде, — уточнил он, сопроводив беззаботным смехом.

Затем похвастался, что на одной вилле велел устроить обеденный зал в центре обширной птичьей вольеры, где пели и щебетали, сидели по деревьям и летали с ветки на ветку разные птицы, от фазанов до соловьёв:

— Я вкушаю изысканные блюда и любуюсь не только жареными и разложенными на блюде птичками, но и другими, сидящими и летающими по клетке.

Понятно, что не ради застолья Марк согласился стать гостем Лукулла, который был всего на десять лет старше. Его как философа заинтересовал не полководец, а прежде всего человек. Он постарался расшевелить хозяина стола вопросами. Спросил, почему отказался от сражений в политике. Лукулл, не раздумывая, ответил:

— После множества злоключений и опасностей я нашел свой душевный отдых, когда убедил себя уже окончательно, что остаток жизни проведу вдали от должностей. Но не думай, однако, что я потрачу честный досуг в беспечной праздности. Хочу описать деяния народа римского в войнах, в которых сам участвовал. Мне показалось достойным занять место в памяти потомства. Но для этого мне необходимо чувствовать себя внутренне свободным от всяких увлечений, опасений, от всякой партийности.

Вопрос Марка задел Лукулла за живое. Он продолжил, будто оправдываясь:

— А что такое противоборство партий, Марк? Ты посещал цирк, когда в перерывах между утренними зрелищами показывают сражение привязанных друг к другу быка и медведя? Они с остервенением рвут и терзают друг друга. А в этот момент рядом поджидает случая человек, готовый прикончить обоих. То же самое делают политики, нанося удары людям, с которыми связаны. А рядом с победителем и побежденным уже проглядывает их конец, совсем близкий. Мне ведь осталось-то сколечко жить? Вот и хочу прожить эту капельку времени в мире и покое!

Марк намеренно тронул самолюбие полководца:

— Но Луция Лициния Лукулла римский народ любит. Помнит его победы над Митридатом, помнит триумфальное шествие по Риму. Разве это не признание героя?

— Вон ты куда хватил! Признание — это хвала, воздаваемая людьми. Хвала есть речь, а речь есть звук, обозначающий нечто, или голос. А голос, пусть даже и самых лучших людей, не есть благо. Значит, признание не есть благо. Я хочу каждый день чувствовать себя счастливым.

Марк горестно покачал головой.

— Никого нельзя назвать счастливым. Правильнее было бы сказать, к кому судьба благосклонна и добра, того не назовёшь несчастливым. У человека остается страх перед изменчивостью судьбы, а коли страх сидит в сознании, не бывать надежному счастью.

— Я сделал в жизни что мог и отныне хочу жить весело. Открою тайну, Марк, которую узнал от восточного провидца. Весь род человеческий обречен на смерть. Все города уничтожит какая-нибудь напасть: одних разрушит война, других истощит мир и праздность, обратившаяся в лень или роскошь — губительный плод великих богатств. Все плодородные поля скроет внезапно разлившееся море или поглотит сброс нежданно осевшей и разверзшейся почвы. Если людей ждёт такая участь, что же мне ещё делать, Марк? Пока живу, буду жить весело.

* * *

Лукулл был слишком образован, чтобы полностью погрузиться в болото развратной роскоши. Между частыми приёмами гостей и домашними празднествами он встречался с учеными, писателями и философами, писал научные трактаты. Помимо драгоценностей и благородного металла он собрал богатейшую библиотеку, причём разрешал всем желающим пользоваться книгами — «ради пользы образования». В искусстве и культуре о нём ходило мнение как о мудром покровителе, нуждающиеся в материальной поддержке художники и поэты заполучали в Лукулле ещё и бескорыстного друга. Его покой не нарушался раздорами, обиды не держал долго, в отношениях с друзьями проявлял снисхождение и миролюбие.

Увы, казалось бы, безмятежная жизнь старика омрачилась отношениями с женой Клодией, молодой красавицей, бывшей бесприданницей. Ему донесли, что она изменяла ему… со своим родным братом Публием, которому он, по её просьбе, помог сделать головокружительную карьеру военного!

Лукулл развёлся с развратницей и женился на Сервилии, сестре Катона Старшего, давнего друга, самого достойного из римских сенаторов. Но брак с Сервилией оказался недолгим.

