Рыцари плащаницы

Анатолий Дроздов, 2006

Экспедиция в прошлое – предприятие само по себе рискованное. А теперь представьте, что вместо запланированного попадания в Киевскую Русь вы оказались на Ближнем Востоке, завоёванном крестоносцами. И как раз в ту пору, когда знаменитый султан Саладин теснит рыцарей за пределы Палестины… Казалось бы, участь героев незавидна. Но именно эти двое станут настоящей головной болью для Саладина.

5

Козма догнал Роджера и поскакал рядом — нога к ноге. Рыцарь хмуро глянул на незваного соседа.

— Ги совсем плох! — сказал Козма.

Роджер не ответил.

— Стрела раздробила ему локоть. Когда я вытаскивал наконечник, кончик обломался и остался в кости, — продолжил Козма.

— Сарацины так делают нарочно: или надсекают наконечники, или куют их из хрупкого железа, — сердито пояснил Роджер. — Застрянет в кости или меж ребер, а добрый христианин — мучайся! Адово семя!..

— Кость воспалилась, рука почернела, у Ги лихорадка, — сказал Козма. — Он постоянно впадает в беспамятство.

— Хочешь, сказать, что Ги умирает?

— Ему надо помочь.

— Как? Я приказал сделать конные носилки, дать ему вина с травами, чтобы унять боль. Что еще?

— Надо остановиться.

— Нельзя подвергать опасности всех из-за того, что одному плохо.

— Ги нужно лечить. Я отрежу ему больную руку. Иначе он умрет.

Роджер пристально посмотрел на Козму. Тот понял.

— Я уже делал это, рыцарь!

— Ты уверен, что Ги выживет?

— Совершенно не уверен! Но если не сделать, умрет непременно.

— К вечеру мы будем в христианском селении, там есть храм и кладбище при нем. Если Ги будет жив, его исповедуют, причастят. Если умрет, отпустят грехи посмертно. Он воин, павший в битве за веру, душа его будет в раю. Я дам денег на траурную мессу.

— Христианин должен помогать ближнему жить, а не умирать.

Ноздри рыцаря затрепетали.

— Кто ты такой, чтоб упрекать меня?!

— Жаль Ги! — вздохнул Козма. — Хороший мальчик.

— Под Тивериадой погибли сотни мальчиков! — сердито сказал Роджер. — На битву шли все, кто старше шестнадцати. Никто не дал им последнего утешения, по ним не служили мессу, их тела даже не предали земле — кости павших растащили хищные птицы и звери. Чем Ги лучше?

— Черт забери тебя, барон! — вскричал Козма. — Все это печально, но я не видел тех мальчиков! Ги умирает у меня на глазах, а ты не позволяешь его спасти!

Лицо Роджера вспыхнуло, но он сдержался.

— Прошлой ночью ты убил лучника, который целился в меня, — сказал он сквозь зубы. — Поэтому я прощаю тебе дерзость. В этот раз. Ты чужеземец, и многого не знаешь. Ги — знатного рода, но он младший сын владельца майората, в родной земле у него нет будущего. Он приехал в Левант, чтобы стать рыцарем и защитником веры. Как сотни других. Его семья будет скорбеть, если мальчик умрет, но они будут гордиться тем, что Ги пал за веру. Если ты отрежешь руку, и Ги выживет… Что делать в Леванте воину без руки? Семье Ги калека тоже не нужен. Куда ему идти? Просить милостыню у храмов?

— Я расскажу тебе одну историю, — спокойно ответил Козма. — Испанский рыцарь по имени Мигель де Сервантес в битве с сарацинами был ранен в левую руку. Рана зажила, но рука повисла плетью, рыцарь не мог ею пользоваться. Но он продолжал сражаться. Попал в плен, его выкупили… Сервантеса по возвращении в Испанию не взяли в войско: хватало молодых и здоровых. Тогда он стал писать книги и сочинил историю про рыцаря по имени Дон Кихот. Книгу стала читать вся Европа. Имя Сервантеса прославилось в веках! К старости он стал монахом. Представь, что кто-то решил, будто Мигелю не следует жить…

— Я не знаю такой книги.

— Она сюда еще не пришла.

