Зауряд-врач

Анатолий Дроздов, 2020

Анатолий Фёдорович Дроздов – известный писатель-фантаст, пишущий в разных жанрах. Представляем первую книгу трилогии, ставшей одним из самых популярных литературных проектов автора за последние годы. Роман «Зауряд-врач» написан в лучших традициях попаданчества и альтернативной истории. Нам не в новинку версии о параллельных мирах, где развитие истории идёт по несколько иным сценариям, чем в нашей вселенной. В один из таких миров и попадает наш современник – майор медицинской службы Игорь Иванов. Попадает, погибнув в этом мире после подрыва на мине. В мире параллельном на дворе 1915 год, идёт мировая война, цель которой – уничтожение России. Герой начинает заниматься тем, к чему привык, – спасать людей, применяя познания, о которых столетие назад и слыхом не слыхивали. Неподдельное удивление среди коллег вызывают и другие навыки Игоря: он послужил в горячих точках и умеет держать в руках оружие. Как сложится судьба попаданца? Что его ждёт? Читайте…

3

Бум! Бум! Бум!..

Неподалеку будто сваи заколачивают. Открываю глаза. Я один — Леокадия ушла ночью. Что это было? Не хочу думать, разберемся позже. Прислушиваюсь. Сваи продолжают забивать. «Канонада! — приходит догадка. — Немцы начали наступление. Или это наши?» Подумав, отвергаю второе. Стреляют из тяжелых орудий, а их в русской армии мало. К тому же подготовку к наступлению не скрыть. Для этого перебрасывают войска, подтягивают артиллерию… Дорога к фронту идет мимо лазарета, мы бы увидели. Карлович ездил в штаб, но новостей о наступлении не привез. Медиков о нем предупреждают…

Вскакиваю и торопливо одеваюсь. В ведре еще осталась вода. Споласкиваю лицо и бегу в лазарет. В кабинет Карловича набивается персонал: врачи, фельдшеры, сестры милосердия. Громадой высится унтер Кутейников — старший над санитарами. Леокадия тоже здесь, но на меня не смотрит. Ну и ладно, не больно хотелось. На диване у Карловича неприбранная постель, сам выглядит встрепано.

— Телефонировали из штаба дивизии, — говорит он. — Германец начал наступление. Ожидается много раненых. Прошу всех приготовиться. Сортируем, моем, меняем повязки. В операционной понадобится второй стол — будем работать с Валерианом Витольдовичем. Леокадия Григорьевна, вы ассистируете ему, мне будут помогать Кузьма Акимович.

Фельдшер кивает, ему не привыкать.

— Вы все знаете, что делать. За работу, господа!

Разбегаемся. Помогаю санитарам установить в операционной второй стол. Размещаем его у окна. Электрическая лампа в комнате одна, на двоих не хватит. А сейчас лето, дни стоят длинные. Если что, керосиновой лампой подсветим, есть у нас такие — с отражателями. Леокадия помогает. Улучив момент, она говорит тихо:

— Валеариан Витольдович, хочу вам сказать…

— Понял! — прерываю ее. — Ничего не было. Вы ко мне не приходили, я вас не видел.

Поджимает губы. Кажется, не угадал. Ну, и бог с этим! Сестры милосердия начинают мыть операционную, Леокадия остается присмотреть. Иду в столовую. Есть хочется! Надо набить желудок. По опыту знаю: пойдут раненые, будет не до еды.

Первых привозят скоро. Многие без сознания — растрясло на телегах. О медицинских повозках с мягкими рессорами начальство не позаботилось. Это я не о Карловиче. Он бы сделал, да кто ж ему даст? И почему в России перманентный бардак — даже здесь, в другом мире?

