Россия на изломе

Анатолий Алексеевич Гусев, 2021

Согласно теории пассионарности великого русского учёного Льва Гумилёва, Россия на данный момент находиться в фазе надлома. Самый пик, излом этой фазы пришёлся на начало 20 века и продолжался до 70-х годов. Россия за этот период выдержала три внешних войны, одну гражданскую и три революции. В этом сборнике собраны рассказы о простых людях в это не простое время.

Ленская трагедия

Шёл бесконечный дождь. Мокрая тайга стояла по обе стороны реки Лены. Капли дождя создавали круги на водной глади реки, стучали по доскам шитика, по шалашу на нём. Шитики толкали шестами и гнали вниз по течению реки. Шли от Жигалово к Усть-Куту. Ехала специальная комиссия, девять человек, из Москвы и Санкт-Петербурга под началом сенатора Сергея Сергеевича Манухина. Ехали расследовать Ленские события, произошедшие в начале весны этого 1912 года.

Туда же и одновременно с ней следовала и вторая комиссия. В честности сенатора Манухина никто не сомневался, но российская общественность в лице адвокатуры Москвы и Санкт-Петербурга решала послать собственную комиссию. В неё входили присяжные поверенные Кобяков и Никитин, а председателем назначили молодого, ему тридцать один год, но уже именитого и успешного адвоката по политическим делам Александра Фёдоровича Керенского.

Конец мая, в России тепло, а здесь на Лене прохладно. Керенский простудился, простудился очень сильно, отлёживался в шалаше. И ещё этот дождь, и сырость. Шитик качался на мелких волнах, Керенского укачивало.

Александр Фёдорович твёрдо решил начать политическую карьеру ещё семь лет назад и неуклонно двигался в этом направлении и такое назначение перед осенними выборами в Государственную Думу для него несомненно удача. Но вот простуда. Последствия простуды будут сказываться для него всю его долгую жизнь болезнью почек. Но он ещё не знал этого и ждал, когда они доедут до Усть-Кута, где река станет судоходной и можно будет переселиться в тёплую сухую каюту.

Пароход из Усть-Кута ещё восемь дней шёл по Лене и Витиму до Бодайбо, конечной цели комиссий, где располагалась контора «Ленского золотопромышленного товарищества», в просторечии «Ленское товарищество» или ещё проще — «Лензото». Товариществу принадлежат золотые прииски, на которых и произошли те трагические события, что предстоит расследовать двум комиссиям. Впрочем, товариществу здесь принадлежит всё, вообще всё: пароходы на реке, узкоколейка в тайге, телеграф, продуктовые и промтоварные лавки.

Комиссии расположились на одной улице, в домах, стоящих на против друг друга. Отдохнув с дороги день, 6 июня комиссии во главе с Манихиным и Керенским приступили к расследованию трагедии.

Началось всё на Андреевском прииске. Вот туда комиссия Керенского и направилась.

Комиссия Манухина рылась в бумагах товарищества. Керенского бумаги не интересовали, ему нужны были потрясающие воображение статьи в газетах о произволе администрации «Лензото», о зверствах жандармерии, и чтобы там обязательно упоминалась его, Керенского, фамилия.

На левом берегу реки Бодайбо стояли бараки рабочих или казармы, как их здесь называли, торговые лавки и, даже, так сказать, больница. Это посёлок Андреевского прииска. Забастовка, начатая в марте, сейчас в начале июня ещё продолжается и рабочие находятся дома.

Комиссия во главе с Керенским зашла в одну из казарм, там никого не было, за исключением нескольких женщин, стоявших у железной печки. Печка стояла посередине казармы, до неё тянулся коридор, вдоль стен каморки рабочих, отгороженный горбылём, пол — не струганные доски, весь в щелях. Грязь, вонь, духота, комариный писк.

— Где постояльцы-то? — спросили у женщин.

— Так на улице в балагашках.

— Где?

— Да в шалашах.

— Смотри, Александр Фёдорович, в каких условиях рабочие живут, — сказал Никитин. — Здесь, наверное, холодно зимой.

— Холодно, — согласилась женщина, — так холодно, что бывает волосы к стенке примерзают, зато летом, сами видите, душно. А кто вы такие? Комиссия из Питера?

— Одна из комиссий, — ответил Керенский. — Комиссий две. Разбираемся, что у вас тут произошло и почему.

— Разбирайтесь.

— Спасибо. А спят где?

— Да вот же кровать.

— Какая же это кровать? Доски. Нары только очень широкие.

— Так что ж? Это и есть кровать. Тут все вместе спят: и муж, и жена, и дети. А то ещё и «сынка» подселят.

— Какого ещё «сынка»?

— Да не женатого рабочего. Хозяйка на него готовит, пока он работает.

— И в половом вопросе не даёт пропасть, — решил пошутить Никитин.

— И это тоже, — вполне серьёзно сказала женщина.

— Управляющий так и говорит, — сказала другая женщина, — жизнь здесь развратная. Всех девочек перепортили, ни одной целой нет. Всех лиц женского пола заставляют идти к конторским полы мыть.

— Как это понять? — спросил Керенский и поморщился от боли: поясницу тянуло.

— Да очень просто. Когда полы моешь — как стоишь?

— Вот так, господа, — простодушно показала первая женщина, — полы мыть не обязательно, главное стоять правильно.

— А подол тебе конторские сами задерут, — горько усмехнулась вторая женщина.

— А как же муж? — ошарашено спросил Кобяков.

— А что муж? Муж всё знает. Если я не пойду «полы мыть» или «мыть» буду плохо, то меня вместе с мужем и детьми на улицу выгонят и заработанных денег не дадут. И хорошо если летом. Здесь в сентябре пароходы по реке ходить прекращают. Отсюда не выбраться. По договору найма, если я хочу с детьми жить рядом с мужем, то должна работать. А работу определяет начальство. А «мытьё полов» это как раз работа.

