Под уездной звездой

Анатолий Богатых, 2012

Предлагаемая вниманию читателя книга – очень горькая и честная исповедь поэта, человека совестливого, остро чувствующего и осмысляющего не только нашу сегодняшнюю жизнь, но и многовековую жизнь отечества, которая в его стихотворениях не далёкое предание, не «дела давно минувших дней», а очень ощутимая, напрямую сопряжённая с современностью история. Россия, Жизнь, Совесть, Любовь, Честь, Слово для Анатолия Богатых – синонимы. Его творчество отличают пушкинская – и тайная, и явная, но неизменно присутствующая в его поэзии – свобода, предельная исповедальность и особая, завораживающая мелодичность стиха.

«В последней правде и в любви последней….»

С автором этой книги мы знакомы больше тридцати лет. Мы вместе начинали, учились на одном курсе в Литинституте, жили в одном общежитии. Большую часть представленных в книге произведений я знаю многие годы и перечитываю при всякой возможности. Наши личные отношения складывались непросто, хотя серьезных идейных разногласий и эстетических расхождений у нас, в сущности, было немного (а с годами их стало ещё меньше). И я, как и большинство однокурсников наших, с первых же дней почувствовал в Анатолии человека незаурядной одарённости.

Литературный институт того времени был поистине «оазисом свободомыслия». Наш курс был набран за год до смерти Брежнева. Замечательные преподаватели читали нам на лекциях запрещённые стихи Ходасевича и Георгия Иванова, а по общежитию из рук в руки передавались полуслепые ксероксы «ардисовских» изданий. Дряхлеющий ректор Пименов, чья рука, по его собственному признанию, закрыла добрый десяток театров, теперь старался ни во что особенно не вникать. А либеральный проректор Евгений Юрьевич Сидоров без всякого удовольствия корил в своём кабинете замеченного в инакомыслии студента, и этим инцидент, как правило, исчерпывался. Однако даже при таком раскладе и уже в пору начинающейся перестройки диплом Анатолий Богатых защитил не сразу. Ещё в 1986 году кафедра творчества сочла представленные им стихи «белогвардейскими». Но уже через два года, когда в московских журналах напечатали Гумилёва и «Собачье сердце» Булгакова, дипломная работа Анатолия Богатых практически с теми же стихами была защищена на «отлично».

* * *

Традиция высокой патриотической лирики в нашей поэзии фактически прервана. Более того, существует как бы негласное либеральное табу на стихи о России. Да и само слово «русский», где возможно, политкорректно заменяется на «российский». Эти либеральные фобии своими корнями уходят отчасти в советские времена. В брежневскую пору «свободомыслящий» пиит считал для себя зазорным воспевать отечество. Потому что в перечне гражданских тем стихи о Родине (с ненавистной Набокову прописной буквы) через запятую стояли со стихами о партии, шпалах БАМа и прочей идеологической дрянью. Для дебютанта такие вирши были обязательным «паровозом», вывозящим всю подборку, печатавшуюся в престижной центральной прессе.

Русская тема словно была отдана на откуп графоманам консервативного направления. Бывали, разумеется, замечательные исключения и невероятные прорывы. Достаточно вспомнить Николая Рубцова, поднявшего патриотическую лирику на классические высоты. Но в основном качество стихов, и поныне печатающихся в «Нашем современнике» или в газете «Завтра», оставляет желать лучшего. Даже поэзия позднего Юрия Кузнецова захлебнулась в потоке невыносимой риторики.

Думая об Анатолии Богатых и его стихах, невозможно не прийти к выводу, что перед нами — поэт в определенном отношении уникальный, один из редчайших и чистейших гражданских лириков последних десятилетий. И, как водится, поэт недооценённый, почти не услышанный, несмотря на три изданные книги, несмотря на солидные подборки в столичной печати («Знамя», «Октябрь», «Континент»). Такова специфика нынешнего глухого и жестокого времени, как писал я в другой работе, посвящённой творчеству рано ушедшего от нас Евгения Блажеевского, тоже поэта практически не услышанного и тоже — в своем литературном поколении — одного из редких гражданских лириков (хотя и несколько на иной манер, чем Анатолий Богатых).

