Штуцер и тесак

Анатолий Дроздов, 2020

Мусульмане в таких ситуациях говорят: «Кисмет!» Ты везешь в карете скорой помощи пострадавшую в ДТП, мечтая не опоздать. Но судьба уже бросила кости – навстречу выползает скотовоз. Удар – и вот уже нет вокруг привычного мира. Ты лежишь в телеге совсем голый, а вокруг люди в странных мундирах. Стоят в пирамидах длинные ружья с трехгранными штыками. На дворе июль 1812 года, и в городе, где ты жил прежде, хозяйничают французы… На любой войне выжить – непростая задача. И вдвойне сложная в другой реальности. Ведь все вокруг незнакомое и чужое. Но сдаваться нельзя. Конечно, если ты мужчина…

4.

Лес расступился внезапно, открыв огромное поле. Оно раскинулось по обе стороны опушки, тянулось вдаль к горизонту, где виднелась темная гребенка елового бора. К нему прилепилась деревенька в несколько десятков домов — сколько точно, издалека не сосчитаешь. Выходившая из леса дорога вела к ней, но, пробежав по лугу, раздваивалась и левым отростком упиралась в ворота помещичьей усадьбы. Та разместилась на небольшом возвышении и была окружена могучим забором. Сложенные из булыжника мощные столбы, деревянные плахи между ними… Не забор, а крепостные стены. Да и сам помещичий дом, чей верхний этаж с крышей виднелся над оградой, мало походил на виденные мной дворянские дворцы. Стены из толстых бревен, узкие окна. Блокгауз какой-то, а не усадьба. Это с чего такую построили?

Подчиняясь команде фельдфебеля, рота остановилась на опушке. Дворовый графини, не медля, ускакал к усадьбе — видимо, предупредить о появлении гостей, а Спешнев подозвал Потапыча.

— Роте поправить снаряжение и встать походной колонной! — велел Синицыну. — Мне подать лошадь и помочь сесть в седло.

— Нельзя, Семен Павлович! — заволновался я. — Разбередите рану.

— Мы воинская часть, и должны предстать перед графиней как должно! — отрезал капитан. — Не указывайте мне, как себя вести!

Я заткнулся и отъехал. Потапыч и двое егерей помогли капитану забраться в седло. Оказавшись на спине лошади, тот охнул, скривившись от боли, но погнал кобылку в голову колонны. Я устремился следом. Еще грохнется, идиот! Не нужно было позволять ему надевать рейтузы с сапогами…

Выехав вперед, Спешнев повернулся к строю и махнул рукой. Егеря, почувствовав скорый отдых, ударили подошвами о землю.

— Платон Сергеевич! — весело посмотрел на меня капитан. — Запевайте строевую! Ту, что учили с солдатами на бивуаке.

«Которую?» — хотел спросить я, но промолчал. На поляне я разучил с егерями две песни. Одну про знамя полковое, которую и голосил на марше. Егерям она не слишком понравилась. «Господская!» — заметил один. Я подумал и предложил другую. Считал, что ее здесь знают все — в 19 веке пели; оказалось — ни фига. И вот эта пришлась егерям по душе. Не удивительно. Простая и понятная солдатам песня.

— Солдатушки, бравы ребятушки, кто же ваши деды? — начал я.

— Наши деды — славные победы, вот кто наши деды! — хором отозвались егеря.

Спешнев дернул плечом, но промолчал.

— Солдатушки, бравы ребятушки, а кто ж ваши жены? — продолжил я.

— Наши жены — ружья заряжены, вот кто наши жены! — ответил строй.

У этой народной песни десятки вариантов. Есть верноподданнический: «Наш родимый — царь непобедимый, вот кто наш родимый». Или: «Наша слава — Русская держава, вот кто наша слава». Имеются и хулиганские варианты: «Наши тетки — две косушки водки, вот кто наши тетки». Косушка, к слову, это 300 граммов на наши мерки. Если влить две в одно рыло… Правда, слово «водка» здесь мало употребляемое, преобладает «вино», но егеря поняли. Мне объяснить, какой вариант им больше понравился?