— Испанцев мало в Леванте, — задумчиво сказал Роджер. — Они бьются с сарацинами в своей земле. Но рыцари храбрые, приходилось видеть в сражениях…

— Мужчина без руки может быть писцом, управителем, священником. Он может стать отцом и дать миру сыновей — будущих рыцарей. Он может принять постриг и быть монахом, который постигнет суть веры так, как не дано нам, суетным…

— В часе езды отсюда есть разрушенная крепость, — сказал Роджер. — Коням и людям нужен отдых, обед. Но как только все отдохнут, мы тронемся. Если успеешь…

Козма поклонился и отстал. Поравнялся с носилками, укрепленными между двумя конями: один конец — на крупе передней лошади, второй — на шее следующей. Ги, привязанный к носилкам ремнями, был без сознания. Козма потрогал его лоб, покачал головой. Достал из седельной сумки баклагу, смочил из нее тряпицу и обтер юноше лицо. Затем сунул влажную тряпицу под полукафтан раненого — на грудь.

— Совсем плохой, да?

Козма повернул голову. Сеиф, догнав его, ехал рядом. Козма кивнул, безмолвно отвечая на вопрос.

— Скоро умрет? — спросил туркопол.

— Будем лечить! — сердито ответил Козма.

Сеиф кивнул, словно соглашаясь с тем, что делать это нужно, но по его лицу было видно, что в успех лечения туркопол не верит.

— Я видел: ты утром точил саблю, — сказал Козма. — Маленьким тонким камнем. Он есть у тебя?

— Ты будешь точить меч? — заулыбался Сеиф. — Ты не доставал его из ножен с тех пор, как тебе его дали.

«Глазастый!» — обиженно подумал Козма. Но вместо ответа требовательно протянул руку. Сеиф, не прекращая скалить зубы, порылся в седельной сумке и вложил в ладонь Козмы круглый тоненький камень. Козма повертел его в пальцах, удовлетворенно кивнул. Затем в свою очередь порылся в седельной сумке и достал короткую железную пилку на простой деревянной ручке. Отпустив поводья, на ходу стал вжикать камнем по маленьким зубьям. Сеиф скакал рядом, приоткрыв от удивления рот. Козма невозмутимо закончил заточку, попробовал зубья ногтем и сунул пилку на место. Затем достал странный нож (маленькое лезвие на длинной и тонкой железной ручке), наострил и его.

— Что делать будешь? — спросил Сеиф, когда Козма вернул ему камень.

— Отрежу Ги руку. Иначе умрет.

— Да? — удивился туркопол. — Можно мне смотреть?

— Любишь кровь?

— Я видел, как человеку отрезают голову ножом, видел, как отрубают, — стал перечислять Сеиф. — Видел, как разрывают на куски лошадьми, как отрубают руки и ноги. Но никогда не видел, как живому отпиливают руку.

— Смотри! — пожал плечами Козма. — Если хочешь… У тебя есть что-нибудь крепче вина?

— Сикер!

Сеиф пошарил в другой седельной сумке и достал глиняную баклагу в кожаном чехле.

— Крепкий?

— Когда пьешь — во рту горит! — довольно улыбнулся туркопол. — А голова становится совсем дурной. Зато ночью не холодно и весело идти на врага. Пробуй!

Козма зубами вытащил кожаную пробку, глотнул и сразу закашлялся. Сеиф довольно ощерил зубы.

— Арабы называют его «алкогол». В нем можно растворять даже камни.

— Можно, я возьму для него? — Козма указал на Ги. — Ему надо выпить перед тем, как я отрежу руку. Потом я верну баклагу.

— Бери совсем! — махнул рукой Сеиф. — У меня еще есть. Мы взяли много добычи.

— Вы вчера полдня хоронили убитых врагов, — сказал Козма, пряча баклагу. — И в первый раз на дороге тоже хоронили… Господин был недоволен — теряли время, но вы настояли. Почему?

— Человека нельзя бросать на земле. Аллах запрещает. Каждый мусульманин в любую минуту должен быть готов к смерти, поэтому носит с собой свой гроб, — Сеиф коснулся рукой чалмы на голове. — Нужно просто размотать ее, и получится саван. Завернул в него мертвого и похоронил.

— Но убитые были твоими врагами!

— Мертвый — уже не враг. Он — человек, которого нужно хоронить, — упрямо сказал туркопол. — Врагами могут быть только живые.

— Как получилось, что мусульманин воюет на стороне христиан с другими мусульманами?

