Игра в игру

Анатолий Андреев, 2005

Восьмой по счету роман продолжает и по-своему завершает «минский цикл». Вновь действие происходит в Минске, вновь главный герой – писатель (драматург), с необычным именем Геракл. Сюжет первого плана связан с весьма запутанными отношениями Геракла с женщинами. В качестве сюжета второго плана использованы некоторые мифы о Геракле; античные ассоциации поддерживают дух игры, пронизывающий роман. Внутренний, смысловой сюжет романа связан с личностью Геракла. Герой – современный вариант лишнего человека: умный, душевно тонкий, талантливый, одинокий, сильный. Главный мотив романа – жизнь трудно отличить от игры. В то же время «игра в игру» – это уже не игра. Парадоксальная игровая природа жизни, женщины, природы, искусства – в центре внимания героя. Роман намеренно перекликается с предыдущими семью романами, образуя единое смысловое, духовное и стилевое пространство. Вместе с тем он читается как отдельное самостоятельное произведение.

Глава 5. Елена

Сложность моих отношений с женой заключалась в том, что они были нормальными, в высшей степени нормальными, совершенно естественными, но при этом если не угнетали нас, то никак не приносили радости нам обоим.

Естественность, мне кажется, путают с гармонией и нормой. Считается: что естественно, то не безобразно, то не может быть источником дисгармонии. Говорят: «Это же так естественно!» (то есть нормально, то есть хорошо). Естественность рассматривают как гарантию или эквивалент нормы.

Но естественный ход вещей может привести и к трагическому повороту событий, и к безобразию, и к дисгармонии. Вроде бы, все в пределах нормы — и в результате наступает нормальная кончина, то есть происходит нечто, на первый взгляд, ненормальное. Вглядишься попристальнее — нормально все. В конце концов, что бы ни случилось в жизни человека — все естественно. «Как дела?» «Нормально». «А у тебя?» «Не очень… Раком заболел». Тоже нормально. Только одна естественность ведет к счастью, радости и благополучию, а другая — к несчастью. Есть разница, если разобраться.

Все это пустые рассуждения, а вот счастье — не пустой звук.

Я хочу сказать, что сложность, нет, трагизм моих отношений с Электрой возник не от неестественности, а именно от естественности наших отношений. Сначала мы были счастливы, а потом обнаружили, что уже не очень; настало время, когда, заглянув правде в глаза, мы честно и молча констатировали: мы несчастны. Естественность цикла не угнетала меня, напротив, мне было очень любопытно: счастливые люди могут развивать свои отношения только в сторону несчастья. А бывает ли иначе?

Мы оба были правы — но правы на разных этажах, что напрочь исключало (для меня) поиски виноватого. Ее правота была убедительной в рамках ее отношения к миру (с чем я был полностью согласен), но одновременно ее женская правота служила (для меня) доказательством неразумности (с чем она была категорически не согласна), то есть неправоты, в конечном счете. Она была права по-своему, но не права в отношении истины. Такая трактовка бесила ее. Она не могла подняться до моей правоты, а я мог только унизиться до ее понимания: таков был рецепт нашей испепеляющей гармонии. Постепенно любое мое слово, замечание, любая привычка, не говоря уже о мыслях вслух, воспринимались как упрямое, зловредное чудачество. На мою смиренную просьбу позволить мне быть самим собой, она искренне возмущалась: «А кто тебе мешает?»

Мешала мне она, Электра, моя жена. Дело в том, что мое желание быть самим собой она воспринимала как попытки огорчить ее, унизить или даже сжить со свету. Я понимал, что делает она это не со зла, но это не мешало мне временами впадать в ярость.

Я понимал Электру и понимал, что она поступает в рамках своей правоты; на ее языке это звучало так: «Я, твоя жена, хочу как можно лучше, я очень этого хочу! Я стараюсь для тебя, своего мужа. А ты? И говорить тебе об этом бесполезно. Я в отчаянии». Это было правдой, ее правдой. Но она не понимала меня и фактически не признавала за мной права быть собой. Мой ответ, который никогда не звучал открыто, но был зашифрован в поступки, жесты, интонации, паузы, манеру одеваться и раздеваться и т. п. был таким: «Ты хочешь как лучше, а получается хуже некуда. И ты не видишь этого. И говорить тебе об этом бесполезно. Остается только ждать, неизвестно чего, терпеть, неизвестно зачем и делать вид, что все нормально. Привет Харону. Точка».

