Интендант третьего ранга

Анатолий Дроздов, 2008

Август 1941 года. Вал наступающих немецких армий неудержимо катится к Москве. В тылу вермахта остался сельский район, где только что отгремели бои, и на поле сражения лежат неубранные тела убитых красноармейцев. Население растеряно. В этот момент здесь появляется наш современник, житель сытой, еще не затронутой кризисом Москвы. Он оказался в прошлом случайно и в любой момент может возвратиться домой. Но это означает бросить в беде людей, которые на пришельца надеются, в него верят и даже успели полюбить…

4

Комендант Города, гауптман Эрвин Краузе проснулся от боли. Огонь полыхал под ребрами справа и жег так, что хотелось выть. В пищеводе скребло, во рту отдавало кислым. Краузе, не открывая глаз, пошарил рукой, нашел на тумбочке сложенный конвертиком пакетик с содой, привычно развернул и высыпал порошок в рот. Запил из стакана, подождал. В животе забурчало, газы расперли желудок, и благословенная отрыжка пришла быстро. Жжение в пищеводе исчезло, но боль под ребрами осталась. Краузе повернулся на левый бок, затем на спину — боль не унималась. Надо было вставать.

Краузе спустил худые ноги на прохладный пол, морщась, натянул армейские галифе. Затем обулся и накинул подтяжки на плечи. Топнул несколько раз, давая знать денщику, что проснулся. Клаус не появился. Краузе сердито заглянул в соседнюю комнатушку — пусто.

«Сбежал к своей русской! — рассердился Краузе. — Наверное, и не ночевал! Погоди, вот отправлю на фронт!..»

Краузе кипятился, прекрасно понимая: ни на какой фронт он Клауса не пошлет. Услужливый берлинский проныра спасает ему жизнь. Без него в этой глуши он получит прободную язву — и капут. До военного госпиталя полдня пути, а в Городе немецких хирургов нет.

«Может, раздобудет сливок?» — подумал Краузе, присаживаясь на кровать. Эта мысль на мгновение облегчила боль. Свежие, жирные сливки — лучшее лекарство от язвы. В этой варварской стране их не умеют делать. Клаус говорил, что русские ставят молоко в погреб, а наутро ложкой собирают вершки. Сливки успевают прокиснуть. Русские называют их «сметана» и очень любят, но от кислых сливок желудок болит еще больше. Приходится пить молоко. Еще помогают сырые яйца. Свежие. Клаус, когда их приносит, уверяет, что только-только из-под курицы. Тогда почему болит живот? Боже, какие чудные взбитые сливки делала Лотта!..

Главной удачей в жизни Эрвин Краузе считал женитьбу. Когда он, молодой гауптман, в восемнадцатом году вернулся с Западного фронта, будущее представлялось безрадостным. Выполняя условия Версальского договора, Германия сокращала армию, и тысячи лейтенантов, обер-лейтенантов, гауптманов, майоров оставались без средств к существованию и растерянно толкались на переполненных биржах труда. Некоторые нанимались простыми рабочими к своим бывшим подчиненным, и те покровительственно хлопали по плечам некогда строгих офицеров. Краузе такого не хотел — он проедал последние марки, когда судьба свела его с Лоттой. Она понравилась ему сразу, а позже выяснилось, что и он ей. С армейской прямотой Краузе признался в любви и не скрыл своего бедственного положения.

— Я поговорю с отцом! — пообещала Лотта.

Это прозвучало многообещающе, но Краузе не поверил. Они познакомились с Лоттой в дешевой пивной (позже выяснилось, что Лотта зашла в нее случайно), как мог помочь ему отец бедной девушки? Краузе обещали содействие люди влиятельные, но даже в полицию не сумели устроить.

Следующим утром к подъезду его обшарпанного дома подкатил черный «кадиллак», и шофер в кожаной тужурке сообщил потрясенному Эрвину, что господин Леманн приглашает господина Краузе в свое поместье. Отставной гауптман облачился в парадный мундир, нацепил ордена и отправился к отцу Лотты.

— Дочь сказала, что любит вас, — без долгих предисловий сказал ему низенький, пухленький Леманн. — Я ей верю.

— Я тоже люблю ее! — поспешил заверить Краузе.

