В истоках Ваги

Анатолий Ехалов

Верховажье – удивительный край Русского Севера, сохранивший свои обычаи, обряды, песенное наследие. Здесь никогда не было крепостного права, на эту землю никогда не ступала нога завоевателя. Здесь живет тот самый глубинный народ, о котором не ведают в столицах. В центре этого повествования – глава крестьянского хозяйства Александр Мызин, держатель самого большого на Вологодчине льняного поля и фермы, на которой царит любовь и взаимопонимание между людьми и животными.

Записки из старого портфеля

Эти пожелтевшие листы прислали мне из Сметанина от Федора Федоровича Игнатьевскрого, ветерана советского колхозного строительства, человека-легенды Верховажского района. На них воспоминания о прожитых годах, трудах во благо верховажской деревни. Мы встретились С Федором Федоровичем в деревне Сметанино и дополнили эти воспоминания, долго хранившиеся в потертом председательском портфеле, живыми беседами.

«Под скрип телег…»

Родился я в марте 1928 года в деревне Михайловской Верховского сельсовета Верховажского района. Мне рассказывали потом, что отец мой был болен. Причем настолько, что лежал при смерти. Он умирал, а мама рожала. И вот новорожденного меня она поднесла к умирающему отцу и сказала в отчаянии:

— Если ты умрешь, я твоего новорожденного сына положу рядом с тобой в гроб!

Отец нашел в себе силы сказать ей:

— Как хочешь, но я уже не поднимусь. Этой невесты с косой ни пеший не обойдет, ни конный не объедет. Все, пришла за мной, в головах стоит… А тебе никто не позволит живого с мертвым хоронить. Пусть с Богом растет. Может, на старости лет тебе кормильцем станет.

Потом с силами собрался и говорит:

— Как помру, так ты через сорок дней прими в семью другого мужика. Я сестрам скажу, они сосватают.

Через неделю он умер. Было ему 36 лет, а маме моей 33. У ее на руках оставались пятеро. Три сына и две дочери. Старшей — 11 лет, младшему, то бишь мне — неделя.

А надо пахать, сеять, косить… Весна звала в поле. Колхозов то время еще не было. Единолично жили. А какой мужик на себя такое ярмо оденет, вдову с пятерыми. А мама красавицей была…

Сестры отцовы наказ выполнили. После сорокового дня привели жениха в дом. Совсем молодого. Двадцати пяти лет от роду, на восемь лет моложе матери.

И эта молодость сыграла злую роль. Александра, так звали его, как молодого, сильного часто стали отправлять в длительные отлучки на лесозаготовки, на лесосплав. И матери опять приходилось тащить на себе все крестьянские заботы.

А потом и вовсе забрали его на Финскую войну, которую прошел от начала до конца.

От нового мужа мама родила еще двух дочерей. Но двух дочерей семья наша потеряла. Одну от первого брака в возрасте семи лет, другую от второго — в младенчестве.

Крестьянская жизнь и от детей требует крайнего напряжения сил… Как это ни печально, но слабых она отсеивает… Естественный отбор.

Вот и мы, поплакали, поплакали, снесли на кладбище малых деток, положили рядом с первым нашим отцом и стали жить дальше.

…До войны я успел закончить с Похвальной Грамотой Мальцевскую начальную школу. А в первый год Великой Отечественной поступил в Верховскую семилетку и так же с Похвальной Грамотой закончил ее.

Шла война. Отчим воевал на фронтах Отечественной. Не было ни поесть, ни одеть, ни обуть. И мы с матерью как-то вечером подумали, подумали и решили, что на этом я свое образование продолжать не буду. Пойду работать в колхоз. Было мне в ту пору не полных пятнадцать лет.

А тут из Чушевиц приходит известие, что меня ждет тетя, сестра моей матери. Нужно было помочь ей расколоть дрова. Она работала медицинской сестрой в больнице.

Мать и говорит:

— Надо помогать! Поезжай!