* * *

Двадцатый век оказался едва ли не самым страшным веком в истории России. Но даже подцензурная поэзия в своих лучших образцах сумела выразить ужас и отчаяние «при виде того, что совершается дома»:

Россия, Русь! Храни себя, храни!

Смотри, опять в леса твои и долы

Со всех сторон нагрянули они,

Иных времён татары и монголы.

(Н. Рубцов)

Анатолий Богатых в определённой мере наследует Рубцову и другим не столь отдалённым предшественникам. Только его поэзия более откровенна, более беспощадна в своих констатациях, менее прекраснодушна в своих чаяниях:

Та земля, что когда-то здесь жизнью звалась,

та земля, за которую кровь пролилась,

обернулась большой и мертвящей пустыней,

никому не нужна, — и деревни пустые

в ней с земли исчезают, землёй становясь,

в ней поля не рожают и вечная грязь

непроезжих дорог…

Это сердце России.

…нас всех Владыка призовёт, и примет,

и души наши благодатью летней

в последней правде и в любви последней

соединит; и враг врага обнимет,

и цвет знамён в один сольётся цвет…

Россия для Анатолия Богатых не просто отчизна с любимыми «родными пепелищами» и «отеческими гробами». Родина для поэта — еще и высшая метафизическая ценность. Горсть русской земли в качестве оправданья прожитой жизни преподносится Богу на Страшном Суде:

…В день Воскресенья, взрывая гробы,

встанем на страшную песню трубы,

с плеч отрясая могильную тьму,

и в о п р а в д а н ь е протянем Ему —

хоть под ногтями! — немного земли,

той, о которой мы лгать не могли,

той, на которой извека стоим —

нищей, голодной, —

возлюбленной Им…

* * *

В свое время Антон Дельвиг говорил, что «ухабистую дорогу не должно описывать ухабистыми средствами». У Анатолия Богатых даже откровенная эротическая лирика не вызывает вкусового отторжения: спасает от срывов разборчивый художественный инстинкт её автора, возвышенность и «нестадность» его словаря.

* * *

Есть у Анатолия Богатых ещё одна тема, на которую хочется обратить особое внимание, — это тема больной, «раскалённой» совести. Для меня нет сомнений, что она ведёт своё происхождение от Достоевского, любимого писателя Анатолия. Особенно ярко эта тема раскрывается в его великолепной, начала восьмидесятых годов, «Московской поэме». Я не знаю в нашей нынешней поэзии другой такой вещи, где столь пронзительно и нериторично изображена чужая трагедия, стыд за собственную непричастность к ней и стыд за тех, кто этой непричастностью невольно, по-животному, счастлив («И холодочек счастья по спинам полз распластанным зверьком: «Не я! Не я!»).

Немало у поэта покаянных, «самоказнящих» стихов, генеалогически восходящих к пушкинскому «Воспоминанию» («Когда для смертного умолкнет шумный день…»):

…Ещё потерь своих — на полпути —

не сознаёшь, влюблённый в звон таланта,

но поздней ночью у бессонной лампы

взгляни в себя, как в книгу, и прочти

всё сызнова. Иль — как бесстрастный врач —

рукой умелою спокойно и без дрожи

сними с души покров отмершей кожи, —

гляди в себя и, если можешь, плачь…

Анатолий Богатых, составляя свою книгу, поступил достаточно смело, включив в неё ранние стихи из неопубликованной рукописи «Городская окраина». Эти вещи, местами несовершенные, написаны ещё до Литинститута. Поэт не публикует эту рукопись самостоятельным циклом, различные стихи из «Городской окраи-

ны» включаются автором в более поздние и зрелые разделы. Но несмотря на несовершенство, стихи из «Городской окраины» смотрятся в книге довольно органично. У меня вообще такое ощущение, что, взрослея как человек и совершенствуясь как художник, Анатолий Богатых всю жизнь пишет одну и ту же книгу. И хочется пожелать её автору, чтобы эта книга (хоть когда-нибудь!) была по-настоящему прочитана и по достоинству оценена.

Игорь Меламед

…От ямщика до первого поэта,

Мы все поём уныло. Грустный вой

Песнь русская…

Пушкин