— Мусульмане всегда воевали между собой, — пожал плечами Сеиф. — Это было до того, как франки пришли в Сахель, это будет, когда они отсюда уйдут. Франки между собой тоже воюют… Я служу Зародьяру шесть лет и доволен своим господином. Он строг, но очень щедр, — Сеиф довольно посмотрел назад, где скакал табун захваченных после ночного побоища лошадей. Многие несли на спинах вьюки. Табун со всех сторон охраняли туркополы. — Арабский эмир забрал бы у меня половину добычи, а Зародьяр отдал все. За шесть лет я накопил немного золота, и когда продадим добычу, у меня его будет достаточно, чтобы купить себе плодородной земли в Сирии или Персии, сдать ее земледельцам и жить богато до старости.

— Ты хочешь покинуть Зародьяра?

— Господин сказал, что мы можем уйти после того, как вернемся в его замок. Но я еще не решил. Ты возьмешь меня на службу?

— Я? — удивился Козма.

— Зародьяр говорил: ты знатного рода. Он сказал, что ты будешь с ним только в этой поездке. Потом будешь сам рыцарь. Это ты придумал спуститься с башни ночью и напасть на Юсуфа?

— Что из того?

— Я пятнадцать лет ношу меч, но никогда не слышал, чтобы семеро воинов убили сорок, не потеряв ни одного своего! И взяли такую добычу! Одни кони стоят не менее сотни безантов, а еще одежда, обувь, оружие… Когда весть об этой битве разнесется по Сахелю, к тебе придут сотни воинов. Но ты помни: я обратился первым!

— Запомню! — пообещал Козма. — Если набирать воинов, лучше тебя не найти.

Сеиф поклонился, приложив руку к груди, и ускакал к своему табуну. Козма взялся за поводья и догнал Иоакима.

— На привале ампутирую Ги руку, — сказал, поравнявшись. — Поможешь? Подержать?

— Когда резал жену эмира, меня не звал, — хмыкнул Иоаким. — Ее бы подержал…

— Начинается! — вздохнул Козма. — Выдь на Волгу, чей стон раздается?..

— Три месяца без женской ласки! Мы что — не люди?

— На Стеллу посматриваешь!

— Есть на что смотреть. Помнишь, ночью?

— Она ж дите!

— Как сказать… Времени было мало, но разглядел… А как это дите черкесов местных к земле пришпиливала, помнишь? Да еще ножкой потом! По ребрам, по ребрам!.. Огонь-девка!

— Мало тебя Дуня по роже била!

— Мало, — согласился Иоаким. — Пусть бьет! Мне только в радость. Побьет, а потом гладить начинает, жалеть… И целует так, что сознание теряешь! Откуда только сила… А обнимает как!

— Прекрати! — велел Козма, скрипнув зубами.

— Пробило?! — злорадно хохотнул Иоаким. — Риту вспомнил?.. Ладно, сговорились! Жаль Ги.

— Мне тоже жаль, — вздохнул Козма. — Поймал парень стрелу, которая мне назначалась…

— Кто знает, что нам назначено… Старики живут, а пацанята гибнут. Под Путивлем насмотрелся, как они кровью харкали, — до сих пор не забыть…

— В Великую Отечественную пацаны тоже воевали, — хмуро сказал Козма. — Мой дед в партизанах с четырнадцати, ранен дважды…

Иоаким в ответ только вздохнул.

— Чем тебя Сеиф угощал? — спросил после недолгого молчания. — Видел, видел…

— Самогонка какая-то местная. Сивуха. Горло дерет…

— Покажи!

Козма достал баклагу. Иоаким без лишних слов вытащил пробку и приложился к горлу.

— Я для Ги брал! — возмутился Козма.

— Хватит тут Ги, — примирительно сказал Иоаким, возвращая баклагу. — Еще с литр… — он прижмурился, оценивая ощущения от напитка, громко срыгнул. — Действительно — сивуха. Из фиников гнали. Или прямо из пальмы. Может, из кактуса… Вкус такой. Но все равно хороша. Что это Сеиф расщедрился? Он мужичок прижимистый; видел, как они покойников обдирали — до голого тела?

— Все тут такие. Нас с тобой продали за пару сапог.

— Продешевили… Сейчас локти кусают. Мы с тобой — ого!

— Сивуха подействовала?

— Забирает!.. Так откуда баклага!

— Сеиф подлизывался. На службу просится.

Конец ознакомительного фрагмента.