— Похоже на правду, — согласился Леманн, пронзив его цепким взглядом. — Лотта уверила: вы не знали, чья она дочь. Я сомневался, но теперь вижу: она права. Это хорошо характеризует вас, Краузе. Я человек простой, богатства достиг трудом, поэтому ценю в людях честность. Лотта сказала: вы ищете работу. Я могу предложить ее. Но мундир придется снять…

— Я ничего не умею! — смутился Эрвин. — Меня учили воевать…

— Большое поместье — это большое хозяйство. Бывший ротный командир сможет управлять сотней работников. Или я не прав?

Краузе горячо подтвердил, что господин Леманн абсолютно прав и, вне себя от радости, побежал разыскивать Лотту. Через месяц они объявили о помолвке, через полгода поженились. Это были счастливые двадцать лет. Появление в Германии фюрера не слишком огорчило Краузе — хватало других забот. Даже с началом польской войны он не озаботился: вермахту хватало молодых, честолюбивых офицеров, а ему шел сорок пятый год. Но перед восточной кампанией о нем вспомнили…

Влияния тестя не хватило, чтоб уберечь Краузе от мобилизации, но престарелый Леманн сумел выпросить зятю место в тыловой части. Он поступил мудро. Дорога на Восток была усеяна могилами поседевших гауптманов, которых Германия забыла в 1920-м и вспомнила, когда фюреру понадобилось пушечное мясо. К счастью, не только оно. Германия захватывала территории и города, ими следовало управлять. В маленькие и большие города хлынули районные и окружные комиссары, все они были питомцами НСДАП. Краузе в партии не состоял, но Город находился в тылу действующей армии, комендантов здесь назначал вермахт…

Грохот сапог оторвал Краузе от воспоминаний. Клаус показался в двери и принял подобострастный вид.

— Где ты шлялся, болван? — буркнул гауптман. — Подавай умываться!

Клаус исчез и появился с тазиком и кувшином. Он аккуратно наполнил таз подогретой водой, затем сходил за бритвой. Через пять минут умытый и чисто выбритый Краузе застегивал мундир.

— Что на завтрак? — спросил, все еще демонстрируя недовольство. Комендант не должен ждать своего денщика.

— Смею просить господина гауптмана погодить с завтраком, — ответил Клаус. — У ворот дожидается русский. Он просит принять его.

— Я должен делать это натощак? — разозлился Краузе.

— У русского большая корзина с продуктами, — невозмутимо сказал Клаус. — Я видел там яйца, шпик, коровье масло и глиняный кувшинчик со сливками. Русский уверяет: они свежие.

— Так хорошо знаешь русский язык, что понял это? — все еще сердито сказал гауптман.

— В этом нет нужды. Русский говорит по-немецки…

Сливки были свежими. Краузе понял это сразу. В поместье Леманнов он каждое утро лил в чашку густую белую жидкость и навсегда запомнил, как выглядит только что сепарированное молоко. Вкус русских сливок был такой же: горьковатый, маслянистый. Краузе физически ощущал, как густая жидкость, проходя пищевод, растекается по стенкам желудка, гася боль… Краузе промокнул губы салфеткой и обернулся. Русский и Клаус стояли у порога.

— Гут! — не сдержался гауптман.

Клаус довольно ухмыльнулся, русский вежливо наклонил голову.

— Прошу господина коменданта попробовать другие продукты, — сказал он по-немецки с еле заметным акцентом. — Все свежее, лучшего качества.

— Потом! — махнул рукой Краузе.

Денщик подскочил и забрал корзину. Русский остался. Краузе сделал жест, чтоб подошел ближе. Русский повиновался. Остановившись в двух шагах, он смотрел на коменданта, ожидая, когда хозяин заговорит. Краузе, не спеша, рассматривал гостя. Русский был молод, не старше тридцати. Выше среднего роста, лицо продолговатое, волевой подбородок. Серые, умные глаза смотрят без страха. Одет как простой селянин, но явно не из их числа. Да и одежда с чужого плеча — рукава полотняной рубахи коротковаты…

— Откуда знаете немецкий? — спросил Краузе (он сам не заметил, как употребил «вы»). — Учили в школе?

— В этом не было нужды. Мой отец немец.

— Вы можете это доказать?

— Только такой документ, — русский достал из кармана штанов потертую бумагу и протянул ее коменданту. Краузе развернул. Машинописная копия с подписью и печатью. На русском.