И когда я пришел в Чушевицы, то тетя повела меня не дрова колоть, а взяла за руку и отвела на квартиру к директору школы Анне Васильевне Беляевой и просила, чтобы меня зачислили в восьмой класс. Анна Васильевна была больны и лежала с простудой, но нас приняла и дала согласие на мое зачисление, хотя на календаре был уже декабрь.

В Чушевицкой школе работал учителем физики и математики эвакуированный из Ленинграда преподаватель. Тетя сходила и к нему, договорилась, чтобы он позанимался со мной сверхурочно, чтобы я смог догнать восьмиклассников.

И он стал заниматься со мной. За вечер мы проходили по две-три темы. У меня была хорошая подготовка. Тогда Похвальные Грамоты за красивые глаза не давали.

И хотя в первом полугодии я занимался один месяц, учебный год я закончил на «хорошо» и «отлично». Но на этом в обучении временно пришлось поставить точку. Школу, как бы теперь сказали, оптимизировали. Девятый и десятый класс были переведены в Верховажье. В Верховажье учиться у меня не было возможности.

Тем временем закончилась война. Была весна 45 года. Итог ее для нашей семьи был печальным. Погиб в самом начале войны в Белоруссии старший брат 1921 года рождения, под Сталинградом погиб брат 1923 года рождения. Отчим Александр Алексеевич Игнатьевский прошел и вторую войну от звонка до звонка, награжден орденом Красной Звезды, был тяжело ранен. Эти войны и ранения не прошли даром. Он умер в 49 году…

К концу войны из семерых рожденных мамой детей осталось только трое: я и две сестры… Правильно сказал умирающий отец маме: «будет тебе на старости кормилец». В колхозах тогда пенсий не давали.

И вот я начал свою официальную трудовую жизнь в должности счетовода колхоза «Красная новь» в селе Пеженьга.

Колхоз тот, как и все колхозы того времени размерами был не больше рукавицы. Техники не было, одни лошади, коровы ютились в развалюхах… Рабочих рук не хватало. Мужики, какие ти были — калеченые. Какие тут результаты?

Вот сидел я целые дни и подбивал колхозные счеты, дебет с кредитом сводил. Закон был один: выполни планы и обязательство перед государством. А уж после этого, если что останется в закромах — можно разделить колхозникам. Про то время много написано книг. Как за колоски, собранные после жатвы с земли садили, как за клочок сена, принесенный домой с колхозных пожен, грозили тюрьмой.

Поэтому я не буду останавливаться на этих обстоятельствах и множить жалобы на прежнюю колхозную жизнь и власть. Да, худо мы жили, бедно, порой впроголодь, но чести и достоинства не уронили. Понимали, что плохо не только нам, но и всей стране. И чтобы стало лучше, нужно лучше трудиться. Лучше учиться и еще раз трудиться, не помышляя о том, чтобы за счет других набить свой карман.

В колхозе меня, можно сказать, против моей воли назначили секретарем комсомольской организации. Я этому воспротивился и ничего не стал делать.

И вот через некоторое время меня вызывают в райком комсомола с отчетом о проделанной работе. Я хотел все рассказать там честно, что я не хотел, а меня избрали, потому ничего не делал и делать не хочу.

В то время у нас учителем в Мальцевской школе был Александр Федорович Хахлин. При встрече он и говорит:

— Ты в райком едешь с отчетом? А как же ты будешь отчитываться, если ты ничего не делал?

— А так и скажу, что ничего не делал.

— И чем все это кончится?

— Наверное, меня исключат из комсомола…

— Это не правильно. Куда ты без комсомола… Вот ты в армию скоро пойдешь, а там за тобой потянется этот хвост. На тебя будут смотреть, как на преступника. Ты себе этим все дороги в будущее перечеркиваешь. Ты вот что сделай: скажи, что опыта не было, ничего не получалось, что теперь ты знаешь, что нужно делать… И составь план участия комсомольской организации в колхозной и общественной жизни.