Дворовый ускакал вперед не зря. Когда строй приблизился к воротам, тяжелые створки из плах, подвешенные на кованых петлях, поползли в стороны, и мы вступили на обширный, посыпанный утрамбованный гравием двор. Тут егеря и грянули про косушки — тонкий намек на толстые обстоятельства. Нас встречали. На просторном каменном крыльце с толстыми колоннами, поддерживавшими крышу, застыла дворня графини — мужчины и женщины в самых разнообразных нарядах. Некоторые были в сюртуках и чулках с башмаками, но большинство одеты как крестьяне, разве что почище. Впереди стояла молодая женщина в бежевом платье с кружевами на воротнике и шелковом капоре в тон платью — за версту видно, что барыня. Это и есть графиня? Я присмотрелся: девчонка. На вид — лет двадцать. Симпатичная. Круглое, милое личико с большими глазами — капор с небольшими полями позволял это разглядеть. Роста среднего, крепкого телосложения, но не полная. На изнеженную помещицу ни разу не похожа. Вон, даже слегка загорела, а это сейчас не в моде.

— Ваше сиятельство! — командир роты поднес ладонь к киверу. — Позвольте отрекомендоваться: штабс-капитан Спешнев Семен Павлович. Командую третьей ротой первого батальона 6-го егерского полка. После сражения с неприятелем следуем на соединение с армией князя Багратиона. Благодарю за приглашение. Мои егеря нуждаются в отдыхе.

— Здравствуйте, господин штабс-капитан! — звонко ответила девчонка. — Добро пожаловать в усадьбу Залесье. Для вас здесь истопят баню, накормят и устроят на ночлег. Меня зовут Аграфена Юрьевна. Я дочь графини Натальи Гавриловны Хрениной. Она наказала встретить вас. Сама, к сожалению, не может — занедужила.

— А что с ней? — спросил капитан. — С нами лекарь, — он указал на меня. — Позвольте, представлю: Платон Сергеевич Руцкий, сын князя Друцкого-Озерского. Присоединился к нам в дороге при весьма печальных обстоятельствах — был ранен, ограблен до нитки гусарами неприятеля и брошен умирать. К счастью, мы шли мимо и подобрали. Лекарскому делу Платон Сергеевич учился за границей и знает его отменно. Пулю из моей ноги достал враз, не имея при этом нужных инструментов. Егерей моих лечил, и весьма успешно — все в строю.

А Спешнев-то жох! Как лихо к графинюшке подкатил! Дескать, не только вы к нам, но и мы к вам с ответкой. Меня до лекаря повысил, про учебу за границей упомянул, фиктивного папашу приплел. С козырей пошел, а отдуваться мне. Неизвестно, чем эта старуха болеет…

— Рада вашему визиту, князь! — склонила голову Аграфена. — Вы красиво пели. Голос у вас сильный и приятный.

— Я не князь! — буркнул я. — Мещанин города Могилева. Князем был мой отец. Мать — простолюдинка.

— Все равно, рада, — не смутилась девчонка. — Посмотрите матушку?

Я вздохнул и спрыгнул на утрамбованный гравий двора. Получилось, к слову, неплохо, хотя я не наездник. В детстве катался на лошадях — естественно, без седла, здесь пару дней к Мышу привыкал. Натер кожу с внутренней стороны бедер, но освоился. В принципе, ничего сложного: надо только чувствовать лошадь — вот и вся наука. Да и Мыш — скотина смирная. Мерин.

— Игнат! — графинюшка посмотрела на представительного мужчину в сюртуке. — Займись гостями. А я провожу лекаря к матушке. Следуйте за мной, Платон Сергеевич!

Я последовал. Мы вошли в дом и по широкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Графинюшка шла впереди, звучно топая каблучками по деревянным плахам пола. Подойдя к высокой двери, она постучала костяшками пальцев в створку, дождалась ответа и нажала на ручку. Дверь отворилась, и мы вошли внутрь.