— Жизнь у вас весёлая, — мрачно сказал Кобяков.

— Не соскучишься, — согласились женщины.

На улице жара и комары — сочетание отвратительное. В плотной одежде жарко, а её не снимешь, комары загрызут.

Балагашка — шалаш из досок, вход занавешен плотной тканью. В балагашке хорошо: прохладно и комаров нет, а если залетит, то его убивают без жалости.

Керенский культурно постучал костяшками пальцев по доске.

— Кого там несёт? — послышался недовольный голос.

— Комиссия из Петербурга. Разбираемся, что у вас тут происходит.

— Чего тут происходит? Бардак у нас происходит. Произвол. Что тут разбираться?

— Вот и расскажите.

— Заползайте.

— Нас трое.

— Ну, заползайте трое. В тесноте да не в обиде. Только быстро, комаров не напустите. Сапоги снаружи снимите.

В балагашке настелены одеяла, матрасы, это пол и постель одновременно, стоять нельзя, только сидеть или лежать. В ней муж, жена и трое детей и влезли ещё трое мужчин.

— Разрешите представиться: адвокат по политическим делам Керенский Александр Фёдорович. А это присяжные поверенные Кобяков и Никитин.

Боль в пояснице прекратилась, Керенский повеселел.

— Керенский? — сказал мужик, ему было чуть меньше сорока лет. — Это какого Керенского? Уж не Фёдора ли Михайловича сынок?

— Его, его, — улыбнулся Керенский, — а откуда знаете?

— Ну, как же? Я тоже симбирский. Дядю вашего знал, Александра Михайловича, он в церкви нашей служил. А вас и вашего батюшку я не помню, слышать — слышал.

— Отца в Ташкент перевели.

— Вон оно как.

— Приятно слышать и я рад, что я ваш земляк, — несколько грубовато сказал Керенский, — но я здесь не за этим. Как вас величать, для начала?

На гладко выбритом лице Керенского изобразилась заинтересованная внимательность. Всё-таки он хотел стать артистом, оперным певцом. Увлечение театром не пропало даром, актёрские навыки пригождаются в адвокатской работе будущего политического деятеля.

— Яшка Бычков. Эээ. Яков Кондратьевич. А это жена моя Стешка, эээ, Степанида Ивановна.

— И так, Яков Кондратьевич, можете ли вы мне поведать, что у вас тут произошло весной?

— А чё ж не поведать? Могу. С меня всё и началось.

— С вас? — удивился Керенский.

— Да, с меня.

— Пьяный он тогда был, — подала голос Стеша, — пьяней вина.

— Да нет, — махнул рукой Яков, — врёт, в норме я был. Выпил как всегда, ну может, чуть больше. Четушку и пару шкаликов (430г). Обычно я четушку пью (310 г), а тут ещё шкаликами усугубил. А как ты хочешь, господин хороший? А ты постой двенадцать часов по колено в ледяной воде. Всё обледенело, всё. Вся одёжа. А идти сколько от шахты до казармы? Тут не выпьешь для сугрева — не дойдёшь. А морозяка в тот день был страшный. Может, выпил чуть больше, не буду спорить, а может, спиртовоз (продавец спиртного) «хлебное вино» (водка) плохо разбавил себе в убыток. Год-то ноне хреновый, високосный, вот аккурат это и было 29 февраля.

— Нет, — возразила Стеша, — раньше.

— Может и так, — не стал спорить Яков.

— Я тогда взяла в лавке восемь фунтов (3,28 кг) мяса и стали мы с бабами суп мужикам варить. Если мужиков мясом не кормить они работать не будут. Работа у них тяжёлая, Яша правду говорит.

Яшка ещё с порога почувствовал тошнотворный запах варёной тухлятины и какой-то ещё еле уловимый, который сходу он распознать не смог. Яшка подошёл к печке. Женщины стояли у печи и мешали ложками варево в кастрюлях. Над печью натянуты верёвки, на них сушилась одежда и чёрные жирные капли падали на чугунную плиту печи.

— Это что? Это что, бабы? Из какой дряни вы готовите?

— Суп. Что в лавке дали, из того и варим, — недовольно с вызовом ответила Степанида.

— Да это же конина!

Яшка вспомнил второй запах — запах конского пота.

— Тухлятиной меня кормить! — взревел Яков.

Он со всей дури врезал Стеши в ухо. Стеша упала, заверещала, задёргала ногами, держась за ухо. Тут подлетел их «сынок» Васька Кочетов, парень двадцати пяти лет.

— Ты что дерёшься, сволочь! — крикнул он и ударил Яшку в бороду.

Яков упал, но тут же вскочил.

— Ты! Меня! Бить! — закричал он, но ударить сильного парня не решился.

Он метался, не зная, что бы такое сотворить и додумался сгрести все кастрюльки с печки на пол. Содержание кастрюль вылилось на пол, запах усилился.

— Ты что делаешь, Яшка, — заголосили бабы.

На шум стали выглядывать из своих каморок рабочие.

— Что высунулись? — кричал Яшка. — Тухлую конину жрать будите? Да ещё нахваливать! На падаль перешли. Опарышами не подавитесь!

— Степанида, зачем же вы его брали, если оно тухлое? — спросил Керенский.

— Да как узнать? Оно же замороженное.

— Зачем так много взяли?

— На весь талон. Возьмёшь меньше — талон пропадёт.

— Нам зарплату дают талонами, — пояснил Яков. — Часть зарплаты вообще не дают, её отдадут при окончании контракта, а остальное по талонам компании. А талоны крупные, а надо весь талон отоварить, надо тебе или не надо, а бери, иначе талон пропадёт.

— Компании это выгодно, — сказал Кобяков, — вроде как заплатили, а вроде как и нет. Хитро.