Сортируем раненых. Легкими займутся дантист и венеролог, опыт у них есть. Мы с Карловичем будем оперировать тяжелых. Он — конечности, я — раненных в грудь и живот. Так договорились. Не надо думать, что ему легче. Осколочные ранения конечностей приводят к летальному исходу ничуть не реже, если не чаще. Потом скажут: отчего раненый умер? Всего лишь ранение в ногу? Ага. На ногах вены и артерии, раненый может истечь кровью. Ее здесь не переливают — не научились. Группы крови известны, но это научные открытия, до практики не дошло. О резус-факторе не знают. Повреждения костей заживают плохо, могут привести к сепсису. Здесь это смертельный приговор. Про гангрену молчу — и так понятно.

Первыми пойдут раненные в живот. Здесь их не оперируют — не выживают, да и времени прошло много. Операции на кишечнике эффективны не позднее шести часов после ранения. Позже развивается перитонит — смертельный приговор в этом мире. Но я буду попробовать спасти этих людей. Это русские солдаты, и они воюют за Родину. Пусть я из другого мира, но Россия у нас общая.

Повреждения тяжелые, осколочные. В ранах много грязи. Чищу, удаляю поврежденные кишки. Хорошо, что они большей частью пустые — солдаты не успели позавтракать. Перед тем как зашить рану, делаю легкий импульс свечением. Оно тянет силы, поэтому экономно. Главное, чтоб не умер сразу, добавлю потом.

Замечаю изумленный взгляд Леокадии — заметила. Трудно не усмотреть. Не важно, объясню потом.

Абдоминальные^[16] кончились. Выхожу в предоперационную, ополаскиваю руки в тазу, вытираю полотенцем и сажусь на стул. Стягиваю маску на шею. Следом появляется Леокадия. Моет руки и смотрит на меня.

— Валериан Витольдович, хочу спросить. Я видела… У вас руки светились.

— Это у меня такой дар. Помогает заживлять раны.

— То-то смотрю, прооперированные вами поправляется на глазах, — оживляется она. — Слух ходил, что вы лечите руками, но я не верила. Теперь понятно. А как…

— Закурить есть? — перебиваю ее. Хватит объяснений. Сам толком не понимаю.

— Вы ж не курите? — удивляется она.

— После операции тянет.

— Сейчас!

Она лезет в шкаф и достает картонную коробку. На крышке надпись: «Дюшес». Леокадия извлекает папиросу и протягивает мне. Вторую берет себе. Не знал, что она курит, в этом времени среди женщин не принято. Хотя что взять от эмансипированной? Леокадия кладет папиросы на стол и достает спички. Подносит огонек мне, затем закуривает сама. Некоторое время глотаем дым. Он ароматный и слегка сладкий.

— И мне тоже! — заявляет, входя в комнату, Карлович. Леокадия дает ему папиросу. Карлович берет ее окровавленными пальцами и сует мундштук в рот. Леокадия чикает спичкой. Карлович делает глубокую затяжку и выпускает клуб дыма.

— Почему вы оперируете абдоминальных? — укоризненно смотрит на меня. — Зря время тратите. Все равно умрут.

— Мои выживут! — говорю, упирая на «мои». — Увидите.

— Хм! — хмыкает он. — Если так уверены…

Заканчиваем перекур, моем руки и идем продолжать. Пошли торакальные^[17]. С ними легче. Ранения в грудь выглядят страшно, но заживают лучше. Главное усечь поврежденные ткани. Здоровые не пустят к себе микробы и, следовательно, затянутся. Режу, стягиваю, зашиваю. Замечаю, как на столе появляются зажженные лампы — их кто-то принес. Уже вечер?

— Валериан Витольдович, нужно сделать перерыв, — говорит Леокадия. — Мы все устали и не ели с утра. Раненые подождут, с тяжелыми мы закончили.

— Хорошо! — киваю. Она права.

Снимаем халаты, моем руки и идем в столовую. Санитар в белой куртке ставит на стол тарелки. Приносит графин с водкой и чарки. Наливаю себе и Леокадии. Она кивает в ответ на вопросительный взгляд. Эмансипе…

— И нам!

К нам подсаживаются Карлович с Акимовичем. Не заметил, как они появились. Санитар приносит тарелки и чарки. Наливаю в них водку. Выпиваем и набрасываемся на еду. Вкуса не чувствую, ем механически. Тарелки пустеют. Карлович лезет в карман мундира и достает серебряный портсигар. Угощает всех папиросами. Курим.