В комнате стоял полумрак. Два узких окна давали мало света, к тому же их прикрыли шторами. Напрягая зрение, я различил слева у стены большую кровать с пологом. Напротив располагался шкаф, у правого окна — столик с зеркалом и стулом — вот и вся обстановка. Небогато.

— Я привела лекаря, матушка, — сообщила графинюшка кому-то на кровати. — Случился среди солдат. Их командир уверяет, что Платон Сергеевич учился за границей.

— Подойдите! — раздалось от кровати. В голосе невидимой мною женщины звучала боль.

Я подчинился. На кровати, прикрытая одеялом до пояса, лежала на боку графиня в ночной рубашке с кружевами на груди и в чепце. Глаза мои привыкли к полумраку, и я разглядел морщины на лбу и у глаз, прямой нос и тонкие губы с волевыми складками у рта. Серьезная дама — видно, что привыкла командовать.

— Вправду лекарь? — недоверчиво спросила графиня. — Молодой больно и одет, как пугало. Солдатские панталоны и какой-то дурацкий мундир.

Вот ведь мегера! Ее от боли крючит, а она на одежду смотрит.

— Это сшили мне егеря из ментиков убитых французских гусар, — я ткнул пальцем в суконную куртку. — Панталоны они же дали. Меня нашли голым у дороги. Был ограблен французами. Ударили саблей, — я коснулся пальцем шва на голове, — и содрали все, даже чулки.

— Штабс-капитан Платона Сергеевича хвалил, — подключилась графинюшка. — Говорит: достал ему пулю из ноги, лечил раненых егерей, поставив их в строй.

— У меня нет пули в ноге, — пробурчала старуха. — Спину прихватило. Лежать могу только на боку, встать больно.

— Это давно или внезапно схватило? — спросил я.

— Внезапно, хотя спиной и раньше маялась, — проскрежетала она. — За сборами смотрела. Видел сундуки в коридоре? Бежать собирались от супостата, вещи собирали.

— Вы за чем-то резко нагнулись? В спине щелкнуло, и не смогли разогнуться?

— А ты вправду соображаешь, — сказала старуха и посмотрела на меня с любопытством. — Так и было.

— Мне нужно вас осмотреть. Прикажите принести воду, мыло и полотенце.

— Груша? — графиня посмотрела на дочку.

Та выбежала из спальни. Я же отправился к окнам и раздернул шторы. Мне нужен свет. Тем временем какие-то девки притащили медный таз с водой и поставили его на принесенный одновременно табурет. Одна из служанок протянула мне на ладони кусок мыла. Я взял его, тщательно вымыл руки и вытер висевшим на плече девки полотенцем. Подойдя к кровати, отбросил прикрывавшее графиню одеяло и велел девкам задрать ей рубаху и положить на живот. Те кинулись исполнять. Хотя и ворочали они графиню бережно, та шипела и ругалась от боли. Под рубахой у старухи не оказалось ничего — 19-й век. Ну, и ладно: не на что там смотреть. Спина жиром не заросла, и это плюс.

— Где болит?

— Здесь, — графиня, изогнув руку, указала на поясницу.

Я наклонился и пробежался пальцами по хребту. Внезапно графиня дернулась и ругнулась. Ага, вот он! Сместившийся позвонок выступал наружу едва-едва, но этого хватило. Если не вернуть на место, мучиться будет долго. В моем времени использовали бы вытяжение, но здесь это невозможно.

— У вас сместился позвонок, ваше сиятельство, — объявил я графине. — Зажал нерв, и это вызывает боль.

— Вылечить можешь? — спросила она.

— Попробую. Но предупреждаю: будет больно.

— Лечи! — вздохнула она. — Ехать надо, а я лежу. Потерплю, не впервой. Детей рожала.

— Принесите мне масла — конопляного или льняного, — повернулся я к девкам.