— Приходиться объединяться, — продолжила Степанида, — сегодня я возьму продуктов в лавке на всех, завтра — другая. И так по очереди.

— А ещё лук и капусту надо есть, — сказал Яков, — а то цинга будет. А в лавке это не всегда бывает, а на рынок не всегда пускают, сволочи, приходиться как-то исхитряться, чтобы туда попасть. А иначе — худо. Вон татарин, у нас работал, умер в феврале от цинги. Конторским-то талоны получше отоваривают и капусту дают.

— А конина откуда? — спросил Никитин.

— Говядину якуты привозят, — пояснил Яков, — видать у них в пути лошадь сдохла, вот они её под видом коровы и продали. Наверняка в сговоре с кухонным старостой. Он нам продукты выдаёт, ну и себя, надо думать, не обижает. А как уж она протухла — кто её знает?

Из каморок к печи стали подходить рабочие.

— Да, запашок ещё тот, — сказал Игнат Матвеев.

Игнату сорок лет, его сослали в эти края за революционную деятельность, он социалист-революционер.

— Бабы тут причём? — кипятился Кочетов. — Они готовят из того, что им всучили.

— Это так, конечно, — согласился Игнат.

— А что ты так за них заступаешься, Васька? — взъерепенился Яков. — Спишь с ними пока нас нет?

— Дурак ты, Яков, — уже спокойно возразил Кочетов. — Я с вами на одном прииски работаю. А тебе три рубля в месяц плачу, за то, что твоя баба мне готовит и стирает на меня. Она готовит, а ты её бить — не справедливо.

— Сейчас не об этом, Вася, — сказал Игнат. — Что делать будем, мужики.

— Жаловаться. Что ещё? Голодные же будем. И талон у нас пропал.

— Как жаловаться, Иван? — сказал Яков. — Мы ж поди работаем. Администрация на Феодосиевском. Не ближний свет. Ехать надо.

— Тогда забастовка, — твёрдо сказал Игнат. — Завтра, 29 февраля на работу не выходим, едем в Феодосиевский. Все согласны?

— Забастовать, оно конечно можно, Игнат. А семьи кормить чем? А как не заплатят за дни забастовки?

— День не заплатят — ничего страшного, переживём, — сказал Игнат. — Передохнуть, тоже не плохо. Зато мы выдвинем свои требования. У нас ничего нет, товарищи, мы можем продать только свои руки, только свой труд. А его покупают за копейки. Мы работаем в сырости и холоде.

— Да что в сырости — в воде по колено, а то и выше.

— Скоро всё себе отморозишь и баба не нужна будет.

— И ты бабе тоже.

— Вот! Вот! — продолжил Игнат. — Здоровье гробим, золото добываем, а платят копейки за такую работу. Да ещё обмануть норовят. Зарплату талонами дают, а отоваривают тухлятиной. Сколько терпеть будем, товарищи? По одиночке, мы капиталистов не одолеем. Вместе мы сила!

— Правильно говоришь, Игнат, — ответили ему, — уж надоело всё, мочи нет.

— Жилы из нас тянут.

— Тогда требование надо составить и начальству предъявить.

— И что бы талон это по новой отоварили и не тухлой кониной.

— Это правильно, Яков.

Утром к зданию управления в Федосиевском пришли все рабочие Андреевского прииска. Требования у них были более чем скромные: во-первых, отоварить злополучный талон Бычкова и впредь выдавать только доброкачественное мясо и, во-вторых, уволить кухонного старосту, который это мясо выдал.

— Все требования подаются в письменном виде, — равнодушно сказал помощник главноуправляющего приисками инженер Теппан, — и рабочие прииском не имеют право требовать увольнения кого-либо из служащих компании, это право администрации. А продукты на прииски выдаются качественные и только качественные и других быть не может.

— Нет, — возразил Игнат Матвеев, — это конина и причём тухлая конина. Вот протокол урядника полиции господина Манькова, что бы вы не сомневались, господин управляющий. Мы прежде чем к вам идти, в полицию зашли.

— Откуда вы знаете, что это конина? И, может быть, вы сами мясо протушили.

— Так было б лето, а то зима, господин управляющий. Где мы его протушим? Вы думаете, что в казармах жарко?

— И всё равно, все требования к компании подаются в письменном виде. Идите работайте, бумагу завтра принесёте. Разберём.

— Хорошо, — согласился Матвеев, — завтра принесём подписанную всем прииском. А работать сегодня не пойдём и завтра тоже.

И принесли. Матвеев зашёл в контору, рабочие его ждали, топтались на морозе. Матвеев вышел из конторы с листом бумаги.

— Вот письменный ответ компании.

— И что там?

— Нас послали… на прииск работать. В требованиях отказали.

— И что делать, Игнат?

— Что делать? Если они хотят забастовку всех приисков «Лензото», они это получат, — пригрозил Игнат. — Невозможно нам, рабочим, в одиночку бороться с администрацией приисков. Если мы потребуем хорошей платы и нормальных условий труда, то они скажут: ступай прочь, много голодных в России-матушке, они рады будут встать на ваше место и работать за низкую плату.

— Да где они их возьмут, Игнат, здесь, зимой?

— Значить должна быть всеобщая забастовка. Администрация уступит, никуда не денется. Одного рабочего можно задавить, загнать до смерти на каторжной работе. Да и не его одного. А ещё и жену его и детей. Как над нашими бабами изгаляются и тем самым и нас унижают. А мы молчи?

— Да замордовали, чего говорить.

— Не справедливо. Мы на работе надрываемся, а мы сами и семьи наши голодают.

— У тебя нет семьи, Васька.

— Я за других беспокоюсь.

— Значить — забастовка. Наши требования просты и понятны. Мы требуем от администрации соблюдения трудовых контрактов и человеческих условий труда.