Оставшись один в преклонных годах, Лукулл целиком предался философии, «пробуждая в себе наклонность к умозрению». Летом жил на небольшом острове близ материка в атмосфере света и спокойствия; зимой перебирался «в зимний дом». Однажды Цицерон оказался у него в гостях на острове, спросил, с удивлением оглядывая неприглядную на вид местность:

— Твоя вилла удобно устроена для лета, но непригодна для зимы. Чем привлёк тебя сей кусок суши среди моря?

Лукулл ответил с улыбкой:

— Разве ты не знаешь, что журавли и аисты меняют свои жилища сообразно временам года? Неужели я глупее этих птиц? Здесь я бываю только летом.

И, прищурившись, добавил:

— Ты слывёшь грекофилом, Марк, а не знаешь, что Гомер упоминал мой остров в «Одиссее». Здесь его герою пели сирены, приглашая остаться с ними.

Лукулл широко улыбнулся, показывая жёлтые зубы.

— Вот почему я купил остров и построил виллу. Надеюсь услышать их пение.

Марк поддержал шутку:

— Только не забудь привязаться к мачте, чтобы не стать жертвой их опасного обаяния.

Заговор Катилины

Одним из соперников Цицерона на консульских выборах был Люций Сергий Катилина. Родовитый патриций, предок которого, по семейной легенде, прибыл в Италию из Трои вместе с предводителем Энеем, родоначальником римлян и основателем поселения, из которого впоследствии развился Рим. Это была четвёртая попытка занять консульское кресло при поддержке влиятельных сенаторов — сулланцев — богача Марка Красса и аристократа Гая Цезаря. Уверенный в победе Катилина удивился, когда на Марсовом поле толпа с восторженными криками бросилась поздравлять Цицерона, «плебейского выкормыша», способного зарабатывать на жизнь словесным трудом. Катилина долго пребывал в глубоком унынии, воспринимая поражение случайной несправедливостью.

* * *

Невзгоды начались с неблагополучного детства. Отец обладал несколькими имениями, но, передав управление вольноотпущенникам, разорился и от огорчения умер; вслед умерла мать. Остатки семейного имущества достались старшему брату, а Сергий познал скудость детства. По этой причине, когда Италию потрясли кровавые события политических распрей и гражданского противостояния, восемнадцатилетний юноша с восторгом пришёл в лагерь сторонников Суллы. В сражениях отличался бесшабашной отвагой, однако прославился небывалой для его возраста свирепостью в расправах над пленными. Получил от диктатора должность трибуна легиона, затем легата.

Катилина первый начал охоту за политическими противниками Суллы по проскрипциям. Убивал без суда. С особой жестокостью расправился с сенатором Марком Гратидианом, своим личным врагом: колол кинжалом, заставляя просить о пощаде, затем протащил живого на аркане за конём по улицам; после схватил за волосы одной рукой, другой отсёк ему голову мечом, со смехом показывал «трофей» гражданам. После этого случая люди говорили, что он оправдывает свой когномен Катилина, то есть «зверёныш».

Привыкнув на войне убивать людей, в один из приездов в родовое имение, он в ссоре убил старшего брата. Заметая следы убийства, уговорил Суллу включить имя брата в проскрипционные списки задним числом как «врага римского народа». Переписав на себя имение, Катилина совершил нечто подобное с Квинтом Цецилием, мужем своей сестры, человеком абсолютно мирным, далеким от политики. Продолжая безнаказанно бесчинствовать, соблазнил весталку, девственную жрицу богини домашнего очага Весты. За кощунство ему грозила смерть, но вмешался Сулла: диктатору было достаточно объяснения Катилины, будто он «не совершал насилия, лишь пробовал на прочность веру отцов». Катилину оправдали, а весталку за её грехопадение замуровали в склепе, где она долго и мучительно умирала.

Интерес к девственным жрицам у Катилины не пропал. Его обвинили в кощунственной связи с весталкой, оказавшейся единоутробной сестрой Теренции, супруги Марка Цицерона. Дело передали в коллегию понтификов под председательством Катона Старшего, которая в эти дни рассматривала подобное обвинение против полководца и претора Марка Красса: его тоже уличили в совращении уже другой жрицы девственной богини Весты.

Процесс против Марка Красса инициировал консул Гней Помпей с целью помешать провести закон о восстановлении прав плебейских трибунов. Красс объяснил свои отношения со жрицей желанием купить у неё поместья, — «а святотатства себе он не позволял». К тому же должность претора давала Крассу иммунитет. Судьям этого оказалось достаточно. Вина Сергия Катилины также «не подтвердилась». Весталку освободили от обвинений, рассмотрение дела прекратили. Как позже выяснил Цицерон, для обвинительного приговора в делах Красса и Катилины у понтификов не хватило принципиальности. Если бы их осудили, выходило, что «осквернение весталок привело бы к нарушению мира с богами и гибельным последствиям в государстве».