Одна из них убежала и скоро вернулась с плошкой. Я плеснул из нее на ладонь, растер и склонился над графиней. Спину массировал осторожно, подготавливая пациентку к предстоящей манипуляции. У себя я бы ее делать не стал — риск велик, но здесь выбора нет: мучиться графине со спиной долго. Остеохондроз (здесь его называют ишиас) — штука гадкая. Позвонки с возрастом изнашиваются, проседают, смещаются, и, ущемляя нерв, вызывают нестерпимую боль при движении. Человек не может ходить. Попробуем помочь. Массажем я занимаюсь давно: ходил на курсы, а затем не один год практиковал — подрабатывал. На зарплату фельдшера не проживешь.

Ощутив, что пациентка расслабилась, я уперся подушечками больших пальцев в позвонок и резко нажал. Щелк! Встал, родимый!

Старуха взвыла.

— Ой-ей-ей! Что ж делаешь, гад! — завопила, вскакивая с постели. — Идол египетский! Да я тебя высечь прикажу! Розгами. Чучело гороховое!

Она подступала ко мне, сжимая кулаки. Я сделал пару шагов назад и быстро спросил:

— Как чувствуете себя, ваше сиятельство?

— Да я… — она внезапно умолкла. На лице ее отобразилось недоумение. — Хм!.. Спина побаливает, но ходить могу, — она сделала несколько шагов. — Вправду, вылечил.

— Впредь не нагибайтесь, — сказал я. — Скажите девке — та подаст. А буде возникнет нужда — присядьте, вот так! — я изобразил присед и показал, будто беру что-то с пола. — Носите корсет и шнуруйте его туго.

— Придется поискать, — сказала графиня задумчиво. — Давно не надевала. Кто знает, куда его эти дуры сунули? Ладно, — она повернулась к одной из девок. — Слушай наказ, Лушка. Лекаря — в баню! Помыть и одеть, как положено дворянину. Подбери ему из вещей Юрия Никитича что получше. Фигурой он с покойным схож. Выполняй!

— Идемте, господин! — поклонилась мне служанка.

И мы пошли…

⁂

Баня у графини размещалась за оградой с задней стороны поместья и представляла собой рубленную из толстых бревен просторную клеть, поставленную на берегу небольшого ручья, змеившегося по лугу и убегавшего к лесу. Удобно: за водой далеко ходить не надо. Прорубленные в бревенчатых стенах квадратные окошки не имели рам и стекол. Из глиняной трубы, торчавшей из накрытой дранкой крыши, подымался к небу легкий дымок. По-белому топят и хорошими дровами.

В предбаннике я обнаружил Спешнева. Он сидел на лавке, привалившись спиной к стене и блаженно смотрел в потолок. Судя по влажным волосам, водные процедуры уже принял.

— Это вы, Руцкий? — спросил штабс-капитан. — Ну, как там графиня?

— Жить будет, — сказал я и содрал с себя пропотевшую куртку. — Как пар?

— Я не парился, — ответил он. — При ране нельзя.

Хоть на это ума хватило…

— Омылся — и ладно. Без того блаженство. С самого начала кампании в доброй бане не был. У крестьян в деревне вместо них какие-то клети для свиней. Грязно и не повернуться.

Спешнев умолк и с любопытством уставился на вошедшую следом Лушку, которая принялась раскладывать на лавке отобранную для меня одежду. Получив наказ от хозяйки, она отвела меня в соседнюю комнату (как я понял, спальню графа), где принялась вытаскивать из шкафа и сундука разнообразные наряды. Неприятно, конечно, носить вещи покойника, но выбирать не приходится. В этом мире встречают по одежке, и хорошая стоит дорого. К тому же медики не брезгливы. Я выбрал пару белья из тонкого полотна и чесучовый охотничий костюм графа — куртку и рейтузы. Самое то по здешней жаре — не в сукне же париться. Плотная ткань из дикого шелка прослужит долго, да и цвет подходящий — оливковый. Еще взял охотничью шляпу с пером — щеголь, блин! — две пары хлопчатобумажных чулок и охотничьи ботфорты. Гусарские ботики не вызывали доверия: развалятся — и что делать? Ботфорты понравились мягкой кожей голенищ и толстой подошвой — для охотника делали, которому ходить. И не ношены почти.