— Шесть ампутаций провел! — говорит Карлович. — Еще семь ран обработал. Даст бог, сохраним людям конечности. Никогда столько много не оперировал. А мне пятьдесят! — поднимает палец. — Хорош старик, а!

Довольно смеется. Пятьдесят… Я в сорок пять поймал мину. Стариком себя не ощущал, собирался выйти на пенсию и работать в медицинском центре. Уже договориться успел… Здесь другие представления о возрасте.

— А у вас, Валериан Витольдович?

— Не считал.

— Я считала, — вмешивается Леокадия. — Пять абдоминальных операций и девять торакальных.

— Сколько?!.

— Валериан Витольдович работает очень быстро. Едва успеваю ассистировать.

— А как же наркоз? На него нужно время.

— Его делали в коридоре. Я попросила Михаила Александровича помочь. Он в этом понимает.

Так это Леокадия организовала? А я удивлялся, что раненые на стол поступают подготовленными. Умница!

Говорю это вслух. Леокадия краснеет.

— А вы как думали? — улыбается Карлович. — Думаете, легко зачислить женщину в лазарет? Сколько мне наговорили! Намекали: о любовнице хлопочу. Не смущайтесь, Леокадия Григорьевна, было. Но я настоял. И вот результат. Михаил Александрович тоже молодец. Надо привлекать его к операциям, он интересовался.

Михаил Александрович, в девичестве Мойша Исраэлевич, — мобилизованный дантист. Зауряд-врач. Молодой, чернявый, носатый еврей из выкрестов. Перешел в православие ради поступления в университет. Притворно, как я думаю. Для иудеев в университетах квоты, он нашел лазейку. Ушлый народ! Пусть. Анестезиолог из него хороший. Думаете, легко усыпить раненого эфиром? Он же в нервном напряжении. Не дай бог, очнется на операционном столе! Болевой шок в таком случае гарантирован. У нас не очнулись.

— Ну, что, коллеги? — говорит Карлович. — Потрудимся еще? Понимаю, что устали, но нужно.

Встаем. Карлович прав. Раненые в коридорах лежат…

* * *

Назавтра пришли повозки и забрали раненых. Неподалеку Молодечно, а там — железнодорожная станция. Раненых везут в Минск и Могилев, где развернуты госпитали. Возможно, дальше — Россия большая. Увезли тех, кого можно, тяжелые остались. «Мои» живы. Выглядят неплохо, все в сознании. Карлович удивлен, но виду не показывает. Я тоже молчу. Зачем пенять хорошему человеку? Такого начальника, как Карлович, поискать. К подчиненным относится уважительно, другой бы орал. Видели мы… Тайком от начальника «подпитываю» прооперированных излучением, причем всех — своих и его. Замечаю, что это дается легче, сил словно прибавилось. Это хорошо.

Работаем. Раненые продолжают прибывать. Часть приходит самостоятельно, некоторые — с оружием. Кульчицкий отбирает винтовки и гранаты.

— Нанесли бонб! — ругается в коридоре. — Еще лазарет подорвут!

Оружие он складывает в кладовой. Раненые подавлены. Говорят, что «герман жмет», и фронт может не устоять. Оперируем. Ранения большей частью от шрапнели, много слепых ран. Разрезаю, достаю пули и клочки материи, иссекаю поврежденные ткани, бинтую. Карлович занимается тем же. Едва убедил его не зашивать раны, наоборот, расширять для оттока гноя.

— Огнестрельное ранение стерильно! — убеждает он. — Если не слепое, конечно.

Заблуждение этого времени. И у нас было. Скольких жизней стоило!

— Пуля пробивает мундиры и заносит в рану грязь, — говорю ему. — А еще нитки и клочки одежды. Не все удается удалить. Нельзя шить! Надо оставить для дренажа.