Она, конечно, подозревала, что я думаю что-нибудь подобное. Но это только увеличивало ее отчаяние. В ее глазах я был мутантом, случайным итогом фатального стечения обстоятельств. Ведь другие мужчины совсем не такие. Живут же люди. Следовательно, дело не в том, что я мужчина, и все мужчины такие, а в том, что я, именно я такой странный. Сначала она ждала, что я исправлюсь, прозрею (а я знал, что она ждет невозможного, и в свою очередь ждал, что она перестанет ждать и примет все с улыбкой, о большем не мечтал), потом перестала ждать и стала просто несчастной бабой, неизвестно зачем влачащей свой крест, о котором никто даже не подозревает. Для нее жизнь обрела параметры какого-то изуверского зиндана, в котором надо было влачить бессмысленное заточение; для меня немногим лучше. Мы с ней попали в полный экзистенциальный тупик. Все неотвратимо катилось к серой безнадеге. Было ясно, что впереди — смерть, больше ничего.

Ну, что ж, мы прошли с ней положенный цикл, и когда-то были счастливы. Наверное, отношения наши исчерпали свой потенциал. Так я объяснял себе то, что происходило между нами.

Почему же мы не развелись?

Электре не позволяли ее принципы порядочной женщины (которые я считал дремучей глупостью, естественно). А мне…

Видите ли, простенькие студенческие объяснения вроде «мы не сошлись характерами» уже давно не устраивали меня. Я догадывался, что дело гораздо глубже. Мне казалось, что наши отношения являются моделью отношений мужчины и женщины вообще. Мне интересно было пройти все стадии распада, если уж таков порядок вещей. Ну, разведемся мы, ну, женюсь я на другой. Будет ведь то же самое. Я, мужчина, являлся носителем разумного, аналитического начала; она, женщина, жила душой и благими порывами. Мы оба будем правы, и в награду получим катастрофу. Между нами, представителями двух разных видов, была пропасть. И вот на чем держался наш союз. Чего здесь больше: глупости, наивности, ума или фатального стечения обстоятельств, судите сами.

Конечно, в моей жизни должна была появиться другая женщина. Это было естественно и неизбежно.

И она появилась. Звали ее Елена.

Я был шокирован. Я никак не предполагал, что отношения мужчины и женщины могут пойти по другому сценарию. Я был далеко не новичок в прелестных забавах с женщинами, и флирт мне оскомно приелся как раз тем, что был игрой. Жена хоть не играла, и на том спасибо.

Да что там с женщинами! Игра, по моему глубокому и единственному убеждению, была универсальным принципом отношений между людьми. Ритуальная, игровая сторона человеческих отношений, которая заключалась в том, чтобы скрыть то, что скрыть невозможно, а именно: прагматический интерес, установку на пользу, выгоду — к тому времени уже изрядно портила мне жизнь, угнетала меня унылой и постылой пестротой, скрывавшей однообразие. Все мои игры объединяло одно: предсказуемый результат и, как следствие, скука. Мне хотелось каких-то иных отношений, каких-то необычных, не столь потребительских, что ли. Когда я называл их про себя «чистыми», мне становилось неловко перед собой; но отношений не затрагивающих «душу» (это слово тоже коробит мне душу), «нечистых», тронутых гнильцой прагматизма, мне уже не хотелось.

Иными словами, я думал, что жизнь уже ничем меня не удивит. К счастью, я ошибся. К сожалению, это случилось слишком поздно.

Мне уже было за сорок; а о роскоши человеческих отношений я только читал, да и то в юности. Встрепенувшаяся во мне ностальгия по чувствам подлинным, неигровым (если таковые имелись в природе; а если нет — откуда ностальгия?), ожившая в душе моей при обстоятельствах достаточно прискорбных, которых я уже коснулся, заставила меня нагородить немало глупостей.