— И проживания, — сказал Яшка Бычков. — а то нас как скот содержат.

— Правильно, Яков, правильно. И проживания. Объявляем всеобщую забастовку, товарищи!

Ко второму марта бастовали уже все прииски «Ленского золотопромышленного товарищества».

Забастовщики решили ждать окружного инженера Александрова, которому доверяли, он должен был прибыть третьего марта. К этому времени были выработаны требования к администрации «Лензото».

Собранием рабочих Ленского золотопромышленного товарищества Утесистого, Андреевского, Васильевского, Пророко-Ильинского, Александровского, Надеждинского и Феодосиевского приисков от 3 марта 1912 г. постановлено: прекратить работы до тех пор, пока не будут удовлетворены требования всех рабочих.

Время забастовки должно писаться как рабочее время, т. е. поденно.

Время забастовки не должно ставиться в вину забастовавшим, так как эта последняя вызвана насущнейшей необходимостью неудовлетворенных вопросов, которые ставятся в голову требований.

Наши требования:

1. Во все время забастовки продовольствие по кухне должно выдаваться, по обыкновению.

2. Продовольствие с кухни должно выдаваться на равных условиях со служащими. Все продукты на кухне должны выдаваться в присутствии уполномоченных, которые назначаются рабочими того района, в котором предстоит выписка. Мясо должно делиться на два сорта. Квас должен быть в летнее время за счет Лензото. Хлеб ржаной должен быть сеяный. Картофель должен быть обязательно. Капуста должна быть тоже обязательной ввиду того, что она предохраняет от цинги.

3. Расширение квартир с достаточным количеством воздуха, с бесплатным освещением. Холостым одна комната на двоих и семейному одна комната. Отдельные помещения-прачечная и сушилка.

4. а) рабочие, нанявшиеся по профессии, не должны посылаться в ту область труда, где не требуются их профессиональные знания, а также и горнорабочим должны установить очередную сменяемость работ; б) ни один рабочий не должен увольняться в зимнее время. Увольнения должны быть летом, и притом же должен быть выдан бесплатный проезд с семьей до Жигалово; в) если же администрация увольняет рабочего, то должна рассчитать по закону.

5. а) 8-часовой рабочий день. Предпраздничные дни по 7 часов, воскресные и двунадесятые праздники работать необязательно — считать эти дни льготными. Если же в эти дни производится работа, то должно с 6 часов утра до 1 часа дня, а писать их за полтора дня; б) неурочное время должно оплачиваться: за первые два часа — три часа, а за последующие часы за каждый час — два часа.

6. Существующая такса должна быть увеличена пропорционально оплате: до 2 руб.-30%, до 2 руб. 50 коп. — 20% и свыше — 10%. Для горнорабочих отрядные работы не принудительны, а по взаимному соглашению. Всем без исключения рабочим и мастеровым добавить жалованье по 30%.

7. а) каждый день должен вывешиваться табель с отметкой проработанного дня, а также и по окончание месяца в табеле должен быть подсчет за целый месяц; б) горнорабочим должны выдаваться ежедневно ярлыки на выработку.

8. Уплата заработка должна производиться ежемесячно и полностью в конторе мастерской и на стану, причем получатель должен расписываться. в табеле в сумме, которую он получил.

9. Выписка по амбару для мастеровых должна производиться тремя днями раньше горнорабочих.

10. Отмена штрафов.

11. Выделить полнейшую автономию вахтовых, которые должны подчиняться только механической администрации, чтобы служащие горнорабочих не вмешивались в дела электро-паровых машин. Трехсменная вахта по 8 часов в сутки.

12. Всем рабочим и мастеровым не должна сбавляться поденная плата. Рабочим, командированным на дальнее расстояние, должен платиться полуторный оклад.

13. По первому требованию больного должна явиться медицинская помощь. Болезнь рабочего по вине Ленского товарищества оплачивается поденною платой и болезнь вообще-полднем до дня выздоровления. Обязательная выдача удостоверений больным.

14. Чтобы администрация не увольняла по личным капризам, а делала это с ведома рабочей комиссии.

15. Непринужденность женского труда.

16. Вежливое обращение администрации. Рабочих не называть на"ты", а на"вы".

17. Устранение административных лиц:

а) Утесистого прииска: Якова Синцова, смотрителя шахты;

б) Андреевского прииска: смотрителя Горелова;

в) Пророко-Ильинского: управляющего Кобылянского, смотрителя Иевлева, служащего Бегузарова;

г) Александровского прииска: смотрителя Костина, Казакова, братьев Кузнецовых, Шабеко, инженера Савельева, станового Анельгольм и служащих Токарева, Коморникова, Пестякова;

д) Надеждинского прииска: заведующего мастерской А. Демут;

е) Феодосиевского прииска: станового Станкинас, инженера Бромирского, смотрителей Киржанович, П. Русакова, кассира конторы, обходного Бормина, Штейнера, плотничного мастера Макарова и Горшунова.

18. За время забастовки никто не должен пострадать.

О ГАРАНТИИ ВЫБОРНЫХ

1. Чтобы делегатам от всех забастовавших приисков было предоставлено право на время переговоров пользоваться бесплатным проездом по железной дороге от ст. Феодосиевская до ст. Бодайбо, а равно и на лошадях.

2. Чтобы управление Лензото снеслось бы с местной полицией о гарантии свободы делегатам.

3. Чтобы на время забастовки выборным был предоставлен Народный дом.

4. Чтобы административной властью не назначались на работы отдельные лица, предварительно не испросив разрешения у делегатов.

Мы хотим, чтобы забастовка носила миролюбивый характер, а поэтому заявляем: если будут применены карательные меры к нашим уполномоченным, тогда мы снимаем всех рабочих с работ.