Прислушался, заодно ускорили обработку. К полудню раненые кончились, новые перестали приходить. И канонада стихла.

— Не дай бог, немцы прорвались! — говорит Карлович, его это тревожит.

— Попадем в плен? — спрашиваю.

— Хуже! — морщится он. — Помните Новоселки?

Кручу головой.

— Ах да, память не восстановилась, — кивает он. — Хорошо, что университет не забыли. Эта история прогремела. В Новоселках стоял лазарет Красного Креста. Наступая, немцы его захватили. Раненых и персонал закололи штыками, сестер перед этим изнасиловали. Наши отбили Новоселки через несколько часов, поэтому и узнали.

Знакомый почерк. Не Гитлер создал в Германии нацизм, он имелся и до него. Лагеря смерти для русских военнопленных появились еще в Первую мировую. В Великую Отечественную пилоты люфтваффе рьяно бомбили санитарные поезда и машины, артиллерия стреляла по госпиталям. Медсанбаты, выбирая место расположения, первым делом думали о маскировке, потому что «просвещенные» европейцы убивали раненых и медицинский персонал с садистским восторгом. Через поколение их потомки будут учить нас гуманности…

— Кто бы мог подумать? — вздыхает надворный советник. — Культурная нация — Гейне, Вагнер… И такое зверство!

Знаем мы их «культуру»! Нахлебались.

— Даст бог, пронесет…

Не срослось. Во второй половине дня к лазарету прискакал солдат — на лошади без седла. Без фуражки, глаза безумные. Мы как раз с Карловичем были во дворе.

— Бегите! — закричал солдат. — Немцы идут!

— Где? Далеко? — попытался узнать я.

— Там! — указал он за спину и унесся.

Я глянул на Карловича. Лицо его посерело.

— Валериан Витольдович, уходите! — выдохнул он. — Берите персонал, ходячих больных и прячьтесь в лесу. Дай бог, удастся.

— А вы?

— Остаюсь с тяжелоранеными. Я врач.

— Я тоже.

— Зачем вам умирать? А я стар.

— Поздно, — сказал я, указывая рукой. Из леса на другой стороне луга выезжали всадники. Хорошо были видны серые мундиры. В русской армии они цветные или защитные.

— Пропали! — выдохнули за спиной.

Я обернулся — Кульчицкий. Лицо белое. Решение пришло мгновенно.

— Твои люди могут стрелять?

— Нет, ваше благородие! — замотал он головой. — Их этому не учили. Санитары.

— Слушай меня! Ворота запереть на замок! Подогнать к ним телеги без лошадей — вон несколько стоит. Все оружие, что принесли раненые, туда!

Смотрит на меня изумленно.

— Живо! Бегом марш!

Кульчицкий испарился.

— Валериан Витольдович! Что вы задумали? — забеспокоился надворный советник.

— Николай Карлович, идите в лазарет! Прикажите оттащить койки от окон. Раненые могут пострадать от осколков стекла. Все спрятаться за глухими стенами. И молиться.

Бегу в бывший бальный зал. Здесь уже суета — узнали.

— Слушай меня, братцы! — кричу с порога. — Сюда идут немцы. Всех раненых убьют — природа у них такая. Надо отбиться. Оружие есть. Ходячие раненые, которые могут стрелять, подходи ко мне!

Тишина, все молчат. Неужели не пойдут? С койки справа поднимается солдат с перевязанной головой. Одного глаза не видно. Походит ко мне.

— Стрелять сможешь?

— Да, ваше благородие. Глаз выбило, но другим вижу. И жмуриться не надо, — он ощеривается.

— Как зовут?

— Иван. Трофимовы мы.

— А по отчеству?

— Степаном отца звали.

— Спасибо, Иван Степанович! Кто еще?

Ко мне, ковыляя, подходят еще четверо. Немного. Но хоть столько.

— Идем, братцы!

Кульчицкий не подвел. Кованые ворота заперты, перед ними телеги. В них навалены винтовки и ремни с подсумками. Лежат какие-то сумки. Открываю одну. Внутри — ребристые яйцевидные гранаты, похожие на Ф-1, только колпачок латунный.