— Что здесь написано?

— Это приговор, — пояснил гость. — Кернер Эдуард Эрихович, то есть я, приговорен Особым Совещанием СССР к 25 годам лагерей за шпионаж в пользу Германии.

— Вы были нашим шпионом?

— Нет, господин комендант. Я ни в чем не провинился перед большевиками. Для того, чтобы стать шпионом в России, не нужно что-либо делать. Достаточно быть немцем.

«Не врет! — мысленно отметил Краузе. — Это хорошо. Но разобраться следует».

— Клаус! — позвал он. — Пригласи Ланге! — велел, когда денщик показался в двери. — Садитесь, герр Кернер! — предложил гостю. — Так зачем вы пришли?

— В первую очередь, показать вам продукцию местных селян, — ответил Кернер, присаживаясь на самый дальний от стола стул. «Знает свое место, — отметил Краузе. — Его хорошо воспитали». — Во-вторых, если продукты понравятся, договориться о поставках.

— Сколько вы можете предложить?

— Я знаю лишь возможности деревни, где сейчас живу. Тридцать килограммов коровьего масла ежедневно, к примеру.

— Тридцать? — изумился Краузе.

— Близ деревни расположена ферма — сотня коров. Удои и жирность молока у русских не такие, как в Германии, зато есть сепаратор и маслобойка.

«Клаусу с большим трудом удается раздобыть немного масла офицерам к завтраку, — лихорадочно размышлял Краузе. — Солдаты едят маргарин. Они будут благословлять меня. Излишки масла можно солить и отправлять в Германию. Жиры в фатерланде по карточкам, а тут такое богатство…»

— Что хотите взамен? — сердито спросил Краузе, заметив, что Кернер внимательно наблюдает за его мимикой.

— Я слышал, господин комендант, немецким командованием установлены твердые закупочные цены…

— Русские не спешат ими воспользоваться! — возразил Краузе.

— Большевики отучили крестьян доверять деньгам. При старой власти в сельской местности была широко развита меновая торговля. Они называли это потребительской кооперацией. Селянин относил в специальный пункт излишки продуктов и получал взамен товары по своему выбору: мыло, соль, спички, ткани, керосин…

— Вы предлагаете организовать нечто подобное? — понял Краузе.

— Именно, господин комендант! Надеюсь, у армии великой Германии накопилось много трофеев. Большевики бежали так быстро! Если вы доверите, я стану посредником в этом обмене. Буду привозить в Город продукты, забирать товары… Сами понимаете, мы можем установить цены, какие наилучшим образом вознаградят нас за труд…

«Проще говоря, он предлагает грабить селян и делиться со мной прибылью, — понял Краузе. — Почему бы и нет? Даже в Германии такое сходит с рук, а здесь Россия…»

— Разумеется, господин комендант будет каждый день получать кувшин свежих сливок и совершенно бесплатно, — добавил гость, по-своему истолковав молчание гауптмана. — Селяне, приютившие меня, будут счастливы…

— Вы, случайно, не еврей? — не удержался Краузе.

— Кто здесь еврей? — послышался веселый голос, и в комнату вкатился офицер в черной форме — оберштурмфюрер Ланге. Вопреки своей фамилии (Ланге — большой), глава СД Города был мал, зато кругл и подвижен. Его румяное лицо светилось постоянной улыбкой. С такой же улыбкой, вспомнил комендант, Ланге неделю тому назад расстреливал пойманных в Городе коммунистов. При появлении эсесовца Кернер встал и поклонился.

— Господин комендант имеет в виду меня.

— Не похож! — бросил Ланге и протянул руку. — Документ!

Копию приговора он изучал тщательно (гость понял: эсесовец знает русский).

— Подлинник! — заключил Ланге, но бумагу не вернул. — Откуда это у вас?

— Вручили в тюрьме. У большевиков так принято.

— Как вы сбежали?

— Нас эвакуировали в Смоленск. Пешком. На колонну налетели немецкие самолеты, заключенные стали разбегаться. Охрана стреляла, но мне повезло…

— Это правда! — подтвердил Ланге, поворачиваясь к Краузе. — Я был там спустя пару дней. Дорога усеяна трупами. Сказали: никто не уцелел!

— Некоторым удалось. Мы ушли вдвоем: я и уголовник по имени Коля.