— Я ознакомился вчера с вашими требованиями, — сказал Керенский, — ничего предосудительного не нашёл. Они строго экономические, никакой политики в них нет.

— Вот и Александров сказал, что мы требуем соблюдения договоров найма, которые с нами подписала «Лензото» и более ничего.

— «Ленское товарищество» допустило нарушения не только договора, но и законов Российской империи. Расходы товарищества из года в год растут, вот и экономят на всём. Поэтому Белозёрова и назначили управляющим. По отзывам он умён, нагл и абсолютно беспринципен. Это с одной стороны — убытки, а с другой, компания получает огромные барыши, играя на Лондонской бирже, а это прибыль. Так что было дальше, Яков Кондратьевич?

— Так что дальше? Выбрали восемнадцать человек забастовочного комитета для переговоров с администрацией, председателем назначили Пашку Баташёва и избрали старост казарм, что бы за порядком следил, пить не давал и всё такое. Спиртоносов в тайге всех разогнали. В нашей казарме Ваську Кочетова старостой выбрали.

— И Слава Богу, — сказала Степанида, — ты пить перестал, на человека стал похож.

— Да замолчи ты, баба.

Утром 5 марта помощник управляющего Теппан получил телеграмму из правления компании, в которой говорилось:

«Решили удовлетворить первые три пункта требований забастовщиков, никого не увольнять, если рабочие выйдут на работу во вторник 6 марта. Если нет, то всех рассчитать, прекратить водоотливы».

Содержание телеграммы довели до забастовочного комитета.

— Липа эта ваша телеграмма, я думаю. Шибко быстро ответ пришёл. Если сейчас прекращать забастовку, то тогда спервоначалу нечего было заводиться. Забастовку надо продолжать до полной победы.

— А водоотливы?

— У водоотливов надо поставить охрану. Нельзя им позволить затопить шахты.

В управление нарастала паника. Было ясно, как Божий день, что события на приисках не одобрят в Санкт-Петербурге и, особенно, в Лондоне. Большинство акций компании «Ленского золотопромышленного товарищества» принадлежали лондонской компании «Lena Goldfields».

— Это всё эсеры мутят, — выходил из себя Теппан. — Ох уж эти социалисты-революционеры! Восьмичасовой рабочий день им подавай? Права рабочих? Хрен им с маслом!

В Санкт-Петербург и Иркутск полетели телеграммы от администрации приисков, о том, что забастовка возникла на почве квалифицированной агитации, приняла упорной характер, а уступки рабочим не допустимы и заканчивались просьбой прислать солдат.

Из Иркутска ответили, что, по их сведениям, забастовка носит мирный характер и посоветовали принимать решительные меры по недопущению беспорядков.

Во вторник рабочие на работу не явились, за расчётом тоже. К ним на переговоры в Народный дом пришли инженер Александров и горный исправник Галкин. Переговоры результата не дали. В тот же день администрация «Лензото» согласилась удовлетворить пункты требований рабочих: 2, 3, 4, 7, 8, 11, 13, 15 и 16. Остальные требования признали чрезмерными и не законными. И седьмого марта это было доведено до сведения забастовочного комитета.

— Что-то как-то опять шибко быстро они согласились, — засомневался Баташёв. — В Питере-то знают?

— А восьмичасовой рабочий день? — спросил Матвеев. — За дни забастовки нам заплатят?

— Правильные вопросы задаёт товарищ Матвеев. Так в Питере знают?

— Знают, — уверенно сказал Александров.

— А нам как узнать?

— Телеграмму пошлите.

— В Питер?

— Да хоть в Лондон.

— Ладно, — согласился Баташёв, — завтра придём в контору, пошлём.

— Договорились.

Было послано три телеграммы аналогичного содержания, ещё в Иркутск и Горный департамент.

На следующий день, 9 марта, пришёл ответ из Горного департамента.

В телеграмме призывали администрацию выполнять контракты, заключённые с рабочими, рабочих призывали не слушать своих главарей и выходить на работу, в противном случае прииски закроют, как убыточные.

— И опять ни слова о оплате забастовочных дней, — сказал Матвеев, — и о восьмичасовом рабочем дне.

— Продолжаем забастовку, — решительно сказал Баташёв. — инженер Тульчинский приезжает из Петербурга. Он надзирает за «Лензото». С ним с администрацией будет проще договориться. Ну, уступим чуток. Пусть рабочий день будет девять часов, хрен с ним, не помрём. И ещё чего-нибудь по мелочи.

— Константин Николаевич мужик правильный, — сказал Яков, — справедливый, придирается по мелочам, но всё в рамках. На него уповали. Он же не конторский. Уступать даже по мелочам не хотелось и сейчас не хочется. Тут по справедливости не восьмичасовой рабочий день надо, а шести. Бывало в шахте стоишь, а вода и сверху и с боков и внизу, водоотводы не справляются воду отводить. А кругом вечная мерзлота. А нас упрекают, что мы в деньгах много требуем.

— Сколько получают рабочие? — спросил Керенский.

— Бывает, что до 45 доходит, а уж 38 рублей уж точно получается.

— Это в два раза больше, чем в России.

— Да ты тут поработай, господин хороший, постой по колено в холодной воде 12 часов, а потом сравнивай.

— А пропиваешь ты сколь? — сказала Стеша.

— Так если «хлебного вина» не пить, совсем окочуришься.

— Кто попрекает вас деньгами? — спросил Керенский.

— Горный департамент. Хорошо там в Питере рассуждать, а ты здесь поработай, — с обидой сказал Яков.

— А что администрация? Ждала прибытия Тульчинского?

— Как же ждала! Или иди работай или пошёл вон с бабой и с детьми на мороз. И не заплатят ни копейки.

— Продукты продавать отказывались, — пожаловалась Степанида.