— Хранцузские бомбы, — говорит Иван и берет одну. — Это надо прижать, кольцо выдернуть, а потом бросать. Лучше — подальше. Близко нельзя — осколками посечет.

— Кто еще бросал бомбы?

В ответ — молчание.

— Их недавно привезли, — говорит Иван. — Нам ахвицер показывал. Я кидал, другие побоялись.

Вручаю ему сумку с гранатами, другую беру себе.

— Приготовились!

Солдаты берут винтовки и начинают их заряжать. Патроны в пачках. Оттянул затвор, сунул пачку в магазин, затвор вперед — и стреляй. Поворачивать, как в трехлинейке, не надо. Из-за этого винтовка остается на линии огня, что облегчает прицеливание. Патроны кончатся — пачка выпадет вниз. В той жизни у меня был друг Жора — большой любитель пострелять. Приглашал меня. Оружия у него было — как у Сороса денег. Манлихер тоже имелся, и я из него стрелял. Хорошая винтовка, бьет точно…

План мой прост. Поместье окружает кирпичная ограда. Она высокая, с ходу не перескочить. Ворота из кованых прутьев с остриями — перелезть сложно. Солдаты зарядили винтовки и примкнули штыки. На мой взгляд — зря, но им виднее. Смотрю на луг. Немцы уже близко, рысят по дороге. Прикидываю число — с полсотни. Хреново. Моя инвалидная команда им на один зубок. Может, проедут? Дорога идет мимо имения, дальше — село. А там «яйко, млеко»…

— Не стрелять!

Не повезло. Рысивший впереди немец указывает на имение. По его команде отряд сворачивает и выстраивается фронтом к лазарету. Снимают винтовки… Заметили? Невольно приседаю. Над лугом будто ткань разорвали. Звенят, осыпаясь вниз, стекла. Оборачиваюсь. Стены поместья в щербинах от пуль. Легли высоко, и большая часть — в красный крест. Он большой и виден издалека. Сволочи! Стреляли, чтоб запугать.

— Приготовиться!

Приникаю к прицелу. Хорошо видны плечи и головы немцев. До них метров двести. На таком расстоянии я всегда попадал, правда, было это давно. Выравниваю мушку с краями прорези целика и навожу ее на грудь ближнего всадника.

— Пли!

Залп. А неплохо так! Троих с седел снесло. Затвор на себя и вперед.

— Огонь!

По сторонам трещат выстрелы. Всадники закрутились на лугу. Не нравится? Это вам не по лазарету стрелять! Затвор, вперед, приложиться — выстрел! Еще и еще… Пустая пачка падает в телегу. Хватаю снаряженную и сую в магазин. Затвор — вперед…

Командир немцев что-то кричит. Всадники разбираются в цепь и поднимают винтовки. Залп. Рядом охает и сползает на землю солдат. Быстрый взгляд. Пуля угодила в переносицу. Сволочи! Приникаю к прицелу и пытаюсь выловить командира. Тот не стоит на месте. Выстрел — мимо! Еще один — и второй промах.

Над головой свистят пули, я не обращаю внимания. Свою не услышишь. Второй раненый повалился на землю, следом третий. С седла попасть трудно, но если стрелков много… Да нас просто перебьют!

— Иван! — кричу Трофимову. — Бери гранаты — и под забор. Остальным лечь на землю!

Последний из раненых заползает под телегу. Винтовку тащит с собой — молодец. Хватаю сумку с гранатами и бегу к забору. Иван — к другой стороне ворот. Сообразил, по всему видно — воевал. Смотрит на меня. Прикладываю палец к губам. Кивает — понял.