* * *

Во время проскрипций на службе у Суллы Катилина нажил огромное состояние. Но из-за безудержного стремления к роскоши всё потерял и был вынужден вновь искать быстрых способов обогащения. В безденежье выручали друзья, давали в долг, а он снова вёл себя недостойно. В надежде на окончание чёрной полосы в жизни снова просил денег, легкомысленно брал в долг и вновь их проматывал ради роскошного существования. Не успокоился он и после смерти Суллы, продолжая бездумно тратить деньги и не задумываясь об их происхождении.

Несмотря на недавние судебные дела при поддержке друзей и воинов-ветеранов сулланцев Катилина получил выгодную должность претора. Отбыл наместником в римской провинции Африка, где снова сколотил огромное состояние. Расплатившись с долгами, продолжил безбедную жизнь. По возвращении в Рим пошёл на консульские выборы, но из-за доноса о незаконном обогащении в должности наместника, вымогательстве денег у местного населения предстал перед судом. Кое-как выпутался, затратив на взятки, подкуп судей и лжесвидетелей почти всё, что «нажил». Снова влез в долги, от которых намеревался избавиться, добившись должности консула.

Марк Цицерон, заняв курульное кресло, сломал его замыслы, среди которых главным было поправить материальное положение. Должность консула, при желании, прибыльная! А теперь надеждам конец! Страх предстать перед судом застилал уязвлённый разум. Закон требовал, чтобы суд, признав должника неплатёжеспособным, передал его одному из кредиторов. Кредитор имел право содержать должника в домашней темнице как осуждённого: в течение шестидесяти дней три раза водить в оковах к претору через весь город, чтобы услышать, какой долг за ним числится. Если родные или друзья, знакомые не погасят за него долги, или кредиторы не простят их, Катилину предадут смертной казни — разрубят на куски и отдадут на прокорм хищникам. Или продадут за пределы Рима в рабство…

Садиться в долговую тюрьму Катилина не имел желания, оттого лихорадочно искал выход. Затаился, обдумывая месть Марку Цицерону, сенаторам, народу — всему «неблагодарному» Риму…

* * *

В поисках средств на безбедную жизнь Катилина заинтересовался скандально известным законом о раздаче земли Сервилия Рулла, отклонённым в Сенате по инициативе консула Цицерона. Известно, где идёт распределение земли, у тех, кто распоряжается всем этим, появляется желание воспользоваться случаем в собственных интересах. Сергий Катилина подумал, что «если сенаторы и римский народ не приняли законопроект Рулла, он поменяет Сенат и, если понадобится, поменяет и народ». Первым делом он истребит неугодных сенаторов и прежде всего самого главного врага — Цицерона.

Катилина задумал следующее: через тайных агентов призвал сулланских ветеранов к походу на Рим. В назначенную ночь, когда римляне спали, они должны были ворваться одновременно через несколько ворот, застав охрану врасплох, и поджечь заранее отмеченные дома в разных районах Рима. Начнётся паника, а в это время запустить вовнутрь войско сторонников заговорщиков, чтобы убить должностных лиц и граждан по заранее составленному списку. После этого будет основание передать власть новым людям. Катилина получает на определённый период диктатуру и право составить новый Сенат. Народный трибун Сервилий Рулл предложит закон Катилины о прощении долгов, будь то частное лицо или казна. Кто осмелится протестовать, тому голова с плеч!

Авантюрная натура Катилины жаждала перемен, прежде всего в собственной судьбе. Он не задумывался о том, что замысел его неправомерен и может стать причиной больших потрясений в отечестве. Но таково его намерение! Он был готов на всё ради личной власти, поэтому возглавил заговор против собственного народа и Рима.

Ничего удивительного, что Катилина за короткое время собрал достаточно единомышленников, в основном из представителей обедневших родовитых семей, таких же беспринципных молодых людей, дерзких в поведении, безжалостных в расправах над беззащитными людьми. Новые друзья главаря так же, как он, имели унаследованные от отцов имущественные состояния и деньги, но из-за развратного образа жизни всё растеряли. Оттого при Сулле не брезговали убийствами богатых граждан, грабили их имущество; всё растратив, проводили время в ожидании повода для незаконного обогащения. К тому же в сообществе их притягивала таинственность сборищ, риск, оттого на все смотрели как на бодрящее душу приключение. С Катилиной рядом были и опытные военные, бывшие командиры-сулланцы, нуждавшиеся в материальном обогащении. А здесь случай — под прикрытием восстановления справедливости в распределении благ жаждали грабежей и убийств богатых сограждан.