Я так и сделал. Удивительно, меня даже ругать не стали, и даже выговор не дали.

Первым секретарем райкома был тогда Макаровский Евгений. Это бюро меня сильно воодушевило. Меня не ругали, а поддержали.

По возвращению в деревню, я собрал комсомольцев, мы ликвидировали задолженность по взносам, пополнили свои ряды. Стали проводить субботники, воскресники по вывозке навоза, заготовке хвои. А по вечерам стали проводить в школе политическую учебу. Вести ее стал тот же Хахлин.

Это были такие интересные занятия, что на них стали ходить жители деревни всяких возрастов…

Бывало Хахлин рассказывает о мировом положении, обстановке в стране, комсомольцы сидят за партами слушают, тут стук в двери.

— Войдите!

А на пороге старичок под сто лет:

— Здесь комсомольцев политике учат?

— Здесь.

— А не дозволите и мне послушать. Шибко интересуюсь.

Комсомольцы смеются:

— Заходи, дедо.

— Только я не один, я со своей баушкой.

Не успеют они усесться, на пороге новые слушатели. Помоложе. Лет под восемьдесят…

И так полный класс набьется. На подоконниках сидят.

И такие порой дебаты начинаются по международной обстановке, что не надо никаких других посиделок и бесед.

И расшевелили деревню. И художественную самодеятельность организовали, и концерты, и праздники…

Весной мы закрепили комсомольцев за различными участками посевов, все дето ухаживали за ними, подкармливали их, пололи и получили очень хороший урожай.

…Как-то пришло из райкома письмо. Признаюсь, волновался, распечатывая. А там извещение о том, что я должен выступить с докладом на пленуме райкома комсомола с опытом работы лучшей в районе комсомольской организации…

Но выступить на пленуме я не успел, потому что получил повестку о призыве на срочную службу в армию. Шел 1949 год…

Под андреевским флагом

Я попал в морфлот. Надо сказать, что во флоте служить было престижно. Многие мечтали носить бескозырку, попасть на боевой корабль, почувствовать на губах соленые морские брызги.

Я прошел строевую подготовку, присягу и далее, после соответствующей проверки, меня стали готовить к работе с секретными и совершенно секретными документами. С мечтой ок корабле и морской романтике пришлось расстаться.

Я получил назначение на должность личного секретаря заместителя начальника штаба флота, капитана первого ранга Николая Александровича Макарова. И в последствии понял, что я ничего не потерял, а только приобрел.

Это была очень серьезная школа: дисциплины, порядка, человечности…

В мои обязанности входило получение и хранение и обработка поступающих секретных документов от Командующего флотом, начальника штаба и командиров частей флота, доклады непосредственному начальнику, рассылка их с резолюциями по отделам…

Но среди таких документов с грифом сов. секретно часто поступали и письма личного характера. От родителей матросов, проходящих срочную службу, личные просьбы и обращения подчиненных.

Мой непосредственный начальник был очень внимателен к этим письмам и требовал принятия решения по каждому обращения.

— За каждым письмом — человеческие судьбы. Нельзя людей оставлять без внимания и помощи, — говорил Макаров своим сотрудникам и мне в том числе.

Я старался выполнять доверенное мне дело с особой тщательностью, и Николай Александрович скоро стал называть меня своей правой рукой. Он был строг, требователен, но справедлив. Я мог входить к нему в кабинет без доклада, он знал все мои дела помимо службы, знал всех, кто у меня остался в деревне и просил в письмах к родным передавать от себя лично пожелания здоровья и успехов во всех делах.

Штаб флота находился в городе Балтийске. Там была расположена вечерняя школа. А я мечтал продолжить образование. Для того, чтобы приняли в эту школу нужно было разрешение начальника части. И я такое разрешение получил.

Мои служебные обязанности заканчивались в 18 часов, а занятия в школе начались в 19. Подхватив сумку, я мчался в школу и корпел за учебниками и тетрадями до полуночи.