— Телеграмму в департамент отбили, мол, увольняйте, ладно, но до железной дороги довезите и зарплату до сентября выплатите. Не мы ж договора нарушаем, а «Лензото».

— И что?

— Ничего. Департамент прислал администрации телеграмму о невозможности допустить выселение рабочих, только разве что в целях пресечения беспорядков. А администрация нас арестовывать начала в целях пресечения беспорядков.

— А вы молчали?

— Ага, как же, молчали. Выручали своих, не без этого. А они жандармов и солдат стали стягивать. Ага. Мы на нарах лежим в казармах, а нас как медведей обкладывают.

На прииски прибыла Кириенская команда солдат под командованием штабс-капитана Санжаренко. И в этот же день горный исправник Галки решил выполнить постановление судьи и выселить пять семей рабочих Феодосиевского прииска, а также арестовать двенадцать рабочих, подозреваемых в агитации за забастовку. Недовольная толпа рабочих численностью около двух тысяч направилась к прииску Феодосиевский, где был Народный дом, к администрации с криками «Тогда арестуйте всех нас», «Это произвол!»

Санжаренко поставил свою команду солдат на железнодорожную насыпь, а сам направился к рабочим. Толпу удалось остановить. Начались переговоры. Судья и Теппан пытались доказать рабочим законность своих действий. Попытки не удавались.

На середине переговоров вдруг толпа рабочих легла на снег. Оказалось, что солдатам была дана команда и они взяли ружья на изготовку.

— Штабс-капитан, — закричал Теппан, — отмените свой приказ.

Приказ был отменён, рабочие поднялись.

— Неужели вы бы стали в нас стрелять? — спросили у солдат.

Ответа не последовало.

Вскоре пришла телеграмма от Иркутского губернатора, ранее извещённого о событии на прииски, с отменой решений судьи до особого распоряжение.

Рабочие вернулись в казармы.

Тульчинский, окружной инженер Витимского горного округа прибыл днём 22 марта, а тем же вечером прибыл помощник Иркутского жандармского управления ротмистр Трещенков.

И на следующий день 23 марта Тульчинский собрал всю администрацию «Лензото», пригласил ротмистра Трещенкова и начальника Бадабинской воинской команды штабс-капитана Лепина.

— Нет, — твёрдо сказал инженер Теппан, — идти на уступки рабочим решительно нельзя, Константин Николаевич. Товарищество и так несёт убытки, а если потакать рабочим, то они на шею сядут.

— Но рабочие тоже люди, — возразил Тульчинский, — и все силы отдают работе на товарищество.

— Что они там отдают? Не нравиться — пусть увольняются.

— Куда же они пойдут среди зимы?

— А куда хотят. Им уступили девять пунктов, должны быть довольны. Забастовки сами по себе подрывают устои общества. Почему они и вредны. Пусть на работу выходят 1 апреля, а там, может быть руководство ещё на что согласиться.

Тульчинский 24 марта пригласил всех выборных от рабочих к себе.

— Вы мне верите?

— Мы вам верим, Константин Николаевич, — ответил Баташёв, — но вы не хозяин товарищества.

— Но и не последний человек.

— Последние тут мы.

— Да помолчи ты, Яков, — сказал Баташёв. — Конечно, вы вес имеете.

— Имею. На девять пунктов согласились, пусть выполняют. Первого апреля все прииски должны заработать, забастовку прекратить. Потом мы их и по остальным пунктам дожмём.

— А если обманут? — засомневался Баташёв.

— Пусть только попробуют, — пригрозил Тульчинский, — я им тогда такую жизнь устрою, что им небо с овчинку покажется. Надо прекращать забастовку.

— Ну, что, товарищи? — обратился Баташёв к членам комитета забастовки.

— Если господин Тульчинский, — сказал Матвеев, — уверен в успехе…

— Уверен.

— Тогда надо ехать по шахтам, объяснять, почему прекращаем забастовку.

— Действуйте, — сказал Тульчинский.

Между тем в конторе товарищества происходили другие разговоры.

— Министерство Внутренних Дел считает, — сказал Белозёров, — что ответственность за беспорядки целиком и полностью ложатся на «Ленское золотопромышленное товарищество», которое бесконтрольно эксплуатирует Витимо-Олёкминский золотопромышленный район при полном игнорировании насущных нужд рабочих и требований обязательных постановлений Горного департамента. Лондон нас не поймёт, господа. Барон Гинсбург в Санкт-Петербурге тоже.

Собравшиеся в управлении все были поставлены Гинсбургом, вторым акционером по числу акций, после «Lena Goldfields».

— Нас всех уволят, — высказал предположение Теппан.

— Даже не сомневайтесь, — сказал Белозёров. — В Лондоне уже знают, что здесь происходит. Акции вниз поползли. Не остановим беспорядки, акции рухнут на Лондонской бирже и всё — собирайте чемоданы.

Перед администрацией замаячило потеря тёплых и доходных мест.

— Вся надежна на вас, господа офицеры, — и Теппан многозначительно посмотрел на ротмистра Трещенкова и штабс-капитанов Лепина и Санжаренко.

— И что же прикажите нам делать, господин Белозёров? — спросил Трещенков.

— Беспощадно подавить забастовку, ротмистр, — сказал Белозёров, — что бы в другой раз не повадно было. Беспощадно! Действия ваши, разумеется, будут вознаграждены. Тем более, что опыт у вас есть. Вы подавляли мятеж в Сормове в пятом году.

— Так точно, — согласился Трещенков, — но там в моём распоряжении была артиллерия.

— Но здесь и баррикад нет, — возразил Белозёров.

— Эсеры, они же все террористы, — поддержал начальника Теппан, — боевая организация. Они вас бомбами закидают, только подпустите поближе.

— Да, что вас триста человек всего, — сказал Белозёров, — растопчут и не заметят.