В заговоре участвовали не люди из толпы, чернь, а представители высшего класса: одиннадцать сенаторов, пять народных трибунов, два квестора и один претор. На заговор недвусмысленно откликнулся «коллега по консулату» Цицерона — Гай Антоний и богач Марк Красс. Гай Юлий Цезарь, занимавший почётную должность верховного жреца-понтифика, судя по поведению, догадывался о существовании мятежа, но не слишком ревностно противодействовал этому и не открылся Цицерону как действующему консулу, обязанному противодействовать действиям, направленным на сожжение Рима и массовое убийство сограждан и грабежи. Как выяснилось позже, граждане из самых знатных семей приняли предложение Катилины.

* * *

Целый год римляне подозревали угрожающую опасность, особенно когда в город умышленно не завозилось продовольствие, хлебное зерно. Появлялись слухи о пропаже младенцев из благополучных семей, будто их приносят в жертву какие-то сектанты: совершая нечестивое поклонение тёмным силам, они связывали себя клятвой на крови безвинных детей. На этой же крови готовили «магический эликсир отваги». Во всех грехах римляне подозревали Катилину, но доказательства отсутствовали. Он же часто прогуливался по Форуму с беспечным видом, весело общался с друзьями. Но необычная бледность на лице и тёмные круги под глазами выдавали ночные бдения — наверное, во время тайных обрядов и обсуждений преступных замыслов…

Внимательные люди замечали, что Катилина стал ещё агрессивнее в общении. Мало кто выдерживал его пронизывающий холодом взгляд — сразу отводили глаза, у человека появлялись неприятные ощущения. Во время выступлений ораторов на Форуме или в Сенате он появлялся в окружении молодых людей, одетых вызывающе модно, все с ухоженными волосами и по моде бритые или с укороченными бородками. Они ходили в укороченных тогах, каких никто не осмеливался носить. Народ сторонился встречаться с ними, оборачивались вслед и шептались, будто Катилина с друзьями выходил ночью на улицы, чтобы грабить запоздалых прохожих. Если так происходило на самом деле, похоже, эти преступные «проделки» служили заговорщикам тренировками, подготовкой к убийству людей во время мятежа.

* * *

Пришло время, когда тайное стало явным. В лесистых горах неподалёку от города Фезулы, в Этрурии, возник военный лагерь, куда со всей Италии начали стекаться наёмники. Они говорили, что готовы идти на Рим. Кто их набирал, откуда деньги — никто не знал, если только не упоминали имена Марка Красса и Гая Цезаря. Командование нелегальным войском принял на себя Манлий, сулланский ветеран. Ему оставалось накапливать силы и ожидать тайного сигнала от Катилины.

Мятежные дни и ночи

Главный заговорщик находился в Риме, изучая настроения граждан, чтобы в подходящий момент назначить ночь для мятежа. Единомышленников собирал у себя дома редко, и то под предлогом дружеских вечеринок. Однажды Катилина призвал основных заговорщиков и сообщил точное время для поджога Рима, означавшее начало мятежа. Откровенно заговорил о том, что власть незаконно захвачена людьми, разделившими народные богатства между собой. Власть торгует должностями, богатея на нищете благородных людей. Как только самые храбрые из римлян, мятежники, выступят против власти, римский народ получит желанную свободу. Власть над Римом должна принадлежать избранным — тем, кто состоит в заговоре.

Сообщники сговорились, что Катилина распоряжается их жизнями, распределяет обязанности на время мятежа. Главарь назначил время, когда следует поджечь одновременно несколько домов в разных районах города. Катилина указал даже, чьи жилища нужно будет поджечь, назначил исполнителя, который ночью тайно откроет городские ворота и запустит войско Манлия, на прощание успокоил всех, что захват города произойдёт настолько внезапно, что жители не успеют опомниться.

В выбранную ночь наёмное войско во главе с Манлием осторожно, без шума подошло к главным воротам Рима. Остановились в ожидании знака. Но пожара не случилось. Простояли в недоумённом ожидании, пока не догадались, что никто не откроет им ворота. А когда увидели, что на стены вышли вооружённые горожане и стали кричать, чтобы незваные гости уходили, поняли: мятеж провалился!