Собственно, глупость, по моим тогдашним представлениям, я совершил уже в момент знакомства. Я никогда не позволял понравившейся мне женщине заглядывать мне в душу по причине элементарной: я и сам туда не стремился заглянуть слишком глубоко. Но тут я допустил то ли оплошность, то ли просчет, то ли…

В общем, я позволил себе небывалый градус искренности. По идее, это должно было быть смешно, ибо не вписывалось в правила игры. А уж быть смешным — последнее дело в жизни. Я подошел к девушке, явно ждущей кого-то, и сказал, нарываясь на тысячи отказов:

— Здравствуйте. Меня зовут Геракл. Я несчастен.

Как вам такое трогательное начало?

И я ведь не играл: меня действительно зовут Геракл (отголоски буйного воображения моего папаши, великого путешественника, геолога, обожавшего тайны тектоники; хорошо не Фемистоклюс, и на том спасибо), и я действительно был несчастлив. По существу, я сказал нечто другое. Очень подозреваю, что я произнес следующее: «Я чудак, странный я человек, с приветом, со мной серьезно иметь дело обременительно, я бы даже сказал, рискованно, и вы, конечно, это понимаете. У вас умные глаза. Для легкого флирта вы непригодны одна во всем городе. Поэтому быстренько разворачивайтесь и спешите к принцу, на губах которого бродит ироническая улыбка. У вас нет такого принца? Срочно его найдите. В общем, скажите, что вы заняты, и расстанемся приятелями».

Я был беспомощен в своей неуместной искренности. Сам виноват: не бросай на ветер слов, после которых уважающий себя человек обязан послать тебя куда подальше.

— А меня зовут Елена, и я могу поделиться своим счастьем, если вам интересно.

Чудо заключалось в том, что она поняла скрытый посыл моей дурацкой реплики. С моим именем у меня не было проблем при знакомстве с девушками. Стоило мне представиться, как интерес ко мне был гарантирован, во всяком случае, в первую минуту. О подвигах Геракла, по крайней мере, об одном из них, наиболее пикантном, девушки были наслышаны. А дальше — дело техники. Например, неизменно сильное впечатление производил паспорт с моей эффектной фотографией. Да мало ли еще что. Главное — у меня появлялся хороший, оригинальный повод заговорить и заинтриговать свою собеседницу, и уж будьте спокойны, через минуту у нее уже загорались глаза.

Но Елена отреагировала не на мое имя, а на то, что Геракл несчастен.

— Валяйте, делитесь своим счастьем.

— Давайте, я покажу вам Ботанический сад? У меня там есть любимые уголки.

— Разве вас не удивляет, что меня зовут Геракл?

— Мне понравилось ваше имя. Оно красивое. Вы рождены для подвигов?

— Не уверен. А вам не кажется, что имя — это судьба?

— Не знаю. Я об этом как-то не думала.

— Вы знаете, как зовут мою жену? Электра. Когда она узнала мое имя, глаза ее загорелись, и нам обоим стало ясно, что мы встретились не просто так. Представляете, конец второго тысячелетия, Геракл выходит на улицу и встречает Электру…

— Забавно. Почему же вы несчастны?

— Забудьте об этом. Покажите мне ваши уголки, Елена.

— А ваша жена не будет ревновать?

Теперь уже мне показалось, что иметь с ней дело — если не рискованно, то небезопасно.

— Нет. Она меня не любит. Разлюбила.

Тут я, конечно, приврал. Но «несчастен» и «не любит» — это ведь уже полдела.

— А отчего вы так счастливы? Любовь?

— Нет. Пока нет. Просто мне девятнадцать лет. Я еще ничего не понимаю.

И она улыбнулась действительно счастливой улыбкой.

Это было не полдела. Дело было почти в шляпе.

— Показать вам мой паспорт?

— Зачем?

— Там написано, что я Геракл. Ex pede Herculem. По ноге узнают Геркулеса.

— Почему «по ноге»?

— По документу. По неопровержимому факту. «По ноге» — это шутка такая. Очень древняя.

Все девушки как одна спрашивают: «Почему по ноге?»