— Вам помочь, господин? — спросила Лушка после того, как я разоблачился.

— Сам! — буркнул я. — Ты вот что, принеси сюда мои сумки — те, что были у меня на мерине.

— Слушаюсь, господин! — поклонилась она.

— И еще. Мед здесь есть? Желательно, свежий.

— Найду, — пообещала она.

— Значит, горшочек меда. Небольшой, — я показал руками. — Чуток березового дегтя и ложку — из тех, какую не жалко. Оловянную, к примеру. Все.

Я нырнул в баню. Там было сумрачно, влажно и жарко. Париться я не стал. Во-первых, с раной на голове чревато, во-вторых, не люблю. Вот такой я нетипичный русский. Им положено любить баню, водку, гармонь и лосося. Или воблу, если лосось не вписывается в бюджет. Зачерпнув из вмурованного в печку чугунного котла черпаком горячей воды, я влил ее в деревянную шайку, куда предварительно плеснул холодной из ведра. Попробовал пальцами — нормально. Мыло и мочало нашлись на лавке. Мылся я не спеша, с удовольствием. Отдраив до скрипа кожу, ополоснулся и вышел в предбанник. Там обнаружился Спешнев, уже одетый, но только в рубаху. Он сидел за столом, которого ранее не наблюдалось, и стол этот не был пуст. Закуски на серебряных блюдах, нарезанный хлеб, штоф зеленого стекла, чарки.

— С легким паром, Платон Сергеевич! — поприветствовал меня штабс-капитан. — Одевайтесь и составьте компанию. Закусим перед ужином.

— Сначала посмотрим вашу рану, — сказал я, беря с лавки холщовое полотенце. — Мои сумки, мед и деготь принесли?

— Под лавкой! — указал Спешнев.

Накинув на себя нижнюю рубаху и натянув кальсоны, я достал из-под лавки горшочек с плошкой и склонился над ними. То, что нужно, ложку тоже не забыли. Зачерпнув ею деготь из плошки, я плюхнул его в горшочек с медом и тщательно размешал. Затем вытащил из саквы бинты и салфетки — запасся ими в деревне. Купил у крестьян полотна и нарезал ножницами.

Бинт на ноге Спешнева промок от воды и крови. Я снял его и бросил на пол — постирают. Здесь это — вещи многоразового пользования. Рана у штабс-капитана кровила — натрудил, а попавшая на нее вода размыла засохшую корку. Я промокнул кровь салфеткой, плеснул на другую водки из штофа и обработал кожу вокруг пулевого отверстия. Подживает, хотя ходить Спешневу пока рано. Затем плюхнул на салфетку приготовленной мной мази, наложил на рану и забинтовал. Затем занялся собой. Бинтовать голову не стал — шов не кровил, просто намазал его мазью и налепил поверх полоску полотна — эдакий пластырь. Все это время штабс-капитан с любопытством наблюдал за моими манипуляциями.

— Ловко у вас выходит, Платон Сергеевич! — сказал по завершении. — Графиню, как понимаю, вылечили?

— Доложили? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — но догадаться не трудно. — Ваш новый наряд, — он указал на лавку, где была разложена одежда, — стол и угощение, которые принесли после вашего прихода. К слову, костюм не дешев — в разы дороже моего мундира. Мне такой не по карману.

Вот ведь завидущий!

— Мне тоже, — сказал я. — Подарок от графини. Между прочим, Семен Павлович, вы поставили меня в неловкое положение, представив лекарем, хотя я всего лишь фельдшер. Повезло, что смог ей помочь.

— Не сомневался, что вы справитесь, — пожал плечами Спешнев.

— Это почему?