— Где же забастовщики бомбы возьмут? — недоверчиво спросил Трещенков.

— Поверте, Николай Викторович, — сказал Белозёров, — на приисках есть из чего сделать бомбы.

Жандармским офицерам было о чём задуматься.

— Если стрелять пачками, — сказал Трещенков, — это, пожалуй, может заменить артиллерию.

Тульчинский с выборными объезжал прииски. В рядах забастовщиков наметился раскол. Некоторые хотели прекратить забастовку при условии выполнения администрацией некоторых пунктов требования. Но большинство, всё-таки, стояли за выполнение администрацией всех пунктов требований без исключения.

— Наша забастовка навела ужас на администрацию «Лензото». Ещё чуть-чуть и они сдадутся. Нельзя прекращать борьбу, нельзя прекращать забастовку.

— Я поеду в Бадайбо, — сказал Баташёв, — поговорю с железнодорожными рабочими. Если и они поднимутся, то мы зажмём «Лензото».

— Так круто, может быть, и не надо, Павел. А как не сломаются? Солдат пригнали.

— Это они со страха, с испугу. Поднажать надо. Посмотрите, товарищи, какие бедствия мы претерпели за дни забастовки: голод, семьи наши голодают, потеря заработка, аресты, из казарм на мороз выселяют. Но какой подъём духа! Неужели мы остановимся на пол пути? Неужели сдадимся? Нет! Надо бороться до конца, товарищи. До победы!

О намечающимся расколе среди забастовщиков Тульчинский сообщил администрации «Лензото», которая в свою очередь, сообщила об этом иркутскому губернатору. В письме было сказано, что действия Тульчинского по умиротворении забастовщиков ставят «Ленское товарищество» в тяжёлые условия, а арест некоторых забастовщиков представляется желательным.

В ночь на 4 апреля были произведены аресты членов забастовочного комитета и обыски в казармах Андреевского, Васильевского и Надеждинского приисков.

Утром у конторы управления собралась значительная толпа хмурых рабочих с требованием немедленно освободить арестованных членов забастовочного комитета. Василий Кочетов и Яков Бычков в первых рядах.

— Мы требуем немедленного освобождения наших товарищей, — сказал Кочетов, — и выполнения всех пунктов наших требований, предоставленных администрации ранее.

— У нас дети голодают, — сказал Бычков, — а продовольствие не отпускают.

— Это произвол, — сказал Кочетов. — Вы не имеете право.

— Вы же бастуете, — возразил управляющий Самохвалов.

— И вы нас решили голодом уморить? — спросил Бычков.

— Увольняйтесь, — предложил Самохвалов.

— Уволимся, — пообещал Кочетов, — только оплатите до сентября, согласно договору, по справедливости. И до железной дороги довезите, до Жигалова. Ещё зима.

— Да, — сказал Яков, — с бабами да с детьми по морозу шибко долго не проходишь.

— Я такие вопросы не решаю.

— А кто решает? — спросил Кочетов.

— Администрация. А товарищей ваших только прокурор отпустить может.

–Так давай его сюда, — загудела толпа.

— Он сейчас на Надеждинском.

Тут подошёл поезд, с него спрыгнули солдаты, ротмистр Трещенков вышел из вагона.

— Разойдись! — приказал он рабочим. — Стрелять буду.

Солдаты выстроились вдоль железнодорожного полотна, направили ружья в сторону толпы рабочих.

— Вот кому идут самородки, что у нас отбирают, — закричали из толпы, — чтобы вот этих содержать.

— Пусть в нас стреляют, невинных и безоружных, а всё равно будем требовать, что нам следует.

— Требуйте, — согласился Самохвалов, — только не здесь.

— А где? — спросил Кочетов.

— Идите в Надеждинский.

— Если надо, то мы и в Бодайбо дойдём, — уверил его Кочетов.

— А как он стрелять будет? — спросил Бычков. — Глаза у его благородия шибко жестокие.

— Может будет, а может нет. Воинскую команду это ваш Тульчинский вызвал. А боитесь, так по казармам расходитесь.

— Врёшь! — возмутился Кочетов. — Константин Николаевич не мог на такое пойди.

— А вы у него сами и спросите.

— Вызовите его сюда.

— Он на Надеждинском, туда идите.

Кочетов оглянулся на толпу.

— Так что, товарищи, пойдём? — спросил он.

— Пойдём, — хором ответила толпа.

Рабочие двинулись к Надежденскому прииску.

— Что вы ждёте, Николай Викторович? — спросил Самохвалов ротмистра. — Погружайте команду в вагоны и к Надежденскому. Опередите их. Всякое может быть.

Дорога была узкая, рабочие шли по трое в ряд с революционными песнями. Снег скрипел под тысячами валенок.

— Васька, а что как в нас стрелять будут? — спросил Бычков.

— Да не будут, — уверенно ответил ему Кочетов, — мы без оружия, ведём себя мирно.

На Надеждинский приехал ротмистр Трещенков. Там уже были команды штабс-капитанов Лепина и Санжаренко. После короткого совещания решили перегородить тракт, а часть солдат расположить на железнодорожном полотне.

Подошли товарищ прокурора Преображенский, Белозёров, инженер Тульчинский и горные приставы.

Уже смеркалось, когда с Федосиевского к Надеждинскому прииску стали подходить первые рабочие. Трещенков с железнодорожной насыпи крикнул им, чтобы остановились, а иначе он будет вынужден стрелять.

— Да погодите вы стрелять, — сказал Тульчинский, — до рабочих сто пятьдесят сажень (319,5 м) не меньше. Думаете они вас слышат?

— Что мне думать?

— Вот именно. Я пойду к ним, поговорю.

Тульчинский сбежал с насыпи, махая руками, его заметили, толпа остановилась у штабелей крепёжного леса.