Немцы перестают стрелять. Слышна отрывистая команда, за ней — топот. Достаю из сумки гранату, зажимаю рычаг и вырываю кольцо. Иван повторяет. Ждем. Топот приблизился и затих. Слышны злые голоса. Кентавры кайзера недовольны — во двор не войти. С моего места виден край пространства перед воротами. Немцы спешились и сгрудились. Лошадей отвели. Пора! Швыряю гранату через забор, следом — другую. Взрывы, крики, ржание лошадей… Вот вам еще! И эту! Взрывы гремят один за другим. Гранаты кончились. Бегу к телегам и хватаю винтовку. Затвор на себя — нет патронов. Бросаю и беру винтовку убитого солдата. Она с пристегнутым штыком. Отвожу затвор — есть патрон. Перед воротами — мельтешение людей. Стреляю в эту суету. Целиться некогда. Подбежавший Иван поддерживает. Пространство за воротами очищается. Через прутья видны трупы людей. Живых не видно. Отбились?

На лугу слышно «Р-ра!». Что это? Немцы так не кричат.

— Ваше благородие?

Оборачиваюсь — Кульчицкий. Раскрасневшееся лицо сияет.

— Казаки подошли, ваше благородие! Гонят немца.

С плеч будто мешок свалился. Оглядываю поле сражения. На мощеном дворе лежат трое солдат. По позам видно, что трупы. Из-под телеги вылезает живой. Иван помогает ему встать.

— Благодарю за службу, братцы! — говорю хрипло. — Кульчицкий — по чарке им. Накормить от пуза!

— Рады стараться, ваше благородие! — вытягиваются солдаты.

— Тела убрать, телеги растащить, ворота открыть!

Кульчицкий уводит солдат в лазарет. Отхожу в сторону и лезу в карман. Карлович презентовал мне коробку папирос. Ломая спички, закуриваю. Смотрю, как подбежавшие санитары уносят тела. Другие откатывают телеги и отрывают ворота. Бросаю папиросу и заряжаю винтовку. За забором кричит раненая лошадь. Этот крик колет сердце.

Выхожу на луг. Лошадь лежит за забором. Осколок гранаты перебил ей ногу. Она пытается встать и кричит. Прицеливаюсь. Черный глаз смотрит на меня с ужасом. Выстрел! Голова лошади падает на землю. Смотрю вперед. Казаки с пиками наперевес гонят уцелевших немцев. Одного настигли и тычут пикой в спину. Немец взмахивает руками и сползает с седла. Там разберутся без меня. Иду вдоль забора с винтовкой наизготовку — могли остаться живые. Одного нахожу. Ганс с окровавленной ногой лежит у забора. Стонет. Подхожу ближе. Он поднимает голову.

— Камрад… Хильфе^[18]!

Кайзер тебе камрад! Высокий забор закрывает меня от взглядов со двора. Казакам не до меня. Винтовка у меня с пристегнутым штыком.

— Найн!..

Штык легко входит в тело. Я врач, и знаю, где у человека сердце. Немец дергается и замирает. Вытаскиваю штык и иду дальше. Других раненых нет — одни трупы. Среди них нахожу офицера. Лежит рядом с выроненным палашом. Мне этот ножик без интереса. Замечаю на поясе кобуру, наклоняюсь и отстегиваю клапан. Ого! Это я удачно подошел. Люгер, он же парабеллум. Расстегиваю пряжку и вытягиваю ремень. Снимаю кобуру и вешаю себе на пояс. Оглядываю луг. Казаков и немцев не видно. Кони, потерявшие всадников, бродят по лугу. Надеюсь, это немецкие. Смотрю на дорогу. По ней колонной идут наши войска. Конные упряжки тащат пушки. Замечаю автомобиль — здесь они редкость. Раскачиваясь на ямах, он обгоняет колонну. За ним рысят всадники — конвой. Начальство пожаловало? Пусть едет мимо!

Не свезло. Автомобиль сворачивает к имению, подъезжает ближе и останавливается. Кожаный верх сдвинут к багажнику, на заднем сиденье — офицер с длинными, «буденновскими» усами. Лицо худое и загорелое. На голове — фуражка, на плечах — погоны без просветов с заметным зигзагом. Генерал?

Выскочивший адъютант распахивает перед генералом дверь. Тот легко соскакивает на траву. На правом боку шашка. Кавалерист? Генерал смотрит на меня. Невольно вытягиваюсь.