По уставу отбой в части был в 22 часа. Я приходил в час, во втором. А вставать нужно было в 6 часов утра. Таким образом я спал на четыре, пять часов меньше своих сослуживцев. Но я знал, что нельзя расслабляться. Нужно учиться и учиться, чтобы изменить жизнь родной деревни.

А из деревни шли тревожные новости. Отчим сильно болел.

После двух лет службы мне положен был отпуск на родину. Не успел я оформить документы, как пришла телеграмма: отчим был при смерти.

Меня отпустили без промедления. И все же я не успел проститься с отчимом, который заменил мне отца и принял, как родного. Постоял у свежей могилки, погоревал. Но беда не ходит одна, говорят в народе. Слегла сестра. Болезнь развивалась стремительно. Пришлось вести ее в районную больницу, где ее сразу отправили на операционной стол. Слава Богу и докторам, сестру удалось спасти.

А дома оставалась мама в солидном возрасте… Нужно было помочь ей в домашних делах. И я дал телеграмму в часть с просьбой продлить мне отпуск на пять дней по семейным обстоятельствам. Отпуск мне продлили.

Трудовое студенчество

А впереди были три года службы. За эти годы я успел закончить девятый и десятый классы, сдать успешно экзамены. Мой непосредственный начальник Макаров не раз интересовался моими планами. Он говорил, что я могу остаться на сверхсрочную службу или поступать в Киевскую военно-политическую академию. Но к тому времени уже твердо решил связать свою жизнь с деревней.

— Как же ты будешь учиться вдали от дома? — Спрашивал Макаров. — Вот моя дочь учиться в Ленинграде, живет у тети, получает стипендию, а все-равно я каждый месяц высылаю ей по две тысячи рублей. Я не уверен, что твоя мать сможет тебя поддерживать из своей деревни. Какие там заработки? Слезы.

И действительно слезы. Война вытянула из села последние силы. Отдала все: и людей, и хлеб, и скот, и средства шли на прежде всего на восстановление разрушенного хозяйства в оккупированных районах. У великой страны не доставало средств, чтобы поддержать бесчисленные северные деревеньки, казалось бы отдавших себя всю на борьбу со смертельным врагом.

Поэтому я принял решение поступать в Ленинградский институт механизации сельского хозяйства. Я верил, что только машины выведут наше село из нищеты, избавят от непосильного труда. Написал заявление, отослал документы и мне в июле пришел вызов: экзамены с 1 августа. Но я еще находился на службе. Демобилизация должна была состояться только осенью

Но я говорил о человечности наших командиров. Невероятно, но меня отпустили из армии досрочно. Вступительные экзамены я сдавал во флотской форме. Приняли!

Знания у меня были прочные, поэтому поступить в институт не составило большого труда. Но что делать дальше?. На что жить?. Стипендии, как не крути, не хватит. Я съездил на десять дней домой и вернулся в 1 сентября в Ленинград. И началась студенческая жизнь.

Всю жизнь я тащил на себе воз общественных нагрузок. На флоте первые три года был секретарем комитета комсомола части. Тоже, я вам скажу, не баклуши бить. Ответственность. И еще какая.

.Все зависит от того, как к делу относиться. Можно формально, набрать цифр с потолка и отчитаться чеканным голосом. Можно по-другому: вникать в суть вопросов, видеть, как учил капперранг Макаров за каждой цифрой человека…

У меня была очень хорошая характеристика из армии и поэтому меня сразу ввели в состав комитета комсомола факультета, а уже на третьем курсе меня выбрали секретарем комитета комсомола факультета. Говорят, грузят на тех, кто ввезет. Но я не воспринимал общественную работу, как нежелательную нагрузку. Мне она была интересна. Но времени, как всегда не хватало. Не хватало денег.

Поэтому, как всякий малообеспеченный студент советских времен, я ходил по ночам подрабатывать. И не в подворотню. Нынче я слышал, некоторые подрабатывают разбоем в подворотнях. А я работал но ночам на железной дороге, где разгружал вагоны.