— Что, Константин Николаевич, — Кочетов обратился к Тульчинскому, — говорят вы на нас жандармов натравили?

— Кто говорит?

— Самохвалов.

— Врёт, собака! Но Трещенков очень нервничает. Остановитесь и идите назад, Христом Богом молю.

— А как же наши товарищи?

— Подальше отойдём, будем разбираться.

В это время с другой стороны дороги послышалась песня:

— «Вихри враждебные веют над нами…»

Это шли рабочие с Александровского прииска, Тульчинский развернулся на песню. И тут раздался непонятный треск, несколько рабочих со стоном упали на снег.

Трещенков нервно расхаживал по насыпи, и вдруг с другой стороны сотнями мужских голосов зазвучала грозная песня:

Вихри враждебные веют над нами,

Тёмные силы нас злобно гнетут.

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас ещё судьбы безвестные ждут.

— Идут, — сказал Санджаренко, — если навалятся, то и без бомб от нас мокрое место останется. Растопчут.

А песня набирала силу.

Но мы подымем гордо и смело

Знамя борьбы за рабочее дело,

Знамя великой борьбы всех народов

За лучший мир, за святую свободу.

— Стреляйте, ротмистр, — закричал Преображенский, — почему вы не стреляете?

У Трещенкова сдали нервы, ему казалось, что что-то неодолимое наваливается на него и его солдат. Грозная песня, как чёрная туча неотвратимо надвигалась на них.

На баррикадах в Сормово рабочие пели так же и если бы не артиллерия…

На бой кровавый,

Святой и правый

— На бой они идут, — зло выкрикнул ротмистр, — ну, пусть идут.

Марш, марш вперёд,

Рабочий народ.

— Слушай мою команду! Готовсь.

Винтовки солдат дружно прижались к плечам.

Трещенков поднял вверх руку и резко опустил её:

— Пли!

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,

Станем ли, братья, мы дольше молчать?

Песня захлебнулась, послышались крики.

— Пли! — кричал Трещенков. — Пли!

Рабочие заметались между забором и штабелями крепёжного леса.

— Стрелять пачками! — приказал Трещенков.

Солдаты разбились на тройки: двое набивают обоймы, один стреляет.

Пули летели густо. Стоны, крики. Рабочие валились на снег, окрашивая его в красный цвет. И по упавшим стреляли тоже.

Тульчинский инстинктивно лёг на землю, рядом с ним падали рабочие, кто сам, кто сражённый пулями.

— Они там что: с ума посходили? — хрипел Тульчинский.

А вокруг люди лежали молча.

Залпы прекратились. Тульчинский выждал какое-то время, потом встал и пошёл, шатаясь, к насыпи.

— Что вы наделали, ротмистр, что вы наделали. Они же уже остановились.

Над Надеждинским сгущались сумерки.

По подсчётам в тот день погибло 170 рабочих и 196 получили ранения.

— Я как раз отошёл к забору покурить, — рассказывал Яков, — а тут началось. Я сперва и не понял, что за треск такой начался.

— Вы вооружены были? — спросил Керенский.

— Чем? — удивился Бычков.

— Камни, палки.

— Да какие камни зимой?

— Ну, кирпичи, — настаивал Керенский.

— А зачем? Мы же не драться шли, а просить. А Ваську Кочетова убили, пуля прям в затылок попала. А меня слегка ранило в руку. Зажило уже.

— С испугу, наверное, стрелять начали, — предположил Кобяков.

— А нам от этого легче что ли? — сказал Яков.

— Всю Россию переполошили, — добавил Никитин.

— Стеша, ну-ка подай ту газетку, — попросил Яша жену.

Стеша порылась в вещах, нашла газету, протянула мужу. Бычков развернул газету, стал читать:

— «Всё имеет конец — настал конец и терпению страны. Ленские выстрелы разбили лёд молчания, и — тронулась река народного движения. Тронулась!.. Всё, что было злого и пагубного в современном режиме, всё, чем болела многострадальная Россия, — всё это собралось в одном факте, в событиях на Лене.» И. Сталин. Вот, господа присяжные поверенные: лёд тронулся.

Яков отложил газету в сторону и победно посмотрел на своих гостей.

Керенский неопределённо пожал плечами:

— Что это за газета? А, «Звезда» от 19 апреля 1912 года. Социал-демократическая рабочая партия большевиков. Эту газету 22 апреля на моё день рождение как раз и закрыли. Я не знаю кто такой И. Сталин. И кто такие социал-демократы.

— За рабочих они, — неуверенно сообщил Яков.

— В России больше крестьян чем рабочих и крестьян малоземельных.

Социалисты-революционеры — это сила. Почти миллион членов! А кто такие социал-демократы я не знаю. Сколько их? Тысячи две? Ну, хорошо пятнадцать. Что они могут? Разве они сила?

Керенский и присяжные поверенные выползли на воздух. Основную канву событий они узнали, теперь требуются подтверждения.

Комиссии работали, всё больше и больше всплывало неприглядных фактов на действия «Лензото» и жандармов. Газеты пестрили громкими заголовками, трудящиеся России бастовали в знак солидарности с Ленскими рабочими, ротмистр Трещенков разжалован в рядовые, молодой политик Керенский набирал популярность.

Рабочие Ленских приисков всё-таки победили, или почти победили. Им выплатили жалование от начала забастовки и вплоть до сентября и предоставили бесплатный проезд до Жигалова.

В начале июля от Бодайбо по Витиму шли баржи наполненные рабочими Ленских приисков и их семьями. Керенский смотрел на это и думал:

«Ах, какая же это сила — русский народ!»

Возглавить эту силу, встать во главе её, вот сокровенная мечта политика Александра Фёдоровича Керенского.

На место убывших рабочих на прииски прибыли новые, «Ленское золотопромышленное товарищество» возобновило работу.

22.01.2022 г.