— Не надо. Уберите вашу «ногу». Я вам и так верю.

Но попалась не только она, что было вполне естественно, попался и я, что было полной неожиданностью для меня.

Что такое любовь?

Это когда все остальное, люди и события, становятся поводами, обогащающими отношения двоих. Весь мир начинает крутиться вокруг сумасшедшей пары, вокруг вас; точнее, вы и становитесь тем самым миром, задавая ему точку опоры где-то внутри вас. Вокруг вас — пустыня.

Такая полнота и свежесть чувств не только захлестывает, но и настораживает: вся предыдущая жизнь убедила, что так не бывает. Становится страшно. Вы ждете постоянно, что вот-вот придут какие-то таинственные и уполномоченные стражи и отнимут у вас эту радость жизни, простую и впечатляющую, реальную, как море, солнце, вкусная еда, молодость, наконец. Раз — и все осталось в прошлом. Понимание, что все когда-нибудь кончается, смутно омрачает мгновения счастья, и в то же время делает их полными и значительными. Да, страсть сорокалетних — это стихия. Впрочем, когда я влюбился в Электру (ей, кстати, тоже в ту пору минуло девятнадцать, а я был немногим старше), было то же самое. Девятнадцать. Numero deus impare gaudet. Богу нравится нечетное число.

Честно говоря, любовь весьма напоминает удар молнии. Та же внезапность, сила переживаний, ощущение скоротечности и невероятности происходящего. Ни с того ни с сего на вас сваливается бремя счастья, и это не так легко вынести. Я оказался не готов к счастью с Еленой, но я не собирался от него отказываться. Во имя чего? Принципы порядочности (в моем понимании) вполне допускали такой способ существования. Понимаете, одно дело изменить женщине, и совсем другое — устранить само понятие измены. Непонятно? Ладно, вернемся к этому позднее.

Стоп. Попробую подойти к этому с другой стороны. Люди живут на земле, а я на Земле, которая заблудилась в Космосе. У кого душа шире? У меня. Ибо моя среда обитания несравненно многомернее. И не им меня судить. Опять непонятно? Ладно. Будем следовать намеченному порядку. Рано или поздно все прояснится.

Так в мою жизнь вошла Елена, и вместе с ней отблесками зарниц вторглось счастье. Душа ликовала и вопила. Я был рад, что решение моих проблем оказалось таким простым и действенным.

Однако диалектическая взвесь, распыленная в мире, стала оседать на полюсе противоположном, утяжеляя его и, так сказать, выравнивая положение. Кто-то, ответственный за равновесие и гармонию, стал активно вмешиваться в ситуацию, совершенно не интересуясь моим мнением. Вопрос «почему бы мне не развестись с женой», к сожалению для моей репутации, обрел второе дыхание и иное измерение. Не уйти к молодой и красивой — в этом, признаем, есть что-то неестественное, какое-то дешевое пижонство; это значило пойти против собственной природы (что никогда еще не кончалось добром). Я чувствовал себя если не трусом — то, как минимум, уклоняющимся от вызова. Уйти же, принять вызов, странным образом означало не пойти навстречу собственной природе с целью обрести себя, а пойти против дурацкого принципа «не предавай», придающего смысл и пониманию, и бессознательному отношению. Уйти — фактически означало предать не только Электру, но и себя.

Стоит оказаться в тупике, и вас охватывает лирическое настроение. О, моя светлая тюрьма, мои мягкие нары, моя аппетитная баланда! О, мысли, стражники мои, оловянные мои солдатики! О, мои чувства, мои порывы к свободе, придающие такому современному кабинету измерение тюрьмы! Будь проклята безжалостная реальность, а на мечты наплевать.

«Люди, считаете ли вы меня человеком?»: таков отныне был глас вопиющего. В пустыне. На месте которой вчера еще благоухал цветник.

Я не мог сказать о себе «не прав»; я мог сказать только «несчастлив». И в этом мне чудился игрушечный смысл.

Был во всей этой истории и еще один загадочный для меня самого момент: чем больше я разочаровывался в женщинах, тем больше я любил свою Елену.

Homines caecos reddit cupiditas. Любовь делает людей слепыми. Вау!