Так что получалось так. В армии я работал и занимался общественной деятельностью днем, а по ночам учился, а теперь я учился днем, а на жизнь зарабатывал ночью.

Мне было в ту пору 25 лет. Я был здоров, силен и настойчив.

Довелось побывать на целине. Это волнительные воспоминания на всю жизнь. Из вузов Ленинграда был сформирован целый эшелон студентов-добровольцев, желавших поучаствовать в грандиозном деле — освоения целинных и залежных земель. Сегодня спорят на поводу целины, надо ли было трогать эти вековые степи, что потревоженная плугами земля может стать бедствием для экологии… Конечно, можно было пойти по другому пути, вернуться к оставленным без внимания землям и деревням Северо-Запада и Центральной России. Они бы накормили страну. Но для этого нужно было время. А целина могла дать результат мгновенный. А страна остро нуждалась в хлебе. И мы ехали, чтобы этот хлеб вырастить и убрать…

Какой подъем царил у пассажиров этого заряженного энтузиазмом эшелона!

В каждом вагоне звучала эта, ставшая мгновенно популярной песня:

— Эх, ты, дорога длинная!

Здравствуй, земля целинная,

Здравствуй, простор широкий!

Весну и молодость встречай свою.

Ехали мы в Казахстанские степи, в Павлодарскую область, совхоз имени Абая. Меня потряс вид бескрайних степей, темного золота хлеба под ветром, похожие на морские волны.

Жили в палатках. Резко континентальный климат давал себя знать. Днем стояла безумна жара, от которого негде было укрыться, ночью степь стремительно остывала, так что под утро зуб на зуб не попадал.

Мне доверили комбайн. Не зря комбайнеров назвали тогда капитанами полей. Я готов был работать день и ночь. Бункер намолачивался быстро, не всегда машины успевали отвозить зерно. На глазах росли терриконы обмолоченного зерна. Я даже во сне, в мечтах не мог представить такого количества хлебов под открытым небом. Зерновые элеваторы не справлялись, техники, не смотря, что были мобилизованы все ресурсы страны, катастрофически не хватало. И в этом тоже был урок. Урок правильной, тщательной организации труда и планирования.

Я вернулся в институт с правительственной наградой — медалью «За освоение целинных земель».

Задолго до распределения я написал письмо в министерство сельского хозяйства РСФСР с просьбой направить меня на работу в Вологодскую область Верховажский район. Выпускников Ленинградского института на Вологодчину не направляли, потому что там свой институт в Молочном имени Н.В, Верещагина покрывал потребности области в кадрах сельского хозяйства.

Просьбу мою удовлетворили. Я еду домой. К матери, которая уже не молода и нуждается в поддержке.

Нижнее Кулое

Сначала я был инспектором по госсельхознадзору в Чушевицкой зоне, но уже через два месяца меня направили на хозяйственную работу заведующим межколхозными ремонтными мастерскими в Нижний Кулой.

Кулой — это красивейшая река, которая берет начало в озере Сондугском в соседнем Тотемской районе. В этих краях никогда не было крепостного права. Крестьяне были черносошенными или государевыми, которые работали на государство, обеспечивая его валютой. А валютой в те времена были меха, живица или сосновая смола, вар, пек, лен, пакля. Строевой и корабельный и мачтовый лес. Лес этот справлялся по реке в Вагу, по Ваге в Северную Двину и далее на корабельные верфи Архангельска.

Нужно видеть какие дома строились крестьянами по реке, Кулой.

Настоящие деревянные крепости, про которые Белов писал, что крестьянский дом на Севере это подводная лодка в автономном плавании. Но деревня была к тому времени истощена.

В Нижнем Кулое ремонтные мастерские располагались в церкви.

До этого там была машинно-тракторная станция, которую ликвидировали, превратив в межколхозную ремонтную станцию, которую и возглавил я по решению бюро райкома партии.