— Где он?

— В лесу мы разделились. Коля не хотел идти со мной дальше: уголовники не любят политических. Позже я слышал: его убили селяне.

— За что?

— Грабил…

— Правильно сделали, — заключил Ланге. — Чтоб грабить на этой территории, надо спросить разрешения. Почему селяне не тронули вас?

— Я не грабил…

— Но они дали вам одежду, продукты, повозку… Это ваша лошадь привязана к забору?

— Моя, герр офицер! Селяне напуганы и растеряны: одна власть исчезла, новой они опасаются. Я убеждал их, что немцы — культурная нация, что они, в отличие от большевиков, не будут угнетать простых людей. Нужно лишь повиноваться и соблюдать порядок…

— Вы слушали речи Геббельса?

— Нет. Но я предполагал…

— Правильно полагали!

— Словом, они накормили и одели меня. Поручили съездить в город и договориться о сотрудничестве.

— Что вы предложили коменданту?

— Поставку продуктов.

— И только?

— Другое — не в моей компетенции.

— Вы слишком долго жили с большевиками! — рассердился Ланге. — Они приучили вас бояться. Вкусно кормить немецких офицеров — это правильно, но мало. Вермахт, сокрушающий большевиков на полях сражений, нуждается в продовольствии. Вокруг города созрели хлеба. Их нужно убрать, обмолотить и привезти на склад. Центнер зерна с каждого засеянного гектара, четыре курицы и сто яиц со двора — обязательные поставки. Остальное можно продавать… Вы хотите быть гражданином Великой Германии?

— Да!

— Берите в свои руки управление заготовками! Вы жили в этой стране, знаете язык, людей, обычаи…

— Мне нужны полномочия.

— Получите!

— Понадобится вооруженная охрана. В лесах скрываются разбитые большевики.

— Наберите в селах достойных людей и приведите в Город. Принесут присягу фюреру, мы дадим им белые повязки с надписью «Полиция» и оружие. Склад забит трофейными винтовками… Разумеется, вы будете нести полную ответственность за тех, кого отберете. Право зваться немцем надо заслужить. Согласны?

— Да, герр офицер!

— Тогда запоминайте! Наш фотограф уехал в округ, но через улицу живет еврей, который делает снимки для документов. Берет дорого, но делает быстро. Мы пока разрешаем. К обеду принесете два фото, получите аусвайс и документ о полномочиях. Через день я жду ваших добровольцев. Потом последуют более подробные инструкции. Идите!

— Слушаюсь!

— Вдруг он шпион? — вздохнул Краузе, когда гость ушел.

— Шпион предъявил бы безукоризненные документы, — хмыкнул Ланге. — Разумеется, с большевистской точки зрения безукоризненные. Мне приходилось их видеть. Русские не умеют шпионить. Они прозевали начало войны, их армии бегут, солдаты и офицеры сдаются в плен. Коммунисты на допросах показывают, что еще несколько лет назад у них была создана отличная система противодействия оккупации страны. Приготовлены склады оружия, амуниции и продовольствия для партизанских отрядов, назначены руководители подполья, проводились учения… Но потом Сталин решил, что это не патриотично — допустить врага на свою территорию. Склады ликвидировали, систему разрушили…

— Но дать полномочия первому встречному…

— Наша армия стоит у Ленинграда и Смоленска. Через месяц-другой война закончится. У нас нет времени. Вы читали приказ о поставках? Чем быстрее хлеб, мясо, молоко и яйца начнут поступать на склады вермахта, тем больше почета будет тем, кто это организовал. Если Кернер нас подведет, мы расстреляем его — только и всего. Вам, Краузе, нет нужды делать карьеру, вас ждет поместье тестя. Мне нужно заслужить расположение командования…

Комендант не ответил.

— Не обижайтесь, Эрвин! — усмехнулся Ланге. — Я человек простой — говорю, что думаю. Кстати, ваш денщик, разбудив меня спозаранок, пообещал отличный завтрак из свежих продуктов. Где они?

— Клаус! — позвал Краузе…

⁂

Кернер-Крайнев, выйдя от коменданта, отвязал вожжи от забора. Часовой у крыльца сделал ему знак, Крайнев достал из корзины, прикрытой соломой, два яйца и отдал их солдату. Часовой тут же разбил носики о приклад, выпил яйца, пустую скорлупу бросил в палисадник. Подмигнул Крайневу.