* * *

Катилина заподозрил предательство среди единомышленников. Но кто? В чём неудача, провал. На следующую ночь собрал старших среди заговорщиков, бурно обсуждали, виновных не нашли, но договорились о том, что в следующую ночь несколько молодых людей пройдут в дом Цицерона, благо у него нет вооружённой охраны, а рабы, как правило, спят. А убить консула нужно прямо в спальне, откуда вряд ли кто из слуг услышит шум. Замысел более чем удачный — убить даже одного из двух действующих консулов означало обрушение всей государственной власти. Начнётся хаос в управлении, поиск мнений и предложений от кандидатов на досрочные выборы — чем не прекрасная возможность захватить власть?

Поручение Катилины показалось молодчикам несложным и неопасным, так как по закону двери консульского дома для посетителей должны быть открыты и день, и ночь, чтобы консул мог отреагировать на любой донос гражданина. Ночью у входной двери обычно спал невооружённый раб. Трое исполнителей затемно подошли к дому консула и увидели, что у входа стояли вооружённые люди. Пришлось отступиться и продумать дальнейшие действия…

Наутро к Катилине явился посыльный от консула Марка Цицерона с приглашением — немедленно явиться в Сенат. Катилина не на шутку встревожился, но ослушаться не осмелился. На скорую руку собрался и в сопровождении охраны и рабов направился в курию. Увидел сенаторов, всюду знакомые лица, но заметил, что они как-то странно смотрят на него, хмурятся и отворачиваются, не желая встречаться взглядом. Заметил необычную картину — у выхода толпились вооружённые люди, недружелюбно поглядывающие на него. Противный липкий холодок пробежал по спине…

Катилина увидел Цицерона на курульном кресле. Второе консульское место пустовало — Гай Антоний находился в Македонии. Почувствовав опасность, напустил безразличный вид и приготовился к худшему…

Цицерон обладал бесспорным правом введения чрезвычайного положения в государстве, но в тех случаях, если Рим оказывался в опасности. Причём консул без решения народного собрания ничего подобного совершить не мог. Сейчас же для этого времени у Цицерона было недостаточно, нужно принимать срочные меры, а прямых доказательств измены Катилины не было, веских и надёжных, что он имеет отношение к мятежникам! Катилина необычайно хитёр, нигде, ни при каких свидетелях он не проговорился о мятежных замыслах, на Форуме не призывал граждан к свержению власти. Если Цицерон в присутствии сенаторов затеет допрос Катилины и ничего не докажет, ему не поздоровится…

Он проследил, как Катилина прошел к своему месту, которое обычно занимал на заседаниях. Дождался тишины и начал уверенно и резко:

— Луций Сергий Катилина, твои преступные замыслы обнаружены, твой тайный заговор раскрыт перед всеми сенаторами! Ты думаешь, нам неизвестно, что ты собрался совершить прошлой и сегодняшней ночью? Какие опасные для жизни римлян и государства принимал ты решения? Ты ошибся: ни мрак ночи, ни стены дома не скрыли твоих преступных намерений. Это по твоему злому замыслу народ в Италии напитался враждой и недоброжелательностью к нам, римлянам. Ты указал, кому и куда следует направиться, наметил тех, кого из римлян оставить в живых. Ты разделил город на участки для поджога, назначил убийц для умерщвления должностных лиц Рима и твоего консула. Но ты уже ничего не можешь не только исполнить, но даже задумать! Твоё положение, Луций Сергий Катилина, безнадежно. Тебе остается одно — немедленно удалиться в изгнание. Так ты лишишься римского гражданства и собственного имущества, но избежишь смерти.

Катилина от неожиданности и удивления замер, настолько поразился тому, что только что услышал. До этого момента он надеялся, что о заговоре не знает ни один непосвящённый. Никто из единомышленников не способен на то, чтобы выдать замыслы мятежа. Тем более о намерении убить консула. Но Катилина ошибался…

Среди заговорщиков пребывал некто Курий, не в меру хвастливый и разгульного образа жизни молодой человек. У него имелась любовная связь с замужней женщиной, которая в отсутствие супруга принимала его ухаживания. В ночь после первого сбора заговорщиков он появился у неё, изрядно выпил и уже у неё в объятиях, чтобы придать себе значимости, хвастливо проболтался о готовящемся мятеже. Пообещал, что щедро одарит любовницу, так как скоро станет богатым.

Женщина вначале не придала значения его словам, а когда вслушалась, пришла в ужас: какие-то люди убьют представителей власти, заменят на других. Она догадалась выпытать имена заговорщиков, а когда услышала, ужаснулась… Воображение живо представило горы трупов, реки крови, разорение города, и едва протрезвевший любовник оставил её постель, поспешила к консулу…