Тепла в церкви не было. Слесари и механизаторы грелись около железной бочки, в которой горел постоянно огонь. Озябшие ремонтники большей частью грелись вокруг ее и на ней же разогревали еду, приносимую из дома. Все фрески были в копоти.

Я поехал в райком партии за помощью. Увы, секретарь сказал, что помочь мне не в его силах. Нечем… Нужны материалы, а фондов на них нет.

— А вот, поезжай-ка ты в Вологду. Походи по организациям, возможно что-то, где-то и сыщешь.

Я послушал его совета, но всюду, куда я приходил мне отказывали. И тогда я записался на прием к первому секретарю обкома КПСС Лонгунову.

Поразительно, но он меня принял, выслушал и помог.

В лесу в лесхимартели был старый брошенный котел. Мы притащили его в церковь, отремонтировали, из Вологды доставили нам трубы и батареи по ходатайству Лонгунова. И мы своими руками смонтировали отопление и на первом и на втором этаже. Сделали настоящие двери работа по ремонту тракторов и машин закипела…

Надо сказать, что народ был замечательно отзывчивый там. Достаточно было проявить к ним чуточку внимания, готовы были убиться на работе. С таким народов можно было при правильной организации труда свернуть горы.

Но все же хотелось вернуться домой, поближе к матери.

Однажды я был по каким-то делам в Верховажье и зашел в райком партии озвучить эту просьбу. Я попросился направить меня в колхоз «Верховье» механиком, но неожиданно получил предложение выставить свою кандидатуру на председателя. Там председатель колхоза попросил отпустить его по состоянию здоровья. Он был инвалидом второй группы.

И я согласился.

Верховье

Прежде нужно рассказать, что из себя представляло к 1960 году наше коллективное хозяйство «Верховье».

До 1050 года в Верховье, так называлась вся наша округа, были два сельсовета. Верховский первый по одну сторону реки и Верховский второй. Представьте, как плотно было заселена территория верхней Ваги.

В первый сельсовет входило пять колхозов. Они были тогда небольшими.

Это « Пятилетка Севера», в который входили деревни Сметанино, Жуково, Отводница. Этот колхоз объединял 35 хозяйств и 90 трудоспособных человек.

Был такой колхоз имени Калинина, в него входили деревни Фомина и Калинина. В нем было 37 хозяйств и 40 трудоспособных человек.

Колхоз «Красная Звезда» объединял деревни Кудринскую, Зимницы, Прилук, Кужиху, Собакино. В нем было 54 хозяйства и 64 трудоспособных.

«Красная новь» \Пеженга\. В него входили деревни Мальцевская, Михайловская, Маклаковская и Семеновская. В них 60 хозяйств и 75 трудоспособных.

Колхоз «Победа». Деревни Слободка, Бакури…,Барханка, Сало…

87 хозяйств, 166 трудоспособных

Второй Верховский сельсовет на том берегу Ваги так же включал пять колхозв.

«Первомайский» в деревне Основинской,

«Красное Знамя» — Данилково с хуторами

«Молодой коммунар» — Киселево

«Стахановец» — Боровичиха

«Северный колхозник» — Щекотиха, Погибла и хутора.

Колхозы в том и другом сельсовета часто укрупнялись и разъединялись, но к шестидесятым за рекой был создан колхоз «Боевик», объединивший все эти колхозы-рукавицы.

А в первом сельсовете образовался колхоз Верховье.

А 12 февраля 1959 года на общем собрании принято было решение о слиянии слияние обоих в один колхоз «Верховье». Председателем колхоза избрали директора неполной средней школы Николая Павловича Трапезникова.

Николай Павлович принял это решение спокойно, не отказывался. Но ему не хватило воли и знаний, чтобы управлять таким разрозненным коллективом. Не хватало экономических, агромических, технических, наконец, знаний. И созданный, собранный, сшитый, как лоскутное одеяло огромный колхоз, сразу стал трещать по швам.