— Приезжайте чаще!

— Теперь буду! — пообещал Крайнев.

Из дверей выскочил Клаус, сунул Крайневу пустую корзину.

— Данке! — поблагодарил Крайнев.

— Ваш деревенский шнапс — высший класс! — довольно сказал Клаус. — Привозите еще! И шпик! Мужчине, чтобы быть сильным в любви, надо хорошо питаться! — он довольно захохотал.

Крайнев попрощался и сел в телегу. На перекрестке он свернул налево, на следующем — направо и остановился у деревянного домика. На его потемневшей от времени стене висел плакат, изображавший плутовато прищуренную рожу, вписанную в шестиугольную звезду. Надпись сверху, почему-то на украинском, утверждала: «Жид — це ваш відвічний ворог!» Крайнев заинтересованно подошел. Ниже звезды в трех столбцах текста, как понял Крайнев, скрупулезно перечислялись еврейские грехи, а в самом низу большими буквами подводился итог: «Сталін та жиды — це банда злочинців!» «Еще у них была листовка для красноармейцев: «Без жида-политрука, рожа просит кирпича!» — вспомнил Крайнев. Левее плаката в окне домика виднелась самодельная вывеска: «Фото на документы. 1 снимок — 3 рубля или 2 яйца». Крайнев пожал плечами и постучал в окошко. Показалась лохматая, всклокоченная голова, исчезла, спустя мгновение ворота отворились. Крайнев заехал внутрь, бросил вожжи и взял корзину, прикрытую полотном. Спрыгнув на траву, он заметил в огороде молодую женщину с мотыгой. Она с любопытством разглядывала гостя.

— Прошу господина в дом! — сказал фотограф, молодой худощавый еврей.

Крайнев прошел за ним. В большой комнате на одной из стен белел экран из простыни, под ним стоял стул.

— Садитесь! — пригласил хозяин.

— Как вас звать? — спросил Крайнев, проигнорировав приглашение.

— Давид…

— Меня — Эдуард. Я не могу сниматься в этом рядне, Давид, у меня будут серьезные документы. Нужна рубашка и костюм. Могу купить, если есть лишний. Заплачу рублями или продуктами. Есть сало, масло, яйца…

— Минуточку!

Давид исчез и скоро появился с женщиной, замеченной Крайневым в огороде.

— Вот, Соня! — робко сказал Давид, пропуская женщину вперед. — Товарища интересует костюм…

— Покажите продукты! — строго сказала Соня.

Крайнев поставил корзину на стол, откинул полотно. Соня наклонилась и некоторое время тщательно рассматривала продукты, затем понюхала их.

— Яйца свежие?

Крайнев взял одно яйцо, разбил носик о спинку стула, отломил скорлупу.

— Пробуйте!

Соня поднесла яйцо ко рту. Давид смотрел на нее жадным взглядом. Соня отпила немного и передала яйцо ему. Давид высосал содержимое в один миг. Соня прошла за ширму и скоро вернулась с черным строгим костюмом в руках.

— Как раз на вас! Два раза надели. Пятьсот рублей!

— Разрешите примерить?

Крайнев взял костюм и скрылся за ширмой. Подскочивший Давид дал ему чистую белую рубашку с мягким воротничком, галстук. Крайнев переоделся. В комплекте к костюму шли не брюки, а галифе из черного плотного габардина. Соня оказалась права: костюм будто на него шили. Крайнев вышел в комнату, покрасовался перед зеркалом.

— Беру! Сколько за все?

— Семьсот!

Крайнев достал из кармана пачку сотенных купюр, отсчитал семь листов.

— А продукты? — растерянно спросил Давид.

— Продукты отдаю так. При условии, что накормите обедом. Проголодался…

Полчаса спустя они втроем сидели за столом и хлебали горячий борщ. На второе Соня подала яичницу с салом. Хозяева смотрели на нее так жадно, что Крайнев взял себе совсем немного. Ели по-городскому — из тарелок, с приборами. Самогон Крайнев разливал по хрустальным стопкам.

— Вы странный человек, — сказала Соня, ставя перед ним стакан с компотом. — Получаете от немцев важный документ, а не гнушаетесь сидеть за одним столом с евреями. И не просто сидеть, а кормить их. Видели плакат? Немец повесил! Запретил снимать…

— Соня! — застонал Давид.