— Вы не тот, за кого себя выдаете.

Что, опять?

— И кто же я?

— Не знаю точно, но не фельдшер. Видел я их — и много. Куда им до вас! Да и лекарям многим. Никто из них не моет руки перед тем, как подступить к больному. Никто не протирает кожу вокруг раны водкой. Они ее лучше вовнутрь употребят, — он усмехнулся. — А эта мазь, которую вы соорудили буквально из ничего? Сколько служу, не слыхал, чтобы людей лечили дегтем. Лошадей — бывает, но чтобы человека… И ведь помогает! Только не говорите, что научились этому за границей — нет там такого. Имел я дело с лекарями из немцев — такие же, как наши. Не знают и половины того, что я от вас услышал. Кто вы, Платон Сергеевич?

— Фельдшер, — сказал я, присаживаясь к столу. — И это правда. А что много знаю, так учился. У меня даже микроскоп был. Знаете такой прибор?

Спешнев покрутил головой.

— Через него можно видеть мельчайшие предметы. Например, взять каплю воды, поместить на столик и посмотреть.

— И что можно разглядеть? — усмехнулся Спешнев.

— Тысячи живых существ. Они настолько крохотные, что не видны глазом, тем не менее существуют. Они живут вокруг, — я развел руки, — и внутри нас. Изучая их, я пришел к выводу, что среди них могут быть вредные существа, которые вызывают болезни. Стал искать способ убить их и нашел. Это, к примеру, спирт, — я указал на штоф. — Или тот же деготь. Помогает мыло. Я попробовал применить это в госпитале, где служил, и добился успеха: люди выздоравливали.

— И что немцы? — спросил Спешнев. — Оценили?

— Прогнали со службы. Дескать, какой-то русский будет их учить, таких умных и образованных.

— М-да… — сказал Спешнев. — Выпьем? Заодно этих ваших вредных крох убьем, — он хохотнул.

— Давайте! — согласился я.

Он разлил водку по чаркам, мы чокнулись и осушили емкости. Самогонка, но хороша! Мягкая, ароматная. Водку здесь делают методом дистилляции, до ректификационных колонн додумаются позже. Вот тогда и наступит погибель русскому мужику. Ректификат — это яд, бьющий по печени и другим органам. Дистиллят — тоже не подарок, но действует мягче. На ректификаты Россия перешла вследствие дешевизны последнего — больше денег поступало в казну. А крепость водки в 40 градусов придумали акцизные чиновники, а не Менделеев, как утверждает легенда. Так акциз проще было считать — его размер привязали к крепости водки. Прежде она составляла 37-39 градусов. Ректификат российские власти всячески восхваляли: дескать, не несет вредных примесей. Ага. Чем чище яд, тем его действие сильнее…

Я взял тонкий ломтик хлеба — для господ нарезали, положил сверху ломтик ветчины, накрыл это дело располовиненным вдоль огурчиком, откусил. Вкусно! Хлеб свежайший и нисколько не похож на печево из моего времени с их разрыхлителями и «улучшителями», ветчину коптили натуральным дымом, а огурчик только с грядки, да еще выращенный не на гидропонике. Я эти пластмассовые овощи в своем мире никогда не покупал: ни вкуса, ни запаха — одна химия.

— Интересно вы едите, — сказал Спешнев, все это время не спускавший с меня глаз.

— За границей научился, — ответил я. — Попробуйте!

Он пожал плечами и соорудил себе такой же бутерброд.

— Неплохо, — сказал, прожевав. — Хотя порознь вкуснее.

Я только плечами пожал: на вкус и цвет товарища нет.

— Еще по чарке? — предложил Спешнев и, не дожидаясь согласия, наполнил емкости. — За что пьем, Платон Сергеевич?

— За успех нашего безнадежного дела! — предложил я.

— Как это? — удивился он, поставив чарку. — Почему безнадежного? Вы о чем?