— Что тут произошло?

— Немцы напали на лазарет. Я с ранеными организовал оборону. Стреляли, бросали бомбы. Потом казаки подоспели.

— Неплохо бросали! — Генерал смотрит на трупы немцев. — С десяток положили.

— Еще там с пяток, — указываю на луг. — Тех подстрелили.

— Сколько вас было?

— Пятеро раненых и я. Трое погибли.

— Потери один к пяти. Лучше, чем на фронте. До штыковой дошло? — Он смотрит поверх моей головы. Ах, штык у меня в крови.

— Пырнул недобитого немца. Пытался стрелять.

— Орел! Имя?

— Зауряд-врач Довнар-Подляский.

— Врач?!

— Перед тем как меня перевели в лазарет, служил вольноопределяющимся в Могилевском полку.

— Понятно, — кивает генерал и смотрит на адъютанта. — Вот что, Тимочкин. Остаешься здесь, перепиши имена отличившихся. Героев нужно наградить. Потом догонишь. Возьмешь коня — вон их сколько! — Он указывает на луг. — А я поеду.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— Вернутся казаки, оставь здесь охранение. Вдруг немцы прорвутся!

Автомобиль уезжает, за ним устремляется конвой. Вместе с Тимочкиным идем к лазарету. Из ворот выбегает Леокадия.

— Валериан Витольдович! Николай Карлович ранен!

Сую винтовку ошарашенному адъютанту и бегу в лазарет. Нахожу Карловича в операционной. Сидит на табурете, лицо бледное. Мундир снят, рядом суетится дантист. Сквозь марлю повязки видна кровь.

— Халат и руки помыть!

Быстро облачаюсь и мою руки. Отодвигаю дантиста в сторону и разматываю бинт. Что имеем? Огнестрельное ранение плеча. Кровь выплывает из раны толчками. Не брызжет и цвет темный. Артерия не задета. А кость?

— Пошевелите пальцами!

Карлович подчиняется. Нормально. И по проекции раны заметно, что кость не пострадала.

Леокадия подает мне баночку с йодом. Мажу вокруг раны. Прикладываю марлевые салфетки и бинтую. Заправляю кончик под повязку и прикладываю к ней ладонь. Короткая вспышка. Карлович заметил и вопросительно смотрит на меня. Надо отвлечь.

— Как вас угораздило?

— К окну подошел, — морщится он. — Хотел посмотреть, что происходит. Вот и поймал пулю, старый дурак!

— Вы не старый и совсем не дурак! Вон сколько раненых спасли!

Улыбается бледными губами. Доброе слово и раненому приятно.

— Теперь вы главный хирург, — говорит тихо.

Осторожно поднимаю его с табурета. Леокадия подскакивает, кладет здоровую руку раненого себе на плечо. Вдвоем отводим Карловича в кабинет. Сестры застилают диван, взбивают подушку. Освобождаем доктора от одежды, кладем и укрываем одеялом.

— Идите! — говорит он. — Один полежу. Нечего тут сидеть — рана легкая.

Выходим.

— Принесите ему чаю! — говорю сестра. — Сахара побольше. Ему надо кровь восстановить.

Кивает и убегает. Идем коридором. Навстречу несется казак в плоской фуражке. Замечает нас и подскакивает.

— Ваше благородие! Тимку ранили, кровью истекает. Спасите, век буду Бога молить!

Замечаю в коридоре санитаров с носилками. Подбегаю к ним. На носилках — казак без сознания. Лицо бледное, глаза закрыты. Щупаю пульс — частый, но с хорошим наполнением. Левый бок в крови. Поднимаю мундир — повязка пропитана кровью. На нее пошло нижнее белье. Индивидуальные перевязочные пакеты здесь есть, но пока не распространены.

— Раненого — в операционную!..

Спустя час выхожу в коридор. Навстречу бросается тот же казак. Глаза шальные.

— Будет жить! — киваю. — Я ему селезенку удалил.