— Пусть говорит! — успокоил его Крайнев. — Я отвечу вам, Соня. Евреи не сделали мне ничего плохого.

— Они и немцам не сделали!

— Немцы с этим не согласны.

— Мы с ними тоже!

Давид вцепился себе в волосы. Крайнев рассмеялся. Затем достал из кармана кисет, набил трубку.

— Невеста вышивала? — спросила Соня, с любопытством рассматривая красивый кисет.

— Просто знакомая.

— Знакомым так не вышивают! — не согласилась Соня. — Могу я спросить?

— Разумеется.

— Чем будете заниматься у немцев?

— Заготовкой продуктов.

— Работники нужны?

— Хорошие.

— Мы будем хорошо работать!

— Так у вас есть дело! — сказал Крайнев, выпуская дым. — Два яйца за снимок…

— Никто не фотографируется! — сердито сказала Соня. — Дорого! Голодаем…

— Снизьте цену.

— Немец запретил! Тот самый, что вешал плакат. Это фотограф, он берет яйцо за снимок, а нам велел брать два. Цену снижать нельзя, поэтому все снимаются у немца. К нам приходят, когда он уезжает в округ. Приходят редко — люди предпочитают подождать день-другой. Вы сегодня первый и, наверное, единственный клиент.

«Классический пример недобросовестной конкуренции! — подумал Крайнев. — С антисемитским душком…».

— Что умеете делать, кроме фото? — спросил.

— Я окончила мединститут, стажировалась как хирург, — печально сказала Соня. — Диплом получить не успела.

— Почему не работаете в больнице?

— Немцы запрещают евреям лечить! Даже к пленным не пустили!

— Здесь есть пленные? — удивился Крайнев.

— Лагерь в совхозном дворе за городом… — вмешался Давид. — Человек двести.

— Уже меньше, — вздохнула Соня. — Их почти не кормят и совсем не лечат. Там было много раненых. Недалеко от Города шел бой на дороге, там их взяли…

Крайнев молча докурил, встал. Давид сбегал в чулан, принес слегка влажные снимки. Крайнев сунул их в карман.

— Присмотрите за конем! — попросил, выходя во двор.

Соня вышла проводить.

— Спешите? — спросила за порогом.

Крайнев бросил взгляд на часы:

— Нет.

— Тогда расскажу. Немцы, заняв город, нашли и арестовали несколько коммунистов. Затем согнали жителей на стадион — смотреть на расстрел. Рядом с коммунистами поставили Яшу…

— Кого?

— Яшу Соркина. Наш городской дурачок. Его отец рисовал на щитах афиши к кинофильмам, а Яша разносил их по городу. Он высокий, сильный, только ум, как у трехлетнего. Все время улыбался. Встретишь, спросишь: «Яша, фильм хороший?» «Ха-а-роший!» — отвечает. У него все были «хорошие»… Безобидный дурачок, его даже дети не трогали. Он стоял у стенки рядом с коммунистами и улыбался — не понимал, что происходит. Немец в черном мундире заулыбался в ответ и скомандовал…

Крайне молча пошел к калитке, Соня не отставала.

— Чей это костюм? — спросил Крайнев, берясь за щеколду.

— Мужа.

— А Давид?

— Это мой брат, младший. Ему только девятнадцать. После школы окончил курсы, работал в быткомбинате фотографом. Когда все ушли, забрал аппаратуру и материалы домой — все равно бы растащили. Здесь такое было! Магазины грабили, из учреждений мебель выносили… Власти-то нет… Немцы, как пришли, велели все вернуть. Кто не подчинится, угрожали расстрелять. Мы не подчинились.

— Где ваш муж?

— В армии. Мы учились вместе, только он на два курса старше. Военврач третьего ранга. Поженились перед войной, через неделю его мобилизовали… — Соня смотрела на него умоляюще.

— Я вернусь через час, — сказал Крайнев, открывая калитку. — К этому времени все вещи должны лежать в телеге, а вы — сидеть рядом. — Ничего громоздкого с собой не брать — одежда, обувь, ценности. Возьмите медицинские инструменты и лекарства, фотоаппарат и материалы…

Соня встала на цыпочки и поцеловала его в губы.