— Многим сегодня положение России представляется безнадежным. На нас наступает лучшая армия мира во главе с лучшим полководцем. Французы движутся вглубь страны, они уже захватили бывшие польские земли и скоро вступят в великорусские, если уже не вступили. Вся Европа ждет, когда мы потерпим поражение и подпишем унизительный мир. Только не будет его для Бонапарта. Его армию ждет конец, а самого — ссылка на отдаленный остров и бесславная смерть.

— Вы говорите это так, будто наперед знаете! — удивился Спешнев.

М-да, не стоило пить…

— Так и будет, Семен Павлович, вот увидите.

— Вы что — провидец?

— Отчасти. Иногда находит.

— Чудной вы человек, Платон Сергеевич, — сказал он. — Будто не от мира сего. Говорите не так, держитесь странно. Понятно, что за границей жили, но все равно словно не русский. Я это сразу приметил, да и позже наблюдал. Даже думал: не послал ли вас нечистый? Но потом понял, что ошибся. Слуга дьявола не будет умалять страдания человеков, а вы над ранеными, как курица над цыплятами. Подобного даже у русских лекарей не наблюдается. И для вас нет разницы: дворянин или простой солдат, ко всем отношение ровное.

— Ему, — я указал на потолок, — наплевать на сословия и чины. У него другие мерки.

— Согласен, — кивнул Спешнев. — Но мы-то живем здесь. Кстати, не замечал за вами особой ревности к молитве. Даже не видел, чтобы молились.

— Когда вы молитесь, то не будьте как лицемеры, которые любят молиться, стоя в синагогах и на углах улиц таким образом, чтобы все их видели. Говорю вам истину: они уже получили свою награду. Ты же, когда молишься, войди в комнату, закрой за собой дверь и помолись своему Небесному Отцу, Который невидимо находится с тобой, — процитировал я.

— Вы и Писание знаете? — изумился Спешнев.

— Местами, — кивнул я. — Ну, что, выпьем?

— За успех нашего дела! — провозгласил Спешнев.

— И погибель супостата, — поддержал я.

— Хочу вас спросить, — начал Спешнев после того, как мы закусили. — Что собираетесь делать дальше?

— А с чего интересуетесь? — ответил я по-еврейски.

— Я тут прислугу расспросил. Завтра Хренины отбывают в Смоленск. Уехали бы вчера, но графиня занедужила. Вы ее излечили. Думаю, она предложит вам присоединиться. Спиной мается, а тут лекарь умелый. Графиня с дочкой поедут в экипаже, добро повезут в телегах. Двигаться будут быстро, в отличие от нас. Вам с ними скорее и безопаснее — тем более, что имеете лошадь под седлом. Если и нарветесь на французов, не тронут: не верю, что они способны поступить мерзко в отношении благородных женщин. А вот с нами опасно, в чем имели возможность убедиться.

— Я с вами!

— Почему?

— Что я буду делать в Смоленске? Без денег, связей и знакомств?

— Графиня может предложить остаться при ней.

— В роли комнатной собачки? Нет, Семен Павлович, я солдат и хочу встать на пути врага, — произнес я с пафосом. — Каждый день его присутствия на русской земле оскорбляет меня до глубины души. (Кажется, так писал классик?) Так что я буду их убивать — с вашей помощью, конечно.

— Спасибо! — он протянул руку, и я с чувством пожал. Любят здесь красивые слова и жесты. — Порадовали вы меня, и солдаты будут довольны. Они успели вас полюбить. Честно! — добавил, увидев мой недоверчивый взгляд. — Будучи сыном князя, пусть и не дворянином, вы не чванитесь и держитесь с ними, как ровня. О раненых заботитесь. Не пожалели трофеев для солдатской артели, хотя сами без гроша в кармане. Благодаря вашему серебру, провиантом разжились, даже мясом для котлов. Подобное редко встретишь. Знаете, как егеря вас зовут? Наш княжич. Наш, — повторил он. — Сколько вам лет, Платон Сергеевич?

Конец ознакомительного фрагмента.