— А як жа?..

— Без селезенки люди живут. Не волнуйся, казак! Сядет в седло Тимка, причем скоро. Не удалить не мог — селезенку пополам развалило. Как это произошло?

— Герман палашом ткнул. Я его срубил, а потом гляжу — Тимка за бок держится и с седла ползет. Успел подхватить… Перевязали как могли — скорее сюда. Думал, не довезем. Брательник он мне. Так жить будет?

— Гарантирую. У меня еще никто не умирал.

— Благодарствую, ваше благородие! Примите, не побрезгуйте!

Сует мне что-то в руку. Часы, наручные. Большой, серебряный корпус, красивый кожаный ремешок. На циферблате надпись — «Longines». Швейцарские. Ремешок затерт — носили. Наверняка трофей. Придираться не будем. Часов у меня нет — почему-то не оказалось в вещах Довнар-Подляского, которые привезли из роты. Возможно, не было, а может, и приватизировали. Застегиваю ремешок на запястье. Вот и взятки брать стал.

— Спасибо, братец! Как зовут?

— Урядник Болдырев!

— Не беспокойся, Болдырев! Присмотрим за брательником.

— Мы тута на лугу встали, — говорит он. — Велели побыть у лазарета. Вдруг герман наскочит? Зовите, коли что.

Киваю. Болдырев уходит. Слова его напомнили об адъютанте. Иду искать. Нигде нет. Встречаю Кульчицкого.

— Штабс-капитана не видал? Того, что со мной пришел?

— Как же! — кивает он. — С вами хотел говорить, но вы были на операции. Так он меня расспросил. Я все обсказал.

— Что?

— Как бились геройски. Я из окна видел. Он имена в книжечку записал, взял коня и уехал.

Представляю, что Кульчицкий ему наговорил! Ладно. Иду в бальный зал и обхожу раненых. Все живы. Некоторых «подпитываю». Прооперированный казак спит, воевавшие со мной герои — тоже. Склоняюсь над Трофимовым. Духман, ядреный… Думаю, чаркой не обошлось. Кульчицкий жаден, но тут водки не пожалел. Правильно.

В коридоре меня перехватывает Леокадия.

— Валериан Витольдович, нужно поговорить!

И вот что ей? Нашла время для выяснения отношений! Лицо у Леокадии решительное, не отвертеться. Отходим в сторону.

— Я видела, как вы закололи раненого. Стояла у окна на втором этаже.

И эта — тоже. Делать им, что ли, нечего?

— Это был враг.

— Раненый. У него, возможно, были родители. Он не виноват, что его послали воевать!

И убивать раненых. В лазарет рвался не цветы нюхать. Плевать мне на его родителей и на всю родню скопом! Что ищите, то и обрящете.

— Мы не палачи!

А я, значит, палач. Говорили мне такое — в другом мире. Правозащитница нашлась! Откуда лезет это дерьмо? Права убийц их волнуют, а вот страдания жертв — нет. Нацист Брейвик, убивший 77 человек, большинство из которых дети, и осужденный на 23 года тюрьмы, борется за свои права. Его не устраивает одиночная камера из трех комнат — спальни, кабинета и спортзала. Кофе ему подают холодным, а еду разогревают в микроволновке. Нет, чтоб прямо с кухни. Условия «бесчеловечные». Каково об этом читать родителям убитых детей? Но правозащитникам это не интересно.

Вдыхаю и выдыхаю воздух. Ругаться нельзя.

— Вам приходилось видеть бешеных собак?

— Нет, — удивляется Леокадия.

— А мне пришлось. Милый песик, любимец семьи. Но его укусила бешеная лиса, прибежавшая из леса, и песик заболел. Он был не виноват, но я его застрелил. Жизнь людей дороже.

Поворачиваюсь и ухожу. Нужно найти Кульчицкого. Водка у него…

Примечания

16

Абдоминальный — относящийся к животу. От латинского abdomen — живот.

17

Торакальный — относящий к грудной клетке.

18

Помощь (нем.).