В это время происходил переход колхозов с натуроплаты на денежные расчеты. «Верховье» не перешло, а переползло. Денег в банке не было, на счетах огромная картотека, ожидающих от колхоза расчетов. Людям за их труд не платили.

Анархия царила всюду. Никто никого не слушал, распоряжения председателя не выполнялись. Колхоз уверенно погружался в пучину банкротства.

Работа с кадрами отсутствовала. Доходило до того, что ухаживать за телятами было некому. И вместо телятниц на ферму ходил обряжаться секретарь парткома А. Г. Гущин. За поросятами ухаживали по очереди работники конторы, в киселевской бригаде на ферме некому было доить коров.

Лен, который во все времена кормил северного крестьянина, был отодвинут на последний план. Сроки теребления, растила,

16. подъема его со стлищ затягивали. Часто он уходил под снег, а по весне его сжигали…

Мастерские по ремонту техники опять же располагались в церкви, которая день и ночь отоплялась из железной бочки. Но день и ночь ворота были нараспашку и температура в помещение была такая же, как и на улице. Вокруг церкви валялись кучи искореженного железа, тат же была кузница, тут же стояла заправка, бочки с ГСМ, с солидолом, нигролом…

Напротив церкви была потребсоюзовская столовая. Когда в нее привозили разливное пиво, механизаторы бросали работу и выстраивались в очередь с тарками. Унять их не было никакой возможности. Они могли послать начальство очень далеко.

А между тем, в объединенном колхозе катастрофически не хватало кормов. Голодная скотина на фермах кричала так, что казалось, от рева их поднимется крыша. Не было кормов даже на личных подворьях, не было и у председателя колхоза.

И вот в шестидесятом году 60, приняв колхоз, я вынужден был на стороне изыскивать корма как для общественного стада, так и личного скота в том числе и председателя колхоза.

Видя такое бедственное положение, Трапезников отказался от своей зарплаты и не получал ее. Колхоз оставался должен ему около 10 тысяч рублей на старые деньги.

Поклон льну

Естественно. Начинать надо с будущего. Нужно показать людям видимую, понятную, достижимую цель.

Лен — вот наше спасение — так думал я долгими зимними ночами за рабочим столом при свете керосиновой лампы..

Зимой 1961 года я был на совещании в области, на котором присутствовали многие хозяйственные руководители, в числе который был знаменитый, впоследствии дважды Герой Социалистического труда, председатель колхоза Родина Михаил Григорьевич Лобытов.

То, что рассказывал он, на первых порах вызвало взрыв хохота. А дело было в том, что колхозники «Родины» вытеребив лен, везли его на асфальтовую дорогу. Через них проходила дорога на Москву. И вот они расстилали по асфальту лен, а проходящие автомобили своими колесами вымолачивали из головок льна семена.

Лен собирали и везли на стлище, сокращая тем самим сроки подготовки льна к сдаче на льнозаводы.

Мы слушали и не верили, лен давал хозяйству сумасшедшие прибыли, о которых мы только мечтали.

И вот по возвращении из Вологды я собрал правление, чтобы обсудить этот серьезный вопрос: как вырвать колхоз из бедности и откровенной нищеты.

Мы решили материально заинтересовать колхозников в получении высоких урожаев и высорких доходов.

В 1962 году льняное поле в колхозе составляло 125 гектаров. Всходы поднялись дружные, чистые, обещающие высокийй урожай. Мы разделили весь лен на участки, закрепив за каждой семьей колхозников по пятьдесят, семьдесят соток. У некоторых было и по гектару. Мы объявили, что четверть дохода от сданной 18. тресты пойдет колхозникам на оплату. Но не по принципу уравниловки, а конкретно за результат. Ты вытеребил свои пятьдесят соток, ты высушил в бабках лен, свез на колотилку, очесал, расстелил под августовские росы, снял, погрузил на машину, поехал с нею на завод, получил справку о количестве сданной тресты с твоего участка, и качестве ее, может получить свои двадцать пять процентов.

Конец ознакомительного фрагмента.